Аннотация: Долгая дорога. Многие печали. Не место для отчаяния, слышишь? Это - предчувствие Эры Возрождения. Я - верю.
- Мокрая консервная банка! - пронзительный птичий голос был поглощён шумом дождя - но адресат услышал насмешку.
- Брысь!... - беззлобно отмахнулся он, прекрасно зная, что Яго никуда не денется.
- Мокрая, мокрая, мокрая консервная банка! - ворон цвета крови перепрыгнул на другую ветку и наклонил голову, задумавшись. Яго насмехался не со зла, а, скорее, по привычке. И, видимо, потому уже начинал повторяться.
Нахохлившись, птица следила за рыцарем. Ливень не доставлял удовольствия им обоим - не в этот день.
Рыцарь был самым обыкновенным Рыцарем Тьмы - бледный до серости, конопатый, с глубокими тёмными глазами, где изредка устало проглядывали багровые искры, с рыжей, спутанной шевелюрой, что сейчас слиплась неаккуратными прядями. Плащ с капюшоном, сапоги, даже чёрные латы носили на себе следы дальнего пути, от вмятин на доспехах до стёртых каблуков - всё свидетельствовало о нелёгких дорогах.
- Мокрый старьёвщик! - через силу крикнула птица и, тяжело поднявшись, перелетела на соседнее дерево. После очередной ссоры Яго упрямо не желал пристроиться на своё обычное место - плечо человека. Обычно не слишком злопамятная птица всё никак не могла отойти от обиды.
Ворон хрипло закаркал, возмущённо хлопая крыльями, но действительно вскоре угомонился. Угрюмо ворча на своём птичьем языке, он продолжал неотступное преследование путника.
Жеребец Ильсора медленно вышагивал по разбухшей дороге, меж голых ветвей деревьев, скрюченными пальцами тянущихся к небу. Когда-то, столетия назад, здесь прошёл странный, колдовской огонь - и земля покрылась пеплом, и стала чёрной, как прекраснейший чёрнозём, но солёной, и белая наледь меняла свои очертания после дождя, а дожди были для этих краёв обычной погодой. В источниках текла серая, как граница Пределов, ядовитая и тёплая вода, отдающая тухлыми яйцами.
Пение птиц не оглашало округу, ни одной твари на земле или на небе не было ни видно, ни слышно. Люди, способные жить там, где, казалось бы, это невозможно, эльфы, умевшие лечить землю, тёмные, поклонники смерти и даже разбойный люд - все избегали этих мест, где сам воздух, казалось, затянут дымкой гибели. Здешние туманы вызывали трепет и дрожь - сгинувшие в огне души всё ещё не покидали своих, ставших призрачными, обиталищ. В пути Ильсор уже не раз слышал их приглушенно шепчущие голоса; он проезжал по давно исчезнувшим среди развалин улицам, видя призрачно колышущиеся дома, слыша крики и шум с базара. Его, кажется, провожали пристальные, а иногда - просто любопытные взгляды, порой окликали в спину, но он твёрдо знал, что нельзя оборачиваться.
Однажды на их пути встала простоволосая девушка - совсем как живая - и загородила дорогу, не давая себя объехать. Она с улыбкой предложила путникам ковш воды, в сухую, пыльную погоду, когда на губах ветер оставлял привкус пепла. И на мгновение острое искушение поверить едва не подвело рыцаря.
Если бы не Яго, который видел больше, чем Ильсор мог заметить... Если бы не Яго, который клюнул его в ухо, и чистая, алая кровь, чей запах - дыхание жизни ... он никогда бы не увидел её обтянутый сухой кожей скелет, с болтающимися лохмотьями одежды на старых костях. Тёмные, голодные провалы глазниц. Тогда, испуганный столь близким шелестом Савана, он пришпорил коня, направляя его сквозь мираж - и больше не решался заговорить с кем-либо из давно ушедших.
Пелена дождя затянула пространство плотным покрывалом, и он вздохнул свободнее. Влажный воздух стал чище, промозглая сырость хоть и забралась под одежду, зато запахнула плотнее дверь Порога, куда ему ещё было рано уходить.
Их путь иногда казался бесконечным. Сколько миль отделяло эту тропу от Храма, где слышен горький смех так часто, что он отпечатался узором в мраморе? Где рухнувшие маски разлетаются лепестками цветов, где вода рвёт нити интриг, где кристально-чистый лёд истины режет в кровь души, пришедшие за ответами?
Ильсор не знал. Время в песочных часах свивалось Змеем Бесконечности, Великим Уроборосом, прикусившим свой хвост. Каждый день был отражением и предыдущего, и будущего: он путал их, как близнецов, и уже не был уверен, что вся его жизнь не привиделась ему странным сном в один из привалов, как больной бред воспалённого дорожной усталостью мозга. Он чувствовал себя потерявшимся и, наверное, впервые понял, что именно - и как - случилось с Яго множество столетий назад, когда тот потерял свой истинный облик, а с ним и память.
Иногда страх, что он уже преступил черту, дойдя до границ мира, и теперь путь этот путь вечен - иногда страх заставлял Ильсора срывать коня в галоп, загоняя до мыла животное. Иногда рыцарь страстно желал поскорее добраться до цели. Иногда - боялся её, как неизбежного конца чему-то, что не могло быть достаточно чётким, чтобы быть выраженным словами.
Ильсор думал, что давно готов к последствиям своего Поиска. Но, на самом деле, исход виделся одинаково безнадёжным. Их ожидало болезненное разочарование (и временами это казалось ему наилучшим выходом, но малодушные мысли рыцарь упрямо гнал прочь, как стаю бесцеремонных сорок), либо горькое расставание. И с последним, он знал, его эгоизм не желал мириться.
Иллюзия защищённости их теней - отпечатков душ на земле, скрытых пеленой падающей с Проклятых Небес воды - давно не мешала свернувшемуся в груди скользкому слизню страха грызть волю, забирая последние силы. Его новообретённое зрение слишком хорошо видело сквозь любые мороки и обманы - даже те, которые пытался воздвигнуть он сам.
- Я тоже боюсь, Яго.
Но ворон не ответил ничего, а у Ильсора не было сил отнестись к этому с пониманием.
Вскоре ливень перешёл в тусклую морось, а конь с белой звездой на лбу, чья мокрая чёрная шкура не имела ничего общего с шерстью, уже вышагивал по остаткам мостовой, и звонкое цоканье совершенно неуместно звучало в мертвенной тишине, разносясь далеко по воздуху - но не получая в ответ эха.
И это напомнило Ильсору совершенно другое место. То, откуда всё началось - и куда, как он надеялся, всё вернётся, изменённое, но неизменное - когда двое, воскресивших истину, из своего паломничества вернуться в Храм, где вечный пересмешник, обитатель зеркал, Йорке Двуликий, Отец Лжи и Мать Правды, Двуединый Близнец пускает солнечные зайчики в самую непогожую ночь.
Рыцарь позволил своим мыслям унестись в дни, давно минувшие - так было легче: не думать, насколько близки они к завершению пути, замыканию долгого круга, начавшегося годы назад. И хотя его с Яго дороги пересеклись столь давно, куда меньше времени отделяло их от откровения, ставшего Поиском.
Случилось это внезапно, как всегда случаются события, поворачивающее течение жизни в иное русло. Придя за ответом, они получили новую загадку. Тогда - сколько же времени назад? - точно так Ильсор ехал на Кошмаре, и Яго сидел на его плече, точно так они настороженно озирались, не желая верить глазам (как и всякий разумный, кто забрёл в земли, отчуждённые не смертным, но богам). Среди развалин вздымалась громада дворца, чьи башенные шпили, казалось, рвали пелену затянутого тучами неба. Ослепительно-белый мрамор тревожил сознание Ильсора, но чуждые силы, силы Света, либо не присутствовали здесь вовсе, либо не трогали Тьму, которой была пропитана его сущность.
Он, выпрямив спину и упрямо сжав губы, въехал во двор с видом героя, собравшегося на гибель. Тогда Яго, вопреки обыкновению, совсем не смеялся над ним.
Возможно, предчувствие того, что день этот и его ответы изменят навсегда жизнь обоих, уже настигло безбожную птицу.
Или же в глубине своей птичьей натуры Яго вовсе не был столь уж чужд любой религии.
Солнце сияло бы в этот час в зените, когда Ильсор, Герцогский Выкормыш, командор сгинувшего отряда, спешился, шагнув навстречу вышедшему служителю.
Юноша с лицом девушки, где бесстрастие стёрло любые следы прожитых лет, с глазами, отражающими ночное небо, смотрел рыцарю за спину. Там, оставленный хозяином, медленно таял конь, чья алая грива трепетала на ветру, а подковы выбивали искры на мостовой. Порождение снов уходило в свой мир, преступая границы, которые были границами лишь для людей.
- Я явился за предсказанием, - голос Ильсора был хриплым, как после долгого сна - последние часы прошли в молчании; выматывающая дорога полностью поглотила его напряжением ожидания. Если бы только он мог мчаться со скоростью рассвета, вместо того, чтобы тащиться с неторопливостью ночных миражей...
Жрец пристально оглядел их обоих, молча склонил голову и развернулся, жестом пригласив путников за собой.
Оказалось, внешность обманчива более, чем рыцарь предполагал. Первый зал, где цветные витражи в солнечную погоду разбрасывали на белом камне мозаики, был лишь прелюдией. Как короткий промежуток жизни... Витая лестница, словно ступени в Проклятые Небеса, наполняла ощущением странной тревоги. Ни будущего, ни прошлого - следы твои на камнях скрыты от взора, будто и не было их, а перед глазами - лишь спина проводника. Каждый смертный - слепец, и будущее едва ли может быть известно ему, что бы он ни думал о том, как сам строит свою судьбу. Парящая высоко над землёй, открытая ветру галерея обрывалась в темноту, едва разбавленную неясными отблесками - Сердце Храма, как и всякое сердце, было средоточием сумрака.
Залы, облицованные тёмным мрамором с алыми и белыми прожилками, драпированные тяжелыми бархатными шторами, сгущали темноту, и редкие стеклянные шары с мерцающими бледными огнями не в силах были с ними бороться. Временами до рыцаря доносились слабые отзвуки странной музыки, эхо голосов или обрывки молитв и песнопений.
Его с Яго привели в неосвещённую комнату, которую он мог бы измерить шагов за пятьдесят - из одного конца в другой. Им предложили расположиться на мягких подушках и ждать в одиночестве, где главным испытанием было - не сомкнуть веки. Иначе можно было проснуться лишь на следующее утро и сразу отправляться восвояси, несолоно хлебавши.
Ильсор с Яго молчали, прислушиваясь к малейшему шороху. Вот стихли шаги жреца, донёсся далёкий скрип двери в коридор и скрежет ключа в замке... Ощущение отрезанности от мира медленно поднималось к горлу, вслед за тем, как сладковатый дымок курильниц проникал в кровь, растворяя пределы, открывая сознанию больше, чем ему было дано Сотворившими. На короткое время, необходимое таинствам.
Это было слишком похоже на заточение в подземельях, и слишком - нет.
Они ждали. Они ждали, казалось, так долго, что странно было понимать - кожу Ильсора ещё не изрезали морщины, глаза не потускнели, и доспех не осыпался ржавым пеплом, а волосы не поседели, как поседели бы с годами перья алого ворона, спутника и пересмешника, фамилиара, дававшего командору магическую мощь большую, чем у самого Маршала легиона.
В этой вечности, пролетевшей за миг, ожидание было куда тяжелее, чем любое из тех, какие Ильсору доводилось проживать до этого времени.
Рыцарь тряхнул головой, сбрасывая полудрёму. Пересадив Яго на едва угадывающийся подсвечник без свечей, он принялся стягивать с себя угольно-чёрную броню.
Вероятно, именно лязг металла и помешал им двоим вовремя встретить гостя.
Едва, освобождённый от лишней тяжести, рыцарь блаженно потянулся, как его слух уловил тихое движение, как если бы человек переступил с ноги на ногу. Он вскинул голову, только сейчас замечая, что больше они не одни.
Раздался едва уловимый перезвон, и из-за драпировок выступила фигура, закутанная в множество тончайших слоёв ткани. Белоснежные одежды в темноте будто бы сияли, словно прозрачная белесая дымка окутывала их, как если бы светлый дух воздуха решил воплотиться в явь. Белая маска оракула, с алой даже в полумраке каплей на переносице, с тёмными провалами глаз, смотрела на рыцаря и ворона, и Ильсор терялся в догадках, о чём думает её обладатель. Ещё больше волновало его ум - что оракул видит перед собой?
Молчание было настолько естественным, что еле слышный шёпот прогремел набатом, и рыцарь невольно вздрогнул.
- О чём истину хочешь изведать ты, избравший Тёмную Мать Сущего? - неслышно ступая босыми ногами по мягкому ковру, оракул двинулся кругом, разглядывая их, и, спохватившись, Ильсор поднялся, отвешивая короткий уважительный поклон.
- О прошлом, Оракул. Нечто, чего я не в силах ни вспомнить, ни понять. Вопрос, не дающий мне ни покоя, ни отдыха...
- Тот, который принёс тебе Кошмара в боевые товарищи...- рыцарь кивнул, но продолжить речь не сумел.
Впрочем, кажется, Оракулу это вовсе не требовалось. Он был посвящённым Бога, игравшего неизменной, как Порядок, Истиной забавы ради. Он видел и понимал даже больше, чем это было доступно обоим паломникам, вместе взятым:
- А ты, Яго, звавшийся когда-то Радзимиром?
Ильсор с изумлением почувствовал, как дрожь пронзила ворона.
- Как ты меня назвала?!... - и единственный из них, кто когда-то был человеком, понял, что получат они ответов больше, чем задавали вопросов. Известие же о поле оракула, напротив, нисколько его не взволновало - служители культа оставались не более чем сосудами духа божественного.
Их собеседница лишь подняла руки, и взметнувшиеся рукава обнажили тонкие белые кисти. Множество массивных золотых и серебряных браслетов, мелодично зазвенев, съехали вниз. И это стало началом, от которого кружилась голова и пол уходил из-под ног.
Оракул смеялась, с нотками горечи, и пела без слов так, будто читала со скрижалей судеб, написанных языком, который не в силах осознать тонкая, хрупкая как паутина душа смертного. В темноте взметались и опадали тончайшие покрывала, гибкая девичья фигура изгибалась в такт музыке, слышимой лишь сердцу, и сияние, поднимавшееся от маленьких ног, переступающих в танце, окутывало её всю дымкой. Проводник уводила их прочь от мира, и ему чудился лунный свет под её ногами. Что-то изменялось каждую секунду, и Ильсору пришлось протереть вдруг заслезившиеся глаза - реальность поплыла, и мир растаял, как дым от сгоревших осенних листьев, оставляя тот же горький привкус на языке...
И он снова видел. Он вспоминал, с жадностью наблюдая то время, что выпало из его памяти, слишком больной, не желавшей хранить в себе подобное. Его сестра, близнец, посвящённая Ордена Ящера, Ла-Кхе, смеялась как ушедшая слишком далеко в дебрях разума; сталь в дрожащих руках пела удивительно смертельную песню, и безумная, бесовская пляска Ядвиги и её сабли казалась заревом давно сгинувшей вакханалии. Занявшиеся от опрокинутых подсвечников шторы расцветали огнём, и душный металлический привкус боли и страха, гари и разлитого вперемешку с кровью вина кружил голову и туманил рассудок.
Пир, на который незваной явилась Хозяйка Пределов, явилась со всей своей пышной свитой, пир, где Гончие носились тенями среди дорогих, но слишком безвозвратно мёртвых людей. Его собственные борзые, словно ошалев, с лаем носились по залу, лакая кровь и кидаясь друг на друга, с белой пеной у оскаленных клыков, вторили Вестникам, как и гвардейцы, что с тем же отпечатком безумия на лицах, с обречённостью и бесстрашием берсерков кидались на Ла-Кхе только затем, чтобы её безумная пляска обрела ещё несколько па.
Сам он, Ильсор Т'Эрнор, наследник графства Аркнор, блестящий Рыцарь Тёмного Легиона, стоял, ещё не в силах сдвинуться с места, но уже чувствуя, как застилает глаза та же пелена, что накрыла других.
Хозяйка славно погуляла в тот день, разом собрав свою дань и хорошенько тем отомстив за легендарную живучесть Эрноров, любимчиков Фортуны.
Она, Ядвига Ар'Эрнор, возжелавшая слишком многого для юных своих лет, поперхнулась силой, и уничтожила родной Клан.
Он, Ильсор, Герцогский Выкормыш, ещё не командор, уничтожил Ядвигу. На многие годы забыв, кто из них действительно был виновен.
Память, вернувшая некогда сокрытое, принесла и боль, и облегчение. Нет, не он виноват в гибели семьи, на его рыках лишь кровь сестры, и не более. А с этим бременем... Как бы там ни было, он слишком устал казнить себя.
Пусть прахом рассыплется прошлое, от которого он отныне свободен.
Ильсор не знал, как изменилось его лицо за несколько мгновений откровения. А улыбку Оракула, которой не так часто удавалось стирать печати с чужих душ, чаще - накладывать их, улыбку Оракула не мог увидеть никто - кроме Яго.
Но звавшийся однажды Радзимиром сейчас был не с ней - он говорил с Богом.
В темноте под беззвучную музыку и звон браслетов, свиваясь кольцами, танцевала обнажённая нага, и белая чешуя альбиноса на её хвосте сияла, как тысячи звёзд в переменчивых змеиных узорах....
Ильсор тряхнул головой, прогоняя наваждение. В тот день они с Яго узнали и другое. В зеркале в человеческий рост, что мнилось им стоящим пред их глазами, отражался не ворон, но человек - однажды проклятый и обращённый в птицу, за годы бессильного отчаяния, за годы бессмысленных скитаний забывший о том, кем он был, и кем ему было бы суждено стать.
Только тогда двое паломников узнали плату, которая и была одновременно назначенным предсказанием. Их ожидала дорога, в конце которой должны были они отыскать Источник, в древние времена осенённый прикосновением Праматери Змеи и даривший возвращение тем, кто сбился с Пути.
Жизнь для Яго, и смысл жизни для Ильсора, вот что означало пророчество.
- Почему? - спросил он тогда Оракула. - Почему плата оказалась Даром?
- Кто ведает пути Богов, тот сам, наверное, выше их всех! - смеясь, отвечала она.
Эти слова звучали эхом в его ушах и сейчас.
Кажется, слишком глубоко они отпечатались горящими буквами в его сознании.
Тот, кто ведает пути Богов... Возможно, в нём говорило предчувствие.
Но сейчас... Сейчас он думал уже о другом.
Они въехали в город, и дождь прекратился. Обернувшись, рыцарь едва подавил недостойное желание схватиться за поводья - в нескольких шагах позади была отчётливо видна черта, где влажная земля сменилась сухой мостовой, покрытой каменной крошкой и песком долгого, очень долгого времени. От этого зрелища неуютное ощущение чужого, божественного присутствия щекотало ему затылок. Все знают - боги забытые и покинутые опасны и непредсказуемы. Все они злы более, чем самые тёмные из тех, кто любит кровавые жертвы, все они давно забыли о том, кем были когда-то.
Как Яго. Как едва не забыл Ильсор.
Эта мысль странным образом поддержала его дух. Рыцарь продолжил путь, не оглядываясь более. Где бы он ни был, Тьма Вечная не оставит адепта без защиты, а он... он уже не будет беспечен.
Дорога среди развалин, ещё нёсших печать былого величия, привела путников на площадь. Камень мостовой свивался сотнями чёрно-белых змей, и узор, вызывающий головокружение, сходился спиралью вокруг пустой чаши фонтана.
Статуя Кобры, застывшей в броске, казалась только-только вышедшей из-под резца скульптора. Настолько естественной, что рыцарь вдруг снова поверил в истории, где творения рук человеческих оживали, когда вдохновенный создатель неосторожно и столь щедро дарил детищу часть своей души.
В этом люди всегда были неблагоразумны... Слишком порывисты. Те же эльфы и вовсе избегали резать из камня и дерева подобия живого, зная, как любят те красть у творцов крохи жизни. А иногда и куда больше.
Ильсор спешился, пребывая в нерешительности. Он не видел ни следа воды в каменной чаше фонтана.
- Бесполезно. - нарушил вдруг молчание Яго.
Голос его напоминал больше скрежет гномьего клинка по стеклу. Безнадёжность в нём ударила Ильсора больнее, чем тот же самый клинок, когда-то нашедший брешь в его доспехе.
Он тряхнул головой и отбросил поводья, похлопав Кошмара по шее.
- Никогда, - заявил адепт Тьмы с уверенностью, которой не ощущал. - Не безнадёжно никогда, пока мы ещё живы.
Взволнованный, ворон взвился в воздух, беспорядочно заметавшись над головой рыцаря, разбивая вдребезги тишину хриплым карканьем и шумом крыльев.
- Глупый! - кричал Яго в исступлении. - Глупый ты человек! Всё - тлен и мираж! Всё - обман и иллюзии! Никогда! Никогда! Никогда! Без смысла, и без конца! Не в силах твоих повернуть время!
Эхо склоняло слова на разные лады, трепало и коверкало. Развалины заходились в хохоте над жалкими смертными, давшими сыграть с собою забавную шутку.
Но какофонию перекрыл голос Ильсора.
- Глупая птица! - крикнул он и рассмеялся, открыто и искренне. - Ты видишь мою тень, но не того, кто её отбрасывает!!
Эхо смешалось, не уверенное, за кем же ему повторять, руины смолкли, как испуганные дети, пойманные за шалостью. А рыцарь сделал десять шагов, уверенно и энергично - и только он знал, насколько трудно это далось. Что-то вдруг надломилось, как поворот сознания, как клетка, его томившая. Огненный след полыхал в камне - то магия бушевала в крови: феникс возрождённый раскрывал крылья в его душе, криком рвался из горла, безумный. Сила плеснулась, как хороший хмель в чашу. И чудо - пришло.
Казалось, над городом вдруг запылало зарево - закатное солнце, словно собрав последние силы, пробило брешь в пелене Проклятых Небес.
На каменном хвосте блеснул тонкий след влаги - незаметный прежде взору ручеёк, стелившийся ко дну и исчезающий в трещине.
Бережно собрав капли, Ильсор коснулся губами горькой воды.
Он поднял глаза на птицу, севшую напротив, и глубоко вздохнул.
Рядом, покачиваясь из стороны в сторону, блаженно закрыв глаза, на бортике сидел человек.
Он улыбался.
