Аннотация: Теории терпят крах... Гипотезы рассыпаются на глазах? А соседи всё такое же вредные личности...
Глава 5
***
Новые вопросы
***
Утром я проснулся один. Нет, в ту ночь не было ничего - откровенно говоря, я не очень помню момент, когда заснул Шарль и когда заснул я сам. Я даже не знаю, кто был первым. Впрочем, неважно. За окном царила и властвовала морось, словно погода была солидарна с моим препоганейшим настроением. Подавленно жуя овсянку и совершенно не замечая её вкуса, как и прекраснейшего кофе, я хмуро обозревал сервировку стола и минут пять разглядывал скатерть, прежде чем понял, что отчаянный скулёж - не плод моего воображения, а заявление Спайки о терзающем его голоде.
Наверное, взгляд у меня был очень выразительный, потому что пёс замолк и убрался незамедлительно. Как и прислуга. Вся. В полном составе.
Всё-таки я вылитый дед в юности... - понял я ближе к обеду, заканчивая осмотр коллекции семейных портретов. И на прадеда. И на пра-прадеда. И на ещё много пра-пра-пра. М-да, радоваться было абсолютно нечему. Учитывая, что при самом лёгком намёке на нахмуренность лицо аристократа преобразовывалось в милую мордашку отпетого бандита, вора и убийцы, добрейшего души существа, короче.
Кажется, кто-то из этих личностей и был основателем нашего славного рода, но дела давно минувших лет люди предпочитают быстро забывать, особенно дела такого плана...
Делать было решительно нечего. Нет, понятно, откровенно говоря, нужно было заканчивать с заказом, съездить к деду, позвонить Юне и ты ды и ты пы... Но на все эти полезные занятия нужна моральная выносливость, в особо крупных размерах - та самая, который у меня не то что не наблюдалось- с каждым проходящим часом сия субстанция стремительно уходила в минус.
Госпожа Апатия, проходите, знакомьтесь. Является сразу после того, как ноги устают бессистемно носить вас из угла в угол.
Нет лучше средства убить время, чем телешоу или компьютерная стрелялка, где мало смысла, но много драйва. Я задействовал оба и к двенадцати ночи чувствовал, что по уровню интеллекта стремительно приближаюсь к рогатому парнокопытному, ну, которое молоко даёт. Чёрт, ну блин, его ещё доят. Чёрт... Оладушек, корова! Ну точно, ближе некуда. Слова уже забываю. Скоро начну мычать и травку общипывать по газонам.
Закрыв окно от ливня, я завалился спать.
Шарль не пришёл, стремительно увядшую сирень я выкинул и, отказавшись думать, проспал до утра тяжёлым сном, со смутными непонятными видениями и периодическими выныриваниями в реальность. А ещё говорят, в дождь хорошо спать.
Утром я встал рано, обнаружил, что ночью организовался ещё и град, побивший клумбы, без аппетита выхлебал кофе. Потом с куда большим энтузиазмом повторил, добавил пару круассанов и поехал к деду.
К деду меня не пустили - ночью был сердечный приступ и сейчас Престон находился в тяжёлом состоянии.
На самом деле врачи всегда говорят так, чтобы не сглазить. Учёные, они, на самом деле, дико суеверные люди.
Домой не хотелось, потому что не хотелось видеть ни экран ноута, ни экран телевизора. Ни даже библиотечные фолианты (а какое же уважающее себя поместье без библиотеки?).
Зато хотелось увидеть кое-кого другого.
На цыпочках проскользнув возле дежурившего в попытках меня поймать в коридоре Харриса, я отправился знакомиться. С соседями. И, по совместительству, папочками. Ага, с Лэндслоу.
Хватит. Я терпеливый, но я явно не ангел. Я же не выдержу, если блокада затянется, на что очень похоже. Я уже готов взвыть.
Лэндслоу оказался очень милым пятидесятилетним хрычом. Милым, понятно, в кавычках. Знаете, доберман-тёзка по сравнению с ним просто плюшевый Тедди.
Через полчаса разговора за чашечкой чая о погоде и ценах на бензин, политике и нравах современной молодёжи (к которой причислялся и я) я готов был рычать и кусаться. Никогда не встречал человека более нудного, въедливого, злопыхательного и брюзгливого.
Однако огорчило меня даже не это. Это бы я выдержал - про себя повторяя список модернистов из ста пятидесяти человек и их лучших работ, по двадцать на каждого. Огорчительным было то, что наследников у Лэндслоу не имелось. Вообще. И никакого Шарля среди прислуги не значилось. И среди родственников прислуги. И друзей. И родственников друзей. Поскольку у самого Лэндслоу друзей не было, этот вариант тоже отпадал.
Стоит ли говорить, что домой я приплёлся измочаленный и злой как сто чертей?
Сирень сияла голыми ветками, лилии притонули и вообще, ничего утешительного моему взору не предстало.
Из вредности отказавшись от обеда и ужина, я закрыл шторы и дверь и завалился на кровать, накрыв голову подушкой.
В каком-то отупении провалялся до девяти вечера и только тогда покинул своё импровизированное гнездо. Зеркало отразило до нельзя непривлекательного типа с замогильным взглядом, кругами под глазами, упырьей бледностью, жёлтыми зубами и щетиной.
Зря оно. Потому что мне было откровенно плевать.
Желудок принялся подавать признаки жизни, грозившие перейти в народный бунт, и я отправился на поиски ближайшего холодильника.
Как ни удивительно, сия волшебная коробка обнаружилась на кухне. Я расправлялся со вторым подобием на сэндвич, когда меня навестила повариха. Ага, та самая, Бэримор. Ну, вообще-то, Марисса, ну и шут с ней. Она посмотрела на меня так жалостливо, что мне стало как-то неуютно.
Пришлось попросить что-нибудь вкусненького и попить вместе чаю.
Тот час нарисовался кусок шоколадного торта, неизвестно каким макаром мною пропущенный - мда, явно пора к окулисту.
И пока мы мирно хлебали чайЈ я вполуха слушал рассказ Мариссы о её чудесных внуках и в нужным местах бурчал что-то утвердительное, удивлённое или издавал смешки.
Дождавшись паузы, я этак невзначай поинтересовался, давно ли она здесь работает. Получив утвердительный ответ, я задал единственный интересующий меня вопрос:
не знает ли она, живёт ли в округе кто-нибудь с редким по нынешним временам именем Шарль.
Что бы не случилось, чем бы это не обернулось, я пока что не собирался сдаваться.
Но ответ меня всё-таки удивил.
Марисса посмотрела на меня очень внимательным, до косточек приникающим взглядом зелёных цыганский глаз и посоветовала глухим, обеспокоенным голосом:
- Виктор... Виктор, держись подальше от него. Держись подальше.
И ясно дала понять, что больше на эту тему не скажет ни слова.
Поняв, что, по крайней мере, сейчас от неё ничего не добьёшься, я задумчиво допил чай, попрощался и отправился на покой.
Уже ворочаясь на подушке, я снова и снова задавался вопросом - что было не так с Шарлем, раз Марисса испугалась?
А именно страх плескался в её очах-омутах...
***
***
Тихий шепот ветра развивал его прекрасные белые волосы, а пьянящий запах сирени кружил его голову, туманил его глаза и уносил далеко от этой земли, туда, где он знал,что будет всегда счастлив, туда, куда он хотел всегда попасть. Но куда так никогда и не попал. Какая веселая у него судьба.
Шарль сидел на самом краю мраморной плиты небольшого моста в античном стиле, а под ним серебристым туманом плыло озеро или река, это было не важно.
Легкая усмешка скользнула по его лицу, но усмешка не презрения, не сарказма, а такая, что причиняет боль только самому себе, вот он причинял боль только себе. Все эти воспоминания, все эти прикосновения. Холод грязных рук все еще чувствовался всеми клеточками его тела. Холод этих противных рук. Шарль непроизвольно дернул плечами, и, закрыв глаза, лег на спину и попытался увидеть небо.
Он знал, что сегодня из-за того, что была гроза ночью, оно стало необычайно высоким, он знал, что солнце необычайно яркое и чистое, светило на него своим умытым ликом, он это знал. Знал.
Шарль протянул руку к небу, все еще продолжая лежать, и закрыл своей такой маленькой, детской ладошкой это яркое и светлое солнце, а потом, сжав свои тонкие пальчики в кулак, он попытался украсть с неба это солнце. Не поднимая ресниц и не видя яркого света, он знал: это солнце никогда не станет его.
Тяжело вздохнув, Шарль открыл глаза и посмотрел на свою ладонь, а что еще можно было ожидать?
Пусто. Там, как всегда было пусто. Шарль снова глубоко и тяжело выдохнул и, поднявшись, направился в гущу кустов сирени, где обычно всегда любил проводить свое свободное время. Он сел в тень на единственную скамейку, которая там имелась и, откинувшись на спинку скамейки, просто думал.
Мечты, которые в раннем детстве сгорели в чужих объятиях, никогда не оставляли его в покое. Надежды, что всегда его дразнили, так и продолжают его дразнить до сих пор. Боль и страх, остались в его голове. И все это перемешивалось, и превращалось в какой-то дьявольский коктейль, в котором, правда, не хватало крепкого алкогольного напитка, чтобы забыть и не помнить, но он помнил, он помнил. Он прекрасно все помнил, до мельчайших подробностей.