Эсаул Георгий : другие произведения.

Нобелевский роман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Удивительнейшее пособие для Будущих Нобелевских лауреатов в области литературы и Людей Будущего!

  Эсаул Георгий
  
  Нобелевский роман
  
  роман
  
  Канадская губернаторская писательница бабушка Манро получила Нобелевскую Премию по литературе, как канадского оленя за золотые рога поймала.
  Я всполошился: так все Нобелевские Премии раздадут, а я без золота?
  "Кому и за что дают Нобелевскую премию по литературе", - вот вопрос, разгадкой которого я мучился целых два часа, пока ясная картина не предстала перед моим литературным взором.
  Теперь любой желающий с первого раза может написать книгу, за которую получит Нобелевскую Премию.
  Секрет прост, и я, потому что не жадный, поделюсь с Человечеством правилами мастерства.
  
  Для того чтобы получить Нобелевскую Премию в области литературы необходимо:
  1. Иметь достойную национальность и гражданство удачное. Это - главное. Первое, на что смотрят инспектора из Нобелевского Комитета - национальность и гражданство писателя.
  Два раза подряд Нобелевскую Премию в одну страну не дают!
  Стран на глобусе много, и автор из каждой должен получить Нобелевскую Премию, пусть даже в стране насчитывается пятьсот человек!
  Если вы родились в России, то до вас очередь дойдет не скоро (многие Российские люди искусства, почти все Великие эстеты уезжают из России на другую Родину, куда Нобелевку ещё не давали).
  Россиянам Нобелевские Премии по литературе присуждают редко, да и то - за диссидентство.
  2. После того, как вы поменяли гражданство, национальность (и - желательно - пол), приступайте к написанию книги.
  Премию дают шведы, поэтому ориентируйтесь на шведскую семью и на европейские вкусы. В литературной моде сейчас: а) Открытый секс, кишки, сарказм, презрение к другим, педофилия, однополая любовь, половые извращения, странные люди без места в жизни, садизм, насилие, наркотики, отрезанные губы и гениталии, безысходность и меланхолия. б) Страдания! Обязательно - страдания героя! Герой всегда страдает. Ему всегда плохо, всё не нравится, всё ему не по вкусу. В золоте герой называет себя бедным, обкушавшись - голодным, в неге и роскоши - душевно страдает. Главный герой и другие персонажи обязаны страдать постоянно, словно у них в животе ёж рожает. Полный пессимизм и страдания. Книги с оптимизмом и верой в Светлое будущее Нобелевскую Премию не получат. Страдать лучше, когда всё вокруг хорошо, прекрасно, а главный герой - страдает. У него - нравственные сомнения. Ищет себя (вот пить начал). в) Заумность! Популярные книги пишутся с множеством диалогов на странице, а Нобелевские книги - почти без диалогов - сплошной текст с долгими описаниями (многословное описание ботинка, цветка, старых часов). В абзаце должно быть не менее 10 предложений, а в предложении - не менее тридцати слов. Читатель, когда доходит до конца предложения или абзаца - забывает, с чего началось предложение. Заумность оценивается не как - неумение ясно и правильно донести мысль, а - как гениальность. Вот за гениальность, за длинные предложения и платят. Нашпигуйте предложение деепричастиями, причастными оборотами, лучше с них и начинайте. ("Сидя на троне, осуждая себя, и не связывая с появлением иллюзорного Мишеля изменчивости нарастающего дня, сплюснутый Марк, превозмогая боль..." г) Исключительность! Главный герой всегда лучше всех. Он постоянно иронизирует: молча и вслух. Осуждает. (Только непонятно, в чем он (она) лучше? У него (её) - два (поперёк?)?)
  3. Все время пишите об одном и том же. Например, описание одной деревни (города) и людей в нём. Пятьдесят лет трудов на одну тему. Сто романов об одном человеке или одной местности - удача в Нобелевке.
  
  Не так сложно? Обязательно пострадайте и дерзайте по схеме, и тогда через пару лет получите Нобелевскую Премию в области литературы с одной из следующих похвал Вам и Вашему творчеству:
  "его галлюцинаторный реализм, который объединяет народные сказки с историей и современностью"
  "за творчество, в котором хрупкость личности противопоставлена варварскому деспотизму истории"
   "приоткрывает пропасть, лежащую под суетой повседневности, и вторгается в застенки угнетения"
  "Повествующей об опыте женщин, со скептицизмом, страстью и провидческой силой подвергшей рассмотрению разделённую цивилизацию"
   "за то, что его краткие, полупрозрачные образы дают нам обновлённый взгляд на реальность"
  "Произведения вселенского значения, отмеченные горечью за положение человека в современном мире"
  "которая в своих полных мечты и поэзии романах оживила важный аспект американской реальности"
  за "непреклонную честность, что заставляет нас задуматься над фактами, которые обсуждать обычно не принято"
  "с сосредоточенностью в поэзии и искренностью в прозе описывает жизнь обездоленных"
  
  (Ни одной формулировки "За особый вклад в литературу", или "За качественное и интересное произведение")
  
  Перед Вами мой Нобелевский шедевр (а кто меня осудит - осудит десяток Нобелевских Лауреатов, по стилю которых написано).
  На вырученные деньги погуляем в ресторане "Грабли"!
  Пришлось потратить на эту книгу неделю написания, но хоть - за Нобелевку.
  
  НОБЕЛЕВСКИЙ РОМАН
  На пароме из Парижа в Лондон, где когда-то проживал Шерлок Холмс в клетчатом макинтоше, и расписание парома, вследствие точности англичан согласовано с расписанием французских шансонеток, собралась огромная толпа нелегальных мигрантов из Африки, Евразии и Южной Америки. Счастье моё, что у меня пистолет, и направлен я по заданию Амстердамской политической партии "Права человека" первым классом, где нет этих ненавистных морд. Зачем эти люди живут? К чему стремятся? Почему грязные, оборванные и зловонные, как свалка в Мельбурне? и разве они понимают настоящие страдания? Мои страдания им не доступны! Ах! Как я страдаю! Стоимость первого класса для меня не имела значения, и радовало только то, что джакузи наполнили шампанским "Вдова Клико", и я шампанским этим я омою ноги свои в знак презрения к толстым буржуа и их молодым любовницам, что с утра до вечера веселятся в пьяном угаре в дорогих ресторанах.
  Половина подлецов убежали от контролеров ещё в порту, но в мою каюту подселили странного мужчину лет сорока пяти, с козлиной бородкой, золотыми пенсне-с и двумя детьми разного пола и цвета кожи на руках. Несмотря на то, что папаша - чёрный, как уголь, один ребёнок - белый, как снег и сосал чёрную соску, а другой ребёнок - жёлтый, поэтому сосал кулёчек с рисом. Вид детей и их папаши вызвал у меня рвотные чувства, как после видения казни Жанны де Арк, но эта соска всколыхнула во мне воспоминания, и воспоминания остановили рвоту, которая уже рвалась наружу, как стадо змей. Зачем дети? К чему дети? Из детей вырастут фашисты, жирные буржуа, террористы и ленивые скотские мажордомы. Две женщины, по виду - проститутки, в серых балахонах, под которыми угадывалось шерстяное бельё, смотрели на меня неотрывно, и в глазах гулящих старух я видел Космос, бездонный Космос. Деревянные ботинки женщин покоились на чемоданах, из которых вылезали детские вещи, пакетики с едой, гуашь и резиновые калоши. Отвратительные женщины, отвратительны их вид и мировоззрение, мещанки продажного толка. Только небо зря коптят себе в угоду и на радость своим серым мужчинам, которые прозябают в грязи.
  Мужчина с младенцем пытался завести со мной разговор, пускал слюни, как младенец слона:
  "Да, Москва - не Вашингтон, а Вашингтон - не Лондон.
  Игра на скрипке понятна Лондонцам, претит Москвичам и выводит на сознательный уровень американцев. Вы же - американец, мусью?"
  Я не ответил, а только с презрением плюнул на пол и отвернулся к дамам, которые смотрели в свои кошельки и пересчитывали мелочь. Перестрелял бы всех гадов, тем более, что револьвер застоялся в потайной кобуре на внутренней стороне бедра. Но мысль о том, чтобы все погибли во имя справедливости, чтобы этот мусор исчез в клоаке цивилизации, не достигла ещё высот тотального уничтожения человечества, хотя своих попутчиков я с удовольствием выбросил бы за борт, как ненужный балласт.
  Соска противного младенца упала, покатилась по полу - блестящая и слюнявая, как чупа-чупс второго младенца, также неуёмного и неприкаянного, будущего клерка или - другая падаль из него вырастет. Я следил за движением соски и видел в нём рождение песни, нового искусства, которое сопряжено не с надуманными картинами, продажными художниками и непонятными прихвостнями от писательства, а олицетворяла соска движение - хаотичное, как движение Броуновской частицы и столь же анархическое, как моя бородка. Переливы на мягких боках соски звучали для меня гимном победы всех угнетенных, призывом к марш-броску на цитадель лжи и стяжательства. Я сравнил соску с грязными чернорабочими, вся цель никчемной жизни которых - пьянки, оргии с сифилисными Лондонскими проститутками, рабочая так называемая гордость и плевание в душу родным и близким.
  Сосед мой разошёлся, он разговаривал с дамами на тему мне понятную, но так как противен и не нужен для Будущего, то и тема стала, размягшая, как шум самолёта в джунглях.
  "Епс! Говорит, давай шведскую семью, черномазый". Я ему в харю - бабах, по яйцам - плюх, и ногой по ребрам мутужу. "Что, белая сволочь, доволен? Веками нас угнетали, а теперь рыло своё розовое поднял? Если мне понадобится баба ваша шведская, то я и без гомиков её возьму за задницу!" Подоспела эмигрантка, говорит - из Украины, так вместе мы этого нациста фигачили ботинками по ребрам, даже держались за руки, потому что баба, как раз из моего размера вышла, и характерец у неё, что надо.
  Вошла женщина контролёр, потасканная, со следами бывшей японской штукатурки на изможденном лице. Щеки у неё дряблые, к поясу подвешена бутылочка "Доктор Пеппер", как яркое воспоминание из страны ностальгии. Женщина, столь же ненужная, как и её бутылка с химией - кто пьёт эту отраву? - посмотрела сквозь нас, но поняла, что она одна - белая в каюте, поэтому молча ушла, как смерть из гроба.
  "Хрясь ему в крестовину, как мяч забил ботинком". Он уже не дышит, а моя новая подруга бьёт и бьёт, как по мячу. "Харе, говорю, - сдохнет, нам же - печаль по судам таскаться. Пойдем лучше трахнемся. Мы с тобой, хотя и не шведы, но шведскую семью соорудим им на зависть".
  Смотрю она примеривается и мне в харю заехать, но потом передумала, взяла меня под локоток, и пошли мы от подлеца, а задница у неё, как зад у "Мерседеса", блин.
  В каюте появился новый пассажир - стройный афрофранцуз с большими чувственными губами. Он скромно сел на кожаный диванчик, но в скромности я видел не смирение, а интеллигентскую чушь, чушь, которая обволакивает незнающих и ведет за собой глупых женщин. Если бы не очаровательная внешность, не модная одежда, то я проучил бы мерзавца, показал ему, где англичане зимуют, но так я смотрел на негра со смешанным чувством любви и ненависти, как мать глядит на второго отца своего седьмого ребенка. Одет афрофранцуз по последней моде Гарлема - жёлтые ботинки с тупыми концами, просторные брюки из Костромского дешевого льна, красная рубаха и в соломенная шляпа "Эльдорадо". Лицо молодого человека не лишено приятности, с выпученными очаровательными очами, низким лбом, милыми кудряшками и нежным, словно вылепленным из чёрной глины, подбородком. Под одеждой угадываются соблазнительные изгибы молодого тела, как у барса, бодрые ляжки, поэтому неприязнь моя стала затухать, как огни на Вестчестер стрит. Но тут эта мразь, хамелеон достала из кармана книжечку, и я понял - подлец, хам и наглый ценник, один из той кучи дерьма, которая разлагает человечество. Он показывает, что - интеллигент, читатель, а мы, значит, все кругом - свиньи неграмотные и презренные, которых следовало бы затоптать слоновьими ногами. Мигом сексуальность слетела с негра, и я уже не видел в нём росток будущего, а только - мразь, мразь и ещё раз мразь, притворного интеллигентишку. Я подошёл к унитазу, долго и шумно мочился. Затем стряхнул последние капли на жёлтые ботинки гада. К сожалению, жёлтое на жёлтом не видно, и от моих капель ботинки читателя даже выиграли, заблестели, как мои зубы. Я наступил читателю на ботинок, а этот наглец не возмутился, только улыбнулся, посмотрел в мои глаза, открыл рот, в котором недоставало трех передних зубов, а коренные - золотые и произнёс:
  "Братишка! Осторожнее!"
  Я потянулся за пистолетом - я ему не брат, сволочи, поганому эстету, от которых все беды на земле. Он думал, что если я - чёрный, то брат его по жизни? Размечтался, разномастный. Я не принадлежу ни к какой расе - цвет кожи у меня - чёрно-бело-жёлтый с красным индейским отливом, душа - белая, десны - красные, вероисповедание - Мировая Единая Религия, жизненные принципы - вегетарианство (хотя и вегетарианцев ненавижу, потому что они - притворы, ханжи). Нет у меня братьев, кроме братьев по духу, но они, в основном, сидят по тюрьмам, страдают за этих жирных обожравшихся скотов эстетов. И я ударил читателя ногой в челюсть аккуратную челюсть, место которой в музее искусств. Подлец молодыми крепкими, как сахарный тростник, зубами укусил меня за коленку и вывернул коленную чашечку, словно её дробили трамвайными колесами или дважды проехались красным Лондонским двухэтажным автобусом.
  Очень важно о моей ноге - архи важно, как взорвать вокзал в Берлине. Миллиарды людишек живут неизвестно для чего. У них нет цели в жизни, они ни к чему не стремятся, а только потребляют то, что производят для людей полезных. По моему мнению на Земле может остаться только сто тысяч достойных из достойнейших, а остальное - шлак, отработанный материал, быдло. Вот поэтому моя нога, коленная чашечка стоит на более высокой социальной ступени, чем миллиарды людишек, которые спят, едят, рожают, умирают, борются, малюют картинки, кропают стишки и занимаются миллионами других ерунд.
  Доктор Цацкис долго мял мою коленку. Глаза доктора - ватные, щёки выражают полнейшую отрешенность. Конопушки, когда доктор двигает губами, безобразно перемещается, как клопы, как тля, и доктор сам - тля. В будущем, когда исчезнут отрицательные люди, вместе с ними пропадут и болезни. Ни химических продуктов, ни генномодифицированных, а - только чистые натуральные продукты: ягода с куста, овощ - с грядки, мясо - из леса, рыба - из хрустальной реки. Я терплю фашиста доктора, а он терзает моё колено, говорит, что если бы зубы обидчика взяли чуть выше - то я бы остался без жилы, но с коленкой, а - ниже, то кость бы выдержала, и я бы скакал, как танцор. Теперь же мне придётся ампутировать ногу под протез. Доктор обещает, что с протезом я не почувствую себя с ограниченными возможностями, потому что сейчас трудно найти человека, у которого в теле не внедрена какая-нибудь железяка или пробочка с компьютером. Я плюю в наглую харю доктора, его глаза светятся сатанинским огнём. Он показывает мне рентгеновский снимок, а на снимке - чушь собачья. Рентгенологи только зря хлеб едят, как и их докторишки. Без снимков видно, что коленка - не в порядке, но на ампутацию я не согласен, хотя меня убеждает уже не один доктор, а целая стая псов - докторов, называют себя - консилиум. В печь, в крематорий умников с их консилиумом, если консилиум не спасёт мою простую коленку.
  - Я - доктор Крамер, и настойчиво рекомендую, чтобы вы прислушались к моим словам, - уши доктора Крамера напоминают клюв гигантской канарейки. По лбу ползёт капля пота, и эта капля более человечна, чем доктор Крамер и его соратники во главе с рентгенологом. - Я мудр и предки мои мудры. Зачем вам целая нога, если вы не работаете виночерпием, не прыгаете по вину ногами, как поступают итальянцы, когда ногами давят виноград на вино. Обещаю, что через четыре недели после операции вы сможете принять участие в конференции по правам инвалидов Западной Европы.
  Я плюю в доктора Крамера, рука моя шарит под одеялом, ищу пистолет - убью эту тварь в белом халате. Но узурпаторы лишили меня оружия и одежды, а в мочевой пузырь воткнули трубку. Пробую языком десны - челюсть вроде не сломана, а должна. Проклятый отец двух детей в каюте добавил мне в челюсть, по ошибке принял чёрного меня за своего угнетателя. Надо было сразу вывернуть ему кадык, как только я вошёл в купе, но пожалел никчемное существо с детьми, а теперь страдаю на радость его сопливых детишек, двух проституток и читателя с умопомрачительными бедрами.
  - Сволочь! Зачем вы живете на белом свете? - губы мои шепчут, а глаза выплескивают тонны ярости (доктор Крамер отшатнулся, закрылся мензуркой). - Вы даже не знаете, для чего живут люди, не ведает предназначения человека. Вы отравили реки и озера, вы гнусью покрыли поля и души людей, вы накапливаете золото в банках, разъезжаете по дорогим курортам с молодыми любовницами и любовниками, вы правите миром, но не душами.
  - Я - только дипломированный доктор, и задача моя - ваша великолепная коленка, - доктор Крамер нагло врёт, и я вижу эту ложь под пеленой тонкой прозрачной кожи. Бархатная кожа - очень подошла бы для кошельков и перчаток. Под кожей, как вены загаженных рек - ложь и презрение, пустота и ненужность. Я вижу предательство доктора Крамера, ощущаю его зуд в печенках. Кто он? Почему и для что? Он придёт домой после работы, наденет домашние тапочки, скушает яблочный пирог, выпьет виски, а дальше - что? Бессмысленная возня в постели голыми с женой или любовницей, столь же пустой, как и он? Ради чего доктор Крамер заглядывает в мои глаза? Ради лжи? Я сдерживаю крик презрения и ненависти. Да, я проклинаю доктора Крамера, презираю его, но молча. Моя жизнь зависит от него, и трубка другим концом впирается в аппарат поддержания жизни.
  - Безысходность, - моя челюсть выговаривает труднопроизносимое слово с множеством значений. Боль не отпускает меня, но я страдаю не только от физической боли, но и от душевной, страдаю за всё прогрессивное человечество, но никак не за гниль.
  - Я приду завтра утром, на рассвете, - доктор Крамер обещает, и в словах его я не слышу положительных ноток. Он выкладывает передо мной кучу бумаг для подписания. Насилие! Насилие над личностью, насилие ради насилия! Трудно подписать бумагу, словно взрыв головного мозга. Я вижу боль свою и слёзы свои, страдания, но вижу через призму бумаг, которые пропитаны ядом обмана.
  Бумаги спрашивают про мою семью. Не их собачье дело - вопросы. Место бумаги - в сортире, а не на столике рядом со страдающим. Я ненавижу бумаги, и, когда мы уничтожим ненужных членов общества, я сожгу все бумаги. Война бумагам. Они спрашивают меня про мою семью, про мои идеалы, и куда сообщить в случае моей смерти. Никуда не сообщайте, потому что я, хотя и ненавижу эту жизнь, но проживу дольше всех докторов и страховщиков. У меня страховой полис - золотой, и получу я за операцию кучу денег, которые тоже мне не нужны, но они нужны для моего дела - дела освобождения человечества от дьявола. Чип со страховыми данными вшит мне под кожу, потому что я часто теряю бумаги, а чип под кожей на руке никуда не денется. Я увидел таракана, он бежал по стене. Куда бежит? К чему стремится таракан? Он, как и человек - не знает цели в жизни, поэтому бежит. Крылья таракана - совершенны, усики трепещут, как маковые лепестки. Ножки - беговые палки лыжников. Таракан движется медленно, и чудится мне, что в его движениях я улавливаю музыку сфер. О! таракан! Но и тебе нет места в этом мире, потому что слишком большой груз забот ты взвалил на свои хрупкие плечи. Есть ли у таракана семьи, и любит ли таракан семью свою, как себя?
  Я отодвигаю от себя бумаги, потому что не знаю ответ на вопрос: есть ли у меня семью, и сколько в ней членов. Ненавижу вопросы и ненавижу тех, кто их составляет. Представляю составляльщиков вопросов: наглые, надменные людишки с очками минус сто на глазах. Они переворачивают бумаги, скрипят пером, стучат по клавишам компьютера, а в душе у них пустота, и из пустоты они черпают свои пустые вопросы. Клерк полюбит клерка, старший менеджер соблазнит новичка, и поимеет его на кипе бумаг. Слюни их любви испортят несколько пачек бумаг с дурацкими вопросами. Я наблюдаю в воображении, как клерки пишут вопросы, а потом занимаются грязным сексом на пачках бумаг. И после этой грязи и гнили они спрашивают меня о моей чистой семье? Что я считаю семьёй? Что полагаю за семью? Враги мои, даже, если они родственники - семья - или вычеркнуты из семьи. Мертвые друзья - семья, или кости на кладбище, где гадят вороны. Мерзкие птицы. Они выклёвывают глаза людям. Дядя Бен - моя семья? Он умер, кости его гниют на кладбище Сен-Лашез, но он остается в моём сердце, и больше для меня семья, чем доктор Крамер. Сара Корнер - моя семья? Она не родилась, и не умрёт, но она мертва по определению. Она - моя семья в душе. Но как я внесу дядю Бена в бумаги, Сару Корнер, дядю Тома, которого пять лет назад сбила машина? Мертвые они лучше многих живых. Завтра я воткну ручку в глаз доктору Крамеру, пусть не задает столь сложные вопросы о семье.
  - Дата? - я коротко спрашиваю медсестру. Поганая дрянь. Она задумчиво смотрит на меня, отходит к окну, распахивает настежь, как свои ворота любви.
  - Зачем дата? - медсестра поворачивается ко мне широким задом, и я вспоминаю, где видел этот зад. На обложке книги китайского писателя Мо Яна "Большие груди. Широкий зад" - Время не имеет начала, и нет конца у времени. Все умрём. Медсестра выходит из комнаты, и закрывает за собой дверь в безысходность.
  Сволочь она, а не медсестра. Не видит, как я страдаю, а источает перлы, которые, наверняка, украла из моих книг. Я представляю, как она после работы идёт с любовником в китайский ресторан, и китаец философ на подносе приносит суши и саке. В мыслях я представляю напыщенного китайца, с косичкой в цветастом халате. Китаец кланяется медсестре и её любовнику, а сам в душе смеется над ними, потому что полагает, что китайцы - самая лучшая нация на Земле, оттого, что - философы. Медсестра - дура, поэтому не понимает китайца, не слышит его, а он - омерзителен. Она пережевывает рис, я вижу, как рисинки падают на её грудь, но ничтожная медсестра не замечает грязи. Она хохочет дурным шуткам своего любовника, пьет китайскую водку и полагает, что так и надо, что это - жизнь. Медсестра широко открывает рот, когда хохочет, и я вижу в воображении её пломбированные зубы. Она поднимается с циновки, идёт в сортир, и в сортире проверяет - много ли крови выделяется от менструации. Качает головой, меняет тампон - окровавленный на чистый. По внутренней стороне бедра медсестры стекает капелька менструальной крови. Медсестра возвращается, продолжает бессмысленную оргию с любовником. Я, когда выйду из больницы, найду этот китайский ресторана и сожгу вместе с проварами, официантами и посетителями. Китайская рисовая бумага горит споро, как порох, который изобрели китайцы. А воображение рисует дальше похождения развратной медсестры. Она заваливается с любовником в дешевый мотель, потому что дома у неё и у любовника - дети и другие члены ненужной семьи, приступают к разврату. Медсестра вставляет прокладку для секса во время менструации и трудится над своим любовникам. Они кричат, как ненормальные, спины их потные, а глаза - сатанинские. Наконец, любовники получают заказанные оргазмы и успокаиваются, как мыши на вертеле.
  - Сигарету? - спрашивает ничтожный любовник медсестру.
  - И рюмку коньяка! - развратная медсестра наполняет свой желудок алкоголем.
  - Я люблю тебя!
  - Я люблю тебя!
  И это они называют жизнью? Живут, как написано в книгах, как показано в дешевых фильмах ни о чём. Жалкие пресмыкающиеся на лице Земли.
  Я подписываю бумаги, с удовольствием слежу за плавными движениями своей красивой руки. Моторика, рефлексы у меня в норме, несмотря на душевную боль. Никто не понимает меня. Все погрязли в рутине дней. Дядя Бен, дядя Том и Сара Корнер тоже следят за моей рукой, за моими мыслями: "Давай, Абимбола Голдберг! Ты - лучший! Ты - избранный!" Я - избранный, но и подбадривание мёртвых мне приятно. Моя бывшая жена Мишель не умерла, но её бы подбадривания я выкинул в сортир, где зубовный скрежет и запах серы. Мишель убежала от меня с ублюдком менеджером, он продавал пылесосы. Дядя Том, дядя Бен, Сара Корнер умерли - (а Сара Корнер и не рождалась), но они более живые, чем бывшая моя жена Мишель, которая живёт мертвая. Я трогаю себя под одеялом, ощущаю ненужный предмет под рукой. По комнате разносится запах мочи, пахнет безысходностью, серой и смертью, а также ещё чем-то неуловимым на грани таблеток от кашля и мазью Вишневского. Моя забинтованная коленка, словно пришла из сна о чертях. Я нажимаю на лобок и на тот загадочный предмет, но боль не отдается в душе, только слегка выступает пот на щеках. Жизнь бьёт меня в голову, и я вою, как волк. Но вою молча, потому что я слишком гордый, и не желаю, чтобы мразь и ничтожество, которым не место на этом свете, видели мои страдания. О чём говорил доктор Крамер? Об ампутации конечности и пениса. Я вспоминаю картины Гогена, его жизнь, когда он отрезал себе ухо, а потом женился на молодой таитянке. Гоген мог бы войти в Будущее, если бы не его дурацкая живопись. Отрицатель сущего, он не так плох, как гниющие заживо интеллигенты, белые вороны. Доктор Крамер обещал ампутацию, и я вижу анатомический атлас, и ногу в разрезе, как свиная рулька на витрине магазина "Ашан". Я поднимаю пальцы и рассматриваю пальцы. Мои чёрные пальцы. Ногти, как уходящая в небо дорога. Суставы - кочки на поле брани. Кожа - пергамент времен. И на этом пергаменте не начертаны вопросы о моей семье. Пальцы кажутся мне щупальцами дороги, словно из Морской пучины поднялся гигантский осьминог и щупальцами проложил дорогу по прерии. Скачет дикий мустанг, в селе - очаровательная амазонка, и имя ей - смерть. Пальцами я показываю амазонке знак бесконечность. Белые губы девушки чуть кривятся в усмешке, и она уносится в пыльную даль, где нет времени, где звезды пылают бесконечно долго и нудно, как моя палата с пятнами на стенах. С поднятыми пальцами в знак протеста против ханжества, стяжательства, накопительства, разврата и грехов я засыпаю.
  - Ампутация не понадобится, я ошибся, - доктор Крамер нависает надо мной, как гигантская стрекоза. Его очки пугают меня, но эта злость праведная, горячая, так танкист со злостью идёт в бой на танковую колонну противника. - Вы чудесным образом выздоровели. Ваш могучий дух не сломлен. Может быть, отблагодарите вашего религиозного наставника: рабе, православного священника, буддистского монаха, колдуна вуду или кого-нибудь ещё? Наш госпиталь предоставит вам любую услугу, потому что религиозная благодарность даже перед смертью окрыляет. Если не хотите наставника, то пройдитесь по палате, мне интересна ваша походка после того, как коленная чашечка непостижимым образом стала на место, как побитая палкой моль.
  - Никуда я не пойду! Мне некуда идти! Кругом одно убожество, ханжество, грязь, презрение к чистоте нравов. Идти? ХА-ХА-ХА! Лучшие умы человечества не знают куда идём, и куда следует идти, а вы, простой доктор, я даже вашу лицензию не видел, предлагаете мне идти. Неужели, вы - пророк? Много берете на себя, доктор, много. Вы не уважаете себя, и неуважение бумерангом бьёт вас обратно в лоб. Если бы я знал свой путь, то встал бы и пошёл, но я, назло вам, за ваши издевательства, за ваши бессмысленные телодвижения, за лживые слова и никчемную жизнь нассу на пол. Моя нога не болит, но болят зубы, и вы даже не понимаете чужую зубную боль. Плохо! Всё плохо! Кругом ужас! Кошмар!!!
  - Хорошо, хорошо, больной! - доктор Крамер поднимает руки, словно сдаётся в плен. Но я вижу в его жесте акт издевательства. Нищие духом всегда издеваются над революционерами. - Сестра Элен находится рядом с вами, на расстоянии протянутой руки. Как только у вас возникнет желание пройтись по комнате - сестра Элен подскажет вам, как надо переставлять ноги. А ссать или не ссать на пол - ваша забота. Страховка покроет и санье на полу и ампутацию ноги, хотя в ампутации ваш организм не нуждается. Отвлекитесь, посмотрите, как я одет. - Доктор скидывает медицинский халат и медицинские брюки, остается в гражданской одежде, которую, почему-то не снял перед работой. Я вижу его трусы от Ральфа Лоурена, добротные трусы, дорогие, и дороговизна вещей поднимает во мне волну ярости. Богатые обворовывают бедных, а бедные страдают. Орлы и падальщики, гиены и лоси - кто кем овладеет. Носки доктора Крамера - адидасовские, белые с синей полоской по кайме, как губы утопленницы. Синяя рубашка с красными полосами довершает ансамбль одежды доктора Крамера, и под рубашкой угадываются могучие, как у терминатора, мышцы. Я догадываюсь, что доктор Крамер смеется над моей немощью, показывает здоровое тело, чтобы я взбунтовался, захлебнулся своей кровью. Я закусил нижнюю губу, но кровью не захлебнулся - много чести для подонка.
  - Повторяю! Я никуда не пойду, а одежда ваша - вздор! - я отворачиваюсь к стенке, за спиной слышу недовольное кряхтение доктора Крамера. На стене - трещинка, похожая на вид Большого Каньона из Космоса. Я видел фотографию в журнале "Национал географик" и не нахожу отличий между Большим Каньоном и трещинкой в стене. Много судеб столпились около трещинки в стене рядом с моей кроватью. Моя судьба, судьба маляра, даже если маляр уже умер, то трещинка в стене на его краске осталась, как памятник, как рупор с ярмарки, судьба медсестры Элен, которая вчера наверняка посещала китайский ресторан с любовником, судьба доктора Крамера.
  - У вас менструация, медсестра Элен? - я дождался, когда доктор Крамер оденется и выйдет, я спиной видел его телодвижения, как у паука. Зачем он двигается? Почему не ляжет на диван и не примет спокойно смерть от голода? Всё равно существование доктора Крамера - бессмысленное, как огонёк в ночи.
  - Медсестра я для вас или - сестра, я ещё не решила, - сестра Элен переворачивает меня с боку на бок, как колбасу. - В детстве я мечтала, что родители подарят мне братика, как всем моим подружкам по школе. Но мама отморозила яичники во время туристической поездки в Антарктиду, и я осталась без братика. Помню наш дом, заброшенный колодец в конце тенистого сада, серые глыбы известняка. В жаркие летние дни я забивалась между глыб, как ящерица и мечтала о своей будущей жизни. Сначала мечты мои парили высоко: от знаменитой артистки до танцовщицы кабаре, а к совершеннолетию, когда меня соблазнил мой дядя Джо, я мечтала только о карьере медицинской сестры. Дядя Джо овладел мной около колодца, и я с радостью отдала дяде свою невинность, потому что полагала себя большой, как наш большой брат в Вашингтоне. Когда дядя целовал меня, его усы потешно щекотали мои губы, а большой красный мясистый нос с капельками пота утыкался в мой носик. Так я осталась я с мечтой о брате.
  Медицинская сестра Элен смотрела мне в глаза и молчала, как сломанные настенные часы. Ярость поднималась во мне с кровяным давлением. Эта женщина, на пару с доктором Крамером ещё вчера хотела отрезать мою ногу, а сегодня говорит о несуществующем брате. Мою ногу выбросили бы в мусорное ведро, а, когда я стонал бы под наркозом, кололи бы меня в шею ржавыми булавками. Все люди - садисты, поэтому нужно искоренить почти всё человечество. Люди - звери. Нужно оставить лучших из лучших, добрейших из добрейших, желательно - умалишенных, потому что люди без ума не имеют злости, и дать умалишенным власть над миром. Они родят новых людей, добрых, без зачатков зла в душе. Молодая женщина, которая ежедневно испражняется, поучает меня? Всовывает в меня историю своей жизни с братом, который не родился? У меня тоже много кто не родился, но я же не открываю черепную коробку сестры Элен, не кидаю туда лопатами, как уголь в топку паровоза "Пульман" свои рассказы.
  - Когда я поняла, что брата не получу, я сменила мечту и мечтала о том, как у меня ампутируют ногу, - сестра Элен шваброй вытирала мою мочу с пола. Я следил за резкими движениями медицинской сестры, видел, как ходит туда-сюда швабра по вонючему влажному полу, как вслед швабре ходят ягодицы и груди сестры Элен. Швабра, грязная от природы, размазывала мочу по полу, не впитывала её, а устраивала наводнение. - Поэтому я здесь, в госпитале, где ампутируют ноги. Ампутация - моя страсть. Загадка, волшебство. Ещё час назад человек ходил, размахивал руками, двигал языком, то через час он уже без руки, или без ноги, или без языка. Чудеса! Но, сколько бы я ни старалась, мои ноги не ломались, коленные чашечки не выворачивались, как змеи на сковородке. Однажды я сломала молотком ногу. Пошла в магазин "Оби", выбрала самый большой молоток, ногу поставила на генератор электричества, и молотком, одним ударом сломала ногу. Я надеялась, что перелом - очень сложный, и мне ампутируют ногу. Но молодая, глупая, я не ударила по коленке, а надо было. К сожалению, перелом сросся, и сросся сразу, с первого раза. Гангрена не съела кости, и я лишилась ампутации. А так мечтала, что, когда мне отрежут ногу, то я натяну мышцу от бедра на конец кости, чтобы образовалась подушечка, а затем прекрасный протез увенчает творение искусства. Хромоногих девушек мужчины обожают, они поклоняются женщинам на протезах. Миллиардер из группы Битлз Пол Маккартни взял в жены девушку только за то, что у неё не было одной ноги. Хромая девушка - как караван пустыни. Я ежедневно тренировала бы мышцу на бедре, занималась гимнастикой, чтобы мышца не атрофировалась. Преодоление себя, болезни - лучшая моя мечта после мечты о брате.
  Я слушал молодую медицинскую сестру, вдыхал запах половой тряпки, белых грудей и гвоздики. У меня пропали все желания, только боль в сердце надрывала, и пила из меня энергию, словно в сердечную мышцу воткнули иглу, по которой качают жизнь. Зачем медицинская сестра Элен поведала мне историю своей никудышной жизни? Она экономит на психоаналитике? Тогда бы шла на исповедь к русскому попу. Он тоже выслушает бесплатно, как и я. Но я вынужден, и в вынужденности - моя обречённость, как революционера, который один вышел на бой со всем злом в этом Мире. Да, есть люди, близкие мне по духу, по идеям свержения, по отрицанию всего, что выработало человечество. Мы живём, ни в чём не нуждаемся, но разве это нужно человеку? Я принимаю таблетку снотворного, чтобы на время улететь из мрачного мира, где нет справедливости. Меня бросает в жар и в холод, словно во льдах я прыгаю через костёр. Во сне сестра Элен раздевается и даёт мне наркоз. Наркоз зеленым дымом влетает в лёгкие, заполняет трахею, выходит из носоглотки. Странные видения с клыками и оголёнными ягодицами преследуют меня. Я просыпаюсь на полу, наблюдаю, как по полу ползёт кузнечик - также обречённый революционер, одинокий, как и я. Побаливает локоть после падения с койки, и я записываю эту боль в блокнот памяти. Когда придёт время, ОНИ ответят мне и за эту боль. Время на полу тянется бесконечно, как бумага в вечном туалетном рулоне. Можно подняться и лечь в постель, но я не хочу ничего, ни поднимания, ни ложения, ни вставания, ни песен, ни плясок. Душа высосана, нервы натянуты до предела. Почему низкие душонки не видят, где живут? Почему они варятся в соку обыденности и не страдают, как я? Они - ватные куклы, а я - революционер. Время идёт, до утра долго, и я вспоминаю сюжет "Санта Барбары", сериал о медвежонке Фодзи "Мапет шоу". У медвежонка Фодзи чёрные, как пуговицы, очи. Уши у него вмешают все звуки, и, если медвежонок Фодзи воплотится не в велюре, а в коже и в костях, то найдёт себя среди людей. Я смотрю на сломанные часы на стене, стрелки замерли, и я вспоминаю Льюиса. Льюис в моём сне освежевывает корову, сидя на её рогах. Мухи облепили лицо Льюиса, как кусок дерьма, но Льюис счастливый и сердобольный, потому что отнимал жизни у несчастных. Я снова смотрю на сломанные часы - стрелки опять не двигаются, словно их заколдовал злой волшебник Жизнь.
  Утром пришла медсестра Элен! Она подошла к окну, наверно всегда подходит к окну, когда за её спиной страдают люди. Поясок на халатике Элен напоминал змею гадюку, гада, который совратил Еву и Адама в Раю. Я задумался над своей долей, над количеством жидкости в организме.
  - Медсестра! Я согласен на секс с вами. Но - только, чтобы без последствий. Мне не нужны ни охи, ни ахи, ни дальнейшее продолжение в виде семьи и детей. Дети и семья разрушают тонкую оболочку биологического поля человека.
  - Вчера у меня был секс с двумя девушками и тремя мужчинами, - медсестра Элен вышла, вернулась с тележкой, на которой лежали благотворительные газеты и стояли судки с пищей. - Её зовут Лунная Радуга, она - лесбиянка по призванию, по велению сердца. Лунная Радуга вздыхала, как ночь. Я не отрывала взгляда от родинки на её правой половой губе, казалось, что капелька, что звездный опал вырвался из недр, из вековых пластов и провозглашает свободу любви и разума. Не помню нашей любви, но слышала только песню!
  Медсестра Элен, включила телевизор вышла, оставила меня наедине с программой новостей, едой и журналами. Ненавижу благотворителей, они целыми сутками надоедают пациентам, присылают деньги, заваливают больных калорийной пищей, подсовывают литературу, покупают в палаты телевизоры и компьютеры. Зачем мне телевидение? Зачем мне куропатки, авокадо, ананас и красная икра? Зачем человеку пища, если он ощущает моральный голод? Благотворители и благотворительницы не знают, чем занять свою пустую жизнь. Они ещё хуже, чем рабочие, чем самый последний крестьянин в онучах. Раздаривают, одаривают, полагают, что деньгами и подарками скрасят жизнь человека. Но невозможно масляными красками разукрасить вакуум. Балерина танцует, но она, как колибри - танцами подзывает самца, который расщедрится, одарит её золотом. Ненавижу балерин, их стяжательство, выкрутасы, потуги на работу, стенания, будто они - труженицы, а остальные, даже революционеры - подтирки для их тощих задниц. Балерины никогда не занимаются благотворительностью, но обязательно найдут момент, чтобы больного, который лежит на полу, осмеять, втопчут в грязь пуантами.
  Я лежал на больничной койке, отрешенный от гадости мира, от ночного горшка, глотал через силу пищу, не чувствовал вкуса коньяка и ананасов. Всплыли из детства воспоминания, как я пришёл в школу и сказал, что моего отца забирают в концентрационный лагерь. Расстрел заменили лагерями. Классный руководитель Владимир Дмитриевич поставил мне пятёрку по географии и сказал, что с этого времени я стану изучать географию не по книгам, а из окон тюремных вагонов. К отцу я не пошёл, потому что всю жизнь, сколько себя помнил, ненавидел его. Отец менял любовниц, как носки - каждый день - новая пара. Я не понимал смысла происходящего, потому что мне до любовниц тогда - как до Марса. Утром, когда я собирался в школу, отец выгнал очередную любовницу и сказал, что она пришла не вовремя, сегодня - среда, а по средам он принимает других женщин. Отец позвонил матери и прощался с ней, говорил, что любовницы обнаглели, и даже перед лагерем не дают свободы. Любовница сидела посреди улицы, в луже, и плакала под дождём. Крупные капли небесной воды смывали грим с щёк пожилой женщины, смачивали её красное платье и чёрную юбку. Казалось, что дождь раздевает пожилую женщину, которая тонула в струях дождя, как в последней любви. Шнурок на её ботинке развязался, и я, добрый мальчик, наклонился и завязал шнурок - помню его мягкие нежные волокна. Женщина поведала мне тайну отца: в последние годы стало модно у мужчин - садизм, маньячество и переделки своего тела. Называется модная забава - "веянье времени". Мой отец сначала сделал себе операцию по перемене пола, он стал - девушкой. Но на поприще женщины многого не добился, поэтому обратно пришил член, а затем и второй член - превратился в двойного мужчину, секс символ, супермена. Тяга к женскому у него осталась, поэтому двойной супермен носил женское белье, как шотландцы. В подвале нашего дома он оборудовал мастерскую по истязанию женщин с немецким станком и голландскими цепями. Отец приводил женщин, истязал их, насиловал, морил голодом, избивал, а, в конце концов, съедал по методу каннибалов вуду. Тайна отца меня не шокировала, потому что подобное вошло в моду и происходило почти в каждом доме. Женщин для опытов маньяков не хватало, их экспортировали из стран третьего мира: России, Украины, Китая. Пожилой женщине повезло, что отец отпустил её живой, наверно, из-за того, что отправлялся в лагеря.
  Когда я вошёл в лавку, отец набивал рюкзак спичками и солью. Я снова позвонил матери и сказал банальное, не помню что, но мать отозвалась в трубке печальной бранью и ответила, что "Не о хаме сыне она мечтала, когда меня рожала". Я бросил трубку, разговор с матерью, с которой я виделся редко, меня не волновал. Мачеха, когда увидела, что я не мил с матерью, обрадовалась, подошла и обняла меня. Мне шёл пятнадцатый год, и я уже познал горечь плотской любви с товарищами и подругами. Мачеха сказала, что отца забирают, и это скорбное событие никак не повлияет на её со мной отношения. Я ответил, что пусть, хотя бы отец уйдёт за порог, а то при нём - не то что бы стыдно, но - опасно. Убьёт из ревности. Мачеха опустила руки, в уголках её глаз блестели слёзы радости и печали. Волнующая грудь падала и поднималась, как корабль на волнах, и я представил, как сегодня, когда отца увезут, я поплыву на этом корабле в страну безысходности. Предстоящий секс меня не окрылял, как-никак мачехе шёл пятидесятый год, но и не вызывал тех рвотный чувств, когда мы с моим другом Мишелем разделывали пьяную бездомную. Она бессмысленно мычала, и глаза её - как две стеклянные пуговицы - смотрели сквозь нас, как нож проходит сквозь масло. С воспоминаниями о бездомной бродяжке я ушёл от отца с мачехой и пошёл к нашему рыбному складу, который отец прикупил пять лет назад. Он затем купил и второй склад, но опасался богатства, поэтому записал его на генерала де Голя. День стоял жаркий, и я распахнул куртку, чтобы все видели мою жёлтую звезду. Без звезды в наше время ходить не модно и опасно, она - как путеводная звезда, что вывела Моисея из пустыни. Ветерок развевал мои пейсы и поддувал под талит катан. Пока я шёл и любовался собой, отец и мачеха окольной дорогой добежали до склада, что явилось для меня неприятной неожиданностью. Генерал де Голь уже руководил на складе, он ходил, как циркуль, или, как циркульный журавль. Ноги генерала де Голя складывались, затем - распрямлялись, и на этих ногах он стоял лучше, чем я на своих молодых опорно-двигательных ходулях. По горбатому носу генерала бегала чёрная муха, и я удивлялся, почему генерал де Голь не прогоняет её. Не обратить внимания на муху на носу - невозможно, если только человек не болен душевно, и кожа у него отмерла. Муха присела на задние лапки, чистила передними головку. Крылья её похожи на слюдяные окна в доме тетушки Фриды.
  - Возьмите в дорогу мои семейный драгоценности! - генерал де Голь протянул моему отцу тяжелый мешочек. - Мне на гражданке они ни к чему, а вам в лагерях - надежда и опора.
  - Я не напишу вам записку, генерал, потому что никогда не оставляю расписок, - отец прищурился, его густая борода задрана вверх, как лопата русского попа. Генерал де Голь засмеялся, сказал, что "Мы же свои люди, а между своими - какие записки", и этот смех неприятен моему отцу. Он ощерил зубы, и среди них видел язык, похожий на язык сказочной феи. Генерал де Голь отвернулся от языка моего отца и поклонился моей жёлтой звезде, затем подумал и на всякий случай перекрестился на неё. Тяжелые времена - испытание для любого духа. Мачеха из-за спины отца подмигивала мне, загребала руками, недвусмысленно двигала бедрами. Отец не видел её ухищрений, по крайней мере, я хотел бы, чтобы он не видел, но генерал де Голь прекрасно понимал нашу игру, и уголки его губ вздрагивали в улыбке. Когда отец сгинет в лагерях, я стану для генерала де Голя новым хозяином, а с новыми хозяевами шутки плохи. Я давил подростковые чирьи на лице и внимательно следил, куда отец заныкает мешок с драгоценностями. Зачем ему золото в лагерях? Первый вертухай сразу всё отнимет, а мне на гражданке, да ещё с неуёмными аппетитами мачехи, деньги понадобятся. Чирьев много, и я так увлекся, что не заметил, как остался на складе один, как складская мышь. Я долго бродил среди бочек и стеллажей с рыбой, трогал мокрые зубастые тела, подносил пальцы к носу и нюхал свою руку. От рыбы шёл запах детства, школьной поры и хороших оценок по чистописанию. И тут взгляд мой наткнулся на старый башмак без шнурков. Башмак простой, и в другое время, более радостное, я не обратил бы на него должного внимания, но тут моя Вселенная пересеклась с Космосом башмака, и я встал завороженный волшебством его. Башмак лежал на боку, истрёпанный сотней ног, рваный у подошвы, там, где каблук присоединяется с целью амортизации. Гвозди торчали из башмака, как зубы старой проститутки. Тогда у меня в мозгу уже зарождалось пламя революции, и старый башмак являлся той искрой, от которой впоследствии возгорится пламя. Я присел около башмака, потрогал грубую старую потрескавшуюся кожу пальцем, который только что облизнул после рыбного рассола. "Многоуважаемый башмак, - слеза навернулась на лицо моё, я едва сдерживал рыдания. - В годы разлук, в минуты слабости ты поддерживал человека, который носил тебя, как талисман. Добрый мастер тачал тебя на деревянной колодке, забивал гвозди, а подмастерье бегал с самоваром и за сахаром в лавку, чтобы хозяин ни в чем не нуждался, когда тачал башмак. Когда же ты стал на прилавок вместе со своим дружком - вторым башмаком, ты чувствовал себя, как школьник, который обрёл друзей в школе. Солнце сияло ярко, и нет в тебе тех гадостей, которыми переполнены людишки, и твой хозяин в том числе. Мелкие человечишки суетятся, бегают, сношаются, а башмаки пируют на Олимпе, и по существу намного выше, чем люди. Тебя купили, ты день и ночь работал на своего хозяина, спасал его ногу в самых безвыходных ситуациях: в дождь, снегопад, в грязную погоду, в морозы, когда хозяин пьяный выворачивал ногу, когда он падал, когда швырял тобой в собаку, когда наступал на ржавый гвоздь, а затем - и на ржавую подкову. Когда твой хозяин раздевался у любовницы, он ставил тебя под койку, и ты являлся вуеристом, подсматривальщиком, архивариусом важнейших тайн, от которых рождаются дети. Прошли года, ты пришёл в негодность, и тобой уже не гордились, а стыдливо прятали, когда приводили в приличное место. Знал бы ты, башмак, насколько ты лучше тех чистых буржуа в золотых туфельках, знал бы - не рыдал здесь вместе со мной. Я оплакиваю твою горькую судьбу, О! башмак. И здесь, на рыбном складе клянусь, что отомщу за тебя, за твою поруганную честь, за то, что зло выжало из тебя все жизненные соки, хозяин эксплуатировал тебя, а затем выкинул, как ненужную вещь! - Я договорил речь, вытер слёзы и поднялся с пола уже другим человеком.
  В каптёрке слышны голоса: спорили отец, мачеха и генерал де Голь. Но голоса эти я слушал уже с ненавистью, с другим чувством, которое возгорелось во мне при виде старого башмака. Я прижал руку к жёлтой звезде, во вторую руку взял ломик и пошёл в каптёрку с одной только мыслью: убить всех, начать с отца, мачехи, генерала де Голя тропу войны, мщения за старый башмак, как символ зла человечества. С ломиком в руке и пылающим сердцем я стоял за дверью с ломиком в руках и раздумывал - кому первым проломлю голову. С кого начну мстить: с самых близких - тем самым оказывая им честь первенства, или с малознакомых людей? Если сначала убью родного отца, то поступлю гуманно: он не увидит смерть мачехи и генерала де Голя, своего управляющего. Но, может быть, отец мой, как садист в душе, желал бы насладиться смертью своих близких? Противоречивые чувства терзали мою юную грудь, а гадкие людишки спорили, беседовали о малом. Зачем беседовать? К чему речи, если завтра - лагеря, болезни, смерти, гонения?
   -Продашь склад, а то власти все захватят, отнимут добро? - отец надрывался, пытал кладовщика.
  - Склад я уже считаю почти своим, потому что надежд на ваше возвращение - мало, - генерал де Голь почесал правую щеку, и в жесте этом все увидели пренебрежение к словам моего отца. - Вы вернетесь? - лживые слова самообмана. - Вас же отпустят живым? Килу не надорвете?
  - Как вы допускаете, господин генерал де Голь, в столь роковой час неуместную иронию? - мачеха достала платок, промокнула глаза.
  - Вы - моя любовница, поэтому молчите, пока мужчины не наговорятся всласть, - кладовщик осадил мачеху, чему она очень обрадовалась, потому что наконец-то почувствовала крепкую мужскую власть. - Не правда ли? Я прав, или я - прав? Кто знает, может быть, завтра меня тоже заберут в лагеря, и склад повиснет на вас и на вашем другом любовнике, Абимболе Голдберге. Зерно гниёт, но из него поднимается чистый росток.
  Я стоял в тени, но в этот момент мой отец, который обладал звериным чутьём, повернул голову в мою сторону. Он не видел меня, но почувствовал, как овца чует свежий овечий сыр. Возможно, что отец увидел орудие возмездия в моих руках. Он незаметно, для мачехи и генерала де Голя улыбнулся: старый человек понял мои намерения и улыбкой благословлял меня на месть за старый башмак. Забегая вперед, скажу, что отец вернулся из лагеря ещё более богатый, потому что умный, знатный и уважаемый человек. После его возвращения дела наши пошли в гору, все разбогатели и жили, как сыры в масле припеваючи. Достойные люди никогда не пропадут и нигде, потому что их ведёт путеводная звезда. Но в тот момент я не видел Будущего, и с ломиком в руках побежал дальше и дальше от каптёрки, словно украл сокровища генерала де Голя. Очнулся я около бочки со слабосоленой камбалой, горстями черпал рассол и поливал на голову. Ко мне подошли отец и мачеха, отец укорил за ненадлежащее использование дорогого рассола. Затем он повернулся к мачехе и спросил: не лучше ли, если он закопает в землю драгоценности, чем повезет их с собой в лагерь. Мачеха ответила, что ей было бы спокойнее, если бы я получил достойное образование, образование - важнее денег. "Абимбола, - мачеха присела около меня, но я отстранился от неё как волчонок. После старого башмака я уже не хотел эту женщину. Она напоминала мне древний пергамент с неприличными рисунками. - Хочешь золото, или учение?". Отец поперхнулся камбалой, отрывисто рассмеялся. Мачеха сложила руки на груди, переводила взгляд с отца на меня, не знала, как выпутается из щекотливой ситуации.
  - Времена тяжелые. ОХОХО! - отец положил на крышку бочки тяжелую бухгалтерскую книгу и принялся за изучение, словно не он заполнял эту книгу каждый день несколько раз. Мачеха зажгла свечу и присоединилась к отцу, шевелила губами, будто изучала азбуку. Так они сидели долго, и я уже задумался о том, что не приготовлю на завтра уроки, и учитель меня отчитает, а укоризна перед классом - позор. Может быть, лучше, если я прогуляю школу и поеду с отцом в трудовой лагерь? Но меня по малости лет не возьмут в лагеря, а отправят в Россию, где я и сгину в Сибири. Тягучие серые, как дым над Парижем, мысли одолевали меня. Я гладил серый бок бочки и сравнивал её со старым башмаком. В одном месте обруч затянут неплотно, и я тут же возненавидел бондаря за его напрасный труд. Если бондарь взялся за столь ответственное дело, как - бочки для моего отца, то будь трудолюбив, дружок. Зачем ты нужен миру? Спроси себя и свою семью, задай вопрос любовнице и друзьям: нужен ли ты Миру? Многие затруднятся ответить "да" на этот многосложный вопрос бондаря. Отец и мачеха увлеклись бухгалтерскими подсчетами. Мой мудрый отец и далеко не красавица, но сердобольная мачеха. Загадочным, неизъяснимым образом совместная работа возбуждала их. Голоса становились громче, слышались хрипы в груди. Даже при пламени свечи я видел, как покраснело лицо мачехи, а на лбу отца выступили капли пота. Когда соединение дебета с кредитом дошло до пиковой точки, я потушил свечу и целомудренно ушел за бочки с норвежской сёмгой. Тотчас за моей спиной послышались стук тел, чмоканье, громкие оханья, словно грузчики, тянули из болота заблудшего оленя. У меня не возникло желания подсматривать за моим великолепным отцом и за мачехой, которая ещё несколько минут назад говорила, что ждёт-не дождется, когда отец отбудет в лагеря, а она бросится со мной в постель. Но тут она переменила мнение и любит отца безумно, мне кажется, что она отдаст ему свою душу, чтобы душа её помогала отцу в лагерях. Из бочки я вытащил самую большую рыбину, килограмма на три. Сёмга с головой и потрохами - так экономнее для засолки. Отец экономил и на рыбьей чешуе, которую продавал в Чехию, где чешую обрабатывали и покрывали перламутром кристаллы. Ел я рыбу через силу, смотрел ей в глаза, и чувствовал, что не доем до конца - слишком обильно и жирно. Но бросить дорогое мясо, закопать, отдать котам я тоже не мог - нельзя так поступать с добром. В тот момент я возненавидел всех докторов за то, что они не придумали способ, чтобы человек ел постоянно, очищался и снова кушал - так до бесконечности. Тупые себялюбивые докторишки, они мечтают только о деньгах, о том, как за деньги отрежут человеку ногу или руку, как и сейчас, произошло бы, если бы я не выздоровел. Тогда я запихал мясо сёмги в себя целиком, меня чуть не вырвало, но могучий организм выдержал, как организм воина. Я вышел со склада, под старым клёном, под которым, как говорит предание, останавливался Наполеон, когда направлялся в Ватерлоо, я закопал в землю остатки сёмги и произнёс над могилой прощальную речь. Руки мои в грязи, под ногтями грязь, как у каторжника, который пять лет копал подземный ход из своей камеры в соседний амбар. Старая лопата стояла рядом, и я умилился, глядя на маленький кусочек, который отломился от ржавого металла. Щербинка на лопате напоминала мне о выбитом в третьем классе зубе, когда я подрался с Лёнькой из Москвы. После того, как я похоронил останки сёмги, страх холодным железным обручем, как обруч сковывает бочку, охватил меня. Отец заметит, обязательно заметит, что из полной бочки пропала одна огромная рыбина. Не спасёт меня и тот факт, что отец отбывает в лагеря. Я уверен, что отец, после того, как займется любовью с мачехой, поднимется устало на ноги, большой, красивый, сексуальный и умный, и обязательно пойдёт к ЭТОЙ бочке, снимет крышку и удивится и вознегодует, когда увидит свободное место среди рыб. Я побежал к месту преступления, грязными руками перебирал рыб, нижних поднимал, ставил на попа, чтобы они как столбы, поддерживали верхних, создавали хрупкую иллюзию полноты в бочке. Но скользкие твари, как я ненавижу рыбу, казалось, смялись надо мной зубастыми мертвыми челюстями и в очах их горели адские огни. В полнейшем отчаянии я услышал, как отец и мачеха заканчивают акт любви, и в безумии спустил штаны. Мочился я в бочку долго, смотрел, как моча заполняет пустые места, и рыбы, словно почувствовали мой страх, и, желая помочь будущему молодому хозяину, всплывали, тем самым закрывая пустое место. Теперь, когда я скрыл следы преступления, я уверен, отец не подойдёт к этой бочке. Звериное чутье снова ему подскажет, но скажет, что в этой бочке всю нормально. Может быть, я изобрел новый способ засолки рыбы? Скажу только, что сёмгу из этой бочки я распродал впоследствии очень быстро. Хозяйки покупали и приходили за новыми рыбинами, расхваливали необычный привкус, спрашивали секрет рассола. Я отвечал, что секрет умрёт вместе со мной, а, если пожелают, то я всю рыбу засолю новым методом. Но судьба сыграла по-другому, она наметила мне иной путь осуществления своих мечт.
  Я вернулся мыслями из детства, и возблагодарил Судьбу за блага, которыми она милостиво меня осыпала. Но внешнее богатство никак не компенсирует моей духовной пустоты, которую никакими бриллиантами и золотом не закроет даже самый умелый бондарь. Около моей кровати стояли Эллен, доктор Крамер и Санитар. Я почувствовал, что эти люди смеются надо мной, хохочут, хотя лица их прикрыты завесой доброты и сочувствия. На правой руке Санитара я увидел татуировку: Крест и маятник на фоне Эйфелевой башни. Татуировка напомнила мне о безмятежных годах моего детства, когда в любой лавке я мог купить замечательный нож. Если доктор Крамер полагает, что лицедейством, спектаклем повысит моё настроение - пусть так думает. Возможно, что он пишет диссертацию на тему "Развлечение пациентов, как способ стимулирования роста отмерших тканей и приводящий к дальнейшему полному выздоровлению". Я откинулся на мягкие подушки - ненавижу мягкие подушки, но они помогают мне не сбиться, генерировать злость и трезво оценивать поступки подлецов. Посмотрю спектакль под названием "жизнь". Ничего у этих людишек не осталось в жизни: еда, работа, развлечения, сотрясание воздуха и пьянки по вечерам. Зачем живут? Куда идут? ненавижу их никчемность. Быть может, своим спектаклем для меня они хоть цент заработают в копилку тщеславия и стяжательства.
  
  Действующие лица
  Элен
  Санитар
  Крамер
   (Элен кланяется мне, как шут. Я вижу в глубоком разрезе её платья где-то в глубине затаенный розовый сосок. Он напомнил мне случай с сёмгой, и невольная редкая слеза ностальгии скатилась по щеке. Элен произносит театральным бархатным голосом: "Господин Абимбола Голдберг! Пьеса может идти без обеда или с коротким перекуром после сцены четвертой. Вы не умрете от голода, потому что мы вам принесли килограммов пять закусок и литров шесть напитков. Посмотрите представление, которое мы приготовили специально для вас, нашего пациента. Сцена первая происходит в баре нашего госпиталя, где много алкогольных напитков на любой взыскателен вкус".
  Элен присаживается в гинекологическое кресло, как символ рабства или феминизма - кто как видит его. Элен на левой коленке разрывает чулок. Подходит санитар с кружкой Эсмарха, под глазом синяк. Он ставит кружку под мою койку, наливает в бокал водки для себя и пива для Элен, с грустью смотрит на дырку на чулке Элен.
  Элен чуть приподнимает край очень узкого халатика, и у санитара от увиденного падает челюсть. Элен не надела нижнее белье.
  Санитар. Все там будем...
  Элен. В смерти?
  Санитар. Да! В гробу.
  Элен. Плохо жить?
  Санитар. Жизнь прекрасна в оргиях и на вечеринках.
  Элен. И что? Тебе не дали?
  Санитар. Дали больше, чем я пожелал.
  Хватает Элен за коленку.
  Вчера в шведской семье меня изнасиловали. Я нездоров!
  Целует коленку девушки.
  Ты холодная, как труп!
  Элен. Зато глаза у меня после вчерашнего красные.
  Смотрит на мой зад.
  Вижу, как по полю бредет сивая кобыла.
  Санитар. Да-с! И с кобылой я пробовал.
  Элен. Говно.
  Пауза.
  Я убила двух друзей своих.
  Санитар. Хорошо, что я тебе не друг.
  Элен за бороду санитара хватается.
  Не вышли рожей друзья твои?
  Элен. Так принято, когда хорошего друга чем-нибудь огорошишь.
  Санитар. Болят у меня почки.
  Пауза.
  Почему трусы не надела?
  Элен. В трусах плохо. Жмут.
  Пауза.
  Вчера мы сильно напились.
  Санитар. Я парень простой. Даю деньги, получаю товар и услуги...
  Элен. Услуги потом.
  Санитар. Ты хочешь сказать, что истина в вине?
  Элен. В дорогом вине.
  Санитар. КХЕ-КХЕ! Попа болит.
  Элен. У меня вдвойне болит седалищный нерв.
  Санитар. На него уже и не сесть.
  Пауза.
  Элен. Целую вечность не сядем на ягодицы.
  Санитар. Хреновенько.
  Пауза.
  Ты ещё не родила? Как чувствуешь после гонореи?
  Элен. Что тебя так заводит моя гонорея? Почему ты мне между ног дуешь?
  Санитар. Заманчивая гонорея! Очень заманчивая. Давно я не рисковал.
  Элен. Я не рада, что ты в меня дуешь. Найду богатого мужа, не тебя, дегенерата.
  Санитар. Все эстеты - педерасты, так чешский писатель Гашек сказал.
  Элен. Все педерасты - эстеты. Я согласна с чешским писателем.
  Санитар. Твои уши на вечеринке не кусали? У меня уже нет чувств.
  Пауза.
  Ты спишь с доктором Крамером?
  Элен. Только от скуки. Зачем ты его в прошлый раз обидел, отказал ему в поцелуе дружеском?
  Санитар. Перед этим он два месяца меня опускал и унижал. Не знаю, зачем он купил автомобиль, как у меня.
  Элен. Автомобиль - сон в руку?
  Санитар. Почём ты брала на панели?
  Элен. Просто так отдавалась, как дядя Сэм в Америке!
  Санитар. Наверно ты хотела спросить, где у меня зудит.
  Элен. Зараза?
  Санитар. После похоронного ритуала. Ты спала с моей женой, я - спал с твоим мужем.
  Элен. У твоей жены слишком длинные конечности... Она не сделала ампутацию?
  Санитар. Огорошила ты меня. А твой муж - ничего, милашка.
  Пауза.
  Элен. Мой муж, наверно тоже больной, хотя улыбается и говорит, что он - ок.
  Санитар. Больной! Совсем больной. Я видел его, когда он кадрил бегуна на длинную дистанцию. Потом я видел его с зоофилистом.
  Элен. Главное, что денег даёт, но мне нужен более богатый муж. Ты ездил в Саров?
  Санитар. Десять лет там отбарабанил в лагере, от звонка до звонка.
  Элен. Так и должно быть с дураками. Зато потом жизнь слаще.
  Пауза.
  Санитар. Попробовала бы ты каку есть.
  Пауза.
  На еду муж выделяет тебе пять евро?
  Элен. Я получаю еду за любовь.
  Санитар. Этот факт я запомню, хотя сомнительно, чтобы мужчины в наше время платили женщинам за любовь.
  Пауза.
  Элен. Бабах!
  Пауза.
  У тебя с пенисом всё в порядке?
  Санитар. Только после виагры, да и то, синеет кончик.
  Пауза.
  Элен. Поцелуешь мою фотографию?
  Санитар. В нужнике тебя вспоминаю. Многие в нужниках читают, а я тебя вспоминаю тайком
  Элен. После как?
  Санитар. Как вспомню, так - нужда. Я помираю.
  Пауза.
  У меня по жизни всё тип-топ, но тоже ищу богатую бабу.
  Элен. У тебя стручок, у меня горошек.
  Санитар. На личико моё садись. Я тебя ещё и не так огорошу.
  Элен. Кругом враги. Не хочу и их обидеть, а так бы села.
  Санитар. Плюнь мне в рожу. В последние годы люблю грубость.
  Элен. Это ты вспомнил, как я намяла тебе бока?
  Санитар. На перевязках и при получении пособия по инвалидности вспоминаю тебя.
  Пауза.
  Одно время ты вызывала у меня рвоту.
  Элен. Меньше надо пить. А ты мне напоминаешь три вокзала в Москве.
  Санитар. Ты меня сейчас обидела. Видишь кровавые слёзы на лице.
  Элен. Нет, ты нажрался котлет. Повар тебя обидел, и ещё не раз обидит сарделькой.
  Санитар. И я бы тебя располосовал.
  Элен. Ты выглядишь дикобразом. Пробовал играть в детское ой-ой?
  Санитар. Себя полосовал. И ой-ой полосовал. Пора веселиться.
  Элен. Да, какой вечер без пьянки и секса?
  Санитар. Вылей утку из-под больного Абимболы Голдберга...
  Элен. Я девушка стервозная, сейчас вылью утку на тебя, а потом надою тебе бздюлей.
  Санитар. Подую тебе туда, и ты окажешься в моей постели.
  Элен. Смотри не обделайся. У меня припрятан пистолет.
  Пауза
  Ты помнишь, как на вечеринке в Амстердаме ты взял меня на руки и уронил? Поднял и снова уронил.
  Санитар. Я думал, что ты лёгкая, а в тебе дерьма на сто килограммов.
  Элен. Я похудела, а попа после падений болит.
  Санитар. Не могла бы ты меня побить?
  Элен. Хотела бы подбросить тебя в воздух и не поймать. Но силы в руках нет
  Санитар. Силу можно занять.
  Пауза.
  Поедем в Африку? Я возьму с собой гобой, сыграю в постели.
  Элен. Конечностей, как будто нет. Ты лучше здесь спой мне.
  Санитар. Пойду в парашу, там спою.
  Пауза.
  Помню, как мы на вечеринке ужрались, пошли в бассейн, и ты бросила мне спасательный круг. Мы голые, а вокруг старики и дети.
  Элен. Старый пень?
  Санитар. Да, тебя снял старый пень. Я нашёл вас на кухне.
  Элен. Это было классно - со стариком на кухне.
  Долгая менопауза.
  Санитар. Элен, подливай.
  Элен. Спортивного лимонада?
  Пауза.
  Всё хорошо, если бы не этот дурак...
  Санитар. Когда я упал с кобылы, то обнаружил, что упал в говно.
  Элен. Оно до сих пор в памяти по тебе мажется?
  Санитар. Повторить прошлое падение? Где возьмём кобылу?
  Берет полное судно с испражнениями, и выливает на койку. Элен ржёт, как кобыла. Он развращается, ставит на пол бочонок, наливает в него вино, пиво и водку. Элен заходится от смеха.
  Элен. Коня куплю тебе на сносях.
  Пауза.
  Пьяная бежала из конюшни, меня ужалила оса в попку, и я вспомнила наши похождения. Я ославилась прямо на дороге, прикадрила двух старых свингеров, потом танцевала на Кинсей-драйв и позировала на Уэссекс-гроув. Затем я сняла с бельевой веревки простыню, закуталась и до смерти напугала старушку Джейн. Мы всегда желали её смерти, помнишь, бесёнок?
  Санитар. Старая ведьма.
  Элен. Из нашего вертепа вышли нелюди, похожие на продажных девушек. Они шли с моими деньгами и моим будущим мужем.
  Санитар. Люди-муди?
  Элен. Слегка поддатые. Я проколола им шины машины, разбила о лобовое стекло яйцо куропатки. На лестнице спали гопники, я слышала их зевки и видела голые попки.
  Пауза.
  Санитар. Блин.
  Пауза.
  И почем сейчас анаша?
  Элен. Два.
  Санитар. Потому что мы давно не закупались по-пацански. Слишком давно, даже наркодилеры забыли нас в лицо.
  Элен. Отстаем от жизни.
  Пауза.
  Санитар. Я знаю, ты водишься с косыми.
  Элен. Всё ты знаешь, что где и почём, подстилка.
  Санитар. Китайцы - великая нация. Не зря ты с ними ковзаешься.
  Элен. Ты к ним тоже неровно дышишь?
  Санитар. Разные тела, лица, груди. Раздолье.
  Элен. Ты разборчивый!
  Санитар. Разозлился я на китайцев. Посидела ты с ними в ресторанах, погуляла от души, и сейчас гуляешь, а разговору только о тебе, словно у тебя не вдоль, а - поперек. Я же с китайцами уже семь лет вместе живу в коммуне, а меня не возвеличивают...
  Пауза.
  Элен. Тебе в штанах не тесно? Смотри, не выпрыгни, а то вокруг парни горячие.
  Санитар. Черепаха ты красивая. Помнишь, как мы блевали на Эйфелевой башне, на высоте? Никто нам за нудизм и цента не дал. Да и кто дал бы, когда все, как и мы, любят жизнь? Нудисты мы с тобой.
  Пауза.
  А расскажи, как ты с китайцами в ресторане?
  Элен. Сколько стоит услуга китайца за секс? Что и почём?
  Санитар. Как секс происходит в проходе между столиками?
  Элен. Иногда я занимаюсь этим в баре.
  Санитар. Если бы твои уста разверзлись, я бы показал искусство минета. Но ты обо мне, по-прежнему, невысокого мнения из-за моего маленького пениса.
  Элен. Пенис не меньше, чем у женщин. Ты им рисуешь?
  Санитар. Кого? Голых обезьян?
  Пауза.
  Я не могу спать с китайцами. У меня аллергия на рис. Я давал советы, как китайцам заменить рис гречневой крупой с Украины. Я чтил законы драконов. Это я победил на празднике драконов в Пекине и попросил губернатора устроить вечеринку по образцу Бразильского карнавала, когда все на пляже меняются партнерами во время оргии. У меня проходил бурный роман с китайцем. Я продал Мао в студенческое общежитие в Оксфорде. Он родил мне дитёныша, оказалось, что он - она. Я зарыл китайца этим летом, чёрт мне помог.
  Пауза.
  Китаец таскал меня за пейсы, называл папой и мамой сатаны. Я его не прирезал за оскорбления, потому что любил. Между нами стоит меч. Я дал Мао в знак любви золотой медальон с сердцем. Скоро я обвенчаюсь с китайцем.
   Пауза.
  Крамер излечил геморрой?
  Пауза.
  Элен. Я давно не засовывала доктору Крамеру палец в попу, брезгую, так что о геморрое забыла.
  Санитар. У него - ОГОГО??
  Элен. Только разговоры об этом, а на самом деле, даже днём не разглядишь достоинство доктора Крамера, а ночью и подавно.
  Санитар. Ты занимаешься сексом с его великовозрастной дочкой?
  Элен. И от его дочери я узнала секрет приготовления котлет семьи Крамеров. И ещё дочка рассказала, что доктор Крамер больше любит мужчин, чем женщин.
  Санитар. Нормальное явление в наши дни. Мода!
  Пауза.
  Но ведьмы много лет летали на мётлах с палкой в заду.
  Элен. Ведьмы не знают секрет котлет Крамера, и мужья ведьм не ходят к другим мужчинам.
  Санитар. Я долгое время питался ветром.
  Элен. Ой! От смеха у меня поперёк встала.
  Пауза.
  Санитар. А китайцы на сковородке жарят друг друга?
  Элен. Можно китайца сварить, но никогда он не станет заниматься любовью на сковородке. Что у тебя с рожей?
  Санитар. Рожа, как рожа, только помятая слегка и битая.
  Элен. Я позволяла многое тебе, и знаю почему.
  Санитар. Потому что я - засранец. Красивые девочки любят плохих мальчиков. Я с тобой кувыркался в арбузах, на поминках. Потом ты пошла с мэром к нему домой. Я пошёл к китайцам обедать, и там влюбился в молодого китайца. У него чёрные косички и удивительный разрез глаз - миндаль. Я тебе звонил, ты выронила телефон, и я всё слышал, как ты кувыркалась с мэром. Вы не просто забавлялись, а ты мемекала, как овечка Долли. МЕЕЕЕЕЕ! Бывало, когда я на ферме, по привычке оприходовал овцу, я слышал подобный звук. В тот момент мне казалось, что не ты ковзаешься с мэром, а мэр сношает овцу. Только любовь к китайцу Мао вылечила меня от мимолетной ревности.
  Пауза.
  А наколку на анусе мэр тебе показал?
  Элен. Наколка, как у тебя, точь-в-точь. На анусе. Роза и лилия.
  Пауза.
  Санитар. Ты не плюнула в эту лилию?
  Элен. Я девушка из приличных, не моё дело плевать любовнику в наколку на анусе.
  Пауза.
  Санитар. Почему меня третьим не пригласила?
  Элен. Крокодила?
  Санитар. У меня простатит...
  Элен. Я чувствовала часть мэра своим нутром. Утром, когда прилегла и взяла у него денег, позвонила тебе, зашла в китайский ресторан. Хотела увидеть, но ты спал со спущенными штанами на барной стойке. Я не будила тебя, купила двух китайцев. Потеха и умора.
  Санитар. Веселые времена. Содом и Гоморра. Ты пробовала с павианом... Хотел бы я тебя с макакой увидеть
  Элен. Кукиш с маслом хочешь?
  Санитар. Замнём и кукишей и макак..
  Пауза.
  Элен. У тебя не хватит денег на шоу, как я с макакой прыгаю по веткам. Дорогое шоу.
  Санитар. Когда любовь спускается мне в штаны, я готов придушить любовницу и без денег...
  Элен. Я тебе купила трусики стринги для нудистов.
  Санитар. Отлично придумала! Теперь я - гей по определению.
  Элен. Не для того я перед тобой сейчас себя раскрыла. Нахлынуло в меня от менструации, я проветриваю. Мы же друзья, а у друзей секретов нет.
  Санитар. Если я с тобой пересплю, ты, когда выйдешь замуж за богача, найдешь для меня применение?
  Пауза.
  Ты по вечерам крутишь немецкие фильмы про безумную любовь?
  Элен. Над немецкими порнофильмами я рыдаю.
  Пауза.
  Мэру я рассказала о том, как первый раз потеряла любовь. А мэр мне рассказал, как он удил рыбу и заработал рак простаты. Потом его облучали, химиотерапия, и теперь мэр с помощью таблеток ещё может. Затем к нам пришёл китайский разносчик пиццы, и я не устояла перед ним.
  Санитар. Ты и мэру всё показала?
  Элен. Мы же демократы, живём в свободной Европе. Каждый спит с кем хочет. Мэр не возражал, а, наоборот, помогал нам.
  Санитар. Ты забыла про нас с тобой?
  Элен. У тебя на мошонке шов разошелся.
  Пауза.
  Санитар. Но мэр выручил меня, когда полиция заграбастала за ограбление старушки. Мэр присутствовал на суде, затем взял мои руки в свои руки, и я думал, что он влюбился в меня по-настоящему...
  Элен. Когда мэр вспоминал тебя, у него кончик подрагивал.
  Санитар. Колокольчик на кончике?
  Элен. Посмотри, у меня жук на заду?
  Она хохочет и бьёт Санитара по щеке.
  
  
  СЦЕНА ВТОРАЯ
  Все пьяные.
  Санитар присел на колени Элен. Крамер косо улыбается с плёткой в руке.
  Санитар. Ты, как всегда не вовремя, доктор. Только я прыгну на колени даме, ты - сразу возникаешь, как фаллос.
  Крамер. Мороз не велик, да стоять не велит - так говорят русские.
  Санитар. Знаю тебя, когда ты рос козлом. У нас есть общие дети...
  Крамер. Ну, ты и страшен. Мне кажется, что ты отдавил ягодицы о бедра Элен.
  Санитар. Подыщи мне лучше кресло, чем Элен.
  Крамер. Сколько дашь денег?
  Санитар. Пару детишек.
  Крамер. Ты о трансплантации органов. Но я не имею дело с детьми. Только - с бабушками. У бабушек дряблые милые ягодицы.
  Санитар. Заворовался ты и заврался...
  Пауза.
  Садись ко мне на колени. Элен выдержит двоих.
  Крамер. Выдержит и десятерых добрая девка.
  Пауза.
  Санитар. Не зуди на мне и не ёрзай. Больно же! Ты сверху, как куртизанка.
  Крамер. В туалет хочу - не могу.
  Санитар. Я чувствую, что ты влажный, хочу тебя укорить.
  Крамер. Укори. А лучше - полюби.
  Санитар. В глаз?
  Пауза.
  Крамер. Зуб у меня чёрный.
  Пауза.
  Потому что я с чёртом случился.
  Пауза.
  Можно рога тебе обломать после Элен?
  Пауза.
  Сегодня у меня роль собаки. Я лаю.
  Санитар. А ты не заразный?
  Крамер. Водкой протирал места скопления микробов.
  Пауза.
  У меня снова влажно, и это скверно. Неужели, наша любовь не закончилась?
  Санитар. У Элен тоже влажно, но влажные глаза.
  Крамер. У неё глаза? Зачем?
  Санитар (скидывает доктора Крамера, встает, чешет наросты на морде). Ты подуй в меня, как в трубу.
  Крамер. Куда?
  Санитар. В печень подуй. Чтобы я чувствовал себя, как козёл в чужом огороде. Я Элен дул, думал, что она обрадуется, а она сидит, как проклятая, безучастная к Миру. Два часа вчера в неё дул, и не надул. Бабушки - приятные у тебя? Я вчера одной бабушке дал яблоко, так она мне подарила трехчасовую любовь. Думал, что белый Свет больше не увижу. Что ты у себя в голове нашёл? Вошь?
  Крамер. Вошь! Оставь её себе для опытов! А не хотел бы ты меня поцеловать?
  Пауза. Санитар садится на колени доктора Крамера.
  Санитар. Я не понимаю умом, зачем чесал ягодицы тебе, а не Элен. Она всё видит, хотя молчит, как жареная рыба. Я засовываю палец тебе в рот и вынимаю, а Элен опять молчит. Мы недавно с ней играли в барина и крестьянку. Напились, как свиньи, словно в старые добрые времена. Ты помнишь... Она любит китайцев. И мэра любит, а мэр играет с ней в пчёлку и жалит её в попку.
   Крамер. Было бы чем жалить.
  Санитар. А твоё жало в порядке?
  Пауза.
  Не пойму, зачем Элен подпрыгивает сейчас. Мы слезли с её коленей, а она подпрыгивает, как сумасшедшая. Она - обезьяна?
  Крамер. Попробуем попрыгать вчетвером с нашим больным Абимболой Голдбергом?
  Санитар. Элен повесится от скуки с нами во время оргии. Мы же не китайцы и не мэр. Ты почему не предупредил нас о вшах? Мы же любили друг друга, и на Берлинском фестивале махали друг другу концом.
  Крамер. Когда я жил с Элен, она еду не варила мне, тварь.
  Санитар. И не давала ничего в постели?
  Пауза.
  Я знаю, кто к тебе вчера в сауну приходил - наёмный мальчик. Элен мне показала фотографии, сделанные скрытой камерой. Она после бани тебя наказала плёткой?
  Крамер. Мы после бани кушали в китайском ресторане варана.
  Санитар. И ты наблевал полный медный таз, как кобыла.
  Крамер. Не хватило силы на каки. Вчера Элен сначала присела в медный таз. Она сказала, что так она лечит придатки матки уже четвёртый год.
   Пауза.
  Так что я не зря попарил наемного любовника вчера. Мы должны веселиться, иначе жизнь пройдёт без радостей. Четыре года я не сплю нормально, потому что - после оргий.
   Долгая менопауза.
  Санитар. И иногда страдаешь запором как?
  Крамер. Я пожру, и на Элен сяду.
  Садится на колени Элен.
  Я дул в неё часто, вот она и простыла.
  Санитар. Губами дул, или - насосом?
  Крамер. О губах и носе знают правду даже китайцы. Они давным-давно познали тайну любви без применения половых органов.
  Санитар. Попробуем пантониму: ты дуешь в Элен, а я - лаю?
  Крамер. Бабка при входе в госпиталь сказала, что ты не лаешь, а я не поверил и прищемил бабку дверью.
  Пауза.
  Но всё же я подумал, что ты иногда лаешь во время бурного секса. Помнишь на студенческой вечеринке - ты горишь, а все лают и дуют тебе в зад?
   Санитар. Элен показала тебе новые фотки с голыми китайцами?
   Крамер. Китайские порно рестораны? Я в них часто бываю без трусов. Мы же - демократичные люди, живём в свободной стране. Каждый человек индивидуален, как каловая масса, что уже вышла.
  Санитар. Элен для тебя - приходящая и уходящая кобыла?
  Крамер. Я сижу на ней, а лица не вижу, что уж говорить, о наших пьянках. Себя не помним.
  Пауза.
  Санитар. Помнишь, как на выставке ведьм мы любились с тобой метлой... с нами были четыре урода. Потом все полицейские над нами ржали.
  Крамер. Ржали, но завидовали, они тоже - жрецы однополой любви.
  Санитар. Я ушёл с твоим лучшим другом и отнял у него твою подругу. Я - двуполый.
  Крамер. У тебя два конца
  Санитар льёт на голову доктора Крамера виски, потом хватается за головку.
  Ты не мужик, и я не мужчина. В чём наш смысл, если мы с женщиной в одной комнате и беседуем?
  Долгая менопауза. Санитар наминает головку.
  Санитар. Почему Элен молчит? Она подавилась котлетой?
  Крамер. Ты для неё - древний старик. Тебя для свежести надо мочой больного Абимбола Голдберга оросить.
  Санитар. Про мочу почему раньше не сказал?
  Пауза.
  Крамер. Я хотел, чтобы ты умер.
  Санитар. Я - умер, а ты с Элен мочу бы пил ради оздоровления организма по методу бабушек, уринотерапией? Можно я тебя поцелую за подлость. Люблю подлых гадких мужчин.
  Крамер. Твои губы по моим скользят.
  Санитар. Потому что я обливаюсь потом.
  Пауза.
  Крамер. Целиком потный, как рыба?
  Санитар. Я слышал, как ты прекрасно лаешь. Болею я сильно, уже не лаю, а мяукаю котом. Завидую тебе из-за собачьего лая.
  Крамер. Элен, как будто в комнате нет, словно она мёртвая сидит. А меня облизывать надо.
  Пауза.
  Санитар. Может быть нам съесть Элен? Каннибализм сейчас в моде.
  Крамер. Для моциона нам нужно раздеться и друг за другом побегать. Со сракой в кончик. Болтаются у тебя между ног какие-то формальности малые. Мы с тобой, когда голые, не похожи на людей. Воняешь ты, как пёс.
   Долгая менопауза.
  Санитар. Хочешь я покажу, где у меня зудит?
  Крамер. Покажешь где зудит? В попе? В челе? Не грузи меня своей проблемой. Я хочу простоты в отношениях. Сейчас оживим Элен и сыграем с ней в китайцев и мэра.
  Пауза.
  На нос тебе холера. На колени тебе - русский Валера. Не показывай, где у тебя зудит. Ты вынимаешь медленно палец из меня, и мы с тобой в расчёте. Ты, словно упал с высокой башни на меня... Однажды я намазал Элен маслом, и мои пальцы, как твои сейчас, проваливались во все отверстия. Она выла и хотела выйти замуж за Принца. Говорила, что от Принцев испытывает особое оральное возбуждение. Она засунула мне в зад половую тряпку. После тряпки я покрылся красными пятнами и волдырями, долго болел чумой, яички чесались.
  Пауза.
  Санитар. Ты заразился от тряпки из чумного барака?
  Крамер. Да, мне сделали потом операцию по смене пола.
  Санитар. Элен с тобой спала долгие годы и не заметила, что ты превратился в женщину?
  Крамер. Разява.
  Пауза.
  Санитар. Я бы понял на ощупь, что ты сменил пол.
  Крамер. Я запутался в смене своих полов: сегодня женщина, завтра - мужчина, и так много раз. Мы живём в свободной Европе.
  Пауза.
  Санитар. Я тебе лгал, что я человек.
  Крамер. Не имеет значения, кто ты - человек, или - инопланетянин. Мы должны уважать друг друга.
  Санитар. На Земле меня научил любви костоправ. Я потом вытянул из него живого жилы.
  Крамер. Затем ты превратился в зайца, и я тебя едва не скушал на ужин.
  Санитар. Я любил женщин в Польше, семь лет любил, а потом превратился в человека.
  Крамер. С какой стороны у полячек зад, а с какой - перед, ты за семь лет узнал. Только не полячек ты любил, а - поляков. От обеда до ужина любил. Только свинья об этом не знает.
  Пауза.
  Раздевайся, а я на тебя посмотрю.
  Долгая менопауза.
  Санитар. Мы с тобой носились за подругами, а потом повзрослели и стали бегать за парнями.
  Крамер. Мы и сейчас за парнями носимся, потому что дружба мужчины к мужчине более чистая, чем мужчины к женщине.
  Пауза.
  Я тоже попробовал старину и старого китайца. Он хотел стать моей женой, и писал роман о любви немецких мужчин. Мы всю ночь вычесывали друг у друга вшей. Он мне рассказал, как сошёл с ума, и ему всё время кажется, что его чёрт по ночам дерёт.
  Санитар. Ты располнел, стал ещё красивее.
  Крамер. Это у тебя в глазах двоится от виски.
  Санитар. Виски я пью только в студеную зимнюю пору.
  Крамер. В Сибири, в лагерях?
  Санитар. Скажу правду, а ты снова залаешь.
  Крамер. Ты пробовал эскимоса во льдах?
  Санитар. Нет, только египтянина в песках.
  Крамер. Древний Египет с древними болезнями. Нежные верблюды с печальными очами и широкими ягодицами. Верблюд похож на Элен, когда она молчит. Может быть, я не врубаюсь.
  Санитар. Если ты сошёл с ума, то тебя в госпитальной ванне с сероводородом искупают...
  Крамер. И я сразу прыгну к любому пациенту в койку? У меня от алкоголя в попе, словно жуки дерутся. Стань плохим для Элен и для меня.
  Санитар. Называй людей без имен, иначе - смерть.
  Крамер. На прошлой вечеринке в Гранд-Опера мы напились, и кто-то по большому экрану свой зад показывал - не знаю, кто столько выпил, наверно, ради рекламы на зад налепил этикетку от "Хейнекена" - и потом все по очереди на экране зады показывали, даже об опере забыли. Китайцы возмущались, они хотели песен, даже дошло у меня до интрижки с тремя китайцами, я обещал, что подарю им лыжи для любовных утех. Потом пришла знаменитая французская кокотка Мишель, ты с ней барахтался на вечеринке. Так никто на Мишель не смотрел, только - на голые зады мужиков на большом экране. Мишель даже не заманила никого своим шоу с собачкой. Только старая дама поцеловала её и дала пять евро за труды. Мишель - неплохая баба, с узкими бедрами, короткой стрижкой "под мальчика", маленькими грудями. Она заменит тебе меня?
   Санитар. Одинаково - что китаец, что Мишель, что - ты.
  Пауза.
  Крамер. Китайцы на наших порноснимках неплохо зарабатывают? Засовывают в нас шпикачки, шашлычки, а потом фотографируют в непристойном виде. Европа - свободная страна, и каждый делает то, что захочет, но не бесплатно же...
  Санитар. После того, как мне засунули китайский шашлык, мне стало плохо.
  Пауза.
  Крамер. Ты во время секса читаешь книги?
  Санитар. Только комиксы об Йети.
  Крамер. Ты хотел бы переспать с Йети?
  Пауза.
  Санитар. От Йети я торчу, и у меня торчит.
  Крамер. Торчело пофигело?
  Санитар. Торчишь-бурчишь. Много котлет получилось бы из твоего огромного зада. Я бы отравил тебя, выжрал бы твоё нутро, а утром любил бы Йети.
   Крамер. И назвал бы Йети своей дочкой. Напиши об этом научно-популярный рассказ для журнала "Гомо".
  Пауза.
  Убью гада!
  Пауза.
  А, если Йети тебя убёт, то куда ты соберешься?
  Санитар. В Рай.
  
  СЦЕНА ТРЕТЬЯ
  Санитар и Элен едят буженину. Доктор Крамер пьёт, курит и хохочет в уголке.
   Санитар. Почему ты молчала, как дерево?
  Пауза.
  Элен. Вы мне опротивели, гомики, вот и всё.
  Санитар. ЭЭЭ! Ты - фашистка, националистка, расистка?
  Пауза.
  Элен. Только в эти минуты я ненавижу вас. Три мужика в палате, а толку в сексе - ноль...
  Санитар. Говори внятно, а то у меня третье ухо заложило.
  Элен. Когда мы с тобой на оргии ковзались без прикрас? Давно?
  Санитар. Прошлым летом в Амстердаме?
  Элен. Но, кроме нас по кровати прыгали ещё две макаки из зооуголка.
  Санитар. Ну и что, мне из-за твоей хандры сейчас обкакаться?
  Элен. Забудь про обиды! Мы же живём в свободной Европе.
  Санитар. Я могу предложить тебе для любви пару огромных собак, догов.
  Элен. У меня сексуальный голод, хоть трусы мои в мозги выноси.
  Санитар. Успокоить тебя свиной поджаркой?
  Элен. Пожалуй, что стакан виски, поджарка с кровью и электрокамин под ягодицами заменят мне секс на сегодня.
  Санитар. От твоей иронии я обсикался.
  Элен. Не ирония. Нет в жизни смысла, если каждый день не бухаем и не занимаемся бурным сексом...
  Санитар. Мы с доктором Крамером веселимся.
  Элен. Как в Польше на празднике нудистов.
  Долгая менопауза.
  Санитар. У меня изменился цвет крови. От тебя заразился, а ты - от мэра или от китайцев.
  Элен. От тоски я сейчас залаю. Мне нравится забота китайцев о своём внешнем виде. Они тащатся, когда я обесцвечиваю лобковые волосы перекисью водорода.
  Санитар. Перекись водорода вредна для здоровья. Не помню, вроде бы ты никогда не делала операцию по смене пола...
  Элен. Очумел? Конечно, делала. Ты на гей параде меня тискал, по пьяни принимал за мужика.
  Санитар. Ты родилась свободной, поэтому любишь китайцев и музыку Вагнера?
  Элен. Вагинарнера.
  Санитар. Как бы нам с тобой не облажаться на дне любви.
  Элен. Почеши свою вагину. Ты же теперь, вроде, как женщина. И пять лет в подъезде, когда я хотела любви мужской, ты сделала операцию, и превратился в бабу... в очередной раз.
  Санитар. Теперь я - мужчина. И мы можем бултыхаться в ванной с шампанским.
  Элен. Подожди, пока у меня зарастет разрыв мягких органов.
  Санитар. Ты посмотри у меня. Всего час меня любил африканец, а я превратился в трухлявое бревно. Позови меня в даль светлую. Давай веселиться. Ты же царица Валгаллы!
  Элен. В Валгалле я лакала.
  Пауза.
  Помнишь сексуальную революцию в Индии и их секс-изобретения. Казалось, что невозможно с Камасутрой и чудными приспособлениями делать любовь, но мы напивались и делали это! Мы любили друг друга даже в зловонных сортирах. Мы знали, что нужно прожить бурную жизнь, ни в чём себе не отказывать, даже в некрозоофилизме.
  Санитар. У тебя прекрасная задница. Если бы я был некрофил... Я в истерике.
  Долгая менопауза.
  Вечером я засуну в тебя чёрствый рожок. Только ты хрюкай, как свинья.
  Элен. Тогда ты тоже в этой ролевой игре хрюкай, как свинья...
  Пауза.
  Санитар. Я по методике доктора Крамера прекрасно лаю. Твой мэр - мой хозяин, а китайцы говорят, что съедят меня, как собаку.
  Элен. Ты почему кровью харкаешь?
  Санитар. Я же не на тебя харкаю.
  Элен. От твоих харкотин на полу - лужа.
  Санитар. Кровь пошла горлом. Кто-то меня сглазил.
  Элен. Занятно и потешно посмотреть, как ты умрешь здесь во время секса с доктором Крамером.
  Пауза.
  В прежние времена мы бы бухнулись втроём в одну постель, напились бы, мяукали, хрюкали, стегали друг друга плётками, - всё, как в лучших домах Лондона и Парижа.
  Санитар. И лаосских певцов мы приглашали.
  Пауза.
  Доктор Крамер пьяный пытался утопить тебя в сортире.
  Элен. Я вырвала ему гланды, и они поплыли по воде в сортире.
  Санитар. Классно повеселились тогда.
  Пауза.
  Ночами мы не спали, а только пили и гуляли.
  Долгая менопауза.
  Элен. И ты теперь изводишь сам себя и себе, а я стою пустая месяцами?
  Санитар. А китайцы? А мэр?
  Элен. Случайный ежедневный секс - не считается. Он меня поднимает на крыло, а хочется ещё денег и любви. Помнишь, как нас выносили из ресторана пьяных? Я плакала, никому ненужная. Меня сношали день и ночь, а я плачу от одиночества. И так происходило шесть лет каждый день и каждую ночь. Стоит она вот так... ненужная. Потом я придумала, что лучше, когда в кровати гремит посуда, а во время любви падают занавески - так прикольнее и модно. Постельное бельё я сшила из кожи бегемота. А кирпичи под кровать украла из Колизея. Грешно! (Кусает Санитара в нос). Пойдём, побалуемся, красавчик?
  Пауза.
  Веселый госпиталь с любовью. Жёлтый дом.
  Санитар. В дни сомнения я - мажордом.
  Пауза.
  Я помню, что ты хотела особых ощущений в постели, но я никогда не отважился на роль мажордома - слишком больно. У тебя есть собственный мажордом - мэр. У меня нет мажордома, но есть свободная любовь с парнями. Я не люблю заниматься любовью за занавесками. Лучше - пусть все видят мои пятна на спине.
  Элен. Я тоже дула в тебя, а ты изображал из себя пажа.
  Пауза.
  Ты просил дуть в тебя со всех сторон.
  Санитар. Мне понравилось, от счастья я не добежал до сортира.
  Элен. В сортире ты занимался любовью с самим собой.
  Санитар. Нет, не с собой, а со своими мечтами. Я любил свои мечты плотски.
  Элен. Я молчала, а теперь доктор Крамер пьёт и мычит.
  Долгая менопауза.
  Санитар. Я думаю, что у него нет денег на новую подругу или друга. Вот он нас и терпит.
  Пауза.
  Элен. Дам ему пятак.
  Пауза.
  Может покажешь на столе, как танцуешь голая в этой непростой больничной обстановке?
  Санитар. С кем потанцую?
  Элен. Со вшами доктора Крамера.
  Долгая менопауза.
  Санитар. Мы уляжемся на полу, как только наш пациент Абимбола Голдберг примет слабительное.
  Элен. Ты продал Абимболе Голдбергу слабительное по дешевке? Просроченное? Китайское?..
  Санитар. Извини, что ты сказала? Я напился до чёртиков, плохо соображаю головой.
  Элен. Ты - поедатель собак. Я тоже забыла, о чем говорила.
  Санитар. У меня потухло зрение? Есть кто-нибудь на кровати?
  Элен. Я всех куплю в этой комнате. И кровать, и Абимболу Голдберга, и доктора Крамера, и тебя, и крокодила.
  Санитар. Надувного крокодила?
  Пьяно хохочет и машет рукой.
  Элен.
  Пауза.
  Живого крокодила, чтобы он сожрал всех вас. Я соберу ваши останки и сложу в пакетик. Отдам в китайский ресторан, а потом сожру вас запеченных с васаби. После пиршества я замотаю мэра в скатерть и зацелую допьяна.
   Санитар. У меня осталась пара монет для доктора Крамера... Не убивай нас, Элен!
  Элен. Деньги отдай мне на гашиш. Премного благодарна, шевалье. С паршивого козла, хоть рога кусок.
  Долгая менопауза.
  Хочу веселиться!
  Санитар поднимается с пола, затем падает, и грозит доктору Крамеру пальцем, посылает воздушный поцелуй Элен.
  Как же ты вонюч! (Снимает чулки, бросает подвязки Санитару.). Лови, толсторожий! (В отчаянии дергает себя за соски. Бросает Санитару туфли.) Отцепись, проказник.
  Он целуют подвязку, нюхает.
  Сделай мне больно, прошу тебя. С синяками я заеду к китайцам и попрошу сочувствия и утешений.
  Он засовывает подвязки в рот.
  Если мы встретим Йети, мы на вечеринку его возьмём? В пятницу всё кладбище перерыто. Туристы собирают древние кости на сувениры. Отличная вечеринка на кладбище, да ещё с Йети. Отдай мои подвязки, они мне дороги, как подвески королеве.
  Он выплевывает подвязки.
  Обслюнявил. И почему мы сейчас не согрешили?
  
  СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
  Крамер Делает вид, что плещется в ванной. Затем ползёт к ногам Элен.
  Крамер. Элен! Санитар! Тону!
  Элен (продирает глаза). Куд-кудах! Китайцы пришли за любовью?
  Крамер. Садись в таз! Покатаю!
  Элен. Сейчас я платье скину.
  Крамер обхватывает ноги Санитара.
  Санитар. Было бы здоровье - всех бы вас перелюбил сейчас.
  
  Крамер. Было бы здоровье, я бы тоже всех перелюбил, затем бы убил, и снова перелюбил. Не нужен мне уклад невеселый! Хохотать, пить, курить и любить! Развлекаться!
  Санитар. Когда это будет - всемирное развлечение?
  Крамер. В гробу будет у всех, а у нас - сейчас!..
  Санитар. Покажите, как вы любитесь.
  Крамер. Может быть, сначала поесть?
  Санитар. Мне уже не интересны вы! Накроюсь пледом из-под покойника.
  Крамер. Без любви и развлечений все мы покойники.
  Санитар. Очко заболело, геморрой.
  Крамер. Распустил сопли. Как же на гей-параде мальчики терпят боль?
  Санитар. Плохо слышу. Хуанхэ?
  Крамер. Элен покажет тебе Хуанхэ со всеми своими китайцами из ресторана. Знаете, сколько мне платили за любовь в Польше?
  Санитар. Три гроша?
  Крамер. А ты за три гроша козу бы любил?
  Санитар. Йети бы любил.
  Крамер. Я тебя пометил клеймом раба. Йети на клеймо пойдёт, как сом на лягушку.
  Санитар. Я в тебя дую, а ты собой озабочен, не замечаешь подарка.
  Крамер. Ты уже в маразматическом восторге?
  Санитар. В молодом морге. Во мне жизнь кипит, даже выплескивается из крана.
  Крамер. Чёрти мне мерещатся, а ты про свой кран говоришь. Пойдём, повеселимся на бульвар? С эксбиционистами спляшем.
  Санитар. Там много беременных и молодых матерей. У них растянуто лоно.
  Крамер. У Элен тоже лоно, а она скромничает, молчит, нас не завлекает.
  Санитар. Как ты прекрасен! Но не делай в палате пись-пись. Мы не обсуждали эту тему раньше, но, кажется, что Абимбола Голдберг недоволен твоим мочеизвержением.
  Крамер. За ненависть к человеку надо судить в Гааге.
  Санитар. Я крепок, как ясень. Води меня по палате на поводу, как лошадь Пржевальского.
  Крамер. Нет, я первый в роду! Ты меня води, как лошадь.
  Санитар. У тебя уже пенис подрос?
  Крамер. Когда ты лаешь, ты лаем утверждаешь что парням легче, чем девушкам, потому что парни не рожают?
  Санитар. Разве я сам не рожал?
  На этом представление закончилось, как в сортире смыли грязную воду. Артисты мне кланялись, как деревянные чучела. Элен подарила свои подвязки доктору Крамеру, доктор Крамер отдарил их Санитару, а Санитар обмочил палец в красном вине и писал на стене слово "Вечеринка". Артисты ждали от меня похвалы, а доктор Крамер надеялся, что животрепещущий спектакль поднимет моё настроение и настолько оздоровит организм, что я немедленно приму участие в оргии. Но чувства неясные бушевали во мне. Я помочился на пол в знак протеста, и артисты приняли мой жест за жест доброй воли.
  - После спектакля вам полегчало? - доктор Крамер спросил без особой надежды. Мыслями он уже плавал на оргии.
  Я промолчал, вспомнил путь южноамериканского революционера из Парагвая. Он утверждал, что тюлени выбрасываются на берег, киты умирают в глубинах океана, а воды рек превратились в кровь из-за того, что люди поставили однополую любовь выше двуполой. Прежде я не предавал мыслям об однополой любви большого веса, но сейчас, после выступления Элен, доктора Крамера и Санитара я нашёл ту точку отсчёта, от которой начинается Правда. Я поднялся с кровати, медленно взял в руки огромный нож мясника и пошёл к пьяному санитару. С Санитара я начал месть за дурной спектакль, за никчемность Элен, доктора Крамера, и самого Санитара. К чему их жизни? Для чего живут? Для оргий? Вечеринок? Деторождения? Операций по смене пола? Гей-парадов? Выезда на природу? Чтения книг? Хождения по операм и балетам? Они - мусор, ненужные люди, поэтому, чем быстрее очистят от себя этот Мир, тем лучше для оставшихся - лучших людей. Я намеренно дал Санитару возможность убежать из-под ножа, сберечь свою жизнь, чем Санитар показал бы, что он может, если не перестроиться, то, хотя бы, не умереть слизнем на здоровом дереве Жизни. Но Санитар застыл под ножом, как жертвенный баран. Он даже засмеялся, подбадривал доктора Крамера и Элен, размахивал руками, словно учувствовал в дешевой пантомиме, а не в смерти. Санитар приглашал Элен и доктора к радости убийства, хохотал в последние минуты жизни, словно ему вставили в глотку бамбуковую палочку. Элен натянуто улыбалась, а доктор Крамер стонал от страха, но, впрочем, ни он, ни Элен не делали попытки уйти из палаты, хотя выход на свободу, к жизни, свободен.
  - Смерть моя не пройдёт напрасно, если ты съешь меня! - Санитар держал меня за руку, заглядывал в глаза, как рожденный гомиком. В уголке правого глаза его блестела бриллиантовая слеза. Голос дрожал, но находился на высочайшей ноте пафосного восторга, как у кота в мартовский тихий вечер. - Самый знаменитый каннибал города Берлин Ганс Фишер и его друг Курт Майер кушали друг друга - кто первый съест. Они отрезали друг от друга маленькие кусочки, жарили, варили мясо другого, а затем под звон бокалов со шнапсов кушали. Ганс Фишер скушал Курта Майера первым, поэтому остался жив, как болото в Гренландии. Ганс Фишер на сто килограммов больше весил, чем Курт Майер, возможно, этот факт и позволил ему выиграть. Но победа не принесла Гансу Фишеру радость, потому что во взаимном каннибализме рождается Истина, и умерший, забирает Истину с собой.
  - Нет, я не дам себя на съедение тебе, доктору Крамеру и Элен, - я отрезал указательный палец правой руки Санитара. - дело не в Истине, и не в путях её постижения, а в во мне. С детства я боюсь своей крови. Чужую кровь не воспринимаю, как кровь, она для меня - вода, а капелька моей крови приводит меня в состояние, далекое от эйфории. И мясо твоё я не съем, потому что верю пигмеям каннибалам. Они утверждают, что вместе с мясом человека, к каннибалу переходит часть свойств поедаемого. Но я не хочу, чтобы твои свойства, мечты, мысли, устремления вошли в меня, как банан входит в заднепроходное отверстие мазохиста. Твой образ жизни, Санитар, твои мысли, вся твоя натура пропитаны ядом и серой мглой. Впрочем, если доктор Крамер или Элен пожелают скушать тебя, я им не воспрепятствую, как на мосту Фердинанда в Праге. Каждый волен выбирать себе кусок человеческого мяса по вкусу.
  - Пожалуй, я попробую кусочек Санитара, - доктор Крамер с кривой улыбкой двинулся к Санитару, как орёл к сурку. Санитар обсасывал обрубок своего пальца и с интересом смотрел на доктора, так ребенок с сахарным петушком во рту разглядывает гориллу с красным пенисом. - Никогда не кушал мяса человеков, а всегда мечтал. Моя работа, понимаете, - доктор робко улыбнулся Элен, а она в ответ кивнула, и улыбка её похожа на знойный день в Венесуэле, - связана с человеческим мясом. Когда я впервые пришёл в морг, на первом курсе Университета, то от отвращения проблевался. Мои сокурсники с интересом рассматривали разрезанные трупы, изучали внутренности, вынимали мозги, вытягивали из трупов языки и глаза, а я рассматривал свою блевотину: изучал содержимое, которое выплеснулось наружу, как лава из горы Фудзияма. Не нагружу вас сейчас подробностями своего блевания, только скажу, что оно проходило под сказочной звездой и оставило во мне след на всю оставшуюся жизнь. Позже, через неделю, я уже спокойно взирал на трупы, распиливал кости, изучал внутренности человеков. Но желание попробовать мяса людей пришло только через год, в Университетской столовой. Я заказал мясную тарелку и невольно сравнивал мясо курицы, индейки, барана, теленка, козы с мясом трупов людей. Прожилки, прожилочки, кости, косточки, сочленения, сухожилия, кожица. Когда я кушал голень цыпленка, я представлял, что поедаю большой палец мужчины. Мясо барана по цвету напоминало мясо на ребрах человека. Ко мне за стол подсела девушка из нашей группы, ослепительная красавица Бланка. У Бланки дефект лица, болезнь, которая называется "заячья губа". Когда Бланка забывала и не натягивала губу на верхние зубы, губа поднималась, как бордовый занавес в театре, и зубы светили белым жемчугом. Помню синеватые искры на её зубах. Болезнь, но многие находили эту черту милой, людям кажется, что человек с заячьей губой - не урод, а улыбается. Я же влюблен в Бланку, потому что она - богатая, мажорная и молодая. Бланка тогда подсела ко мне, спросила - занят ли я вечером и ночью, а, если не занят, то мог бы порастягивать ей вагинальную мышцу своими круглыми мышцами пениса. Бланка, как и многие красивые востребованные девушки, воспринимала секс, как полезное занятие для своих внутренних органов. Она брала кусочки с моей мясной тарелки, задумчиво пережевывала, а думала, наверняка, о деньгах и о своих богатых любовниках. Верхняя заячья губа Бланки поднята, словно полосатый шлагбаум, и я отчетливо видел, как застревали кусочки мяса в зубах красавицы. Мясные волокна животных напоминали человеческие, и на миг я подумал, что Бланка с тем же безразличием к мясу, к людям, кушала бы человечину. С тех пор прошло много времени, но я так и не попробовал человеческих потрошков. Сегодня же, перед своей смертью - что символично и соответствует духу времени, потому что самоубийство в моде - я откушаю мяса Санитара, тем более что Санитар - мой друг гей.
  - Возьми кусочек не с ягодицы, а из моей грудной мышцы. Попа у меня не первой свежести и не блещет чистотой, а мясо из груди - первостепеннейшее! - Санитар улыбнулся доктору Крамеру и просительно посмотрел на меня.
  Я отрезал из его груди кусок, величиной с ладошку. Санитар кривил губы от боли, но я видел, что ему эта боль нравится. Как я ненавижу людей, которым нравится боль, и они от неё получают удовольствие. Никчемные людишки, а мысли их ещё более гадкие, непристойнее, чем у голубых китов, когда они выбрасываются друг за дружкой на берег. Доктор Крамер бережно принял из моих рук кусок тела Санитара, нежно откусил - так кошка пробует на вкус сыр с плесенью. В глазах доктора Крамера возник интерес ко всему новому, что не связано с игровыми приставками. Я поразился восторгу доктора Крамера, и увидел, как по его коже побежали мурашки, мурашки осуществленной мечты. Доктор Крамер дожевывал кусок, но, вдруг, вспомнил, что он джентльмен, что в палате находится женщина. Он молча протянул Элен остатки мясного пиршества из груди Санитара. Элен с жадностью посмотрела на мясо, но затем покачала головой, как отрицала отрицание: "Я не голодна, спасибо. Недавно я стала вегетарианкой". Все мы видели, что Элен с восторгом проглотила бы мясо Санитара, но, вероятно существовали более веские причины, чем сытость и вегетарианство, и, возможно, эти причины любовного направления. Санитар опустился на пол, вокруг него натекло крови, как от жертвенного барана. Я ударом ножа пробил тонкую косточку на виске Санитара, и отпустил его в Мир иной. Если человек каждый день ходит на скучную работу, после работы идёт в пивной бар, а затем посещает продажных женщин, спорит с ними о театре, затем возвращается домой, чистит гнилые зубы, ужинает, испражняется, принимает ванну, поливает цветы, кормит кошку, то этот человек - ничтожен для Вселенной. Для что он живёт? Кому он нужен? Он - хлам, падаль, а я - санитар, но санитар Истинный, не Санитар по бумажке, как Санитар, которого я только что убил. Смерть его не огорчила ни меня, ни Элен, ни доктора Крамера. Мы ждали продолжения спектакля, в котором только я один - живой, а остальные - трупы, хотя трупы сейчас двигаются и моргают. Мы долго смотрели, как меняются черты лица Санитара, точнее - не Санитара, а его тела, которое уже никто никогда не назовёт человеком. Человек превратился в кусок мяса, а обратный процесс невозможен. Доктор Крамер подошёл ко мне, наклонил голову, подставил шею под нож, но затем вдруг отскочил, глаза его горели красным пламенем, а с губ стекала кровь от куска мяса Санитара.
  - Прежде чем я получу наслаждение от боли, смертной боли, я расскажу о том, что ерзает моё сердце с дня моего рождения. Как вошь терзает плоть собаки, у меня в груди рвется, - Доктор Крамер трижды стукнул себя кулаком в грудь, показывал место, где его терзает, словно находил под землей трюфеля. - Я всю жизнь мечтал не только о человеческом мясе, но и о жизни собакой. Да! Да! Я хочу быть собакой, ощущаю себя лучше в образе собаки, чем человека. Пусть - человекообразная собака, но - я! Помню яркий эпизод из детства, эпизод, который отпечатался на моём сердце, как клеймо на спине американского бычка. Мы с папой переезжали из Цюриха в Осло. Стоял необыкновенный ноябрьский день, один из тех дней, когда желтизна листвы гармонирует с цветом золота в витринах магазинов. Мне исполнилось семь лет, и я с нарастающим интересом глотал жизнь, как вегетарианские сосиськи. Помню, как лист клёна, нежно-золотой с темными прожилками, как вены на руках пожилого столяра, упал к ногам моим. И лист этот потряс моё воображение больше, чем гей-парад, на который мы натолкнулись около вокзала, или - чем нудистка, что в венке из свежих лилий разгуливала между туристов и продавцов самбурсы. В те времена продавцы самбурсы, шаурмы и донеров захватили уже Цюрих. Но не эти чистые воспоминания теребят мою душу, как крыса терзает сверчка. Около кафе на Лангштрассе подвыпивший мужчина в сером твидовом пальто, чёрном котелке, шотландской юбке и на ногах - красные туфли с загнутыми носами - интернационал - ловил такси. Меня поразили массивные дорогие золотые часы на левой руке мужчины, как сковородка. Казалось, что часы отсчитывают моё время. Не знаю, воспылал ли я к мужчине любовью, как сын любит отца, или другие чувства бродили в моём дрожжевом мозге, но меня поразила собачка, которую мужчина держал на поводке. Небольшая мягкая болонка стояла около хозяина на задних лапках и тявкала, как оратор. Да, она тявкала, как человек, только гавканьем, а не словами выражала мысли. Я не понимал разговор собак (о чем сожалею до сих пор), но манера поведения умного животного с пронзительными чёрными, как у цыганки Азы, очами, потрясла меня до корней молодых волос. Я смотрел на швейцарца и мечтал, чтобы он тут же умер, не сходя с места, чтобы его сбила машина насмерть, или на него упал кусок Тунгусского метеорита. О Тунгусском метеорите я знал в то время много, потому что интересовался историей русских скопцов в Сибири. Мой злой отец тянул меня за руку, но я кусал ненавистную руку родителя, сопротивлялся, орал, и отец, чтобы его имидж не упал в глазах чопорных горожан, натянуто улыбался, а мне шипел на ухо, что прибьёт меня, как только мы окажемся в интимном месте - туалете. Но смерть не страшила меня, пугало сильнее смерти то, что собачка исчезнет из моей жизни. И эта запуганность прибавила мне седины в детском возрасте. Чувства мои обострились до предела, я видел в зыбком мареве колебания параллельного мира, адские рожи, которые вылезали из камней мостовой. Ко мне протягивали невидимые руки красивые фурии с алыми бантами в волосах, но никто, кроме меня не находился в тот момент в высшей степени душевного подъема и напряжения физических сил, поэтому те картины сопровождали только меня. Собака болонка, кажется, поняла мои чувства, заинтересованность, так гимназистка делает вид, что её не интересуют ухаживания старшеклассника, но трепещет, словно лист в салате. Собака обращала гавканье только ко мне одному, она гавкала чётко и раздельно, как марсианин. Позже, когда я в студенческом возрасте препарировал собак, то искал у них орган гавканья, но не того, пустобрехного гавканья, а гавканья - осмысленного, ораторского. Я обострил свои чувства выше пределов и стал разбирать слова собаки болонки на улице Цюриха. Я, как бы вошёл в параллельный мир (с золотыми домами, деревянными реками, трехногими людьми и правительственными собаками), и из параллельного Мира наблюдал за собой, хозяином собаки и моим отцом в нашем Мире. Со стороны я себе не понравился, а отец мой виделся гаже кучи навоза от шотландского пони. Хозяин собаки, наоборот, приобрёл вид благородный, как у индийского слона, который везет правителя Англии. Но самое чудесное - я понимал гавканье болонки. Она вещала Миру о несправедливости, о борьбе зла и добра, о любви и ненависти, о противостоянии белого и чёрного, о Правде с Большой Буквы. Помню почти каждое слово болонки, каждый её жест и взгляд. Она гавкала о том, что все беды происходят в Нашем Мире по вине кефира и каши. "Кефир и каша - основные враги человечества и собак, - болонка понимала, что я распознаю её речь, и с грустью рассказывала мне, без особой надежды, что я её слова передам людям, а, если и передам, то никто не поверит, что я понимал в тот момент гавканье милой собаки. - В доисторические времена люди и собаки кушали только мясо, рыбу, овощи и фрукты, поэтому имели счастье безмерное. Размножались люди и собаки в невиданных количествах, и ни голод, ни холод, ни наводнения, ни другие природные катаклизмы не останавливали процесс размножения и веселья. Мясо, рыба, овощи и фрукты - основная пища человеков и собак. Проходили годы, купцы искали новые подходы к сердцу человека и собак, и пути эти лежали через самок. Самки требовали излишеств, и чем излишество меньше походило на нормальную пищу, тем оно становилось дороже и популярнее. Возникли чай, кофе, ликеры, мороженое, шоколад, мармелад, леденцы. Многие историки уверяют, что шоколад, кофе, чай древние люди пили с начала времен, и не только пили, но и собак своих поили чаем, кофе и шоколадом. Возможно, возможно, но где теперь эти люди? Если не вымерли все, то прозябают в резервациях со своими древними мыслями о пользе кофе, шоколада и чая. Шоколад, чай и кофе - враги человечества, а значит - и собак тоже. От шоколада, чая и кофе пучит живот, повышается сердцебиение, опускаются почки, а о мошонке, вагине и других органах чувств, которые отмирают от теина, кофеина - лучше не напоминать. Повторяю - все беды от чая, кофе и шоколада. Как только графья и их собачки левретки пересытились чаями, кофеями и шоколадом - не до конца насытились, пресытились, но интерес угас, то человечество переметнулось в сторону каши и кефира. Кефир и каши по своему злу несопоставимо опаснее для собак и людей, чем кофе, чай и шоколад. Кефиры, каши вкрадывались в жизнь людей постепенно, но настойчиво, как доктор влезает пинцетом в мозг пациента, хотя пациент пришел к доктору, чтобы срезать мозоль на пальце ноги. Лихорадка здорового образа жизни охватила Мир, и погубила человечество с лучшими друзьями - собаками. Враги человеков, а известно, что они живут в аду, враги, выдумали, будто прокисшее тухлое молоко, под названием - кефир, и вареные зерна - каша - полезны для здоровья. Кефирами, кашами стали травить не только людей, но и собак. Хитрые американцы, стражи Мира, сами кушают гамбургеры и жареных цыплят, яичницу с беконом и Кока Колой, но всему Миру врут, будто самая лучшая пища - кефир и каши. Опыты с кефиром и кашей ставятся на отсталых народах, странах Третьего Мира, последнего эшелона. Советский Союз разрушен кефиром и кашей. В СССР жили самые бодрые и умные люди, самые преданные и сильные собаки, что, разумеется, не по нраву другим народам. От СССР исходила угроза мяса, рыбы, овощей и фруктов. Шашлыки, салаты, мандарины - вот сила СССР! И Америка, вместе с Европой - я не защищаю ни одну страну Мира, потому что я собака Мира, но обидно, когда сильные ставят слабых раком и исползают по всей программе - так США и Европа внедрила в СССР обязательные каши и кефир. Здоровых пенсионеров отправляли на смерть с помощью стакана кефира на ночь и тарелки каши утром. БРРРР! Дети давились, но тупели от каши и кефира, размазывали кашу по тарелкам. Злые родители, неудовлетворенные физически и духовно (опять же - по вине кефира и каши) впихивали в детские утробы невкусную и вредную еду. Каша и кефир убили стариков, разрушили детские мозги, снизили деторождаемость в СССР, и в конечном итоге развалили СССР. Разве может нормальное органическое существо - человек или собака - выжить под пыткой каши и кефира? От кефира и каши животы раздувались, как у голодающих негров. Из попы вылетали зловонные газы, а мозг затуманивался парами из желудка. В животах бродило, как в чанах с пивом или квасом. Поносы, болезни живота, миазмы - чудовищные последствия каш и кефира. Люди ни о чем ином не думали, как о желудках и вони изо ртов. Как же девушка на свидании выдержит, если она откушала каши, запила кефиром, а потом крепится, потому что нуждается в опорожнении желудка, а тут кавалер тянет губы для поцелуя? И невкусно, и вредно для здоровья, и неэстетически - кефир и каши для людей, а для собак - смертельно. Видели ли вы, когда-нибудь, как разрывается анус французского бульдога под воздействием газов, что вылетают из прямой кишки? Сотни, тысячи собак погибли от поносов и запоров после того, как добрые хозяева накормили кашей с кефиром. Садизм и идиотизм дошли до того, что хозяева даже не варили зерна, а проращивали и пророщенную овсянку, как величайшее полезное лакомство, кушали сами и давали собакам. Разумеется, от овсянки и кефира рождаемость, как среди собак, так среди и хозяев упала. Каши и кефир не позволили человечеству покорить Луну. Космические проекты свернулись, когда ученые под напором кефира и каш сдурели. Российские ученые убегали из России не из-за денег, а от каши и кефира бегут. - Болонка перевела дух, завиляла хвостиком, словно сказала самое главное в своей жизни. - О, горе тебе, Мир людской и Царство собачье. Идёт ад с церберами, и церберы те злющие, потому что вскормлены кашами и кефирами. Падёт, падёт человечество от каш и кефиров иже с ними данными! - Собачка на поводке вздрогнула, завизжала - хозяин тянул её за собой в роскошное золотое такси. Болонка выставила лапки, цепляла за мостовую коготки, словно хватала осколки жизни. - УУУУУУ! Блудница Вавилонская пила кефир из молока диких ослиц. И пёс её пил кефир и кушал овсяную кашу. И они пали! УУУУУУ!" Машина увозила Правду, и я побежал за автомобилем, растирал слёзы по немытому лицу, сопел, пыхтел, потому что от избытка веса бегал плохо. На скользкой банановой кожуре я упал, разбил коленки и ладони, побежал безнадежно на четвереньках. Но машина сигнальными огнями показывала мне ад. Тогда, когда я передвигался на четырех точках, как собака, я возмечтал об участи собаки. Отца же я возненавидел, как войну, как кашу, как кефир. С позиции собаки, лицом к мостовой я нашёл монетку серебряную. Монетку хранил, как талисман, но в шестнадцать лет не удержался и истратил её на Ганса. С тех пор я веду правильный образ жизни: разъезжаю по странам и континентам, как секс-турист, даже в Сибири побывал, но секса в Сибири не нашёл. В магазине в России я видел кефиры и каши, и кефиры и каши стоят, как склянки с ядами и требуют: "Съешь меня, выпей меня - умри от разрыва желудка". Мой нормальный образ жизни после встречи с собачкой и её обличительной речи, не прерывался ни на минуту: работа, развлечения, гей-парады, выставки модных художников, театры, оперы, газета, сигара, бокал виски, - всё, как у людей. Но я же не человек, я в душе - собака. Так позвольте мне перед смертью исполнить волю свою - побыть собакой!"
  Доктор Крамер упал на четыре точки, скакал по палате, лаял, задирал ногу, один раз даже пописал на ножку кровати, как собака. Он чувствовал себя собакой, и я даже на миг зауважал его за индивидуальность. Но в Мире Света и Добра нет места людям-собакам. Половые извращенцы, душевные раздолбаи, ненавистники, противники каш и кефиров. Я, не то, чтобы, ненавижу каши и кефиры, но отношусь к ним на грани терпимости, как к отбросам общества. Как представлю, что девушка скушала тарелку каши и запила кефиром, так в моём мозгу возникают картины процессов бурления в желудке. Как можно любить девушку, если думаешь о газах в её животе? Я следил за гавкающим доктором Крамером, даже помог ему раздеться догола, потому что в одежде, во врачебном халате доктор Крамер чувствовал себя неловко, особенно, когда задирал ногу на ножку кровати. Голый доктор Крамер похож на крысу, или - на мексиканскую голую собачку. Я искал повод сразу убить доктора Крамера, и нашёл вескую, как золотая гиря, причину. Я вспомнил май прошлого года, когда случайно попал в Мексику, где отдыхают жирные американские пенсионеры. Мексика - не только дом престарелых для американцев, но и благодатное место для съёмок всевозможных сериалов. Тот вечер не предвещал беды, и я прогуливался по набережной, всматривался в лица прохожих, заглядывал девушкам под юбки, и даже ненависть к этим людишкам, которые ничего полезного для Человечества не делают, а только ищут себе развлечений и денег - так эта ненависть тихонько уходила. Вдруг, я наткнулся на съёмочную площадку, как на вертеп. К вертепам я привык в Бразилии и Европе, как к марсианским странам. Благодатные места, почва, травы, климат, а народ ленится, голодает, им только танцы, да траханье со спидовыми больными подавай. Но этот вертеп превзошел все мои блевотины ожидания. Русские снимали сериал "Каникулы в Мексике". Парни и девушки, от природы не агрессивные, потому что - северные славяне, корячились перед камерой, раздевались догола, ругались, дрались, кричали, и всё это - ради славы, ради сотни долларов. Кто сильнее скандалит - тот больше получит. Вместо того чтобы рожать - девушки задирали ноги и пили водку. Парни не сажали деревья, не рубили лес, не стояли у станка, а в ярких, как у попугаев-пересмешников, одеждах, целовали друг друга в ягодицы. А один парень - в желтой юбке, целовал мексиканскую голую собачку. Собачка прекрасная, она намного полезнее людей, но то, что она с парнем и не возражала против его поцелуев, настроило меня на чёрную волну. Как может животное, которому больше тысячи лет, так унижаться. Я возненавидел голую мексиканскую собачку пуще, чем парней и девушек из сериала. Ненавижу! Лентяи, чревоугодники, похотники! И ненависть к голой мексиканской собачке, у которой температура тела в нормальном состоянии - сорок градусов по Цельсию, вылетела из головы моей и рухнула в больничной палате, когда я смотрел на собачество доктора Крамера. Я ударил ножом в копчик доктора Крамера, а потом устроил бойню, как в гостях у Джека Потрошителя. Я наносил удары в тела собаки-доктора Крамера, Санитара, затем расчленял тела до минимальных кусочков, разбрасывал по палате, как конфетти в Новогоднюю ночь. Кровь, запах свежих трупов, скрежет металла по костям - всё создавало музыку будущего, будущего с Большой буквы, будущего без хамов, лентяев, уродов, невеж и отбросов общества. Я опомнился среди разбросанных ошметков тел Санитара и доктора Крамера, среди луж крови и слизи. Элен смотрела на меня, как на башню Эйфеля - с огромным оргастическим восторгом. Губы красавицы мелко дрожали, и в этой дрожи отражены эпохи падения человечества.
  "Восхитительно! Шикарно! Потрясающе! Я не испытывала никогда прежде подобного кайфа! Вечеринка удалась, а, если я ещё и умру в конце вечера - то высший пик наслаждения для меня! - Элен опустилась, подняла кусок черепа - либо Санитара, либо доктора Крамера. - Я даже получила оргазм, когда ты так ловко разделывал ножом мужичков. Новое в истории секса и чувственных наслаждений: посмотри на смерть других и сам умри! Сколько вечеринок я прошла, сколько чрез меня проползло мужей и жен, но сегодняшний восторг - Пик Коммунизма! Я даже не оскверню момент сексом с тобой среди крови и мертвой плоти. Да, секс среди трупов - развлекает и разгоняет кровь, но не сегодня, не в текущий момент. Вот, когда ты убьёшь меня, то обещай, что изнасилуешь мой остывающий труп, а потом выложишь снимки в интернете. Впрочем, ничего не обещай, Судьба сама поведет твою руку и другие члены в нужном направлении, как вела мои мысли. Знаешь ли ты, что я - убийца? Да, я убила один раз подругу, и горжусь своим поступком. Мы дружили с Мерей со школьной скамьи, когда учителя физкультуры трогали нас за выпуклости и вогнутости. Вместе с Мерей мы познали радость однополой любви, а затем уже, когда чуть подросли, то участвовали во всех вечеринках городов Марсель и Парижа. Что может быть лучше разнузданного веселья с вином и чередой половых сношений? Я рисовала, пела, гуляла, путешествовала, пила, кутила, развлекалась, как все. Но в двадцать шесть лет наступило пресыщение, как болотной водой. Всё в моей жизни было, и нет ничего, что трогала бы моё тело и душу. Хотелось нового, но что новое - я не знала. Догадывалась, что связано новое со смертью, потому что смерть я ещё не пробовала - оргии в морге - не в счёт. Но я не желала умирать, а хотела жить, буйствовать, как цвет папоротника в джунглях Амазонки. Однажды я отдыхала на Мальте в компании индуса и трех арабов. Мальчики - что надо, но быстро уставали в постели, поэтому им требовался допинг, а мне - дополнительные утехи. Под утро, когда мои товарищи заснули после бурного секса, я пьяная, немного неудовлетворенная вышла на берег моря, а затем голая прыгнула со скалы в воду. Холодная вода смыла с меня часть похоти, но молодая душа сопротивлялась, хотя слабо, как мерцание морских жучков. Прекрасная в своей наготе я вышла на берег и увидела чудо, чудо, которое потрясло меня до глубины волос на лобке. В красной рубахе, в чёрных сапогах смятых, как юбка - позже я узнала, что сапоги называются - "смятые в гармошку" - в черных блестящих сапогах, в картузе (про название "картуз" я тоже узнала потом) с розой по берегу расхаживал ослепительный красавец. В правой руке красавец держал хлыст - ООО! Как я люблю садо-мазо, когда хлыстом по глазам! - а в другой руке - цепь с медведем. Медведь огромный, бурый и сразу мне показался людоедом. Красавец на берегу дрессировал медведя, а медведь выполнял все его команды, словно зомби. Зверь мог бы сожрать своего хозяина и меня изнасиловал бы, но куда он потом денется от бесчестья? Хлыст, красная рубаха, ослепительная красота мужчины, его сапоги и брюки, картуз и роза, цепь и медведь повергли меня в транс. Я возбудилась так, что от меня пошёл пар. Сначала я попросила мужчину, чтобы он мной овладел, а, когда он отказался (при этом усмехнулся, оглядел меня с ног до головы и отвернулся), то я обезумела. Я знаю, что я красивая, желанная, и многие мужчины готовы заплатить хорошие деньги за секс со мной. От меня даже не отказываются геи. Но чтобы так пренебрежительно меня отвергли - в первый раз произошло. Я подумала, что красавец - импотент, затем - кастрат, затем - дурак, затем - гей безнадежный, затем - извращенец. Но в глубине мозга осознавала, что он просто надо мной издевается. Он даже сказал: "Ты красивая девушка! Все на тебя прыгают, как козлы. Ты, наверно не встречала мужчину, который бы от тебя отказался. Но я откажусь, потому что меня это прикалывает! ХА-ХА-ХА-ХА!" Он довел меня до истерики, я обещала заплатить ему, отдала бы все свои деньги только за один акт любви. Продала бы имущество, но красавец только смеялся, а его зверь скалил на меня зубы. Красавец понимал, что, если бы поддался на мои уговоры, принял от меня деньги за любовь, то сорвал бы себе высочайшее наслаждении. А о подобном миге, он, возможно, мечтал всю жизнь. Я целовала ему ноги, угрожала, что убью его, если он немедленно не овладеет мной, или - убью себя. Но он только посмеивался в тонкие усики и постукивал кнутом по сапогу. Я временно сошла с ума, в горячке нагая (что никого не удивило на Мальте) добралась до госпиталя и слегла надолго в бреду. Меня вылечили - за деньги любую вылечат, но душа моя страдала. После встречи с красавцем и его медведем ни одна оргия меня не удовлетворяла до конца. Когда надо мной трудился мужчина, я вспоминала насмешку дрессировщика и чувствовала, что ни один мужчина не доставит мне большего наслаждения, чем он. Я должна была что-то сделать, чтобы наваждение пропало, иначе я бы не получила радость от жизни, а без радости жить не модно. Психоаналитики, клубы по интересам, советы докторов психиатров - всё прошло без пользы. Возможно, что я бы свихнулась, и никогда бы не вышла из состояния безысходности, если бы не повстречала в тот чудесный вечер Мерей. Мы не виделись три года, и я очень обрадовалась встрече, словно вернулась в детство. Помню, первое, на что я обратила внимание - золотая цыганская серьга в левом ухе Мерей. Подобная серьга болталась в ухе дрессировщика, который меня отверг и поверг в пучину страданий, где зубовный скрежет и запах изо рта, как у кота. После обниманий, чириканья, щебетаний я только и смотрела, заколдованная, на серьгу в ухе моей школьной подружки. Мерей смеялась, но, когда я страстно схватила за её грудь, то со смехом чуть отстранилась, что не бывало прежде, когда мы любили друг дружку в школьной раздевалке: "Элен! Ну не здесь и не сейчас, - Мерей засмеялась, как бы робко. - Много шампанского утекло с нашей последней встречи, где мы получили по семь оргазмов. Теперь я опасаюсь, что нас увидят вместе, отчего репутация моя, как гея, упадёт. А репутацией гея я очень дорожу, как платьем своей бабушки, в котором её хоронили, а затем я это платье надела на выпускной бал". Мерей поведала мне, что тоже нравственно устала после нашей встречи, что также разочаровалась в весельях, ничто её уже не трогало, не возбуждало, как прежде. Всё и все перепробованы - не за станок же становиться, как Ивановской ткачихе. И она упала бы в безысходность, если бы год назад не повстречала Карла, умника и красавца. Карл рожден геем и предан идее гейства до конца. Ради Карла Мерей сделала себе операцию по смене пола, зашила вагину и пришила мужской половой орган с косточкой. Груди Мерей убрала, талию подтянула, как у мальчика, таз сузила. Она стала похожа на миленького парнишку, не на мужика, а на - сексуального юношу, что очень шло Мерей. Больше с девушками Мерей не дружила близко, только - с геями. Она обещала, что покажет себя мне во всей красе после прогулки, в номере гостиницы. И я, если понравится, тоже могу сделать операцию по перемене пола и стать геем. От Мерей не ускользнуло, что я в печали и тоске. Я не рассказала подружке о сцене с красавцем дрессировщиком, что после той встречи я не удовлетворена развлечениями и мужчинами. Мысль о том, чтобы сделать себе операцию и пришить мужскую пипиську - не нашла положительного отклика в моей головке, как колокол стучит, но звук его в вакууме не разносится, не долетит до Луны. Мы с Мерей решили, что сначала уединимся в зоопарке, поболтаем вдали от людей, а затем уже пойдём в гостиницу за незабываемым сексом. В зоопарке сторож араб жадно смотрел на Мерей, а не на мои прелести, и меня это немного раздражало. Я накричала на сторожа, потребовала, чтобы он не мешался под ногами, а лучше бы убирал дерьмо за птицами. Сторож посмотрел на меня печальными, полными муки, черными очами, вздохнул и оставил нас в покое. Мы обжимались с Мерей, болтали о похождениях, но я чувствовала, что Мерей что-то недоговаривает, и я полностью не раскрывала свои тайны, хотя раньше мы делились всеми своими секретами. Мерей рассказывала, как развела на деньги персидскую княжну, и в тот момент меня словно сосулькой огромной в глаз ослепило. Когда чувства мои и зрение встали на места, я поняла, что остановились около клетки с бурым медведем. С жёлтых клыков зверя падала слюна, а шерсть на загривке стояла дыбом Мерей заметила моё замешательство, приняла его за страх, и сказала, что мы в безопасности, что не нужно бояться медведя, который огорожен от нас решеткой под электричеством. Я ответила, что не испугалась, а ошарашена видом зверя. Мерей засмеялась, затем стала задумчивой и грустной, призналась, что: "Я давно хотела попробовать с медведем. Но боюсь, понимаю, что это невозможно. Опасно для жизни!". Дальше я слушала Мерей, вела разговор на автомате, словно за меня отвечал и спрашивал кто-то другой. После зоопарка я не пошла с Мерей в гостиницу, сослалась на болезнь и на важную встречу с банкиром. Мерей, казалось, огорчилась сильно, но улыбнулась через силу и ответила, что ждёт меня в ближайшем времени. Через две недели она улетает в Канаду на съемки фильма об уринотерапии. Мы расстались, и десять дней я ходила, как в киселе. Ощущала ли я себя убийцей? О! Да! Я знала, что я - убийца, хотя ещё не убила Мерей. Но за убийством кроется моё внутреннее раскрепощение, освобождение, сбрасывание оков после встречи с дрессировщиком и медведем. После того, как я убью Мерей, я снова стану жить прежней жизнью и получать удовольствие от половых сношений, вина и других развлечений. Мерей пожертвовала своим женским полом ради осуществления своей мечты, а я пожертвую школьной подругой. Ни капли сомнения, жалости не возникало в моей крови, когда я думала о том, что убью Мерей. Наоборот - радость, душевный подъём. Но самое главное я знала, как я убью подругу, и это знание меня окрыляло, я даже захотела мужской любви. Месяц назад я познакомилась с художником Чарльзом из благородного семейства лордов. Чарльз, как и многие дети мажоры, верил в свой талант, поэтому убежал от родителей и жил на свои трудовые доходы. Доходы от продажи картин - невелики, но денег хватало, чтобы Чарльз жил в своё удовольствие. Если бы Чарльз знал, что все его картины через подставных лиц покупает его отец, чтобы сын не загнулся с голода, а затем картины выкидываются на помойку... Я долго бродила по улицам, прежде чем пришла к Чарльзу. Мне казалось, что все люди понимают, что я - убийца. И я уверена, что убийцы - нормальные люди, а все остальные, неубийцы - дураки и подлецы, которые врут сами себе. В волнении души я пару раз останавливалась на людных улицах, распахивала плащ, под которым ничто не надела, и кричала "Я - убийца!". Ко мне относились с пониманием - девушка выражает себя. У Чарльза я выпила стакан коньяка и посмотрела художнику в глаза. Наши взгляды встретились, и я поняла, что Чарльз - тоже убийца, и находит в убийстве смысл для своих картин. Мы поняли друг друга, но не говорили об убийствах, иначе непрочная нить между нами лопнула бы, как канат под толстым комиком Мишелем Армани. Чарльз начал посторонний разговор о своих картинах, хотя я видела, что он хочет поговорить об убийствах. Он показал последние работы, и на всех холстах изображена курица с рогами. Я не удивилась - пусть хоть осла какашками рисует, картины, написанные калом, в тренде. Но Чарльз признался, что теперь ничего и никого, кроме куриц с рогами не станет изображать до конца своей жизни, а жить собирается до двухсот лет. Каждый день по три картины, и на каждой - курица с рогами. Чарльз не подписывал картины, потому что уверен, что настоящего художника узнают и без подписи. Подпись - тщеславие, а слава не пойдет к тщеславным. И к тому же, курицу с рогами, как символ Чарльза, узнает каждый. Художник мне доказывал, что через пятьдесят лет силой искусства, его искусства, вылупится из яйца живая курица с рогами. Статуи оживают, так почему бы курице с рогами, мифической сейчас, не воплотиться в пухе и в перьях с клювом и с лапами? Я предложила Чарльзу секс, он пять минут раздумывал, потом согласился, но с условием, чтобы мы любили друг друга на груде картин, где изображена курица с рогами. Курица - так курица, хоть и с рогами. Впервые после встречи с красавцем дрессировщиком и его бурым медведем я получила весенний оргазм. Но оргазм не от куриц с рогами, не от Чарльза, а от мысли, что скоро я убью Мерей, и убью, как положено. Вечером того же дня я позвонила Мерей и сказала, что с радостью сожму её сокровенное туманное в объятиях и - это правда. Мерей приглашала меня в гостиницу и обещала, что наполнит джакузи шампанским. Я же противилась, гостиница не входила в мои дерзкие планы и пригласила Мерей в лес, ночью, как на встречу с сатирами и нимфами. Не знаю, почему Мерей согласилась на столь экстравагантную прогулку - из-за любви ко мне, или по причине авантюрной жилки, которая бьётся, как голубая жилка на её виске, но ночью она уже шла через лес по тропинке, о которой я написала по емейлу. Я сказала, что приготовила для Мерей сюрприз, и этот сюрприз возможен только, когда Мерей сама, одна доберется до места. Она шла и беседовала со мной по мобильнику, а я следовала незримая и направляла подругу к смерти. Мерей прошла лесом и вышла на берег озера, где днем немного народа, а ночью - никого, как в морге на праздники. Мерей вступила на песчаный пляж, и меня начало колотить, как в гигантском вибраторе. Моя подруга, несмотря на то, что ночь - прохладная, разделась и хихикала в телефон: "Я уже на месте, Элен! А где же ты?" - "Иду! Уже иду!" я отвечала хриплым голосом, не в силах сладить с возбуждением, но возбуждение моё иного рода, чем у Мерей. Я залезла в шкуру медведя, поправила когти, застегнула молнию и вышла к Мерей, к её и моей судьбе. Подружка обернулась на шум, застыла, а затем, неожиданно для меня, разрыдалась, как на празднике поедания пингвинов. "ООО! Элен, любимая! Я не ожидала! Спасибо! Нет слов, нет слов, дорогая! - Мерей подошла, нежно гладила шерсть шкуры медведя, трогала прочные когти. - Никто не сделал бы мне лучшего подарка, и уже не сделает! Ты поняла, как я хотела заняться любовью с медведем и исполнила мою самую сокровенную мечту!". Мерей вытерла слезы, а я сквозь дырки глаз в шкуре медведя любовалась влажными дорожками на щеках школьной подруги. Подумала, что сейчас Мерей - живая с бриллиантами слез, а через десять минут уже превратится в мертвую. Но смерть Мерей - моё возрождение, так зерно умирает и даёт жизнь ростку. Мерей подумала, что я нарядилась медведем, чтобы исполнить её мечту. Но случилось чудо - наши мечты переплелись, как ноги баварских медведей после пирушки. Я же облачилась в шкуру зверя, чтобы отомстить дрессировщику, который давно, на Мальте, не овладел мной. Мерей я представляла дрессировщиком, тем более, по счастливой случайности, или по велению судьбы, Мерей превратилась в мужчину, а я - в медведя. Теперь я - и медведь и Элен в одном лице, а Мерей - дрессировщик, которому я сейчас отомщу. Время шло, и с ним утекала моя уверенность, убийца не должен ждать поезда с жертвой. Я в последний раз взглянула на школьную любовь, на её прооперированные маленькие груди, как у юноши, на пенис с косточкой, и оттого, что с косточкой, пенис находился всегда на взводе, как у моржа. Звериный крик вырвался из моей глотки, и я первым делом оторвала Мерей пенис, как самый лёгкий орган. Мерей взвизгнула, она не ожидала боли, но мне показалось на миг, что неожиданность и боль доставили Мерей величайшее наслаждение, она согласна на игру с кровью. Но Мерей не знала, что я пойду до конца. Когти шкуры полосовали нежное тело моей подружки, я вырвала ей кадык, а затем прыгала на извивающемся горячем слизком теле. Пять минут я утаптывала Мерей, как итальянцы танцуют в бочке с виноградом. Затем сняла с себя шкуру медведя и с трудом натянула её на труп подружки, словно натягивала чулок на голову бандита. В какой-то степени я исполнила мечту Мерей, она хотела секса с медведем, и получила секс с медведем. Не совсем секс, не совсем с медведем, но опасно и смертельно, как с медведем. Мои же проблемы остались на том берегу, рядом со шкурой и Мерей. Я снова начала жить, и история с красивым дрессировщиком, медведем уже не затрагивала мои глубинные отростки. Через смерть подруги я получила освобождение от своей болезни. А сейчас, мой друг, - Элен закончила пустой рассказ и поцеловала меня нежно в губы. Её поцелуй похож на прикосновение крыльев бабочки капустницы, - убей меня страстно. Моя смерть замкнет круг истории".
  Элен запрокинула голову, подставила шею под удар, так дерево молодое встаёт против грозы. Но дерево не желает смерти, а Элен шла к смерти сознательно. Жалел ли я Элен в тот момент? Нет, не жалел, потому что ненавидел её. Если своим рассказом она затронула некоторые струны моей души, то покорностью и пустотой вызвала в моей душе гнев, как у Карла Брунея. В Будущем, подобные Элен отбросы общества, не имеют своей ниши, поэтому обязаны умереть сейчас. Зачем светлому будущему бездельницы, которые ложатся под нож, а, не творя доброе, светлое, вечное? За мной оставался способ - как я убью красавицу, способ, вечный, но неизмеримо дорогой для меня, потому что рисует мне мою же душу, как художник Чарльз рисует куриц с рогами. Я представил Элен в образе курицы с рогами, но не засмеялся, потому что нежное тело молодой женщины отвлекало от серьёзных образов. Удар в сердце ножом? Слишком просто и банально для нашего противостояния: герой нашего времени противостоит отбросу общества. Нож в глаз - по-киношному, вычурно, пошлость. Из памяти, как бумага из недр унитаза, всплыл сюжет японской книги. Японец неудачник выходил на смертный бой, и знал, что проиграет. Но японец, как бы не настоящий японец, поэтому не желал смерти, а хотел выиграть бой, как якудза в саду Императора. Японец пошёл за советом к девушке мастеру меча, и девушка не дала ему любви, а научила битве одного удара. Если боец не убьёт соперника одним ударом в начале битвы, то погибнет от меча противника. Поэтому ставка сделана на один удар, как лишение девственности. Японец научился одному удару: всё просто - переход в другое измерение, откуда движения в нашем Мире кажутся замедленными, словно кот плывет в машинном масле. Японец в той знаменательной битве представил, что он находится не на поле боя, а отдыхает в саду с гуриями. Вдруг в сад пришёл его враг, и японец лениво поднялся от девушек, допил сакэ, закрутился в кимоно, поднял меч и отрубил медленному врагу голову. Так выглядел бой из другого Мира, но в нашем Мире окружающие видели, что схватка закончилась за доли секунды. Я решил последовать примеру японца и перешел в другой Мир. Я полагал, что перешел в параллельный мир, это легко, когда выступил не против опытного мастера меча, а против безоружной девушки, которая ищет смерти от моей руки. Со стороны, из другого Мира Элен показалась чудищем на трёх ногах. Вместо рук у Элен - клешни, вместо языка - жало змеи, вместо волос - живые гадюки, как у Горгоны Медузы. Страшилище шипело, угрожало ядом змей, а затем превратилось в медведя. Я поднял меч, который в параллельно Мире оказался автоматом Калашникова с примкнутым штык-ножом, и штык-ножом аккуратно срезал голову медведю. Тотчас я оказался в своём Мире, в палате и увидел, как красавица Элен падает на пол, словно танцует партию умирающего лебедя. Когда девушка умерла окончательно я с трудом, ох, как тяжело, отрезал голову. Получилось не так красиво, как в кино, и от головы я ожидал большего, как от парка аттракционов. Голова Элен отдельно от тела выглядела не так красиво, как на живой женщине. Но дело сделано, и я уничтожил ещё один мусор, сжег в печи воспоминания и ненужного человека. Что сделала бы Элен для человечества, если бы я не убил её? Вышла бы из палаты, пошла к китайцам, затем к любовнику - мэру, или к другому любовнику. Потребовала от любовников денег, давала бы советы, как удобнее заняться сексом, затем, после секса, приняла бы душ, оделась, забыла бы про любовь, вычеркнула воспоминания, как по белому телу гвоздём. Элен зашла бы в магазин, купила виноград для похудания, йогурт, рыбу, куриное филе, пирожное с зеленым кремом. Дома Элен справила бы нужду в туалете, накинула бы халат, включила телевизор, позвонила подружке или другу. Так прошёл бы бесславно и позорно вечер, один из миллиардов вечеров ненужного человека, бессмысленно ничтожного. Пустые люди, для них нет высот, нет падений, нет взлётов. Их цели - мирские, задачи - мещанские, а мечты - только о развлечениях. Зачем живут? Почему? Для кого? Я, наверно сделал доброе дело для Элен, когда убил её. Теперь её голова послужит символом, одной из точек отправки в новый мир без посредственностей, без отбросов, без ненужных людей. Я поставил голову Элен на подоконник, голова не устояла, упала на пол с глухим стуком тыквы. Снова поставил, опять голова соскользнула, наверно, оттого, что я небрежно и косо срезал шею. В третий раз, как в сказке, я подпёр голову Элен кувшином с водой и засмеялся, словно на поминках душегуба. Смеялся я мысли: голова ли Элен в руках моих, или просто - неодушевленный предмет, который никак не связан с именем Элен. Вес головы намного меньше веса тела, и если что и осталось от имени Элен, то только - одна буква - Л. Почему - Л, а не другие буквы, я не дал себе отчёт, потому что вопрос этот сложный и не по моему уму. Самый из лучших, самый самый из тех, кто останется после того, как худшие исчезнут, ответит мне на этот вопрос. Я вышел из палаты, прошёл коридором, не обращал внимания на одежду заляпанную кровью. Ни врачи, ни медсестры, ни охранники не сделали мне замечания насчет небрежного вида, словно я не в пятнах крови, а - художник Чарльз, рисовальщик куриц с рогами. Я вышел из госпиталя, обошёл его, с трудом нашёл окно своей палаты, как и задумывал, словно написал план действия с детства. Голова Элен мертвыми глазами смотрела на меня с подоконника. Я удивился, мелькнула запоздалая мысль - что надо было вставить в глаза мертвой головы распорки, чтобы веки не опускались, но глаза и так широко раскрыты в немом восхищении моим поступком. Под окном расположился небольшой цыганский табор с примесью других народов. Десять человек пировали на лужайке, словно больничная территория - нудистки пляж. Я сразу выделил главного в межнациональном таборе, потому тот, кто ничего не делает - главный. Цыганский барон, крепкий бородатый мужчина сидел спиной к вязу и смотрел в небо, словно ждал весточку из Рая. Кадык цыганского барона двигался вверх и вниз, будто поршень, и казалось, что в горле барона поселился чужой из фильмов ужасов. Я смотрел на кадык, на безмятежно-липкую фигуру этого ненужного человека, на его красную шёлковую рубаху, на цветной пояс от костюма самбиста, на полосатые портки и блестящие сапоги и думал о том, что всё это - ненатуральное, генномодифицированное и поэтому не имеет права на жизнь. У ног цыганского барона ползали слюнявые дети, похожие на улиток. Один ребенок с большой головой и кудрявыми волосами воткнул в ноздрю указательный палец правой руки и смотрел на меня, как на шестиглавое чудо из сказки. Я тоже смотрел в глаза ребенка, выискивал смысл в его головном мозге, но ничего не нашёл, кроме вселенской пустоты. Ребёнок в школу не пойдёт, потому что цыганские дети грамоте не обучаются, вырастет, займет место своего отца и также станет смотреть в небо, где проносятся клином журавли из Закарпатья; а в Закарпатье блондинки с голубыми глазами бродят по горам и ничего другого не делают. Женщина у костра обожгла руку о чугунный чёрный котёл, вскрикнула, засунула палец в рот, как дитя, и засмеялась. Она другой рукой помешала клубни нечищеного и немытого картофеля в кипящей воде, при этом жара, очевидно, не чувствовала. Я представил, как взойду с этой женщиной на свадебное ложе, как она скинет свои одежды и улыбнется мне, отчего её заячья губа ещё сильнее обнажит верхний ряд зубов, а усики залезут в ноздри.
  "Чичако?" - женщина поправила соломенную шляпу и протянула мне сырую картофелину.
  Я не понял её цыганского вопроса: может быть, она приглашала меня к столу, может быть, делала комплимент, а, возможно, что смеялась надо мной, знала, что я не сведущ в языках народа мира. На всякий случай я ответил, как учили меня в школе учителя национальных языков: "Сама, ты - чичако. От чичаки слышу!"
  "Брадобрей! - женщина запрокинула голову и захохотала, как гиена в первую ночь полнолуния. И не слышны в хохоте женщины ноты насмешек, а только - безграничная радость, шелест страниц талмуда и шлёпанье босых ног по настилу деревянного моста. - Меня недавно бросил парень, он очень похож на тебя, как две сухие картофелины похожи на остальные картофелины из урожая. - Неторопливым речитативом, как мать писателя Оноре де Бальзака, молодая женщина поведала мне часть своей судьбы, судьбы пыльной, серой, бесцельной, бесперспективной и безысходной, как прах от сгоревшего человека: - Сначала Будулай любил меня и называл кобылкой. Мы скакали с ним от рассвета до заката, и ничто не омрачало наше молодое веселье. Но через год после свадьбы Будулай затосковал, как пёс на привязи. Он приходил на карачках, бил меня, а затем всю ночь пел тоскливые песни о безответной любви белого парня к чернокожей девушке. Хотя Будулай далеко не белый, а - коричневый, как воды реки Рейн весной, но тоску его я понимала. После мучительных проб и ошибок, расспросов и допросов с пристрастием, Будулай признался мне, что влюбился в пожилую балерину из Санкт-Петербурга. Балерина гастролировала по кабакам Амстердама и за короткий срок наделала много шума из ничего. Из-за неё подрались два почтенных ювелира, застрелился поручик венгерской армии, впрочем, злые языки утверждают, что поручик не застрелился, а его застрелили турки из-за бутылки вина, но национальный вопрос - скользкий, а смерть из-за несчастной любви - более выгодная и благодатная тема, поэтому оставили этот вариант. Балерина Ушакова не обращала на нищего Будулая внимания, как негритянка не смотрит на белого парня. Давно известно, что высшей формой существования человека является чернокожая женщина, а низшая форма - белый мужчина. И, чтобы белый мужчина добился благосклонности чернокожей женщины, он должен засыпать её золотыми монетами. Золота у Будулая мало, и русская балерина - не негритянка, но ведёт себя, как дочь африканского вождя с золотым кольцом в носу. Будулай понимал своё положение, поэтому начал пить, принимал транквилизаторы. На этой почве он, к немалому своему удивлению, вошёл в милость русской балерины, и она в знак высочайшего одолжения, угостила Будулая наркотическими грибами. Муж мой накушался грибов, а гроздь холодных, слизких грибков я выудила у него из кармана и сама скушала. Мир для меня перевернулся с тех пор, и я никогда больше не вру себе. Время скаталось в рулон, как ковер из шатра. Подружки по табору рассказывали потом, что я обворовала супермаркет, вынесла из него два телевизора и компьютер, затем я вытащила шесть кошельков у зазевавшихся туристов из Китая, продала три коробки эликсира бессмертия и нагадала президенту Бурундии долгую и счастливую жизнь с тремя певицами. Но я ничего не помнила за завесой веселящих грибов, мне казалось, что я бегу по дороге, и когда добегаю до финишной черты, из-под земли появляется гигантская катапульта и отбрасывает меня снова на старт. После галлюциногенных грибов я много пила, а Будулай исчез из моей жизни, как комок грибов. Анастасия говорила, что Будулай нашёл себе новую жену - толстую немку с тремя детьми от разных браков, но в наркотическом бреду полагает, что живёт с русской балериной Ушаковой. Я же теперь обслуживаю брата Будулая - Миколаса, - цыганка глазами показала на цыгана под деревом, как на соломенное чучело. - Он тоже барон. Все здесь - бароны. Все мы - бароны. - Цыганка улыбнулась, и отвернулась к котлу, в котором, по её мнению, нашла больше интересного, чем во мне. Лёгкая досада охватила меня, смешалась с презрением к работнице низкого физического труда. Вместо того чтобы заказала пиццу на весь табор, или принесла из Макдональдса гамбургеры, она варит грязную картошку, похожую на её лицо.
  "До свидания, чужая!" - я ухожу из табора, как в ночь улетает комета Галлея.
  "И ты не хворай, чичако", - женщина поворачивается, растягивает на губах улыбку, как у плюшевого медведя. Другие члены команды, включая и пьяных чехословаков, меня, кажется, не заметили. Изгои, вечные тунеядцы, пьяницы, они коптят небо за цент.
  "Утро придёт", - Я слышу за спиной женский голос, знаю, кто прощается со мной - Элен. Но она уже в прошлом, и её поезд несется вниз в ад, или вверх в Рай. Выхожу на дорогу, ловлю такси до центра города, как в колодец, где звезды. Пожилой усатый таксист эмигрант всю дорогу молчит, словно сухое дерево. Он похож на хвост дикой обезьяны. Но мне не нужны его слова и мысли. Что скажет мне неграмотный эмигрант, цель жизни которого - работа, семья, деньги, увеселения, и как награда за труды - сосновый гроб и делёж имущества после его смерти. Кто он по сравнению со мной? Безысходный стареющий мужчина на фоне яркого взрастающего дуба! Я оставляю таксисту на чай два евро, захожу в магазин готового платья "Хьюго Босс", как на мельницу моей матушки. После больницы, кровавого пиршества, моя драная одежда в бурых и жёлтых пятнах нуждается в помойке. Молодая продавщица раздевает меня посреди торгового зала. Она действует механически, её руки помнят одежду тысячи мужчин, которых продавщица раздевала с разными целями. Я сопротивляюсь, реву, словно бык на мясобойне, потому что привык к больничной одежде, как ко второй коже. Но женщина не обращает на мои стенания внимания, её руки сухие, как после автомойки с шампунем. Она смотрит в сторону, а на концах пальцев, словно сияют глаза, и эти глаза видят каждую пуговичку, застежечку на моём наряде. Продавщица, наконец, раздевает меня донага, отшвыривает ногой ком грязной одежды в сторону. Так выкидывают мужа из семьи. Она протирает меня влажной салфеткой, критически осматривает - всё ли сделала, что ей положено, и задает стандартный вопрос: "Вы будете делать со мной секс, или сразу приступим к процессу одевания?" Она жует жвачку, быдло, даже не старается для меня, словно я не покупатель, а шлюхер из заводского района. Но я привык, что на одного порядочного человека в Мире приходится несколько тысяч быдл и скотов, поэтому отвлекаю своё внимание от дурных манер женщины, и рассматриваю её, как обезьяну из стаи ей подобных неграмотных, невежливых обезьян. Я их всех ненавижу! Ненавижу серость, безыдейность, отсутствие чувства юмора и ума, как куска пирога в тюрьме. Я вынужден терпеть муку общения с подонками, с заурядными личностями, наподобие этой продавщицы, которая даже не чувствует ко мне любовь, а думает только о том, как уйдет после работы в кафе, где познакомится с очередным мужчиной, угостит его кофе с коньяком, а потом потащит в постель или в комнату свиданий. После кафе женщина придёт домой, накормит домашних животных, поругается с мужем, пропылесосит ковёр, снова обругает мужа за то, что он ленивый нищий импотент. А утром - снова туалет, чистка зубов, припудривание щёк и носа, выдергивание волос из лодыжек. Серость, душевная пустота, вакуум. Почему все вокруг меня низки, а я столь высок? Всё, что я думаю - в высшей степени иронично, и думы мои возвышаются над этими людьми. Часто я задумывался над тем, отчего я столь высок, а они - низко пали. Но облако иронии закрывает мои мысли, как чадра закрывает голову жены Муслима. Общество представляется мне стадом, даже не стадо, а - стая. В стае - все собаки, нищие, ободранные собаки, предназначение которых - быстрее умереть. Шелудивые псы, а я красивый и особенный. Но ни в коем случае это не преувеличение, потому что я самокритичен, и даже из любой точки оглядывания себя вижу, что критика моя правильная, и я в реальности намного изящнее, умнее, образованнее тех людей, которых я не отношу к падшим, не говоря уже о бездне, что разделяет меня с людьми падшими, поэтому никчемными, как тухлые апельсины в распоротом животе дохлой обезьяны. Я смотрел на стройную молодую продавщицу, а она смотрела в сторону, в витрину и жевала свою бесконечную жвачку, дикая корова. Но в какой-то момент продавщица вспомнила о своих обязанностях, и приподняла край короткого служебного платья. Под платьем, разумеется, нет нижнего белья, для скорости обслуживания клиентов. Я пытался найти в теле девушки что-нибудь, что отличало бы эту особь от всех мелких людишек из стаи, то, что привлекло бы меня в женщине. Редкие прохожие проходили, заглядывали в витрину, вид обнаженного покупателя и продавщицы с задранной юбкой никого не завлекал - обыденность, как камни в реке. Люди уносили свои серые лица прочь от магазина. И тут я отвлёкся от прохожих, потому что под юбкой продавщицы увидел нечто, что меня заинтересовало в высочайшей степени. Волосатый, как у гориллы лобок. Давно я не видел женщин и девушек с волосами ТАМ. В целях личной гигиены против вшей и гнид женщины выбривают ТАМ налысо, а здесь - кущи. Чёрные курчавые волосы, как ковёр персидского шаха, антрацитовые с блеском, с огоньками ламп заинтриговали меня. Желание приходило, как корабль в порт. Продавщица почувствовала и увидела моё волнение, привычно скинула с себя остатки одежды, но с подобострастием и любовью не смотрела, невежа. Я же не верил в происходящее, в чистоту и глубину волос на лобке женщины. И эта подушка волос ставила девушку на одну ступень с девушками из моего Будущего. Она уже не светила, как быдло, как последняя скотина из стаи, а наполняла внутренним содержанием мою жизнь. Редкий человек, по статусу будущего равный мне! Я не верил своему счастью, кусал губы, подпрыгивал, как кобель около стола, на котором лежит кровяная колбаса. Но тут, словно помоями из ведра на Карлмарксштрассе, меня обдало воспоминаниями. Мысленно улетел в детство. Мне пять лет в обед. Я с нетерпением жду Санта Клауса, которого пригласили для меня дальние родственники, потому что отец мой и мать моя где-то в полях собирают наркотические травы. Санта Клаус пришёл бодрый и прыгучий, как каучуковый мячик. В моём представлении Санта Клаус - старичок-бодрячок, а этот - ну слишком уж молод, хотя в седых волосах, словно метла Гари Потера. Санта скоропалительно подарил мне чупа-чупс (более дорогой подарок для меня родственники не оплатили), потрепал по головке, причем, как мне показалось, рука его слишком долго ощупывала меня. Я расслабился, хотел спросить Санту, где велосипед с молнией на раме, а я заказывал велосипед, как путёвку в жизнь. Но тут Санта Клаус сделал ошибку, которую я называл бы подлостью для детей. Он повернулся ко мне задом, и я увидел голые ягодицы Санта Клауса, любимца детей. На штанах сзади - прорези - обычные штаны геев, то есть повседневные штаны большинства мужчин. Но в то время меня, потому что я ребёнок, эта деталь - сверкающая попа Санта Клауса - оскорбила, будто ударили ногой в щеку. Как я узнал через много лет, родственники совместили полезное с приятным: пригласили Санта Клауса для себя - стриптиз югослава, а, чтобы он ещё большую пользу принес, чем танец голым на столе, то попутно и для меня заказали подарок. Два в одном флаконе: и Санта Клаус для ребёнка, и увеселение для взрослых. Но я верил тогда, что Санта Клаус только для меня, что он пришёл и воздаст мне за труды, за приготовления, за хорошее поведение в течение года. Возможно, что Санта Клаус дал мне толчок в жизни, потому что, с того момента я стал люто ненавидеть тех, кто ниже меня, пришибленнее. Гад, подонок Санта Клаус, разрушитель детского счастья. Я с воплями набросился на него, вцепился в бороду и в волосы, и тут меня ждало ещё одно потрясение детства. Парик и накладная борода слетели с Санты, как маков цвет с наркомана. Молодой смуглокожий югославский стриптизер никак не входил в мою область понятий о добром Санте. Парень больно щелкнул меня по носу, подхватил бороду и парик и скрылся в комнате для взрослых, куда меня не пускали, потому что я мешал дядям и тётям. В комнате пьяно завопили - похоже, что Санта Клаус без бороды и парика пришелся всем по душе, тем более - голые ягодицы сквозь штаны сияют, как глаза сатаны. Я же стоял долгое время в шоке, даже леденец на палочке не помогал, словно его проклял самым злым проклятием олень Санта Клауса. Как это так - если под одними волосами у человека - другие волосы? Или я снял покров с Санты, а под покровом скрывался злой зверь? О париках и накладных бородах в то время я ничего не знал, как и о других шалостях взрослых, поэтому меня трясло, как электрическим током. Видение из детва прилетело в магазин "Хьюго Босс" и терзало мою совершенную плоть. Вдруг, продавщица - не настоящая, и у неё волосы приклеены на лобок - мини парик? Или она - не женщина, а - ящерица, и эта инопланетная ящерица натянула на себя шкуру молодой женщины? Может быть - она - и не ящерица, а - мужчина под кожей женщины? Один ответ на все вопросы крылся в волосах на лобке девушки, они - ключ к пониманию всего происходящего в магазине. Если волосы на лобке - фальшивые, накладные, приклеены, то я учувствую в чудовищном спектакле, более гадком и отвратительном, чем то представление, которое видел сегодня в больничной палате. Я протянул руку и потрогал пышный треугольник на лобке продавщицы, как змею чесал за хвост. Девушка чуть расставила ноги, но также безучастно смотрела в витрину, словно читала газету о победах женской национальной сборной по футболу. Внезапно, личико продавщицы озарила улыбка Солнца. Одна из тех улыбок, которая приходит на лицо только нормальным людям, а не подонкам общества. И улыбка эта поселила во мне сомнения - вдруг, волосы на лобке девушки настоящие?
  "Привет, крошка!" - продавщица крикнула кому-то за витриной магазина, и я невольно обернулся, словно мне в спину упирался ствол автомата Калашникова.
  Существо с другой стороны витрины не ответило, или ответило, но слова его завязли в стекле, как ноги оперной дивы теряются в деревенской грязи. Оно приплюснуло отвратительный нос к витрине, смотрело маленькими чёрными глазками на меня и на продавщицу, рот открыт в тупом детском внимании, хотя существу мужского пола не меньше сорока лет. Наверно - отец, или муж, или - любовник молодой продавщицы. Но отца девушка не назовет "крошкой", поэтому - любовник или муж. В левой руке "крошка" держал портфель клерка "Самсонит", в правой - сверток с наполовину съеденным хот-догом. Ни фигура, ни лицо мужчины не выражали эмоций. Он разглядывал нас, как фасоль в стручке, а, может быть, смотрел, но не видел нас, потому что думал о своём, о ничтожном. Ему нет дела до того, что его жена голая стоит с другим голым мужчиной. Она вечером придёт, обругает, его, выпьет с ним виски, а затем завалит в постель, как дикого кабана. Утром у него и у неё повторится жизнь, но назвать жизнью это существование могут только они, я же, полагаю, что даже на существование эти пустые примитивные люди не имеют права. Продавщица махала рукой "крошке", а он, как тюлень отвернулся, откусил сосиску и пошёл дальше своим путём скота. Досада за то, что ничтожная продавщица с густой зарослью на лобке предпочла подонка "крошку" мне, когда я рядом с ней - высокий в полете духа - затопила меня. Досада и на продавщицу, и на её любовника, и особенно - на меня, потому что я обращал внимание на этих людишек, а продавщицу даже на некоторое время поставил в один ряд с мне подобными. Что ж, она меня больше, как человек, а тем более - как женщина, не интересует, и месть моя - срыв покрова с её лобка. Сейчас отдеру накладной парик на лобке, и девушка поймёт насколько она низка по сравнению со мной, искусственна, ненатуральна, хотя бы потому, что мои редкие волосы на лобке - настоящие, а у неё - фальшивка, как и улыбка, как и всё её тело. Я потянул за волосики на лобке продавщицы. Парик поддался, стал отдираться от кожи - по крайней мере, мне так показалось. Продавщица с недоумением смотрела на меня, и в этом недоумении проклюнулась капля естественности, так воробей перед смертью в зубах собаки чирикает ярче и певуче. И тогда я со всей силы рванул парик, желал доставить продавщице как можно больше неприятностей, поставил бы её в колоссальный позор, оттого, что приклеила плохо.
  "Лучше клей волосы на лобок!" - я обличал, как Мария Луи Филиппа.
  "Мне больно! Волосы мои, а не парик!" - на глазах продавщицы выступили слёзы, она кричала, а к нам уже направлялся менеджер, столь ненужный, как и всё, что его окружает.
  "Пользовалась дешевым клеем!" - я не унимался, тянул волосы, а девушка кричала и плакала, словно я её оскорблял.
  "Кен ай хелп ю, сир", - менеджер склонился передо мной, как над миской супа для бедняков.
  "Она приклеила волосы на лобок!" - я сказал, и в моих словах обвинения больше, чем у судьи, когда он укоряет маньяка убийцу в педофилии.
  "У нашего персонала все волосы на лобке - натуральные! - менеджер широко улыбнулся и приспустил брюки, под которыми тоже нет трусов, как и у продавщицы под платьем. - Специфика нашего филиала магазина - небритый лобок. Гламурно и в ногу со временем!"
  "Не гигиенично!" - я в досаде отпустил волосы на лобке девушки. Меня душила злоба за этих маленьких людишек, которые не только меня огорчили, но и даже не раскаивались в своих подлостях. Теперь небритый лобок продавщицы меня не интриговал, а вызывал брезгливые чувства, как у рыбака, который проглотил дождевого червя. Продавщица придёт домой и небритым лобком ляжет на лобок своего "крошки". Фу! Гадость. Мысль о том, что я тоже не брею лобок, не входила в противоречия с мыслями о ничтожности этих скотов. Я - птица высокого полёта, а они - ящеры, приземленная обслуга, которая бездельничает, а ту маленькую работу - ублажение людей высших, выполняет прескверно.
  "Выполняйте свою работу!" - я приказал продавщице, и больше о ней не думал, забыл и её и её небритый лобок. Волосы с лобка молодой женщины канули в реку Вечности. Через несколько минут, в костюме и белье от "Хьюго босс" я вышел из магазина и неторопливой походкой философа направился на лобное место, где собираются бездельники, наркоманы, проститутки, менеджеры среднего звена, рабочие, поэты, художники, танцоры, банкиры и вся остальная шушера, которая не находит себе места в жизни. У музыкального фонтана толпились козы и козлы из молодого стада. При виде меня - красивого, надменного и правильного во всем, несколько пар молодняка начали усиленно целоваться, обжиматься в надежде, что я кину им монетку или приглашу на секс. Пять минут я с брезгливостью смотрел на старания молодых, затем отвернулся и пошёл к скамейке, где надеялся найти уединение. Уединение в людном месте - не ошибка, а норма поведения. Я наслаждался триумфом, созерцал с высоты своего полёта никчемный бред людской стаи. Как только я присел, рядом возникла мамаша с коляской, как чёрт из табакерки. Мамаша закинула ногу на ногу, закурила дешевую сигаретку, и время от времени бросала на меня заинтересованные взгляды, словно на золотую статую. Я знаю, что мной интересуются и дамы и мужчины, но я не люблю их, низких и пустых. Разве полюбит бенгальский тигр - медузу? Или полюбит ли трехногий слизкий инопланетян каменную глыбу? В коляске мамаши булькало и бухало. Младенец, ненужный до рождения, а с рождением - еще более никчемный, пытался привлечь внимание молодой мамаши, а в её планы не входило, чтобы ребёнок помешал кадрению. Наивная женщина из трущоб. Неужели она думает, что со своим ребенком, которого, я уверен, прижила по пьянке, нужна мне. Родят неизвестно от кого, сами - пустота, и рождают пустоту, но требуют, чтобы и её и её ребёнка содержал порядочный мужчина. Не понимают своим маленьким умишком молодые мамаши, что они сами - ничтожества, а вместе с детьми, прижитыми случайно и неизвестно от кого, имеют отрицательную стоимость, и ни один мужчина в здравом уме не возьмёт на себя глупость содержать чужого ребенка и его тоскливую мамашу. Мамаша пододвинулась ко мне, закинула ногу на ногу, чтобы я, по её мнению, соблазнился. Ха! Рожала, истекала кровью, лимфой и микробами, а теперь предлагает мне содержать ЭТО и ребенка в придачу. Я бы её и чистую не взял, с деньгами бы не взял, потому что видно, что она - из стада, а эту - и подавно. Мне стало противно, я отвернулся и наблюдал то ли демонстрацию, то ли перемещение стада скотов. Люди с плакатами, узелками, ящиками с пивом устроили оргию около здания городской ратуши. Может быть, они пировали по дороге - ходячий ресторан, или пришли к конечному пункту, где устроят оргию прилюдно - мне не интересно и не познавательно. С непонятным чувством я смотрел, как они выставили охрану ящиков с бухлом - двух дюжих парней в клетчатых юбочках, а сами водили хоровод вокруг фонтана. Песня, не лишенная мелодичности, звучала тоскливо из уст пьяниц и проституток. А ничем иным, кроме, как пьяницами и проститутками этот сброд я не назову. Веселятся, пьют, смеются, а завтра снова пойдут по своим рабочим местам, и будут производить товары и услуги никому не нужные, а в большинстве своём - вредные. На бортик фонтана мужчина в костюме менеджера среднего звена поставил девочку лет десяти, словно готовил вазу для цветов. Девочка одета в розовенькое платьице с белым воротничком и пышными кружавчиками, как у королевского пингвина. Белые гольфики, или чулочки - не видно дальше края платья, красные туфельки с серебряной застежкой, как у лордов средневековья. Ненавижу лордов, от лордов, князей, графов, королей, королевн, батраков и рабочих, служащах, художников, врачей пришли в наш Мир напасти. Человек рожден для воли и Правды, а воли и правды за сутулыми спинами, похабными харями не видно. Я снова переключил внимание на девочку, на её огромные банты, как георгины, и чувство жалости на миг кольнуло меня за ребрами, словно тонкая игла вошла. Несчастная девочка, как и её родители, как и толпа её бездарных, пустых друзей и родственников, которые делают вид, что им весело. Девочка учится в школе, получает разные оценки и за эти оценки её ругают учителя и родные. Мать, если она есть, а не спилась, или не убежала с очередным любовником, каждый вечер нудно выговаривает девочки, отчитывает её, укоряет, намекает, что зря родила эту непутёвую, у которой руки растут не из того места. А из которого места должны расти руки у девочек? Мать изливает на дочку свою неполноценность. Забитый отец, обремененный любовницей эмигранткой, жалеет денег дочке на леденцы. Когда же кошмар школы закончится, и безысходность детства ухнет в ещё более глубокую безысходную бездну, девочка войдёт во взрослый мир. Алкоголь, сигареты, оргии, предательства друзей и подруг, скандалы на работе, голод, холод, нищета и вселенская тоска. Впереди - сортирная яма с червями, а сзади - босоногое детство, которое лучше бы девочка и не вспоминала. Она вольётся в стадо, в скором времени станет, как и её распутная мать, алкоголичка, даже, если не распутная и не алкоголичка - то ещё хуже, потому что - чопорная, а изо рта у неё будет вонять селедкой с луком. Если бы девочка, что смеется беззаботно у фонтана, знала своё будущее, как и будущее подруг и сверстниц, то, наверняка, прыгнула бы в фонтан, и из-за мелководья, поэтому - невозможности утонуть, билась бы головой о железную арматуру.
  "Несчастная!" - неосторожное слово вылетело из меня, как зерно из голубя. Впрочем, здесь нет никого, в стаде, в толпе быдл того, кто оценил бы моё слово, кто понял хотя бы на один процент, к чему оно относится.
  "Полностью с вами согласен! Несчастная девушка!" - эхо донесло до меня мои слова, как ударом приклада по голов. Сначала я испугался за свою сущность, подумал, что мамаша с ребенком набросится на меня и потащит к себе в хижину. Но мамаша с ребенком уже ушли, я и не заметил за глубиной мысли, когда и как. А рядом со мной сидел мужчина азиатской китайской наружности, похожий на золотую статую. Мудрое круглое лицо желтого цвета украшено прилизанными лакированными волосами. Маленькие чёрные глазки пытливо смотрят на меня, как на Мир. Нет в мужчине ничего отрицательного и отталкивающего, нет безысходности печали гнилых болот, но в то же время мимолетное, щемящее, как последний звук скрипки Страдивари, проскакивает по пальцам его, как голубые огни Святого Эльфа. Может быть одежда - широкий коричневый плащ - странная, не по сезону и не по месту, но в целом образ мужчины сложился для меня положительно, будто мы знакомы сто лет.
  "Я сразу понял, что вы один из нас! - мужчина положил правую ладонь мне на левое колено, и жест это не воспринимался мной, как гомосексуальный, но только - как акт доверия и радости, что две души слились в одно. - Я наблюдал, как вы смотрите на девочку в розовом платье, читал сложную гамму художественных чувств на вашем лице и безошибочно в конце осознал - вы наш. Вы ненавидите серых людишек, нищих, голодающих, или развратно сытых. У них только одно на уме - разврат, алкоголь, работа, праздники, веселье. Утром скоты толкаются в электричках, метро, автобусах, едут на работу, как куры на водопой. На работе пьют кофе, совершают множество бесполезных, ненужных, а иногда и вредных, дел. Раньше как - травкой лечили все болезни, а сейчас - тысяча профессоров от медицины не вылечат одну болезнь, которая прежде от травки бежала. И эти бездари, люди неумные, не нужные для Будущего, путаются под нашими ногами, пьют кофе, курят, хохочут, и им кажется, что веселятся, на самом деле - не весело им, в них бездна смеется. Бесцельное существование, недостойное даже звания амёбы туфельки. Амёба туфелька в миллиард раз больше пользы приносит, чем банковский клерк или коммивояжёр продавец пылесосов. Когда мы избавимся от человеческого мусора, когда в Мире останутся только нужные люди, вот тогда и вздохнём свободно. Никто из нас не опустится до оргий, до хамского времяпрепровождения, до газеты в руках, до мягких войлочных тапочек.
  "Дорогая, - мой собеседник, в лице которого я угадывал черты Правды, подражал диалогу некоего, может быть, придуманного, персонажа, осмеивал, иронизировал, выставлял на посмешище недостатки плебеев, скотов из стада. - Принеси мне кофию, я устал после работы".
  "Да, дорогой! Я ценю твой труд, уважаю твою занятость, ты - душка и милашка, - луноликий собеседник теперь говорил голосом жены воображаемого собеседника. - Я купила для тебя кофе без холестерина, а молоко - без мутации. Мы бережём своё здоровье. Кстати, Берковичи приглашали нас на вечеринку с шампанским и барбекю".
  "Что Мир получит от этой жены и её мужа? - собеседник пытливо смотрел в мои глаза, словно вынимал из них бревна. Он уже говорил от своего лица, будто утопил вымышленного мужа и его придуманную жену с кофеем. - Ничего никто не получит, кроме вреда. А этих семей - миллиарды! Вечеринки, оргии им подавай, как в книге разврата. Поужинают, потом пойдут в постель. Жена почистит зубы, подмоется, муж подстрижет волосы на яичках, примет таблетку виагры. Займутся пустыми телодвижениями, которые цинично называются у них "делаем любовь". Потом муж захрапит, как бык после похода на свиноферму на экскурсию. Жена тихонько накинет халат, пройдет к компьютеру и погрузится в виртуальный секс - "Милашка! Что на тебе одето? Скинь халатик, я оближу тебя с ног до головы!" Затем она пообщается по компьютеру с любовником, назначит встречу на завтра, в рабочий полдень со старым или новыми другом. В выходные она пойдёт на оргию к Берковичам, где мужья по углам будут тискать чужих жен, а жены все придут без трусиков, и это называется - "личное пространство", "свобода личности". Никчемные людишки, никчемные! - мой собеседник убрал руку с моей коленки, закурил дешевую сигаретку, как вызов дорогим кубинским сигарам. Кубинцы ничего не делают, целыми днями валяются под пальмами, а табак у них даром растёт, как из рога изобилия.
  "Вы потрясли меня глубоким видением действительности! - я смотрел на азиатского товарища с восторгом, переходящим грань дозволенного. - Подобные мысли одолевают и меня, как самка бегемота валит гиппопотама в верховьях реки Нил. Но это - неудивительно, потому что мы, как вы тонко заметили - люди Будущего, новая формация, и никоим образом не связаны даже незримой пуповиной с этим стадом, смрадом и бездарностью. Я уже не верил, что в ближайший месяц повстречаю себе подобную личность, с полетом, с надрывом в душе и кристально чистую, понимающую, словно нас связали золотой цепью".
  "Нити судьбы - живые! - незнакомец, который стал для меня роднее матери, выпустил в небеса струйку дыма, похожую на фонтан мочи полярника. С брезгливостью посмотрел, как парень подарил девушке цветы, будто украл жизнь у соловья: - Да, повторяю, нити судьбы более живые, чем, например, этот парень и девушка. Эти молодые людишки не занимаются делом, а проводят время впустую, словно у них вагон времени. Пульмановский мягкий вагон. Толку нет от цветочков, обжиманий, робких взглядов глаза в глаза. Он ищет богатую невесту, или дурочку, которая с ним переспит задаром. Продажная девушка стоит сто монет, а если играть в любовь, то можно не платить за секс, а девушка ещё и за ресторан заплатит, если влюблена. И девка делает вид, что цветы нюхает, а сама рассчитывает, держит парня, как запасной аэродром, вариант, пока не найдет богатого папика, столь же глупого, как и она, как её родители, друзья и подруги. А вы, когда-нибудь взрывали людей? - вопрос милого китайца (возможно, что и другая азиатская национальность, но мы, люди Будущего - без национальности). Я расслабился в умных речах, как в потоках теплой реки, и сначала не понял, что вопрос обращен ко мне и выбивается из общей темы разговора, как красная коза странно смотрится в стаде черных баранов. Собеседник удовлетворился моей заинтересованностью и продолжал с милой непосредственностью очень умного и талантливого нужного всем и всему, человека: - Ничтожества размножаются, часто - по пьянке, на оргиях, на вечеринках, и количество их увеличивается, как вшей в окопах. Видели ли вы вшей? - милый друг снова перескочил с темы на тему, но я уже понимал, что талантливый человек в финале свяжет все темы, и получится очень органичное и поучительное. - По делам я посетил бедный район Китая - Сычуань. В Сычуани редко моются взрослые и дети, словно никогда не видели воды, или, наоборот, вода у них дороже золота. Как представишь, что у них творится между ног - ужас! Ужас!!! В Сычуани царят голод, холод и нищета. Я кушал лебеду, как креветки. Но я знал, что скоро выйду из эксперимента, от этих блевотных людишек, от всех мерзких, да и от богачей - тоже, потому что богачи не лучше нищих крестьян. Там, в Сычуани я завшивел, как обезьяна. Как дикая дохлая обезьяна. Вши ходили по мне, словно по горному шоссе в Пекине. Она пили мою кровь, терзали плоть мою, а, когда напивались, то тут же засыпали на мне, ленивые и жирные твари. Мне казалось порой, что я слышу их погребальный храп. Храп вшей. Если я прыгал, то вши слетали с меня, как гречневая крупа. Я посещал бараки безысходных людей, и вшей на мне пребывало, как воды мутной реки Ганг. Там же в Сычуани я познакомился с парикмахером Ченом. Чен подстриг меня, смахнул вшей с головы, а затем начал подрезать ногти на ногах и руках. Когда же я спросил Чена - всегда ли он стрижет ногти клиентам, то Чен с удивлением ответил, что делают в интересах клиента всё, что клиент пожелает. Вот насколько низко пали люди во грехе. Чен даже подстриг мне волосы в носу и ушах, что меня не обрадовало, но и не опечалило, потому что новая идея уже охватила меня, как пламя погребального костра охватывает труп школьного учителя из индийского штата Пенджаб. Я подумал: "Ничтожные людишки размножаются, и нет им числа малого, а только - число большое. Чем больше ничтожных, тем дальше наше царство Правды, где только избранные самые лучшие люди. И я пришел к простому, как сотворение Мира, решению: взрывать ничтожных людей. Убивать их, сжигать, но взрывать - эффективнее. Многие из тех, кого я взорвал, должны быть мне благодарны: они потеряли пустую безысходность здесь, а получили вечный покой. Здесь от них никакой пользы, жили, как в бреду: оргии, туман, веселье, работа, пустота, а ТАМ... не знаю, как там, но полагаю, что делаю благо для ничтожных. Они и взрыва моего не заслуживают. Так что - двойная польза: и Мир от бездарей спасаю, и приближаю Царство с нами, где останутся только лучшие люди! - мужчина распахнул плащ, и я увидел туго спелёнатые, как баварские сосиськи в целлофане, сигары динамитных патронов. К ним вели разноцветные провода. Помимо бытовых динамитных шашек я заметил и несколько бляшек особо мощного современного пластида. - Видите, сколько добра? - мой очаровательный собеседник улыбнулся мне, и я улыбнулся в ответ умному и находчивому человеку. - Если удачно заложу взрывчатку, то всех положу на этой площади, как снопы пшеницы в ураган лягут, гады. - Взор человека Правды затуманился, а затем он произнёс с тем внутренним глубоким чувством, которое присуще только высокоорганизованным людям: - Не желаете ли, сами заложить несколько бомб на площади?
  "Я не уверен, - я сказал после долгого молчание, а по озабоченному взгляду собеседника видел, что моё молчание он может истолковать по-разному, словно я не человек Будущего, а простой обыватель с газетой и в войлочных тапочках. - К своему стыду замечу, что до идеи всеобщего взрывания я не дошёл, хотя отблески прыгали в моём сознании, как искорки высокого тока. Я только резал людей, рубил, и то по согласию с ними, бездарями. Если я сейчас возьму у вас взрывчатое вещество, то, полагаю, что испорчу праздник, как неумелый китайский болванчик. Прошу прощения, если слова "китайский болванчик" задели вашу честь, но вы, потому что человек будущего, оттого и без национальности, понимаете меня, как Абрам Линкольн понимал генерала Ли. Отсутствие должных навыков по взрыванию людей не приведет к победе, полной и безоговорочной".
  "Если бы я не знал вас, - милый человек улыбался мне открыто, словно открывал окно в Мир, где летают белые голуби с пальмовыми веточками в клювиках, - то заподозрил, что вы робеете, как клерк перед любовником своей жены. Но стремления ваши - благородны, и желание не испортить дело - выше всяческих похвал. Сейчас я пойду и устрою в нашу честь, в честь объединившихся людей Правды - фейерверк. И салют ознаменует праздник, победу добра над злом обыденности. Но позвольте, я сначала скажу о вшах, так как тему затронул, но не до конца развил. О вшах написано много трактатов, и большинство мнений - вша - зло. Зло или нет, с моей точки зрения, я сейчас разъясню. По крайней мере, вошь зло неизмеримо меньшее, чем менеджер или его жена на вечеринке. В прошлом году в Праге, на мосту Франца Иосифа я почувствовал лёгкий укол в шею, словно бедняжка портной незаметно подкрался и уколол меня ради выгоды. К моему величайшему удивлению никого, кроме меня на мосту в столь поздний час - нет, словно все упали в реку и поплыли к океану. Наученный опытом в Сычуани я осторожно прислонил свою ладонь к шее и почувствовал лёгкую вибрацию, словно малюсенький бриллиант танцует на электробритве. Я осторожно снял руку с драгоценным насекомым и поднёс вошь к глазам, как источник мудрости. Не знаю почему, но я инстинктом чувствовал, что вошь Европейская отличается от вши Сычуаньской, и разум у неё горит синим пламенем. На меня смотрели антрацитовые бусинки глаз вши, и в этих очаровательных очах заключался бездонный Космос. Мудрость, опыт поколений вшей и всех предыдущих насекомых отражался на сетчатке глаз удивительного создания, которое сосет кровь человеческую. По теории эволюции - человек произошёл от низших, с начала Времен человек развивался из малой молекулы в динозавра, а потом - в макаку, которая взяла в руки палку и осознано заговорила на русском языке. Если теория эволюции допускает факт, что человек произошёл от бактерии, то почему бы не пойти обратным путём эволюции? Я утверждаю: вши произошли от древних людей - Атлантов. Атланты с течением времени мельчали, переходили из одного биологического класса и подвида в другой, уменьшались, но ясность ума, стремление к жизни не потеряли. И в наш век Атланты находятся в образе вшей. Зачем я прихлопну Атланта, который у меня сосет кровь из шеи? Отмечу: Европейские вши в процессе эволюции произошли от Атлантов, и стали совершенным биологическим видом. Вошь намного приспособленнее к жизни, чем человек или слон. Вошь выживет при любых условиях, в отличие от теплокровных, которых мы ошибочно поставили на высокую ступень развития. Ах, я снова немного отошёл от темы, - милый азиат улыбнулся широко и ясно, словно Солнышко проглотил, и я уже уверился, что он заговорит об истреблении ненужных человеков взрывами, но ошибся, а китайский совершенный человек продолжал о вшах: - Я различаю вшей Европейских и других. И по правде скажу, - взрывник приложил правую руку к моему сердцу, - вошь Европейская отличается от вши других Миров и находится на высочайшей ступени эволюции, несмотря на внешнее сходство с вшами иных стран и Миров. - Человек Будущего распахнул плащ, поправил проводки, нажимал кнопочки на сложном взрывном механизме, словно отрабатывал часы на компьютере в банке. - Больше всего меня печалит, что от взрывов страдают не только ненужные людишки, сор человеческий, но и вши. С этой точки ваша теория, когда вы режете людей - более привлекательна, как балерина в бане. На зарезанном человеке вошь остается, и приносит пользу своему потомству, как скупой рыцарь. От взрывной волны, от огня и жара вши, если не погибают, то страдают, заболевают, нарушается координация движений лап и усиков, получают травмы. Нет в Мире справедливости и равенства! И за то, что при взрыве погибают или калечатся ни в чем неповинные вши, я ещё сильнее ненавижу отбросы человечества. - Маленький по размеру, но огромный в своих устремлениях, человек поднялся со скамейки, проникновенно посмотрел в мои глаза и пожал мне руку, как девушке на первом свидании в картинной галерее Дрездена. Он долго не выпускал мою ладонь, словно искал в ней талисман удачи: - Пора! Я пойду, заложу взрывчатку, - взрывник внимательно осмотрел площадь, словно искал монету в три доллара американских. - Под фургон с детским мороженым - один заряд, в кошерный магазин - вон в нём сколько народу, размахивают руками, ругаются - два заряда, и около фонтана - три заряда. Фонтан - источник зла на площади, средоточие пагубных наклонностей, мерзости, клоаки, пошлятины и мрака. Я часто слышу из фонтана зубовный скрежет и сатанинский хохот".
  "Постойте, - я не поднимался со скамейки, говорил тихо, но с достоинством, и человек Будущего внимал, боялся, что упустит хотя бы одно моё драгоценное, как бриллиант, слово. - Около фонтана заряд - неразумно, как в печку положим холодильник. Вши от взрывной волны улетят - не все, конечно, но часть улетит в фонтан, в воду, а в воде вшам не понравится, словно их отправили в Сибирь на каторгу. Вша - высокоорганизованное, разумное существо, поэтому выживет в воде, но стресс получит сильнейший, сравнимый со стрессом, когда она сосет кровь у вампира, или у наркомана. Я бы посоветовал вам - кружок пенсионеров, хоровод, который они водят вокруг скамейки и поют старческие песни, которым место в старом чулане среди рваных носков. Пенсионеры - бесполезнейшие потребители, от них - только вред, потому что они забирают, но ничто не дают взамен, как Чёрные дыры. И вшей на пенсионерах - минимальное количество, как в Космосе. Пенсионеры с утра до вечера следят за собой, отдыхаю, принимают ванны, массажи, пьют мочу - ни одна вошь не выдержит. Взрывайте пенсионеров, тем более что они кучкуются, как собаки во время течки!"
  "Спасибо! Спасибо, дорогой мой близкий человек! - азиатский мужчина Будущего смотрел в мои глаза, и я видел искры счастья, как далёкие звёзды в его очах. - Я не ошибся в вас! Ваш совет - из высших сфер, ни одно быдло, ни один скот прямоходячий мусорный, который погряз в вечеринках и быту, не додумается до ваших основ. С некоторым недоумением и укоризной на себя я подумал: "Почему же я, не догадался, что вши после взрыва почувствуют себя в фонтане, в воде неуютно, оттого, что их лишили привычного местопребывания - на коже человека? Эта мысль мне, как человеку Будущего, тоже должна показать свои крыла. Но оправдываю свою забывчивость и невнимательность огромным мыслительным процессом и усталостью перед боем. Обо мне и о моих мыслях поговорим после взрыва, - азиат будущего послал мне воздушный поцелуй, словно со сцены Миланского театра оперы и балета. Мне его жест показался в высшей степени обоснованным и дружеским, я улыбнулся в ответ, а он сказал на прощание, словно золотым слитком одарил Короля: - Сидите на этой скамейке - с неё откроется отличный вид на взрывы, на гибель ненужных никчемных людишек. Мы обсудим с вами и разлёт кусков тел, и панику, которая возникнет среди оставшихся в живых, и ненужную суету полицейских, врачей и добровольцев, которые курят траву и полагают себя столпами общества. Сейчас только заложу взрывчатку и приду к вам, мой человек Будущего. Сейчас..."
  Он медленной походкой уверенного в себе супермена направился к детскому вагончику с мороженым. Клоун с красным носом, быдло и скот, продавал сладкий лёд сопливым гадким детям и их развратным родителям, что погрязли в трясине лжи и насилия. Клоун мне не понравился сразу, и я с удовольствием предвкушал момент, когда увижу, как его голова после взрыва отделится от туловища, или красный нос накладной с носом человеческим полетят в небеса, а за ними - ярко-рыжий парик. Гадкая пародия на сатану, а не человек этот клоун. Настроение моё заметно поднялось, как столбик термометра в пустыне Кара-Кум. От клоуна мой мысленный взор вслед за взором пытливых очей переносится к кошерной лавке, как в страну снов. Время устало, в разных глазах оно течет с разными скоростями, как в одной реке сталкиваются или идут параллельно несколько течений. Справа в тягучей замедленной временной каше продирается азиат подрывник, мой коллега, человек Будущего, Новый человек, Человек с Большой буквы, Человек новой волны. Он торопится, но движения его почему-то растягиваются, словно на каждом члене висит гиря. За два его шага я разглядываю несколько человек, составляю о них своё мнение, хотя, конечно, они недостойны моего внимания, пустые люди. Азиат подрывник делает третий шаг, и я переношу внимание на франта в белом костюме, чёрной рубашке, соломенной красной шляпе и туфлях из крокодиловой кожи, но почему-то туфли - жёлтые, а крокодилы - зеленые. Кожа лица франта - коричневая, глаза - как тухлые маслины, подбородок - разбитая чашка, уши - лопухи. Но сквозит во франте достоинство, как у последнего из скотов, который нашёл тухлую брюкву в своём стойле. Указательный палец правой руки этого ничтожества украшен массивным золотым перстнем. "Скот! Быдло! Пустомеля!" - я, мысленно укоряю этого человека за то, что он живёт. Франт, будто бы услышал мои мысленные слова, оборачивается в мою сторону, бросает быстрый, как у помойной крысы, взгляд. Я глаз не отвожу: разве рыбак постесняется взгляда пойманной рыбы? Кто франт, и кто я? Радуюсь, что через несколько минут прогремит взрыв, и франт, который, наверняка вышел на охоту за богатой дамочкой, взлетит по частям к облакам. Возможно, часть его тела долетит до меня, и я с радостью пну кусок бывшего уродца, который засоряет собой Природу. За франтом две молодые пышные девушки в национальных южно-американских нарядах готовят на открытом огне какое-то гадкое кушанье. Я не вижу, что они готовят, но знаю - дрянь из дряни, потому что они сами - дряни. Разве из сортира выйдет дворец? Я представляю, как эти две женщины окажутся в Будущем, случайно окажутся, в то время как, все им подобные исчезнут в бездне Космоса, словно умершие фотоны. Они подойдут ко мне и попросят, чтобы я стал их господином и покровителем. Когда я в ответ с презрением сожму губы, они упадут передо мной на колени и со слезами начнут рекламировать себя, свои женские части тел, а также - умение. "Господин! Не прогоняйте нас, мы сделаем для вас всё, что пожелаете, и даже - больше. Мы готовим паэлью-хренелью - пальчики оближите!". Я же с негодованием отвергну их, потому что - не нужна в Будущем паэлья-хренелья, ничто не нужно из прошлого в будущем, даже эти две женщины детородного возраста. Я улыбнулся, представил, как кухарки поползут за мной на коленях, словно два мини-трактора. Но тут моё внимание отвлекли люди около кошерной лавки - мало им просто размахивания руками, так крик подняли, словно вороны на кладбище. Молодая стройная девушка сняла платок, под которым - лысая, как валун на берегу Красного моря, голова. Из кошерной лавки выбежал приказчик, за ним - хозяин в мохнатой шапке, они подняли руки к небу, задрали подбородки и кричали: "Хай! Хай! Хай!" Вслед за приказчиком и хозяином лавки закричала толпа у лавки "Хай! Хай! Хай!" Девушка с негодованием тоже что-то кричала, но из-за криков мужчин её голос не пробивался. Вдруг, на какую-то долю времени мужчины замолчали, словно набирали в лёгкие воздух для новых воплей, и как луч среди туч вырвался голос девушки: "Эрец Исраэль! Эрец Исраэль!" Тогда голоса мужчин разделились, словно серпом по мошонке. Одна половина толпы кричала по-прежнему "Хай! Хай! Хай!", другая же скандировала "Беа Нуцель! Беа Нуцель! Беа Нуцель!" И тут я с удивлением отметил, что взрывник азиат ещё не дошёл до вагончика с мороженным, словно попал в колесо времени. Он шёл, шёл, но ещё не пришёл, а за это время франт три раза поправил шляпу, продавщицы паэльи-хренельи продали несколько мисок гадкой бурды, толпа у кошерной лавки увела куда-то девушку без волос. Я представил, как после взрыва, в облаках продавщицы с паэльей продолжат призывные крики покупать их невкусную отраву, к ним присоединится толпа из кошерной лавки, а лысая девушка обхохочется вместе с безголовым клоуном-мороженщиком. Настроение моё пришло к логическому восторгу, как на собрании людей нового времени, но тут я краем правого глаза увидел, как распухает азиат взрывник, мой коллега по будущему. Вокруг него возник огненный шар, а затем раздался потрясающей мощи и красоты взрыв, чудеснее которого я ещё не видал. Не успел, не дошёл подрывник до своих целей, словно ошибся в выборе жены. Не легла взрывчатка под вагончик с мороженным, не взорвался круг с пенсионерами. Возможно, на азиате замкнуло, и я почти уверен, что виной замыкания, взрыва - какой-нибудь случай от ненужного быдла, скота. Например, клоун мороженщик плеснул мороженым за несколько метров, и мороженое замкнуло проводки на подрывнике. Или старый пердун пел песню о былых временах, и слюни летели во все стороны, как брызги прокисшего французского шампанского "Клико". Идеальный человек - азиат из Будущего - не допустил бы сам никакой ошибки. Но, когда рядом - скоты, пустые люди, все задачи которых направлены только на удовлетворение своих скотских потребностей, тогда возможна любая неприятность как во время танцев в белом Доме в Вашингтоне Президент США поскользнулся на какашке любимой болонки Первой леди. От взрыва человека Будущего пострадали несколько человек, и я с удовольствием заметил, как разлетелся на части франт в белом костюме. Фрагменты его тела летели в сторону кошерной лавки, а рука с перстнем упала к моим ногам, как дар, как жертвоприношение. Я воспринял подарок, как должное, потому что - кто иной на площади более достоин, чем я? Никто на меня не смотрел, не обращал внимания, потому что жалкие людишки заняты своим благополучием, спасали свои ничтожные жизни. Для чего спасали, скоты? Для того, чтобы прийти домой, или в кабак к столь же пустым людям, нажраться алкоголя, а рассказывать, пересказывать взрыв на площади? Да, они станут героями, но героями за чужой счет, за счёт погибшего человека Будущего. Я потянул кольцо с оторванной руки бывшего франта, как взимал плату за проезд по жизни. Кольцо на влажном от крови пальце скользило легко и сошло без особых усилий. Дар приятной тяжестью упал в мой карман, и я с удовольствием продолжил наблюдение за суетой людей, похожих на мух на куче навоза. Прибыли первые машины медицинской помощи и полиции. К ним, как овцы к новым воротам хлынули так называемые пострадавшие. Живые, здоровые, жирные, они размахивали руками, вопили, требовали повышенного внимания к никчемным телам. Сейчас закипит работа, закрутится колесо пожертвований, врачебной помощи, психоаналитиков. Государство компенсирует поганым людишкам моральный ущерб, оплатит консультации у дорогих психоаналитиков, выделит средства на реабилитацию, и всю оставшуюся долгую жизнь "пострадавшие" проживут в деньгах и дотациях, как "жертвы" террора. Они выпустят книги о взрыве, снимутся в кино, дадут интервью, по три раза в год за казенные деньги будут лечиться в самых дорогих санаториях Мира и рассказывать об ужасах на площади. Родственникам погибшим, даже родным и близким никчемного франта выплатят колоссальное пособие за смерть, словно Государство виновато, что франт оказался на площади и ловил богатых клиенток. Со своего места я не видел - жив ли клоун-мороженщик, но надеялся, что его тело по частям путешествует на кладбище. Смерть - единственный подвиг ненужного человека. Мне стало неинтересно и противно наблюдать за суетой гадких пустых людей. Они - подлецы, и прав бывший азиат человек из Будущего - вши лучше этих людей. Воспоминания об азиате, который не пришел ко мне, потому что взорвался, кольнули сердце, и я в глубочайшей печали пошёл в сторону от площади, словно меня облили кипятком. Сзади, от полуразрушенной кошерной лавки снова послышались крики, и голос девушки Беа Цахель или - Беа Нуцель опять пробился сквозь мужские "Хай! Хай! Хай!" - "Эрец Исраэль! Эрец Исраэль". Я чуть не упал на обломке кости, свернул направо и прошёл два квартала, как ушёл в другой Мир. Здесь нет ни криков, ни шума машин, ни воплей морально пострадавших ничтожеств, но зато кучкуются другие ничтожества, имя которым - легион.
  "Хорхе! Помнишь запах травы под Акапулько? А дядюшку Гарсио с удивительнейшей бомбильей?"
  "Марио! Конечно, помню и дядюшку Гарсиа и его бомбилью, а особенно помню Кончиту с потрясающими кастаньетами. Трата-та! Трата-та!"
  "Альберто! Ты видел, что вытворяет Кончита на сиесте? Её бомбильи дают шороху даже бомбилье дядюшке Гарсиа!"
  "Гамбоа! Не смейся над словами Марио и над Кончитой. Её голос подобен шуму ветра в Буэнос-Айресе. Лазанья с паэльей не сравнятся с бомбильями и кастаньетами Кончиты! Диего, ты знаешь Хуаниту из Рио?"
  "Хуанита из Рио? Кто же её не знает, очаровашку со СПИДом! Когда Хуанита бегает обнажённая по пляжу или играет в пляжный волейбол, приходят поглазеть даже гринго!"
  "Вальяно! Ты любишь гринго? Или ты их кушаешь каждый день с чили?"
  Незнакомые обыватели, ничтожества из ничтожеств переговаривались, словно земля стоит на месте, а не несется в Космической бездне вокруг центра Галактики со скоростью двести пятьдесят километров в секунду. Мне противно и гадко около эмигрантов из Южной Америки, потому что они не только падшие существа, но падшись свою возводят в Европейский гнилой ранг, словно кушают тухлую рыбу и закусывают её гнилым мясом свиньи. Европа давно сгнила, канула в пучину пороков, безобразий и мерзости. Настоящие люди бегут отсюда в Южную Америку, а из Южной Америки поднимаются со дна подонки и ответной волной захлестывают СПИДовую Европу. Но я терпеливо ждал, когда бездари и бестолочи наговорятся всласть, и я останусь наедине с пустым глупым Альберто. Чем привлёк меня молодой черноволосый смуглокожий, как ободранная олива, мужчина? Своей непроницаемой тупостью, чёрной дырой наглости, себялюбия и пустопорожности привлёк, а также - пакетом с едой из магазина "Калдор". Через тонкую полиэтиленовую плёнку пакета я видел внутренним взором большую литровую бутыль с прозрачным алкоголем, сыры, колбасы, хлеба, фрукты и овощи. Никчемные людишки засоряют свои кишечники и желудки пищей, жрут, как капибары на водопое в грязи. Миазмы, брожение, выпученные глаза, жировые складки и жировые склады на животе - вот удел пакостников, которые только зря небо коптят. Но и возвышенные новые люди, например я, тоже нуждаются в пище, как река подпитывается из хрустальных родников. Я не кушаю всё попало, как свинья на политической арене. Жрание, обжирание - забава и развлечение ненужных людишек и их больных женщин. Я - гурман, и требую особой пищи, как нектар и амброзия. Иногда, когда нектар и амброзия пропадают из поля моего зрения, я опускаюсь до дорогой людской пищи, но ни в коем случае её не покупаю, словно мои руки заколдованы от золота. Покупательство - для простых людишек из бездны. Они покупают товары, услуги, друг друга, любовь, ненависть, убийства. Мне же и всем новым людям, нужным людям Будущего - деньги не нужны, потому что все нам должны! Мы - цвет общества, элита, высшая точка айсберга около берегов Африки. И мировое сообщество подонков обязано нас кормить и содержать, как содержат больных даунов и других инвалидов. Если я рассчитал правильно, согласно моим мировоззренческим представлениям о ничтожных людишках, то эмигранты расстанутся в течение десяти минут, как под бомбами в пампе. У каждого обязательно найдется важное дело: один пойдёт за наркотиками, другой - за алкоголем, третий подастся к проституткам, четвертый отправится на сборище танцоров и певцов. Как я ненавижу танцоров и певцов в женских чулках. С утра до вечера дерут глотки, трясут немытыми причиндалами и требуют за свои кривляния почет и уважение, деньги и славу. И эти - бомбильи - тоже, наверяка, поют и пляшут! Мои догадки, даже не догадки а - аксиомы попали в мировую точку, как стрела в цель. Говоруны разошлись, как всегда расходятся низшие - с подзатыльниками, тупыми шуточками-прибауточками, поцелуями и обнимашками. Альберто с пакетом из магазина "Калдор" присел на скамейку и закурил сигариллу - достойное продолжение ничтожества, как хвост у макаки. Я не медлил, не дарил Альберто время, потому что оно ему не нужно, ему ничто не нужно, кроме могилы на сельском кладбище в Ницце. Я даже не задавал глупых вопросов и не просил, потому что просят только рабы, а хозяева берут всё сами без слов, как слоны сахарный тростник. Я присел на скамейку рядом с Альберто, подтянул его пакет к себе, раскрыл, словно устрицу с жемчугом. Ничтожный человечишко посмотрел на меня, как он полагал - сурово, с осуждением, а затем выдавил из себя, как зубную пасту из тюбика.
  "Сэр! Это мой пакет!"
  "Я тебе не сэр с голой жопой! - я даже не засмеялся, потому что смех мой не для ничтожеств, которые живут и не знают даже сами для что, празднуют - не понимая смысл праздника, сношаются без любви. - Сэры - мразь! Сэры вставали утром, гадили на слуг, жрали кашу без сахара, без соли, без молока, затем пили вино и уходили на поиски денег и баб. Жили сэры без цели, без ума и без понятия о Будущем. Вся жизнь их сводилась к ничтожным потребностям, как у тупого муравья, хотя муравей в сиксилиард раз мудрее, чем сэры и ты! Что муравей, вошь в сиксилиард сиксилиардов раз умнее тебя, а ты сказал - сэры. Радуйся, что человек высшего образца почтил твою ничтожную сумку своим вниманием, так Король останавливает взгляд на хорошенькой крестьянке в стогу сена". Я достал из пакета сыр "Рокфор", бутылку русской водки "Столичная" и засмеялся, словно меня накормили тухлыми трюфелями. - Скажи, Альберто, в чём смысл твоей бессмысленной жизни? Признайся себе и людям, что ты - тупое ничтожество. Приехал из пампы, а купил русскую водку. Почему - не серебряную родную текилу, или - не французский коньяк? - Я двумя пальцами скрутил пробку и глотнул смесь воды и спирта, словно вышел в цвет. - Русские - дураки! В России нет ни одного настоящего человека Будущего. Был один в войну с германцами, да помер давно, словно его бык забодал. Настоящий человек! Но водка у них - полезная для здоровья. Ты - тоже, дурак, не поймешь умного никогда", - я полез за краковской польской колбасой, но ничтожество Альберто неожиданно перехватило мою руку своей тонкой женской ручонкой, как куница поцеловала.
  "Позвольте! Вы переходите всяческие границы. Я вызову сейчас полицию!" - Альберто волновался, но я видел, что волнение его - искусственное, что он боится, даже капельки пота выступили на лбу от страха перед неизведанным. Он попал в неприятную ситуацию, как кошка под трамвай, и никто его не выручает - Кончита и дядя Гарсиа - за семью морями.
  "Мразь, подонок, пустота поднимает руку на человека? - я ударил Альберто кулаком в нос, словно месил тесто для полезных пирожков Будущего. - Мой удар - тебе наука, а теперь - говори, бездна! - Я засмеялся, откусил от колбасы и смотрел, как Альберто в ужасе приложил батистовый платок с изображением голой купальщицы к носу, промокал кровь. Крови немного, но она символизирует восход в Антарктиде, на полюсе холода. - Мне противно, но познавательно, когда я слушаю ничтожество, словно наступаю ногой в клоаку гигантской кобры. Поведай мне, как ты докатился до столь низкой жизни, даже не докатился, а родился ничтожеством, и стремишься к высшему пику ничтожества, словно на горе, на пике повстречаешь мудреца с белой бородой, и он откроет тебе Истину. - Я замолчал, смотрел на капельку крови на носке своего ботинка, похожего на таран в стену Будущего. Капелька крови завораживала, переливалась цветами радуги, хотя - красная, а радуга - в моём воображении. В голове каждого великого человека - радуга, а в черепных коробках ничтожеств - стяжательство, похоть, услаждение тела и потакание мерзостям. Я вспомнил, как в школьные годы мечтал о волшебной палочке. Нет, не о той волшебной палочке, которая продается в секс-шопах, и которой услаждают себя похотливые самки и самцы из отары. Я грезил о волшебной палочке - светоче человечества - и представлял, как возьму в правую руку волшебную палку, подниму над головой и поведу за собой народ в Прекрасное Будущее. Прошли годы, и я понял, что Будущее - не для всех, и ни одна волшебная палочка, свет от которой падает на серые похотливые жирные хари, не улучшит породу того, кто низко пал в ад. Но тогда я лучился Вселенской добротой и за волшебной палочкой пошёл в старый квартал, где правили мудрецы. В одной лавке старьёвщика, я называл и называю эти лавки - старьёвщицкими, хотя новое, модное название - антикварная лавка - я увидел кучу полезных и бесполезных вещей, как признаков жизни. Вещи лежали повсюду: на полках, на столах, на стульях, на полу, на подоконниках, будто по ночам играли в футбол, а с наступлением дня каждая вещь падала куда попало. Я рылся в вещах, прижимал их к лицу, вдыхал запах Вечности. Наконец, владелец лавки, нетерпеливый, потому что - несовершенный мудрец, длиннобородый, очкастый поинтересовался у меня "Что вам интересно, молодой человек?". Мне интересно всё в Мире, как голодному цыплёнку. Но я не ответил мудрецу обо всех своих тайнах души, о сомнениях, о том, что давно люблю девушку Елизавету, а она не отвечает мне взаимностью, потому что я, по её испорченному мнению молодой шлюхи - бедный. Я ответил мудрецу, что ищу волшебную палочку, но не просто волшебную палочку, которая исполняет самые низменные желания, например, дарит обладателю мороженное или золото, а волшебную палочку, которая поведет человечество в Светлое Будущее. Я ждал любого ответа от мудреца, в том числе и атеистического, что волшебных палочек не существует, что они - выдумка прохиндеев, которые продают сказки за деньги. Но мудрец потряс бородой и также потряс меня ответом, словно околачивал груши. Он воздел руки к небесам, то есть к закопченному пыльному потолку с мухами, туда же поднял белую бороду с кадыком и подбородком и неожиданно густым голосом, как у матроса с тонущего корабля, запричитал. "О, люди? Люди? Это малое создание спрашивает у меня волшебную палочку, которая поведет человечество в светлое Будущее? И что это за человечество? И что это за Будущее, где светло для всех? И что это за жизнь у меня? Почему меня не пригласили в Будущее?". Продавец мудрец причитал, а я смотрел на капельку крови, которая выступила из его левой ноздри, и подумал тогда детским, но уже окрепшим умом, что капля крови мудреца - жертва ради людей Будущего. Теперь же я смотрю на каплю крови на ботинке Альберто, и эти капли связывают прошлое и настоящее, а я - Будущее. И моё будущее вдруг вспыхнуло, как кончик сигариллы Альберто. Он затянулся, и заговорил тонким гнусавым голосом, которым ничтожества затыкают дыры ума. Возможно, Альберто истосковался по умному собеседнику, или - слушателю, или так он завоевывал моё почтение, словно покупал билет на корабль в Вечность.
  "Я вижу, что вы - высокообразованный и умнейший синьор! - Альберто вкладывал в голос смелость, но она затухала в болоте лжи, стяжательства, трупов и гниения. Но он говорил, потому что словесный понос ничтожества никто не перегородит без опаски, что не утонет в фекалиях. - Ваши поступки выражены чрезвычайными обстоятельствами и завидной эксцентричностью, как кошка прыгает на хозяина ради сметаны. Вы спрашивали меня о моей жизни, и интерес ваш закономерен, потому что в последнее, время умы, жизнь и повадки жителей Южной Америки занимают Европейскую часть Евразии. Наши литература, искусство завораживают самобытностью и правдивостью, и, если вы полагаете, нас ничтожными, то я своим рассказом разрушу ваше мнение, как Пинк Флойд в конце выступления ломал стену из кирпичей. Вы слушаете меня, и в вашем воображении возникает ветер, он бушует в голове, как кадет на Кончиту, налетает на Перлу, гонит дурные запахи изо рта к морю и рассеивает туман с обнаженными купальщицами, рвет флаг в клочья и на территории Университета воздух наполняется утренним смехом чистоты и хрусталя, словно в прокурорской каюте насмерть забили вора, и от него стелется смрад разложения. Неизвестный танцор выходит из пампы и протирает глаза цветастым пончо с добавкой волос Кончиты, направляется к столовой Университета. Бомбилья качается в его руке, как пенис, отсвечивая в серых глазах маковым дурманом. Добредя до лавки с грузинской самбурсой, мачо останавливается и долго мочится на стену Университета, словно мочой расписывается в своём бессилье перед гранитом науки. Двор замыкается в тупом молчании ягнят. Девушки от увиденного таят и выставляют свои разновесные цветные фигурки на радость мачо, который в тумане похож на больное привидение с мачете. Мачо отжимает последнюю каплю с пениса, сблевывает, долго и надсадно пьёт текилу из бомбильи, словно высасывает сам из себя жизненные соки. Он прикладывает гороховый стручок к губам ближайшей девушки - коричневой Хуаниты. Она что-то шепчет ему в ухо, обещает то ли сына родить, то ли дочь, но ночью, когда собаки захлебнутся злобным лаем сатанинских площадей. Мачо смеется, осыпает девушку бранью, и с неясной целью идёт к палатке за самбурсой или новой порцией текилы. Бомбилья прилипла к губам и не отпускает, как эль-койот не отпускает броненосца. Старый сторож со следами эпох на морщинистом лице швыряет в мачо кал и камни, смеётся под ним, говорит, что нельзя выйти по нужде, как наткнешься на мачете или на мачо. Мачо берет старого сторожа за живое и они долго беседуют о жизни, о сиесте, о карнавале и о новых девушках, которые прибыли из Украины. Становится тихо, старый сторож с умным лицом знает, что от конца разговора с мачо до размахивания мачете пройдет пятнадцать или больше минут, когда мачо ударит кровь в голову, а моча в лицо. Но, может случиться, что мачо перекинется, как вурдалак эль-койот, и драки не произойдут, что, конечно, скучно, но полезно для дряхлеющего сторожа. Мачо плюет на свои ботинки, размазывает харкотины краем пончо, затем снимает ботинки и долго любуется своим отражением в них. Он не боится ни злых жирных баб, ни молодых мальчиков с густыми чёрными ресницами и томными глазами, которые наперебой приглашают его в свои кельи и заманивают чаем с ромом. Мачо ищет невесту среди девушек, всегда ищет, но кроме священной субботы! Кроме субботы! В субботу - сладостная лень, мировая скорбь по будущим годам, и предвкушение сахарного карнавала с мучачос, сеньоритами, реками пива и текилы, богатыми, поэтому толстыми - синьорами. К мачо подходят пять невест, все - по случайному стечению обстоятельств - Кончиты. Каждая Невеста требует, чтобы мачо после пампы, сегодня же, взял её в жёны. Девушки клянутся, что будут всю семейную оставшуюся жизнь следить за бомбильей мачо так, как ни одна другая Кончита или Хуанита раньше не следила. Мачо пять лет провел в Московском Университете дружбы народов и по говору узнает Российских Кончит, о чем тут же им докладывает и обещает огреть сапогом по тому месту, куда сапог приложится. Кончиты, неожиданно, соглашаются, называют мачо великолепным волшебником и уверяют, что его побои - бальзам на женскую душу. Из последних слов мачо понимает, что невесты прибыли в пампу из окраины России, потому что центрально российские девушки сами бы избили его за непотребство, за бомбилью и за мечете, а окраинные девушки подчиняются мужчинам. Мачо приказывает самой красивой, потому что - самая высокая и толстая - невесте идти на берег Рио-Гранде и готовить сети и лодку. "Мы пойдём сегодня ловить большую рыбу", - мачо важно сообщает выбранной невесте и бьёт остальных невест по лицам и туловищам, как околачивает кактусы в прерии. Невесты улыбаются под ударами, хохочут и говорят, что, когда мачо утешится и насытится своей невестой, они все к его услугам. Мачо дудит в губы от радости, выходит к кактусам и громко орёт, прочищает лёгкие. Ор в субботу - полезен для здоровья. В субботу мачо позволяет себе поваляться в пыли, но минут десять - не больше. В другие дни он в пыли не валяется, а истязает себя иголками кактусов, потому что острая боль от иглы, входящей в мошонку или под ноготь - закаляет дух мачо, пробуждает в нём скрытые литературно-художественные возможности. После валяния в пыли мачо закручивает хитрую сигару с японской химией и погружается в мир грёз, где бродят древние инки и щедро льётся на алтарь жертвенная кровь ацтеков. Из ягодиц мачо слышится звук горна, дикие степные псы вытягивают головы, а мимо мачо, безумного в своей красе, вышагивают из ворот Университета в пампу, отделяющую Перлу от Кальяо, абиссинские студенты. Через сорок минут мачо отходит от японской химии, но не совсем, он протирает очи и думает, что вся жизнь - огромный огород с тыквами. Нельзя лениться, нужно поливать и удобрять тыквы, чтобы броненосцы не померли с голода. Мачо смотрит на ядовитого гада на своей левой коленке, чешет бледное лицо, закрывает глаза и нащупывает густую поросль волос на лобке. Из раны на мошонке сочится тёплая пьянящая, как губы русской Кончиты, жижа. Мачо думает о том, что в пампе редко смотрит на Солнце, и Солнце обижается на него за невнимание. Ещё мачо размышляет о том, что мучачиты и сеньориты подмываются, а мучачо и сеньоры не подмываются. Мачо видит себя внутренним взором, окидывает одутловатое тело в синем с пятнами пончо, трясет маленькой головкой. Он приподнимает веки, как чёрт, поднимается на дрожащие ноги и идёт в кабак на берегу, где много синьоров и сеньорит. Кабаком заведует дон Педро, старый друг отца мачо, и мачо долго здоровается, щекочет усами щеку дона Педро. Затем мачо заказывает бомбилью и текилу, присаживается за стол и с насмешкой смотрит, как доны и синьоры состязаются в силе, заламывают друг другу руки, что называется - армрестлинг. После того, как бомбилья осушает калебасу с текилой, разгорячённый мачо заказывает ещё одну бомбилью и калебасу, хлопает по заду дочку трактирщица - улыбчивую Хуаниту и небрежным строевым шагом бывалого распутника и морского волка подходит к спортсменам. Он присаживается за столик, берет в свою шершавую ладонь белую мускулистую ладонь Гомеса, и поединок начинается. Соперники мычат, потеют, таращат друг на друга глаза, вопят, как в американских фильмах, из-под ногтей сочится кровь. Мачо смотрит в очи Гомеса, и Гомес не отрывает взора от очей мачо. Поединок не только рук, ног и мышц, а поединок любви, внутреннего порядка, отношений между мужчинами и мужчинами. Мачо побеждает, и это никого не удивляет, потому что он на пятьдесят килограммов весит больше Гомеса. Мачо поднимается, громко рыгает, и объявляет, что "Сегодня я поймаю очень большую рыбу, и мы её зажарим под текилу перед карнавалом". Гул недоверчивых голосов, как эхо морского прибоя бьётся о грудь мачо, он напоследок опускает свою тяжелую ладонь на шевелюру Гомеса, и Гомес успокаивается, засыпает в алкогольном бреду. Мачо горячо прощается с доном Педро, целует взасос его дочку и выходит из таверны в белый свет, как в сантим. Он напевает старинную южно-американскую песенку про удалого моряка и его непутевую жену, которая даже бомбилью потеряла в пампе. Новая невеста Кончита из России с улыбкой ждёт мачо около баркаса, как чайка Ливингстона дожидается своей участи. Пока мачо гулял в кабаке, невеста проконопатила и просмолила баркас, отремонтировала весла и парус, накрыла белые полотенца на скамейки в баркасе, как на погребальный стол по поводу смерти свиньи дона Хуана. Около баркаса на трех кострах скворчит, пыхтит, парится еда: креветки в сметане, креветки в тесте, сало, авокадо, крабы, говядина, картофель и множество других яств, на приготовление которых так охочи русские невесты с окраины России. На лавке в лодке стоит запотевшая, только что с ледника калебаса с текилой. Мачо грузно опускается на скамейку, прикладывается к горлышку бомбильи, а Кончита тем временем сталкивает лодку в воду, поднимает парус и садится за весла, как большая морская корова. Мачо с интересом рассматривает её белые пухлые руки и переводит взгляд на свои руки - руки труженика и настоящего мужчины. "Руки! Мои руки! - мачо вздыхает и пинает в коленку Кончиту - пусть знает, синьора, кто в баркасе хозяин. - Мои руки! Сколько вы терпели, и сколько ещё вытерпите (Las manos! Mis manos! Mis manos! ¿Cuánto has sufrido, y cuántos más sufren)". Мачо погружается в тяжелые думы о своих руках, рассматривает их, словно только что пришил от трупа афробразильца. Под коричневой кожей, как сушеные карликовые змеи, переплетаются мышцы с венами и сухожилиями. Видны шрамы от шприца и от маникюрных ножничек, словно волшебник Хуан нанёс изысканный узор на лицо Санта Клаусу. Мачо вспоминает жизненный путь рук, мыслями уносится в прошлое, когда дядя Луис поднимал мачо на руки, и руки дона Луиса источали доброту и понимание. Мачо упал с рук дона Луиса, сломал правую руку, но не плакал, а зажимал слёзы, потому что он - настоящий мачо, хотя и семи лет от роду, как Марселина. Из памяти выплыла девочка эмигрантка из Марселя, беленькая, в розовом платьице, в белых туфельках и без нижнего белья. Марселина прибыла из Франции, из Парижа и склоняла детей к распутству. Она уверяла, что в Европе мальчики с детских лет, как только смогут, любят девочек, и каждая девочка должно в неделю любить минимум семь разных мальчиков, иначе жизнь пройдет зря, потому что - без веселья и без настоящего праздника. Мачо своими руками трогал Марселину везде, а она хохотала и приглашала купаться в бассейн с крокодилами. Мачо выходит из воспоминаний, нюхает руки, словно они сохранили запах Марселины, которая после школы вышла замуж за Президента. Марселина из памяти намного лучше малорусской Кончиты и мачо сурово сдвигает брови. Кончита понимает, что прогневала жениха, быстро закидывает леску с грузилом и приманкой на огромном крючке, словно ловит счастье, а не большую рыбу. "Ловися, рибка, большая i мала, ловися рибка золота i удалая", - русская невеста на своём наречии приманивает удачу рыбака. Девушка поправляет на голове платок, смешно завязанный концами спереди, как два рога у чёрта - но национальные обычаи русских Кончит никуда не спишешь - встает на колени на переднюю скамейку и хлопает по воде руками, снова заговаривает напевно и тягуче, как туман над Рио-Гранде: ""Ловися, рибка, большая i мала, ловися рибка золота i удалая". Мачо любуется мощными ягодицами, обтянутыми узорным сарафаном, оценивает широкую спину невесты и нахваливает себя за то, что не ошибся с выбором. Работящая мучачита, ладная, мощная, как вековой кактус. Мачо всовывает бомбилью в калебасу, всасывает, огненная вода льется по пищеводу и комом падает в желудок, как первый снег с химического завода в Акапулько. Вдруг баркас дернуло, словно он напоролся на капитана Гонзалеса. Бомбилья выбивает передний зуб мачо, и мачо смачно ругается пять минут, и самыми приличными словами из ругани выделяются "карамба" и "диабло". Мачо открыает рот, чтобы обругать Кончиту за неосторожное обращение с баркасом, но понимает, что не Кончита виновата, а - Судьба. Крепкая снасть удерживает что-то большое и мощное в глубинах вод. Большое и мощное, как сердце мачо, бушует, беснуется и не собирается легко отдать себя на растерзание кабатчику дону Педро. Кончита бледнеет, закрывает лицо руками и причитает, как раненая в рыло свинья: "Ой, люди добрi! Та що це робиться? Допоможiть, хто може!" Кончита размахивает руками, уверяет мачо, что на крючок попался крокодил убийца. Мачо в грубой форме отвечает глупой невесте, что не крокодил подцепился, а - большая рыба. Наконец, Кончита понимает, что сплоховала перед женихом, и поэтому с утроеным рвением принимается за рыбу. Мачо обычно столь больших рыб вытаскивает через сутки, когда рыба подыхает от усилий, и от неё уже воняет трупами. Но Кончита справилась с рыбиной в сорок минут, словно всю жизнь ловила в Российских степях больших рыб. Когда рыло рыбины появляется над водой, невеста с силой бьёт рыбину кулаком в морду, хватает за спиной плавник и таскает по воде, как провинившегося деда. Большая рыба много повидала на своём веку, но удивлена нестандартным поведением Кончиты. Она решает сдохнуть от ужаса, чем продолжить мучения в руках столь страшной Кончиты. Наконец, невеста втаскивает тушу большой рыбы в лодку, и, не спрашивая разрешения жениха, прикладывается к калебасе с текилой. Мачо одобряет смелых и решительных женщин, русская Кончита нравится ему с каждой минутой все больше и больше, как драгоценный камень из пампы. Он любуется большим мясистым лицом невесты, красной от напряжения кожей, тяжелой огромной грудью, которая разрывает сарафан. Большая рыба лежит под ногами Кончиты, как хилый мужчина, а весу в большой рыбе не меньше двухсот килограммов. Кончита причаливает к берегу баркас, выносит мачо и большую рыбу. Она несет её на спине к хижине мачо, а хвост рыбины тянется по земле, как хвост дракона. На мгновение мачо показалось, что хвост вырос у задорной невесты, но затем видение пропадает. Вдруг из зарослей кактусов вылетает банда эль-койота и набрасывается на большую рыбу. Кончита отбивается, спасает добро своё и мачо, но эль-койоты - безжалостные, длинными мачете на ходу срезают сочные, кровавые куски рыбы и закидывают в беззубые зловонные рты, как в бездну. Кончита не в шутку колотит бандитов, изрыгает на их головы проклятия, и сыплет словами, которых мачо за годы учения в Московском Университете и не слышал. Когда подошли к хибаре, то от большой рыбы остался, как всегда, только скелет - чистый, без признаков мяса, словно большая рыба пролежала на берегу два века. Мачо говорит, что пойдёт в кабак к дону Педро, а затем - на карнавал. Кончита неожиданно проявляет строптивость, она подпирает кулаками огромные бока и начинает кричать, что мачо - пропойца и хочет идти к пьяницам, столь гнусным, как и он сам. Никуда она его не пустит одного, как рыбу в аквариуме. Мачо неумело огрызается, спорит, затем заключает мирное соглашение и приглашает Кончиту в кабак и на карнавал, как свою девушку. Кончита мигом преображается, словно её перекрасили уксусом, подхватывает жениха под руку, называет милым, и уже сама, как большую рыбу, тащит мачо в кабак. А ночью - ослепительный и распутный карнавал, отдых усталым членам. Когда отплясали первую часть, отдохнули - кто с кем лёг, мачо с невестой и гурьбой празднующих снова возвращаются в кабак в дону Педро. Танцовщицы и танцовщики вбегают в обширный зал с тростниковыми столами и мягкими лежанками для увеселений. Девушки, кто ещё не голые, скидывают с себя последние одежды и забираются на столы, как большие броненосцы, только Кончита и её русские подруги - белого цвета, как зубы молодого крокодила. На каждом столе помещаются по пять синьор, и Кончита расчищает для себя место самое выгодное, как около Кремля. Входит дон Педро с лазаньей, паэльей и текилой, свистит в серебряный свисточек, и карнавал продолжается в таверне. Воздух наполняется музыкой вальса, криками матросов, воплями койотов из пампы, грохотом аргентинского танго с обязательным задиранием ног. Кончита укоряет мачо, что он сожрал кусок рыбы, а мог бы и ей отдать, а лучше - припрятал бы кабанью ногу для дома, для семьи... Возьми огромную бомбилью с текилой, дома допьем, мучачо!... Задорно гремят кастаньеты - ТРА-ТА-ТА-ТА!... Радость тумана в голове! Счастье половой зрелости! Надежды на большие деньги и ночь любви!... Эй, Фернандес, милашка! Меня с текилой желаешь? Потрогай мои мясистые щеки! Я уже проливаюсь весенним дождем над пампой! Плюй на Эвку! Со мной шутки лучше, я же лаю, как скотина! Танго! В Акапулько танго!... Арроспиде не раздевается, наверно, не желает веселой жизни!... Плесни текилы на моё горячее место! Ещё любви?... Застелите пампу, занавесьте баркас мой туманом, а в грудях разожгите любовь... Сегодня постель разделю с наилучшим синьором?... К нам пришел веселый кадисский кортес в обтягивающих панталонах!... А кто марихуаной угостит?... К вашим услугам, сеньорита, мой кошелек... Кто поцелует очко Гибрида?... Я, как кактус раздет... А кто мою грелку вылижет, кто, а?" Альберто закончил рассказ о своей любимой родине и откинулся на скамейке, как полицейский на бомжихе. Глаза его сияют той грязью, которая видна на алмазных копях в ЮАР. Мне показалось, что Альберто сейчас охотно примет от меня смерть, как подаяние, и за эту охоту я пожалел Альберто, даже тень сомнения возникла в глубине моего черепного дома - не ростки ли Будущего человека проклюнулись в этом ничтожном существе? Но Альберто, потому что он - подонок, мразь, один из грязи, сломал всё хорошее малое, что волновало мой огромный мозг.
  "Если синьор пожелает - я выполню любую вашу просьбу в постели. Я - броненосец в кровати", - и пытливые очи Альберто обожгли меня холодным закарпатским салом. Я возненавидел эту гадину, подлую скотину, в которой не осталось ничего от мужчины, не говоря уже о человеке.
  "Сдохни, скотина! Сам сдохни, ничтожество!" - я поднялся со скамейки, старательно не глядел на пятно, которое именует себя не просто человеком, а - прогрессивным человеком. Оно доказывало мне, что культурное, рассказыало о мачо и Кончите, напевным речитативом хвалило свою первую малую Родину, а затем все испортило ложкой дёгтя в бочке текилы. Я бы убил его, но не замараю рук о гадину, о сатану из бездны, о козлорогого эмигранта, тем более, что подлые ничтожные полицейские рядом. Ненавижу полицейских, как и эмигранта, и дона Альберто в частности. Полицейские приведут "пострадавшего" Альберто в полицейский участок, и голосами, полными сострадания, затянут песни о "личности в истории страны", о "гражданском долге", о "расскажите подробно, сэр, о нарушителе порядка, который захватил вашу сумку с продуктами и не проявил к вам должного уважения, как к свободной личности в демократической стране". Меня от отвращения чуть не вырвало, я пошёл к площади Лавуазье, мотал головой, словно быстрый конь. Струи воздуха омывали мои члены - так вода в океане омывает днище "Титаника". Дайте мне глоток ума, воздух свободы, остров, где нет ничтожеств, которые с восторгом и умными литературными оборотами описывают низменное - похоть, алкоголизм, бессмысленные метания. И что самое унизительное для Человечества - свои танцы, песни, совокупления в ресторанах, извращения с алкоголем, наркотиками и скотами ничтожные люди называют жизнью. Ненавижу пустое человечество, и место ему - в Галактическом сортире. От груза забот ноги мои стали ватные, как ножки тряпичной куклы из магазина "Икеа". Моя душа искала чистоты, уединения, где я бы посидел, выпил водки, закусил бы колбасой, словно справлял тризну по человечеству. Но единственное место для уединения возле площади, на скамейке под тремя дубами, занято, и занял его человек, гаже и хуже которого я не видел раньше. Со стороны человек похож на молодую красивую женщину, дорого и со вкусом одетую. Настоящая леди, как ОНИ величают себя, хотя являются сгустком тьмы, потоком грязи из гнилых болот, комками нечистот из бездны, где сера, адский огонь и зубовный скрежет. Имя этим людям - Пустота, отец их - Ничтожество, а мать их - Мор и Болезни. Самое гадское отродье сатаны приняло облик молодой красивой женщины, да ещё книжку в руки взяло. Я выведу пустышку на чистую воду, жизнь свою отдам за Будущих Человеков, но только чтобы мелкие людишки не портили нам существование. Я хлебнул водки для храбрости, потому что бой со ставленником сатаны, с ничтожеством, возможно, и смертельный. Даже, если я выживу, то потеряю килотонны душевных и физических сил, и неизвестно, оклемаюсь ли.
  "Ты - проститутка?" - я почти упал на колени гадины, бросил пакет к своим ногам, как гордый охотник древности бросает тушу кабана к ногам любовницы. Ненавижу охотников из пещер, древних людей, от них в Мир мой чистый пошли болезни, зависть, стяжательство, разруха, голод, холод, нищета.
  "Почему вы так решили, что я - проститутка?" - девушка внимательно на меня посмотрела, и ни одной нотки иронии, ехидства я не увидел в её огромных глазах, только - вопрос, спокойный, словно я спросил, как доехать до площади Революции. Спокойствие ничтожной женщины, которая и человеком никогда не называлась, сбило меня с толку, как черный баран сбивает белого барана с моста в воду. Белый баран визжит в струях хрустальной реки, а черный баран торжествует, он расставил копыта, громко блеет, стучит рогами о перила моста, если, конечно, на хлипком мосту ленивый архитектор приделал перила. Если бы девушка подпрыгнула с негодованием, покраснела, оскорбила бы меня в ответ - я бы понял, потому что это - нормальная реакция ничтожеств на стандартные вопросы, как кошка боится раскалённой кочерги. Ничтожные людишки, как роботы, обучены стандартным ситуациям и действиям в стандартных ситуациях. Поведение дома, на работе, на вечеринках, при встречах, при расставаниях, в приличном обществе, в неприличном обществе, в ночных клубах, в театрах, в больницах, на похоронах, в домах терпимости, - везде правила, и ничтожные людишки подчиняются этим правилам, как шарик подчиняется закону гравитации. Я ненавижу законы, даже законы Природы, потому что они ущемляют моё человеческое достоинство, достоинство Человека Будущего. Девушка в ответ на мой вопрос должна была среагировать по закону - убежала бы, пощечину залепила, или с презрением молча посмотрела бы на меня. Но спокойно ответила вопросом на вопрос, что меня сбило с толку, но не более чем на пять секунд, потому что я, как Особый Человек, всегда готов к неожиданностям, даже к неожиданным ответам пустых ничтожеств.
  "Ты - проститутка! - я уже не спрашивал, а говорил утвердительно, как забивал гвоздь в голову Железного Дровосека. - Не перебивай меня, пожалуйста, по тому, что твой мозг уже не терпит Правды! - Я махнул рукой, но с удивлением отметил, что молодая женщина не перебивала, а внимательно слушала, как своего учителя, с которым блудила на Памире, на вершине Мира. - Проститутка - человек, который продаёт что-то своё, и желает в обмен получить что-то другое. Самый распространенный вид проституции - продажа тела, половых органов, даже не продажа - а сдача в аренду на время и за деньги. Девушки, мужчины называют это сексом за деньги, но по существу - та проституция. Проститутка облачается в одежды, которые подчеркивают физические формы тела, как скафандр подчёркивает, что человек - водолаз. Специфика телесных проституток. Проститутки душевные, проститутки рабочие продают своё время, свой труд, свои слова, свои мозги, суждения, качества характера и требую за них не только денег, но - славу, почет, уважение и множество другого, как в банке с Чилийским горохом. Все продают себя, идёт тотальная распродажа человечества, и имя этой распродаже - стяжательство, суета и пустота. Так что понимай понятие "проститутка" - шире, как широкие штаны украинского парубка. Ты приняла облик, который у вас, у ничтожных людишек без цели в жизни, называется - "леди". Модная одежда, тонко подобранные аксессуары, умение не удивляться неожиданным прохожим, их вопросам, это отличает леди от других женщин, но не делает леди человеком будущего. Всё останется, потому что подобным тебе, несмотря на твои ухищрения, нет места среди настоящих людей. Ты ловишь на улице впечатления, богатая знатная самка, но не потому отловишь, что тебе хочется, а оттого, что так положено, чтобы богатые искали ОСОБЫХ приключений на свою застрахованную, как золото в США, голову. Принц, нищий, полицейский, гомосексуалист, сутенер, воришка, рабочий трамвайного депо, - тебе всё равно, кто подойдет, потому что ты воруешь информацию, впитываешь чужие эмоции, как пиявка сосет кровь у неосторожного зеленого петуха. После беседы со мной ты пойдешь в ресторан, вы все ходите в рестораны, потому что так у вас заведено, из ресторана позвонишь своей подружке лесбиянке, или другу - нищему, но красивому любовнику. Расскажешь о встрече со мной, затем, если ты эксцентричное ничтожество, в твою идиотскую головку упадёт камнем мысль, что неплохо, если бы ты написала книгу о встрече со мной, и за эту книгу получила, как проститутка, славу, обожание толпы, восхищения. Мысль о книге отразится улыбкой на твоём лице, и мужчина с геморроем, с проблемами пищевода за соседним столиком примет твою улыбку, как призыв. Он, как требуют правила ничтожеств, подойдет, в изысканных, опять же - стандартных выражениях, прикадрит тебя, и вы, возможно, закончите этот день в постели, потому что обожаете приключения, вечеринки, безопасный секс и пустоту. Если же не подойдёт никто, ты с интересом обратишь свой взор на официанта, молодого югослава, который спит за деньги с Европейскими бабушками. Все вы - официант, красавчик за соседним столом и другие - только снаружи целостные, а изнутри вас подтачивают болезни душевные и физические. Ты даже сейчас, вроде бы нормальная девушка, а представляю, сколько микробов грызут твою вагину, анус, сколько бактерий вызывают жжение в пищеводе, как слюна тухнет в твоей носоглотке, а под мышками и в промежности выделяется зловонная тягучая жидкость, именуемая врачами - пот. Неужели, ты полагаешь, что со всем твоим грузом - болезнями, развратом, книжкой на коленях, тупогловием, место тебе и тебе подобным, рядом с нами? Рядом с людьми Будущего? У вас мысли - повеселиться и потешить свою плоть и душу, у вас дела - унитаз, блевание, лечение всевозможных болячек. Ничтожества вы, проститутки с малой буквы. Ненавижу вас и ваши книжонки с задиристыми названиями. Ты даже книжку на бульвар взяла не интересную, а - важную, чтобы все подумали "Ах, умная девушка, потому что читает модного писателя! Нобелевского лауреата!" "Мо Янь "Большая грудь и широкий зад"! Вы своими допотопными доисторическими мозгами не доходите до простейшей, как пищеварение амёбы-туфельки, мысли, что Великие Книги никогда не содержат в себе слова "грудь и зад". Тьфу на вас, подонки общества, балласт человечества, серая масса скотов!"
  "Вы полагаете себя другим? - красивая девушка внешне не удивлена, по крайней мере, не показывала ни интонацией, ни мимикой свои чувства. - Вы - особенный? Но я не вижу в вас ничего, что отличало бы от миллиона людей, которых вы описали, как ничтожеств. Может быть, я в силу своей ничтожности, не заметила ваших особых отметок, как у царя Соломона? Вы, в отличие от нас, низших, потому что Человек Будущего, не испражняетесь, не страдает болезнями, не кушаете, не предаётесь блуду? Вы - миллиардер? Гений науки? Или у вас - два пениса?".
  "ХА-ХА-ХА! Иронизируй, иронизируй, пустота в облике красивой девушки! - я искренне захохотал, как в театре грёз. Любовался изгибами телам развратной леди. Если девушка - ничтожество, то это не означает, что я не посмотрю, не потешу себя разглядыванием красивого ничтожества. - Все ваши попытки - как попытки капельки, которая борется с океаном. Да, в повседневной жизни, мы, люди Будущего, кажется, что уподобляемся вам, ничтожествам, мусору человечества. Мы кушаем, испражняемся, занимаемся бессмысленным безопасным сексом, даже ходим на работу и по театрам, где кривляются СПИДоносцы. Но мы отличаемся, при всей кажущейся схожести, как человек на экране телевизора отличается от живого актёра. Чтобы вы лучше поняли, а я не знаю, почему снизошёл до беседы с ничтожной женщиной, я даже за это вас ненавижу, что трачу на вас время, так, всё же объясню, как податливой ученице, на одном маленьком, как ваш ум, примере. Можно с этой скамейки направиться на юг города, в район, так называемой богемы, где вы, наверняка, имеете свой дворец, и добраться до дома Праздника по главной улице с безрукими детьми из России. Но тогда вы пойдете пешком, несмотря на боль в пояснице, боль, о которой вы никому, кроме доктора, не рассказываете, потому что по вашим понятиям, молодая девушка не имеет право на болезнь. Вы повстречаете городского сумасшедшего, который хватает проходящих девушек за грудь. Имя ему - Пепка, а прозвище - Джонсон. Пепка Джонсон - гроза улицы и достопримечательность одновременно, как два анализа мочи в одной пробирке. Полиция не трогает Пепку, не удаляет на принудительное лечение, а, наоборот, покровительствует ему, как городскому празднику. Если бы Пепка позволил себе иное, оскорбляющее явно честь и достоинства ничтожеств, то его, разумеется, удалили бы в тюрьму. Но так как он ничтожество и действует в интересах ничтожеств, то к нему ездят экскурсанты, с ним фотографируются туристы, а бойкие бабёнки подставляют свои груди для щипков. Откуда у Пепки столько силы в пальцах, что хватает на тысячи ничтожных женщин в день? Пепка испускает из ягодиц терпкий запах можжевельника, и когда он, здоровый, как конь, или - лошадь Пржевальского садится на корточки и голубыми глазками выискивает очередную женскую грудь, запах усиливается, как изо рта сумасшедшего. Иногда Пепка, к огромной радости, подобных тебе ничтожеств, раздевается догола, и туристки погружают пальцы в его густые рыжие кучерявые волосы на теле. Женщины - мухи с большими головами, жёлтыми ягодицами и неуёмной жаждой похоти и себялюбия в животах. Вокруг женщин роются столь же никчёмные и пустые мужчины, ничтожества, которые ненавидят всех, кроме себя. Вот, что вы увидите, девушка, если пойдёте от скамейки вниз. Если же вы выберете дорогу вверх, то проедете через Парк увеселений на смотровую городскую площадку, где всегда людно, продают наркотики, любовь и грёзы. На смотровой площадке, в отличие от ягодиц Пепки, царит зловоние, жуткий запах, словно слон голубой пенис засунул в ржавую бочку из-под гудрона и долго, натужно потому что страдает сужением мочевого канала, мочится. А самое противное в своей омерзительной неестественности, что запах исходит от людей. Я рассказал два случая, чтобы на их примере вы поняли, насколько вы сроднились с подонками общества, насколько низки, и нет вам пути в светлое Будущее, даже, если вы испражняетесь, как мы.
  "Знаете, о чем я думала, когда вы поучали меня, как мать-героиня болгарка хворостиной хлещет по ягодицам четырехлетнего Бориса? - девушка отложила книгу, затем подумала и выбросила её в мусорницу, как огрызок истории выбросила. Она взяла в свою мягкую прохладную ладошку мою мужскую сильную ладонь, смотрела мне в глаза, будто выискивала в них ответ на своё бесцельное существование. - Я любовалась вашими зубами и невольно сравнивала их с лошадиными. Нет, не о запахе изо рта вашего я думала, потому что водка отбила все остальные, посторонние, как ледник в Африке, запахи. Я видела жемчуг ваших зубов, а ниже, на губе вашей - язвочка, даже не язвочка, а черточка, возможно, оттого, что ваша любовница или любовник в порыве страсти прикусил вашу губу. Я представила заросли крапивы, перемежающиеся кустами барбариса, как красными каплями крови на белых простынях. Вы с вашей подругой упали в заросли, полагали, что вас не видят со стороны, и предались плотской любви, о которой мечтают все ничтожества. И она, или - он, жадно-жадно, жарко-жарко всосал ваши губы в свои, язык его искал ваш язык, и, когда они, как змеи обрели друг друга, нашли, то переплелись навеки, словно склеенные клеем "Индиго". Вы катались в зарослях, а высоко в небе распевал жизнерадостно невидимый острый жаворонок, похожий на детскую мечту о всеобщем разуме. Вот о чём я думала, и сейчас я плачу, вы видите мои слёзы, я оплакиваю свою никчемность, невозможность соединения с вами, как ваша любовница. Да, я с огромной радостью кусала бы вас в губы жарко-жарко, сосала бы ваш язык, руки мои шарили бы по телу, как руки туристок ласкают волосы на теле Пепки Джонсона. Но эта мечта для меня - недосягаема, потому что я - отброс общества, а вы - Человек Будущего. Дороги наши разойдутся, как рельсы на Париж. Вы пойдете путем Правды, неведомым мне, а я отправлюсь в шикарный дорогой ресторан "Максим" - куда же мне ещё идти за усладой тела и души? В ресторане я найду новое приключение на свою попу, может быть, запрусь в туалетной комнатке с красавцем югославом, черноволосым пареньком за деньги, и он полюбит меня стандартно: сначала полижет, потом я у него полижу, потом он возьмёт меня спереди, затем - сзади - всё по программе, внеклассно и гласно одобренной нами, ничтожествами, которые ищем праздника. Мы полагаем, что поступаем правильно, живём, как следует, но на самом деле, мы прозябаем, в то время, как Вы - Олицетворяете! Официант наградит меня какой-нибудь болезнью, несмотря на то, что я предварительно смажу свою вагину антибактериальным кремом, но и я оставлю на пенисе югослава или молдаванина рой бактерий и болезнетворных микробов. У меня - молочница, и вы правильно сказали, что нет женщины без болезней! Внешне мы останемся в рамках пустого приличия, выдуманного ради денег, как художник выдумывает себе звание. Пока одеваемся в туалете, югослав расскажет о своей собачке Мики, о маме, о домике в родной Югославии, где мама печет самбурсу. Мы знаем, что ни домика, ни собачки, ни умелой мамы у нищего югослава нет, он всё выдумал, но так положено, чтобы выдумал, иначе приключение окажется лживым, не по правилам. Потом я дам югославу сто евро, на такси, официант деланно покраснеет, наигранно отвергнет мои деньги, но после уговоров возьмёт с обещанием, что "отдам в ближайшее время". Он выйдет к менеджеру, поделится деньгами и впечатлениями, скажет, что окрутил богатую девку, самодовольную сучку, что, возможно вытянет из меня в ближайшее время деньги на новую спортивную красную машину "Форд". Менеджер многоопытный усмехнется, посоветует сходить к врачу на случай триппера от богатой дамочки, словно мы в Конго ловили крокодилов на удочку из бамбука. Вот и вся любовь с горечью утраты на моих золотоносных губах".
  "Девушка, я разочарован вами, - я выдохнул после минутного раздумья, словно набирал воздух перед выходом в открытый Космос, где Космонавты выполняют никому ненужную работу, затем получат за неё деньги, и с деньгами пойдут в кабак, напьются, купят продажных женщин и получат от них микробов. - Вы в мыслях мне изменили с официантом югославом или молдаванином, который спит с богатыми леди за деньги. Я уже подумал, что вы, хотя и не Человек Будущего, потому что живёте пусто, без цели, приземленно и ищете дорогу в ад, где хохот и зловоние трупов из бездны, но вы могли бы удовлетворять некоторые мои физические интересы, приземленные для вас и возвышенные для меня. Вы - молодая, красивая, ухоженная, и, полагаю, что не носите в себе заразные, опасные для меня, болезни. Я бы купил презерватив, чтобы вы нанесли во время полового акта вреда моему здоровью и членам. Презерватив бы мне продал лиловый, как платье кардинала, одноногий негр. Я бы долго торговался с негром, он клянчил бы у меня на чай, говорил, что мои белые предки притесняли его чёрных предков, поэтому Я ОБЯЗАН заплатить за презерватив дорого, как на благотворительном вечере по поводу зарезанного президента. Я бы купил у негра один презерватив, а второй получил из автомата в общественной городской уборной на улице Вильгельма Пика. Мы с вами пошли бы с гондонами в гостиницу, за которую вы, потому что - ниже меня по рангу, заплатили бы тройную цену. В гостинице портье, похожий на мула, назвал бы старуху уборщицу старой обезьяной и спустил бы на неё собак. Собаки напрыгивали бы на никчемную старуху, которая зря небо коптит, а она изрыгала бы проклятия нам на потеху и плевала бы жёлтой слюной в янтарные очи псов. Родинка под носом старухи заросла чёрным волосом, и торчали бы из бородавки седые волосы пополам с чёрными, как у угнетенного афрополяка. Бородавка у старухи - обязательный элемент, потому что бородавка подчёркивает принижение, склочность, стяжательство, обиды, пакости, ложь, клевету, болезни, зловоние ничтожных людей. Мы бы оставили старуху с псами, и пошли бы в комнату наверх, где я бы использовал презерватив, купленный у одноногого лилового негра, и другой - из автомата в общественной уборной, где старые хрычи нюхают кокаин, а их столь же бесполезные для Мира внуки, занимаются тупым сексом друг с другом. Но теперь после того, как ты рассказала о мечтах с официантом молдаванином"...
  "Югославом"...
  "... официантом югославом, уже нет ни будущего, ни мечт, ни сплетения языков, подобным не змеям, а - венерианским лианам. Никогда-никогда ты не всосешь мою губу своим жадным ртом с бактериями и не оставишь отметину на моей нижней губе, похожей на дорогу в Рай, - я засмеялся, и смехом показал ничтожной леди её место в общественном строю. - Неужели, вы не понимаете, что приносите Природе и Миру больше вреда, чем пользы? Нет, я не так сказал, а нужно - вы никакой пользы не приносите, а от вас - только вред. Иди, девушка, ищи материалы для книги о развратных официантах с большими лиловыми, как одноногий негр продавец презервативов из твоих грез, причиндалами. Но ни книга, ни любовные приключения не прикроют наготу твоей пустоты и никчемности". Я поднялся со скамьи, словно к попе прилип шмат сала из магазина "Вестерн" и походкой Мирового человека Будущего двинулся от развратной никчемной красивой леди в свою страну Будущего. Водку я допил, а пакет с мелкими вещичками Альберто - мне не нужен, потому что питание для меня - в каждом магазине, под каждым кустом, в каждом доме, как на скатерти-самобранке. Все ничтожества должны всем людям Будущего! Они обязаны и это честь для ничтожных смрадных людишек - работать на нас. На углу я остановился около рабочего в синей робе и с испитым лицом туземца, словно не кирпичи рабочий перетаскивал, а целью своей жизни поставил разгул, непотребства и половые извращения на пьянках. Рабочий наклонился, поднял ведро с жидким, как английская овсяная каша, раствором. Я смотрел на тугие ягодицы рабочего, на его покатую, словно нос самолета спину и думал о том, что в скором времени исчезнет надобность в любой работе, и в гадких рабочих с крутыми ягодицами. Когда это быдло, скот (как я ненавижу рабочих в комбинезонах, и работу их ненавижу) отвернуло своё пропойное мурло, я поднял с земли два кирпича и пошел дальше с кирпичами в руках, как носитель света, как Олимпийский чемпион. Рабочий закончит работу, оставит смесь и кирпичи до нового ненужного рабочего дня, столь же гадкого, как и рабочий. Гадкий мужичонка переоденется в чистое белье, пойдет в пивную и присядет за столик с проститутками, с геями и лесбиянками, покрытыми душевными язвами и моральной коростой. Вечер в кругу стяжателей, пустобрёхов, ничтожеств закончится головной болью и сопением с передачей жидкости от одного гада другому скоту. И к утру в стяжателе рабочем не останется ничего даже скотского, а у меня в руках будут кирпичи, как символ фундамента Будущего, где нет рабочих, нет болезней, нет проституток и нет остальной мрази с книжками в корявых руках. Я с кирпичами прошёл по улице Цзяолунхэ и свернул в сквер Гарибальди, и взору моему открылась впечатляющая картина заката Человечества. Семь старых инвалидов в колясках сидели, как изваяния слонов. Восьмой инвалид (но на костылях) держал в руках пузатый мешок, похожий на снежного человека Йети. Из мешка инвалид доставал подарки и бросал инвалидам в колясках, словно сеял репу под Лондоном. Один мешок лопнул, и из него выпали пачки денег в банковской упаковке, как из стручка гороха выпадают горошины на лёд. Инвалиды недовольно закричали, стучали мощными руками по креслам, брызгали слюной и обзывали инвалида-распространителя чудовищем. Я невольно сравнил стоячего инвалида с мифическим чудовищем эпохи династии Мин и Короля Львиное Сердце. Что-то неуловимое от всех бед и напастей, от болезней и лжи, замешенной на клевете и разврате, выплыло из инвалида с мешком. Он разбросает деньги, одарит своих коллег по социальной безработице, затем всей гурьбой они покатят в шикарный бордель с красными фонарями. Около борделя инвалиды устроят свару, начнут орать, что вход в бордель не оборудован подъездом для инвалидов-колясочников. Многие бордели оборудованы специальными заездами для колясочников, но склочники, потому что столь же ничтожные, как и бордельные мадам с их шлюхами и альфонсами, склочники обязательно отыщут бордель без подъезда для инвалидов, как змею без ядовитых зубов. Пока я раздумывал, инвалиды рассовали пачки денег - социальное пособие - по сумам переметным из дорогой мягкой кожи страусов. Инвалид без коляски уселся на колени ближайшему колясочнику, и под одобрительные крики калек процессия двинулась в бордель. "В бордель!" - вопили инвалиды и жали на кнопки механико-электрических колясок, похожих колесами на паровозы. Я видел отражение своих ног в лакированном диске колеса инвалидной коляски и стоял завороженный, как зачарованный странник в стране зеркал. Колесо крутилось, и крутилась моя жизнь, жизнь, где нет места отребью, пустомелям, гадким вонючим скотам, недостойным Великого будущего для избранных. Я последовал за инвалидами, потому что дороги мои, пути моей Судьбы идут параллельно скотским дорогам и судьбам, но ни в коем случае в МОЁМ Мире, не пересекаются с ними. Инвалиды катили медленно, из колясок задирали прохожих, орали на эмигрантов и требовали от полицаев, чтобы они очистили путь процессии инвалидных колясок, похожей на ледоход. Полицейские и другие скоты либо не обращали внимания на уродов, либо уходили с дороги, как новая жизнь отступает перед крышкой чёрного гроба. Около первого борделя старуха китаянка резала петуха и одновременно, на потеху туристам, ощипывала его, как дохлую собаку. Петух вырывался, но цепкие руки старухи, как старой обезьяны терзали его нежную плоть. Старая карга зарежет птицу, сварит из неё суп, набьёт брюхо и завалится спать в миазмах и мечтах о новом петухе. И это всё, что в двадцать Первом Веке изобрело человечество. Маникюрные ножницы "Зингер" перерезали глотку петуху, и он побежал с оторванной головой на коляску инвалида, как Анна Каренина бежит под поезд. Инвалид переехал агонизирующую птицу, погрозил старухе костылём, она в ответ погрозила ножничками и вскрикнула, что не меньше инвалидка, чем колясочник, поэтому права у них одинаковые. Другие инвалиды не обращали на свару внимания, они исследовали въезд в бордель, нашли не только дорожку для колясочников, но и подъемник для инвалидов, поэтому с ворчанием, отправились дальше, к менее благополучному борделю. Я остановился на миг около старухи, с презрением посмотрел в её землистые очи, наступил бабке на ногу, и потрогал её морщинистую грудь, похожую наощупь на дранную кожаную сумку. Время не щадит скотов, над людьми Будущего Время не властно. Я вспомнил леди на скамейке, её грациозность, отточенную красоту и подумал, что красота той леди с книжкой - от чёрта. У людей Будущего красота - от ангела, поэтому я ангельски красив. А девушка леди чертовски красивая. Но один взгляд на старуху с убитым петухом перечеркнул мои мысли о красоте, как истопник вваливается в гости к белоснежной балерине. Инвалиды ехали и скандалили, я шёл следом и примечал всё более или менее занимательное скотское. Уличный актёр с белым лицом, как стена ратуши или морда гейши поклонился мне и протянул механическую руку за монетой. Глаза мима - чёрные, как мрак бездны откуда исходят полчища скотов и куда в конечном итоге падают с зубовным скрежетом. Манишка - белая, на голове - высокий колдовской цилиндр, на ногах актёра - красные туфли с загнутыми концами, а тело закутано в белый саван. Я не дал скоту денег, потому что не я ему должен, а он мне должен. Мне все должны! Актёр отвернулся от меня, как невеста от богатого жениха, и замер в ожидании нового клиента. Так кошка замирает перед норкой мышки. За инвалидами я прошёл ещё пару домов и наткнулся на безобразного человека, и имя ему - стяжатель и похоть. Человек играл на скрипке и дрожал, наверно не от холода, а от своей ничтожности. Он сыграет на скрипке, соберет деньги и направится в кабак, где его ждут вино, девки и наркотики. После кабака он вернется в свою лачугу, снимет носки, понюхает, затем решит, что они ещё свежие, и не нужно стирать, потому что на стирку уйдет время и стиральный порошок. Неужели, когда Вселенский Разум задумывал Великое, он измыслил и скрипача с белыми длинными волосами и грязными ногами, которые упираются в ад с грешниками? Я обошёл скрипача по эллипсу, потому что по эллипсу движутся планеты, а я - Планета Разума из Будущего. Колясочники, наконец, нашли затрапезный китайский бордель без дорожки для инвалидов колясочников. Мадам борделя - толстая баба с низкодифференцированным раком верхней губы с недовольным видом визгливым голосом, как инвалидка из преисподней, ругалась с колясочниками. Они осыпали её бранью, а она в ответ проклинали инвалидов и их родню до седьмого колена. Инвалиды с восторгом сутяг, с довольством разжиревших склочников запугивали мадам, говорили, что подадут в суд, в Гаагу, сообщат широкой мировой общественности о беспорядках в борделе, о несоблюдении закона об инвалидах, об отсутствии дорожки для заезда инвалидных колясок в бордель. Мадам в грубой форме посылала колясочников в ад, и отвечала, что не зря платит полицейским и бандитам. Если инвалиды не утихомирятся, то их порежут на ремни, а коляски продадут другим инвалидам, более покладистым и богатым. Инвалиды смекнули, что нашла коса на камень и показали деньги, потребовали самых дорогих шлюх. Но мадам знала инвалидов, как свои три пальца (остальные отпали, наверно, когда мадам в молодые годы промышляла грабежами, сутенерством, убийствами и проституцией). Она догадывалась, что инвалиды колясочники устроят склоку в борделе, как сейчас вопили перед борделем, возьмут самых лучших шлюх, но ничего не заплатят за услуги, скажут, что шлюхи неумелые и не удовлетворили безногих калек в полной мере. Обилие денег у калек не соблазнило мадам, как кот не соблазняется рыбой в аквариуме. Мадам ещё раз послала инвалидов, сказала, что здесь им не бордель, а жилой дом с приличными гражданами, и, если инвалиды называют добропорядочных гражднок проститутками, то попадают под статью о нарушении прав человека. Инвалиды поняли, что из истцов попадают в ранг ответчиков, ещё раз прокляли хозяйку борделя, она в ответ традиционно прокляла инвалидов, и колясочники покатили дальше в поисках более лёгкой добычи для своего стада. На площадку перед борделем вышел голубой беременный мул. Глаза мула - натуральные, живые, с цветом оникса. Вслед за мулом выскочил приземистый мужчина, похожий на откормленного карлика, за ним - бальзаковская баба с тонкой ниточкой усов под верхней губой, оттопыренной, как в последний день Урода. Мул присел перед мадам из борделя, а она взирала на него с Мировым спокойствием, потому что так написано на роду у ничтожных. Мужчина сноровисто облил руки по локоть оливковым греческим маслом из бутыли, а затем правую руку засунул мулу во влагалище, как в пещеру неожиданностей. Мул или - мулиха протяжно взвыл, словно на пожаре, поджал задние ноги и принялся хаотично рожать. Рядом с ним упала на дорогу баба, я подумал, что она тоже рожает, но она упала от волнения за свою скотину или за её потомство. Мул таращил глаза, бордельная мадам взирала спокойно, а из окон борделя высовывали хорошенькие головки продажные девушки. Посмотрят проститутки на роды мула, затем обработают своих клиентов, промокнут половые губы салфеткой с антибактериальной мазью и разойдутся по съемным квартирам, где их ждут столь же никчемные, как и они, мужья-любовники. Зачем живут? К чему стремятся? Что у них за цели в жизни? Пока я размышлял над горькой судьбой низов человечества, мул разродился лошадиными проклятиями и существом, напоминающим лошадь на картинке. Мужчина обрезал пуповину новорожденному лошаку, дал пинка матери, и бросил муленка в руки бальзаковской бабы. Её лицо, то ли в спокойной горести, то ли в безысходной тоске не выражало теперь ничего, даже ни облачка с горы Юнгфрау не пролетело над лицом её обезображенным скотской обыденностью Мещане, потребители, самодовольные сытые бараны. Мужик подхватил из рук своей бабы муленка, подстегнул рожавшую ослицу и пошёл дальше по улице, напевая растянутые, как трамвайная линия, национальные песни. Не успели звуки его воя зайти за поворот улицы, как с гиканьем, уханьем, невообразимым хаосом дорогих звуков, к борделю подлетела живописная белая коляска, запряженная тремя лошадьми, как судьбами человечества. Одна лошадь - белого цвета, как снег в холодильнике, только в паху у неё - черное, словно снег у подножия горы изгажен стоянкой альпинистов. Вторая лошадь - рыжая, как потаскуха с Севера Европейской части материка Евразия. Третья лошадь - сатанинского чёрного цвета, а глаза у неё - алые, словно горит в них адский огонь. На козлах, а я уже знал, что называются они - козлы, восседал, несмотря на теплую погоду, в огромной шубе, жирный бородатый мужик в меховой шапке, словно медведь в цирке. Красный пояс довершал нелепое рубище кучера, никчемного, как в жизни, так и после смерти. В коляске сидел русский, в России их называют - барин. Он бородатый, но борода его выгодно отличалась от бороды кучера, словно бороды росли в разных детских садах. Барин навеселе, соболья шапка, а я уже знал, что - соболья, потому русские кутилы всегда облачены в соболя - съехала на ухо, словно дорогая серьга. Длинная соболья шуба распахнута, как дверь в преисподнюю. В двадцать втором веке, когда высшим шиком в Европе, а также во всех остальных странах, богатых и бедных, считается автомобиль дорогой марки, русские купцы кутилы почему-то в Европе выбирают самое дорогое средство передвижения - русскую птицу-тройку. Кураж, замешанный на сметане с кровью. Барин кутит, а в замызганной русской деревушке его худая жена и семеро детей загибаются от голода, кушают лебеду с гуманитарной американской помощью, больше похожей на помои, чем на еду. Я представил худую посиневшую женщину, которая в отсутствие мужа прелюбодействует с рабочим-механиком в сугробе. Любовники посинели, но они пыхтят, делают вид, что им нравится скотская любовь среди поля, в снегах, в метель и вьюгу. Барин в это время кутит по Европе, прогуливает деньги с проститутками, и одна из проституток сидит сейчас в возке и радостно и заливисто хохочет, как куропатка в кустах. Быдло получило своё, быдло радуется, потому что эти люди только и живут ради чувственных наслаждений, ради денег, ради мещанского быта, ради извращенной любви и алкоголя с наркотиками. С удивлением я узнал в проститутке в коляске девушку, с которой несколько минут назад беседовал на скамейке под тремя деревьями, столь же бессмысленными, как и лютики с улицы. Ненавижу деревья. От деревьев много бед приходится на голову настоящих людей. Микробы, труха от коры, пыльца - всё пагубно действует на здоровье положительных правильных человеков. Леди посмотрела на меня, узнала, но вместо смущения, вместо секундного замешательства на её лице воспылала улыбка, как после второго рождения. Леди царственно махнула мне рукой и захохотала озорно и звонко, словно била в бубен. Купец встрепенулся, встал в коляске во весь рост, затем выскочил и неистово целовал руку леди, которая мечтала об официанте югославе.
  "Душа моя! Только прикажи - любой каприз исполню! - купец-барин (я не понимаю различия между двумя русскими сословиями) поднял огромный кулак - на пальцах нет пустого места, всё усеяно перстнями с цветными камнями, как поле в Египте покрыто какашками домашних коз. - Гришка отрепьев всех купит! Всех куплю и продам! А затем ещё раз куплю и продам! Всё куплю! Вот они у меня, где будут!" - Купец разжал и сжал кулак, словно выжимал сок для вина. Он угрожал придуманным соперникам, потому что легче бороться с выдумкой, чем с живыми ничтожествами.
  "Шампанского! Хочу шампанское! - леди захохотала, как дешевая девка, и эта развязность шла ей, привязана к дорогой одежде незримой золотой нитью. - Сегодня я пьяна, праздник желаю!"
  "Слышали? - Купец кричал в пространство, обращался ко всем скотам, и ни к кому в отдельности, словно стоял на границе смерти. Он знал, его леди знала (я невольно съежился, когда подумал о леди, как о его леди), бордельная мадам и другие зеваки с улицы знали, что завтра или послезавтра у купца закончатся деньги, и он отправится в нищую Россию обратно, с голым задом. Но сегодня он гуляет, потому что так требуют правила ничтожеств, сегодня он в фаворе, как Луна в зените. - Все слышали?!! - Купец размахивал золотой цепью, толщиной в руку ребенка. - Душа моя требует шампанское! Самое дорогое!"
  "Зайдите, у нас есть всё для вас!" - бордельная мадам поманила русского купца, словно с рождения ждала его, словно только затем и основала бордель, чтобы купец на тройке, как на океанском белом лайнере причалил к нему.
  Купец, потому что подонок, пошел за гадкой бордельной бабой, а она также хохотала, как леди в коляске. Хохот её и леди слились в безумстве звуков, хамы смеялись искренне, самодовольно и с полным отрывом эмоций, словно только что избежали смертной казни. Мне показалось, что бордельная мадам в своем желании услужить русскому купцу, отдаст ему все запасы самого дорогого шампанского бесплатно. Они скрылись, а леди в коляске хохотала, не могла остановиться, и сгустки счастья, словно мрак из бездны, где сера и зубовный скрежет, вылетали из молодой девушки, которая, если бы имела стыд и совесть, то потеряла бы их, но так как ни стыда ни совести у ничтожных скотов нет, то леди ничего не теряла. Купец вышел из борделя минут через пять, очумленный, в полном восторге, и восторг исходил из тела его, как сияние после облучения на ядерном реакторе. За купцом с пыхтением две обнаженные красивые девушки несли два ящика с шампанским, как головы на плаху. Девушки хохотали, словно им вставили золотые ключики между ягодиц. На головах продажных красоток (я не обнаружил в проститутках ни одного физического недостатка) - перья, как у райских птиц, на ногах - бордельные белые сапоги на высоких каблуках-шпильках. Каждый ящик с шампанским весил по моим прикидкам не меньше пятнадцати килограммов, но красотки терпели, потому что работали ради праздника, а шваль, ничтожества ради праздника готовы на любые жертвы. Проститутки загрузили ящики с шампанским в коляску, барин щедро наградил девок золотыми деньгами, девушки собрались обратно в бордель, но русский ухарь-купец задумался на миг, затем легко, подхватил продажных и швырнул рядом с леди.
  "Гуляю! За свои гуляю!" - под общий хохот и одобрительный гул толпы купец заорал, повалился к девкам, и шумная компания, потому что так им надо, потому что так разрекламировано в пособиях для ничтожеств, укатила со свистом и уханьем.
  В ад ничтожества едут! К сатане в логово, где гниль болот, сера и зубовный срежет греха и пороков. Проститутки погуляют, напьются вместе с леди и купцом, а завтра с больной головой пойдут на работу в бордель. Болезни, налоги, мор, голод, холод нищета преследуют этих людишек, а они кичатся собой, не понимают, насколько ничтожны по сравнению со мной и мне подобным людям Будущего. Я плюнул в сторону борделя, из которого купец увез девок и дорогущее шампанское, и тут взгляд мой остановился в витрине антикварной лавки. Старые часы-ходики с кукушкой пылились, казалось, с начала Времен! Побитые, слегка подкрашенные, они напомнили мне дом моей бабушки под Цюрихом. По ночам я вставал в туалет, шёл темными, потому что бабушка экономила электричество, комнатами. Хрип старых часов сопровождал меня, они незримо шли за мной следом, как борзая по кровавому следу. Часы видели, понимали, как трудно нам, выдающимся людям жить среди повседневной серости. Они ободряли меня стонами кукушки, и в кукушке я видел новый век Настоящих Людей. И сейчас, с верой в Правду, со знанием, что лучшая, но небольшая часть человечества, скоро избавится от дармоедов, лентяев, праздных похотников, наркоманов, психопатов и других ничтожеств, что в Мире останутся только мне подобные Люди Будущего, я, как самого себя, поцеловал стекло витрины антикварного магазина.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"