Аннотация: Конкретно. Реально. Без "сосков", "пенисов" и, тем более, ненормативной лексики.
По волнам моей сексуальности,
или откровения сорокалетней...
Моя сексуальная жизнь прошла по волновой, как, впрочем, говорят, происходит всё в этом самом нереальном из реальных миров.... Сначала она долго не двигалась, затем в один момент взвилась ввысь, достигнув апогея своей амплитуды и, продержавшись наверху совсем немного, опять рухнула почти до состояния минуса...
Элементарные азы сексуальности.
Очень-очень долго я оставалась девственной. И в прямом, и в переносном смысле. Чуть не до пятнадцати не сомневалась, что разрешу мужчине себя поцеловать только после брака. Это странно, так как будучи южанкой, была ранней и даже сладострастной. Физически (или лучше даже сказать физиологически) развивалась быстро, и к тринадцати имела в наличии все присущие женщине формы. Именно в это время ко мне стали приставать на улице молодые парни. Нет, не мальчики-ровесники... эти, пожалуй, ещё не интересовались моими бёдрами и появившейся грудью. А вот те, кто постарше... эти очень даже интересовались. И я нередко слышала: "Девушка, а, девушка... который сейчас час?" Но мой детский ум явно отставал от повзрослевшего тела. Было не понять, с какого бодуна эти мужчины в таком количестве интересуются временем? Я рассказала об этом маме и она, явно разозлившись, как я догадалась, на мужчин, объяснила, что все они хотят одного... Мама смутилась, не зная, видимо, как точнее определить предмет желаний мужчин, но, взяв себя в руки, сказала:
- Детка, сторонись этих дебилов. Не видят что ли, что ребёнок... Заведут тебя в подъезд и будут...
Мама опять напряглась. Нервничая, она теребила скатёрку на столе. Ей хотелось оградить дочь от того ужаса, который ожидал девочку в подъезде, но она не находила доступных детскому разуму слов, чтобы объяснить опасность.
Я поверила маме, так и не получив от неё вразумительного ответа, и стала шарахаться от подходивших ко мне дяденек, как чёрт от ладана. Но вскоре я узнала, что же делают они с непослушными девочками, затаскивая тех в подъезды. Однажды, придя домой, я из коридора услышала возбуждённые всхлипывания соседки тётки Галки.
- Вы представляете, этот маньяк завёл девочку... - говорила она взахлёб, - поставил её на колени... и ножик... одной рукой он держал нож около её горла... а другой засунул ей в рот... - голос тётки Галки затих, она будто стала говорить шёпотом и я уже не расслышала, что же этот тип засунул девочке в рот.
Не знаю почему, но мне стало невыносимо страшно. Я поняла, что попадать в руки к такому маньяку совсем не стоит. Зайдя в комнату, я увидела сидяющую за столом бабушку и тётку Галку напротив неё. Она перегнулась через стол, чуть не улегшись всей грудью на его поверхность, и тихо, но возбужденно объясняла подробности происшедшего в подъезде. Увидев меня, женщины растерялись и замолчали, но по моему виду было ясно, что я успела кое-что услышать.
- А девочке той сколько лет? - спросила бабушка, как ни в чём не бывало, решив продолжить разговор и тем самым не заострять моё внимание.
- Да молодая совсем... девятнадцать, что ли, - ответила тётка Галка, поглядывая на меня и усаживаясь на свой стул.
- Этому мерзавцу повезло, - сказала бабушка. - Если бы ей не было восемнадцати, то он получил бы по самое горло. За несовершеннолетних, знаете, сколько дают?
- Ничего, - отрезала соседка, - он и так влип дальше некуда. Вы слышали, что делают с насильниками в тюрьмах?
Моя бабушка не захотела знать, что же там такое с ними делают. Она быстро перевела тему и стала обсуждать с тёткой Галкой, куда более насущный вопрос о том, когда же, наконец, дадут горячую воду после летней профилактики, длившейся уже второй месяц.
Из обрывков услышанного в тот день, я сделала вывод, что меня должны бояться всякие маньяки, так как если что, за мои тринадцать они влипнут так, что никогда не отмоются. И когда в следующий раз ко мне подходил очередной желающий узнать время, я, сделав невинный вид, томно сообщала, что время я, конечно, сказать могу, но мне вообще-то тринадцать лет. На мужиков, надо сказать, это производило бешеное впечатление. Их смывало с моих глаз в мгновение ока.
Как потом по случаю выяснилось, никто из них не мог даже предположить, что я такая уж малолетка. А я была ею в полном смысле этого слова. Волна подъёма к пику сексуальной распущенности шла очень долго.
Первый поцелуй.
Когда я оканчивала школу и уже прекрасно знала, что именно могут "засунуть в рот" в подъезде, а некоторые девочки из нашего класса даже практиковали полученные знания о приёме "в рот" с молодыми парнями, я всё ещё оставалась не целованной. Мне было шестнадцать и я из привлекательной Лолиты превратилась в знойный цветок, ничем не отличавшийся от зрелой женщины. Максим, на класс старше меня, особенно настойчиво добивался проводить меня домой после школы, а я по-прежнему, хоть и уже с придыханием, отказывала ему. Однажды желание, пока ещё зачаточное, не определившееся в конкретные формы, победило страх. И я согласилась погулять с Максимом в городском саду.
С волнением явилась я на своё первое свидание, не зная куда деть глаза. Казалось, весь мир смотрит на меня. На меня и на Максима, торчащего у памятника Ленину, с пожухлым букетиком осенних цветов. Потом мы немного успокоились и даже, присев на лавку в парке, долго болтали и смеялись. Максим хотел казаться взрослым. Он принёс в сумке, переброшенной через плечо, бутылку вина и стаканы. Я выпила красной пахнущей жидкости и голова, и без того "пьяная", закружилась, как листья вокруг. Потом Максим предложил закурить. И я совсем осмелела. А что? Все курят... Сделав две затяжки, я закашлялась, из глаз выступили слёзы и я бросила сигарету в траву. К девяти часам стемнело, но нам не хотелось уходить. Подул холодный ветер и Максим накинул мне на плечи свой пиджак. Протянув руку, чтобы поправить пиджак на моём правом плече, он так и оставил её лежать на нём. Максим, видимо, боялся, что мне этот жест может не понравиться, и держал руку почти на весу. Но я сидела тихо. И он, решившись, прижался ко мне. В этот момент рванул дождь. Мы не заметили, как небо заволокло тучами. Во-первых, нам было не до неба. Во-вторых, не до туч. Ливень налетел неожиданно и хлестал с остервенением. Мы побежали к зданию городского клуба. Оно было достаточно помпезное, окруженное толстыми колоннами. Встав под козырёк около одной из колонн, мы обнялись, дрожа от волнения. Моё лицо прижалось к плечу Максима. Внутри полыхало огнём, хотя стоял октябрь и даже в наших тёплых южных краях вечерами было достаточно прохладно. Я подняла глаза и посмотрела на парня. Он словно ждал сигнала... увидев в моём взгляде желание, смело потянулся губами. В этот момент желание быть поцелованной перекрылось пониманием непристойности этого события (во всяком случае в моём понимании) и я..., сбросив пиджак, опрометью побежала по улице, несмотря на хлещущие струи дождя.
Не отличаясь спортивностью, на этот раз я бежала так быстро, что Максим догнал меня только в подъезде. Он совершенно не мог понять, почему во мне вдруг наступила такая перемена. Ворвавшись в подъезд следом за мной, он, задыхаясь, спросил: "Почему? Почему ты убежала? Что я сделал?" Я смотрела на него обезумевшими глазами. Сердце колотилось от возбуждения, накатившего от близости с мальчиком. От желания быть поцелованной тело зудело, а вестибулярный аппарат качал меня на волнах. Я шатнулась и упала. Напряжение бурлившего во мне возбуждения, не получившего разрядки, вырубило сознание. Максим был в шоке. Он позвонил в двери и помог маме, когда та вышла, внести меня в квартиру.
Очнувшись, я нашла себя в кровати. Голова трещала, спазмы давили на коробку, обещая её разорвать в клочья. Я лежала тупо глядя в одну точку на ковре, висевшем на стене. В лесной чаще красовались медведи. В глазу одного из них едва различалось белое пятнышко. Оно выделялось на фоне почти чёрного полотна. И я смотрела и смотрела на эту белую точку. Мне было невдомёк, что тело моё стало женским не только в виде округлившихся форм. Оно требовало ласк, касаний мужских рук, выплеска энергии. Но воспитание не позволяло свершить необходимые выросшему телу действия. Конечно, я понимала, что до свадьбы вряд ли дотяну. Но разрешить себя поцеловать тогда было выше моих сил...
Несмотря на мой глупый поступок в тот вечер, Максим продолжал настаивать на наших встречах. В своих вечерних грёзах я желала повторения... но отказывала и отказывала ему, стоило Максиму подойти ко мне в школе. Я придумывала отговорки, не желая его потерять окончательно. Находила причины, почему не могу с ним погулять. То кошку нужно было вести к врачу. То посидеть с соседкиной девочкой. Время от времени, он, теряя надежду, переставал подходить, и тогда меня охватывало волнение. Казалось, всё кончено. А это было глупо и обидно. Он нравился мне. Почти каждый вечер перед сном я видела его губы, которые едва не коснулись тогда моего лица. Хотелось почувствовать, что же будет, когда они, наконец, коснутся... но когда он снова подходил и спрашивал, есть ли у меня время погулять, я снова отвечала, что времени нет. Вряд ли кто-то поверит, но эта борьба и мучения протянулись целый год. Целый бесконечно длинный год пришлось созревшему телу страдать, доказывая глупой голове, что ждать свадьбы с поцелуями неразумно. Ладно, секс... и всякое прочее. Об этом не было и речи. Но поцеловаться вполне можно. Ведь так хочется.
Дорвавшись до рта...
Когда Максим окончил школу и исчез из моей жизни, я поняла, что потеряла его окончательно... Однажды я позвонила ему сама. Пролепетав что-то о каком-то учебнике, который мне был обязательно нужен, я сделала паузу, готовая бросить трубку, но услышала голос Максима:
- Когда и где?
- Сейчас... под Лениным, - ответила я.
Через полчаса мы, взявшись за руки, уже шли на нашу скамейку. В этот вечер мы не пили вино, не курили, и даже не разговаривали. Мы просто, вцепившись друг в друга, целовались. Целовались бесконечно долго. Забыв о времени. О том, что нас дома ждут и волнуются. Мы впивались друг в друга и сидели, присосавшись, как пиявки один в другого, столько, на сколько хватало сил и дыхания. Затем, на мгновение отстранившись, смотрели друг другу в глаза и кидались с новой силой... мы были одержимы бешеной страстью. Наваждением, делавшим из нас ничего не соображающих роботов. Максим, как потом я узнала, имел опыт другого общения с девушками. В свои восемнадцать он был вполне зрелым юношей, требующим большего, чем могла предложить ему я. Много позже я узнала, что его близкий друг по институту, подробно знающий эту любовную эпопею, с издевкой говорил Максиму, что тот страдает склонностью к мазохизму.
- Это же надо так издеваться над собой! - удивлялся друг. - Мало девок, что ли...
Максим без труда находил женское тело для удовлетворения своих мужских потребностей, но продолжал желать меня. Возможно, я была ему так необходима, как птица счастья, за которой гонишься, но не можешь поймать. Кто знает, может быть, получив от меня всё, чего он хотел, Максим потерял бы ко мне интерес. Также, как он терял его ко всем другим... А, может, ему и правда доставляло удовольствие мучиться.
Максим вёл двойную жизнь. Он любил и жаждал меня. А занимался сексом с другими. С теми, кто не отказывал ему. Мы встречались с ним уже не только в парке. Иногда мы проводили вечера напролёт в его комнате. Мы целовались, ласкали друг друга, обнимаясь и прижимаясь один к другому. Возбуждали друг друга до умопомрачения, но... своих дальнейших позиций я не сдавала. Первый поцелуй дался мне необычайно тяжело. Пришлось выстрадать его в течение года. О дальнейших шагах в сторону развития наших сексуальных, если можно было их так назвать, отношений с Максимом не было и речи. Возбудившись после встречи со мной, он шёл удовлетворить свою плоть к своим более сговорчивым знакомым. А я... я шла домой и проводила ночи, горя пламенем нереализованного желания.
Неизвестно чем бы это всё закончилось... возможно, я вышла бы замуж за Максима, который только и ждал того момента, когда мне должно было исполниться восемнадцать, чтобы у нас приняли документы в ЗАГС. Я не собиралась сдавать свои бастионы, хотя сама страдала не меньше Максима. Но все его попытки засунуть руку под юбку или снять с меня лифчик, пресекались на корню. Мы целовались, водили руками друг по другу поверх одежды. Максим целовал не только мои губы, щёки и шею, но и руки. Иногда он поднимал рубашку и целовал живот. Казалось ещё чуть-чуть и я не вынесу... но стоило ему поднять рубашку чуть выше, подобраться к нижним границам моей груди, как я приходила в себя. Я, конечно, не убегала, как в первый раз, тогда... около колонн. Но прытко вскакивала с дивана, вся трясясь - одновременно от возбуждения и желания и страха совершить что-то предосудительное.
Всё оказалось так просто.
Однажды, когда я уже окончила школу и поступила учиться в институт, мы отмечали седьмое ноября. Группа у нас была очень весёлая и дружная. Мы залезли через окно школы, где работал ночным сторожем наш сокурсник. Оккупировали пионерскую комнату и бодро раскупоривали принесённые бутылки. Играл магнитофон, разрывая ночную тишину аккордами гитары и хрипами Высоцкого. Через окно всё время приходило пополнение. Ребята приводили каких-то девчонок, девчонки тащили за собой каких-то парней. Максим уехал на праздники проведать бабушку и я была без кавалера.
- Как жалко, что нет Максима... - думала я время от времени.
Через пару часов наше веселье достигло пика. Мы танцевали, повиснув на плечах кавалеров. Кто кому достался... Потом менялись и танцевали дальше. Потом откупоривали новые бутылки. Провозглашали тосты. И снова танцевали. Высоцкий давно сменился Джо Дассеном, потом ещё кем-то душераздирающим. И мы прижимались к нашим партнёрам всё теснее и теснее. Кто-то запалил сигарету, которую, затянувшись один раз, передавали по кругу. Я тоже вдохнула аромат травы... и почти совсем потеряла ощущение реальности. Максим отошёл на второй план. О нём я больше не вспоминала.
- Иди сюда, детка... - услышала я сквозь пелену, застилавшую мои глаза и уши.
Я послушно потянулась за парнем, имени которого не помнила. Он был невысоким и крепким. Улыбаясь, я шла по коридору, ведомая им. Ноги непослушно ступали, проваливаясь в вату. Казалось, что это сон. Наконец, он завёл меня в пустой и тёмный класс. Только одинокий фонарь, болтающийся за окном, освещал помещение. Парень накинулся на меня, страстно рассыпая поцелуи. Он навалился всем телом, не давая вздохнуть. Спиной я почувствовала опору. Это была твёрдая, крашеная парта, которую я ощутила оперевшись на неё руками. Парень подсадил меня и раздвинул мои ноги в стороны. Я с ужасом наблюдала за его действиями, не в силах не только сопротивляться, но даже издать хоть какой-то звук. Моё сознание слегка просветлело, и я стала отталкивать уже расстёгивающего брюки парня. Но он был много сильнее меня и мои толчки в его плечо, скорее походили на борьбу муравья со слоном. Он не обращал внимания на моё сопротивление.
- Сейчас, сейчас, - говорил он, возясь со штанами. Парень словно оправдывался, что всё происходит так медленно. Словно желал подбодрить меня, упросить потерпеть немного, пока он замешкался с молнией на брюках.
- Не надо... - пробормотала я, но мои слова, как и движения, остались не услышанными, повиснув в воздухе.
Парень не снял с меня ни колготки, ни трусики. Он лихорадочно рванул двумя толстыми пальцами тонкий капрон, который с лёгкостью треснул, образовав дыру между ног. Затем сдвинул полоску трусиков прикрывающую вход в сторону и врезался в меня, словно в агонии... всё произошло в мгновение быстро. Это уже потом я припомнила, что же случилось в этом классе... Снимая дома с себя порванные колготки и окровавленные трусики, я восстановила всю сцену. А тогда казалось, всё заняло секунду, не больше. Парень дёрнулся несколько раз. Что-то затрещало, как прорванные перед этим колготки. Затем он издал короткий рёв раненого зверя, и всё закончилось. Когда парень увидел на себе кровь, протрезвел.
- Ты была девушкой? - он не мог поверить в такое. Середина восьмидесятых. Мне восемнадцать. И девушка...
Я ничего не ответила, оттолкнув его более сильно, и, всхлипывая, вышла из комнаты.
Парень побежал за мной, что-то объясняя.
- Не волнуйся, - сказала я, не взглянув на него, - мне уже восемнадцать. И вообще... я заявлять не собираюсь. И в ЗАГС не поведу...
Дома я долго не могла заснуть. Алкоголь и сигаретный дурман выветрился напрочь. Меня мучили мысли... почему я так долго страдала, мучила и себя, и Максима... ради чего? Ради какого-то фантома порядочности. Неужели теперь, когда я лишилась самого ценного на свете, своей девственности, я стала грязнее? Порочнее? Развязнее? Что изменилось во мне? Да, ничего! Так казалось мне тогда.
Сорванная с тормозов.
Разрыв с Максимом произошёл как-то обыденно. Не он бросил меня, узнав, что произошло на вечеринке. Максима бросила я сама. С потерей девственности я потеряла себя. Потеряла ту, которая была зажата в кулак. Я действительно изменилась. С меня словно сорвали покров. Спустили тормоза, отпустив ручник. Из царевны несмеяны я превратилась в... живую женщину с буйными желаниями. С глаз сошёл туман. Я вдруг увидела мужчин. И они мне определённо нравились.
Я ехала в автобусе и жадно рассматривала парней. У блондина, сидящего на последнем сиденье, меня привлекли губы. Парень читал какие-то конспекты, внимательно вперив взгляд в тетрадку и шевелил губами, видимо, повторяя прочитанное. Я подумала, как должно быть сладко целовать его. Даже представила вкус его губ. Они были сладкими. Без запаха табака. Этот юнец не курит, - почему-то была уверена я.
В конце автобуса, у торцевого окна стояла парочка. Они хохотали, будто их кто-то щекотал. Девица извивалась всем своим тонким телом, изгибаясь пополам. А длинный парень в джинсах пытался удержать её, чтобы она не рухнула окончательно. Я рассмотрела лицо хохотуна, затем опустила глаза ниже и увидела, что молния на его штанах вот-вот разорвётся. Брюки разрывало растущее в них существо. Видимо, уже не в силах унять возбуждение, парень тёр набухший ком, прямо через плотную джинсовую ткань. Мои мысли заработали уже в другом направлении. Я забыла о губах блондина и переключилась на восставшее естество парня в джинсах. "Ничего себе!" - восхитилась я, представив размеры содержимого. "Раскрыть бы сейчас "молнию", вот бы была картина", - размышляла я, без всякого налёта стеснения.
Я смотрела на мужчин с широко открытыми глазами, желая их целовать, трогать руками, ласкать их тело. Они видели это и легко шли мне в руки. На вечеринках, которые происходили всё чаще и чаще, то в старой школе, когда у сокурсника была ночная смена или в стенах родного общежития, мы уединялась почти каждый раз с кем-то из новеньких, чтобы усладить свои полыхающие молодые страсти.
- Ты помнишь, в прошлый раз был такой чернявый... - спрашивала меня однокурсница Зойка, - ну, помнишь? Рекомендую. Очень неплохой субъект...
Мы ржали, но запоминали того, кого рекомендовала Зойка. Она знала толк и плохого посоветовать не могла. Чернявый, пришедший в следующий раз, тут же был охвачен мною и отведён в комнату, где на соседней кровати уже кто-то получал свою долю плотского удовольствия. Рекомендованный Зойкой чернявый разочаровал меня. Он же взвивался от возбуждения, всё время повторяя: "Ну и девки... ну даёте...и откуда вы в одной группе собрались... такие классные".
- Ладно, не бубни, - отмывалась потом Зойка. - Ты попробуй Генку. Того, который был с Женькой в последний раз. У него такие шары под кожей...
- Под какой ещё кожей? - обалдело спрашивали мы Зойку, знатока всяких прибамбасов и она терпеливо, как несмышлёнышам, втолковывала нам, что знала.
Эх, Зоя, кому давала стоя? Да кому она только не давала? И стоя, и сидя, и на очке общежитского туалета, и в купе платцкартного поезда... Мы словно взбесились. Всё вертелось как в калейдоскопе - тела, ощущения... Фейерверк сознания и бессознательного.
Максим исчез из моей жизни. Он жил своей. Тоже не сильно благоденственной. Мы, каждый по своему, познавали мир параллельно один другому. И наши параллели никогда не пересеклись. Нежелание отдаться, наконец, тому, кто этого заслужил больше других, объяснялось страхом разочароваться в нём. Максим остался моей чистой и красивой песней. Позже я поняла, что не любила его. Любить, не занимаясь сексом, невозможно. Гулять, держась за ручку, можно только влюбившись. Но влюблённость и любовь две большие разницы, как принято говорить в Одессе.
По пути к апогею.
Моя сексуальность нарастала с бешеной силой. Если сначала меня занимала смена партнёров, в желании познать их разнообразность, то позже... стало не хватать обычной смены тела. В большей или меньшей степени все они были одинаковы. Почти все хотели получить. Но никто не желал давать. Может, они не знали, что нужно не только брать. Может, их никто не научил, что нужно и давать... А, может, обилие женщин, готовых дать сексуальные удовольствия, не ожидая ничего взамен, расслабили мужчин. Как бы то ни было, но сам половой акт состоял в основном из движений тела туда-сюда, в результате чего мужчины получали море удовольствия, а женщины... получали лишь то, на что была рассчитана их собственная природа.
Разница в мужчинах была в основном в длине акта, который они предлагали, и величине их детородного органа, рассматривать который стало неинтересно после пятого или шестого. Одни делали своё дело быстро, другие возились часами. Но и тут разница была не большой. Ибо те, которые кончали на счёт "раз", обычно могли тут же начинать сначала. В итоге акт длился, хоть и с перерывами, но также долго, как и с долгоиграющими. Постепенно интерес к новшествам чисто технического характера стал пропадать, требовались не новые тела, а новые ощущения.
Таким ощущением наградил меня Толик, моряк дальнего плавания. В те годы, когда у нас в стране секса не было, он ходил за моря и океаны и, видимо, в сексуально развитых странах прошёл курс предварительной подготовки. Мы познакомились на улице. Он был высоким и плотным. С порочной улыбкой на лице. Западная цивилизация, едва коснувшись его в минуты зарубежных стоянок, всё же давала о себе знать. Толик приехал навестить знакомых в мой, далеко не портовый, город. Жил он в центральной гостинице, куда мы, не сговариваясь, отправились после пары выпитых коктейлей в баре на Садовой. Похотливый взгляд Толика, прельстивший меня, да разбухшие до предела джинсы, привлекли мой интерес к моряку. Но ничего нового для себя я не ожидала. И напрасно. Толик оказался первым русским мужчиной, поцеловавшим меня не в рот. Когда он сделал это, предварительно долго рассматривая и восхищаясь губами, о красоте которых я даже не задумывалась до этого... я взорвалась так, что, придя в себя, собирала своё сознание по частям. Оно рассыпалось по комнате и висело на вешалке у входа, съезжало со стола, норовя грохнуться об опол, валялось под кроватью, растекшись под ногами. Зачаровано глядя на Толика онемевшими глазами, я осознавала, что теперь мне жить будет сложнее. Без такого поцелуя получать удовольствие станет невозможно. Толик уехал из города. Ушёл в плавание. Он звонил пару раз. И я умоляла его приехать. Он обещал. Но не приехал. И я пошла дальше.
В комнатах общежития стояло по три, а то и четыре кровати. В наши доисторические советские времена двуспальных номеров почти не существовало. Во время очередной вечеринки мы отправлялись в такую комнату и резвились на одном из пустых плацдармов. На соседней койке обычно тоже кто-то копошился и стонал. Как-то, находясь в мыле и пене, практически отсутствуя на земле, не ощущая ни времени, ни места... я почувствовала, как по глазам резануло. Зойка включила свет. Она стояла, держа руку на выключателе, в костюме Евы и с сигаретой в руке:
- Чёрт, куда подевалась пепельница? - спросила она, щурясь.
На мгновение мы застыли в нелепых позах. Треск и шорохи, идущие от других кроватей, прекратились одновременно с нашими. Я перевела взгляд на кровать у противоположной стены. Там лежали друг на друге и смотрели на меня Ирка и Костя из параллельной группы. "Интересно, как Ирка оказалась под Костей, - промелькнуло в голове. - Он же недотрога. Уж не ради ли того, чтобы показать Костика в койке, Зойка и включила свет... Вот шалава..."
Все рассматривали друг друга. Возникла немая сцена.
- А что, ребята, слабо при свете? - вдруг спросила Зойка. К ней подошёл её уже заскучавший кавалер. Я не могла отвести от него глаз, потому что его полуэрегированное хозяйство напомнило мне орган коня в период охоты за кобылицей. Парень видел, произведённое впечатление и не стал прикрываться. Да и вряд ли чем-то можно прикрыть всё это... Жеребец, стоя рядом с Зайкой, лишь поцеловал её в плечико и потянул за руку к койке.
С тех пор наши оргии происходили при свете. Мы перестали стесняться показывать друг другу не только свои голые тела, но и то, что мы с ними делали в беспамятстве. Потом кто-то предложил сдвинуть кровати. Но эта идея оказалась неудачной, так как края кроватей врезались в спины и не давали двигаться по всей территории без ущерба для собственной задницы. В конце концов, их просто разобрали и комната превратилась в один большой тюфяк, называемый сексодромом.
Окончив институт, я устроилась работать в тихую контору, где почти не было мужчин. Но они откуда-то брались в моей жизни. Как грибы после дождя. Сначала появился сосед. Он зашёл за солью. И мы долго обсуждали проблемы шовинизма в нашей стране. В конце концов, для снятия стресса из-за разгоревшейся дискуссии, сосед решил показать мне приёмы тайского массажа. В тот вечер он остался без ужина.
Потом в моём послужном списке появился таксист. Я махнула рукой и остановила жёлто-говённую "Волгу" с зелёным огоньком. "Свободен?" - спросила я. Он оказался вообще-то занятым. То есть женатым. Но мы стали встречаться с таксистом в свободное от жены, рабочее время. Я выходила на угол и вваливалась в идущую мимо меня, слегка притормаживающую, машину. Мой личный таксист развивал скорость и мы летели за город, теряя сознание на ходу. Секс в машине оказался очень оправданным. Габариты салона ограничивали движения. Но ровно на столько, на сколько это требовалось. Руками можно было упереться в боковины машины, а ноги как раз врезались в потолок, давая телу необходимую опору.
Как-то забравшись, как всегда, в заросли кустарника, и устроив машину так, чтобы её не было видно со стороны, мы начали раздевать друг друга, передавая из рук в руки бутылку с портвейном. С меня уже была почти снята рубашка, а у парня расстёгнуты брюки. Он вытащил свою гордость, предъявив готовность номер один. И в этот момент нас осветили яркие лучи прожектора. Потом выяснилось, что это был всего лишь фонарик, но он бил с остервенением в глаза, не давая понять, что происходит. Когда фонарик отвели в сторону, в окне показалась красная физиономия с толстым носом и фуражкой на затылке. Это был мент. Дверь машины распахнули и нас вытащили на природу. Рядом стоял милицейский ВАЗик и около него крутилась ещё парочка парней в форме. Честно сказать, я была уже на пути к апогею своей сексуальности. И не только не испугалась этой встречи. Наоборот... "Не станут же эти ребята сейчас меня трахать?" - подумала я, скорее с интересом, чем со страхом.
Но ничего такого не произошло. Они просто хотели получить живые "бабки". Припугнув, что сообщат таксисту в парк, они вымогали на пиво. Поняв, что мне ничто не грозит - ни насилие, ни удовольствие... я отошла в сторону и застегнула блузку, пока мой таксист торговался по поводу суммы откупной.
Первая любовь.
Первая любовь случилась со мной, когда мне исполнилось тридцать. К этому периоду я отношу достижение апогея амплитуды моей сексуальности. За плечами был Толик и другие, появившиеся после него. Готовые довести тебя до безумия... были оргии в общей комнате общежития, с ощущением одновременного удовольствия от нескольких партнёров. Было всё. И, казалось, ничто больше не удивит, не обрадует меня. Но тут я встретила его. Бывший спортсмен, накачанный и красивый. С мужской фигурой и мужественными жестами. Он умел дарить цветы и водить в ресторан. С мужским тембром голоса, от которого по телу пробегала волна возбуждения. С зычным и возбуждающим именем Серж.
За цветами и ресторанами последовала постель. Неимоверно страстная, о какой можно только мечтать. С поцелуями в рот и в губы. С криками и стонами. С взрывами души и спермы. В нём было всё, от чего можно было кончать непрерывно. Но между нами стояла... его бывшая жена. Во время неистовых плясок на кровати, он мог вдруг остановиться и совершенно спокойно, подавленно запричитать: "Наташа, Наташа, господи... извини, я снова вспомнил её. Не могу... прости!"
Он вставал и шёл к окну. Курил сигарету за сигаретой. А я тихо лежала и ждала. Когда он успокоится и вернётся ко мне. Я не имела права на ревность. Она была его женой. И, хотя они развелись, оставалась для него главной в жизни. Я понимала и не претендовала занять её место. Всему своё время... Тем более, что в перерывах своих страданий о бывшей Наташе, он исполнял всё с таким рвением, умением и потенцией, которых хватило бы на нескольких человек. Точно также, как когда-то в далёкой молодости я ждала целый год, когда смогу пересилить воспитанные во мне и всосанные с молоком матери запреты, и впервые поцеловаться с мальчиком, так и теперь целый год я мучилась, прежде чем он перестал меня называть Наташей и прерывать наши ласки в самый ответственный момент. Это было больно. Физически больно. Не говоря уже о морали и душе. Они избивались и насиловались ежедневно. Серж ласково гладил меня своей огромной шершавой ладонью, проводил кончиком пальца по груди, трогал за места, которые оказывались нервными окончаниями, от чего я вздрагивала, будто меня слегка ударило током... и грудным баритоном тихо говорил мне в ушко: "Сейчас я опущу руку...". Во мне всё обрывалось и я была готова вот-вот отключиться. Вдруг он шептал: "Наташа... Наташа" и я получала холодную оплеуху. В самое нутро. По всем эрогенным зонам. Так, что они теряли, успевшее подняться до космических высот возбуждение, и превращались в куски льда. Год мучений тогда... год сейчас. Это нужно было кому-то для равновесия. Кому только?
Через год вся эта фантасмагория окончилась в мою пользу. Во всяком случае, мне показалось так. Я любила его. Именно не влюблена. А любила. Мне хотелось иметь его рядом с собой постоянно. С его руками, от которых сжималось всё внутри, стоило о них подумать, с его голосом, который возбуждал, стоило его услышать. Мне больше не хотелось никого. Я сделала свой выбор. Серж вмещал в себе всё то, что я испытала раньше со всеми вместе взятыми моими мужчинами. Он один доставлял больше удовольствия, чем все они, прошедшие мимо меня, сквозь меня, рядом со мной. И я обезумела от этой любви. Любви плоти и наслаждения. Любви тела и души. Мы поженились...
Месть за прожитое.
Первое время секс с мужем был фейерверком. Но очень быстро страсти утихли. Серж стал совершенно пустым. Он не желал меня. Не желал никого. В нём как бы всё перегорело. Нет, с его потенцией ничего не случилось. Его мужское естество вставало с неизменным успехом по утрам и вечерам. Оно хотело. Оно... но не Серж. И у меня начался новый период. Период борьбы за сладкие ощущения в постели.
- Ты не любишь меня? - спрашивала я Сержа, отчаявшись.
- Люблю... - отвечал он, искренне глядя мне в глаза.
- Но почему... почему не хочешь? - стеснялась я своего бездонного желания.
- Хочу-хочу, - с готовностью откликался Серж, - но потом... не сейчас. Хорошо?
Мы лежали в кровати, и я гладила его по животу. Он, слегка кривясь, терпел какое-то время. Но когда я опускалась ниже и касалась волосков на его лобке, он убирал мою руку.
- Дай, дочитать, - говорил он, хрустя газетными листками.
Иногда он не убирал мою руку и давал ей удовлетворить его почти всегда готовый к этому орган. Иногда... переворачивал меня на живот и...
Годами я находилась в перманентом возбуждении. Сексуальный потенциал, накопившийся во мне за десять лет до знакомства с Сержем, удесятерённый силой жажды его самого и тем сексом, которым мы занимались до брака, теперь находился в состоянии постоянного желания, не имея ни малейшей возможности удовлетвориться хоть на десятую часть. Моё разъярённое естество бунтовало, вырываясь на волю в виде слёз и истерик. Судьба словно наказывала меня, считая, что я уже испытала так много, что теперь бы нужно и попоститься.
Ещё через пару лет от постоянной неудовлетворённости, при находящемся рядом раздражителе, усугубляющем мои мучения, я в конце концов взорвалась. Взорвалась не выходом эмоций. Не всплесками оргазмирующего тела. А истерическими криками, раздирающими душу. В припадке желания я упала на пол. Голова билась о ледяной кафель, глаза закатились, норовя выпасть из глазниц. Горло драл рёв, разрывая голосовые связки. Внизу живота спазмы вырывали матку, одновременно с ударами раскаленных шаров в виски. Очнувшись, я почувствовала себя опустошённой. Тело болело, но внутри ощущался холод и пустота.
С тех пор я больше не хочу мужа. Меня не возбуждают картинки из порно журналов, если вдруг попадаются мне на глаза. Меня не трогают рассказы о чьих-то приключениях. Даже тело Сержа не волнует больше. Я перестала следить за собой. Белые виски не закрашиваю. Растолстела. Как выяснилось, из-за сорвавшегося с цепи обмена веществ и гормональных расстройств.
- Что вы хотите? - вопрошает врач. - Скоро сорок...
И я соглашаюсь. Жизнь прошла... чего ещё ждать? Волна моей сексуальности упала до минуса. Я превратилась в кусок мяса, испытывающий лишь желание есть и пить.
Серж продолжает лежать рядом со мной с невозмутимым видом. Я больше не глажу его по животу, не удовлетворяю его, ставшие редкими, скромные желания с помощью руки. Он делает это сам... Если вдруг его естество восстаёт, он опускает руку ... я вижу краешком глаза, как он под одеялом наяривает пальцами. Эти движения не мешают мне ничуть, тем более, что продолжаются всего пару минут. В нашем доме воцарился покой.