Кажется, она все-таки задремала. Сказывалось напряжение последних дней. Стоило ей присесть и привалиться спиной к стволу кофейного дерева, почувствовать его мягкую прохладу, как глаза сами собой закрылись, и она провалилась в темный колодец сна. Окружающий мир со всеми его звуками, запахами и тревогами вдруг отступил в сторону и исчез, уступив место безграничному нигде. В нем она парила невесомая и свободная, безмятежная и чистая, такая, какой должно быть была когда-то давно, в самом начале жизни. Летала, пока не столкнулась с чем-то большим и непреодолимым. С чем-то, что нельзя увидеть или потрогать, но от чего волоски на руках и затылке сами собой встали дыбом, а полет вдруг превратился в падение.
Эйо вынырнула из короткого забытья, точно пловец, не рассчитавший запас воздуха: задыхающаяся и испуганная. В голове пульсировала одна мысль: Гумало! Гумало! Гумало! Инстинктивно она еще крепче прижала к себе сына, прикрыв его своим телом. Огляделась в поисках опасности, однако вокруг все было спокойно. Пахло нагретой солнцем землей, весенним ветром и утренней безмятежностью. Облегченно выдохнув, Эйо перевела взгляд на малыша. Маленький Гумало, гордость и одновременно причина всех ее волнений, тихо посапывал, свернувшись клубочком на руках у матери. Он только что перекусил и сейчас спал. Веки его слегка трепетали, кулачки то и дело сжимались. Иногда он вдруг крупно вздрагивал и брыкал ножкой. Путешествие по стране грез шло полным ходом. Эйо легко, чтобы не разбудить, погладила своего первенца по головке, поцеловала в лобик. Гумало хныкнул, заворочался, но не проснулся. Как она мечтала, чтобы он вот так уснул и дал ей, наконец, отдохнуть. Последние дни малыш только и делал, что куксился и плакал, до предела измотав этим свою мать. Он даже не брал грудь, все время вырывался и никак не хотел успокаиваться. При этом стоило выпустить его из рук, как он тут же принимался верещать. Причем так громко и пронзительно, что ему позавидовал бы любой кабан-бородавочник, охваченный любовной лихорадкой. Эйо чувствовала, что с сыном что-то не так. Что-то беспокоило малыша, но она никак не могла взять в толк - что? А сам Гумало, конечно, рассказать не мог. Возможно, будь у нее чуть больше опыта...
На третьи сутки бесконечного крика она, в конце концов, не выдержала. Запеленала младенца в подходящих размеров простынь, подвесила его себе за спину и отправилась на другой конец деревни, к одиноко стоящей хижине. В другое время Эйо ни за что не отважилась бы на такой поступок, но ребенок все никак не унимался, а значит, выхода не было.
Перед самой хижиной Эйо остановилась. Она, чье имя означало - радость, никакой радости сейчас не испытывала. Наоборот, сердце так и норовило выпрыгнуть из груди, в голове стучали тамтамы, отбивая ритм праздника сбора урожая, а в горле застрял противный, шершавый ком. Но отступать было некуда, поэтому нетвердой рукой она отодвинула закрывающую вход циновку и с головой нырнула в темный омут жилища местной знахарки.
Большая Идж была здесь. По своему обыкновению сидела на расстеленной возле потухшего очага коровьей шкуре. Рядом лежала связка листьев каты от которой старуха время от времени отщипывала кусочки и отправляла их себе в рот. Челюсти ее медленно двигались. Глаза были закрыты.
Эйо осторожно опустилась на земляной пол. Сейчас она старалась двигаться и дышать как можно меньше, думать, как можно тише, чтобы своими громкими мыслями случайно не потревожить покой ведуньи. Гумало за ее спиной тоже затих, затаился, видимо почувствовав важность момента, а может, уловив состояние матери. Так они и сидели: Большая Идж, монотонно пережевывающая листья каты, и юная испуганная мама с ребенком.
Забросив в рот очередную порцию наркотика, колдунья вдруг разлепила губы и, по-прежнему не открывая глаз, выдавила: "Шупы", что, судя по всему, должно было означать - "Зубы".
Все в племени, в том числе и Эйо, давно привыкли к тому, что старуха-знахарка не выговаривает половину букв. Приноровились к этому и даже научились понимать. Но вот к чему привыкнуть не смогли так это к скупости ее речи. Возникало ощущение, что ведунья точно знает, сколько слов ей отмеряно произнести в этой жизни, и когда-то уже сильно потратившись, сейчас попросту экономит. Вот и теперь. "Зубы, - подумала Эйо. - что бы это могло значить?.. Сожаление о том, чего давно нет?.. Или плата, которую ей, Эйо, предстоит заплатить за совет?.. А может что-то еще?..". Девушка совсем растерялась.
Будто услышав ее замешательство Большая Идж открыла один глаз. Тот, что еще видел - правый. Эйо знала, что левое око ведуньи поражено какой-то страшной болезнью и видеть им она не может. Остро зыркнула и расщедрилась: "Шупы итут". Немного помолчала и выдала еще: "Коа. Шанпиа. Шефать. Помошет". Произнеся столь длинную речь, укравшую у нее самое малое неделю жизни, знахарка устало прикрыла глаз и вернулась к своему любимому занятию - продолжила жевать листья каты. Эйо поняла: больше ждать нечего. Быстро вскочила, пролепетала слова благодарности и опрометью выскочила вон из хижины.
Вся обратную дорогу, пока ноги несли ее к дому, она пыталась унять клацающие от пережитого страха зубы и одновременно расшифровать услышанное. Выходило что-то вроде: "Зубы идут. Кора. Шанбия. Жевать. Поможет". И только уже оказавшись под защитой родных стен, она смогла, наконец, осмыслить то, что сказала ей Большая Ти. У Гумало резались зубки, вот почему он вел себя так беспокойно. Эйо в очередной раз отругала себя: могла бы и сама догадаться, это ведь так просто. Будь она умнее или хотя бы чуточку опытнее, не пришлось бы тогда идти к ведунье, а потом унимать трясущиеся от ужаса пальцы. Да и малыш, ее бедный Гумало, не испытал бы столько страданий. Должно быть ему было очень больно, раз уж он так упорно отказывался от еды и сна. Эйо глубоко вздохнула: "Все теперь будет хорошо!". Она поцеловала сынишку в нахмуренный лобик: "Все будет хорошо!". Потом взяла корзину и отправилась добывать кору шанбии.
Племя хамеров, в котором родилась и выросла Эйо, издревле использовало шанбию для своих повседневных нужд. В основном в дело шли плоды этого дерева. Все девчонки, а потом и девушки знали, что если взять несколько темно-коричневых продолговатых плодов, растереть их и смешать в определенной пропорции с козьим сливочным маслом, потом добавить туда сок сахарного тростника по вкусу, то получится вязкая кашица, вполне годная к употреблению. Сладкая, она радует язык и веселит душу, а детей так вообще сводит с ума. Те могут есть ее не переставая. Однако молодые хамерки, и в том числе Эйо, использовали ее несколько по-другому. Они промазывали ею свои волосы и наносили на лицо и шею. Кожа после таких процедур становилась необычайно мягкой, нежной. Волосы делались крепкими и при этом вкусно пахли.
Конечно, Большая Идж давно уже не делала маски из плодов шанбии. В этом Эйо была уверена. Время ведуньи заканчивалось и единственное на что ее еще хватало, так это перетирать листья каты. Ну и давать мудрые советы, конечно. Например, такой: когда у ребенка режутся зубки, и он капризничает, ему нужно дать пожевать кору дерева шанбия. Это поможет. Эйо еще раз упрекнула себя за глупость.
Что ж, знахарка оказалась права. Стоило Гумало заполучить кусочек твердой и шершавой, точно наждак, коры, как он тут же вцепился в него и замолчал. Кончилась ночь, в деревню пришел новый день, а ребенок и не думал капризничать. Спокойно дожевывал очередную корочку и выглядел при этом вполне счастливым. Закономерно счастливой чувствовала себя и Эйо. Скоро, однако, собранная ею кора закончилась и юная хамерка вынуждена была отправиться за новой порцией. Здесь на полдороге ее и сморил сон.
Она еще раз поцеловала своего первенца в лоб. Малыш продолжал сладко спать. Тогда она тихонько разжала ему ротик и внимательно его осмотрела. Отряхнула прилипшие древесные крошки. Не доверяя зрению, сунула палец и провела им по нижней десне. Ничего. Ровная, гладкая поверхность, обтянутая кожей цвета речной глины. С замиранием сердца хамерка прикоснулась к верхней десне. Провела вдоль нее. Что-то почувствовала. Обмирая от страха и еще не веря себе, провела снова... еще раз...
Вой, вырвавшийся затем из ее горла, не имел ничего общего со звуками, которые способно воспроизвести человеческое горло.
Левый глаз никуда не годился. Выглядел как-то противоестественно. Мало того что он сильно косил, так еще и практически вываливался из глазницы. Не помещался в ней. Как будто раньше он принадлежал другому телу, и лишь волей некоего злого гения был помещен в это, новое, значительно меньшее по размеру. Глазное яблоко так сильно выпячивалось вперед, что оставалось не понятно, как оно вообще держится. Казалось, наклони его нынешний обладатель голову вниз - глаз выпадет и упругим резиновым мячиком поскачет по земле, дико вращая зрачком и тошнотворно чавкая.
Шаман раздраженно покачал головой. Тяжелый вздох колыхнул его грудь. Глубокая морщина залегла на лбу. Он поднялся, кряхтя и постанывая от натуги. Колени с трудом приняли на себя вес тела. Отступив на шаг назад, прищурился. Нет, глаз точно никуда не годился. Шаман снова сел. Двумя пальцами ухватил нижнее веко и оттянул его далеко вниз. Глазное яблоко оголилось, обнажив белую в прожилках кровеносных сосудов мякоть. Сильно надавив у самого основания, Шаман подковырнул, сдвинул его с мертвой точки. Еще одно уверенное движение и глаз выскочил из орбиты, кувырнулся в ловко подставленную тряпицу. Зарылся в нее. Мгновением позже он уже лежал в тесном ящичке, остро пахнущем пылью и старым деревом. Рядом с другими точно такими же мертвыми шариками, каждый в сетке из капилляров и со своим цветом радужки. Голубые, зеленые, карие. С мягким хлопком крышка встала на свое привычное место. Тихо щелкнул замок.
Шаман бережно повесил шнурок с маленьким ключиком себе на шею. Устало повел плечами. Впереди его ждало еще очень много работы. Хотя времени было достаточно. Даже больше, чем нужно. "Завтра, - подумал он, - продолжу завтра".
- Ты должна избавиться от него, - Узома, муж Эйо, яростно засопел.
- Избавиться?
- Да. И как можно скорее.
- Но... я не могу, - растерянно пролепетала Эйо.
- Тогда я пойду к Старейшинам.
- Нет! - испуганно воскликнула девушка. - Ты не можешь.
Зачем? - испуганно воскликнула девушка, хотя сама знала ответ.
- Я должен, - муж сердито сверкнул глазами.
- Но тогда, - Эйо запнулась, - они же... убьют его.
- Пусть так. Это их право.
- Но мы можем ничего не говорить. Никто не узнает.
- Неужели ты считаешь себя умнее Старейшин, женщина? - Узома хищно осклабился. - Рано или поздно они все выяснят и тогда нам не поздоровится.
- Нет, пожалуйста, нет - Эйо упала перед мужем на колени и в отчаянии принялась хватать его за ноги. - Умоляю тебя, не надо.
- Замолчи, женщина, - он грубо оттолкнул жену. - Не тебе решать. Он минги - проклятый ребенок.
- Но он НАШ ребенок! - Эйо упала на спину, но даже не попыталась подняться.
- Минги! - упрямо повторил Узома. - Принесет беду, если от него не избавиться.
Лежа на холодном, земляном полу Эйо расплакалась. Не от боли и уж тем более не от перенесенного унижения. Слезы текли по ее щекам от безысходности. Она слишком хорошо знала своего мужа. Знала его упрямство. И еще то, с каким рвением он исполнял законы племени. Как будто оправдывал данное ему при рождении имя: Узома - Идущий верным путем. Сколько она помнила, он всегда следовал этой дорогой. Соблюдал традиции. Чтил обычаи. Не оступался и не поворачивал вспять. Вот и сейчас ради этого готов был пожертвовать ребенком. Собственным сыном. Их первенцем. Их Гумало.
Законы хамеров в отношении детей-минги были предельно просты и суровы. При появлении такого ребенка родителям следовало немедленно передать его в руки Старейшин, которые уже решали, что делать дальше. Иногда это были пасти крокодилов, в другой раз челюсти гиен. Зачастую же младенца попросту относили в лес и оставляли там без еды и воды. В конце концов, это был всего лишь способ. Не так уж важно какой. Конец в любом случае был один - малыш погибал. И вместе с ним гибло наложенное на него проклятье. Теперь племя могло не опасаться неурожая, а значит голода и следующего за ним мора. Многих смертей можно было избежать. Жертвуя малым, спасти большее. Сберечь самое себя, племя.
Эйо прекрасно это знала, как знала она и своего мужа, однако ради сына готова была на все. Хамерка поднялась, вытерла слезы, и с вызовом посмотрела на мужа: - Не отдам!
Тот непонимающе уставился на нее: - Что?
- Не отдам сына! - четко повторила она.
Несколько долгих мгновений Узома пытался осмыслить происходящее. По мере осознания лицо его наливалось краской и набухало, будто зреющий к взрыву вулкан. В кратерах глаз плеснула раскаленная магма бешенства. Он в гневе замахнулся и... не ударил. Что-то в позе жены, а может в ее взгляде, удержало его. Смачно выругавшись мужчина прохрипел: - Один день! Один день, слышишь? Потом приведу Старейшин.
После он резко развернулся и вылетел из хижины. Эйо же осторожно выдохнула, точнее, выпустила из себя воздух. Тело сразу обмякло, перестало ей подчиняться. Медленно, словно тонущая лодка, хамерка осела на пол. После пережитого организм совсем не хотел ее слушаться. Однако мозг продолжал лихорадочно работать. Искал решение. Но что она могла сделать - маленькая одинокая девочка - одна против целого племени? Что?.. Ей требовалась помощь. Вот только помочь было некому. Хотя...
Эйо вдруг отчетливо поняла, что ей нужно сделать. Какую дозу страха еще принять. Но ради сына она готова была на все.
Наступил самый ответственный момент. Теперь следовало действовать быстро и предельно аккуратно. Хорошо, что он заранее все подготовил.
Шаман зажег свечу. Взял длинную, тонкую иглу с уже продетой в нее ниткой. Поднес ее к пламени и немного так подержал. Когда та достаточно нагрелась, жар чувствовался даже сквозь защитную перчатку, Шаман принялся за дело. Соединил края кожи и проткнул их иглой. Раскаленный железный шип легко, почти без сопротивления, прошел насквозь. Пробил шкуру, точно тонкую бумагу. Тут же ощутимо запахло горелым. Шаман брезгливо поморщился, но продолжил: наложил первый стежок, следом за ним второй. Шил он плавно и ловко. Сноровисто. Видно было, что по этой части у него большой опыт. Когда игла остывала настолько, что становилось трудно сделать очередной прокол, он снова подносил ее к пламени. Нагревал и продолжал шить. Стежок за стежком; стежок за стежком. Шов быстро прибывал.
Этой технике он выучился довольно давно. Старая школа, сейчас так уже никто не делал. В основном старались заранее натыкать дырок, а потом просто прихватить их ниткой. Но Шаман предпочитал действовать по старинке, дедовским способом. Так он убивал сразу двух зайцев: соблюдал стерильность и избавлялся от необходимости лишний раз дырявить кожу. В конце концов, чем целее она оставалась, тем лучше выглядел конечный результат.
Свеча почти догорела, когда он, наконец, закончил. Затянул последний узелок и прижег его, чтобы тот не распустился. Отложил черную от нагара иглу в сторону. После внимательно оглядел проделанную работу и остался ею вполне доволен. Старая школа - она еще никогда его не подводила. Вытерев пот со лба, Шаман с удовольствием расправил затекшие плечи. Труд его был практически завершен, оставалась самая малость.
Никто в племени не мог точно сказать, сколько ей лет. Знали только, что Большая Идж стара, очень стара. Настолько, что многим, и особенно молодым казалось, будто она была всегда. По крайней мере, Эйо считала именно так. Возможно, думала она, знахарка появилась еще во времена, когда боги приходили в гости к людям не только во сне? Возможно. Иначе как объяснить ее нечеловеческие способности и не знающую границ мудрость? Мудрость, в которой молодая хамерка видела сейчас спасение. Свое и, главное, своего сына.
Еще шептали, что знахарка вообще не должна была появиться на свет. Не даром ее звали Идж - рожденная вперед ногами. Она могла умереть при родах, но назло всем выжила. Выкарабкалась, прихватив с собой в этот мир парочку необычных способностей. Тех самых, что помогли ей потом стать ведуньей. Тех, из-за которых ее боялись и уважали. Тех, на которые так рассчитывала Эйо: проглотив ужас, загнав его в самый дальний уголок души, она снова шла в гости к колдунье.
Большая Идж была там же, где и всегда - в своей хижине. Сидела в привычной для себя позе рядом с очагом. Около нее стояла открытая курильница, в которой тлели какие-то незнакомые Эйо корешки. Тонкая, едва заметная струйка дыма тянулась от чаши к знахарке. Подобно ручной змее она нежно обвивала ведунью и устремлялась дальше, к потолку. Слабо пахло горелой кожей. Стоило молодой хамерке войти, как ведунья открыла здоровый глаз и немигающе уставилась на девушку. Эйо громко икнула. Усмиренный было страх, снова напомнил о себе, высунув из угла свою мерзкую физиономию. Но хамерка отважно загнала его обратно и решительно выпалила: "Минги!". Глаз колдуньи немедленно закрылся, и Большая Идж снова превратилась в статую. Со стороны могло показаться, что она лишь на мгновение вынырнула из дремы и вот опять погрузилась в сон, однако Эйо была уверена - ее услышали. И еще она догадалась, что знахарке требуется время на раздумья, поэтому смиренно присела и принялась ждать.
Конечно, знахарка знала кто такие минги. Незаконнорожденные; зачатые и выношенные без разрешения Старейшин; близнецы, похожие друг на друга, как коровы в стаде, все они были - минги. А еще те, у кого первыми прорезались верхние зубы. Такие дети тоже считались проклятыми. Несомненно, все это ей было хорошо известно. Как впрочем и то, что законы племени предписывают с ними делать. Минги подлежали немедленному и безжалостному уничтожению. Эйо ничуть не сомневалась, что колдунья знает и это. Но вот на что она больше всего сейчас надеялась, так это на то, что Большой Идж известен способ, как этот обычай обойти.
Спустя десять ударов сердца, растянувшихся для хамерки в вечность, Большая Идж, наконец, заговорила. Как обычно шамкая и теряя слова, однако для Эйо ее речь звучала так, словно самый сладкоголосый певец племени пел для нее свою песню. Знахарка поведала, что теперь у девушки есть три пути, и ей самой придется выбрать по какому из них идти. Первый, шепелявя и глотая звуки, сказала она, - подчиниться, а после постараться жить дальше. Второй - оставить племя, сбежать вместе с малышом, чтобы где-то там, вне пределов досягаемости Старейшин, попытаться выжить. И третий... Тут ведунья неожиданно замолчала и безмолвствовала так долго, что девушка потеряла всякую надежду услышать продолжение. Однако она ошиблась. Знахарка рассказала ей все, и рассказ ее был так страшен, что Эйо безоговорочно и сразу в него поверила.
На севере, в двух дневных переходах от деревни, сразу за рекой, объяснила Большая Идж, живет человек. Настоящего имени его никто не знает, но сам он называет себя Шаманом. Как и чем живет, знахарка говорить не стала. Лишь туманно намекнула, что Шаману подвластно редкое искусство: он умеет оживлять мертвых зверей. Вдыхать в них новую жизнь. Но главное было в том, так считала ведунья, что только он сможет помочь Эйо спасти сына. Он и никто другой. Однако, предупредила колдунья, заплатить за это придется высокую цену. Возможно даже слишком высокую. Готова ли к хамерка этому? Но если готова, тогда она, Большая Идж, даст ей особое средство, которое надо будет передать Шаману. Не в качестве оплаты, но чтобы расположить его к разговору.
На этом знахарка оборвала рассказ и выжидательно уставилась на девушку единственным здоровым глазом. Во взгляде ее читался вопрос: согласна ли та?.. Что ж, Эйо была согласна.
Двумя днями позже мама со спящим ребенком на руках стояла возле жилища того, кого называли Шаманом. Первое что ее поразило - это сам дом. Он сильно отличался от собранных из жердей лачуг хамеров. С их укрытыми высушенной травой и соломой коническими крышами. Дом Шамана был другим. Большим. С каменным основанием и стенами, сложенными из цельных стволов дерева; с плоской крышей и огромной, открытой всем ветрам верандой. С окнами, забранными настоящим стеклом. Он внушил Эйо уважение и трепет.
Вторым удивительным было то, что Шаман, встретивший ее на пороге, оказался БЕЛЫМ. Нет, солнце конечно изо всех сил старалось, чтобы скрыть этот досадный недостаток, но изменить черты лица оно было не в состоянии. А еще глаза. Широко распахнутые, цвета неба над головой Эйо в тот день, когда на свет появился ее первенец. Что ни говори, но одного взгляда в эти глаза было достаточно, чтобы понять - у Эйо с Шаманом разные родины. При этом он прекрасно понимал язык хамеров и сам бегло говорил на родном для девушки наречии. А еще знал древний ритуал приветствия, которым пользовались в ее племени.
Подняв руку на уровень груди, он повернул ее открытой ладонью к Эйо и произнес: "Я тебя вижу!". После чего смачно плюнул в ее сторону, отдавая тем самым дань уважения. Получив ответный плевок, вежливо пригласил гостью в дом, где ее ждало новое потрясение.
Внутри жилище Шамана оказалось даже больше, чем можно было предположить, глядя на него снаружи. Просторный, полный света и воздуха зал поражал размерами. Однако не его величина так изумила хамерку. Звери - вот что сбило ее дыхание, а волосы на затылке заставило встать дыбом. Звери! Хищники. Падальщики. Жертвы. Все они были здесь. Мягколапые леопарды бесшумно подкрадывались к зазевавшейся добыче; нежноокие антилопы тревожно всматривались вдаль; готовые сорваться в полет стервятники расправляли крылья; желтоглазые крокодилы успешно маскировались под речные коряги. Каждый из них жил своей привычной жизнью. При этом все они, все без исключения, были давно и безнадежно, бесповоротно, окончательно мертвы. Мертвые звери. Мертвые птицы. Выглядящие, однако, как живые.
Поначалу они ее просто испугали. Потом Эйо поняла, что запуталась. Но следующее, что до нее дошло - это слова, произнесенные Большой Идж. "Шаман умеет оживлять мертвых животных", - сказала она тогда в хижине. Да, он действительно умел, теперь Эйо видела это собственными глазами.
Шаман же, подметив интерес девушки, спросил: - Нравится?
Хамерка, чьим мнением никто и никогда не интересовался, смутилась. Лицо ее залила краска. Однако Шаман истолковал ее замешательство по-своему.
- Не бойся, - ободрил он ее, - здесь ты в безопасности. Тебя никто не обидит.
Девушка бросила быстрый взгляд исподлобья, а потом, все же набравшись смелости, спросила: - Они живые?
- Кто, эти?.. Нет. Нет, конечно. Это всего лишь чучела.
- Чу-Че-Ла, - по слогам повторила Эйо. - Кто такие Чу-Че-Ла?
- Не кто, а что, - поправил ее Шаман. - Это... как бы объяснить... такие куклы. Да, вот именно - куклы. У них внутри ничего нет... солома, опилки. Нет сердца, нет легких и жизни тоже нет, только шкура. Они не живые, понимаешь? Куклы.
Эйо покачала головой и еще крепче прижала к себе сына. Ей вдруг стало как-то не по себе. Шаман это заметил и попытался вновь ее успокоить: - Нет-нет, не надо бояться. Они не причинят вреда. Если хочешь, я потом покажу, как они устроены. Если ты не против, конечно?..
Хамерка смешалась, не зная, что ответить. С одной стороны она страшилась того, что могла увидеть, с другой... мысль о том, что Шаман может обидеться и отказать ей в помощи, пугала еще сильнее. В конце концов, решила она, все самое ужасное с ней уже случилось, а значит... она робко кивнула.
- Хорошо, - кажется Шамана обрадовало ее решение. - Но это после, когда вы с ребенком немного отдохнете. Вижу, тяжело вам пришлось?
Эйо несмело улыбнулась. Держалась она действительно из последних сил. И пусть хамерку никто не учил жаловаться, но скрыть очевидное она тоже не могла.
- Вижу, что тяжело, - Шаман по-отечески обнял ее за плечи и повел вглубь дома. В отдельную комнату с большой кроватью. - Располагайтесь, чувствуйте себя, как дома. Я ненадолго отлучусь, а когда вернусь, ты расскажешь, зачем пожаловала.
Сказав так, Шаман ушел, оставив Эйо наедине с сыном и усталостью. Отсутствовал он довольно долго. За это время хамерка успела покормить ребенка и снова уложить его спать. Осмотреть жилище Шамана и даже немного в нем освоиться. Она настолько осмелела, что даже рискнула прикоснуться к некоторым из ЧУ-ЧЕЛ. К самым на ее взгляд безобидным. Погладила антилопу. Почесала за ухом мартышке. Пугливо дотронулась до леопарда. Тут же с визгом отпрянула, хотя он и не думал на нее нападать. Потом совсем расхрабрилась и дернула его за усы. И счастливо рассмеялась, когда пятнистый хищник никак не отреагировал на ее выходку. После прилегла рядом с Гумало и видимо все же заснула, потому что очнулась от того, что кто-то осторожно тряс ее за плечо. Открыла глаза и обнаружила, что Шаман вернулся.
- Отдохнула?.. - мягко спросил он, рассматривая ее своими удивительными небесно-голубыми глазами. - Тогда я хочу услышать твою историю.
- Я Эйо, - начала хамерка свой рассказ, - и мне нужна помощь.
После, сбиваясь и с трудом подбирая нужные слова, поведала Шаману все. Впрочем, даже так ее история не заняла много времени. Когда же она закончила в воздухе надолго повисла тревожная тишина. Давящая, тяжелая, душная. Эйо даже поймала себя на том, что невольно сдерживает дыхание, боясь потревожить эту тишину. Будто рассеявшись, та могла унести с собой что-то важное, что-то... она не успела додумать эту мысль, как Шаман нарушил молчание.
- Минги, значит, - задумчиво произнес он. - Я слышал о них. И о том, как с ними поступают. Что ж, не мне судить... но какой помощи ты ждешь от меня?
Эйо пожала плечами: - Большая Идж сказала, что только Шаман может спасти моего сына.
- Большая Идж? - усмехнулся Шаман. - Старуха еще жива?.. И, наверное, все так же балует себя листьями каты?
Эйо кивнула.
- Еще она дала мне вот это, - хамерка сняла с шеи шнурок с привязанным к нему мешочком.
- Что это? - удивился Шаман. Взяв мешочек, он сначала взвесил его в руке, а потом развязал шнуровку и осторожно заглянул внутрь. Запустил туда руку и извлек на свет несколько помятых листочков. Внимательно их оглядел, попробовал на вкус и вынес вердикт: - Сонное дерево. Но причем здесь... а больше она ничего не говорила?
Эйо помотала головой.
- Странно, - озадаченно промолвил он, - неужели старая ведьма окончательно выжила из ума?
Встал и принялся нервно расхаживать взад-вперед, бормоча что-то себе под нос. Потом вдруг резко остановился и неожиданно для хамерки ударил себя рукой по лбу: - Будь я проклят!
Совершив этот странный ритуал, снова присел на кровать.
- Знаешь, что это? - Шаман протянул девушке жухлый листок, который только что извлек из принесенного ею пакетика.
- Нет.
- Это лист сонного дерева. Колдуны племени Луо варят из него... черт, старая ведьма и тут все рассчитала, - он невесело рассмеялся. Потом продолжил: - Варят из него особое зелье. Стоит его выпить и человек погружается в транс. Ну, своего рода сон. Но выглядит это так, будто человек умер, понимаешь? Сердце перестает качать кровь, а легкие насыщать ее кислородом. На деле никто, конечно, не умирает, просто сон этот очень, очень глубокий. Колдуны используют его, чтобы общаться с духами. И в таком состоянии они могут находиться долго, чертовски долго. Тут все зависит от количества выпитого.
Эйо слушала Шамана, но ровным счетом ничего не понимала. И видимо он это почувствовал, потому что вдруг резко сменил тему.
- Как зовут малыша?
- Гумало, - растерянно ответила хамерка.
- Гума-а-ало, - протянул он, - красивое имя. А теперь слушай меня внимательно, Эйо, мать Гумало. Если хочешь, чтобы твой сын остался жив, тебе придется оставить его здесь, у меня.
Эйо вся сжалась, услышав эти слова, но Шаман не обратил на это ни малейшего внимания.
- Хочешь, чтобы он остался жив - оставишь его здесь, - сурово повторил он. - Сама вернешься в племя. Старейшинам скажешь, что малыш погиб. Придумаешь что-нибудь: отвлеклась, уснула, оставила без присмотра. Говори все, что хочешь, главное, чтобы они поверили. После организуешь похороны и оплачешь ребенка. И самое главное - ты никому не скажешь о том, что была здесь. Если выполнишь эти условия, обещаю, - твой сын останется жить.
- И я больше не увижу его?
- Никогда, - сухо ответил Шаман, однако заметив слезы в глазах хамерки, смилостивился и мягко добавил: - Зато ты будешь знать, что он жив. Уже не мало, верно?
Эйо уронила голову. Тело ее сотрясли беззвучные рыдания. И хотя больше она ничего не спросила, Шаман почувствовал, что должен сейчас что-то сказать, что-то объяснить ей. Он снова заговорил.
- Я делаю чучела, понимаешь? Это то, что я умею. Готовые чучела отдаю людям, а они в обмен приносят мне еду, воду, что-то еще. Этим живу. Сейчас вот делаю очередной заказ. Колдун племени Луо, мой хороший друг, попросил смастерить чучело обезьяны. Желтого павиана если уж быть точным. Он хочет послать его своему сыну, который недавно покинул дом. Уехал учиться в далекую страну, лежащую за Большой водой. Уехал и нашел там свою любовь. Хочет теперь на ней жениться. Что ж - дело вообще-то хорошее. Так вот, чучело павиана - свадебный подарок отца. Ну и заодно напоминание: о семье, о корнях, о Родине.
Шаман тяжело перевел дух.
- Работу я почти закончил. Вернее был уверен, что закончил. Но сегодня здесь появилась ты с ребенком и теперь я уже сомневаюсь. Зато убежден в другом - я должен тебе помочь. Хочу помочь. Хочу спасти твоего ребенка. И, кажется, знаю как. Нужно всего лишь отправить его туда, за Большую воду.
Эйо подняла голову и зачарованно моргнула. Слезы ее мгновенно испарились, высушенные теплом надежды, зажженной в сердце словами Шамана.
- Ему будет хорошо там? - с надеждой спросила она его.
Прежде чем ответить Шаман пристально посмотрел на нее своими невозможно-голубыми глазами и только затем медленно кивнул.
- Лучше чем здесь, - расплывчато сказал он, а потом добавил совсем уж непонятное: - Главное не ошибиться с дозой.
Работа была окончена. Шаман еще раз внимательно посмотрел на дело рук своих. Павиан сидел перед ним на корточках, удобно подобрав под себя задние лапы. Левой передней он упирался в землю, обеспечивая себе равновесие, правой лениво почесывал мохнатую спину. В позе его читалась расслабленность, на морде было написано неземное удовольствие и полное удовлетворение жизнью. Казалось еще немного, и он закончит чесаться, встанет, отряхнется и пойдет по своим важным, обезьяньим делам.
Шаман обошел чучело вокруг, придирчиво оглядывая его со всех сторон, и... остался доволен проделанной работой. Павиан выглядел настоящим. Живым. "Хотя, - пришла вдруг Шаману странная мысль, - по большому-то счету так оно и есть". Он усмехнулся. Конечно, ведь внутри чучела лежало сейчас маленькое живое тельце. Малыш Гумало. Сердце его, скованное зельем из листьев сонного дерева, практически не билось. Легкие не наполнялись воздухом. А сам он находился в состоянии транса, глубокого сна, и духи племени пели ему свои колыбельные. Откуда Шаман знал это? Оттуда, что он сам поместил ребенка в чучело. Сам аккуратно устроил маленькие ручки и ножки, бережно уложил головку. Сам взял в руки иголку... Но знал он также и то, что больше никто, ни одна живая душа на свете, не должна догадаться, что скрыто под шерстью желтого павиана. Поэтому он снова и снова осматривал чучело в поисках малейших изъянов. Но как ни старался, не мог найти ни единого. Придраться было не к чему. "Филигранно", - подобрал Шаман подходящее слово. Человеку постороннему догадаться, что внутри чучела спрятан ребенок, было категорически невозможно. Что ж, оставалось только надеяться, что слабый детский организм выдержит предстоящую дорогу.
Он выдержал. В шкуре свадебного подарка пересек весь Черный континент, на корабле переплыл Атлантику, чтобы оказаться, в конце концов, в далекой и сказочной стране - Америке. Шаман все-же не ошибся с дозой: за время долгого, о-о-о-очень долгого путешествия маленький Гумало ни то, что не проснулся, но даже ни разу не пошевелился. Очнулся он уже будучи в доме молодой супружеской пары, едва успевшей отыграть свадьбу. Можно представить себе их удивление, когда они услышали слабые стоны, доносящиеся из чрева павиана. И тот шок, который испытали, когда под толстой шкурой, в проволочной клетке обезьяньих ребер обнаружили пепельно-серое, изможденное тельце, в котором едва теплилась жизнь. Слава Богу, что природа (и, несомненно, родители) наградила эту молодую супружескую пару цепким умом, а еще парой добрых, любящих сердец. Когда оцепенение спало, они приняли решение - оставили ребенка себе. Не стали заявлять в полицию и уж тем более сдавать малыша в приют. Приняли его в семью, как своего. Дали ему второй шанс. И другое имя, конечно. Естественно, они ведь не знали, как зовут младенца. Шаман не догадался оставить записку с именем или что-то подобное. А может, сделал это намеренно, ведь имя - это всегда след. Отпечаток прошлого. Якорь. Ему же хотелось, чтобы у малыша Гумало началась новая жизнь. Жизнь с чистого листа. Вот так и случилось, что вскоре на этом, еще девственном листе, появилась первая запись - Данный Богом. Именно так молодожены нарекли дитя. Именно так можно было перевести его новое имя с арабского: Подарок Бога, Божья Благодать.
Шли годы, ребенок рос и очень гордился своим именем. А еще он почитал и любил родителей. И они отвечали ему тем же. Данный Богом так никогда и не узнал, что он приемный ребенок. Что не родной.
Полноводной рекой текло, несло свои волны время. Малыш повзрослел, превратился в мужчину. Он много учился и потом еще больше работал. Сумел добиться больших успехов, завоевать себе место под солнцем. Сейчас его уважают, а многие даже побаиваются. Но уж точно никому не придет в голову назвать его коротко и просто, как в детстве - Барак. Скорее уж по фамилии или полным именем: Обама, Барак Обама.