Алая капля - маленькое божество, хрупкое бессмертие, спрятанное внутри стенок флакона в форме сердца. Когда-то он был твоим, пропитался твоим взглядом и голосом, ладонями и присутствием - зримым и осязаемым, а вовсе не той золой, в которую по внезапному и роковому стечению обстоятельств, всё обратилось потом. Живое воплощение стихотворения Бодлера, теперь это одна из тех дорогих сердцу любимых вещиц, что сродни священным реликвиям. Временами я достаю его из шкатулки, обитой атласом или из бархатного мешочка, в каких хранят парфюмерию или колоду Таро, наблюдаю, как поблёскивают причудливые грани стекла. Горит, трепеща и танцуя огненной змейкой, пламя свечи - непременно красной, как внезапно вспыхнувшая с неистовой силой страсть... а иногда чёрной, как тайный поцелуй украдкой сквозь тьму и мягкие ночные облака. И...быстро проношу алое стекло сквозь огонь, чтобы вновь разбудить спящую внутри стеклянных стенок память...
...Она вспыхивает резко и хлёстко, как щелчок плети, при котором всё внутри вдруг взлетает, сворачиваясь в жаркий тугой жгут или нераспустившийся бутон. В ударе нет и тени гнева - лишь непреодолимое желание слиться друг с другом - телом, душой, сердцем и кровью. Но в следующее мгновение бутон раскрывается по спирали и рассыпается калейдоскопом кровавых лепестков. Я могу собрать их лишь в мозаику, но не в цветок. Каждый из них, словно маленькая искра, воскресает из чёрного пепла, расправляет крылья и мерцает в такт биению в моей груди и рубиновым отсветам, так, что может показаться, будто стеклянное сердце ожило и забилось. Словно оно спало лишь потому, что ему не хватало огненного, пылкого тепла саламандриной души. Немного подержав флакон в ладони, я медленно поворачиваю крышку, и стеклянная резьба вьётся, как дорога серпантин в миниатюре, время кубарем катится по ней вспять. Я снова вдыхаю ни с чем не сравнимый аромат...
Он пахнет кровью! С неисчислимым множеством её оттенков, искусно сложенных тобою в витраж из всех вспышек и всполохов алого, пунцового, бордового, винного, рубинового, гранатового и киновари, и меня завораживает калейдоскоп видений. Ты будто искусно нарисовал каждое акварелью, едва касаясь бумаги, разбавляя краску и обмакнув пушистую кисть в хрустальный кувшин с чистой дождевой водой. Утоление моего голода, смесь пряного вина, щемящего запаха прелой листвы, пожелтевших книжных страниц и полыни. Восхитительная горечь торжествующей осенней Чёрной Воды с последней рубиновой кувшинкой, плавающей на поверхности. Вскрытый плод граната и россыпь зёрен на прозрачном стекле. Румянец наливных яблок и пряный запах глинтвейна. Три карты вампирского Таро, выпавшие случайно из колоды: Император, Шут, Влюблённые. Пурпурный росчерк в тёмных стенках кристалла альмандина или пиропа. Запах пожелтевших страниц старой книги, чаячье перо на тихом осеннем ветру. Полчаса до рассвета в библиотечном шёпоте - голоса древних и тайных книг, чьи духи и призраки оживают лишь в ночь кровавой луны. Лепесток запоздало расцветшего шиповника в серебристой паутине с опаловыми каплями росы. Яркие тыквы с крутыми оранжевыми боками, терпеливо ожидающие Самайна, готовые ощериться зловещей ухмылкой. Шорох шершавых соцветий кровохлёбки - воистину кто-то алчущий и подобный нам дал растению это название. Мне порой кажется, что стоит лишь собрать её цветы, залить лунной росою в круглой, герметично закрытой колбе и подогревать на медленном огне, как в момент кипения смесь обратится в вожделенную алую жидкость. Сладковато-горький рябиновый привкус и шелест осыпающихся листьев красного клёна - так сгорает осень. Дыхание увядающего леса, уютная мягкая постель, устланная мхом. Прозрачные, почти звенящие ранние сумерки, закатная полоса тает над лесом, словно царапина от когтей, и разливается в тёмных водах засыпающего озера. Полукруг заброшенной колоннады, тихая мелодия голых ветвей в сгущающейся темноте и внезапный крик ворона. Два трепетных сердца физалиса на ноябрьском ветру - земля укроется белым саваном, но они, влюблённые, будут хранить жаркий огонь осени, пока снег не сокроет их. Льдистая северная дорога, чуть тронутая инеем, одетые в кружево ветки сухого вереска. Звездопад первых снежинок, лёгкие касания, медленные, но уверенные шаги Властителя Зимы. Сны наяву. Они длятся, пока я вдыхаю этот благоуханный нектар, воплощение тинктуры в стадии Rubedo, способной превращать горькую тяжесть прошлого в неугасимое ало-золотое, искрящееся багрянцем пламя.
Но...флакон ждёт не только огня - он голоден, как и я: запертая внутри стеклянных стенок пульсирующая жидкость жаждет крови. Быстрый надрез тонким и острым ножом - и с моей руки в узкое горлышко сбегает тонкая струйка, я чувствую этот единственный, но жадный глоток. Ритуал сродни обращению, вот только новообращённым сейчас вдруг ощущаю себя я... или нет... подобно древнему вампирскому обряду, когда избранники пьют кровь из сердца друг друга, как однажды, повинуясь безумной всепоглощающей страсти, это свершили мы. Я долго хранил это сокровище, даже не подозревая, на что всего лишь за одну каплю способно это неистово бьющееся стеклянное сердце...
Две розы, коснувшиеся венчиками, по спирали, лепесток за лепестком, начинают прорастать друг в друга, еле слышно стуча в унисон, а в их общей сердцевине зреет алая капля - та самая, что мгновение назад просочилась внутрь флакона. Прозрачная ткань пространства вибрирует, словно натянутая до предела серебряная струна или тонкая ткань, парус на штормовом ветру... и взрывается прожилками трещин, как ледяное зеркало осенних заморозков.
Шаг. Встреча ладоней, нежная, словно шёлк, щека, прильнувшая к щеке после невыносимой разлуки. На миг ощутив долгожданное до дрожи и слёз прикосновение твоих губ к моей шее, я растворяюсь в тебе, впадаю в экстаз от нежности и упоения.