Ну, что за напасть такая - кропать стихи?! Но это не единственная бессмысленная страстишка - есть еще...
Представьте себе: стоит расстроенное пианино в общедоступном месте, и каждый проходящий нажимает на клавиши. Так что, звуки от подобных нажатий - тоже вид искусства, аиньки? Виноваты в этой какофонии отнюдь не бедные люди, у которых сил нет устоять пред соблазном нажимать звучные клавиши, а те, которые поставили источник соблазна в неподходящем месте.
А вообще лингвистика несправедлива: под словом "меломан" следует понимать человека, самозабвенно любящего музыку, и слово это характеризует с лучшей стороны; а вот "графоман" - поганое и оскорбительное, насмешливое и уничижительное слово, означающее болезненное пристрастие к писательской деятельности без малейших способностей к такого рода занятию.
Меломан борется за свое место в концертном зале - графоман борется, живота не щадя своего, за свое право писать так же плохо, как он пишет, но вместе с тем - за свое признание в качестве литератора. Есть слова, которые нельзя употреблять с личным местоимением первого лица единственного числа. Непристойно сказать: "Я творю", "Я возвеличиваюсь" и даже "Я кушаю", представьте себе, разве что в плане самоиронии, но, г-да графоманы, столь же непристойно сказать: "Я поэт", ибо "поэт" - это не род деятельности, а уровень признания. Это прописные, банальные истины, право, не заслуживающие напоминания о них, если бы они не нарушались постоянно.
Нельзя научить, ей-Богу, стать поэтом. Можно лишь, пройдя известную выучку, констатировать факт: этот человек стал стихотворцем, а этот, увы, не преуспел. И не поэтом, а стихотворцем. Ибо не всякий стихотворец дотягивает до поэта... Я, например, в совковую свою бытность сочинял в нашем университете вирши во славу декана, его заместителя, парторга (для славословий ректору выбирали других).
Вот один из моих опусов:
Сомненья всякие развеяв,
Шагает по стезе наук
Декан филфака Глеб Матвеев,
Наставник наш и старший друг.
Его советам очень рады,
Он сам для многих - идеал
Какие славные плеяды
Он наших бардов воспитал!
И комплиментов не жалея,
Ему поднес стихов тетрадь,
И в день прекрасный юбилея
Готов ему рукоплескать.
Нет, я не пытаюсь выдать этот бред сивой кобылы за стихи, а себя за стихотворца, тем более поэта: такое стихоплетство способствовало моему должностному росту и продвижению моей кандидатской диссертации - что делать, Глеб Илларионович любил лесть и поощрял льстецов, а так мужик был ничего, компанейский. Еще мне заказывали стихи, преисполненные советского патриотизма - что делать, я брался.
В грозных битвах, бурях и невзгодах,
В дни, когда повсюду шла война,
В октябре семнадцатого года
Родилась советская страна.
Я отдавал и отдаю себе отчет в том, все продукты моей творческой жизнедеятельности обладали полнейшим единством формы и содержания, будучи мерзостью как по форме, так и по содержанию. Но я не был законченным неудачником, ибо добросовестно трудился на ниве конспект-грамматики, и моя деятельность отнюдь не считалась бесплодной. Были на нашей кафедре и весьма способные стихотворцы, но я старался, чтобы партийно-административные заказы их обходили стороной, отнюдь не бросая способных людей в пучину халтуры, способной надорвать Богом данный талант. Иными словами, мои стишата играли весьма положительную роль протекторной защиты авторов настоящих стихов. Мне трудно сказать, ценили ли оберегаемые мной авторы мою охрану их таланта, но думаю, что все-таки ценили. Я довольно пристойно писал сопроводительные статьи при отправке ими стихов в разные редакции, и хотя меня не печатали, но к моим заметкам явно прислушивались...
В общем, меня относили к тем, кто сам более-менее пристойные стихи не накропает, но не лишен умения оценить написанное другими.
Я пытаюсь не утратить эту способность и в Израиле. И не моя вина, что объектом моего рассмотрения является какое-то доморощенное эрзац-стихоплетство. Я, право, не виноват! Что же мне делать?
Я напоминаю себе врача, горделиво предназначившего себя на выполнение сложнейших операций, но вынужденного в силу сложившихся обстоятельств препарировать мышей и лягушек...
Я далеко не бессребренник, но когда меня пытаются нанять для написания хвалебных рецензий на негодные, жалкие сочинения, я скрепя сердце отказываюсь. Зачем людям нужна ложь, я не могу понять. Помните, у Горького:
О правде красивой тоскуя,
Так жадно душой ее ждешь,
Что любишь безумно как правду
Тобой же рожденную ложь.
Но змий-искуситель не дремлет, и опять я получил выгодное предложение - вознести горе хвалу убогим виршам автора в связи с каким-то оканчивающимся нулем юбилейным возрастом. Настоятельная просьба оканчивалась перечнем заслуг юбиляра, в числе которых было его активное участие в борьбе с нацизмом, но напрочь отсутствовали его стихотворческие заслуги. А последние весьма скромны, судя по следующему стихотворению:
О кулики, у берегов
Мутите вы морскую пену,
Как я мучу центнеры слов -
Я знаю этой жизни цену.
Я жажду втиснуть наконец
Вас в поэтические рамки.
А белоснежный ваш самец
Ждет белоснежной, нежной самки.
Я в прошлом был таким, как вы,
И белоснежным, и пернатым.
Но, по наветам злой молвы,
Я стал противным и пархатым.
Но я готов за честь страны,
Презрев все старческие боли,
Опять ступить на путь войны
За наш Израиль и за волю.
Автор стихов всю свою жизнь честно служил человечеству и на склоне дней своих жаждет славы и благодарности. Но почему-то хочет получить все это на ниве словесности, где заслуги его не столь громки, мягко выражаясь...
Долг его истинных доброжелателей - оградить его от этого, дабы не превратить немалые заслуги и достоинства юбиляра в курьез.
Он воин, герой, труженик, искренний патриот Израиля, но, увы, никакой не поэт...