Ермилов Александр Александрович : другие произведения.

Тишина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главный герой работает графическим дизайнером в рекламном агентстве. Он стеснителен, не уверен в себе, переживает смерть своей девушки. Уже долгое время он не может выспаться и спокойно поработать, потому что новый сосед Арсений часто устраивает вечеринки в квартире этажом выше и включает громко музыку. Вскоре главный герой слышит музыку везде, где бы ни находился. Она оглушает его и в квартире, откуда он однажды стремительно выбегает зимним вечером.
  ... кажется, сегодня я хотел заснуть раньше, часов в десять или десять тридцать, и я даже укрылся любимым одеялом, словно теплым облаком, и чувство уюта и спокойствия, когда за окном метель и мороз, наполнило меня, слепило веки. Но музыка громкая, разрывающая изнутри, почти оглушающая, звенит в ушах, заполняет всю мою комнату и квартиру, падает тяжелыми камнями сверху, из соседской квартиры, соседских динамиков, и стучит молотками и дубинами по вискам, по голове, а я почти уже уснул. Я достаю беруши из прикроватной тумбочки, в темноте вкручиваю их длинными пальцами в уши глубоко и надежно, но все равно слышу шум, который сосед считает музыкой, а потом я прикрываюсь еще ладонями сверху, нырнув с головой под одеяло, и вроде перестаю что-либо слышать, кроме неизвестного звона и собственного дыхания, но сон не идет, даже не ползет, только темнота и гул в голове, и даже показалось, что я немного замерз. Проснувшись, я выбираюсь из одеяла, зеваю и подскакиваю высоко и с криком, поняв, что не услышал будильник, и проспал. Не в первый раз, часто мучаясь от шума, не мог сразу проснуться, и, приоткрыв глаза, обнаруживал, что время убежало далеко вперед. Недовольно и раздраженно простонав, я одной рукой чищу зубы, а другой ― расческой распутываю вихры волос. По улице побежал, распугивая кошек, сворачивая от стай собак в проулок между мусорными баками, прыгая от автобуса к трамваю, снова представляя лицо начальника, недовольного опозданием; его слова, что недопустимо опоздание, и штраф (!), выговор (!), а потом еще чуточку, и увольнение. И попробуй найти в нашем развивающемся, но небольшом городе, другую работу и такую зарплату.
  Кондуктор трясет меня за плечи, требуя оплатить проезд, да, молодой человек, хотите зайцем зацепиться за мою доброту и проехать бесплатно (?), а скоро зайдет контроль. И словно услышав ее, на остановке засовываются в трамвай ревизоры, вежливо, но настойчиво тянут руки и взгляды, требуя предъявить билет, и я поспешно откупаюсь остатками мелочи.
  В трамвае почти все кресла свободны, но я не могу спокойно сидеть, мысленно поторапливаю водителя, вези меня скорее, проскакивай на красный, не останавливайся до моей улицы... Рядом я замечаю девушку, и черные волосы как у Нее, и шапка такая же, но не Она, только похожа, а присмотревшись, понимаю, что и не похожа вовсе. Внезапно я слышу хриплый голос водителя из динамика, он словно торопит меня, говорит, что остановка моя, выходи быстрее, и я едва успеваю впихнуть руку между закрывающимися створками, и снова бегу в предрассветной темноте зимнего утра. Снег хрустит, колени скрипят, зубы скрежещут, а нос как обычно заложен, сопит в такт дыханию. На горизонте виднеется старое здание, в котором мой начальник и его подчиненные: между собой они называют друг друга коллегами, но меня ― никогда, даже по праздникам. Ну и пусть, я не часто появляюсь там, редко вижу их заспанные серые лица, гроздья мешков под глазами, затененное зубной пастой несвежее дыхание. На плечах у меня болтается сумка с рисунками, зарисовками, эскизами, которые потребовали нарисовать, придумать рекламу, то, что я намалевывал дома под чертову соседскую музыку. Разумеется, начальник орет минуту-другую на меня, что дважды в месяц, а то и реже, не могу прибыть вовремя к нему на ковер, и только единожды я заикнулся, что все рисунки мог бы присылать по электронной почте, но нет, начальник старой школы, почтой почти не пользуется, а просить кого-то помочь не в его характере и убеждениях. И каждые две недели я приношу ему с поклоном свои творения, в краске или черно-белые, и хоть бы раз похвалил, но недовольство тоже в его характере, только никто ему не говорит, наверное, не говорит, может кроме жены, когда навещает его в гостиной, куда он эмигрировал обиженно на старый диван. И все об этом знают, видят по смятой рубашке и скомканному лицу, но улыбка руководству входит в должностные обязанности сотрудников, приклеивается с приходом в офис.
  Смахивая с шапки снег, я иду в тоннеле между столами и взглядами, на ходу открывая сумку. Взгляд шефа издалека разрезает меня горячими лучами, а рот приготовился искривиться в крике и недовольстве. Среди коллег кто-то подмигивает мне, но кажется, что насмешливо, обычно никто не приветствует меня. Дверь в кабинет шефа распахнута, и я набегу бросаю рисунки на его массивный длинный стол для совещаний, веером раскрасив деревянную крышку. А шеф уже и щеки надул, набрав воздух для крика, но я опережаю его, сразу говорю о своих работах, что заказывали, то и получите, но нет, просили, оказывается, не такое, а вот так, и здесь светлее, а там темнее. У этой детали смазаны границы, а должны четче проявляться, и спрашиваю для чего, это только эскизы, по ним будете работать, и режиссер, и оператор внесут свои изменения, снимут, как нужно. Это всего лишь реклама йогурта. Почти сразу я жалею о сказанном, потому как шеф раздувается еще больше и шире и выдувает тираду о компании, о ее продукции, что на кону репутация. А работа наша важна, дорога и отвечает всем требованиям качества, и неподобающе ронять слова "всего лишь" о продукции нашего (их) клиента! Цыкнув, он милостиво, но нехотя, продлевает дедлайн еще на два дня. Я собираю кучей рисунки с кривыми пометками шефа красной ручкой, кланяюсь в пол, кинув руку дугой, и ухожу.
  Помарок на рисунках много, но исправить все я успею за пару часов, только бы руки не дрожали от ставших привычными раздражения и нервозности, которыми я пропитываюсь после каждого посещения офиса. Не помогают ни йога, ни алкоголь, а может и помогают, но только не мне, или не сейчас. Раньше я закидывался парой рюмок виски, крутился-вертелся на коврике для йоги в гостиной перед плазмой, а потом начинал работать, иногда забывая, что рисование приносило радость и облегчение от скучной работы в банке, куда меня занесло знакомство и специальность в дипломе. И как я радовался, что смог найти занятие по душе, так и деньги за это получать...
  
  ***
  
  Несколько месяцев назад наш двор в предрассветной дымке оглушил рев двигателей грузовых автомобилей и клаксон легковушки, призывающей всех и каждого выходить скорее, встречать гостей, которые теперь не гости, а жильцы. Можете еще и поклониться в асфальт и дружно помогать выгружать, тащить, поднимать, заносить привезенную мебель и технику в свежекупленную квартиру новых соседей. А живут они на последнем этаже, многозначно посматривая с лоджии на двор и окрестности, как на владения свои. Не молоды они, не стары, никто не видел их уходящими или приходящими на работу, только и слышны в открытые летние окна их крики и смех, бесстыдная ругань и музыка, музыка, музыка, громкая, гулкая, стучащая по голове, снова и снова, каждый день. И ничто соседей не пугало, ни угрозы, ни приезжавшие полицейские, лишь однажды попавшие на дискотеку под крышей и лениво бросившие первое предупреждение буянам. Только позже, по крупицам слухов и сплетен я узнал, что сосед жил один, а вокруг него ― сменяющаяся череда подруг и друзей, постоянных или по вызову, радостно бежавших на бесплатную выпивку или что-то еще, что обычно запрещено, но найти возможно, если знать, у кого спрашивать. А сосед спрашивал регулярно. Через пару недель после переезда нового соседа я столкнулся с ним в лифте: сосед был в халате, носками уткнулся в шлепанцы, а за окном лето, и мы шли с ним вместе в продуктовый. Сосед закидывал в тележку бутылки коньяка и виски, газировку, что-то на закуску и подмигивал мне, как бы ожидая одобрения, словно мы только что шутили об этом, и вот я должен быть с ним солидарен, мигал невольно и узнаю, что его зовут Арсений. А я даже имени такого ни у кого раньше не слышал.
  Арсению за сорок, в разводе, на макушке плешив, но уверен в себе, и с не меньшей уверенностью упорно трудится над своим телом в спортзале, регулярно посещает барберные, отбеливает зубы, следит за питанием, но часто злоупотребляет, позволяя себе не полезное и жирное, да и алкоголь - его верный товарищ лет с двадцати. Раньше нельзя было, отец держал сына железной хваткой воспитания и ограничений, но когда умер от рака горла, хватка ослабла, а Арсений сбросил оковы и выбрался из темницы отцовской многокомнатной квартиры. Но потом оглашение завещания, потеря большинства денег в пользу множества других родственников, и даже нескольких детских домов и благотворительных фондов. Я слушал его излияния, проверяя годность йогурта и дружелюбно кивая. Вскоре после вступления в остаток наследства, Арсений смог купить квартиру в нашем тихом скучном доме, но развлечения забыть не смог.
  Я закинул в корзину батон и сметану, и стоял позади Арсения в очереди на кассе, а сосед продолжал вещать и охать-ахать, негодуя передо мной и остальными покупателями. На парковке он, хитро улыбнувшись и подмигнув, быстро-быстро покатил тележку дальше, угоняя ее вперед по тротуару домой. Вдогонку я крикнул ему, чтобы он тише слушал музыку, а он, обернувшись, бросил "конечно, сосед, без проблем, мы же теперь братья, ты и сам приходи в субботу, как музыку услышишь".
  В субботу, под аккомпанемент ударов грома и молний с потолка, я постучал и позвонил дважды в квартиру над моей головой. Потом вновь, но только шум музыки отвечал мне басами. Я уже собрался уходить, но дверь слегка отворилась, скрипнув на сквозняке, и я окунулся без спроса и предупреждения в полумрак коридора, заваленного кучей обуви и пустыми пластиковыми бутылками из-под пива. Комнаты трещали от разговоров втиснувшейся между стенами толпы гостей, огромной черной тучей накрывшей меня, но не заметившей. Едва я сделал пару шагов, на меня вылилось пиво из чьего-то стакана, в лицо пахнуло дымом сигарет и другого, того запретного, о чем Арсений постоянно находит, у кого спросить. Полы и мебель покрыты телами мужчин и женщин, они целуются и танцуют, делают музыку громче и громче. На меня кто-то наталкивается в танце, и я падаю на диван, оказавшись рядом с девушкой: волосы ее коротко стрижены, взгляд размазан по комнате и ярко светящемуся экрану смартфона, в который она кричит, радостно оповещая зрителей, у кого она на вечеринке. При падении я цепляюсь за ее плечо и попадаю в прямой эфир. Девушка снова визжит и душит меня поцелуем в губы, высасывая воздух из легких, а я только-только прокашлялся от сигарет. Не успеваю увернуться, она другой рукой вливает мне стопку виски в рот и зажимает губы, не позволяя выплюнуть, а мои глаза ослепли от вспышек камеры ее смартфона.
  Среди размытых и скрытых лиц появляется Арсений и словно не узнает меня, придирчиво осматривает протянутую для приветствия руку, не пожимает, только смеется, выпивает из бутылки коньяка и обливает девушек рядом. Взгляд его стеклянный и блуждающий, а рот перекосило неумелой улыбкой, будто Арсений впервые оголяет зубы. Я пытаюсь выбраться из нагромождения мужчин и женщин, а девушка рядом связала меня по рукам и ногам своим телом, не хочет отпускать, щелкает и щелкает на камеру смартфона, скорее выкладывая все в сеть. Вытягивая себя вперед и вверх, я змеей ползу между ногами, пытаясь отцепиться от когтей незнакомки, догоняющей меня капризным визгом потери игрушки и кислым дыханием. Потом она подскакивает и падает на меня, придавив к ковру телом и смехом. Внезапно смех обрывается, она говорит, что недавно погибла ее подруга. Лежа на моей спине, она кричит мне в ухо, что подруга переходила дорогу, воткнув нос в смартфон, фотографируя себя и снимая видео, а по дороге ехал мужчина в седане, привычно зевающий перед работой и тоже не забывающий прилипать к телефону. Он не видел ее, а она не видела его, и музыка, снова громкая музыка у него в машине, у нее в наушниках, а после глухой удар, крики, визг, скрип тормозов и вызов скорой. Перекрутившись, я свалил девушку на пол и пополз дальше, отталкивая попадающиеся на пути ноги, не замечая недовольные вскрики, а потом поднялся и побежал, перепрыгивая через ступени лестницы в подъезде, скорее закрывая дверь за собой.
  В квартире я улегся в постель, укрывшись с головой, воткнув беруши и стараясь громче дышать. С тех пор я почти каждую ночь спасался от шума сверху, топота и вскриков, и казалось, что мне одному неприятна громкая музыка, только мне мешает она спать. Я обошел квартиры соседей из ближайшего подъезда, этажами выше и ниже, и высказывал в удивленные недовольные лица свое негодование, просьбу подписать коллективное заявление в полицию, но в ответ слышал только непонимание, кто-то кривил нос, закрывал передо мной дверь, толкая в спину эхом скрипа петель.
  
  ***
  
  Когда за спиной у меня захлопнулись двери офиса, я захрустел по снегу, почти не замечая прохожих. В трамвае шумит печка и кондуктор. Я уселся, прижимая к себе сумку и наблюдая за пассажирами, поднявшейся метелью, и смазанными фигурами прохожих. Спрятав билет в карман, не поднимая глаз, я достал из сумки флягу, подаренную мне когда-то и кем-то, и успеваю сделать пару глотков до возвращения кондуктора на свое место. Трамвай стучит колесами еще около часа, и я ополовинил флягу под презрительными взглядами сменяющихся пассажиров, которых было немного, только женщина с огромной клетчатой сумкой из прошлого века, которую я видел в прошлый раз в том же веке. И женщина держит сумку между колен, нервозно оглядываясь, словно опасаясь, что накинутся, отберут и убегут, а через пару сидений школьница с розовыми волосами, отгородившаяся от всех музыкой в наушниках (снова музыка) и синим рюкзаком. Парочка влюбленных трется щеками и плечами, прижимаются ближе и ближе, насколько возможно в пуховиках и шапках, греются; длинная коса девушки зажата спиной и спинкой кресла, и я вдруг представил, как тяну косу, сильно, резко, и слышу женский вскрик, а потом ее защитник, разумеется, подскакивает, хрипит басом, оскорбляет, а дотянувшись, щелкает мне по носу и глазу кулаком. И я уже потянулся к ним, но тут услышал очередное предостережение водителя, что мне выходить пора, расселся, беги, двери-то закрываются.
  На улице я иду протоптанной дорогой в лабиринте между многоэтажками, поднимаюсь на холм и дальше, вперед, стараясь не замечать проходящих мимо, особенно старуху с шерстяным платком на голове и с мусорным ведром в руке. Я вижу ее каждый раз, будто она караулит меня, и стараюсь не удивляться, что кто-то не пользуется мешками для мусора, и еще носит платок. Старуха смотрит на меня с прищуром, или морщины придавили ей веки, но мне кажется, что она знает, куда я иду, ведь она видит меня здесь постоянно, встречает подобных мне посетителей презрением и подозрением, хихикает в спину или даже плюет. Я захожу в подъезд и поднимаюсь на седьмой этаж, где после тройного стука в старую металлическую дверь мне открывает девушка с длинными черными волосами, провожает меня в квартиру через вторую деревянную дверь, как провожала до этого много раз, с первого нашего знакомства под аркой между домами в соседнем дворе, когда я выбрал ее из нескольких других: выбрал, потому что она похожа на Нее. И Арсений был со мной, выбирал себе и предлагал мне, а я отказывался, мотал головой, не зная, зачем он позвонил и позвал выйти, сказав бежать скорее, сюрприз ждет меня. Но вдруг я увидел черноволосую худую девушку, и она так улыбнулась мне Ее улыбкой, что я сразу указал на нее. В квартире еще несколько девушек, одна курит в ванной, брея ногу, поставив ее на раковину, другая на кухне держит мужчину за руку, гладит его по щеке, шепотом что-то наговаривает, успокаивает, вручая бумажный пакет.
  Темноволосая девушка тянет меня за руку за собой, в коридоре мы заворачиваем в комнату, и она закрывает дверь на защелку. В комнате розовые шторы, просторная кровать, кресло и журнальный столик. Она предлагает мне прилечь и усаживается в кресло рядом, на ходу развязывая узел пояса на халате, приоткрыв плоский живот и бежевый бюстгальтер. Я утопаю в пухлых подушках, расставив руки-ноги звездой, и привычно, как несколько дней назад, пересказываю ей все случившееся с прошлого свидания, показываю рисунки и посмеиваюсь над встречей с шефом, его кривыми каляками на моих работах, и как карикатурно дрожали его щеки при ходьбе по кабинету и криках, особенно, когда он черкал ручкой по эскизам. Я рассматриваю трещины в подвесном потолке, свисающую паутину в углу, говорю, что вновь видел Ее, но оказалось, что похожая, и младше, и толще. Девушка просит продолжать, это главное, мы всегда говорим о Ней, потому и она похожа на Нее. Девушка называла мне имя, разумеется, не настоящее, а экзотическое, для антуража ее профессии, но мне не нравилось оно, поэтому между собой мы общались без имен. Вдруг она просит рассказать мою Историю вновь. История не только моя ― наша. Но сегодня я говорю скупо, говорю, что у меня была Она, и мы вместе жили, а потом я остался один в простреленной ветрами и ненужными воспоминаниями квартире. Девушка спрашивает, почему Она ушла, но я не сказал, что ушла, ты знаешь, зачем говорить заново. Девушка смотрит на меня тем взглядом, который словно приклеивается ко мне, протыкает мне глаза, и я говорю, что Она не ушла, хотя лучше бы ушла, хлопнув дверью, накричав, может даже изменив, убежав к другому, но нет, Она умерла. А девушка возле меня, и на ней ничего, и на мне ничего, голыми лежим рядом, и я называю Ее имя, хотя пытаюсь забыть, но как мне забыть, везде Она. Девушка трогает и гладит меня, прижимается и сжимает, потом оказывается на мне, закрывая своими длинными черными волосами от окружающего мира, шепчет, чтобы я забыл Ее, и она поможет мне. Потом я почувствовал усталость, сильную, накрывшую меня, и почти уснул, но оплаченное время закончилось, а на большее у меня нет, и новый клиент топчется за дверью, робко стучит и умоляет принять. Я одеваюсь, и девушка помогает мне: застегивает рубашку, шнурует туфли, мимолетно надев халат. Она впускает молодого человека с длинной челкой в комнату, а меня ведет на кухню, где вручает бумажный пакет, целует в щеку, и надеется на скорое возвращение. Я улыбаюсь, зная, что приеду как обычно через несколько дней, и снова буду говорить с ней обо всем, а она притворится, что интересно и выслушает внимательно.
  
  ***
  
  Дома я принимаю душ, ужинаю и выпиваю чай с печеньем из бумажного пакета. Печенье в форме сердца, с рисунком в виде голой девушки. Слишком много сахара, и оно крошится, крошится. Достав рисунки, я включил компьютер и окунаюсь в редактирование, меняю цвета, подчеркиваю контур, учитывая капризы шефа. Я часто тру покрасневшие глаза, несколько раз умываюсь, заболела голова, но работу я не прекращаю. Сверху на меня падает шум, громкий, резкий, дробный, называемый соседом любимой музыкой. Застучал по вискам, вновь бьет по голове, как вчера, привычно. И даже перед глазами появилась рябь, и я почти не вижу свои рисунки. Я наклонился к столу, зажимая уши, закрыв глаза, а после скатываюсь на пол и ползу, скорее, до прикроватной тумбочки, в первом ящике которой я роюсь нервно и даже испуганно, потому как музыка не была раньше такой громкой, и, углубившись, нахожу беруши, которые почти и не отгородили меня от шума, и я все равно его слышал. Текст песни дублируется в голове, я невольно повторяю слова, ругаюсь, снова повторяю и никак не мог сосредоточиться. Хочу продолжить работу, тянусь к эскизам, но меня придавливает к полу. Потом музыка сменяется на низкий бас, и стены задрожали, и я почувствовал вибрацию сердца, а глаза заболели сильнее. Едва добравшись до двери, я выбегаю из квартиры. В подъезде музыку слышно сильнее, и я перекатываюсь по ступеням наружу в снежные сугробы. Почти все окна черны, а над моей квартирой пылают и дрожат стекла. На улице никого кроме меня, только я не могу уснуть, не могу рисовать. Я поднимаюсь и бегу, дальше, дальше, куда-то прочь от шума, но даже через два дома, кажется, гвалт преследует меня. Вскоре появляется одышка, я закашливаюсь, останавливаюсь и часто-часто дыша, осматриваюсь. Вокруг незнакомые дома, новые, полупустые, утопают под снегопадом, но забора нет, и я захожу на детскую площадку. Среди запорошенной песочницы и качелей, вижу очищенную скамейку, и ложусь на нее, но дыхание по-прежнему скачет вместе с сердцем, и пар изо рта на морозе, пыхчу паровозом. И я делаю глубокие вдохи-выдохи, задерживаю дыхание, и вновь вдох-выдох, а в голове пульсирует, и где-то далеко я слышу соседскую музыку, грубую, громкую, некуда бежать от нее, а работу необходимо завершить. Я пытаюсь придумать, как забрать эскизы, но от такого шума мне не спастись.
  Недалеко треснул чей-то крик, женский, пронзительный. Я вздрагиваю и, не зная куда бежать, где насилие, медленно, прислушиваясь, бреду вдоль дома, за угол, и там, на тротуаре вижу тело девушки: худая, лежит на спине, руки раскинуты, нога подвернута, и черные длинные волосы веером разбросаны по серо-коричневому асфальту. На девушке расстегнута куртка, разорвана рубашка, а в животе блестит нож. И я вижу лицо несчастной: лицо Ее. Я пячусь тихо, медленно, но хочется бежать быстрее и быстрее, вдруг убийца рядом, наблюдает, ищет, чтобы снова убить. У меня закружилась голова, и я не могу удержаться, падаю, почему-то обессилев, угодив рукой в растекающуюся лужу крови. В нескольких шагах от меня в свет фонаря нырнул пес с покусанным ухом, вырванными клочками шерсти и торчащим кривым клыком. Пес зарычал, склонив морду, а потом побежал на меня, и я только успеваю вытащить нож из погибшей и, закрыв глаза, вонзаю его в воздух, по дуге, надеясь попасть в уличного зверя, защититься, спастись. Но я не чувствую укуса или когтей, и нож не попал ни во что, а открыв глаза, я не вижу ни тела девушки, ни пса, а руки мои пусты.
  Вновь музыка вдалеке, и погасший фонарь. Я набрал снега и залепил уши, но музыка осталась. Застучало в висках, задергался глаз, и руки мои затряслись. Возле меня уже другой дом, и незнакомый городской горизонт, здания ниже, а я не один, около меня уличные жители, сидят под теплотрассой, рядом небольшой костер, и они протягивают мне дырявый плед, но не приглашают к себе, скорее прогоняют, мягко и по-доброму, ты пойми, не доверяем чужакам, тем более полуголым, и только тогда я замечаю свой голый живот, домашние штаны, босые ноги. Я накидываю плед, завязываю толстым конвертом, укрывая плечи, спину, стараясь натянуть на пупок. От костра пахнет мятой и укропом, чем-то еще, что прячется возле дороги за городом. Бездомные сидят полукругом, их лица подсвечены огнем, но вместо лиц у них маски разных животных, кажется, пластмассовые. Но я приглядываюсь и замечаю морщины, шерсть, усы: срезанный скальп тигра, гиены, медведя, и только удивляюсь, где они нашли животных в городе. И словно услышав мои мысли, тигр говорит, что совсем недавно, ночью, втроем проникли в передвижной зоопарк и убили, разрезали, съели, потом сделали маски и снимать не хотят, теперь каждый переродился в тигра, гиену или медведя. Я вдыхаю дым костра, чувствуя легкое головокружение, говорю, что недалеко лежало тело убитой девушки, но потом исчезло, спрашиваю, видели они убийцу, может, пробегал человек, зверь, кто-то, возможно, прыгающий из тени в тень. Но человек-тигр, гиена, медведь мотают мордой, вдыхают дым костра, выдыхают его вверх, высоко и молчат. Я хочу остаться с ними, но животные отстраняются, теперь будто не видят меня, а музыка преследует, и даже дым не заглушает ее. Я кричу громко, только бы не слышать эти звуки, но шум продолжается, монотонно, угрожающе. Поскользнувшись на льду, прыгаю по сугробам, возвращаюсь домой, а плед летит за мной, волнами и рябью, как плащ супергероя в темноте метели, и кажется слишком тонким, легким, и не плед это вовсе, а старая простыня, дырявая, грязная. За поворотом я замечаю группу молодых людей: выпивают, разбивают бутылки под громкий гогот; куртки нараспашку, походка развязная под музыку из смартфонов: ищут жертву для потехи. Я успеваю отпрыгнуть в сторону, перекувырнуться, спрятаться за стеной дома, потом за деревом, в сугробе. Любопытство поднимает мою голову, заставляет следить за проходящей компанией, и среди остальных мне мерещится лицо Арсения, наверняка он, вышел с друзьями, чтобы найти меня и снова мучить громкой музыкой, из-за которой я не сплю, давно не сплю...
  Слева я слышу скрип снега, а потом кто-то визгливым голосом говорит "привет" и еще "тебя сложно найти", и я вижу большую бутылку йогурта, рекламу которого рисую несколько недель: у него черные руки и ноги, он в белых перчатках и кедах, как я нарисовал. Мы одновременно подскакиваем, отряхиваемся от налипшего снега и рассматриваем один другого: мы одинакового роста и хрустим пальцами в унисон. На нем шапка и шарф, он по-детски хихикает, говорит, что не ждал от меня братских объятий, но страха точно не предполагал. Я не моргаю, не двигаюсь, не говорю. Йогурт покашливает, говорит "о, точно, я ведь тоже слышу соседскую музыку, я тебе помогу, но сначала тебе бы подкрепиться, давно бегаешь", потом откручивает свою крышку, откуда-то достает пластиковый одноразовый стакан, наклоняется и выливает из своей "головы" йогурт и протягивает мне. Пью без опасений холодный клубничный йогурт, ледяной рекой заполняющий мой желудок. Он дружески похлопывает меня по плечу, уверяя, что все скоро изменится, не теряй надежды, и я верю ему, киваю, улыбаюсь, кажется, что и музыка приутихла, но не до конца, она еще там, и йогурт мне поможет.
  В квартире нескончаемый гул, оглушает, и я дрожу, возможно, от холода, но судороги точно из-за музыки, из-за соседа. Я вижу Ее, она пытается что-то сказать, показывает на рисунки, но я не могу понять. Потом вокруг меня стены подъезда, знакомые ступени, дверь квартиры сверху, в которую я стучу и звоню с силой, требуя открывать. Вижу лицо Арсения, помятое, с болезненными мешками под глазами и впалыми щеками, и кажется, что не пса я видел недавно, а сосед там был, преследовал меня, и он убийца, и меня хочет убить. Я прошу снизить громкость, потом требую выключить музыку, живо, Арсений, давай, вырубай, иначе разобью нос, колонки, все вокруг, я хочу спать, а ты мешаешь. Арсений что-то бормочет, говорит, что он спал, и не играет музыка у него, пару недель нет вечеринок, закончились деньги... Она рядом, шепчет в ухо, что все верно, он убийца и издевается надо мной, а ты защити себя, убей первым, и я вижу в своей руке тот нож, он блестит, а потом попадает лезвием в голый торс соседа, почему-то я держу его за рукоятку, чувствую на руке теплую жидкость, красными кляксами и ручейками покрывающую Арсения. Перешагиваю через соседа, выключаю стереосистему, потом бью по ней ногами, стараясь разбить, разрушить, чтобы больше не мешала, не оглушала. Йогурт рядом, топчет и пинает вместе со мной, снова громко хихикает своим детским смехом. Ее рядом нет, исчезла, испарилась, но я не останусь один, йогурт со мной, и, обнявшись, как братья, мы спустились в мою квартиру, и я сразу уснул, упав на диван.
  Спал долго, тихо, впервые за долгое время выспался. Выпил кофе, уделил время йоге, и вскоре сел за рисунки, точно зная, как исправить, что добавить. Среди пометок шеф указал на свое недовольство оттенком красного цвета. Я зачитал вслух, и вместе с йогуртом мы посмеялись до слез над безграмотностью и некомпетентностью шефа. Тогда я подпрыгнул и вскрикнул, что знаю, где можно найти идеальный красный, и потянул своего лучшего друга наверх, к луже крови Арсения. Спать не хотелось совсем...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"