Ермилов Александр Александрович : другие произведения.

Доброволец. Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Из ловушки веток выходит черная фигура с горбом, укрывается в тени вдоль домов, не оглядываясь и без слов, а под круглым пятном света фонаря видно, что и не горб у него, а мешок и вцепившиеся в него руки. Останавливается автомобиль, проезжавший мимо совсем недавно, и его мутные глаза въедаются в темноту, рыщут жадно и нетерпеливо. Хлопают двери и появляются двое мужчин, лица их не видны, но они кричат убегающему горбуну, называют его "грязным еретиком", возмущенно восклицают "кто разрешил вернуться в город?!" и пускают вдогонку хохот зычный и довольный. И я узнаю голоса сборщиков пожертвований, посетивших квартиру Жмота. Бегут за горбуном, широко поднимая колени, а я только притаился за деревьями, не дыша, и внутри себя умоляю кого-то укрыть меня от их взгляда. Незнакомец пытается убежать, роняет мешок, кричит, что он не еретик, но двое на бегу толкают его, бьют по голове и топчут упавшего ногами. Скачут на тощем теле под сопровождение приглушенных вскриков, пощады, нет, прошу, а после, подхватив под руки, тащат за собой. Скрутив-связав, кидают на заднее сиденье машины, и уезжают, бросаясь брызгами из-под колес." "Вдоль очереди иду дальше, вперед, часто оглядываясь, ожидая блеск лезвия, острие ножа или кулак. Вереница людей разношерстна, не все в лохмотьях и дырках: кто-то в еще чистом пальто, и взгляд человека не загнанный и не отчаявшийся, но по-прежнему полон былого блеска и достатка, возможного в городе, и он громко спорит с кем-то, требует пустить его вперед, раньше остальных, восклицая, кто он и где работает, но его грубо поправляют, напомнив, что работал, а теперь никто, выброшен как и все. Ударив мужчину в нос, остальные выталкивают его из очереди, пытаются стащить пальто, но сами не отходят, никто не хочет потерять место, а несчастный падает на колени, одной ладонью прикрыв лицо, но почти сразу вскакивает, и кулаки сжаты, а тонкий багровый ручеек из носа пачкает пальто. Мужчина делает шаг-другой, даже замахивается, вот-вот покарает обидчика, но противник только ухмыляется и показывает заточенную палку, торчащую из рукава. Смотрят в глаза, не моргая, напряженно, и все ждут прыжка, рыка, схватки, но развернувшись, мужчина уходит, вытирая кровь и отряхивая ставшее грязным пальто."
  Хотя бы нет дождя. Только ребристые вспышки редких машин, а на пустых улицах притаилась тишина, и окна в домах почти все черные или серые, только пара-тройка смело теснят тьму, словно намеренно показывая себя, подначивая любителей подсмотреть и подслушать. В лужах утопают ноги, голова блестит каплями с веток, с наклонившихся балконов. Я бегу и прячусь, но не стыдливо, как раньше, а гневно и немного высокомерно, хотя и не понимая, чем мог заслужить право превосходства и над кем. Неужели над остальным послушным стадом так называемых добровольцев? Но они сидят в тепле под крышей, а не ползут в грязи на улице. Вчерашний дождь сменился туманом, и маслянистые очертания города в редких фонарях сгустились вокруг. Мимо пробегает машина, едва освещая дорогу, и почти сбивает меня, сливающегося с туманом и землей.
  Скатываюсь куда-то к деревьям через кусты, спугнув кошку и кого-то еще, незнакомца, тайно ютящегося в тенях. Стройный ряд малоэтажек, построенных в годы наверстывания упущенного, запланированных воздвигнуть за пять лет, но выросших за четыре, заканчивается, обрываясь широким полем и паутиной грунтовок, втыкающихся в заброшенные высотки вдалеке. Где-то рядом слышится шуршание и бег, торопливый, но грузный. Из ловушки веток выходит черная фигура с горбом, укрывается в тени вдоль домов, не оглядываясь и без слов, а под круглым пятном света фонаря видно, что и не горб у него, а мешок и вцепившиеся в него руки.
  Останавливается автомобиль, проезжавший мимо совсем недавно, и его мутные глаза въедаются в темноту, рыщут жадно и нетерпеливо. Хлопают двери и появляются двое мужчин, лица их не видны, но они кричат убегающему горбуну, называют его "грязным еретиком", возмущенно восклицают "кто разрешил вернуться в город?!" и пускают вдогонку хохот зычный и довольный. И я узнаю голоса сборщиков пожертвований, посетивших квартиру Жмота. Бегут за горбуном, широко поднимая колени, а я только притаился за деревьями, не дыша, и внутри себя умоляю кого-то укрыть меня от их взгляда. Незнакомец пытается убежать, роняет мешок, кричит, что он не еретик, но двое на бегу толкают его, бьют по голове и топчут упавшего ногами. Скачут на тощем теле под сопровождение приглушенных вскриков, пощады, нет, прошу, а после, подхватив под руки, тащат за собой. Скрутив-связав, кидают на заднее сиденье машины, и уезжают, бросаясь брызгами из-под колес. Из-за деревьев я не скоро выхожу. Считаю каждый вздох-выдох, высматривая сборщиков, стучу зубами, а ноги трясутся, не двигаются, но я стараюсь растереть их, неуверенный, что причина в холоде; начинаю на коленях семенить куда-то в сторону от дороги и натыкаюсь на потерянный мешок того еретика. Внутри пара консервов, спички, толстая кофта и книга в бумажном переплете. Кутаюсь в кофту и тащу мешок с собой, вперед, дальше, через поле, которое влажное и серо-коричневое, путает глаза чёрными земляными дорогами и искрами рассвета. Шагаю быстро и твердо, сопротивляясь холодным мыслям, почему-то вспоминая как в детстве меня укусила соседская такса, а потом убежала, оставив с ручьями слез, помню скандал между моей матерью и хозяином собаки. Потом я вспомнил, как громко грыз ногти, бредя темными, пропахшими сигаретами, алкоголем и ненавистью проулками домой, забытый отцом в школе. А во дворе я смог увернуться от кулаков одноклассника из низших номеров. Он долго и нудно кидал колючие шутки и издевки, а потом захотел от меня пожертвования ― кроссовки. Он собирал возле себя двух-трех оборванцев из своего двора, и они плотной полутораметровой стеной рыскали вечерами в поисках слабых и тощих, сбивая костяшки на их лицах и животах. Ударив его первый раз, я смотрел секунду-другую на него и его друзей, после попал кулаком в нос стоящему рядом, а потом увидел их убегающими за угол дома. В итоге виноватым сделали меня, слюняво брызгая угрозы из ртов матерей и отцов "обиженных им мальчиков", являя на всеобщее обозрение помятые лица двоих подростков с гроздьями синяков. И вновь я должен был жертвовать, делится, и никто не хотел знать или слушать всю историю сначала. Но жертвовать я не хотел.
  В конце дорог скелеты старых домов в окружении рваной металлической сетки и бродивших изгоев, мельтешащих на этажах, спрятавшихся в рваных грязных палатках, укрывшихся под картонными крышами рукотворных шалашей. Еретики глядят пугливо, с подозрением или вызывающе и хищнически, подметив и мешок в моих руках и кофту без дырок. Обхожу дом, приглаживая взглядом его жителей, его кривые стены и шелушащуюся крышу, и вижу остальные, другие дома, схожие с ним, стоящие на прыжок или два дальше и пухнущие от беглецов. Пройдя через двор, забитый палатками и мусором, сидящими на земле или камнях изгоями, засовывающими что-то в рот, жующими, вылизывающими одноразовые тарелки и ложки, я протискиваюсь вглубь района еретиков и натыкаюсь на длинную очередь, петляющую среди старой детской площадки: ржавой горки, песочницы и лавочек, на которых лежат мужчины и женщины с мешками и пакетами, подсунутыми под себя.
  Вдоль очереди иду дальше, вперед, часто оглядываясь, ожидая блеск лезвия, острие ножа или кулак. Вереница людей разношерстна, не все в лохмотьях и дырках: кто-то в еще чистом пальто, и взгляд человека не загнанный и не отчаявшийся, но по-прежнему полон былого блеска и достатка, возможного в городе, и он громко спорит с кем-то, требует пустить его вперед, раньше остальных, восклицая, кто он и где работает, но его грубо поправляют, напомнив, что работал, а теперь никто, выброшен как и все. Ударив мужчину в нос, остальные выталкивают его из очереди, пытаются стащить пальто, но сами не отходят, никто не хочет потерять место, а несчастный падает на колени, одной ладонью прикрыв лицо, но почти сразу вскакивает, и кулаки сжаты, а тонкий багровый ручеек из носа пачкает пальто. Мужчина делает шаг-другой, даже замахивается, вот-вот покарает обидчика, но противник только ухмыляется и показывает заточенную палку, торчащую из рукава. Смотрят в глаза, не моргая, напряженно, и все ждут прыжка, рыка, схватки, но развернувшись, мужчина уходит, вытирая кровь и отряхивая ставшее грязным пальто.
  Очередь булькает и перекатывается, все затихают и вновь топчутся на месте, иногда делая шаг-другой, приближаясь к заветной цели. Иду я отстраненно, на расстоянии вытянутой руки ото всех, пытаясь найти выход из кажущегося замкнутым человеческого лабиринта. Сквозь очередь не пройти: сразу ор и ропот обрушиваются на меня, даже угрозы, а змеящаяся очередь все уходит, извивается внутри дворов и арок. И вот, перейдя на бег, нахожу ее голову, но хвостов оказывается несколько, и возле подъезда сражаются за первоочередность двое или трое, в общей суматохе пропуская более хитрых и тощих. Из соседнего подъезда ритмично выходят изгои с пластиковыми тарелками, согревающими руки. Несколько пытаются пробиться между ними, оттесняя насытившихся счастливчиков, или нападая и пытаясь отобрать тарелки, просовывая пальцы в еду. И я бегу в тот подъезд, стуча каблуками по старой мраморной лестнице, и вновь среди разбитых стен мне тесно, душно. На последнем этаже в комнатах столы, за ними едоки, но мест не хватает, и, получив тарелку на раздаче, они выходят, на ходу спеша все съесть, выпить, набить животы до следующей возможной кормежки, если приедут, если достанется. Нас замечают черноодетые охранники возле дверей и раздатчиков и требуют уйти, встать в очередь, показывают пистолеты и револьверы в кобурах. Мы скатываемся по ступеням, нас погоняют страх и голод, и вновь на улице разбредаемся и разбегаемся.
  В одной из ближайших построек, сбившись со счета этажей, перепрыгнутых тел изгоев, их сумок и пожитков, я останавливаюсь возле окна, где пустующий квадрат пола позволил мне обосноваться, но не лечь во весь рост, а только прислониться спиной и вытянуть ноги, уперев их в соседа, недовольно пробурчавшего проклятья. Из трещин и разбитых окон нещадно задувает ледяной ветер, и я пытаюсь кутаться в мешок, укрыв в нем руки и лицо, и как могу бороться с сонливостью, настигающей меня с каждым вздохом-выдохом. Вскоре я чувствовал только свое теплое дыхание в утробе мешка, а когда проснулся, тревожно озирался в поисках врагов, проверяя свое тело, нет ли ран или увечий, затем заново окунулся в свои находки. Вокруг меня вчерашние еретики. Кто-то по-прежнему сидит или лежит, словно опасаясь потерять место, и я замечаю возле них на цементе пола растекшиеся темные пятна и лужи, а кто-то это место ищет, но только спотыкается о руки, ноги и возмущение. Рядом со мной из вороха одежды и одеял появилось девичье лицо, а затем и вся девушка, посмотрев на меня удивленно и возможно немного радостно. Она широко улыбнулась и сказала, что я похож на ее брата, а я не стал ее разубеждать. Прижавшись ко мне, она по-детски невинно лезет с головой в мой мешок, разглядывая книгу, тряся консервами, а потом в две руки мы уплетаем одну банку консервированной кукурузы, хрустим и чавкаем, по очереди следя за соседями и укрываясь вновь мешком. Наевшись, она ныряет обратно в кокон из пледов и дырявых курток, оставив на поверхности только нос для дыхания, а я ― свои пустые попытки узнать ее имя. В окружении пчелиного роя изгоев, я лежал, посматривая на серо-мраморное небо, кутаясь от сквозняка украденным незаметно плешивым одеялом с горы новой "сестры". Еретики теснились, поджав ноги и губы, кто-то переговаривался со знакомыми, делясь переживаниями и размышлениями, предлагая уходить вместе куда-то далеко, где заботятся об изгоях.
  Достав книгу из мешка, увидел ее порванные страницы или зазубренные корешки от вырванных листов, а оставшиеся листы исписаны кривым бисерным почерком бывшего владельца, и сквозь его пометки я с трудом смог прочитать несколько абзацев оригинального текста старого любовного романа, тыкая от скуки носом в книгу, не замечая прячущегося солнца и сна. Сквозь забытье я чувствую легкие толчки, слышу шуршание и сопение. Открыв глаза, замечаю фигуру в грязном пальто и со сломанным носом, изгнанного из очереди, и как он пытается незаметно достать из-за моей спины мешок. Но я хватаюсь за него и тяну, не отпуская, говорю сквозь выдохи "отдай, мое!", но мужчина скалит клыки, и тащит сильнее. Старый мешок рвется, откидывая банку, и мы оба прыгаем за ней, тянемся всем телом, и я почти достаю, но внезапно изгой прыгает на меня, давит рукой мне на горло, а другой жадно тянется за консервами. Я вижу его искривленное от натуги лицо, а рядом на нас смотрят еретики, и глаза их раскрыты широко. И беззвучно я прошу их помощи, кричу внутри себя "Помогите, спасите!", но они зажмуриваются, укрываются с головой и отворачиваются, прикрыв уши, не видели они ничего и никого, и не слышали, спали беспробудно. Под пальцами я нащупываю консервную банку, тянусь-вытягиваюсь и хватаю ее раньше грязного пальто, бью ею по голове еретика, снова ударяю, попадая в висок и сминая края банки красным пятном. Мужчина опадает, я отталкиваю его, свободно откашливаюсь, и отползаю к окну, желая вдохнуть прохладный ночной воздух. Отдышавшись, я поднимаю банку кукурузы, вытираю кровь о пальто еретика, и кладу вместе с книгой в мешок. Изгои вновь смотрят на меня из-под приоткрытых век и приподнятых одеял, а я замечаю их стиснутые кулаки и зубы, и каждый готов к нападению. Неровно шагая по шахматной доске из еретиков, ступаю в узкие зазоры между ними и выхожу на улицу. Обогнув несколько домов, снова оказываюсь в голом поле, держащем на плече несколько далеких деревьев и луну.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"