Маленький мальчик в поношенном зимнем пальто, перепоясанном веревкой, в шапке-ушанке, крепко завязанной тесемками у шеи, обмотанной шарфом, идет по дамбе. Он не идет, а как бы прорывается сквозь пургу вперед, рассекая волны несущегося навстречу снега, которые, обтекая его, закатываются за края дамбы в жгучую темень откоса. Он продвигается шаг за шагом, преодолевая тугую стену ветра со снегом. Его руки ухватились за лямку, которая обвивается на груди. Как бурлак, он тянет большие санки, нагруженные каким-то белым, крепко привязанным кулем. Видимо, это дорогой для него груз, потому что он каждую минуту, не смотря на завывающую поземку на высокой дамбе, поворачивается к санкам и что-то кричит в пургу...
И вдруг резким порывом ветра его с санями снесло с дамбы. Он барахтается в сугробе, стараясь остановить опасное скольжение под откос, но ни на секунду не выпускает лямки, связывающей его с санками. Скольжение прекратилось на середине откоса. Малыш приближается к санкам, приоткрывает край зимнего одеяла, в которое завернут груз, и сквозь завывание кричит: "Зиночка, с тобой ничего не случилось? Не замерзла?"
И вновь тщательно запаковывает дорогой куль с его маленькой сестренкой и тоскливо смотрит вверх откоса, на дамбу, куда надо вновь карабкаться...
Перед его глазами вдруг вырастает фигура солдата в валенках, полушубке. Солдат снимает варежку и протягивает ему руку: "Держись, сынок, ты ведь старший брат, ты - сын солдата. Еще немного и вы будете дома..."
Фигура спасителя исчезает. Но он уже не одинок. Вцепившись в лямку, мальчик преодолевает подъем и вновь продолжает путь по высокой дамбе над Татарской слободой...
-Дорогой отец, надейся на меня, я тебя не подведу. Пока ты бьешься с лютым врагом, я постараюсь заменить тебя. Она ведь такая маленькая; мама еще не вернулась с работы, а бабушка старенькая, и нет у нее сил...
Эта сюрреалистическая картина повторялась часто, почти всю долгую зиму 1943 военного года.
Мне уже было шесть с половиной лет перед поступлением в первый класс. Это был тот же детский сад, где отец с Ноней (двое раненых офицеров-фронтовиков) получили по яичнице-глазунье, которую они не могли даже поднести ко рту под молящими о еде взглядами детишек. Яичница осталась нетронутой, и о ее судьбе я всегда фантазировал в мечтах...
Я уже старший, пошел в первый класс и взялся помогать дома. Каждый день отправлялся еще до темноты в детский сад, чтобы привезти оттуда Зину. Она всегда с нетерпением ожидала меня, одетая в зимнее пальтишко, шапку с длинными ушами и укутанная в шарф. Мне оставалось только обуть ее в старенькие валенки, усадить в большие, взятые у соседей, деревянные санки, хорошо запаковать в два зимних одеяла и накрепко привязать веревками. Ведь нас ожидал длинный и нелегкий путь, когда уже по середине дороги начинало темнеть, и только редкие фонари на столбах освещали высокую дамбу, ведущую из детского сада к нам в Козью слободу...