Вырваться из редакции оказалось не так-то просто: пришлось спешно дописывать статью о каком-то ночном клубе, где я ни разу не был, об убойных коктейлях с устрашающими названиями вроде 'Ядерная амрита', 'Драконовка' и 'Сок папоротника'. Впрочем, 'Сок папоротника' был знаком, но смутно - видно, правда, убойный.
Потом я составлял отчет о проделанной работе за месяц и обдумывал, что делать дальше.
На днях мне на глаза попалась заметка какого-то начинающего журналиста. Трехкопеешная заметка на последней странице рекламной газеты. Детская, наивная, да просто глупая. Нет, сама по себе мысль в ней была правильная, к тому же общеизвестная, но исполнение упрощено до "трех аккордов". Заметка была о профессиональной деформации личности, о том, что врачи становятся циниками, юристы со временем все больше скандалят и придираются к окружающему миру, бухгалтерам свойственна скурпулезность и скучность (так и было написано, неудачно, я вообще не уверен, что есть такое слово "скучность", к тому же созвучно с "тучность"), а журналисты - люди поверхностные. Идиотская статья. На эту тему научные работы пишут, а тут какой-то умник тиснул два абзаца - и доволен. Сам он поверхностный.
Это с одной стороны. А с другой - где-то подслушанное что-то, нацарапанное на коленке, меня задело за живое! Я третий день об этом думаю. Вот найди я журналиста и выскажи ему, что глупость написал - скажет, ни разу не глупость, раз меня так глубоко задело. И кто прав? Неужели это тоже путь - два легкомысленных абзаца считать статьей?
Не знаю, может, кто-то и поверхностный, но у меня другие методы.
Метод первый: "На самом деле все хотят поговорить. Если не получается стать тем, с кем хотят поговорить, надо найти и обработать того, у кого получилось".
Метод второй: "Никогда не стыдно прикинуться идиотом - с ними все хотят поговорить, потому что безопасно."
Метод третий: "Если не получается ни прикинуться идиотом, ни стать тем, с кем хотят поговорить - никто не отменял обман, лесть, подкуп, шантаж и угрозы". Не так элегантно, но действенно.
Метод главный: "Индивидуальный подход - это сочетание всех других известных методов в нужной пропорции и до полной победы".
Метод параллельный: "Почти все используют свои методы, и это тоже можно использовать".
Взять даже нашу редакцию: Ринат всегда идет второй половиной метода первого - ищет женщину. Секретаршу, сотрудницу, любовницу, жену, и даже дочь, были случаи. Ему так приятнее работать, и я его понимаю. Вадим Викторович всегда прикидывается идиотом, ему и прикидываться-то особо не нужно, но почему-то на него ведутся. Он прямолинеен, от него не ждут подвоха, и потому в беседе с ним расслабляются. У Алеши методов нет совсем, кроме студенческого "я его слепила из того, что было". Уверен, именно такой зеленый журналист написал заметку о деформации личности.
Да, я - деформирован. В какой-то песне слышал - "я добрый, но добра не сделал никому", это про меня.
Я не верю Кате. В крайнем случае - запугаю мою самоубийцу. Давно хотел попробовать.
Но сначала пришлось разбираться с недовольным заказчиком, которому не нравилась иллюстрация. Вообще-то он был прав, это я напутал, влепил среди видов отеля фотографию девочек по вызову, одетых разудалыми горничными, но мне удалось убедить клиента, что они ему только на руку. А что девчонки целуются - так это нормально, пусть и постояльцы надеются на такой же теплый прием. А во Франции, к примеру, вообще принято целоваться при встрече. И не только среди женщин. Вот и пусть о его отеле думают, как о 'маленькой Франции'.
Так и вышло, что провозился чуть не весь остаток дня.
Условная свобода хуже условного заключения.
Когда я, наконец, закончил со всем этим, спустился вниз и распахнул дверцу такси - не поверил своим глазам. Из салона пахло мятой, а сиденья и пол были усыпаны... лепестками? Я заморгал от неожиданности, отступил, но тут разглядел, что это не лепестки, а разноцветные блестки.
- Что там? - развернулся водитель, увидел мое замешательство и пояснил с добродушной улыбкой. - Да, непорядок малость, тут у меня детки ехали с воздушными шариками. Один лопнул, оно и рассыпалось. Не грязь это, садись.
Я выдохнул, стряхнул блестки на пол и уселся. Разглядел несколько оберток от конфет и горсть леденцов на коврике и понял, откуда взялся мятный запах.
Машина тронулась, а я разглядывал звездочки и кружочки, прилипшие к ладоням, и представлял, как несколько минут назад в этом же салоне шумели и играли дети. Может, даже прыгали на сиденье.
Уже сгущался промозглый и ветреный вечер, а я сидел, словно под куполом цирка после представления, в этих блестках, и будто слышал отголоски звонкого детского смеха.
Когда такси подъехало к Катиному дому, даже выходить не хотелось. Но пришлось. Потому, наверно, и не успел ничего подумать, когда в подъезде мне преградили путь двое в форменной одежде.
- Вы к кому? - спросил один из них, постарше и поплотней.
И я почему-то сразу подумал, что Катя уже мертва. И если это так - то с кем она провела вчерашний вечер? Кому будут задавать вопросы: 'Что именно вы делали в ее квартире? Как давно знакомы? С какой целью направлялись?' и 'Вы уверены, что она была жива, когда вы уходили?'.
Мне. Эти вопросы будут задавать мне. Я буду главным подозреваемым. И то, что я журналист - не алиби, учитывая темное прошлое Кати. Якобы Кати. Они заподозрят, что я все знал, что шантажировал ее.
Статья - статьей, свобода мне дороже.
- Это же пятнадцатый дом? - спросил я, - Улица такая-то, пятнадцать? Мне в тридцатую квартиру, к Степановым.
Парни переглянулись.
- Нет, не пятнадцатый, - ответил тот же плотный, - пятнадцатый в двух кварталах отсюда.
- Ага, спасибо, - кивнул я и развернулся к выходу.
Хотелось бежать, рвануть дверь на себя и скорее выскочить из подъезда, поэтому я все делал неспешно. Даже в карманах порылся зачем-то. Когда я уже потянул дверную ручку, меня догнал негромкий приказ:
- Постой.
Я оглянулся с улыбкой и увидел напряженные лица.
- Ты не спросил, в какую сторону.
И я понял - что бы ни сказал сейчас, все будет неверным. Скажу, что знаю, в какую сторону - они уточнят, и я не смогу ответить. Потому что на самом деле не знаю!
А мое молчание - еще подозрительнее.
- Руки на стену! - скомандовали мне.
И пришлось подчиниться.
Ничего они не докажут, думал я, все равно ничего не докажут...
Один из парней, помоложе, обошел меня, загородив собой дверь, а второй уже звонил кому-то:
- Игорь, пробей быстро: улица такая-то, пятнадцать, квартира тридцать, кто живет? Жду... Герасименко? Спасибо, Игорь.
- Откуда я знаю? Я не спрашивал, их квартира или снимают, - сказал я.
- Ну, мы узнаем, - уверили меня. - Костя, обыщи его пока.
Все равно меня не в чем обвинить, да и что там, в квартире, найдут? Стираную рубашку и штаны? На них не написано, что мои. Но... там полно моих отпечатков пальцев...
И лишь когда Костя залез в нагрудный карман, я вспомнил о фальшивом милицейском удостоверении, которым собирался пугать Катю.
Марк
Возле двери кабинета, в котором сидел задержанный, Богдан остановился, развернулся и ткнул меня пальцем в грудь:
- Ты будешь плохим полицейским.
- Я?
- Да. А я - очень плохим. А потом, если что, позовем еще парочку совсем плохих. Ага?
- Думаешь, они понадобятся?
- Думаю - нет, - просиял он и толкнул дверь.
Парень в наручниках, примостившийся на стуле напротив стола дознавателя, поднял голову, и я сцапал Богдана за рукав и снова прикрыл дверь.
- Точно не понадобятся, Богдан. Я его знаю.
- Вот облом, - опешил Богдан Петрович.
- Не, нормально, работаем, надо припугнуть. Но я его знаю, журналист это, знакомец моей клиентки. Мутит воду, интересуется, и, мне кажется, не только клиенткой. Он не преступник, играется только. Другое дело, что его мог нанять тот, кто за этим стоит, кто дверь заминировал. Поэтому припугнуть надо. Но без переломов. Подожди, у меня мобильный.
Звонил Тимофей, его обычно флегматичный голос слегка дрожал:
- Босс, она рванула из супермаркета, будто за ней гнались! Все было нормально, босс, стояла себе в очереди, вдруг бросила продукты и сбежала. Ничего не произошло, с ней никто не заговорил, никто не подошел! Я был рядом, все видел! Ни с того ни с сего - бегом. Я думал, в двери врежется! Она ненормальная, босс! Не удивлюсь, если ей привиделись какие-нибудь налетевшие гарпии. Под крышей супермаркета.
- Что дальше? - спросил я.
- Идет домой. Я иду за ней.
- Правильно. Наблюдай.
Я отключился, не дослушав его рассуждения о том, что правильно, а что в корне - нет.
- Слушай, это неинтересно, - сказал Богдан, - зачем его пугать, если ты и так все знаешь?
- Не все. Я не знаю главного - кто охотится за моей клиенткой! Какого черта я должен охранять эту Самохину, когда на самом деле...
- Стоп, - прервал меня Богдан.
Он начал топтаться в коридоре, разведя руки в сторону - вылитый локатор. Сигнал ловит, похоже, из космоса. Он так думает, когда очень сосредоточен. Неудобно же сказать человеку, как это выглядит со стороны-то.
- Охранять Самохину, - бормотал он, - дело Самохиной. Охранять, - потом остановился, вперившись в стену. - Охранные мероприятия Самохиной, - и наконец-то развернулся ко мне, совершенно счастливый.
- Охранные мероприятия Самохиной! Ну конечно же! - он прямо-таки сиял, - Марк, я вспомнил! Мы ее уже однажды охраняли! Юристочка из законопроектного бюро? Ну, точно! Ее начальник с нами связался, говорил, она написала какой-то важный закон, кому-то дорожку перешла, мол, могут отомстить. Мы охраняли - долго, наверно, полгода я рапорты получал. Но никто на нее не напал, охрану сняли. Ну? Ты доволен? Хорошо же, что я вспомнил?
- Давно это было? Дело можно посмотреть?
- В архив отправили, - вздохнул он, - давно, года три назад ее охраняли, если не больше.
- Ну а закон хоть какой?
- Что-то о штрафных санкциях какому-то бизнесу, - неуверенно ответил он, снова потоптался на месте, но руки раскидывать не стал, похоже, ему просто неудобно было в коридоре стоять, - Что-то экономическое. Да ты у начальника бюро спроси!
- Не могу я спросить, Богдан, - как маленькому, напомнил я, - ты же сам знаешь...
- А... точно. Ну, хочешь, я спрошу?
По коридору, едва не вжимаясь в стену, прошел какой-то незадачливый сотрудник - явно не ожидал встретить начальство, еще и в торжественно-белой форме. Я помолчал, подождал, пока сотрудник войдет в свой кабинет.
- Ты с ним общаешься?
- Нет. Не люблю теоретиков. Они горазды только бюрократию плодить. Ты знаешь, как я считаю? Любой закон - это костыль, чтобы подпирать дохлую мораль. Вот сломал ты ногу, предположим. Если дать тебе один костыль - ты с ним будешь ходить. Если дать тебе пятнадцать костылей - ты шагу ступить не сможешь. Логично?
- Логично. Но дело не в этом. Если не общаешься - не спрашивай у него про закон. Лучше достань мне бумаги из архива. Что-то мне подсказывает - это именно то, что я искал.
Богдан кивнул, похлопал по идеально-пустым карманам в поисках сигарет, не нашел и совсем опечалился. Его круглое лицо скривилось и на мгновенье стало похожим на лицо ребенка, готового заплакать - поджатые губы, страдальчески поднятые брови. Даже воротник, казалось, разочарованно завалился набок, а на правом рукаве рубашки обнаружилась предательская двойная стрелка, словно из засады выскочила.
- Значит, пугать мальчика не надо? - спросил он с надеждой на то, что как раз надо.
И я, конечно, подтвердил, что да, надо.
Богдан снова взялся за дверную ручку и в последний миг обернулся:
- Ты рычать умеешь?
- Э-э-э...
- Проходишь через кабинет, встаешь возле окна, смотришь вдаль и рычишь. Что бы я ни сделал. Сам же сказал - без переломов, - и открыл дверь.
Увидев Богдана Петровича, дознаватель вскочил, а Максим снова дернулся, поднял голову. Звякнули наручники - он неловко держал руки на весу. Сам журналист, лохматый, небритый и помятый, с красными от недосыпа глазами, выглядел не так хорошо, как на записях и фотографиях, но это был, несомненно, он. Те же темно-русые волосы падали на глаза, то же худощавое лицо и куцая бородка - имиджевая. Разве что сегодня добавилась щетина на щеках, неравномерно, пятнами, а из глаз пропала самоуверенность. При виде нас двоих журналист заметно испугался.
Богдан жестом разрешил своему работнику сесть, я прошел через кабинет, замер напротив окна и... зарычал. Негромко. Если Богдан сказал, что нужно рычать - я это сделаю. Мне-то что, мне не жалко.
- Не заводись, майор, - приказал Богдан, похоже, мне, но я не выполнил приказа.
- Вот дьявол, - сказал Богдан, и тут же дознавателю, - подержи ты его, что ли.
Тот снова вскочил из-за стола, встал рядом со мной, обнял за плечи. Богдан Петрович расположился за столом. Мне было все отлично видно в оконном стекле, даже то, как радостно Богдан схватил беспризорную пачку сигарет и вытянул одну.
Максим крутил головой, поглядывая то на нас с дознавателем, то на подполковника. Журналист, конечно, знал свои права, но наверняка был наслышан о разных интересных случаях в милицейских застенках.
- Я расскажу тебе сказку, - проникновенно начал Богдан, - это очень хорошая поучительная сказка про одного журналиста, - тут он отвлекся на дознавателя. - Коля, держи, пожалуйста, Клименко покрепче, - выдохнул дым, улыбнулся Максиму. - Тяжелый день у майора сегодня, можно сказать, бешеный, сам видишь. На работе люди не только горят, но и звереют. Так вот, сказка. Жил-был на свете один журналист. Ты как вообще к этой братии относишься? Я - терпеть не могу, задушил бы всех. По очереди. Лезут, понимаешь, бездумно во все дыры, а нам потом расхлебывай. И вот наш сказочный журналист тоже полез к одной девушке, назовем ее Василиса Прекрасная. К тому же она была еще и Премудрая, потому как сведуща в юриспруденции. И с тех пор, как журналист к ней полез, закружили над головой Василисы темные демоны, захотели утащить ее, видимо, в подземное царство по приказу Кощея Бессмертного, личность которого установить не удалось. И схватили сказочного журналиста тридцать три богатыря, в чешуе, как жар, горя, но ничего ни про Кощея, ни про Василису он не рассказал, ничего-то при нем, кроме фальшивого меча-кладенца не обнаружилось. Осерчали тридцать три богатыря и - закопали сказочного журналиста. Живьем. Под крепостной стеной. И больше не нашли. Потому что, как ты понимаешь, искать его поручили тем же богатырям. Нравится тебе моя сказка, безработный молодой человек?
Пока Богдан излагал сказку, голова Максима клонилась все ниже и ниже, мне стало ясно, что он не был готов к такому повороту. Я даже рычать перестал.
Скованными руками Максим потер висок, отвел волосы с лица - жест вышел трогательным.
- Не нравится, - ответил хрипло.
- Это хорошо, - кивнул подполковник и затушил окурок, - поэтому ты сейчас рассказываешь все, что знаешь, и летишь отсюда свободной пташкой, а твой меч-кладенец я оставляю себе на память. Идет?
Он глубоко вздохнул, раз, второй: сомневался. Я бы на его месте тоже сомневался, оставить в руках Богдана фальшивую ксиву - не лучший выход, потому что подполковник в любой момент сможет ее достать и заодно достать Максима.
- А когда я со всеми сказочными персонажами разберусь, верну тебе твой меч, мне такое оружие без надобности, - сжалился Богдан.
И тогда Максим решился:
- Хорошо. Я все расскажу.
За окном снова вполголоса бормотал дождь, а за моей спиной журналист рассказывал, какой я злодей. Правильно, в общем-то рассказывал: и контракты на смерть я заключаю, и деньги на этом зарабатываю, и мои консультанты примут каждого, кто придет. Да, все так.
Непонятно одно - кто такому наивному журналисту деньги-то платит? За что ему платить? На лавочке он сидел у здания, Катю увидел, проникся. А мои злодейские тайны тоже с лавочки разглядеть хотел?
Дождь за окном то умолкал, то опять принимался вздыхать, а в темном мокром асфальте отражался весь мир - деревья, уличные фонари, дома и машины. Я как-то и не замечал раньше отражений в мокром асфальте. Словно параллельный мир дождя, подумал я. Всегда затянутый тучами, всегда искаженный. Размытый или полустертый, как неудачный набросок. Лишь там, где разлились широкие лужи, он становится четче. Но даже этот мир живой. В мире дождя по тротуарам ходят силуэты людей, скользят контуры и тени.
Журналист тоже рассказывал о том, что сумел разглядеть в отражении, да еще свое приплел. Но, видно, о заголовках уже задумывался - его домыслы звучали броско, хоть сейчас в тираж. У меня бы и двух дней не проработал, я убежден.
Зато по его версии из меня получался злодей-многостаночник, впору гордиться своей изворотливостью и находчивостью.
В открытую форточку вплывал туман, а после, когда дождь усилился, полетели брызги. Сквозь нарастающий шум пробилось дребезжание и... звон. Отовсюду. Словно сквозь стены. Тонко, едва слышно задрожали стекла. Невыносимо.
Я стряхнул руки дознавателя и схватился за виски.
С детства, еще со школы, я приноровился без особой паники закрывать уши, как только слышал звонок на перемену. Школьный звонок коротко рявкал на все здание, и я его пережидал... обычно. Однажды кнопку заело. Он надрывался всю большую перемену - ничего не могли сделать. А я сидел, скорчившись под партой, в слезах и соплях, до одури, до боли зажимая ладонями уши, дрожащий и потный с головы до ног. Меня еле вытащили из моего угла. Хорошо еще, что я всех напугал, а не насмешил. Учительница, помню, плакала и, пытаясь выпить воды, разливала ее из стакана прямо в школьный журнал.
И сейчас - дребезжание, почти животный визг нарастал, подступал ближе. Вынуждал действовать. Я должен был сделать шаг. Если задам правильный вопрос - получу нужный ответ. Или вспомню сам. Сейчас, вот-вот...
Звон подползал слева, медленно вламывался в мою голову - и вдруг схлынул. И я увидел, как по залитой дождем улице, дребезжа и постанывая, тяжело катится старый трамвай, я таких не видел несколько лет.
Тренькнул мобильный, это звонил Тимофей. Я уже знал, что сказать ему.
- Тим, срочно найди Лекса! Он где-то там, рядом! Я посылал его за бумагами, если он что-то нашел, что-то важное...
- Босс, я как раз... Босс, он не отвечает! Я его не вижу, и он не отвечает уже час! Лекс пропал!
Максим
Таксист в этот раз мне попался молчаливый. Он вел авто, время от времени пригибаясь к рулю и оглядывая небо: сизые тучи надвигались, разворачивались, словно скатанное махровое полотенце, упавшее на пол. Последние дни тучи то и дело бродили по небосклону, и таксист улыбался: для него ливень - лучший работодатель. Я сначала мысленно осудил его, а потом подумал, что надо начинать с себя. Мои работодатели - катастрофы, скандалы и преступления, и чем кровавее, тем лучше. "Мир должен знать правду!" - частенько приговаривал Сандаг, и по его мнению это значило - всю правду, голую правду, как можно больше голой правды. Особенно хороша правда вскрытая, распотрошенная и разложенная для тщательного осмотра.
Я глядел на заляпанный грязью бампер в трех метрах впереди и убеждал себя, что вовсе не струсил. Нет. Это у меня тактика такая. Я не испугался, а лишь прикинулся испуганным. Ничего сложного, я могу убедить себя в том, что всего лишь сыграл. Я с радостью в это поверю.
Только... если бы еще поверить, что и Кара сыграла!
Ну кому еще я мог позвонить, если не ей? Все эти наши перебранки и шуточки - я-то думал, неспроста. Если девушка высмеивает мои рубашки - значит, она их в принципе видит! Я же очаровашка! Всеобщий любимец, юморной и неуемный, ходячий иронический сериал. Разве можно не любить меня за веселый нрав? ...Она же всегда приносила кофе, если я просил...
Я позвонил глубокой ночью - может, не нужно было ночью? Разбудил, вытащил из постели, сам виноват? Да только мне показалось - она и не подумала вставать из постели.
Конечно, у меня забрали телефон еще при обыске, но потом обо мне не то забыли, не то умышленно оставили нервничать, а ночью сердобольный охранник дал свой мобильный.
- Кара! - говорил я как можно тише, когда она наконец ответила на вызов, - Меня задержали, помоги! Мне нужно знать...
- Кто задержал? - сразу перебила она.
Я подумал, что волнуется.
- Милиция. Меня взяли с ксивой.
- Откуда звонишь?
- Из отделения. Но это неважно. Мне очень, очень нужно знать...
- Если меня кто-нибудь спросит, я скажу, что не знаю тебя! - отрезала она.
- Что? - переспросил я.
- А если кто-нибудь спросит Сандага - тебе некуда будет возвращаться.
- Подожди, я не о том, ты не поняла!
- Это ты не понял. Есть беды и беды, Максим. Есть мелкие неурядицы, когда я прикрываю тебя, а ты угощаешь меня ужином. Отчего б не прикрыть, если я ничем не рискую? Но "Микс" - глянцевое издание, а не криминальная газетка, и нашими журналистами не могут быть уголовники! Все, что я могу для тебя сделать - найти адвоката.
Я молчал. Прижимал телефон к уху и словно видел Кару, укутанную в теплое мягкое одеяло. Или, может быть, она откинула его и спустила ноги на пол, включила ночник, а там рядом на тумбочке какие-нибудь милые фотографии в цветочных рамках. И сама Кара - сонная, со спутанными волосами, может быть, даже трет ладошкой глаза или щеку, беззащитную без косметики... Как она может сейчас быть стервой? Ведь в светлых уютных спальнях не водятся акулы!
- Ты не имеешь права навешивать свои проблемы на редакцию, - продолжала она, - такой скандал не поднимет тиражи.
Поняв, что я не отвечаю, она добавила тоном помягче:
- Умолчать о журнале в твоих же интересах. Я просто предупреждаю. Из лучших побуждений.
И я понял, что если попрошу ее узнать, нет ли данных о смерти Кати - она бросит трубку. Если журналист-уголовник может рассчитывать когда-нибудь вернуться на работу, то с журналистом-убийцей наверняка и разговаривать нельзя, и невиновность ничего не стоит. Потому что не поднимает тиражи.
- Прости, что побеспокоил, - сказал я.
- Ничего страшного. Удачи! - пожелала она.
Поэтому наутро я, конечно, испугался, но и обрадовался тому, что милиции все известно. А уж в ответ на предложение рассказать все в обмен на свободу готов был броситься на шею толстому начальнику, поцеловать его прямо в потный лоб и погладить короткошерстный затылок! Он потом поднялся, и я разглядел, что затылок у него знатный, с двумя складочками, как у многих из них.
К тому же - он все знал о фирме "Умри достойно". Это разрешено законом, сказал он. Обычное предпринимательство, если возникает спрос, сразу же появляется предложение. Каждая ниша рано или поздно заполняется.
Ну, конечно, о морали люди с такими затылками не задумываются.