Если уж нечистый расточает улыбки весны, значит, нацелился на душу. Души людские - вот их истинная страсть, их нужда, их пища. (из наставлений отца Бартоломью, духовника Хейли Мейза)
Королевская кровь
Но для тех, кто придет
В мир, охваченный мглою,
Наша повесть послужит ключом,
Ибо древнее Солнце -
Солнце героев -
Нас коснулось прощальным лучом...
(Оргия праведников 'Das Boot')
1.
Болота начинались прямо здесь - вот так, необычно и странно: под ногами коня еще твердая почва, а несколько опрометчивых шагов - и спасения не будет. Знаменитые синедольские топи, не напрасно прозванные Гиблыми. Они тянулись на многие мили в обе стороны, преграждая путь в глубину древнего чудесного леса...
Зачем мы здесь? Я громко позвал:
- Ваше величество! Мы слишком оторвались от свиты, надо возвращаться. Здешний лес небезопасен...
- Гиблые топи! - юный король, похоже, не пожелал меня услышать. Он поддал пятками в бока лошади и галопом умчался вперед по самой границе болот. Мне ничего не осталось, как пуститься вдогонку. Впрочем, недалеко: тропа закончилась, кобыла Его Величества взбрыкнула, обдав брызгами себя и всадника, и встала у плотной стены рогоза.
- Это и есть знаменитые Гиблые топи, лорд Хейли? - юноша отерся рукавом и, сдвинув с глаз лисью шапку, заглянул мне в лицо. - А за болотами? Старая Пуща? Легендарная страна ситов? Та самая, 'золотая страна нечестивого разврата и колдовства'?, - он многозначительно приподнял брови, - Несметные сокровища, тысячелетние леса и плодородные земли всего в паре миль?
В паре миль, которых не одолеть. В ином мире. В другой жизни...
Разговор мне нравился все меньше. Любой мальчишка бредит подвигами, славой и самолично добытыми богатствами, уж кому это знать, как не мне. Но правителю должно думать о последствиях своих желаний.
- Ваше Величество, война с ситами началась задолго до того, как был коронован Ваш прадед. Более двухсот лет страха, гибели и разорения! Ваш покойный отец поступил мудро, сумев замириться с владыкой Пущи и пресечь месть. Бог свидетель, и людям, и ситам это далось непросто - взаимные страх и ненависть все еще глубоки, хотя с тех пор...
- '...уже более двадцати лет ни один человек не видел сита, равно как и не ступал под сень их священного леса'! - со смехом закончил юноша, - Лорд Хейли! Я - просвещенный монарх, и знаком с историей. А еще я знаком со слухами. Зря вы не жалуете столицу, мой друг, при дворе ходит много слухов. Например, о том, что Гиблые топи - не такая уж неодолимая преграда, - серые глаза короля глядели испытующе.
'Чего хочет этот балованный мальчишка?.. всерьез решил сунуться в Пущу? Нет, определенно, для короны он слишком зелен. И воспитан - из рук вон!' - рассердился я. Король, между тем, продолжал:
- Я слышал, до договора, они были обычными болотами с клюквой, лягушками и утиной охотой, их никто и не думал бояться. Больше того, мне докладывали, что есть человек, для которого это по-прежнему так. Ему, буде на то желание, ничего не стоит провести в Пущу хоть целое войско... и этот человек - ни кто иной, как лорд Синедола, хранитель Восточного рубежа Хейли Мейз. Или мне лгали? Ну, мой верный рыцарь, что скажешь?
О, Бог мой, Единый Отец всего сущего! Я думал, эта история давно забыта!
- Нет, Ваше Величество, - я посмотрел в глаза своего короля со всей твердостью, на какую был способен, - Вам донесли верно. Не знаю, кто и как проведал об этом, но граница с ситами заперта не случайно, и я...
Глаза юного монарха вспыхнули неистовым молодым азартом:
- Можешь? Так, Хейли?! Я хочу открыть!
Призрачные пальцы коснулись моей груди, отыскали тонкую нить старого шрама, и под ними сжалось, заныло сердце.
- Вы представляете, какой бедой это обернется?!
Страшась не совладать с нахлынувшими чувствами, я отвернулся и замолчал. Воспоминания юности пробудились и захватили меня целиком...
2.
...Все началось летним утром. Я по обыкновению еще валялся в постели и ждал завтрака. Но вместо кухаркиной пигалицы-дочки на пороге появился посыльный отца и с надменным видом велел немедленно явиться пред светлы очи Лорда Кейна за наставлением и поручением. Остатки сна мгновенно исчезли. От греха подальше следовало поторопиться.
Я хмуро поднялся и потянулся за одеждой. Небрежно брошенная с вечера рубаха пропахла кабацкой кислятиной, а штаны, вдобавок, оказались забрызганы грязью. Смена из сундука - мятая и штопаная - выглядела немногим лучше, но выбора не было. Я спешно натянул штаны и сапоги, накинул рубаху, прихватил пояс и, на ходу затягивая гашник, чуть не бегом кинулся в отцовские покои.
Несмотря на ранний час, лорд Кейн Мейз был свеж и подтянут: наверняка успел не только позавтракать, но и исполнить многие хозяйские обязанности, о которых я в свои восемнадцать не знал и знать не желал. В ту пору отцу уже перевалило за пятьдесят, он стал не так силен и статен, каким помнился мне в детстве. Забранные в конский хвост волосы из соломенных превратились в пыльно-седые и изрядно поредели, лицо прорезали глубокие морщины, а в белках светлых глаз все чаще появлялись кровяные жилки. Но и постаревший лорд Кейн по-прежнему держал железной рукой весь Синедол. Однако дела повесы-сына владыку интересовали мало. И уж если сегодня отец вспомнил о существовании наследника, то ничего хорошего это не сулло.
- Проснулся, наказание? - оглядев мой не слишком опрятный наряд, он недовольно поморщился, - вот наградил же, Господи, наследничком! Если бы мать видела!
Нелестное мнение лорда Кейна давно перестало меня заботить, как и попытки пристыдить упоминанием покойной матери, которую я, по чести сказать, почти не помнил. В детстве я бы с радостью умер лишь за один его благосклонный взгляд. Но он, если и смотрел в мою сторону, то с жалостью или упреком. Впрочем, став постарше, я научился не попадаться на глаза и улаживать свои дела самостоятельно.
- Что делать? Не всем Господь дарует любящих отцов и достойных сыновей.
- Именно поэтому я и хотел тебя видеть, - повелительные ноты в голосе требовали замолчать. Мои шутки были еще неприятнее отцу, чем распахнутая на груди рубашка. - Я жду гостей, Хейли. Очень важных гостей. И менее всего желаю, чтобы ты в их присутствии отпускал неприличные остроты или приводил своих бездельников-дружков из Чистых клинков...
- Постойте-ка, отец! - вскинулся я, - Чистые клинки - рыцари Господа, преданные защитники истинной веры. Не Вам ругать нас бездельниками! То, что вы не добили выродков-ситов и позволили им убраться в чащу - ваш грех. Мы же не намерены терпеть врагов Всевышнего подле своих границ. Сыновья доведут войну, так бездарно брошенную отцами, до победы!..
О! Я был полностью убежден в своей правоте! Не будучи слишком религиозным, я все же истово верил что только человек - образ и подобие Бога - имеет право безраздельно властвовать на земле, и считал себя жалким неудачником, слишком поздно рожденным, чтобы прославить свое имя в легендарных сражениях с древним народом. Я рвался в бой - к служению, к славе, к приключениям! И то, что отец давно утомился моими пламенными речами, меня нисколько не смущало.
- ...Я сложу гимны, способные воодушевить на битву всех жителей Синедола, от рыцаря до пахаря. Вместе мы вырубим под корень и спалим Старую Пущу с ее погаными тайнами. Мы обеспечим нашим детям безбедную жизнь по законам Бога! Без страха, без искушения, без ситского колдовства.
- Ты все сказал? - Отец оторвался от созерцания шпалер и снова повернулся ко мне, - А теперь послушай, что думает трусливый ветеран. Что ты знаешь о стиском колдовстве, мальчишка? Ничего! На свое счастье ты был слишком мал, чтобы понять или запомнить. Если бы не колдовство этих тварей, многие мои воины были бы живы... твоя мать сейчас была бы с нами!..
- Тогда почему же Вы не мстите, отец?!
Он посмотрел на меня, как на скорбного умом, и горько усмехнулся:
- Конечно, рано или поздно последние люди добили бы последних ситов. Просто потому, что нас больше, много больше. Но от Синедола... да от всего королевства к тому времени ничего не останется! Только руины и могилы. Мы положили десять лет, чтобы прекратить это безумие, и сейчас, слава Богу, у нас с нечистыми мир. Но мир зыбок и непрочен, мы должны укреплять его, а не расшатывать. Так велит наш король. Так требует здравый смысл, сит побери! А я, безголовый мой сын Хейли, не изменяю ни тому, ни другому.
Я думал, что сейчас лорд Кейн прикажет наследничку убраться с глаз на ближайшую сотню лет. Но нет, он только отчитал, как сопляка, и удовлетворился, вернулся к спокойному деловому тону:
- Посольство Старой Пущи возвращается из столицы домой. Нам выпала честь быть последними людьми на его пути, посему следует проявить радушие и гостеприимство, а свои дурацкие мечты о мести засунуть подальше и забыть. Смотри, не позорь при чужаках Синедол и род Мейзов, Хейли: никаких Чистых клинков, никаких острот. И, ради Единого, никаких твоих оскорбительных стишков и песенок! А теперь иди, оденься к обеду, как подобает наследнику лорда, а не бродяге-барду из придорожной пивной.
Конечно! Вся страна пела мои песни, меня давно величали золотым голосом Синедола, но что это значило для лорда Кейна? Да ничего! Для родного отца я как был, так и остался пустым местом... хуже: посрамлением древнего рода, рифмоплетом и шутом.
3.
Послы прибыли около полудня. По старинному обычаю, что почитают в Пуще еще более чем в замках Синедола, домочадцы хозяина и гости собрались в трапезной. Думаю, лорд Кейн охотно обошелся бы без меня, но ситы, будь они неладны, могли заподозрить интриги и измену в чем угодно. А посему, прежде чем открыть врата Синедола перед давними врагами, он лишь ограничился еще одним строгим внушением:
- Хейли, ради Господа, помни, что я тебе говорил. Никаких двусмысленностей! Эта нечисть высокомерна и не расположена к шуткам, а любой намек на поддержку фанатиков может обернуться смертельным оскорблением. И, кроме прочего, в посольстве - младший отпрыск королевской крови...
- Сын правителя Пущи? А говорили, у него только дочери...
Я чуть язык себе не откусил за эти слова: не хотелось признаваться, что сгораю от любопытства. Большинство моих братьев-рыцарей грезили боями и победами, но совсем не знали врага. Мы пробавлялись лишь слухами, байками старых вояк за кружкой пива да смутными детскими воспоминаниями.
- Хейли! Имей терпение хоть раз выслушать до конца. - Отец скривился, словно его мучила зубная боль. - Этот... как его? Айлор... Ай-ло-ри... тьфу! если б я еще помнил их имена - королевский племянник, сын Ареийи-Оборотня...
Ого! Это было даже интереснее, чем наследник престола. Ареийа, предводитель волчьих всадников! Его называли зверем, оскорблением Всевышнего и злейшим врагом людей. Этим именем меня пугали с раннего детства... да что там сопливый мальчишка, пусть и из Мейзов - одно упоминание Оборотня наводило ужас равно на суеверных селян с восточных границ и заносчивую западную знать. Уж конечно, я тут же захотел увидеть его детеныша. Отца я уже слушал вполуха.
- ...Он юн, капризен и, по донесениям, не слишком разумен. Но ситы - народ скрытный... кто знает, что мальчишка в самом деле затевает? Не приведи Боже тебе, Хейли, поддаться на его штучки и начать играть в его игры! Ты вполне способен на такие глупости, уж я-то знаю.
Много лет назад я несколько раз видел ордынских воинов, убитых в бою или тяжело раненых. Отцовы рыцари их ненавидели, опасались даже мертвых, не то, что живых и никогда не держали пленными. Ситов ловили прочной сетью, и, протащив по дороге к воротам замка напогляд крестьянам и слугам, сразу добивали, а тела сжигали. Нам, мальчишкам, поверженные враги казались грязными отвратительными животными. Мы смеялись над ними: я выдумывал издевательские стишки, мои приятели радостно их распевали, стараясь попасть в нечистых камнем или плевком, а они, издыхающие, нас просто не замечали. Потому, не разделяя суеверного ужаса старших, мы считали их скорее жалкими, чем страшными.
Только ситы, явившиеся в тот день в наш родовой замок, ничем не напоминали тварей из моего детства.
Послов было четверо. Все в шелке, зеленом или буром, все вооружены мечами и луками - остаться безоружным для знатного мужчины, представляющего своего короля, было бы позором. Однако доспехов гости не надели, а стрелы и тетивы оставили вместе с прочей поклажей во дворе на попечение прислуги. Я рассудил, что так они выражают доверие хозяевам, и не слишком удивился.
Трое выглядели ровесниками моего отца и казались похожими как братья: высокие, изящные, надменные. Усов и бород они не носили, зато волосы у всех были необычно длинными и густыми - медово-золотистыми у двоих и серебряно-серыми у третьего. Яркие глаза зеленых оттенков смотрели холодно и безразлично. Красота ситов завораживала: лица их словно светились мягким перламутром, каждая линия фигуры ли, одежды, была простой, легкой и совершенной. Даже по-звериному выступающие клыки и заостренные, покрытые шерстью уши, казались странными, но не портили впечатления. Однако при виде столь великолепных гостей хотелось сбежать... а если не сбежать, то держаться как можно дальше - я невольно пожалел, что никого особо не представляю, и мой меч остался в оружейной - такими бездушными, жестокими и чуждыми они казались.
Четвертый же с первого взгляда разительно отличался от спутников. Совсем мальчишка - лет шестнадцать, не больше - он казался особенно помятым и пропыленным. Дорожный плащ пятнали брызги грязи, а иссиня-черные волосы, кое-как сплетенные в косу, так и просились под хороший гребень. Лицо юноши, живое и подвижное, не пугало, а глаза, большие, темно-зеленые, таили в себе столько чувств и порывов, сколько найдешь далеко не у всякой девушки в пору первой влюбленности.
'Готов спорить, что это и есть наша беда - принц Ай-лор-как-там-его... несносный юнец, которого мне приказано сторониться. Молоко на губах не обсохло, а, глядите-ка - посол!.. Да... как видно, правитель Пущи куда более высокого мнения о способностях племянника, чем родной батюшка о моих. - Подумал я и усмехнулся неожиданному уколу ревности. - А ведь он-то к великим-то подвигам тоже не поспел...' Такое положение странным образом роднило нас и освобождало от показной вежливости.
Отец и 'сероволосый' - сит не казался старым, и то, что его коса попросту седая, я догадался далеко не сразу - обменялись приветствиями, представлениями и заверениями в доброй воле, после чего все приступили к трапезе. Я, хоть и был голоден с вечера, никак не мог сосредоточиться на еде: ягненок казался сухим, хлеб безвкусным, а вино слишком разбавленным. Я лишь делал вид что ем, нарочито уперев взгляд в стол. Не хватало только весь обед, как завороженному, таращиться на мальчишку из Пущи. Когда же, устав сопротивляться, я поднял голову, то увидел, что он тоже без аппетита грызет горбушку и совершенно бесцеремонно разглядывает меня. Что это было? Открытый вызов соперника? Неловкая симпатия чужака? Я не знал, и спросить было не у кого, оставалось только не замечать.
Я уж было думал, что не выдержу, когда седовласый сит, наконец, поднялся, горделиво склонил голову перед отцом и чисто, но несколько странно, нараспев, произнес:
- Сыновья Старой Пущи благодарят хозяина за щедрость. Хлеб и вино этого дома выше всяких похвал, однако мы утомлены дорогой и просим разрешения удалиться.
- Конечно, уважаемый, - отец тоже церемонно раскланялся. - Лучшие покои замка в вашем распоряжении, и если гости больше ничего не желают...
- Отчего же не желают? - вдруг подал голос юный принц.
Отец так и замер с открытым ртом, оба безучастных до этого посла переглянулись и нахмурились, а седой глава миссии посмотрел на подопечного так, словно хотел приморозить взглядом.
Юноша немного помолчал, наслаждаясь всеобщей неловкостью, и с невинной улыбкой продолжил:
- Лорд Кейн Мейз, молва о поэтическом даре твоего сына достигла наших ушей еще в столице, и вот уже который день не дает мне покоя. Гостить в замке Мейз и не услышать золотой голос Синедола - что может быть более несправедливым? - Он поглядел мне в глаза, словно между нами тайный сговор, и поклонился. - Хейли Мейз, могу ли я просить о песне?
Надо было видеть лицо отца! Обращаться с его единственным сыном и наследником Синедола как с бродячим комедиантом! Да как только щенок посмел!.. Лорд Кейн охотно бы придушил мальчишку. Однако мальчишка был послом, да к тому же племянником короля и сыном Ареийи-Оборотня, разорителя его земли, с которым у отца давние счеты. Я вдруг почувствовал, что просто обязан поддержать игру - и будь что будет.
- Благородный лорд Кейн,- опомнился, наконец, глава миссии. - Сыновья Старой Пущи нижайше просят Вас простить эту дерзость. Принцу Айлоримиеллу, видимо, нездоровится... он, как всякое дитя королевской крови, хрупок: лишения долгого путешествия тяжелы для него.
Пока благородный лорд Кейн выдумывал достойный ответ, я согласно кивнул юноше:
- Помилуйте, дорогие гости, какая дерзость? Я охотно спою, если Его Высочество того желает. - И попросил слугу подать гитару.
Пальцы коснулись струн, и сомнения исчезли, уступив место веселью и куражу. Искушение угостить послов какой-нибудь боевой песней, прославляющей героизм наших воинов, было так велико, что первые аккорды уже слетели и зазвенели под сводом трапезной. Но, глянув через стол на вражеского принца, я передумал. Он, как малое дитя, с сияющими глазами ждал подарка. 'Что ж, будет тебе', - подумал я и запел:
Вечность...
Четыре аршина камней,
Залиты щедро полуденным солнцем.
Ветер,
Шепни ненаглядной моей:
Рыцарь к ней не вернется.
Верность - гранит. Вечность - хрусталь...
Ветер летит в дальнюю даль,
К той, что вдали свято хранит
Верность - хрусталь, вечность - гранит
Верность -
Всевышнему и королю:
Звонкие битвы, кровавые вести...
Ветер,
Шепни ненаглядной: "люблю..."
Но не бывать нам вместе.
Верность - стекло. Вечность - алмаз.
Время пришло, но не для нас.
Ты сохрани смерти назло
Верность - алмаз, вечность - стекло...
'Верность и Вечность', одна из моих любовных песен - трогательная и слезливая. Я никогда не считал ее достойным творением - мне хотелось петь совсем по-иному, но тут вдруг поймал себя на том, что стараюсь: вкладываю всю душу в слова, в мелодию, в голос...
Вечность и верность -
Не жди, не проси
Божьей любви, королевской награды.
Ветер,
Шепни ненаглядной: "Прости,
Плакать больше не надо".
Верность - скала. Вечность - прибой.
Я навсегда связан с тобой,
Ты навсегда мне отдана.
Вечность - утес, верность - волна.
'Что это? Неужели я стараюсь порадовать мальчишку? Понравиться? А он притих, слушает и глаз не сводит!..' Мне вдруг стало не по себе... я с трудом дотянул последние ноты, опустил гитару и встал:
- Вы довольны, Ваше Высочество? Видит Бог, мои песни вовсе не так хороши, как гласит молва.
- Напрасно Хейли Мейз, дивный голос Синедола... - он тоже поднялся, обошел стол и остановился напротив, кротко опустив глаза, словно раскаиваясь в своей неучтивости. - Молва нисколько не льстит твоему дару: очень красивая песня. Красивая и печальная. Только мне бы больше понравилось веселье, Хейли Мейз.
Этот детеныш нечистых и в самом деле казался таким юным, наивным, уязвимым, что просто подмывало подшутить над ним. И я не удержался:
- Я могу быть веселым, Ваше Высочество. Веселым, дерзким, даже злым и опасным. Со мной не заскучаешь... а Вы? - и, изобразив сомнение, добавил. - Или хрупкое дитя королевской крови еще не созрело для драки?
- Отчего же, Хейли Мейз, наследник лордов Синедола? Хрупкое дитя может попробовать.
Я кожей чувствовал негодование послов и беспомощную ярость отца, и это еще больше меня раззадорило:
- Значит, поединок, мой высокий гость? На мечах?
Да и что такого ужасного я делал? Меня самого вовсю лупили тренировочным клинком с пяти лет, а этому неженке никак не меньше шестнадцати! И он сын Ареийи - первого из лучших воинов своего племени. Что страшного, в самом деле, произойдет, если я наставлю малышу с десяток синяков?
- Поединок? После вечерней трапезы? Я не должен, но... - он улыбнулся, сначала застенчиво, глядя не на меня, а на гитару, потом смелее, и вдруг азартно вскинул взгляд, - не могу отказать - ты такой, Хейли Мейз! Никогда не думал, что люди могут быть такими!
Развернувшись на пятках, он чуть не вприпрыжку покинул зал.
Мой родитель не нашел ничего лучшего, как вздохнуть, тяжело и виновато:
- Мальчишки... с ними столько хлопот: думаешь, они уже взрослые и разумные, а они все еще сущие дети, норовят порезвиться...
- Да, лорд Кейн Мейз, вы правы. Но ведь они - наш свет и наше счастье. Чего стоит жизнь без детей? - отозвался седовласый сит и пристально, со значением посмотрел на меня. - Наши юные воины просто порезвятся. Я уверен, так и будет.
4.
К вечерней трапезе гости не вышли: сославшись на усталость, они попросили подать ужин в покои. Я воочию представил, как глава миссии отчитывает Его Высочество Ай-лор-сит-знает-кого за легкомыслие, решил про себя, что развлечение отменяется, но все же переоделся и вышел во двор замка.
Однако мой юный соперник уже был там. Не тратя времени попусту, он разминался с одним из соплеменников на наших деревяшках, предназначенных для обучения будущих оруженосцев. Сами сопливые оруженосцы вместе с наставником, несколько стражников и конюхов, оружейник с подмастерьем и прочая дворня, конечно же, выстроились поглазеть на замечательное зрелище: ситы сражаются! Я тоже остановился поодаль понаблюдать за схваткой: хотелось узнать, что за приемы используют эти твари. Хотя вряд ли происходящее можно было назвать сражением. Послы медленно кружили, не сводя друг с друга глаз и - словно два кота! - ушей. Изредка то один, то другой прощупывал соперника вкрадчивым движением клинка - и только. Принц двигался мягко, аккуратно, плечи и спину держал свободно. Чувствовалось, что меч в его руке далеко не впервые, но ничего такого, что помогло бы мне по-настоящему оценить его подготовку, я не увидел.
Вскоре мое появление заметили: стоило старшему ситу чуть повести ухом, и принц опустил клинок, а потом подошел ко мне, улыбаясь, как давнему другу.
- Тяжелый, - словно продолжая прерванный разговор, он указал на тренировочный меч, что держал в руке, - и уравновешен верно. А вот обработан плохо: будущие воины Синедола могут поранить ладони.
- Вашему Высочеству не стоит беспокоиться, - ответил я в том же полушутливом тоне. - сейчас подберу Вам другой, с рукоятью, отполированной до блеска.
- Зачем? - удивился юноша. - У меня уже есть оружие. Тебе просто нужно взять свое.
Он вынул из ножен меч, длинный, узкий, светло-серебристый, под стать хозяину. Я вновь почувствовал не угрозу, а скорее предвкушение игры, но все же заметил:
- А не слишком ли опасно?
- Неужели будущий лорд Синедола, убоявшись пораниться, станет размахивать палкой, как дворовый мальчишка? - удивился принц.
Я огляделся, ожидая поддержки, но второй посол отвернулся, словно и не заметил ничего, а наш мастер по оружию взялся что-то обсуждать с кузнецом, да так увлеченно, что я понял: помощи не будет. У наших оружейников к ситам свой счет. Они, конечно, к отцу первыми с докладом кинутся, но если сейчас я отступлю, уважать уже никогда не будут... мне ничего не оставалось, как пристыжено поспешить за боевым мечом.
Синедольский меч был гораздо тяжелее и казался куда страшнее красивой ситской игрушки; да и сам соперник, хоть и не уступал мне ростом, был еще по-детски тонок и слаб. 'Наши юные воины только порезвятся...' - вспомнил я слова посла... что ж, не я решил хвататься за сталь. Но я чувствовал себя хозяином, старшим и более разумным, к тому же поединок был моей затеей: мне и следовало думать, как уберечь и себя, и мальчишку.
Только вот времени на раздумья не оказалось.
- Потанцуем, Хейли Мейз?
Сит небрежно отмахнул приветствие - солнце полыхнуло на лезвии, вороненой змеей мотнулась коса - и тут же бросился в бой.
Я едва успел вскинуть меч. Он, как тень, ушел вбок, я - следом... и чуть не упал... вот чудно! А ведь думал, что ловок. Мальчишка не дал опомниться - быстрота, напор. Восторг в глазах... да и слаб ли он?!
Ударить бы самому - но где там! Он возникал со всех сторон сразу - я поворачивался, как мог. Но, на потеху зевакам, спасался лишь удачей. Похоже, я серьезно недооценил соперника...
Наконец молоденький сит отскочил подальше и опустил оружие. Он вспотел и раскраснелся, влажные пряди налипли на щеки. Переводя дыхание, он сгреб волосы с лица, отбросил назад и радостно оскалился:
- Хейли Мейз, не стоит так меня щадить. Это скучно!
Отдышаться и утереть пот оказалось кстати, но прекращать забаву я еще не собирался! Во дворе столпилась половина обитателей замка: эти бездельники в жизни не забудут, как молодой господин не смог сладить с ситским детенышем.
- Не щадить? Что ж, Ваше Высочество, было б сказано... - усмехнулся я в ответ и напал первым.
Гибкий клинок не держал удара - скользил, выворачивался и тут же колол. В руке юного принца он летал и пел, как живой. Но я все же поймал ритм и повел: Удар, звон ... выпад - уход. И вновь удар...
Злое веселье мальчишки захватило и меня: как-то незаметно я уверовал в наше мастерство и неуязвимость, забыл, что против отточенного металла тела прикрыты лишь легкой тканью. Вот уже на белом льне расцвели маки. На буром не разглядеть - но я мог поклясться, что пару раз зацепил сита... а боли не было. Только упоение риском, только восторг послушного тела.
Бой шел уже без скидок и уступок. Мы были равны. Больше того: мы были едины!
Вдруг он оступился и выронил меч...
...а мой клинок уже раскручен, отпущен и сейчас тяжелое лезвие снизу вверх, наискосок раскроит его грудь, кровь упругой струей брызнет мне в глаза!
Я дернулся назад, не устоял и больно уселся в пыль, чудом не выпустив рукоять. Меч прошел гладко, почти без сопротивления. Лишь кончик клинка, самое его острие достигло цели - шелк, взвизгнув, затрещал.
Юный сит дрогнул и замер. Разорванная пола рубашки быстро намокла кровью, на побледневшей скуле раскрылась густо-красная рана. Взгляд, устремленный на меня, был пуст.
Я тоже смотрел на него, не в силах шевельнуться, и был, наверное, не менее напуган.
Сит опомнился первым: в глазищах еще чернел ужас, но уши встрепенулись и губы расцвели улыбкой, чуть кривоватой от боли, зато такой радостной! Тут не ошибешься: мальчишка ликовал.
Казалось, первым делом нужно поднять оружие, но он шагнул ко мне и протянул руку. А я, ошарашенный происходящим, ухватился и встал на ноги. И не подумал о том, что это рука врага, вот так непринуждённо поданная... Я его едва не зарубил, а он... впрочем, и того, что моя собственная ладонь была залита кровью с раненого предплечья, я не заметил. Он поднес окровавленные пальцы к лицу, начал разглядывать, обнюхивать, словно какую-то невидаль, и все улыбался, странно, дико... мне показалось, что юноша не в себе. А еще я почему-то воочию представил, что он сейчас начнет слизывать кровь, как редкое лакомство. Но я опять ошибся: сит отер разорванную скулу и заговорил, грустно и очень тихо, одному мне:
- Кровь, Хейли Мейз, смотри... твоя и моя вместе. У сита темная, вы говорите... можешь теперь отличить, где моя, темная, а где - светлая, твоя? Красная. Одинаковая. А прольется, в землю впитается - потемнеет. И твоя, и моя...
Он говорил и говорил, но я уже не разбирал слов: на меня накатило оцепенение. Меч в руке разом стал неподъемным, двор замка, взволнованные голоса зевак отдалились, и ноздри защекотал дух весенней пахоты... я как во сне увидел быка, размерено бредущего по полю, плуг, взрезающий землю, черный жирный отвал, ощутил холодок влажного ветра на щеках... а потом воздух по-летнему загустел, сочная трава заливного луга легла под острие косы и свежий радостный запах растекся вокруг. Земля, трава, смолистая золотая стружка... Я невольно заулыбался.
Вдруг все это заволокло дымом и смрадом: горечь гари, приторная мерзость гнили, теплый сладковатый запах бойни!.. Улыбка сползла с губ. По спине потек пот, начало знобить, затряслись колени, и слизистый ком подкатил к горлу. Я едва удержался, чтобы не опереться о меч, как о костыль. Затряс головой, пытаясь прогнать наваждение, вытаращил глаза, до боли стиснул кулаки - ничего не помогало. Вонь пожарища и смерти густым, липким облаком окутала двор, пропитала одежду, проникла в кожу, и вместе с ней сердце заполнил чужой, непонятный ужас.
Бежать! Надо бежать отсюда! - требовало все мое существо, а сам я стоял не в силах двинуться с места. Что со мной? Неужели раны, казавшиеся пустячными, на самом деле гораздо тяжелее? Или я так перепугался невольного убийства, что себя потерял?
- ...называй меня по имени, Хэлйи Мейз, теперь мы с тобой... - едва разобрал я сквозь смятение и кивнул так же бездумно, как схватился за протянутую руку. Сейчас я был согласен с чем угодно, лишь бы не видеть этого звереныша, не слышать больше, лишь бы уйти отсюда и остаться, наконец, одному.
- Благодарю тебя, Хейли Мейз, наследник Синедольских лордов, - юный сит легко коснулся моей руки кончиками окровавленных пальцев и снова попытался выдавить улыбку. - Прости, если нанес тебе обиду.
Потом поднял меч и похромал к своему старшему собрату. Ему было больно, очень больно. Он едва держался на ногах, теперь я это видел.
- И я не хотел твоих страданий, - запоздало ответил я.
Светловолосый сит обнял мальчика, посмотрел на меня, как на гнусную букашку и отвернулся. Впрочем, мне уже было все равно. Ни на кого не оглядываясь, я направился в замок и у самого входа нос к носу столкнулся с отцом.
- Хейли! Я же предупреждал! Не играй с ситом - не заметишь, как околдует. Зачем ты взял меч?.. - лорд Мейз схватил за плечи и тряханул так, что меня чуть не вывернуло.
Я, пряча глаза от стыда и слабости, простонал:
- Отец, позвольте уйти...
Только тут он увидел кровь и осекся. Лицо его побагровело, глаза блеснули сталью, под кожей заходили желваки.
- Что вы устроили, недоноски?! Ты ранен?
- Пустяки, пара царапин...
Меня терзала не боль и даже не тяжесть удушливого смрада, от которой я никак не мог избавиться. Что-то тревожное, пугающее назревало в сердце... пустота, темная неутолимая жажда, которую не мыслимо принять и от которой - я уже чувствовал - не смогу отречься. Рядом с этим смутным чувством о ранах и поминать не стоило. Все, чего я хотел - это покоя. Немедленно и любой ценой. Но отцу, как всегда, не было дела до моей нужды.
- Поди в постель, Хейли, а я пришлю лекаря.
Это звучало как приказ, который не обсуждают. Он уже искал глазами кого-нибудь, кто присмотрит за непутевым сыночком, но я решительно отстранился.
- Нет, отец. Я иду в часовню. Хочу помолиться.
- Да, это правильно.
Он вдруг сдался и отступил. В другой раз я бы очень удивился, но в этот - просто сунул ему в руки меч и сбежал.
5.
Часовня встретила меня тишиной и сумраком. На алтаре всегда горели свечи, сегодня их было только две. Робкие язычки пламени выхватывали у темноты лишь часть фрески с причудливым орнаментом...
Я упал на колени и истово зашептал:
'Отец мой Всевышний, вечно сущий в Мире и за Пределом,
Будь милостив, прости дитя свое грешное, защити от зла, наставь на путь истинный...'
Никогда в жизни - ни до этого дня, ни после - я не испытывал такой нужды в том, чтобы быть услышанным. Толком не понимая, в чем моя вина, я чувствовал себя последним, самым презренным грешником, не смеющим даже надеяться на прощение. И все же надеялся. Я ждал знака - света ли, звука, запаха, может, ощущения кого-то рядом... да хоть просто живой искры в своем сердце - чего угодно! Лишь бы вновь, как в детстве, почувствовать присутствие Небесного Отца, лишь бы убедиться в Его любви. Ведь тогда, ребенком, я верил! Я верил, и Он прощал! Он не оставлял меня...
Как одержимый, я вновь и вновь повторял слова молитвы. Но чем дольше молился, тем страшнее мне становилось. Казалось, душа моя замерла у края бездны и смотрит вглубь, не смея оторваться, а там, в глубине нет ничего, только холод, мрак и пустота... то, что должно было жить, но жить не будет.
А Небеса были по-прежнему далеки, словно я отвергнут навсегда.
И вот, когда отчаяние, казалось, поглотило меня, Господь ответил на мои молитвы: за спиной скрипнула дверь. По твердым, быстрым шагам я узнал единственного, кого хотел сейчас видеть. Святой отец Бартоломью, мой наставник в вере! Тот, кто умел слушать и слышать, кто был неизменно добр и внимателен к чужим страданиям и бедам!
- Хейли, дитя мое, что случилось? - в голосе его была тревога. - Мне сказали, ты ранен?
- Святой отец! Благословение Господу, это Вы!.. ранен?.. нет... я не знаю! Не знаю, что со мной...
Тут меня словно прорвало. Я спрятал от стыда лицо в грубую шерсть его монашеского одеяния и все-все рассказал: про улыбку молодого посла, что сбивает с толку и лишает разума, и про нашу дурацкую игру, неведомо отчего превратившуюся в поединок, и про то, как едва не убил его, и про его протянутую руку, и про травяной запах тлена, кажется, навечно забивший ноздри, и про то, что теперь - Боже, мой Боже! - не знаю, что с самим собой делать.
Он выслушал, не прерывая, потом велел мне подняться и успокоиться.
- Мальчишка-посол с улыбкой весны, - кивнул он. Во взгляде блеснуло понимание, - В записках миссионеров упоминалось о лесных плясуньях с улыбками весны... все эти первопроходцы Синедола погибли. Сначала душой, потом телом: кто верит улыбке сита, долго не живет. Так издревле говорили в наших местах. Потом стало куда проще: улыбки слетели и нечисть явила свой оскал - никто уже не поминал о соблазне. Оргии в свете звезд забылись, колдовство пригнало чудовищных волков, напитало смертью клинки и стрелы. Весенняя улыбка стала лишь преданием, до сего дня и я в нее не верил. Но вот - сам увидел юного принца. Искушение, сын мой, соблазн доверием, расположением, обещание близости и тайны... трудно не поддаться, так?
Отец Бартоломью тепло обнял за плечи. В его словах нет осуждения, он в самом деле знал, что со мной твориться, хотел научить уму-разуму, уберечь от ошибки.
- Тебя мучит то, что ты чуть не убил посла? Так ведь не убил же! Да и не хотел этого - все произошло случайно. Вот и думай об этом, как о случайности, как об испытании, которое позади.
- Но он едва стоял, я видел...
- Тебе жаль сита? Пустое, Хейли. Сита убить непросто. Может, все это - лишь притворство? Может, вина твоя, боль, жалость ему как раз и надобны?
- Зачем, святой отец?
Он посмотрел в пламя алтарных свечей и усмехнулся.
- Меч рубит тело, душу клинком не уязвить. Вина же способна смутить разум, отнять покой. Если уж нечистый расточает улыбки весны, значит, нацелился на душу. Души людские - вот их истинная страсть, их нужда и пища. Своих-то у дьявольских отродий нет, оттого и охотятся за нашими: сожрут, утешатся. А человек уж для царства Господня потерян, не спастись... Но ты не унывай, сын мой, крепкого в вере Бог бережет. Каждый миг помни: лишь Его любовь - истинна, лишь Ему принадлежит твоя душа - и никакое колдовство тебя не коснется.
Отец Бартоломью, совсем как в детстве, погладил мои волосы. Веселые лучи морщин окружили глаза и осветили добротой суровый лик духовника
- А, смотри-ка, свечи-то почти догорели, - указал он на алтарь, - надо бы новые поставить.
- Спасибо, святой отец, - я склонился и с чувством поцеловал его пальцы, - Я все понял. Впредь буду тверд в вере. Обещаю.
- Ступай, дитя мое, тебе надо отдохнуть. Храни тебя Господь. - Он слегка хлопнул по плечу и, услышав невольный стон, закончил назидательно. - А о ранах все же заботиться надо: промой, перевяжи. Да если лекарь нужен - непременно зови, стыдиться тут нечего.
6.
Трезвые размышления отца Бартоломью, его спокойная уверенность всегда помогали мне обрести опору, помогли и в этот раз: я уже недоумевал, как обычный запах мог ввергнуть в такие сомнения? Лишить меня покоя? Непривычно, неприятно, страшно - да, но чтобы так раскваситься!.. Как я повелся на эти уловки? Как умудрился не разгадать их сразу? Ведь все это так просто! Да и знал же я, с кем имею дело.
- Ситы! - я почти выкрикнул это в темноту коридора, - ситы, чтоб вас!..
Среди лугов,
пашен,
В светлых домах
наших,
Хранимых законом Божьим, больше не быть беде:
Стуком подков
дробным,
Звоном клинков
злобным
Песню на гибель сложим дикой лесной орде!..
За молитвой и исповедью я не заметил, как пришла ночь. Солнце успело сесть, в узкие бойницы заглянула звездная чернота, а по стенам зажгли факелы. Сегодня, в честь высоких гостей, света было вдвое больше обычного, как и стражников. Пока шагал по коридорам, взбегал по лестницам, в голос распевая боевые песни, они то и дело попадались на пути. Я бодро салютовал отцовым рыцарям и вообще чувствовал себя воеводой, готовым к сражению. Боевой дух, замешанный на презрении к врагу, так горячил кровь, что, даже боль и жжение в раненой руке уже не волновали. В таком бравом настроении я распахнул дверь своих покоев и замер.
Впереди была почти полная темнота: свет факела, закрепленного напротив проема, едва проникал за порог.
Но внутри кто-то был - я знал это наверняка.
- Кто здесь?..
Я потянулся за кинжалом, но пальцы, сведенные болью, скользнули мимо рукояти.
Из темноты метнулась тень: горящие глаза, и хищный оскал. Зверь. Не задумываясь, я вскинул руку - остановить, поймать раньше, чем зубы достанут шею. И тут же мощный удар обрушился на плечи. Мы схватились, упали и покатились вглубь комнаты. Во тьму.
Зверь был силен, гибок и отчаянно рвался к моему горлу. Рана на руке открылась, дергала болью, борьба давалась все тяжелее. Я уже готов был сдаться, когда он вдруг ослабил хватку, откатился в сторону и захохотал.
Разве можно было не узнать этот смех?
- Какого сита?!.. - я вскочил, в ярости забыв, как измотан. Первой мыслью было прибить звереныша! Слава Богу, быстро сообразил, что будь мне это по силам, он бы уже не смеялся.
В конце коридора послышались шаги. Я опрометью кинулся к двери, захлопнул и толкнул засов - не хватало только, чтобы стражник в порыве усердия сунулся сюда! Вера в справедливость слов отца Бартоломью, только что казавшаяся незыблемой, почему-то опять пошатнулась. Я растерялся. Одно было ясно: если кто-нибудь застанет меня вот так, наедине со счастливо смеющимся вражеским принцем, останется лишь сдохнуть от стыда - и все.
- Что Вашему Высочеству тут понадобилось? - холодно спросил я, на ощупь зажигая светильники.
Толку от этих плошек было немного - больше вони и копоти, но их скудное пламя позволяло худо-бедно видеть, чтобы не натыкаться на углы. Комната моя была невелика и обставлена очень скромно: кровать под балдахином, пара сундуков да грубый камин без малейшего следа украшений. Шпалеры на стенах были, пожалуй, единственной приметой того, что это все же господская спальня.
Мой гость сидел на вытертой медвежьей шкуре у очага и, упершись руками в пол, все еще тихо посмеивался. Спутанные космы почти целиком скрывали молоденького сита, но я разглядел, что единственной одеждой его была длинная неперепоясанная рубаха, та самая, что на поединке, с разорванной полой и кровавыми пятнами. 'Сбежал, небось, от своих ротозеев. И как только он сюда пробрался?!' - все больше злился я.
Выпроводить мальчишку восвояси? Вот прямо так, полураздетым, встрепанным, в крови - и на глаза отцовским людям? Подчиниться я их заставлю - пальцем не тронут, еще и проводят ласково, под белы рученьки, но рты не заткнуть... поползут слухи, что у сына лорда Кейна свои дела с нечистым - объясняйся потом.
- Вам смешно? - что меня злило больше, его нахальный смех или собственная беспомощность, вынуждающая терпеть подобное непотребство, я и сам не знал. - Нападать из-за угла ради смеха... Вы вообще думаете, что делаете? А если бы в моей руке был кинжал? Я уже чуть не зарубил Вас сегодня, неужели мало? Что Вам нужно от меня, Ваше Высочество?
Сит сразу примолк. Уши замерли, а потом вызывающе встопорщились, изумруды светящихся глаз ярко вспыхнули из-под черных прядей.
- Твою душу, Хейли Мейз, наследник Синедольских владык, - послышался зловещий шепот. - Я пришел за твоей душой. Своей-то у меня нет, так? - и он снова издевательски захихикал.
В негодовании я бросился к мальчишке, сгреб в горсть волосы, крутанул на кулак и вздернул, заставляя его подскочить на ноги.
- И это тоже забавляет тебя, щенок?!
- Нет, это не забавляет. Совсем.
Я растерялся. Конечно, сит мог легко вырваться, если бы захотел. То, что детская хрупкость принца обманчива, я усвоить успел - ни на мечах, ни в рукопашной он не уступал мне, если не превосходил. Но тут он и не пытался противиться: снес мою грубость как должное. Только чуть запрокинул голову, закусил губу и крепко зажмурился. По бледным щекам покатились слезы боли и унижения. Так мы и стояли: совсем близко - глаза в глаза, нос к носу. И я остро чувствовал тепло его тела, его запах... а пахло от него изумительно! Можжевельником, лесными цветами и немного диким зверем. А еще свежескошенной травой и весенней пашней - кровоточащая после недавней потасовки рана на скуле вспухла и явно воспалилась.
Что ж, раскаяние за жестокую выходку ударило сильнее, чем мог бы этот юноша. Я выпустил волосы и приложил ладонь тыльной стороной к его ране. Горячая, как и думал.
- Проклятье... Ваше Высочество, почему Вас даже не перевязали! Это же безрассудно...
- Айлоримиелл. Хейли Мейз, зови меня по имени. Мы же договорились, - перебил он тихо, но твердо.
- Ай-лор...? - я слегка смутился. - Мне не повторить.
- Айлор? Что ж, хоть так...
В тоне голоса заиграла радостная улыбка. 'Улыбка весны...вот же тварь!' - подумал я не то с неприязнью к нему, не то с досадой на себя. Но чувства опасности эта мысль почти не вызвала.
- Так почему о... твоих ранах никто не побеспокоился?
- А! Это... подожди... я ведь за тем и здесь...
Он потянул за шнурок на шее, вытащил что-то похожее на крупный желудь, положил в ладонь и раздавил. Желудь хрустнул, расточая тонкий смолистый запах.
- Дай свою руку, Хэйли Мейз из Синедола, - ладонь сита масляно блестела, - я нанес тебе рану, мне и лечить. Сейчас ее не будет.
