Но я не могу остановиться - клинок падает, сокрушая беззащитное тело, огонь брызжет мне на руки, на грудь, слепит глаза.
И вдруг оказывается, что отец мой мертв, замок разграблен, а сам я в глухом лесу. Трава кругом бурая от крови. Склоняюсь над телом Айлора, беру его за руку: жив ли? Мальчик бледен как покойник, а грудь его разрублена. Голос слаб, слов почти не разобрать:
- Спой, Хейли Мейз, дай услышать тебя...
Надо петь, но дыхания нет... смотрю в рану - багрово-черный ком бьется, трепещет между изломами ребер. Сердце. Оно сжалось, выталкивая в траву алую волну: раз, второй... и затихло.
"Лори, нет! Не уходи!" - хочу крикнуть я.
А кукушка все считает, считает... Или это плач о потерянном доме? И о том, как небо рушится вниз, давит, расплющивает, размазывает по тонким лесным травинкам...
Не вижу - чую: их трое, великих ситов Пущи: стоят напротив, смотрят.
И я все вспоминаю - бой, страх, плен... Открываю глаза, рывком - сажусь.
Навалившаяся вселенская тяжесть вдавила в землю, изломала тело. Я вновь оглох, ослеп, кровь потекла из носа и кажется, из ушей, но сквозь боль и страх я все-таки сумел встать и поднять взгляд на своих мучителей.
Первый, снежно-белый и косматый, был стар. Не тело, сухое и жилистое, не рваные поседевшие уши, не морщины на бескровном лице выдавали старость сита - глаза. Бледно-травяные, сухие и равнодушные, как камень. Взгляд их и давил, как камень, как сотня, тысяча... как все камни мира, упавшие на мои плечи и голову. Я был песчинкой перед скалой, тонким колоском перед вековым дубом, но не хотел, не мог признать этого.
- Я - Эа, владыка Леса, как ты, ничтожный, смеешь стоять предо мной? - не услышал, скорее почувствовал я. - На колени!
Приказ прокатился громовым раскатом, в воздухе остро пахнуло грозой и ужасом. Но я не пошевелился, только крепче сжал зубы - я уже ничего не боялся. Король ситов чуть заметно усмехнулся, и боль отступила. Вторая, та самая всадница с болот, все еще в мокрой шкуре, и с черепом на голове, сказала что-то одобрительно-ласковое, что-то, внушающее надежду. И я почти поверил, но, натолкнувшись на лед ее взгляда, отвел глаза.
Третий молчал. Я узнал его сразу: по меху черного волка на плечах, по костям человеческих пальцев, вплетенным в волосы цвета осеннего черноклена, по неутолимому голоду, который чувствовал в нем - легендарный Ареийа-Оборотень, отец моего Лори. Враг Синедола был в ярости, но когда король Эа с одобрением кивнул всаднице - смолчал, только прижались красно-рыжие уши, да губы дернулись, обнажая в оскале клыки.
Приказ короля еще рокотал в отдалении раскатами отгремевшей грозы, когда двое из троих повернулись и ушли в чащу. Оборотень остался, проводил их взглядом, потом сказал:
- Иди за мной, человечек, мой сын должен видеть тебя, - и шагнул по тропе.
Стоило просто подчиниться, но я не сдержался:
- Лори? Как он?!
Ареийа резко оглянулся. Если бы ненависть убивала, я бы тут же умер.
- Лори?! Вырвать и раздавить твое жалкое сердце не спрашивая - вот чего ты заслуживаешь!
- Но я не предатель! - и тут чувство вины согнуло мои колени, я упал, склонился к ногам сита, - Я не хотел! Я бы все отдал, чтобы...
Он не даже не глянул и не стал слушать, мое унижение было ни к чему вождю волчьих всадников.
- Я все знаю, человечек. Ниаретт сказала, ты тот, кто нужен. Глупая до сих пор называет себя Лунным Цветком Пущи, но лунный цветок давно увял, она ничего не слышит, как и все мы. Только Айлоримиелл слышит. Вставай, пойдем, он рассудит.
Шли мы долго. Сит двигался легко и бесшумно, босые ноги не выбирали тропы, но все время ступали на ровную землю, а я, едва поспевая, запинался за все коряги, цеплялся за каждый куст, валился, снова вставал, раздирая одежду, в кровь царапая и сбивая руки, только бы не отстать.
Из-за деревьев нам на встречу выходили жители Пущи: мужчины и женщины, одетые в волчьи шкуры или буро-зеленые рубахи до колен, укрытые нечесаными гривами, все одинаково высокие, сильные и ловкие, с одинаково застывшими в гордой ненависти лицами. Старые или молодые, я угадывал только по взглядам: равнодушно-отстраненным или острым, исполненным какого-то недоступного мне голода. Ситы с такими, голодными, глазами жадно меня разглядывали, а потом шли следом, держась на почтительном расстоянии от моего провожатого. От этих следующих по пятам теней было не по себе, словно я уже мертв и отринут Господом за свои прегрешения.
Адские твари - так меня учили с детства...
Я искал среди них детей с лукавыми, проказливыми улыбками, как у Айлора, высматривал женщин, нежных и страстных, похожих на колдунью из моего сна - тщетно. Среди многих прекрасных лиц я не находил ни одного радостного, среди глаз, горящих как самоцветы, не было сияющих любовью.
Уже в сумерках мы вышли на поляну. Наши безмолвные преследователи отстали, но я по-прежнему чувствовал их, жадно смотрящих на меня из лесного сумрака. Стая огромных волков преградила нам путь. По знаку Оборотня звери успокоились и разлеглись в траве, однако, как и их двуногие хозяева, продолжали следить за мной неотступно.
Посреди поляны сит указал мне большой кедр, росший особняком. Дерево было странным - с густой и длинной хвоей, покрытой голубовато-молочной дымкой, словно блудное облако зацепилось за его ветви. Пока я разглядывал эту диковину, Оборотень исчез, и я даже не заметил, как это случилось.
Айлор полулежал между выпирающих из земли корней дерева, как в колыбели, и не то спал, не то был в забытьи. Голова и плечи его покоились на спине ордынского волка, тоже спящего, тело от подмышек почти до колен было обернуто широкими коричневатыми листьями, каких я никогда раньше не видел. Повязка скрывала раны, но мертвенная бледность была точно такой, как в моем видении. От этой бледности Лори казался особенно юным, совсем ребенком, слабым и трогательным.
Слава тебе, Боже, живой, - подумал я, присел рядом с ним на пятки, погладил пушистые уши, отвел с лица спутанные пряди. На губах, на бледных щеках и подбородке мальчишки запеклась размазанная кровь. Я удивленно уставился на эти разводы. Он вздрогнул, открыл глаза - и мгновенно изменился: брови сошлись в напряженно-сосредоточенной гримасе, взгляд затвердел, а губы сжались жестко и решительно.
- Хейли Мейз, почему ты здесь? Я же велел тебе уходить!
- Потому что здесь ты. Там, в лесу после боя, я не мог оставить тебя одного. Боялся, что ты умрешь. Но, хвала Господу, не попустил. Ты жив - это главное.
- Ты должен был послушаться! Ты не понимаешь... - Айлор отвернулся пряча глаза, словно ему было стыдно, - Это же смерть, Хейли Мейз! Здесь для тебя - только смерть.
Он кривясь от боли, потянулся к волчьей морде, погладил широкий лоб, коснулся носа:
- Это Урр, мой боевой друг, мой брат... Он сотню раз спасал мне жизнь. Смотри! - и, резко ударив, оттолкнул пасть в сторону.
Голова зверя, как тряпичная, мотнулась на бок, открывая разорванное горло и слипшуюся в крови шерсть. Я испуганно отпрянул.
- Что это?! Кто это сделал?
- Я. Я не мог умереть, не поговорив с тобой, а он доверял другу, с радостью подставил шею под клыки. Отнятая у него жизнь позволила мне исцелиться. Я - сит, Хейли Мейз, нечистый охотник за человеческими душами. Твой святой отец знал правду - почему ты не поверил?
Мальчишка говорил нарочито-жестоко, и даже с вызовом, но я уже взял себя в руки. Здесь, в Пуще, среди заклятых врагов, я и в самом деле почувствовал, что изменился: перестал бояться. И теперь, без страха за свою шкуру, без волнения за родовую честь, мне стало легче понять, что на самом деле для меня важно. Я взял его за руку, сжал, как тогда, после боя, и ответил:
- А теперь послушай ты, мальчик. Думаешь, как и все вы здесь, что я - глупый ничтожный человечек, да? Поединок, наши раны, а потом исцеление, странные, страшные видения, близость и предательство - это все, чтобы испытать меня? Проверить, готов ли я жертвовать ради тебя и как велики будут жертвы? Так вот, Айлор, это не я, это ты - не понимаешь. Ты сказал "верь мне", и я поверил, глупо, слепо, сам не знаю, почему. Но, похоже, это было единственным разумным поступком за все последнее время: я потерял семью, друзей, дом, но я все еще жив, и не сотворил тех бед, которые мог бы, не будь тебя рядом. А теперь все, что у меня осталось - это обещание тебе верить. Будь что будет, я не уйду. Да и идти мне некуда.
Он слушал внимательно, и постепенно маска жестокости таяла, мой сит опять становился печальным больным ребенком. Когда я замолчал, на глазах Лори блестели слезы, но он не позволил себе слабости - быстро справился и уже спокойно, почти буднично спросил:
- Значит, ты пойдешь со мной до конца?
- Да.
- Тогда помоги мне сесть. Я хочу видеть лучше и тебя, и лес.
Я наклонился, обнял его плечи, помогая подняться. Мальчишка порывисто прижался, горячее дыхание коснулось щеки.
- Верь мне, Хейли Мейз, - прошептал он в самое ухо, - верь и ничего не бойся.
Сначала было совсем не больно - только холод между ребер. Потом холод сменился жаром, мир заволокло огнем, и мы вместе рухнули словно в пропасть.
Багровый туман рассеялся, а жар сменился тянущей ломотой. Что же так ноет? Я опустил взгляд, помимо воли схватился рукой за грудь - пальцы сунулись в темно-багровое месиво раны, тело пронзила боль.
Что это? Я умираю?..
Айлор все также сидел напротив, опираясь на труп волка, и одной рукой поддерживал меня. Во второй руке он держал трепещущий кусок мяса, кровь струйками стекала по пальцам, по предплечью, капала с согнутого локтя в траву.
- Это - твое сердце, Хейли Мейз. - ответил он на вопрос, который я не мог задать, - Прости, но так нужно.
- Теперь... ты не умрешь?
Он болезненно вздрогнул, потом сказал:
- Ты думаешь, это - ради моей жизни? Это ради мира, Хейли Мейз. Твое сердце в моей руке, отданное по доброй воле - мирный договор между людьми и ситами. Скажи, что ты не согласен, что хочешь назад свое сердце - и я его верну. Хейли Мейз... скажи это, пока не поздно!
Он все-таки сделал это - убил меня. Я не верил до последнего, думал, не сможет, надеялся, что дорог ситу... Глупец. Мне стало смешно. Впрочем, это было уже не важно, ничто было не важно. Я запретил себе боль и слабость, оттолкнулся от его руки, сел прямо и, вдруг почувствовал прилив сил, ответил:
- Зачем оно мне, Айлор? Возьми, раз тебе нужно.
- Нет... так нельзя, - он замотал головой, словно сам не хотел поверить в происходящее, - Ты делаешь это от боли, а надо... я расскажу тебе, Хейли Мейз! Ты должен понять... У нас есть еще время, пока сердце бьется. Мало, но есть - ты поймешь, а потом... Хейли Мейз, оглянись, посмотри вокруг!
Он задыхался, захлебывался в словах, словно в слезах, которые не могут пролиться. Убить - и плакать? Это было слишком! Лживый мальчишка. Лживый, любимый... последний, кто у меня остался. Я послушался, отвернулся, просто для того, чтобы не смотреть на него.
Отвернулся - и увидел.
Среди лета в Пущу пришла поздняя осень. Поляна, только что широкая, сжалась до размеров заднего двора в родном замке, оголенные кроны тонко расчертили низкое сумеречное небо, и сквозь них уже светила белая безжизненная луна. Я вдруг понял, что больше нет цветочного аромата, и звон кузнечиков давно пропал, только шуршание жухлых стеблей да едва уловимый запах гнили забытого кладбища. Сухой холодный ветер бросил в лицо ломкие листья...
- Пуща умирает, Хейли Мейз. Мы умираем - и несем смерть по миру, как поветрие, как беду, как холод и сушь пустыни.
Они были здесь, рядом, ситы Старой Пущи - черепа под истонченной кожей, сбитые в колтуны тенета волос, холодные камни в клетках обнаженных ребер, обвислые груди, забывшие тяжесть молока и ласку детских губ, окостеневшие чресла, скрюченные пальцы, зубы в оскале, пустые глаза - бледные мертвые тени. Они обступили поляну, готовые наброситься на меня, на Лори, на бьющийся в его руке комок сердца, но не могли - хватались за деревья, за поникшие ветви, и те словно обнимали умирающих братьев, своих обессилевших хранителей, не желая расстаться, осиротеть уже навсегда.
- Боже, Отец мой небесный, как ты допустил такое, - прошептал я в ужасе.
- Вы молитесь небесному Отцу, а мы говорим с земной Матерью, - отозвался Айлор, - Она добра к своим детям, но и жестока, она не прощает обид и наказывает за ошибки. Когда-то ради победы над вами мы просили ее лишить нас любви, чтобы ненавидеть, чтобы убивать. Сейчас - только это и можем. Мы очень сильны: если бы захотели - уничтожили весь ваш род в считанные дни. Но это никого уже не спасет.
Сит судорожно вдохнул, голос упал до шепота. Мне казалось, что теперь молится он:
- Хейли Мейз, поверь, мы ведь не знали, что так будет! Нет любви, нет жизни, у народа Пущи больше не родятся дети... мы умрем, а следом за нами умрут леса, луга и реки. Вы еще сможете удержаться, три поколения, пять... а потом уйдете тоже. На мертвой земле никого не останется.
Я снова посмотрел на Айлора, и, наконец, понял, что так отличало его от других послов, что выделяло мальчишку из всех нечистых.
- Но ты, Лори... ты - другой!
- Я другой. Я - последний, рожденный и убитый. Никто не верил, что я выживу, и потому в клятве ненависти меня не упомянули. Теперь... Мать, наша Мать, Хейли Мейз, моя, твоя, всех земных тварей, сказала, что только тот, кто стал врагом, но не возненавидел, может искупить грех братоубийства. Любовь и жизнь вернутся к моему народу, если среди людей остался хоть один, способный полюбить нас, отдать кровь своего сердца ради лунного цветка, ради наших нерожденных детей. Цветок напьется, прорастет - и весна вернется в Страрую Пущу.
Почему стало все равно, что будет со мной - жизнь, смерть? Почему - вдруг? Да, наверное, от боли... боли Старой Пущи, ставшей и моей тоже. Разве раньше я знал, что такое боль? Лори хотел мое сердце? Ну так что? Мать меня любила, но она меня оставила, а лорд Кейн потом стремился, чтобы сын повторил его самого - и только. Я боготворил отца Бартоломью, а он предал, Я думал, что у меня есть друзья, но они хотели лишь удобного лорда, который поможет добыть новые земли... Что за беда, если мальчишке-ситу нужно мое сердце? Оно ведь никому больше не нужно.
Зато в улыбке юного принца будет жить весна... вечная весна чудесного леса. Ситы снова выйдут плясать и кружиться в свете луны, и колдунья ударит в свой бубен... к тебе, с тобой...
- С тобой, в тебе, Лори, - прошептал я, - в тебе навсегда.
- Навсегда, Хейли Мейз, в тебе и во мне - навсегда.
Боль сдавила грудь, дыхание оборвалось: пальцы сита сжали, размяли все еще дергающееся сердце. Я думал, что впаду в забытье, но этого не случилось, напротив, чувства обострились, мир предстал ярким, отчетливым и понятным. Я слышал, как стон прокатился по лесу, схлынул, утонул в заунывном ропоте заклятья. Окружившие нас тени падали ниц, тянули руки, кривились бледные губы, а глаза, прикованные к окровавленной руке Айлора, молили: еще! еще.... Я видел, как черные сгустки начали падать на высохшую землю. Они тут же без следа впитывались, и навстречу из увядших трав потянулся упругий темно-зеленый росток. Он на глазах поднимался, ветвился, выпуская во все стороны свежие листья и длинные хваткие плети усов, и я сквозь боль, сквозь судорожные вздохи, следил за этим чудом, не в силах отвести взор... Вот с пальцев сита сорвались последние капли - почка на конце стебля лопнула, и появился бутон, бело-красный, словно пропитанный кровью у основания. Как он был красив! Я знал, что если сейчас коснусь его - смогу умереть спокойно, даже радостно. Рука сама потянулась к цветку и уже почти задела...
- Прочь! - крикнул Айлор, с силой ударил меня по пальцам и сам накрыл бутон ладонью, - не смей! Не трогай его, Хейли Мейз. Лунный цветок голоден, я накормлю.
Цветок почуял тепло живого тела - качнулся в сторону, словно зверек, потерся о руку сита. И тут же другие побеги устремились к мальчишке. Гибкие плети ластились, прижимаясь к ногам, к груди, листья нежно касались плечей и щек, словно целовали. Вот одна лоза опоясала его и скользнула за спину, другая захлестнула шею, а третья вползла под повязки - и воздух наполнил теплый дух скошенного луга и вспаханного поля... лес вокруг нас недоуменно замер, а юный сит, блаженно щурясь, принимал ласки и казался совершенно счастливым.
Я понимал, что происходит, видел, кричал, что это неправильно, что он слишком молод, что на его месте должен быть я! Он не слушал, только улыбался мне и цветку, поглаживая мерцающие в густых уже сумерках лепестки, только дышал все глубже и чаще, а глаза затягивала пелена страсти. Наконец, посмотрел в глаза и сказал:
- Хейли Мейз, неужели ты и правда поверил, что я смогу отдать тебя ему? Никогда. Ты мне слишком дорог... Да, я молод, но ты и в мечтах не проживешь так долго, как довелось мне. Годы и годы я убивал, а полюбил лишь однажды. Твоя жизнь, короткая и яркая, как падающая звезда... разве я посмею отнять ее? Ты будешь жить, Хейли Мейз.
Внезапно он выгнулся, запрокидывая голову, рот раскрылся в беззвучном крике, и на подбородок плеснуло свежей кровью. А вслед за ней из уголка губ высунулся зеленый завиток молодого побега.
И тут же бутон распахнул лепестки наполняя все вокруг шальным весенним духом, а с темного неба потоком полилось призрачно-белое сияние и манящая вдаль песня - зов луны вернулся в Пущу
- Пора, - прошептал Айлор и рванул повязки на груди.
Я смотрел в его глаза, потому что боялся видеть, как сердце сита ложится в мою грудь, не желал знать, отчего вернулось свободное дыхание и почему боль опять стала нестерпимой... я боялся отпустить его взгляд.
И лишь когда зеленые глаза Лори распахнулись черной бездонной пропастью - я упал туда, ни о чем больше не думая.
18.
В небе еще полоскались цветные ленты заката, а лес уже наполнили сумеречные тени. Вечерняя роса напитала одежду, холодила тело, где-то далеко опять плакала кукушка. Я приподнялся на локтях и сел. Тело ныло как после непосильной работы, а в душе была пустота. Сколько длилось мое забытье? Я не помнил. Что делать дальше - не знал. Растерянность и отчаяние было всем, что я тогда чувствовал.
- Ничего, человечек. У вас говорят - время лечит. Ты жив, это главное.
Я оглянулся на голос. Воин Пущи вышел на поляну из тени ближайших деревьев: черная накидка из волчьей шкуры, зеленая рубаха до колен, меч у бедра и лук за спиной, густая грива цвета осеннего черноклена. Но все равно Ареийю трудно было узнать: ощущение власти и могущества было сильнее прежнего, а вот ненависть исчезла. И вместе с ней исчез мой страх, осталась только робость да еще смутное для меня чувство общего горя, объединяющей нас невосполнимой потери.
Он подошел и опустился рядом на траву, сорвал цветок клевера, прикусил стебель, задумчиво улыбнулся - длинные клыки придавили нижнюю губу. Вдруг стало очевидно, насколько он молод: гроза Синедола казался едва ли старше меня самого. Я осмелился спросить:
- Айлоримиелл... где он? Как это было?
- Он - здесь. Разве ты не узнаешь место?
В самом деле: та же поляна, тот же старый кедр - вот он. Только трава высока и сочна, и нигде нет следов той жуткой ночи. Пальцы коснулись корявого ствола - сердце бухнуло, на миг остановилось.
Его сердце...
Я невольно схватился за грудь и ощутил болезненный еще рубец. Значит все правда: мое сердце стекло в корни колдовского цветка, а в моей груди сейчас бьется сердце сита. "Отец мой Небесный, всеблагой и всепрощающий, будь милостив, - с детства привычные слова молитвы пришли сами, - не оставь дитя свое грешное, прости..."
- Он простит, - отозвался сит, - нет такого бога, который не благословит то, что вы сделали.
- Всевышнему не угодно колдовство, каким бы оно ни было.
- Правда? - он повернулся, - Ты в самом деле веришь в это, человечек?
Верю ли? Я посмотрел на сита. Он был совершенен: сила, власть, красота... я понимал, как это кощунственно, но мне казалось, что сам Ареийя сейчас похож на бога. На бога любящего и скорбящего о своих детях.
- Когда огонь выл, словно сбесившийся, Лаварлинн молила спасти хоть сына, а я все не мог вырвать стрелу - древко скользило от крови и не давалось, когда рядом рухнула береза и спалила их обоих, и потом, когда вспорол глотку своему волку ради того, чтобы малыш выжил, я тоже думал, что боги не простят. Что сам я не прощу... Она ведь любила кого-то из ваших, поэтому пошла в ту ночь одна. Она шла к любимому, а нашла смерть.
Я смотрел и слушал, с трудом сдерживая свои желания - мучительно хотелось коснуться его, хотя бы кончиков пальцев, хотя бы бархатистых ушей или пламенных волос. И я всем своим существом чувствовал, что он хочет того же, но никогда этого не сделает, оттого и старается излить душу словами - так труднее для сита и проще для человека.
- Ситы и люди - неодолимое искушение друг для друга, но после смерти Лаварлинн я хотел только ненависти и мести, только смерти всем вам. Это сын научил меня прощать. Наивный мальчик думал, что обманул даже богов, но я с самого начала знал, что он задумал. Может, это и есть искупление - его ранняя смерть и моя вечная память?
- И моя, - эхом отозвался я, - я никогда его не забуду.
Закат догорел, звезды зажглись над кроной старого кедра. Лес ожил, зашептался, словно где-то в стороне от поляны между ветвей гулял легкий летний ветер, чуть сиплый голос флейты донесся из чащи: "К тебе...". Я вспомнил колдовской сон - и дыхание сбилось от тайных страхов и желаний.
Ареийя поднялся:
- Пора, человечек - зов луны нарастает. Когда Ниаретт возьмет свой бубен и начнет танец, будет поздно - мои сестры и братья тебя не отпустят, заставят петь и кружиться с ними. Да ты и сам не захочешь уйти. Вставай, и идем сейчас.
На этот раз мы шли недолго. У самой поляны я нашел своего жеребца, привязанного к дереву. Мой провожатый велел садиться в седло и следовать за ним, но не приближаться, чтобы конь не испугался волка. Он ушел дальше, а вскоре между ветвей как факел засветилась его рыжая грива.
Пуща была темна, ветви хлестали по лицу, могучие стволы порой пугали своей близостью. Даже когда чаща сменилась редколесьем, потом хлюпающим под копытами болотом, светлее не стало. Я гнал коня без дороги, доверившись только красному сполоху впереди. Наконец, минули и болота, и лес на восточном берегу Студенки, впереди открылась река, особенно широкая в этом месте, а за ней - дальние луга Синедола кое-где перемежаемые рощицами. Я остановился, спешился, пытаясь точно определить, где нахожусь и как далеко до ближайшей переправы. Из тени приречных ив вышел Ареийя. Волка поблизости я не заметил, но волосы его все еще слегка светились.
- Вот и все, человечек. Ты дома, - сказал он, - Скоро Лорд Кейн Мейз обнимет сына. Пусть мой враг порадуется за нас обоих.
- Лорда Кейна, может, и в живых нет.
- Не может - Мейзы никогда не сдавались так просто. Смотри туда, - он протянул руку на северо-запад, - видишь: роща будто светится, и верхушки берез в дымке? Его войско там. Иди к нему, человечек, иди и побеждай. Береги Синедол, раз уж теперь это твой дом, и помни - на этих холмах танцевала Лаварлинн. Пуща теперь закрыта для людей, и мои всадники не потревожат покой твоих землепашцев. Но ты, человечек, почти сын мне. Позови, когда буду нужен.
Мы долго смотрели друг на друга, и он все же не сдержался - поднял руку и коснулся моей груди, свежего, еще болезненного шрама, прижал ладонь к сердцу. Потом повернулся и беззвучно исчез в лесу.
19.
- Я хочу пройти за болота, Хейли! Хочу увидеть, что там, хочу узнать. Если то, что написано о Пуще в хрониках, правда хотя бы наполовину - преступление оставить ее нечистым. Эта земля должна принадлежать моему народу!..
В словах юного короля была страсть, убежденность, все то, что так хорошо знакомо и мне. Хотелось сказать: "Нельзя! Нельзя, невозможно". Но я знал, видел, мальчишка не услышит - он уже успел почувствовать власть монарха, теперь ни за что не откажется получить еще и славу героя. Я только слушал и ждал, когда прозвучит прямой приказ, который я должен буду исполнить. И когда услышал: "Поведешь мою армию, хранитель восточного рубежа? Отвечай немедленно!", уже был готов.
- Все, что угодно Вашему Величеству, будет исполнено.
И я направил коня прямо в болота. Поначалу мой жеребец уперся, но все же подчинился, шагнул раз, другой, и почуял под копытами твердую тропу - топь пропустила, видно узнала стук нечеловечьего сердца. Ни о чем не думая, мальчишка-король последовал за мной.
Лишь несколько шагов, и все вокруг ожило, зашевелилось, заговорило. Как в юности я видел, слышал, всем своим существом впитывал жизнь болота и леса за ним: чувствовал, как шуршит увядающая трава, как тянутся к свету ветви деревьев, как поздние цветы осени истекают сладостной страстью нектара и как трепещут над ними отяжелевшие крылья последних бабочек. Я услышал стремительный топот разбегающихся ланей, увидел стаю волков. Семь огромных чудовищ и на самом рослом - всадник с пламенно-рыжей гривой. Он вскинул заостренные уши, замер, оглянулся. Тонкие ноздри дрогнули и глаза нашли меня.
"Я слышу тебя, человечек. Я вижу, знаю. И помогу - разберусь с мальчишкой". Улыбка - жестокий оскал и тепло летних трав в глазах меняется стылым льдом.
"Нет, великий Ареийя, вождь всадников Пущи. Я - ключ, а пока есть ключ, найдется и тот, кто захочет отпереть замок. Возьми меня, а мальчику оставь жизнь и науку".
Лед в глазах сита тает, оседает росой на ресницах, склоняется голова и алое пламя волос тускнеет: "Ты уверен?"
Я оглянулся на юного короля. Трое моих детей старше, а четвертый моложе лишь немного. "Двадцать лет я ношу в себе сердце твоего сына, всадник Ареийя, двадцать счастливых лет. Да, я уверен".
Вой голодной орды - раз услышишь и никогда не забудешь. В тот день он снова звучал в Синедоле. Я еще увидел разъяренную стаю, услышал перепуганный визг мальчишки и далекие голоса:
- Ваше Величество! Держитесь, мы идем...
"Господь мой, Единый Отец всего сущего, спаси и сохрани короля..."
И свет померк для меня.
...тут все было прежним: и широкая поляна в чаще, и старый кедр, зацепивший кроной клок молочного тумана. Я знал, что все эти годы дожидалось меня в кружевной тени его хвои и вот, наконец, дождалось. И не позволил себе медлить - пошел прямо, навстречу прошлому, будущему, навстречу своей судьбе. Еще сорок шагов, двадцать... десять... пять...
Я остановился.
Кругом было так, как раньше, и все же иначе. У корней кедра бурно разрослась сочная ярко-зеленая лоза. Плети ее обхватили, опутали могучий ствол, раскинулись по земле, спрятали под широкими лапами листьев едва заметную тропку.
Я осторожно раздвинул ногой стебли, и они, как домашние зверьки, подались в сторону, чтобы тут же вернуться, прильнуть к сапогам, ласково тереться о голенища. Стараясь не повредить ни листочка, я сделал свои последние три шага и присел. Айлор был здесь. Они оба - мой сит и его волк - уже двадцать лет, с тех пор, как я их оставил, так и лежали под деревом. Труп волка истлел, среди зелени виднелись только бурые кости в клочках бесцветно-серой шерсти, оскал и пустые глазницы черепа... а тела Лори время словно не коснулось - он был точно таким, каким я запомнил его тогда: чистое лицо с легким румянцем на щеках, тень от ресниц под глазами, растрепанная коса. И улыбка. Окровавленные губы по-прежнему хранили светлую весеннюю улыбку. Я протянул руку, коснулся тонких пальцев мальчика - они все еще были теплыми и липкими от крови - отвел с лица упавшую прядь. Ближняя лоза скользнула ко мне, обняла руку и поползла вверх по предплечью, открывая рваные повязки и рассеченное тело юного сита. В груди Лори, прямо в раскрытой ране, там, где должно быть сердце, сиял жемчужно-белый цветок с алой как заря серединой.
Лунный цветок Пущи.
Он тоже узнал меня - качнулся, словно кивнул, и разлил по поляне облако запаха - горького, будоражащего, с едва уловимой тенью сладкой надежды.
Сердце в моей груди остро, болезненно сжалось, встало, и зашлось в дикой пляске. В безотчетном порыве я протянул руку, погладил сияющие лепестки.
- Я здесь, принц Айлоримиелл, принес твое сердце. Здравствуй, Лунный цветок. Я вернулся к вам, теперь навсегда.
![Лунный цветок [Анастасия Галатенко (Тень)]](/img/e/eridzhet/korolevskayakrov51/tenxcwetok_nowyjrazmer.jpg)