Цель наша едина и священна, ибо такова воля Создателя нашего - крепить Щиты между нами, созданными волей Его, и Тьмой, созданной Хаосом. Ибо только Создатель наш умеет создавать Упорядоченное, а Хаоса участь - разрушение и Беспорядочность. Ибо, если рухнет Щит наш, рухнет и все мироздание наше, верх станет низом, белое - черным, бытие - пустотой, и все сущее станет зловонной клоакой.
Искалеченные Хаосом похищенные дети наши - возлюбленные игрушки Хаоса и часть Хаоса в них большая, унесенная ими с собой, ослабляет Хаос и ослабляет тем самым Щит его, прячущий Тьму от Света. Хаос стремится вернуть их, восполнить себя и пускает по следам их чудовищ своих. Хаос пытается подражать Создателю нашему, и создавать подобия обеих Ипостасей Создателя нашего, для преследования игрушек своих. Кои Хаос почитает не детьми нашими, им покалеченными, но детьми своими, ибо притушил звезду в них, данную им Создателем нашим. Но не может Хаос дать чудовищам своим звезду, как не смог отъять притушенную им у детей наших, им искалеченных, притушить же сумел. Ибо такова сама природа Тьмы, гасить Свет, но не дано уничтожить ей источник его. Потому уничтожать порождения Хаоса, преследующих бедных детей наших, искалеченных им, для нового возврата их во Тьму, есть великая миссия и великий подвиг для нас, имеющих крылья и Силу Небесную, Силу от самого Создателя, данную нам для защиты Света от Тьмы. Уничтожайте всюду чудовищные порождения Хаоса и Тьмы, не давайте им забирать во Тьму детей наших, искалеченных Хаосом, и носителей звезды, других детей наших, заблудших по собственному неразумению. Ибо дал звезду всем Создатель наш, но дал и раскаяние их носящим и поместил их, в великой милости своей, на краю Упорядоченного. Пока не раскаются в утрате крыльев и не породят семь и семьдесят поколений утратившие крылья, не смогут потомки их обрести Благословение Создателя. Век короткий назначил Создатель в милости своей заблудшим детям нашим, дабы скоро истекала смена поколений, и звезда их с каждым поколением сияет сильнее. Ибо есть предел их скоплению в Хаосе, звездам детей наших, заблудших по собственному неразумению. И преодолев предел этот, породит оно Белый Свет, и разрушит он Щит наш со стороны Хаоса, и хлынет Тьма и погубит она Свет.
Уничтожайте и бедных детей наших, искалеченных Хаосом, если творят они, подобно Хаосу, чудовищ из чудовищ Хаоса и носителей звезды, используя их для противоестественной связи. Считайте порождения этой связи чудовищами таковыми же, каковыми считаете порождения Хаоса. Бедные дети наши, искалеченные Хаосом и покинув его, но не умея вернуться к нам, отцам своим, решились на Отмщение похитителям. И плодят тех, кто сможет сломать Щит наш без Белого Света, ибо есть, к великому сожалению нашему, и таковой способ. Бедные дети наши, искалеченные Хаосом, по неразумению своему делают так, ибо мечта их - отыскать дом отцов своих, чтобы вновь обрести крылья. Невозможно бедным детям нашим, искалеченным Хаосом и носящим в себе часть его, обрести крылья. Но не слушают они вразумлений наших, и гнев застилает разум их. Носителей звезды берегите, ибо это тоже бедные дети наши, заблудшие по своему неразумению и потерявшие от того крылья свои. И помните, их звезда сильна, крепилась она в слезах раскаяния, и Создатель наш счел ее прекрасной, и обещал вернуть крылья им.
Вводная глава к учению Ки для риттер-шуле, записанная со слов Метатрона, гласа Создателя и возлюбленного ученика Его, в шестой цикл после Исхода.
Орки - это эльфы, которых в детстве били пьяные родители.
Перевод Властелина Колец от Гоблина.
Таким образом, эффект возникает, когда за визуально более тонким материалом помещается визуально более плотный материал, но с показателем преломления, сопоставимым с показателем первого материала. В зависимости от расстояния до границы раздела, где происходит полное отражение, доли затухающей волны передаются в третий материал. При этом, в свою очередь, происходит ослабление интенсивности фактически полностью отраженной волны, поэтому можно избежать предотвращенного или расстроенного полного отражения. Что также говорит об эффекте оптического туннеля. Этот эффект становится четко измеримым только в том случае, если расстояние между первым и третьим материалом меньше, чем примерно в два раза больше длины волны падающей волны.
Второй курс Призмы, введение в корпускулярно-волновую теорию света, запись на информ-кристалл активирована у ста процентов обучающихся. Преподаватель Симма-кей, ассистент Симма-кау. Конец доклада.
Пусть рухнет мир, но восторжествует справедливость.
Лозунг Программы Возмездия.
Глава первая.
Георг Ранд.
Старый Гох умирал спокойно. Новый сиделец, пришедший на смену постоянной ночной сиделке, сломавшей неделю назад лодыжку, в просьбе не отказал и письмо правнучке передал. Медбрат, при возвращении от правнучки, сказал, что она его копия внешне, глаза, волосы и взгляд похожи. У старика до сих пор не было ни одного седого волоса, глаза не утратили яркости, и он надеялся, что если взгляд одинаков, то и характер у правнучки тоже его. На смартфоне медбрата сфотографированная тайком девушка была вполоборота, уже повернувшись, чтобы выйти из бывшего нижнего бального зала особняка графини Воронцовой, Гох узнал характерные черты зала. Девушка, скорее даже девочка, угловатая и худенькая, была одета в спортивный костюм и кроссовки, судя по двери, как он помнил ее высоту, ростом невелика, в отличие от его гренадерского. Но цвет волос на макушке и небрежно закрученном низком пучке на затылке был точно его, огненно-рыжий, и видимая на снимке часть лица показывала изломанную, как у него, левую бровь, и кончик вздернутого носа.
Для того, чтобы ворчливая и грубая Таньша Сердюкова, соседка, и по совместительству, лучшая подружка его младшей внучки, сломала ногу и кто-нибудь ее сменил, ему понадобилась вся Сила. Ее старик копил последние два месяца, как все понял. Силы никогда не было много, но на образование льда под каблуками туфелек Таньши хватило, удалось только к утру пробраться незамеченным в раздевалку персонала, и применить давнее умение. Таньшу старик усыпил, предложив чашку чая после ее обычной тирады, что весь мир вокруг нее несправедлив, его комнатой Таньша завершала вечерний обход своего этажа.
Таньша спала у стола посреди коридора, уронив голову на скрещенные перед собой руки, старик прокрался мимо нее и спустился этажом ниже. Замороженная вода продержится до жаркой улицы и растает бесследно, и если в этот раз Таньша устоит, то скопленного снотворного хватит еще на чашку, повторить попытку сможет через неделю, раньше Силу не собрать. После заморозки тонкой пленочки воды на каблуках, тут Гох поморщился, слишком широкие и устойчивые сегодня у туфель каблуки, и запрятывания льда в "карман" до девяти утра, а персонал сменялся в восемь, старик сидел на скамейке у входа. И сам увидел, как Таньша, почему-то уходившая с двумя огромными сумками не в восемь, а сразу после девяти, хваталась за воздух в бесполезной попытке устоять. Гох сидел на скамейке, потому что обратно, на второй этаж, физически был не в состоянии добраться. Он себе ноги сумел сделать временно ходящими, кроме льда, потратил на это Силу и силы, к тому же не спал всю ночь и ослаб. Пока его не поместили в богадельню, дома под кроватью янтарная пыль помогала чувствовать себя бодрым не только по утрам, а здесь уборщицы не потерпели беспорядка и янтарную пыль вытерли. И под матрасом сразу убирали, по субботам все вытряхивали и колотили, и матрасы тоже. Гох слышал, как уборщицы между собой смеются, что из него пыль сыплется не в переносном, а прямом смысле, слух оставался хорошим, как и зрение, и в очках он не нуждался, и в слуховом аппарате.
Янтарь закончился быстро, и принести его некому. Никто не навещал старого Гоха, ни младшая внучка, ни ее дочери. А правнучка, от погибшей старшей внучки, та, которой и послал старик письмо, сама в богадельне живет, да и не помнит она его, хотя в этом как раз виноват он сам.
Скопленной за неделю после ледовой диверсии Силы, для посыла Голосом внушения юному медбрату, хватило. Молоденький татарин, студент-медик, подрабатывающий в другом крыле, согласился в каникулы приглядывать за стариками и в этом, поплыл быстро. Сила и защита от ее проявлений всегда больше у женщин проявлялась, и передавалась чаще по женской линии, у мужчин сосредотачиваясь в одном-двух умениях, но у дочерей и внучек ею и не пахло.
Создание ледяной пленки летом значительно приблизит его кончину, но Гох шестым чувством знал, что пришла пора направить девочку по верному пути. От нее единственной немного пахло Силой, но ведь от других вообще не было ничего, и если получится, девочка найдет Проход, пусть и без него. Зато он вычислил место Прохода, купил содержащее его помещение уже давно, но даже не приблизился к пониманию того, как хотя бы увидеть, не то чтобы воспользоваться. Там же, в той комнатушке, где пахло Силой, ничейной и мощной, он оставил записанные его рукой матушкины рассказы. Он их писал в любую свободную минуту в последние перед обезноживанием лет тридцать, когда увлекся графоманией при выходе на пенсию. Он постарался все суммировать и сделать обоснованные выводы, ориентируясь на те умения, что у него были, как себя помнил. Гох верил, что благодаря его трудам правнучка сможет овладеть Сеткой Силы, матушка немного ею обладала, но его научить не смогла.
Старость не разрушила разум Гоха, лишь притупила, как он вначале думал. Это потом он осознал, что стал все чаще погружаться в подобие дремоты и наваливалась беспричинная вялость, привезенная с собой избранная библиотечка перестала интересовать и Гох думал про закономерное в его возрасте угасание всего, и интереса к жизни в том числе. Даже по утрам, когда Шепот был доступен пару часов, и оттого весь изношенный организм был бодрячком. Намного позже Гох заподозрил нового врача, наблюдающего за стариками в этом приюте, но покорно делал вид, что глотает "витаминки" и сплевывал их, спрятанные за щекой и полурастворенные слюной, в прикрученную у подлокотника кресла-каталки пепельницу после ухода Таньши на пост. Потом собирал их в кулечек, и прятал в тайник. Иногда Таньша трепалась долго, найдя в старике благодарного слушателя, снотворное частично начинало действовать и старик все-таки засыпал прямо в инвалидном кресле. Но потом стал предлагать сиделке чай, и пока отъезжал к столику с небольшим набором для его приготовления, таблетки сплевывал и имитировал сон.
Туман постепенно рассеивался, воспоминания о рассказах матушки всплывали в памяти все чаще и ярче, сам же писал и забыл, и он чуть головой о стенку не бился. Сила просыпается после созревания, а тогда девчонке было лет одиннадцать, и она была маленькой для своего возраста, вот и не было мощного веяния Силы. Эх, сейчас бы ее понюхать, но никто из других сиделок ехать в Сосновоборск не захотел,а по почте такое письмо пересылать Гох не решился. Таньша не отказала бы, но прежде дала прочитать письмо подружке, несмотря на грубость, она единственная в богадельне относилась к Гоху с некоторой долей уважения, от того, что видела его в парадном мундире на День Победы, во время праздника он сидел на почетном месте при проведении парада в Городе. Здесь Гох мундир отложил подальше, и никогда его не надевал, ему было это просто неприятно делать, вроде как хвастать иконостасом на груди. Сам выезжать в Город не мог, постепенно о нем забыли вояки, небось посмотрели на дату рождения и решили, что он давно умер. Потому что только из отдела Министерства Обороны, ведающего пенсиями для отставников, раз в год приезжали разные люди, убеждались, что он еще жив и снова на год исчезали, и исправно меняли банковские карточки раз в три года банковские клерки, вот и все посетители.
Избежать попадания письма в руки его наследников было необходимо, родня была жадной и правнучкину долю бы прибрала. Рассказывать также не стоило, девочка в нем увидит слабоумного и шамкающего старика, прежнего Голоса давно нет, лишь Шепот остался. А в письме он постарался расставить акценты так, чтобы недоверия сразу не возникло. Слишком, слишком поздно он вспомнил нужное.
Видел Гох девочку один-единственный раз семь лет назад на похоронах ее родителей, хотя со старшей внучкой, матерью девочки, был в хороших отношениях. Вернее, не с нею, вышедшей замуж позже сестры, а с ее мужем, даже думал его назначить своим наследником, но не срослось и Гох махнул рукой на все. Девочка до этого не интересовала, если от дочерей и, тем более, от внучек Силой не пахло, то в еще более разбавленной крови правнучки ей откуда взяться, вот и не проверил, старый он дурак. А ведь в Николае Белове, муже Марты, что-то мерещилось порой, Николай пришелся по душе недаром. Их кровь Николаевой подтолкнулась и возродила Силу в рыженькой синеглазке, с похожими на его собственными бровями с изломом на левой. Прав, прав Булгаков со своей причудливо тасуемой колодой, а он опустил руки раньше времени.
После похорон Марты и Николая его определили в богадельню, всем надоел стотрехлетний дед в инвалидном кресле, это Марта с ним носилась и муж ее, а после их гибели Гох стал просто невыносим. Девчонку с запахом Силы тоже сбагрили на государственный счет, но не в детдом, а всего лишь в круглогодичный интернат, диагноз позволял. В Сосновоборске, на другом краю области, но почти под боком у Города, жили и учились легочники, а девочка, что выжила в горящем доме и только чудом не задохнулась в дыму, кашляла беспрерывно на похоронах родителей. Ее тетя, та самая внучка Гоха, что отправила деда в дом престарелых, взяла сиротку под опеку, чтобы не случилось кривотолков, но целый год возиться при таком хозяйстве с чужой, по сути, девочкой, не хотелось. Ей требовались постоянно то курсы уколов, то кварцевание, в Город не наездишься. Когда педиатр предложил поместить на пару лет девочку в "легочный" интернат, так называемую Лесную школу, за предложение всеми руками схватились все чада и домочадцы старого двухэтажного Гохова дома. Вот так в один год и попали в богадельни прадед и правнучка, но, в отличие от старика, ее на пару месяцев выпускали пожить в деревне, на "попить молочка" такое называлось, и тетка не давала лениться. Таньша рассказывала про девочку в числе прочих сплетен и Гох многое про нее узнал, и как девочка выучилась доить коров, полоть сорняки и мотыжить, собирать полосатых жуков, и молоко ей доставалось, если она успевала сама себе отлить. Таньша считала ее дармоедкой, явно со слов подружки, и возмущалась этому наглому отливанию молока, меньше остается на продажу, научили там зековские отродья воровать. Она орала, что всем известно, кто чаще и в каких семьях болеет туберкулезом, и Гох все слушал, он делал свои выводы. Девчонка умудрилась выстоять в такой среде, и пусть себе ворует, если есть Сила, то вряд ли попадется на чем-нибудь серьезном. Он знал по себе, что чем больше приходится выкладываться, тем сильнее становишься, так оказалось даже лучше, чем если бы девочка жила в обычном месте. Кашлять девочка перестала уже к первой весне в интернате, но поражение легких уменьшалось на контрольных снимках медленно, и вместо пары лет в интернате прожила семь. Школа была даже лицензирована на прием ЕГЭ по какой-то неведомой причине их, а не Поселковая, и к ним половина сосновоборских школьников приходила экзамены сдавать, вторая сдавала в Городе. Это вообще Таньшу так разозлило, ее дети ездят на экзамены в соседний городок, и там им никто, естественно, не помогает, а дармоедка глаза воспитателям своим показным смирением замылила, подружка сказала, что ей, как опекуну, присылают отчет по успеваемости, и как такая тупица так хорошо учится, хотелось бы знать. Она же в глаза никому в из соседей, пытающихся ее уму-разуму научить, не смотрит, и не испытывает благодарности к своей тете, другая бы на такую доброту молилась, но нет, зыркнет своими глазищами и молчок, и денег зажала половину, на полном-то государственном обеспечении, одевает ее тетка, конечно, но кормит и поит государство, могла бы часть пенсии семье отдавать, за одежду хотя бы, но нет, все на себя тратит, и тете ее достаются только опекунские выплаты, вот сучка, вытерла слюни Таньша и ушла, одарив Гоха этой тирадой.
Ешка.
Ешка сдала последний экзамен, результаты ожидались через неделю, а пока искала, куда поступить, чтобы и общага была и стипендия. Ей уже исполнилось восемнадцать в конце мая, пенсию по потере кормильца перестали платить, а до этого она вся уходила на сладости, до которых Ешка была охоча, и сигареты, хотя Ешка не курила, сигареты были валютой в интернате и ее взносом в общак. И более-менее подходящую обувь. Одежду приходилось носить бережно с барских плеч двоюродных дородных сестер, и перешивать ее научила учительница по технологии. Про пенсию Ешка узнала в пятнадцать, когда всех получателей социалок перевели на карточки, вручали которые в банке лично, по предъявлению паспорта. Теперь тетка лишилась половины денег от государства, ей оставались только опекунские, и жизнь Ешки летом стала еще хуже. На ее стали покрикивать и называть дармоедкой, но Ешка стискивала зубы и молчала, в пустом интернате жить только со сторожем и теми, кто нуждался в лечении без пропусков, было бы летом гораздо хуже. Библиотеку тоже закрывали на каникулы, вскрывать каждый день замучаешься, в Сосновоборске и вовсе не оказалось своей, что было весьма досадно. Прошлым летом после десятого класса Ешку поселили в амбаре под видом ремонта дома, а на самом деле ее прежнюю комнату отдали Лане под гардеробную. Но лето стояло на редкость дождливое, так что от перетаскивания бесконечных леек Ешку это спасло, и дало время на то, что Ешка любила больше всего. На чтение книг из библиотеки, что располагалась на мансарде. Туда перенесли все книжные шкафы, раньше стоявшие в кабинете на втором этаже, тетка знала, что книги дорожают от времени и выкидывать их не стала. Юркая легонькая Ешка по толстой ветке и балкону вечерами легко залезала на практически третий этаж, в амбаре света не было, а в мансарде можно было читать за огромным диваном под поставленной там настольной лампой. Иногда и засыпала в мансарде, на том самом диване, туманными утрами спешила на первую дойку коров, и ни разу тетке не попалась. Мансарда занимала треть крыши, ее пол находился над нежилой частью второго этажа, над кладовками, и легких Ешкиных шагов никто не слышал.
Сейчас Ешка сидела в раздумьях, ехать или нет к тетке, если пенсию прекратили выплачивать, значит и опекунское пособие тоже, и отношение от этого станет к ней только хуже. Но там были кое-какие вещи, и их следовало забрать. Вот тут ее и вызвала вниз воспитательница старших классов, и молодой парень передал от неведомого ей Георга Ранда письмо. И зачем-то сфоткал ее, наверняка из-за цвета волос, то-то он все на ее голову таращился. Сфоткал и убежал, Ешка не успела возмутиться и наорать на эту наглость, хотя в глубине души ей было наплевать. Но неписаные законы интерната велели защищать свое пространство и лицедействовать, то есть изображать нужные реакции и эмоции. Ешка за семь лет житья здесь научилась всему, что облегчало жизнь и что следовало делать в таких вот случаях, знала, и умела исполнять как надо.
Та "конура", про которую подробно написал Георг "Гох" Ранд, оказалась примерно десятиметровым по площади помещением на первом этаже шестиэтажного дома на Острове. Ключи нашлись вчера именно там, где написал прадед, в расщелине бетонного отмостка под имитацией камня, сегодня к полудню со скрипом один из них, что побольше, провернулся в промасленном на пять раз замке, и толстая железная дверь распахнулась. Прадеда Гоха Ешка с превеликим трудом все-таки вспомнила, был на похоронах мамы и папы огненно-рыжий чудик на инвалидном кресле, все к ней принюхивался, что ли, шевеля носом. Ешка накануне поехала проведать старика, едва дошло до нее содержание письма, но того уже увезли на кремацию, умер во сне ночью Георг Ранд. Тот самый паренек сказал, что улыбался дед Гох до последнего вздоха, он его за руку держал и считал затухающий пульс. Ешка, что приехала сюда на последние деньги, и рассчитывала возвращаться "зайцем", обратно ехала богачкой. Ринат передал еще один конверт, мешок со стариковскими вещами и книгу с интригующим названием "Искусство войны", с него Гох взял слово, что только Ешке вручит, а если правнучка не приедет, то следует сжечь. В конверте, плотном и толстом, было семнадцать купюр по тысяче рублей и еще семнадцать разного достоинства, но ни одна не была больше пятисот рублей. Вернее, пятисоток было две, пять двухсоток, а остальные сотнями, так что в сумме разбогатела Ешка на двадцать тысяч. Она съездила в тот же день в Город, благо, он был по пути, нашла на Острове нужный дом и ключи, и сегодня вернулась с пожитками и купленным машинным маслом.
Ее чемодан видал виды, но вместил все имущество, и Ешка его сразу повезла в Город, и материлась про себя. Если не получится и сегодня открыть дверь, сдаст в камеру хранения, но не повезет назад. Чемодан пришлось перетянуть ремнями, соединив два офицерских, в прадедовом мешке еще был генеральский китель с кучей орденов и медалей и фотография бравого капитана в советской форме времен Великой Отечественной. На ней с трудом Ешка узнала Георга Ранда в молодости, фотография была в оловянной рамке, отретушированная в манере тех лет. На когда-то черно-белом снимке у Гоха на щеках и губах намалевали румяна, а глаза подчернили еще больше. В настоящем виде они были синими и блестящими до глубокой старости, и седины не было вообще, как вспомнилось Ешке, она еще тогда удивилась яркому цвету волос и глаз, это удивление с трудом пробилось сквозь горе и было несколько неожиданным. И сейчас легко всплыло в памяти.
У Ешки были именно такого цвета глаза, как у Гоха этого на похоронах ее родителей, очень глубокой синевы, переходящей у зрачка в фиолетовый цвет, такой же чуть вздернутый нос, такие же рыжие волосы, и вихор над левой половиной лба одинаково закручивал волосы вверх. Только у прадеда он переходил в волну кудрей, фуражку капитан держал в руке, а у Ешки вихрилась одна прядь, остальные же были прямыми, кроме завитков на затылке. Из-за этого Ешка никогда не могла позволить себе каре-боб, модную прическу у всех интернатовских девчонок, приходилось отращивать волосы ниже плеч, только тогда завитки становились не тугими спиральками, а просто волнистыми. Волосы Ешка обычно собирала в короткую косичку-дракончик или хвост, а однажды Сария Мануловна показала ей, как с помощью шпилек создавать "ракушку", и это стало вскоре самой любимой прической. Теперь эти противные затылочные завитки помогали держать волосы в порядке, запутывая пряди гладких волос в колтуны. И та же Сария Мануловна показала, как самой сделать бальзам для волос на технологии. Теперь колтуны держались до помывки головы, потом волшебно распутывались от бальзама из трав и цветов, самых обыкновенных, вроде крапивы и ромашки. Ешка наваривала летом у тетки их по три литра, и увозила с собой в интернат.
Еще одинаковыми были черные брови и ресницы, у обоих густые, но Ешка уже освоила пинцет и форму своих подправила. Она сравнила свою фотографию первого года в интернате с прадедовой, и убедилась, что и излом левой брови тоже совпадает, это теперь его Ешка почти убрала.
После того, как у нее появилось свободная неделя до получения аттестата, Ешка купила машинное масло, в котором ключ сначала вымочила, а потом накапала в замок.
Так советовали специализированные сайты, в библиотеке компьютер один был подключен напрямую к интернету, а шпилька из "ракушки" ночью открывала любой замок в Ешкиных руках. У них был даже курс для желающих изучать воровские премудрости, тайный, разумеется. Никос Краузе, носатый и чернявый, несмотря на немецкую фамилию, за пачку сигарет показывал, а за две и помогал вскрывать неподдающиеся замки, и подтвердил недоверчивой Ешке, что растительное масло не годится. Ему Ешка поверила, в седьмом или восьмом поколении "медвежатнику", или, как солидно представился Никос на первом ночном представлении почтенной публике - "Шниферы мы". Краузе была известная воровская фамилия, ведь, невзирая на то, что семьи ворам не то, чтобы запрещалось заводить, скорее, не приветствовалось такое, династии существовали и у них. Никос пришел в интернат три года назад в шестой класс, ему сразу отвели, несмотря на возраст, лучшее место в подвале интерната, где была "малина".
Ешка, на всякий случай, вдруг замок не поддастся, набор отмычек и буравчик с клешней положила поближе. Этот набор, купленный за два блока сигарет у Никоса тогда еще, три года назад, и припрятанный до поры, позже дополнился буравчиком за три уже блока. Ешке нравилось вскрывать замки, как вообще нравились всякие железки, что были гораздо надежнее и прочнее людей, и Никос ее спокойно учил, она не стукачка и не крыса, как он выяснил.
В интернате за курево нещадно гоняли и обыскивали всех, но все летом затаривались, и в своих тайниках летом же прятали. Интернат располагался в старинном особняке каких-то графьев, укромных местечек хватало, несмотря на полную реконструкцию, замену водопровода, канализации и прочих благ цивилизации. Да и парк был не полностью сосновым, дубов с дуплами было много, ими были засажены две параллельные аллеи перед особняком. Информатику им преподавали, но сетка в классе была своя, а некоторые вещи нужно было узнавать быстро, чтобы не листать гору литературы, и Ешка второй раз всего за время житья в интернате полезла в библиотеку не за книгами. Узнать, как лучше промаслить много лет не открывавшийся замок. Деньги и сигареты хотелось сэкономить, но все-таки пришлось расстаться с одной пачкой, чтобы подтвердить информацию у Никоса, раньше о таком речи не заходило.
Ешка предпочитала читать бумажные книги, любила их больше электронных на сайтах или устройствах, так же называемых, хотя поиск нужного был проще именно в таких. Но так пропадали нюансы, вал информации закрывал с головой, а Ешка любила вдумчивость и основательность, чертить свои схемки и делать свои выводы. Такого же любителя бумажных книг и бессменного помощника библиотекаря, мальчишку из десятого класса в их полуАУЕшном интернате загнобили насмешками, а на Ешку внимания не обращали никогда. ПолуАУЕшность эта расцветала после уроков и до поздней ночи бесполезно пытались ее воспитатели искоренять, так что в интернате тихая девочка должна была бы стать изгоем, но Ешка как-то умудрилась прожить без вражды. За семь лет ни разу ей "предъяву не кинули", но в глубине души Ешка мечтала о жизни одиночки. Письмо подарило надежду, что мечта может исполниться раньше, чем ей государство выделит свою жилплощадь, как полной сироте. В соцзащите ей именно так и сказали, что после восемнадцати она может ждать комнаты в коммуналке или в общаге, или, если очень повезет, в одном из "человейников" Города на окраине достанется "гостинка", то есть отдельная квартирка размером не больше восемнадцати квадратных метров, такова норма на одного человека. Ешка подписала все заявления и прочие просьбы не обидеть сироту, но прадедово наследство пришлось как нельзя кстати, можно летом там перекантоваться наверняка, и к тетке не возвращаться.
Постоянную регистрацию Ешке, тетка, скрепя зубы, оформила у себя, иначе не видать ей опекунства, и до двадцати лет, то есть до получения следующего паспорта, нужно непременно заиметь свое жилье, бомжом она не хотела быть. Постоянная регистрация от временной отличалась тем, что без ее заявления и без доказательств, что у нее есть куда перерегистрироваться, никто не смог бы ее выписать. Конечно, доли в прадедовом доме ей не досталось, Ешкина мама свою продала сестре за символическую цену, а их дом сгорел, так что Ешка знала, что ей там не на что претендовать. Ешка законы знала, как знали их получше юристов дети воров, и не отказывались за плату на пальцах ей разъяснять. Да и читать Ешка полюбила юридическую литературу, чтобы подтверждать или опровергать жаргонное, но от этого становящееся более понятным, разъяснение, следуя постулату "Не верить, не бояться и не просить", ведущему постулату во время всей интернатской ее жизни, и ему же следовала на летних каникулах. Поэтому у тетки и сестер никогда ничего не просила, но принимала подарки или брала сама ей необходимое. Новой за семь лет ей досталась одна вещь, так что благодарности ни к кому Ешка не испытывала. Джинсы с широких плечей Ланы и прочие вещи перешивались ею сначала с помощью Сарии Мануловны, но последние два года Ешка могла без выкроек, на глаз, вырезать нужное, и без наметки сшить. Сария Мануловна ей даже прочила карьеру дизайнера.
Дверь в "конуру" находилась в арочном проезде в первый двор от улицы, всего дворов-колодцев оказалось в доме шесть, Ешка любила играть в Северо-Западный проход и везде искала пути и проходы. Окно в захламленной "конуре" выходило в первый двор, самый большой, и почти прямо под ним оказались контейнеры для мусора и воняли. Ешка живо закрыла обе дубовые рамы снова наглухо, перед этим потряся изо всех своих невеликих сил наружную кованую решетку, убедилась в ее несокрушимости и приуныла было, после пожара Ешка опасалась замкнутых помещений. Она стояла в раздумьях, планы рушились, ее клаустрофобия не даст здесь находиться подолгу. И тут взгляд Ешки упал на замок по правому краю решетки, а она еще думала, зачем второй ключ на проржавевшем кольце. Масло еще оставалось, замок сдался после хорошенькой порции, и решетка отодвинулась со скрипом в трех петлях слева. Ешка успокоилась и ключ от него повесила на крючок, прибитый посередине внутренней рамы. Есть запасный выход, Северо-Западный проход найден и план может сработать. Теперь надо просто постоянно держать замки в порядке, для чего необходим запас масла, и в новенький блокнот записалась первая покупка. Хордером прадед не был, поняла Ешка, стоя на подоконнике и поглядывая сверху, просто все пыльное и вещей много в куче посреди комнаты под чехлами, но не было завалов из мелочевки. А еще в комнатушке не пахло сыростью и плесенью, значит, сделала Ешка вывод, вентиляция хорошая.
От двери до противоположной стены оказалось четыре больших шага, ростом Ешка не вышла, и постаралась шагнуть шире. Вернее, не от самой двери, а от ее проема, толщина стен была с метр и проем оттого казался тамбуром. От окна до левой стены и вовсе три шага получилось. Сколько в таком шаге Ешка знала, перемножила шаги на семьдесят пять сантиметров, и в план зарисовала в метрах уже. Вряд ли это точно, не удалось нигде пройти прямо, громоздкие вещи мешали, но Ешка упрямо сделала пометку, что по длине три метра, а в ширину пусть будет два двадцать. Позже распихает вещи по пустым углам и перемеряет, а пока надо от чего-то плясать. Вот потолок не подкачал, пыльная лампочка моргнула под ним метрах в трех и нехотя разгорелась, в дворах-колодцах быстро темнело, хотя время едва перевалило за три часа дня. На окне висела на провисшей проволоке до того пыльная занавеска, что Ешка, едва до нее дотронувшись, чихнула подряд раз десять. Сами стекла тоже были грязными и вряд ли такой тусклый свет сквозь них до глубокой темноты просочится. Поэтому Ешка, перед тем как залезать на подоконник, предусмотрительно отступила на шаг и резко дернула за занавеску из бархата непонятного цвета, проволока не выдержала и куча пыли покрыла и Ешку и все вокруг еще больше. Ешка сейчас была в майке без рукавов и джинсовых бриджах, просторных и многокарманных, нашитых ею самой, но решила до конца пропылиться и сдернула так же с кучей пыли и чехлы с вещей. Занавеску и чехлы она оставила лежать под батареей и изумленно рассматривала холодильник красного цвета, точно такой же ЗиЛ был у них на интернатской кухне, в свой наряд Ешка мыла его внутри и снаружи, в отличие от современных там быстро образовывался слой наледи. Под окном, что располагалось довольно высоко по длинной правой стене, висела чугунная батарея из восьми секций, у них такие остались лишь в кабинете директора, грели они значительно сильнее, чем новые беленькие, и начальство не желало мерзнуть. Ешка по ней влезла на подоконник, батарея цеплялась к стене мощными крюками и была непоколебима. От пола до подоконника было около полутора метров, Ешке он уперся в середину лба и она записала высоту, отняв пять сантиметров от своего роста. Подоконник и рамы были деревянные, из мощных досок и брусьев, краска давно слезла и Ешка занозила ладонь. Ей потребовались пинцет, перекись водорода и зеленка, аптечку и косметичку, сшитые ею на технологии, Ешка сунула в большой боковой наружный, тоже ею самой пришитый, карман чемодана. В косметичку к пинцету для бровей, туши, духам и блеску для губ непринужденно добавился набор юного взломщика. Ешка не пользовалась косметикой, но девчонки ей дарили на днюхи, и она тоже им покупала на дни рождения подобное, а иногда передаривала нераспакованное, особенно духи. Эти ей подарили на восемнадцатилетие, девчонки в классе, все, как на подбор, были осенними и зимними, и попросту Ешка их не успела никому передарить.
Ешка, что оставила чемодан в тамбуре, обнаружив непроходимость с ним в комнатке, смахнула слой пыли, уже покрывший кожу "молодого дерматина" и взяла аптечку. Она перетянула экокожей сама на технологии в прошлом году допотопное чудище, выделенное теткой от широкой души перед первым годом в интернате, потом нашила три кармана с молниями, из брезента, раскрасила их красками по ткани и прикрутила два колесика. Если чемодан ставить боком и тянуть за пришитую брезентовую же ручку, то он хорошо катился, вид стал довольно приличным и Ешка на вокзальной остановке смело села с ним в трамвай. Ну как смело, раскорячилась возле него, книги были тяжелыми, но мир не без добрых людей и заходящий следом мужчина отстранил Ешку и поставил чемодан в трамвай одной левой, и Ешка в очередной раз торжественно пообещала себе, что начнет есть мясо, вот прямо завтра и начнет.
Тут Ешка, обработавшая ладонь и залепившая пластырем ранку, вспомнила,что не заперла дверь, и подошла к ней с ключом. Но он не понадобился, в паз, выдолбленный в полу и просверленный в нижней части рамы двери, что тоже была из толстенного железа, можно было вставлять метровый штырь из арматурины, стоящий в углу тамбура. Штырь проходил и через толстый лист железа, представлявший порог. После того, как штырь дошел до конца, сверху остался торчать загнутый буквой "Г" кусок высотой сантиметров в сорок, дверь даже не дрогнула, когда Ешка проверяла крепость запора. Штырь вытянулся легко и Ешка снова его вогнала до упора и рассматривала дверь внимательно. По ее верхнему краю был еще один запор типа шпингалета, но плоский, пока Ешка решила сама себя так не запирать, до верхнего засова еле кончиками пальцев дотянулась.
Теперь Ешка окончательно успокоилась, и, как кошка, обошла "конуру". Казалось бы, что можно разместить на девяти-десяти квадратных метрах, но по левой стене, напротив окна, нашлась невысокая досчатая дверь, выкрашенная когда-то в белый цвет, теперь ставший желтоватым, и Ешка распахнула ее, отодвинув стоящую перед нею скамейку.
Там, как Гох и описывал, был "ватерклозет". Справа от входа, на постаменте из белых кирпичей, окантованный металлом из сваренных уголков, стоял унитаз допотопной конструкции с бачком высоко над ним и цепочкой для слива. Он функционировал, вода побежала с грохотом водопада, ржавая-прержавая. К унитазу нужно было подниматься на полметра по трем полуметровым же в ширину ступеням, что прижимались к стене, а среди второй половины кирпичной кладки, прямо под унитазом, выделялась дверца из чугуна, почти как у тетки в бане у печки. Только размером побольше, и занимавшая все свободное от ступенек место. То есть она была полметра на полметра хоть в высоту, хоть в ширину, висела на мощных петлях, и была закрыта на крохотный латунный замочек, но ключика к нему у Ешки на кольце не оказалось. Проушины, в который был вдет замочек, тоже были мощными, а сам замочек торчал из-за этого вперед и заблестел, протертый от пыли, мягким золотым сиянием. Из чугуна были и перила, окаймлявшие лестничку из металлических дырчатых ступенек, и перила на постаменте, на них, в очередной раз вытерла платком Ешка пальцы, следов ржавчины не оказалось, только толстый слой пыли. Что за дверцей под постаментом, наверняка труба слива, Ешка решила проверить, когда купит хороший фонарик, и записала в блокнот вторую нужную вещь, и третью, лампочки помощнее, в "ватерклозете" совсем уж слабая оказалась. Выключатель располагался снаружи и был как у тетки на первом этаже, с выпирающим наружу колышком, только, в отличие от теткиного дома, к нему проводка шла внутри стены. Ешка насчитала два выключателя и три розетки, оба выключателя были рядом у проема тамбура слева, все три розетки у проема же, но справа. Работала только одна и в ней заряжался ее Самсунг, подаренный Ланой три года назад, что хвасталась айфоном. Тогда Ешку еще не обзывали и приторно улыбались, отдавали одежду и кое-какие вещи, Ешка уже выяснила, сколько опекунских тетке дают, умножила их на все четыре года и Самсунг взяла не колеблясь. Он был новым и нераспечатанным, Лана при его виде устроила истерику и тетка дала денег на айфон. Вряд ли за два летних месяца Ешка проедала всю годовую сумму, со своим-то аппетитом, и Самсунг, прозванный Саней, считала достаточным возмещением. Хорошо, что Лана и Дана, вторая двоюродная сестра, были выше и толще, после того, как пенсия стала попадать прямо в руки той, кому предназначалась, а тетка в соцзащиту пару раз ходила скандалить, больше ничего Ешке не отдавали. Но хватало для переделки и того, что надарили прежде. Ешка отогнала эти воспоминания и снова повеселела, она еще раз только там побывает, в двухэтажной домине на двух гектарах земли, заберет свое и носа больше туда не сунет.
В шаге от постамента надежно крепилась раковина на подставке из сваренных между собой некрашеных толстых металлических брусьев. Раковина тоже была вроде как чугунная, и такая же облупившаяся, как батарея. Зато краны, едва Ешка прикоснулась к ним, были латунными и без намека на патину, и заблестели золотом в местах прикосновения. За пыльной полиэтиленовой занавеской слева от входа нашлись латунные же краны душа, и вдоль короткой стены извивался горячий полотенцесушитель, значит, это от него в "ватерклозете" так жарко и быстрая сушка одежды получится. Только, тут Ешка сморщилась, возможные траты возрастали молниеносно, трубу полотенцесушителя, да и остальные, придется прокрасить.
Все трубы, что подходили к раковине и душу, были толстыми, краны и там и там открылись удивительно легко, совершенно за восемнадцать лет не заржавев, но сначала посвистели, прежде чем выплюнуть из себя воду. Сам "ватерклозет" был по длине равен комнате, а по ширине раза в два уже. Над раковиной располагалась очень высоко вентиляционная решетка, Ешка ценила свежий воздух, и, встав своими сорока килограммами на ободок раковины, поднесла горящую спичку к решетке. Пламя хорошо заколыхалось у вентиляционного окошка, сейчас Ешка разглядела, как шевелится на решетке пыльная паутина, можно было и не проверять, заметила бы, поменяв лампочку.
Скамейка, которую затащила Ешка, чтобы влезть на раковину, после того, как кедами стерлась с нее часть пыли, оказалась обтянута кожей красного цвета. Такая пухлая обтяжка называлась каретной, гвоздики тоже заблестели, как золотые. Книги про мебель были с ятями и лежали в библиотеке интерната на дальнем стеллаже, в самый первый год Ешка постоянно плакала там от тоски по родителям и читала после всхлипываний все, до чего могла дотянуться. Ешка уже знала, что слабость никогда нельзя здесь показывать и пережидала, пока опухшие глаза и нос придут в норму. Скамейка оказалась тяжеленной и Ешка ее волокла по каменному полу, пол был каменным и в комнате и в "ватерклозете".
Гох писал, что эта комнатка была его отдушиной, он там выпивал и иногда ночевал, прячась от супруги, про остальные места та знала, но не про это. В девяностые умудрился, тогда еще были живы его товарищи, приватизировать "конуру", и часть большой пенсии Ешкин отец помог перевести на счет Жилконторы, он как раз тогда обезножел практически, и стало проблематично ездить в Город. Так что пусть правнучка получит хотя бы помещение без долгов и с запасцем средств на счету. Коммуналку берут за это нежилое помещение по среднему тарифу, установленному для таких складов, а именно складом числилась "конура". Пенсия до написания этого самого письма приходила на четверть меньше, надо бы Ешке проверить состояние счета и остаток на нем, а также абонентный почтовый ящик, именно туда Жилконтора должна была присылать жировки. Ящик за эти годы тоже оплачивался автоматически, был в виде большой урны и вряд ли бумажки его заполнили до верха, и вот тебе Ешка код от замка. Пять цифр Ешка переписала в блокнот и сделала пометку, что это дело первоочередное, выяснить, нет ли долга за почтовый ящик, прадед писал, что за месяц надо платить сто пятьдесят рублей, может она сумеет наскрести такую мелочь. Для Ешки это была далеко не мелочь, на них можно было купить три пачки сигарет, но генеральская пенсия наложила на мышление прадеда свой отпечаток и он думал, что все богачи. Но, по крайней мере, за эти ближайшие полгода надо заплатить на почте, что была в двух шагах, и на это пойдет часть денег из второго конверта. А если оплату подняли, ведь везде инфляция, она заплатит ровно тысячу, а остальное, когда устроится на какую-нибудь подработку.
Завещание на "конуру" прилагалось, написанное от руки и заверенное двумя свидетелями, но Ешке прадед рекомендовал выждать полгода после его кремации и потом его предъявить в адвокатской конторе Гренца, сына его друга, и даже дальнего их родственника, туда он посылает с Ринатом второй экземпляр с пояснениями и оплатой услуг. Прости, правнучка, что больше ничем помочь не могу, Гренц и оформит все по закону, так заканчивалось пятистраничное письмо, написанное мелким четким почерком. Было видно, что письмо писалось не одномоментно, чернила были разные, Ешка любила детективы и дедукцию.
Пьянствовал прадед с барским шиком, поняла Ешка, обнаружив окаменелости внутри холодильника "ЗиЛ", что стоял отключенным и с приоткрытой дверью. При внимательном рассмотрении каждой археологической находки в недрах холодильника, а он заворчал, воткнутый в розетку и Ешка его опять отключила, оказалось, что дед любил лимоны и шоколад, как и она. Шоколадный запас в холодильнике занимал все полки, кроме нижней, на которой высохли практически до горошин лимоны, прежде гордой горой возлежащие на серебряном подносе, а на боковых дверных, опоясанных перилами из полосок металла, хранились батареи бутылок коньяка. Морозильной камеры, как отдела, в нем не было, висел внутри крохотный квадратный охладитель, и Ешка решила проверить, сколько можно хранить шоколад в различных условиях, прадед упоминал, что последний раз он пьянствовал там с Ешкиным отцом, отмечая ее рождение. Коньяку вряд ли восемнадцать лет повредят, тому, что с целыми акцизными марками, а вот шоколадом вдруг можно отравиться. Но это она узнает, когда попадет в место, где ловит сеть, здесь она сбоила, телефон попискивал иногда в комнате, и молчал в "ватерклозете".
Запись о проверке сроков хранения, тут Ешка одну плитку достала и протерла обертку от пыли, горького шоколада производства Бабаевской фабрики двадцатилетней давности, внесла в другую графу, закрыла холодильник и откатила его по мокрому полу к тамбуру. Лучше грязь, чем пылью дышать, и Ешка набрала в большой хрустальный бокал на ножке воды. Этот бокал стоял на полке над раковиной у мутного зеркала, вмещал почти поллитра, таких поллитров понадобилось вылить на пол десять штук. Вернее, не вылить, а опрыскать изо рта все, что попадется по пути. Бокал сиял, отмытый уже прозрачной теплой водой, Ешка набрызгалась от души и все в комнате стало не пыльным, а просто грязным. Зато дышать стало легко, а помыть все несложно.
Первая из вещей проверена, сделала Ешка еще одну пометку, второй вещью туда вписала скамейку с кожаной сидушкой, рядом проставила плюсики, что обозначали вещи в хорошем или рабочем состоянии. Так как при осмотре "ватерклозета" не нашла там таза или ведра, в список покупок внесла и их, а если что-то похожее обнаружит при дальнейшем осмотре комнаты, то вычеркнуть не долго. Постепенно на протертый пол, начиная от окна в ряд встали - кресло с кожаной обивкой, такой же точно, как у скамейки и чуть потертой на сгибах, но крепкое и устойчивое, столик-маркетри с выдвижным ящичком, пока Ешка увидела там только игральные карты россыпью и задвинула, узкая высоченная тумба с семью ящиками, тоже бегло осмотренными, и полными каких-то бумаг, и в самый угол влезла латунная тарелка-пепельница на высокой круглой ножке, с окаменевшими окурками, что не пахли табаком. Пепельница была такой тяжелой, что Ешка решила проверить, не из чугуна ли труба-опора и три разлапистые вычурные ножки в виде львиных лап. Эти окурки полетели следом за горошинами лимонов в пакет, что Ешка повесила на ручку входной двери, туда же отправились бумажные полотенца, которыми Ешка собрала самую грязь с пола. Бумажные полотенца висели втулками по бокам от зеркала на латунных же держателях, лежали в плетеной корзине под раковиной, были пересохшими и ломкими, но со своей задачей справились. Прадед любил латунь, поняла Ешка, увидев, что и протертая от пыли цепочка на бачке унитаза из нее, и держатель для туалетной бумаги в том же стиле, что и для полотенец.
Ешка отсмотрела и вымыла почти две трети вещей, ранее закрытых чехлами, почувствовала, что проголодалась и решила прерваться. Она протерла еще раз прополосканной старой футболкой столик и кресло, распотрошила чемодан прямо в тамбуре и вытащила упакованные накануне хлеб и чай в бутылке из-под "Спрайта". После трех ломтей хлеба и половины сладко-приторного литра чая навалилась на Ешку приятная истома, она решила подремать чуть-чуть в кресле и уснула. Кресло вместило бы четыре такие худые попы, как у нее, или две Ланкиных, в прошлом году Лана причитала, что перешла предел в сто килограммов и села на диету. И все у Ешки выспрашивала, что нужно есть, чтобы быть такой тощей. Низкие спинка и подлокотники кресла были из кожаных валиков и голова на них и ноги разместились с удобством.
На телефон пришла пришла смс-ка, возвестившая о себе бравурной мелодией, Ешка дернулась и проснулась, она почему-то оказалась лежащей свернувшейся в клубочек, нитка слюны из уголка рта показала ей, что сон был крепким и глубоким. Смс-ка предупреждала о шторме завтра. Затекшее тело слушалось неохотно, но призыв белого трона пересилил ломоту, и Ешка вернулась в комнату, полная решимости сегодня добить осмотр наследства, но не получилось. Пока она ходила в туалет, лампочка под потолком комнаты перегорела, телефоном светить было жалко, но Ешка решила все-таки лампочки и все остальное покупать завтра, а сегодня можно и в темноте дочитать скачанную книгу.
И вместо этого почему-то начала отдраивать душевую с высокими бортиками, потом нашла, чем заткнуть слив и стирала пыльные вещи. После стирки ногами в бассейне-поддоне чехлов оказались эти чехлы огромными простынями, и грязь с них и от занавески стекала в слив долго. Ешка дотопталась до прозрачной воды и морщинок на пальцах ног, отжала, как смогла, и развесила где придется, пусть стекают, пофиг, ниже ее все равно никто не живет. Но подстелила под холодильник, а на нем разместилась бархатная занавеска, все свои футболки, завтра купит стиральный порошок и тазик, и все перестирает. И приняла душ. Вода била мощными струйками, шампунь у Ешки был на дне бутылька, но его хватило и в качестве геля для тела, да там и тела было немного. Ешка была худенькой почти до прозрачности, Никос шутил, что ей бы не замки учиться вскрывать, а идти в "форточницы".
Скамейка встала у кресла, тоже вымытая, и дополнила спальное место, пуховик свернулся вместо подушки, в спортивном чистом костюме было уютно, а глоток коньяка из откупоренной бутылки принес головокружение. Ешка пробовала до этого водку и пиво, в интернате все старше пятого класса побухивали по ночам, все, которые в "малине" любили собираться. Те напитки не понравились, и Ешка больше их не пила, все убедились, что ее всегда выворачивает от спиртного и отстали. А от коньяка разлилось тепло в животе, голова кружилась приятно и сон снова пришел быстро.
Утром Ешка долго потягивалась и решала, где и чем позавтракать, обещанное мясо она поест к вечеру, наврала сама себе привычно, и влезла в поиск недорогих кафе. Здесь, где стояла ее составная кровать из кресла и приставленной поперек креслу длинной скамейки, сеть ловила хорошо, не то что у проема тамбура или в туалете. Ешка нашла три заведения общепита, где на завтрак предлагали каши, переоделась в сарафан, шторм так и не начался, и сияло яркое солнце на голубом небе без единого облачка.
В детском кафе подали рисовую молочную кашу с маслом, чай с сахаром и сырники со сметаной. Ешка, что надела сандалии и взяла к ним в тон синий рюкзачок, пошла в найденный поблизости гипермаркет, она взяла три тысячи и блокнот со списком покупок, на сто пятьдесят позавтракала порцией каши и знала, что теперь до вечера будет чувствовать сытость. Будь ее воля и не будь воля их бессменной воспитательницы, Ешка бы только завтракала, но приходилось посещать и вторые завтраки, и обеды, и полдники и ужины, тубиков, так их скопом звали в Сосновоборске, следовало кормить пять раз в день. То, что в очередных контрольных бакпосевах не выявлялись бациллы Коха для Ирины Семеновны ничего ровным счетом не значило, сказано есть пять раз в день, вот и давись Ешка.
На почте, куда она зашла перед завтраком, выгребла кипу квитанций из заполненного почти под завязку ящика, сложила ровненько и запихала в рюкзак, заперла кодовый замочек, набрав другой шифр. Договор на почтовую услугу был единственным в нижнем ящике тумбы, туда теперь сложит Ешка и квитанции, потом все переберет и оставит только за последние три года. Ешка весь одиннадцатый класс помогала тетенькам в бухгалтерии с компьютерами, мимоходом узнала о сроках хранения всяких документов, относящихся к финансам, внося после обеда в базы данных и коммунальные платежки. Ешка встала в очередь к окошку, за которым принимали абонентскую плату, просунула в него договор и тысячу рублей. Получила квиток, в нем указывалось, что абонент внес плату за АЯ 169 за шесть месяцев, сто рублей сдачи, и разъяснение, что следующую оплату надо произвести до пятнадцатого января всенепременно. То есть месяц прощают, вернее, не начисляют пеню за просроченную оплату. Сто пятьдесят стоил завтрак в кафе, от которого у Ешки остались два сырника в контейнере, там спокойно предлагали забрать с собой несъеденное и выдали бесплатно упаковку, и столько же стоит стоимость месячной аренды урны. Ешка поразмыслила, и решила, что это выгодно и анонимно, ведь она даже в соцсетях всегда была под псевдонимами. И вообще не рассказывала ничего о себе ни в синей сети, ни в оранжевой, ни в остальных цветах радуги, да никто и не интересовался.
Фонарик с запасом батареек, три лампочки по сто ватт, сетевой фильтр, пластмассовый складной тазик, стиральный порошок для ручной стирки, утюг-отпариватель, большое полотенце, упаковка хозяйственного мыла, "Белизна" для дезинфекции и мужской шампунь-гель по акции, две большие бутылки по цене одной, съели остаток взятых денег, из блокнота вычеркнулись первые покупки, рюкзак с квитанциями и сумка оттягивали плечи и руки, но до дома было три квартала и Ешка с передыхами на лавочках дотащилась к полудню до двери.
Расположив все купленное и забранное по своим местам и внезапно проголодавшись, Ешка съела сырники в сметане и допила чай из спрайтовской бутылки. От сладкого силы привычно вернулись и Ешка решила тотчас же сходить купить батончики. Ведь старый шоколад, как она вычитала в кафе, поедая кашу и пользуясь бесплатным вай-фаем, теперь годился на технические цели, да и то, если не был испорчен. Пока же шоколад улегся в подобранный Ешкой на обратном пути картонный короб, что встал на тумбу, а в работающий мурлычущий холодильник к коньяку легли три Сникерса, три Баунти и три Милки Вэя, бутылка молока самой большой жирности, упаковка чая на сто пакетиков и килограмм сахара. Ешка передвинула холодильник в свободный угол, сетевой фильтр позволял теперь это, на его место поставила столик-маркетри и купленный, после долгих и мучительных раздумий, электрический чайник на один литр. Деньги улетали со свистом, вот еще надо вызывать электрика для починки розеток. В одну работающую она воткнула фильтр, пусть телефон и найденная лампа на гибкой ножке и питаются через него, как и холодильник, но чайник нельзя так подключать.
Ешка внимательно осмотрела тамбур, она была уверена, что электрического счетчика нет, раз берут за сто киловатт в месяц ровно, и нашла под самым потолком автомат-прерыватель. Ура, подумала Ешка, умевшая чинить розетки и вилки, их Сария Мануловна часто болела и девочек на уроки технологии отправляли к мальчишкам, и трудовик показывал всем, что должен уметь любой мужик.
Отвертки и прочий инструмент она видела в черном большом пластмассовом коробе с красной ручкой, том самом, где нашла лампу с гибкой пружинной проводкой и с пластиной с дырочками под шурупы или гвозди. Еще подумала, как хорошо, что и шурупчики тут валяются, слегка, как и весь инструмент, взятые ржачиной. Ешка не знала, как добраться до потолка, чтобы сменить лампочку так высоко, и эта переносная, с тут же вкрученной энергосберегающей новенькой лампочкой, пока послужит источником освещения, нужно только поприкручивать там и сям шурупы для подвешивания патрона. Разумеется, она купит стремянку, но позже, когда соберется с духом и деньгами и примется за покраску всей "конуры", но пока, как Ешка ни примеряла последний отмытый стол-книжку и скамейку, мысленно, конечно, до лампочки под самым потолком не выходило дотянуться. Внутри стола, пока вновь сложенного, на двух полочках стояло по коробке, оклеенной скотчем, Ешка их вытаскивала с осторожностью, там предвкушающе позвякивало. И верно, в одной лежал полный чайный набор на две персоны, с молочником, заварником и сахарницей, с двумя чашками и блюдцами, а во второй были бокалы, но небольшие, не такие, как тот полулитровый в ванной. Наборы Ешка отмыла со стиральным порошком в тазике, расставила вокруг чайника, и решительно прикрутила лампу на деревянную панельку, что висела на стене тамбура. На панельке еще было два крючка, явно она выполняла роль вешалки для верхней одежды. Гибкая ножка лампы позволяла ею светить и в комнату и в тамбур, так что нужно и там и тут срочно вкрутить в стены по шурупу.
Сегодня Ешка решила лечь пораньше, тело ломило после вчерашнего ажиотажа по наведению порядка, сегодня еще добавила, домывая все в комнате и передвигая туда-сюда мебель. Она пошла в душ, потом залихватски опрокинула глоток коньяка из самого маленького бокальчика, поругала себя, что спивается и надела свой любимый спортивный костюм, из флиса, жарко в "конуре" не было.
На следующий день ни свет ни заря подскочила и мурлыкала песенку Ешка, заедая сладкий чай батончиком, она сейчас доест и отключит электричество, починит розетки и пойдет драить "ватерклозет" как следует. Там к лампочке подход оказался легче, на раковину устойчиво уместился легкий столик-маркетри, даже не на раковину, а на опорные железные брусья, далеко выходящие за края раковины, да и патрон лампочки висел гораздо ниже. К тому же можно было опираться на стенки, метра ширины достаточно, чтобы любой рукой опереться. Осветившаяся ярким светом ванная комната, а Ешка "ватерклозет" решила переименовать, она же не солдафон, а трепетная девушка, выглядела, по сравнению с комнатой, грязной. Ей еще три дня здесь можно прожить, потом надо вернуться в интернат и получить аттестат, на выпускной не пойдет, просто не в чем. Если раньше Ешка копила на платье и туфельки, то теперь перевела заначку на новую карточку, выдали опять социальную, и старую спрятала к квитанциям, валидность истекала прямо на днях. А ей теперь хорошо, теперь, Ешка счастливо прижмурилась, не нужно выбирать из-за общаги то, к чему душа не лежит, а к чему лежит, там нет общежития. Ничего, она занавесит тамбур чем-нибудь плотным, на пол сообразит утеплитель, найдет подработку и никому не покажется на глаза после лекций. Еще бы кабельный интернет провести, но осталось пятнадцать тысяч прадедовых и десять своих на карточке, ей бы приодеться. Колледж не интернат, и в спортивных костюмах, в которые все переодевались сразу после уроков, и иметь которых много считалось престижным, не походишь. У Ешки перешитые вещи никто не трогал, крыс, то есть таскающих у своих, быстро перевоспитывали, ростом Ешка была ниже всех, вот и не приходилось ни с кем меняться, но за три года без барских подарков одежду почти всю сносила.
После того, как заберет аттестат, надо совершить шпионскую вылазку и незаметно с чердака теткиного дома забрать свои вещи. Самой главной из них была мамина "Чайка-3", ее перед пожаром выпросила на неделю тетка сшить шубку из норки. В первые же каникулы Ешка ее поставила за трубу в самодельном мамином чехле, проникнув на чердак из мансарды, был там проходик. Тетка толстая, ее дочки тоже, а туда может пройти человек тонкий да звонкий, вспомнила Ешка описание себя от Ирины Семеновны. И Ешкой она стала благодаря ей же, постоянно получая от воспитательницы указание "Ешь-ка получше" в ее первый год там. Сначала так стали звать девчонки в спальне, потом все остальные. Про мягкий знак и дефис постепенно забыли, у них каких только прозвищ не было, и если ей писали записки, то называли Ешка с большой буквы. Некоторые, не одноклассники, вообще думали, что это сокращение от имени, не то Евгении, не то, внезапно, Ольги. Ешка охотно откликалась на Ешку, ее и учителя так стали звать, но пора бы отвыкать от погоняла и вспомнить, что она Анна.
Спустя месяц у Ешки приняли документы в радиотехнический колледж, она колебалась в выборе между ним и медицинским, но победила будущая зарплата и возможность устроиться куда шире, чем у медсестер. К тому же, пролистав в Центральной библиотеке учебники для колледжа по анатомии и прочим медицинским премудростям, она поняла, что многое уже знает, интернат-то был с лечебным уклоном, а читала Ешка все подряд, и книги в кабинете главного врача тырила с первого года. И решила, что пока хватит с нее медицины, к тому же всякие схемки уже паяла запросто и даже собрала детекторный приемник в кружке радиолюбителей, что вел все тот же трудовик.
Ешку внесли в списки группы номер 209, будущая специальность называлась солидно "Радиомастер" и Ешка занялась зимней одеждой. "Чайка" сшила полушубочек с капюшоном, и она нашла работу на конец июля и весь август. Ешка целенаправленно искала место кухонного ресторанного работника, лучше всего бы мойщицы посуды, даже специально прошла медицинскую комиссию. Ей диагноз сняли уже как год, да и не было у нее никогда туберкулеза легких, ее диагноз был страшнее, антракоз, как у шахтеров. Терапевт долго рассматривал совершенно чистые легкие на снимке, снова читал медицинскую историю Ешки, сгонял ее на КТ, и в итоге подписал санкнижку, он ставил последним свою резолюцию.
За этот месяц Ешка ела когда хотела и что хотела, и набрала аж полтора килограмма. То есть наконец не врала, что сорок килограммов весит, а на самом деле стала ровно столько и весить. Она каждое утро завтракала в том самом детском кафе, потом днями наливалась сладким чаем и заедала сладким же, и, как оказалось, не требовалось ее организму мясо, иногда рыбу покупала, вначале раз в неделю.
Рыба пахла огурцами и не напоминала о запахе сгоревших людей, и Ешка приучалась постепенно все больше вводить ее в рацион. Ресторан специализировался именно на рыбной кухне, пусть и жареной, и это тоже послужило стремлением Ешки туда попасть, и еще его расположение.
Колледж находился в километре от дома Ешки, ресторан в другую сторону всего в квартале, то есть все в шаговой доступности. Ешка уже купила хорошей обуви на все сезоны, на Барахолке урвала огромную замызганную темно-синюю дубленку за двести рублей, вычистила и сшила из нее полушубочек с капюшоном и рукавички для наружных прогулок, а для дома состряпала чуньки. Остатки нарезала на тонкие полоски и сплела вперемешку с полосками разрезанной самой не отстирываемой простыни три коврика, один расстелила у душевой кабинки, а два в комнате - у столика-маркетри и кресла-кровати. Из рукавов пуховика вышла преотличнейшая подушка, из его подола матрасик, а из остального - жилет в талию, еще же есть джинсовая курточка под него, тоже в талию и собралась осенняя одежка, теплая и красивая.
Каждая покупка Ешкой старательно обдумывалась, еще много чего надо, но она надеялась до начала учебы приодеться. То, что ей предложили вечерние смены в ресторане, было хорошо, но еще лучше стало то, что после закрытия ресторана она переходила драить спа-салон в том же здании. Ешка отсыпалась днем, теперь рис всегда был вареный и много, су-шеф выспросила у старательной мойщицы предпочтения, мойщица не сидела без дела, если посуды оказывалось немного, драила кафельные полы и стены в разделочных цехах и кухне. Каждый вечер контейнер с куском рыбки и рисом доверху ждал Ешку в морозильнике, она объяснила су-шефине, что после закрытия ресторана у нее вторая работа и домой приходит к часам пяти утра. В рюкзаке контейнер не занимал много места и еда не успевала испортиться, лишь оттаять, пока Ешка намывала спа. К контейнеру добавлялись то выкидываемые на мусорку полотенца, то халаты, то пузырьки с остатками масел и шампуней, то лаки для ногтей и еще многое, могущее после перешива и прочей переработки стать вещью, на которую в ином случае пришлось бы потратить много денег. Мусор выносить тоже входило в ее обязанности, она сразу откладывала приглянувшееся и выкидывала остальное. Из полотенец и халатов вышли пледы, носки и халат же, шампуни Ешка сливала в здоровенный двухлитровый дозатор из-под жидкости для мытья посуды из ресторана, лаками постепенно в разные цвета, после отшелушивания старой краски, прокрасила полотенцесушитель и вещи там высыхали за полчаса от силы.
А еще именно так Ешка взяла здоровенный баннер спа-салона, порванный пополам порывом шторма и поэтому ей поручили его выкинуть. Этот баннер стал трехслойной портьерой на комнатной части тамбура, от запаха удалось избавиться за три недели вымачивания уже пошитой вещицы. Ешка просто постелила его на пол поддона, сливала воду, приподнимая уголок, снова затыкала слив и намывалась, топчась по нескользкой изнанке полотна. После того, как баннерная ткань перестала вонять химией, Ешка ее повесила на купленную металлическую круглую трубу, а на кафель поддона душевой сшила из остатков баннера специальный коврик.
У Ешки был единственный выходной в понедельник, и за шесть этих понедельников сшился пиджак из прадедова кителя и юбка-карандаш из него же, генерал стал к выходу на пенсию весьма упитанным. Китель Ешка когда на себя прикинула, поняла, что прадед был очень высоким, полы кителя ей ниже коленок оказались, а рукава свисали почти до пяток. В китель можно было три таких Ешки впихнуть. Снятые с кителя ордена и медали Ешка аккуратно сложила во второй ящик тумбы, освободив от бумаг. Прадедов четкий почерк и странная история, им написанная на этих листах, заменяла Ешке книги и телевизор, а так же и интернет, она все-таки к концу августа провела себе его. Роутер мигал лампусиками на холодильнике, телефон просто летал по сайтам, а платить приходилось меньше за трафик, и Ешка вообще симку вытащила. Она купила для разговоров кнопочную Нокию в магазине подержанных гаджетов, сменила оператора и в колледже дала новый номер, теперь Ешка выбрала тариф без Интернета. Но и Ланкин подарок, корейский смартфон, включался все реже, Ешка делала упражнения по прадедовой методичке и начала различать Сетку Силы.
Она переплела листы в книгу сама, хранила ее в чемодане, ставшем на попа с открученными колесиками и Ешка его назначила книжным шкафом. Она вкрутила внутрь полочки из фанеры и все ее книги и Книга Ситходжедая, так Ешка подписала прадедову рукопись, стояли на этих трех полочках, закрываясь от пыли дверкой из крышки. Пока Ешка не повесила портьеру, пыль была вездесуща, а после ее вывешивания оставалась в тамбуре. Поэтому Ешка раздумала там делать гардероб для зимней одежды, покрасила стены и потолок тамбура глянцевой белой краской, которой много сперла при ремонте спа, и ежедневно собирала пыль на взятую из спа и отремонтированную ею телескопическую швабру с мохнатым влажным полотенцем. Специально же ломала у самого конца, поэтому ремонт швабры заключался в окончательном отпиливании этих пяти последних сантиметров и обматывании его обрезка скотчем для гладкости. Ешка считала это смахивание пыли утренней зарядкой.
Ешка убедилась, что пыль проникает через зазоры между рамой и дверью, проходная арка была трубой для ветра, и взяла еще один порванный баннер. Эта портьера, хоть и однослойная, прикрепленная прямо на верх дверной коробки, остановила не только пыль, но и вибрации от проезжавших машин, особенно мусоровоза. Перестали падать плохо закрепленные вещи, так было жалко разбившуюся чашку с пастушкой. Ешка размечталась, как однажды заменит дверь, полазила по сайтам и убедилась, что все следующее лето придется пахать на нее, су-шеф сожалела, что Ешка уходит учиться, но поддержала и пригласила приходить на каникулах вновь поработать. У Ешки теперь были деньги на полгода жизни, запас продуктов, чая и сахара, а также крохотная индукционная электроплитка и ковшик с толстым дном для варки каш, вся необходимая одежда и обувь. Так же маячила слабая надежда, что она сможет забрать немного денег со счета Жилконторы после введения ее в наследство. Гох писал, сколько он переводил на этот счет, изученные Ешкой жировки показали, что из них только половина уходила на оплату коммуналки нежилого помещения, и остаток был довольно весом. Она оставит там денег на время учебы, чтобы голова не болела об оплате коммуналки, но потом решила не рассчитывать на это, чтобы не расхолаживаться. Есть еда и прочие потребности удовлетворены, вон в пятилитровом контейнере рис пачками утрамбован, в другом, в трехлитровом, гречка, и макароны имеются, так что она будет днем учиться радиоделу, вечером в темноте "чувствовать" Сетку Силы и надо на этом сосредоточиться.
Именно чувствовать, а не просто видеть, Сетка при волевом "включении" не просто появлялась перед глазами, а еле шелестела, и немного пахла кипреем, и на кончиках пальцев ощущались покалывания, как при отлеживании, но эти мурашки были приятными и теплыми. Чтобы записывать ощущения, как советовала прадедова рукопись, Ешка накупила книг по биологии для вузов, самые начала, и про синестезию уже узнала. Да и термины нужны такие, чтобы чувствовать себя уверенно, не писать же про "мурашки", фриссон куда солиднее звучит. Ешка выписывала термины и мечтала о вечернем отделении биофака после окончания колледжа.
Контора Гренца занимала два этажа в доме старого фонда на Другом острове, Ешкин экземпляр завещания сравнили с хранимым у них, подтвердили соответствие и через три дня Ешка вступила в наследство. Пришлось на себя переписывать счета в Жилконторе, и сказать там, что три года пусть расходуют плату из имеющихся на лицевом счету денег, но квитанции по-прежнему присылают на почтовый ящик, и еще чего многого пришлось сделать. Всякие Реестры и Кадастры, наконец, закончились, съев половину оставшихся к середине декабря денег, зато красивые бумажки розового цвета о наличии у Ешки собственного склада теперь лежали в папке в тумбе, и Ешка уверилась, что никто ее не сможет отсюда выдворить.
Через десять дней староста группы, дама семейная и солидная, выдала Ешке зачетку с проставленными там "автоматами" зачетами и экзаменами, поздравила с повышенной стипендией и преждевременным началом каникул, и перед Новым годом Ешка вернулась на работу в ресторан и спа-салон.
Ешка и начало Приключения.
Через полгода, в начале сентября, руки дошли до ремонта ванной комнаты. Ешка собралась покрасить все чугуны и металлы в яркие цвета, теперь деньги были и душа запросила праздника.
За чугунной дверцей под унитазным постаментом никаких труб не оказалось, на пыльном полу отчетливо проступали посередине овалом линии в Сетке Силы, а ею Ешка пользовалась вместо фонарика. Ключа от замочка так и не нашлось нигде, но металл дужки оказался мягким, и перепилился влет. Шпилька и отмычка замочек не открыли, не иначе сноровку утратила, и Ешка взяла ножовку по металлу, зачем ей целый замок, ключа-то все равно нет.
Одну золотую крупинку, а пилила Ешка полотном по металлу аккуратно и подстелила пакет под дверцу, она унесла в колледж и задумчиво теперь, после проб, вертела замочек в руках. Золотое сияние недаром было золотым, замочек оказался увесистым, а крупинка та - настоящим золотом.
Отпилив часть дужки, Ешка сплавила ее на тигле в их мастерской в пластинку и сдала в скупку драгметаллов. Металловедение и химия изучались Ешкой самостоятельно, в колледже давали самые основы, и она изучала по книгам вузов и сопромат и химию с физикой, потом подсела на лекции МГУ, когда купила ноутбук и выбрала тариф дороже. На гулянки время не тратилось, запойное чтение приносило одиночке Ешке много тихой радости, и менять это на что-то другое не хотелось никак.
Проба оказалась обычной, самой распространенной пятьсот восемьдесят пятой, за пластинку весом в семь грамм дали одиннадцать тысяч, хотя потребовали паспорт и зачем-то требовали пробу показать.
Пришлось врать, что эта пластина часть нагрудника, ее часть наследства, и Ешка пока решила приберечь на самый черный день весящий сто семьдесят граммов замочек. Если припрет, будет переплавлять по частям и продавать, напомнив о себе Лене из семьи "авиаторов", династии контрабандистов золота с приисков, с которой прожила последние три года в одной комнате. Замочек лег к прадедовым орденам в купленную специально шкатулку. Потом передумала напоминать, придется взамен что-то сделать или половину отдавать, Лена про их тарифы говорила. И решила, что без золота и денег за его продажу сумеет "черные" дни прожить, не тянуло Ешку никогда на воровскую романтику, жизнь заставила ее изучить все их неписаные "понятия".
В лечебно-образовательный интернат не только дети воров, мошенников и прочих катал попадали, например, она была из "мужицкой" семьи и таких было все-таки больше. Верховодили все равно дети зеков, домашние дети или "ломались" под них, или их родители забирали. Но ей некуда было уходить, и Ешка приспособилась быть своей среди всех. Молчать, всегда и везде молчать, если не требовалось лицедействовать. "Наука (и искусство!) казаться проще, чем ты есть, требует виртуозных навыков", вычитала Ешка на одном из интернетовских сайтов, когда искала, почему "валять ваньку", "для фортецела", и прочие выражения используют карманники. Не всех учили виртуозы ловких пальчиков, в отличие от Никоса Ешке уроков не давали, не те пальцы. Но она по оговоркам вычислила, что роль второго вора, отвлекающего от исполнителя собственно кражи, берут на себя только обладающие прирожденным актерским даром. Ешка тогда принялась за учебники актерских вузов, пришлось все-таки покупать дополнительную карту памяти и закачивать во время экскурсий в Эрмитаж и другие музеи много подобной литературы в смартфон, там вай-фай был бесплатным. Она давно поняла, что истерически грозящий учительнице литературы порезать себя один из одноклассников, или другой, вопящий о беспределе, на самом деле хладнокровны и расчетливы, еще на первом году помещения Ешки в интернат. Дети-АУЕшники постоянно ротировались, "сесть по малолетке" считалось чуть ли не святым долгом у особо оголтелых, а к новеньким сначала долго они присматривались. У всех в памяти было убийство Ленчика-Кацапчика, одноклассника Ешки, не на того мальчика наехавшего. Мальчик оказался из семьи "новых русских", в двухтысячные ставших значимыми лицами в Городе, и папе нажаловался, что его "опарафинили". Ленчика нашли на ветке дуба перед главным входом в интернат в петле и с отрезанным членом, засунутым в его же рот. "Понятия" у воров и "новых русских" оказались разными, и мальчик уехал за границу, "настучав" перед этим не только папе, но и органам довольно много тайного. Только Ешкин тайник тогда, при повальном обыске не нашли, как бы она объяснила набор взломщика. Ешка тогда зажмурилась и изо всех сил пожелала, чтобы мимо дупла дуба в середине парка прошли собаководы со своими спаниелями, она, как и все, стояла у окон и сверху смотрела на сине-камуфлированное море. Про тайник на первом этаже с шоколадом не вспомнила, так что до следующей пенсии осталась без сладкого, но привычка "не класть яйца в одну корзину" помогла и здесь. Ешка согласилась с подбежавшим к ней спаниелем, что тайник ее, получила наказание в виде легкого укоризненного качания головой от Ирины Семеновны и ее вечное "Юта, надо кушать побольше мяса, пожалей зубы". Дочку Ирины Семеновны, библиотекаря в интернате, звали Анна Юрьевна, и мама ее имя сократила из Анюты до Юты, и Ешку так же называла. Зубы вообще никогда не болели, ни одной дырочки не появилось, несмотря на огромное количество сладостей, поглощаемое Ешкой.
Без Сетки, а Ешка волевым усилием научилась ее спустя год тренировок включать и отключать не только в полной темноте, проявилась все-таки труба слива, идущая под потолком и уходящая в стену, но овал никуда с пола не исчез. Ешка отмыла этот самый пол с хлоркой, выставила ведро на пол в ванной комнате. Потом обернулась, чтобы переставить табурет под выход и увидела на каменном полу при свете из распахнутой чугунной дверцы более темный, чем гранитный пол, темно-серый овал с характерным кольцом деревенского подпола. Ешка опять посмотрела через Сетку, овал в ней точно был металлическим, Сетка ясно отличала дерево от металла, камней и пластмассы. Она их рисовала по-разному, металл был квадратиками линий, деревянные вещи состояли из ломаных округлых, и они немного двигались, пластмасса была абсолютно непрозрачна, а камни чуть сияли. Ешка, недолго думая, потянула кольцо люка на себя.
В подпостаментной комнатке, а ее пол оказался на метр двадцать ниже пола в ванной комнате, отчего Ешка и купила пластиковую табуретку в качестве ступеньки, стены по длинной стороне находились не в метре друг от друга, как вроде бы должно быть, а в трех, и не в полметра в ширину, а явно намного больше. Ешка даже вылезла назад в ванную комнату и недоуменно смотрела, как такое может быть, и поняла, что ничего не поняла. Но после того, как впервые "увидела" Сетку, локальное расширение пространства уже не вызывало шока. "Магия!" - веско сказала сама себе Ешка, стоя во весь рост в этой Нарнийской комнатке. Пока она не отмыла пол, исчихалась, и потому решила сначала порядок навести, а потом уже решать, как из этой незапланированной площади делать гардеробную. И обувную комнату, обувь стремительно заполняла всю свободную часть жилой комнаты и частично нагло влезала в ванную. Ешка уже подумывала, как сколотить около постамента отдельный стеллаж под нее, закрыв тем самым дверцу и сэкономить на ее покраске. Вот тогда и вспомнила, что еще год назад собиралась проверить, что же там, за "печной" дверцей, да все руки не доходили.
Крышка овального люка мягко чавкнула, отошла, сдвинув табуреточку, и встала вертикально. Ешка услышала щелчок стопора и покачала крышку, но та стояла непоколебимо. Стопор оказался изнутри крышки простым механическим, и едва Ешка нажала на пумпочку у основания, крышка люка начала медленно опускаться, снова закрыла люк, но абсолютно беззвучно, хотя никаких резиновых прокладок не было. То, что под овальной крышкой вниз идет винтовая лестница, Ешка заметила, но батарейки у фонарика внезапно разрядились, а соваться в темноту она не дура. Сетка показала лишь, что да, действительно там лестница, но ее окончания Ешка не увидела, как не напрягалась, лежа на полу "гардеробной" и свесив голову вниз. Надо почитать о диггерах и их снаряжении, да и еще кое-что придумать, Игорь Сергеевич казался Ешке вполне надежным вариантом спасения, если ее придется выручать из этого подвала.
Игорем Сергеевичем был тот самый мужик с Барахолки, у которого за прошедший год Ешка для перешива купила многое. В том числе твидовое бежевое пальто на ту же слониху, что носила синюю дубленку, но отменного качества, а потом ежемесячно разживалась то кожаными вещами, то меховыми, и в последнем купленном ею лисьем жилете нашла документы на машину и прочие права. В самом начале их знакомства Игорь Сергеевич казался насквозь пропитым бомжом, но с каждой новой покупкой Ешка отмечала улучшения как во внешнем облике, так и в качестве им продаваемых вещей. Даже скорее не в качестве, а в их чистоте, и в начале мая поняла, почему исчез запах перегара у продавца, перестали трястись руки и вещи не нужно было отстирывать в пяти водах, а потом выдерживать под паром из утюга. Его сопровождала женщина лет под сорок, на которую Игорь Сергеевич поглядывал влюбленным взглядом, и представил Ешке как Иришу. Та улыбнулась скупой улыбкой, преобразившей угловатое лицо до неузнаваемости, и Ешка тоже чуть не влюбилась в нее.
Ешка протянула документы и так получила первых в жизни друзей, несмотря на огромную разницу в возрасте. История Игоря Сергеевича была незамысловатой, скатиться от атташе посольства в одной из ближневосточных стран до практически бомжа помог теракт в той стране. Дальше было списание с дипломатической службы по предписанию психологов и психиатров и десятилетие заливание горя спиртным, благо пенсия позволяла пить весь месяц. Его выперла из семикомнатной квартиры в центре Города родная сестра вкупе с бывшей женой, оттяпавшие его долю в обмен на старенький родительский домик на Озере, в подпитии Игорь Сергеевич подмахнул бумаги не глядя. На Озере сразу завелись приятели, и под этот Новый Год его и нашла спящим на берегу Ириша. Спасла от ампутации обмороженных ног и рук, тут Игорь Сергеевич заговорщицки понизил голос, "Ведьма она, точно тебе говорю", на что Ирина Сергеевна замахнулась на него полотенцем и выгнала за вишней в сад. Ешке Ирина Сергеевна поведала совсем другое, она травница и умеет варить мази всякие и отвары, и от последствий той страшной недели, когда Игоря Сергеевича
держали в яме террористы, отпоила и заговорила. Не от выхода на пенсию стал пить, а от того неотпускающего страха отрубания головы, своя страна в тот период была еще слабой, и в то, что его спасут, не верилось. Ну а от обморожения помогают мази из трав, и ты, Анюта, поедешь с нами на месяцок их собирать в Карелию, вижу я в тебе что-то такое, что вот прямо тянет учить травничеству, заговорам и прочим знахарским штучкам.
Ешка в тот выходной посреди летней сессии, что провела у них в гостях, выспалась всласть, накупалась до дрожи в прохладной водичке Озера, наелась вишни, и не раздумывая, согласилась. В ресторане сменилась власть и стало неуютно, а Ешка поверила во что-то этакое, магическое, Сетка Силы была явно из арсенала магии, так что и знахарство-травничество можно изучать, тоже близки они к волшебству вроде бы.
В Карелии она истово училась собирать травы и сушить их, варить мази, а в дождливые дни катать свечи из воска и вощины, вспоминать, как доить коров, и учиться гладить собак. Собаки, карельские остроушки, сначала обнюхивали неделю Ешку и гордо удалялись, помахивая султанами хвостов, а кошки сами лезли под ноги, и приходилось обходиться ими. Но вскоре Лена, младшая Иришина сестра, приказала Цезарю, вожаку стаи, сидеть смирно и Ешка нагладилась от души. После этого принудительного наглаживания руки у Ешки налились усталостью, что расползлась по всему телу, и ее вырубило в сеннике среди стаи. Все в доме спали и ее никто не спохватился до утра, а утром собаки облизали лицо и руки и больше никогда на Ешку не ворчали. Карельские остроушки на волка и медведя не стесняются ходить, и эту дружбу Ешка оценила. Ее с детства собаки пугали, у тетки летом только скалились оба сидящих на цепи охранника, даже когда она им приносила миски с остатками еды. На второй месяц Лена забрала Ешку в свою ягодную бригаду, там она заработала столько, что по приезде в Город в конце августа поняла, что обеспечила себя на весь год, проверив баланс на карточке, заработок пришел туда спустя день после отъезда из Карелии. И радостно принялась тренироваться снова в Сетке Силы и решила, что готова обследовать, что под крышкой люка. Теперь у Ешки стояла задача приучить Игоря Сергеевича читать электронную почту, диггерский поход она начнет не раньше, чем удостоверится, что ей придут на помощь, и приучила.
На это ушли все выходные сентября и октября, Ешка еще раз проверила рюкзак, написала письмо с двухдневной отсрочкой отсылки Игорю Сергеевичу, положила дубликат ключа от входной двери в условленное место, не стала запираться на арматурину, а лишь изнутри повернула свой экземпляр ключа. И вытащила его, замок был такой конструкции, что не отпирался при вставленном ключе с другой стороны. В полдень пятницы, первого ноября, день был для Ешки хорошим, частенько ей в этот день везло, шагнула на первую ступеньку лестницы под люком.
В конце винтовой лестницы, сделавшей пять полных витков вокруг металлической черной трубы, последняя ступенька оказалась от пола сантиметрах в пяти. Ешка, что привыкла ставить ноги гораздо ниже, шагнула с размаха на пол и прикусила язык. Фонарик разрядился на четвертом витке, а линии Сетки не давали точно определить расстояние. Ешка задрала голову и еле разглядела без Сетки мутный овал далеко наверху, свет оттуда доставал до начала второго витка, а дальше все тонуло в глухой темноте. Почему-то пересохло в горле, и Ешка вытащила одну из пяти литровых бутылок с чуть подсоленной водой. Пока она ее пила, темнота не то, чтобы рассеялась, просто Сетка приспособилась к ней, и невысокая дверца на стене колодца вырисовалась отчетливо. Дверь была деревянной и с круглой ручкой посередине, но ее следовало толкать от себя и Ешка толкнула. За дверью клубилась непроницаемая для Сетки тьма, Ешка терпеливо выжидала, пока она подстроится, она уже давно поняла принцип. Сетка, пока не обшарит чем-то вроде невидимых лучей пространство вокруг Ешки метров на десять, данные не начинала ей на органы чувств передавать, раньше Сетка вообще только на пару метров проникала. За эти почти полтора года, как Ешка начала читать прадедову Книгу Ситходжедая, медитации помогли в наращивании не только радиуса Сетки, но и в раскачке терпения, и в возросшей способности запоминать прочитанное, и не только. Она начала сопоставлять и делать выводы из кажущихся на первый взгляд далеких друг от друга вещей. Именно поэтому Ешка к следующему лету уже планировала купить электронный микроскоп из списывающихся в той Лаборатории Криминалистики, где ей повезло пройти двухнедельную практику и чинить там всякое. Ешка хотела выяснить, при тщательном изучении анализов крови и генном тоже, есть ли у нее отличия от других. В голову лезли всякие мидихлорианы, а Ешка любила разбираться до последней запятой в интересующих ее вопросах.
Ее да Леху Смоквина направили в середине октября не на Завод, как остальную группу, а в техотдел Лаборатории по отдельному запросу оттуда. Некоторое оборудование было допотопным, но крепким, и начальник техотдела сам попросил студентов поголовастее, чтобы помогли ему с починкой. Старики-эксперты на них такие результаты выдавали, что никто в угоду новомодным их не спешил списывать, в отличие от того же Никоновского микроскопа, например. Нежный Никон просто отправлялся в лом, даже если всего лишь отпаивалась плата или чип какой, и Ешка мечтала, что за следующее лето в Карелии заработает достаточно, чтобы Ватольд помог ей по остаточной стоимости купить списанное имущество. Техотдельцы проводили не только техэкспертизы, но и чинили оборудование других лабораторий. Биология, вторая страсть Ешки после микросхем, без микроскопа застопорилась. Характеристику им с Лехой Ватольд написал для колледжа самую восторженную, сегодня Ешка ее уже отдала вместе с отчетом по практике классному руководителю. И тот, друг Ватольда, что у него и выпросил себе "пару ребятишек, умеющих держать паяльники за нужный конец" отпустил Ешку на все выходные раньше всех.
Выходные предстояли длинные, в четыре дня, потому что плавно перетекали в праздник, и которые Ешка решила потратить на диггерство. Наручные механические часы в темноте тикали громко, Ешка уже убедилась, что не только фонарик в "гардеробной" быстро разряжается, но и телефон, и выложила из кармана Нокию на границе между ванной комнатой и "гардеробной", на ту самую пластиковую табуретку-ступеньку. Самсунг-Саня почил в бозе, едва его занесла в свой подпольную комнату, он полыхнул и Ешка его выронила. Нокия была упертой, только разряжалась не за неделю, а за два дня, и чем ближе ее Ешка укладывала для проверки к люку, тем быстрее она разряжалась. Может на лестнице и сверхустойчивая Нокия сгорит, вот Ешка рисковать и на стала. Она в своем письме Игорю Сергеевичу про табуретку сказала, мол, будьте поосторожнее, не сверзитесь, и надеялась, что ничего тот не сломает. В смысле ногу или руку, а не Нокию или табуретку. Адрес, побывавшему у нее в гостях вместе с Иришей, Игорю Сергеевичу известен. Они довезли Ешку из Карелии на "Волге" прямо к "складу" и попили чайку там, с теми самыми вареньями из ягод, которых Лена насовала пять трехлитровых банок. Игорь Сергеевич еще раз приезжал, когда привозил книги из Озерного дома, по радиоэлектронике, его отец увлекался, а сын пошел в дипломаты и в технике ни бум-бум. Ешка кривляться не стала, отдарилась ноутбуком, что починила сама из списанного в колледже и выкупленного за смешные две тысячи. То, что она вложила в ремонт и апгрейд в двадцать раз больше, конечно, не сказала, и квитанция из колледжа Игоря Сергеевича успокоила. Ешка уже знала, сколько тот Ролекс, тикающий на ее руке, стоит, и половины не вернула своим подарком.
Пока Сетка не начала шелестеть, звук почему-то раньше всего начинался, Ешка подперла распахнутую в темень дверь одной из бутылок, привязала наощупь капроновую нить красного цвета к горлышку бутылки и положила катушку в специальный кармашек с прорезью на спине ветровки со светоотражающими полосками. Теперь Ешка ждала, когда темень рассеется и приготовила мелок, чтобы нарисовать стрелку на стене у двери. Как всегда в последнее время, Сетка раздухарилась за мгновение. "Русская явно Сетка у меня", хихикнула Ешка, имея в виду поговорку про долгое запрягание и быструю езду. Меловая стрелка указывала на сводчатый коридор за дверью, и начале его, неширокого и невысокого, сложенного из красного кирпича, Ешка намалевала еще одну. Коридор через десяток шагов раздвоился под острым углом, и Ешка шагнула в левый, мужик она или нет, в конце-то концов. Свое столь истерическое, не свойственное ей, поведение Ешку насторожило, и она брякнулась на вытащенный подпопник, туристами именуемый сидушкой. Пол коридора был покрыт толстенным слоем пыли, слежавшейся и потому не взлетавшей в воздух при каждом шаге, и сидеть на таком полу Ешка не стала. Считая и вдыхая воздух ртом на четыре такта и выдыхая носом на восемь, то нетерпение, что ее подгоняло броситься в ответвление коридора, утихомирила и проследила Сеткой цепочку своих следов, единственных за долгое-предолгое время. Ешка снова сидушку свернула и запихала на свое место в боковой карман рюкзака, отпила еще глоток воды, во рту постоянно стояла сухость, и пошла очень медленно. Катушка разматывалась недолго, еще через сотню шагов, а Ешка считала их и каждый десяток на стене рисовала цифирь, соответствующую количеству шагов, перед нею снова образовалась дверь. Теперь, когда Ешка шагала медленно, Сетка вырисовывала стены, пол и потолок коридора не угасая и стала мощнее. Ешка дверь поэтому в конце коридора увидела сильно заранее, и попыталась ее опять потянуть за такую же ручку на себя. Но нет, и эта дверь, тоже деревянная, но перечеркнутая полосовым серым железом и прямоугольная, тоже распахивалась вовнутрь, и там опять царила тьма.
То есть Сетка новую локацию из-за двери опять не смогла обшарить лучами, и Ешка присела на сидушку, попить водички и отдохнуть, отчего-то ноги задрожали и налились усталостью. От вспыхнувшего внезапно света Ешка зажмурилась и приоткрывала глаза медленно, пока не увидела, что за порогом открытой двери. За ним находилась круглая комнатка, залитая солнечным светом. Ешка Сетку отключила и увидела, что находится, судя по виду из трех крошечных зарешеченных окошек, выходящих во все стороны, где-то высоко на башне. Стены были толстыми, метра в два, решетки частыми и голову между прутьями Ешка не смогла просунуть. Других зданий или башен не было видно. Сквозь решетку Ешка разглядела вровень с окошками качающиеся верхушки каких-то хвойных деревьев, судя по обхвату, не меньше, чем столетних. Ешка и флору изучала в своих биологических увлечениях, после собирания трав и ягод, но определить вид деревьев все же не смогла, и вытащила альбом для зарисовок. Раз фонарик разряжается и телефон тоже, едва она отходит на шаг от "печной" дверцы, то фотоаппарат и подавно брать незачем, и потому прихватила альбом и пачку карандашей. Ешка в колледже набила руку на схемах и чертежах и была уверена, что уж схему-то канализационного коллектора и путь от него легко занесет на альбомный лист. Но колодец оказался отнюдь не коллектором, а входом в иное измерение, хотя подспудно Ешка чего-то такого и ждала.
Ешка неплохо рисовала с детства, рисунки тату для желающих в интернате выходили на кальке четкими и подробными, и ей платили так же сигаретами, как и она платила за всякое. Ешка сама себе наколку на запястье с внутренней стороны левой руки, той самой, где она носила часы, по своему же эскизу, набила в виде слезинки. Ешка ее наколола при известии, что не выпишут после окончания девятого класса, еще есть участок на снимке легких, не нравящийся врачам. Она уже выбрала медицинский колледж с общежитием и была подавленной от мысли, что до самостоятельности еще далеко. Вот на шестнадцатилетие и попросила Лену-контрабандистку помочь ей и подержать кальку. И сама быстро пунктиром нанесла рисунок при помощи партачной машинки, которую сделала сама же, используя моторчик, который опять же сама сделала в кружке радиолюбителей. Ешка была брезглива и об инфекциях знала уже много, машинку позже продала за блок сигарет. Она пробовала теперь и татуированной побыть, свести всегда успеет, и со временем, как она и надеялась, чернила чуть выцвели. Несмотря на то состояние, в которое ее поверг отказ о выписке, Ешка не стала использовать самые стойкие, из сажи от сожженного ластика, а вместо этого взяла простые чернила из тех, что заливали в картридж принтера в бухгалтерии. Вторую часть ей нанесли в салоне, добавив к черной капельке каплю белого цвета, по ее же эскизу, и получился символ Инь-Ян. Даже Ватольд заценил, хотя он крайне отрицательно относился к татуировкам вообще, как и любой криминалист, зная их значение. Но символ Инь-Ян никогда в местах лишения свободы не наносился как отличительная особенность, так что увидев его у Ешки, когда она сняла часы, лишь спросил, не приверженица ли она какой-нибудь китайской философской школы. Пришлось кивать и бегом читать много литературы, про сам символ Ешка знала лишь, что он восточный и что обозначает нечто, связанное с единством и борьбой противоположностей мужского и женского начал. Но Ватольд больше к этой теме не возвращался, а Ешка внезапно увлеклась, удивляясь сама себе. Обладающая магическим чем-то, что ее прадед называл Сеткой Силы, она была самым приземленным человеком из всех ей известных и изучала приземленное с удовольствием, а на все эти божественные верования смотрела с изрядной долей скепсиса. После даосизма перешла к Футарку с его Альгизом и Иром, потом к Анимусу и Аниме Юнга, потом замахнулась на каббалу, с Ор и Кли, и успокоилась после стихотворения про некрасивую девчонку Николая Заболоцкого. Его название внезапно появилось после набранной строки в поиске о свете и сосуде, Ешка отчего-то не свет написала тогда, а огонь, огонь и сосуд. Ешка так его полюбила, что выучила наизусть и начала читать произведения разных поэтов, забросив напрочь всякие мистические учения о противостоянии света и тьмы. Теперь она тратила отведенный строго-настрого единственный час перед сном, который называла зарядкой для души, на Гёте, считая его величайшим из поэтов и мечтала выучить немецкий, чтобы читать в оригинале.
Ешка положила альбом на широкий подоконник и рисовала до тех пор, пока в очередной раз не взглянула в окошко и не увидела самого настоящего птеродактиля. Обратно в коридор Ешка ломанулась после того, как "птичка", с размахом кожистых крыльев метра в три каждое, чутко повела головой в ее сторону. Дверь отрезала грозный клекот подлетающей к башне рептилии, и Ешка выдохнула, нафиг ей такие приключения в этих параллельных мирах. Так что Ешка собралась срочно домой, но пока брела назад до развилки, засомневалась в своем решении, ее же любопытство изгрызет. Для проформы надо заглянуть и во второе ответвление, если и там страсти-мордасти, то она на овальный люк нальет цементного раствора побольше, да и постарается забыть, что существует способ проникать куда-то из подземелий на высокие башни чужой вселенной. Двухсолнцевое, хотя и по совсем земному, голубое небо было красивым и чуждым.
Ешка сменила нить на желтую и привязала ее к очередной бутылке. Бутылку оставила на углу прямо у развилки, и пошагала в правый коридор, нарисовав перед этим решетку в начале левого, знак радиационной опасности, и слова - "Туда нельзя!!!". Успокоив таким образом совесть, жаль было своих возможных спасателей, Ешка прошла еще сто шагов до очередной двери. Сетка в этот раз быстро просканировала то, что за дверью и сработала так, что Ешке опять показалось, что в том помещении горит яркое солнце. Но нет, едва Сетка вошла в привычный режим голубоватого свечения, Ешка ее выключила и увидела, что стоит на пороге утонувшей в полумраке комнтаы, еле освещенной сквозь кружево шторы на окне каким-то желтым слабым светом. И Ешка снова включила Сетку. На второе включение Сетка стала чуть синее в линиях и четче в рисунках, так что Ешка теперь не щурилась, как раньше, а обводила все вокруг восторженными, широко распахнутыми, глазами.
Там, за дверью, оказался Ешкин персональный рай - квадратная уютная комната, полная книг, с одним большим окном за вполне обычной занавеской. И хотя книги были везде, куда не кинешь взгляд, даже стопками громоздились на полу и столе посреди комнаты, и на кожаном кресле позади стола, вначале Ешка все-таки подошла к окну и с опаской, а после башенной комнатки опасение было не приступом паранойи, и чуть отодвинула шторку.
Ешка уходила в диггерскую экспедицию ровно в полдень, в круглой левой комнате тоже вовсю светили оба солнца в зените, а здесь царили глухая ночь, обыкновенная одинокая серебристая Луна и средневековье. Потому что прямо перед окном, вроде бы находящемся на уровне второго этажа, в стеклянных колпаках горели маслом, судя по копоти на их верхних отделах, фонари на столбе. Два фонаря висели на цепях и чуть покачивались на них, от верхушки столба отходила вычурная резная загогулина в разные стороны, к которым на концах и были приделаны цепи. Пламя трепетало, внизу ближнего к окну стеклянного четырехгранного колпака Ешка разглядела прорези в металлическом поддоне. Потом под фонарем проскакал отряд всадников на лошадях, чьи подковы на копытах выбивали искры из брусчатки, и резкая речь всадников подсказала Ешке, что это ни фига не Россия. Ешка тихонько опустила шторку на место.
Ешка взяла со стола пару книг и запихала их в рюкзак, читать при Сетке невозможно, яркость ее синевы уже спала до привычного голубовато-серого оттенка, пока она в ступоре пялилась в окно. Но она теперь будет сюда приходить и принесет свечи или масляную лампу, здесь по всему уставшему организму разливалась сладкая истома и одновременно бурлящая бодрость. Усталости, что снова навалилась по мере шагания по правому отвилку коридора, не было и в помине.
Обратно Ешка добралась до лестницы бегом, не терпелось начать читать иномирные книги, но прежде посетить трон на постаменте, хотя перед походом она опорожнила и мочевой пузырь и кишечник. Рюкзак с книгами Ешка бросила, захватив взамен телефон, и вылезла в чугунную дверцу. Ешка сидела на троне и изумленно смотрела то на экран Нокии, то на часы на руке. Разница составила шесть часов. На часах было два часа пополудни, у Ешки был двадцатичетырехчасовой циферблат. Собственно, эти дорогущие часы были подарком от Игоря Сергеевича на ее девятнадцатилетие, настоящий Ролекс, и она долго привыкала к такому расположению часовой стрелки. Да и по внутренним часам прошло примерно столько же, она рисовала довольно долго в башне, потом на фонарную улицу таращилась тоже не пять минут, но Нокия утверждала, что уже двадцать часов три минуты, и Ешка пошла включать ноут.
Ешка удалила не понадобившееся письмо, похихикав над своими советами прихватить побольше свечей в спасательную экспедицию, полазила по сайтам квантовых физиков и списала разницу во времени уже привычно на магию. Ешка поняла главное, она в квадратной библиотеке в будни может находиться не очень долго, не больше пары часов. Книги же оказались на немецком, вполне современном, кстати. Потому что набранная первая строка перевелась Гугл-транслейтом довольно складно, повествовала, что в этой книге речь пойдет о всадниках и королевских дочерях, и Ешка решила, что это куртуазный роман с элементами фэнтези, у всадников упоминались крылья за спиной. Слова набирала Ешка на клавиатуре в английской раскладке долго. Привыкшая к техническому английскому в колледже, сочетание SCH, как назло, попадающееся почти в каждом втором слове, по привычке печатала как SH, умляуты с точками отсутствовали, и потому сначала испугалась, что всесильный электронный переводчик с таким языком не знаком. Решение наконец приступить к изучению языка Гёте, вполне сформировалось, и Ешка полезла в интернет искать курсы немецкого.
Григорий "Григ" Дюжеев, частный преподаватель немецкого языка.
Анна со смешной фамилией Ешка была самой истовой ученицей за все время преподавания старого учителя. Она пришла в воскресенье в середине ноября на ознакомительное занятие для взрослой группы, представилась как Ешка Анна, с почти незаметной заминкой после фамилии. Вроде как хотела сохранить свою анонимность, что вряд ли с такой фамилией возможно, и она сама это осознала, потому что скупо улыбнулась. Но на фамилию и имя всегда откликалась без промедления, что говорило об их истинности, Григ поработал одно время в некой структуре, и потому знал, как откликаются люди, даже прошедшие спецподготовку, не на свое имя. Ешка Анна посещала исправно полгода назначенные уроки, что проводил Григ три раза в неделю, оплачивая их только наличными, и потому Григ не мог узнать по банковским переводам имя и отчество, и начальную букву настоящей фамилии тоже. Но он добросовестно вписал в свою налоговую декларацию, что ученица оплачивала по тарифу наличными, отстегнул полагающееся государству и обозначил ее в книге учета, что могли потребовать налоговые инспекторы, как Е. Анна Ивановна, остальных он именно так и записывал, всегда добавляя отчество. Ешка Анна про отчество соврала так явно, что он записал ее Ивановной, а не Николаевной. Ему нравилось такое, придумывать за человека биографию, и обычно он оказывался прав, за что его и ценили в той структуре. Русский язык ученицы натренированному слуху Грига показал, что Ешка Анна коренная Горожанка или уроженка области, и он запустил поиск по базам данных, исключительно с целью самоутверждения. И чтобы при случае огорошивать человека. Эмоции на лицах, вот что еще любил коллекционировать Григ, и потому увлекался всякими методиками по их выявлению. Эмоции у рыжей, изящной, как статуэтка, девушки, с породистыми бровями и ресницами, своими собственными, не крашенными, пока не поддавались расшифровке. Создавалось странное впечатление, что Ешка Анна живет не просто чужой жизнью, но вжилась в нее очень давно и прочно. Григ любил поболтать после урока при его оплате про давнюю европейскую историю, Ешка Анна такие детали выдавала про освещение и брусчатку средневековых улиц, что казалось, что она по ним ежедневно прохаживается. Ее стремительное овладевание языком поражало, пройденный ею путь от не знающей алфавит до беглой разговорной речи на любые темы и чтение текстов вообще не прибегая к словарю, к себе в заслугу Григ не ставил, как и ее акцент.
Анна, несмотря на то, что он ей рекомендовал слушать дикторов Берлинского радио и повторять за ними, почему-то с каждым уроком явно уходила в баварский диалект, как будто не четкую дикцию литературного чистого языка слушала, а жителей то ли в Австрии, то ли в той самой Баварии. Но курс закончился, Анна подарила на прощание микстуру от кашля, как она сказала, все травки сама собрала и высушила. И ведь помогла эта микстура, да жаль, что закончилась. А адреса ее он не узнал, и людей с такой фамилией поисковик не выдал, и потому Григ обрадовался, получив от нее курьерской доставкой сами высушенные травки и инструкцию по их приготовлению. Летом Григ поехал собирать травки уже сам в Карелию, Анна, добрая душа, подробно описала, где их собирала. И где он внезапно подработал переводчиком у приехавших закупать кипрей и иван-чай немцев, и увидел там Анну еще раз. Они мило поболтали, то есть летом Анна уже говорила не просто бегло, а с идиомами и эвфемизмами, и немцы-травники подтвердили, что да, не знай они от Грига, что девушка русская и никогда не бывала в немецкоговорящих странах, приняли бы ее за австрийку. Нет, нет, не баварку, а именно австрийку, разница же очевидна. Бригадирша травниц, что прервала их беседу, назвала ее Анюта, и пару раз Ешкой окликнула, значит, она и на самом деле Ешка Анна, а он надумал себе черти что.
Анна по прозвищу Ешка.
Никон, любовно прозванный "Никанором", разместился на специально купленном лабораторном столе рядом с креслом-кроватью, и Ешка погрузилась с головой в генетику. Заработка за сбор ягод и трав в Карелии хватило на все, немцы, травники-перекупы, как с ума сошли в этом году, но тут Ириша могла быть спокойна, Ешка у них вырвала самую высокую цену, несмотря на то, что ее бывший преподаватель играл явно на их стороне. Ее Риддовский диалект немцы дружно обозвали австрийским, надо будет в Австрию прокатиться и самой сравнить. О чем и сказала опешившей Ирише. Ириша от того и оторопела, что подружка шпрехает свободно и подняла цену немцам на кипрей и иван-чай, и в этом году они заработали чуть ли ни в два раза больше.
Последний четвертый курс в радиоколледже продлится до февраля, в том числе госпрактика с конца октября по конец января, потом ГОСы и диплом, и Ватольд пообещал замолвить слово, чтобы ее приняли техником-криминалистом к нему в техотдел, она и госпрактику у него проходила. Ешка написала согласие на ее проверку по всем возможным инстанциям, иначе на работу не возьмут, пока не "процедят". Простая русская девчонка Белова Анна Николаевна не боялась никаких проверок, недаром никогда ее на приключения в интернате и после него не тянуло, и она в поле зрения правоохранительных органов ни разу не попадала. Тот ее тайник, с тремя шоколадками, Ирина Семеновна, что присутствовала на опросах воспитанников, назвала правоохранителям ее обычной привычкой. Юта так любит сладкое, что она обычно его отбирает и выдает по паре долек в день, и девочка, хорошая и тихая, единственное, что могла утаивать, как раз шоколад. Все засмеялись, Ешка цапанула со стола перед дознавателями разломанный на дольки шоколад сколько ухватила, и удрала. Ирина Семеновна вслед только и крикнула "Юта, не ешь все сразу!".
Ешка ходила с утра через проходную в техотдел, после обеда ее Ватольд выставлял вон, таково было требование классного руководителя, и Ешка погружалась в микромир в отделе биологических исследований и дома. В биологическом отделе набивала руку и приемы на земных образцах, а дома ее ждало совсем другое. Ешка получила разрешение крутить и отделять свои материалы на последнем месяце практики, и мечтала о своих центрифугах и прочей аппаратуре, чтобы не получать милостивое разрешение каждый раз, когда нужно. Постепенно покупала списанное оборудование за копейки, сама его ремонтировала и на сон времени оставалось мало.
Книги по развитию Взгляда, а не Сетки, так следовало называть те мировые линии, что пронизывали все вокруг и везде, невзирая на миры, проглатывались и перерабатывались, а также тренировались даже самые сложные методики улучшения Сетки. Ешка пока не могла заставить себя переименовать Сетку Силы во Взгляд. Генетические профили жителей Ридда, того самого средневекового города с масляными фонарями, и создание контрольных образцов для сравнения с земными, вот чем занималась Ешка после прихода с практики. Устав сравнивать аллели всякие и локусы, шла пробивать очередную Соту в своем Городе, и наносить новую "тропинку" на распечатанную на плоттере карту-баннер, что повесила на правой стене "конуры". Или прогуливаться по Ридду, выходя из задней двери последнего здания на последней улице в городе. К этой неприметной двери от библиотеки вела вниз отдельная лестничка, опять винтовая, спрятавшая свое начало за стеллажом напротив окна, это вход из межмирового коридора был слева от него.
Сотовая "тропиночная" связь в Городе обнаружилась неожиданно. Однажды Ешка шла себе и шла по коридору, чтобы взять очередную порцию слюнок на улицах Ридда, подбирая выкинутые одноразовые стаканы из лыка. Или чтобы выпить чашечку кимрита в кимтратте и поболтать с траттовником и сыграть в очередную партейку в карты, попутно улучшая свой разговорный язык. Или чтобы почитать в читальне газеты на толстой желтоватой бумаге, в Ридде ее выделывали не из деревьев, а из специально выращиваемой травы с волокнистыми стеблями, новости чужого мира бывали очень увлекательными.
Ешка, сойдя с винтовой лестницы под "гардеробной", а она поставила все-таки рейл и обувницу по углам, и держала там одежду и обувь для Ридда, весьма отличающиеся от земной моды, уже привычно "включила" Сетку, да и споткнулась на ровном месте. Уж было отчего, почти у развилки на кирпичной стене оплывало краями облако - не облако, а так, серая дымка, но вполне узнаваемо держащая форму овала. К овалам Ешка относилась с любовью и уважением, и потому, споткнувшись и устояв на ногах, безбоязненно потрогала ее, дымку эту. Рука не уткнулась в кирпич, как следовало бы, а провалилась куда-то и окропилась водой, и Ешка, споро ее вытащив из облака, рассматривала капельки на коже. Потом она смело сунула глупую голову в дымку, но опять-таки не встретилась лбом со стенкой, а выглянула между лап Левого Сфинкса и отпрянула обратно, намочив волосы приличным дождиком. Голова закружилась, и Ешка шлепнулась на пятую точку, а дымка медленно стала рассеиваться.
На обратном пути овал снова трепетал в режиме коридорной Сетки, но Ешка гордо прошествовала мимо, она была в мантии, отороченной кружевами, и вдруг вывалится еще в таком виде на набережную. Ролевики, конечно, не редкость в Городе, но в мантии приходилось двигаться степенно-величественно из-за ее длины, а Ешка в Городе передвигалась почти бегом, и вдруг как побежит, да и упадет, наступив на подол. Она себя знает, посмешила прохожих в Ридде, пока не научилась на каблучках высоких шнурованных ботинок семенить, шайзилась каждые три-четыре шага. Ботинки подошли земные, мода странным образом совпала в средневековом Ридде и суперсовременном Городе.
Ешка оделась по-земному, вытащила арматурину из гнезда на входной двери, заперла ее поворотом ключа, сунула его в карман куртки и вернулась в коридор. Овальное облако проявилось в третий раз быстро и стало плотнее. С постамента Сфинкса пришлось слезать, как и предполагалось, обратного хода между лап не проявилось. До дома от набережной Ешка мчалась как испуганная лань, но затормозила в арке, почти перед ее дверью замаячило другое облако, вот прямо сразу стало ясно, что другое. Может оттенок чуть серебристее стал, но и в него Ешка шагнула смело, и вышла на склоне горы с греческим именем. В кармане куртки всегда была сотка на всякий случай, и здесь тоже никакого дымчатого овала не было, но Ешке стало так хреново, что она без сил присела на упавший ствол дерева. Домой Ешка доползла на одном упрямстве и с двумя пересадками. Зато на первой карте, распечатанной кусками на ватмане и склеенной с изнанки скотчем, появились три точки, коридорная и арочная почти сливались, потому их Ешка стала пока считать одной и назвала домовой.
Домовая, Сфинксовая и Горно-греческая овальчики-точки располагались по прямой линии, Ешка сосчитала расстояния везде в километрах и перевела их в метры. Расстояния оказались кратными, Ешка вычислила наименьший множитель и решила попробовать найти еще дымчатые овалы на всем протяжении этой самой прямой. И нанесла их на карту, нарисовав внутри предполагаемых овальчиков знак вопроса. Из некоторых вычисленных овалов Ешка выходила в другие места и не только по прямой.
К концу ГОСов у Ешки на карте, уже баннере, вполне узнаваемо образовались из линий, соединяющих Проколы, соты. Проколами назывались в книгах из Риддовской библиотеки дымчатые овалы или их подобия, шестигранные соты образовали из них и линий между ними песочные часы по внешнему контуру, и весь Город был ими опутан. Ешка, что не потратила за последний месяц ни копейки на проезд, гуляя куда надо по линиям сот, раз в неделю все линии протрапливала, чтобы те не застаивались, и не давили усталостью после перемещения по ним. Экзамены прошли превосходно, "цедилка" тоже завершилась, о чем ей с радостью поведал по телефону Ватольд и рекомендовал после получения диплома немедленно пройти психотестирование в какой-нибудь частной лавочке, прежде чем ей мозг начнут полоскать штатные психологи и психиатры МВД. Нужно быть наготове, заплатить проще и огрехи свои душевно-психические скрыть, если найдутся таковые.
Диплом был бордового цвета, заключение психологов Центра психического здоровья гласило, что аноним Е. параноидальна донельзя, социопатична и лицемерна насквозь, и подробно расписывалось, что именно показывает ее такой в тестах и других методах обследования, длившихся три дня. Мечта работать у Ватольда накрылась медным тазом, но Ешка ему о том не сказала. Она наврала на голубом глазу, что уезжает на вернувшийся в родную гавань Полуостров, замуж срочно туда собралась. Ватольд поверил и вручил на память от Корсуна набор тестов из биологической лаборатории и списанный термоциклер от него же, а от себя набор часовых отверточек. Ватольд узнал об интересе Ешки к генетическим исследованиям в самом начале госпрактики, даже познакомил с подполковником Корсуном, его начальником. Не Ватольда начальником, а отдела исследования ДНК и прочих РНК, части большой биологической лаборатории. И тот многому научил, Ешка после обеда переодевалась в спецодежду биологической лаборатории, там почти все работали в одноразовых комбинезонах с капюшонами, и шла им что-нибудь крутить, и между делом до всех доколупывалась. Так много справочников, по нюансам генетического исследования, кроме как в кабинете у Корсуна, не было нигде. Она выпрашивала по одному-два на выходные, купила сканер и переплетала сама книги, конечно, не помешало бы базовое образование, но и так многое становилось ясным.
Если бы не клад, обнаруженный не совсем нечаянно, Ешка рванула бы починять свою ярко выраженную социопатию и снижать паранойю, есть методики по обману психологов, и наверняка бы преуспела. Потом поступила бы на вечернее отделение биофака, плата оказалась не особо большой, месяц в Карелии на сборе ягод и вуаля, два года оплачены, подумаешь, год бы пропустила. Но золотая, а не латунная, как раньше была уверена Ешка, тарелка-пепельница прадеда в меняльной лавке Ридда принесла много риддиков. И еще переплавленный замочек, который и подтолкнул Ешку проверить тяжеленную тарелку. Земные деньги Ешка запрятала под лестницей для оплаты коммуналки, хотя на счету Жилконторы еще лет на десять хватит, если инфляция будет небольшой. Заперла "конуру" изнутри на все засовы и ключ оставила в замке для невозможности вскрыть замок снаружи, вырубила электрический автомат и вентили на трубах поставила в положение "закрыто".
Ешка решила поучиться магии настоящим образом, благо академиев таких в Ридде хватало на любой вкус, от бытовых до целительских, плати только бабки. Игорю Сергеевичу и Ирише она сказала, что едет в Австрию на пару лет, так что ждите писем и не скучайте тут. Она им привезла все остатки продуктов, и это их убедило больше всего, Ешка до трясучки любила сладкое в любых видах. А тут тебе и шоколад, и банки с вареньем, и наволочка с конфетами, но Ириша конфеты заставила забрать назад, и Ешка подчинилась. Пусть лежат в Риддовской библиотеке на специальной полке. Со стазисом.
Глава вторая.
Валлитор Валлитьяг, капт восьмого отряда сопровождения.
- Не в баллах дело - еле расслышал Валлитор, спешащий вниз, так тихо ответила лиррайка Его Высочеству - Там был Водоворот.
От внимания командира стражников не ускользнул ужас, судорогой исказивший на долю секунды прекрасное лицо дроу. Дроу орал на пигалицу, стоя к нему, скользящему по склону на плоской подошве полевых сапог, лицом. Поэтому острые глаза Валлитора, как всегда при опасности вошедшего в боевой транс, видели все, и уши многое различали. Опасность миновала так же резко, как и появилась, и транс начал спадать, но скорости спуска Валлитор не убавил, стукнув пятками и убрав небольшие каблуки на дорогущих специальных сапогах. Он скользил по траве, как скатываются на своих деревянных, изогнутых полуколесом, снегоскользах юрол по заснеженным склонам, у них он и научился держать тело в равновесии на крутых поворотах.
Дроу орал что-то вроде того, что ее дело только Силой делиться, а не встревать в битву и пытаться заработать побольше баллов. И вообще ее брали как целителя, вот и целительствуй, а не поддувай под руку. Дроу, вздрогнувший от тихих слов пигалицы, быстро овладел собой, обычная маска высокомерной скотины вернулась и Его Высочество отпустил наконец ее руку, в которую вцепился в начале атаки. Пигалица оказалась к нему ближе всех при характерном хлопке начала Прокола симма потому, что несла в походном кожаном ведре воду снизу, от ручья. А Его Высочество, перелетевший своей Гранью к звуку, означавшему, что все-таки им "повезло", без раздумий использовал ее Силу, перекачивая в себя.
Таких дармовых отдавателей Силы было в группе восемнадцать, а всего студиозусов девятнадцать, но остальные валялись на склоне и не успевали к началу Огнеметания, да они и не поняли ничего из произошедшего. Эта практика, как и все предыдущие, на словах предназначалась всем для отработки "в поле" навыков по своей стихии, а на деле отрабатывал Отражение только Его Высочество, а остальные "огневики", их было восемь, кроме самого родовитого дроу, были на подкачке. Пигалица почему-то всеми считалась чистой воздушницей, а Валлитор только вчера, при обходе привального лагеря, увидел ее ювелирнейшее владение огнем при варке кимрита под утро.
Не трудно слепить ком огня побольше, да запустить его подальше, а вот сварить на ладони одну-единственную порцию кимрита в стеклянной чашке, это считалось высшим уровнем владения самой капризной стихией. Так заставникам рассказывали колдуны, прибывающие по вызову и с удовольствием после Отражения выпивающие вместе со всеми, исключая заступивших в караул. Дежурные колдуны всегда были из людей, как и мейстеры были только из дроу, и колдуны многое о своих умениях рассказывали, когда спадал азарт схватки и появлялась болтливость. На Заставы по вызову мейстеры-дроу прибывали только на Водовороты, а после них никто никому уже рассказывать ничего не мог, некому было. Мейстеры прибывали по своим Граням, убедившись неведомым способом, что опасность не мнимая и по дальней связи действительно в страхе кто-то правильно произнес роковое слово. Такие Заставы полностью обновляли состав и постройки, включались в число тех, на которых был свой постоянный колдун, что вроде бы гарантировало большую безопасность, но никто из заставников по доброй воле туда не шел, несмотря на двойную плату. Колдуны сами говорили, что скрывать не считают нужным ничего, одно дело делаем, и что Водоворот никогда не возникает повторно в том же месте, выжигалось что-то вроде самой ткани мироздания и она не могла поддерживать Водоворот. Вот одиночные Проколы становились чаще, с одной из таких Застав Валлитор уволился, когда истек срок его службы, и верно, что-то было тревожное вокруг каменной ограды. Возможно то, что крестьяне, в отличие от заставников, народа подневольного, туда никогда не возвращались. Эта последняя в его коротком списке Застав находилась на склоне горного хребта с вулканом, плодородная почва выдавала неизменные большие урожаи, но крестьяне все равно предпочитали обрабатывать земли с меньшей отдачей и заметно южнее.
Пигалица вчера откинула задний полог своего возка, и сидела, скрестив ноги в тонких черных штанишках по колено, в таких Марта перед ним танцевала танец страсти, и на обходящего лагерь Валлитора не взглянула, кипятя кимрит в стеклянной чашке, лишь кивнула, что заметила. Она так здоровалась со всеми стражниками, Валлитор в ответ шутливо приложил два пальца ко лбу, и, отойдя за куст, внимательно смотрел, как сосредоточенно она переливает красный крохотный огонек под чашкой. И как после приготовления кимрита гасит его и закрывает глаза от удовольствия, отпивая первый глоток. Пигалица вообще никогда никому не помогала "в поле", сама копошилась на очередном полигоне в самом дальнем и неудобном углу, и чем там занималась, Валлитор не видел, пигалица вывешивала туман над своим участком. Все вывешивали, кто групповой, кто одиночный, поэтому стражники только в конце отработки могли наблюдать результат.
Утром, если была назначена Его Высочеством полигонная отработка, отряд сопровождения рассредотачивался по всему периметру полигона квадами, а один из студиозусов назначался дежурным колдуном. Отрабатывали таким образом и тот самый порядок Отражения возможного Прокола, один колдун и квад стражников, но назначенные четыре стражника уже не ждали, что колдун-студиозус будет работать. Дежурный студиозус обычно валялся на травке, а стражникам такого удовольствия побездельничать не давал капт, неутомимо обходивший караульных по одной ему известной схеме и используя амулет незаметности, которым могли пользоваться люди, обделенные Силой. Потому стражники все-таки отрабатывали свои отражения, капт изображал симма и иногда тренировочный бой перетекал в настоящий, что зависело от азарта. Фактически отработка Отражения была приближена к реалиям Застав, колдунов на постоянной службе было все-таки мало, и до прибытия дежурных из Лиддиса воевать с волной краснокожих вторженцев нужно было самим заставникам.
Через два круга туман рассеивался, а у пигалицы вплоть до самого конца третьего круга оставался густым и непрозрачным. Остальные студиозусы уходили умываться и переодеваться на этот обязательный круг для отработки стихии, но их силу так откачивал Его Высочество, что время на треть сокращалось. Его Высочество приказывал капту снимать оцепление и уходил, не сомневаясь, что приказ будет выполнен. Валлитор оставлял весь отряд находиться на положенных местах, приказ противоречил Уставу отряда сопровождения, если нет экстремальной ситуации, то отряд оцепляет полигон до последнего тренирующегося колдуна. Валлитор лишь кивком отпускал Кроула, чтобы тот сварил свежий кимрит изможденным подкачникам, Его Высочество всегда был полон сил и блистал, а студиозусы еле брели к своим возкам. На претензии Его Высочества, почему тотчас же не выполняется его приказ, Валлитор превосходно изображал тупого солдафона и цитировал Устав наизусть. Вскоре Его Высочество перестал давать бесценные указания, как капту следует охранять студиозусов, иначе бы потерял часть своего авторитета у герцогов, его окружающих.
Герцоги не поленились изучить Устав, признали правоту капта в любых действиях отряда, и хохотали над Его Высочеством вовсе не втихомолку, Валлитор часто слышал эту грызню за влияние у молодых дроу. Устав был утвержден Императором, и даже его сын не мог отменить ни одного его положения. На сына Императора и его недовольство Валлитору было наплевать, ему уже обрыдли дроу и их приспешники, он собирался дослужить обязательные пять лет каптом, и вернуться к простой, хотя и намного более опасной, жизни на Заставах.
Пигалицу никто не привлекал к "подкачке", все сокурсники между собой ее обзывали слабосилком и прочили карьеру в каком-нибудь захолустье. Но не сегодня, при настоящей, а не имитационной атаке, лиррайка вздумала помогать Его Высочеству, что взбеленило принца, и он не до конца поверил Шухриссе. Так пигалицу прозвал он сам в первый же год обучения, как рассказывал на привалах. Анекдоты и байки про учебу все студиозусы травили стражникам, свободным от караула, в ожидании ужина, и Его Высочество лениво вставлял что-нибудь тоже. Стражники угодливо поддерживали юмор Его Высочества смешками, только Кроул не делал этого и Валлитор, по разным причинам. Кроул был единственным другом Валлитора в отряде, да и во всем Казармате вообще, только они пришли с Застав, и оттого понимали друг друга с полувзгляда. Остальные гвард-стражники поступили в отряд из городской стражи, и сколотить из них боеспособные квады удалось далеко не сразу, и отрядное слаживание тоже. Но за год Валлитор заставил себя слушаться беспрекословно, иногда сопровождение было далеко не такой легкой прогулкой, и после нескольких настоящих боев стражники поняли, к чему так настойчиво готовил их слишком молодой капт. Поэтому сейчас отряд уже занял позиции на своих местах, даже повар схватил топор, но Валлитор махнул кулаком с оттопыренным большим пальцем, что означало исчезновение угрозы, и оставил одного своего заместителя.
Пепел быстро сдувало ветерком, невесть откуда в этот душный вечер налетевшим, и командир отряда стражников уже почти повернулся к своему заместителю-связисту с серьгой дальней связи в ухе, чтобы отдать новый приказ. Следовало вместо дежурных колдунов вызвать кого-нибудь из мейстеров, Валлитор четко разглядел Водоворот, и тут он краем глаза отметил вытянутые в трубочку губы пигалицы. "Опять она чародействует", с непонятным самому себе неудовольствием отметил мрачно Валлитор. Все колдуны, которых он знавал, после Отражения атаки симма валились без сил, если не брали чужую. Уж ему ли не знать, он в сопроводительном отряде по охране студиозусов-колдунов третий год командирствует, а до этого семь положенных лет по договору оттрубил на Заставах, и там и тут насмотрелся всякого. Даже сильнейшие из всех царственных и просто барственных деток отключались после настоящего Отражения, да и взрослым, опытным, чародеям приходилось несладко, несмотря на кучу накопителей и амулетов, а эта лиррайка еще и за собой прибрать вздумала. Да, жирный пепел от сгоревших заживо симма был неприятен, но тратить на это остатки сил неразумно, лучше бы уселась на свое место в последнем возке и опять в книгу уткнулась.
Его Высочество свалился на полдороге к лагерю, и его на единственном возке с воздушной подушкой, предназначавшемся раненым, уволокли три кудахтающие герцогини. Никому иному не позволялось прикасаться к телу Его Высочества, кроме его двоюродной родни, и наметанный взгляд Валлитора уже выхватил все накопители, уложенные на это неприкосновенное тело. К общему костру поэтому Его Высочество пошагал уже сам, способность восполнять Силу была у него чудовищной. Валлитор еще и потому так мчался вниз, хотя уже понял, что все закончилось, что хотел подхватить пигалицу, откат нарастал в течении двадцатой части круга постепенно. Но она посмотрела на подошедшего Валлитора ясным взглядом и ничуть не задыхаясь, и не собиралась этого делать. То ли защита от откачки Силы хорошая, то ли и вовсе пигалица никакой не слабосилок, и ее хватит не на одну принцевскую поддержку.
Пигалица, при первом взгляде на нее, вызвала у Валлитора только жалость своим внешним видом, это чуть позже стало понятно, что не все так просто с ней, как казалось. Но чего он никак не ожидал от нее, так это Отражения атаки симма Голосом. Такой редчайший Дар ему был знаком лишь по рассказам бывалых вояк, и он вообще думал про себя, что это байки. На каждый Прокол прибывали колдуны и проводили Отражение огнем или воздухом, в редких случаях вызывался потоп, однажды видел даже каменных големов, топчущих вторженцев, и вот теперь ему повезло увидеть Голос в действии.
И ни один из его отряда не пострадал, и, тем более, студиозусы на практике, что всегда были в середине запрятаны на любом переходе или привале. Не хватало еще, чтобы младший сынок Императорского Дома Высших Дроу и его дружки, сплошь герцоги да баронеты, получили хоть царапинку. Поэтому накачку своему отряду Валлитор проводил ежеутренне и ежевечерне, и старался выбирать дорогу к полигонам, разбросанным по огромной площади вблизи пояса Застав, с наименьшей вероятностью Прокола. Прокола тем более здесь, в непосредственной близости от Семнадцатой Заставы не ожидалось, у них за место на этой Заставе шли вечные подковерные игры. Здесь дослуживали свой век ветераны, в этой благословенной Двуречной Долине, сплошь заросшей диким титом, а как всем известно, его симма переносили с трудом. Фермеры все поля им обсаживали, иногда после Вторжения находили полностью разрушенные хутора, но никогда не было среди них тех, что огораживались зарослями тита.
Ветер усилился и очистил всю тропинку под лагерем, а на сам пригорок пепел и не попал, и все запахи ветер унес с собой вниз, в Долину. Оттого и повеселели все скопом, слова про Водоворот расслышали только Валлитор и Его Высочество, а остальным показалось, что это был обычный Прокол симма. И только Валлитор понял, что не Огнем Его Высочества уничтожены враги, Огонь пожирал застывших и превратившихся в статуи симма, ободранных от мяса почти до скелетов, то есть он шел вдогонку Голосу, но так и следовало поступать, уничтожать до пепла вторженцев.
Голоса он не слышал, как и не слышал никто другой, на кого его не направляли, а только видел следы его воздействия, и это было... красиво. Да, жутко, но и невероятно красиво, все эти переливы радуги, от густо-фиолетового до ярко-пламенного, что отделялись от пигалицы волнами. Первая волна фиолетового цвета, темнеющего до черноты в центре, мгновенно заморозила формирующиеся Проколы. Валлитор насчитал их больше десятка, острие их клина приходилось как раз напротив лиррайки и Его Высочества. Волна промчалась так быстро, что если бы он моргнул, то вряд ли ее заметил, так скоротечна оказалась она. Следующая волна, густо-синяя в центре и светлеющая по краям, и мчавшаяся быстрее первой, остановила в мгновение ока все движение внутри застывших овалов Проколов, ярко-зеленая ударила следом и разрушила кожу и мышцы практически голых краснокожих вторженцев. Тут уже начал Отражать Огнем вторжение Его Высочество, поэтому смесь желтой, оранжевой и малиновой волн потерялась на фоне клубящихся Огненных шаров. Как догадался Валлитор, Его Высочество в азарте Отражения не понял, что видел, потому что он орал про проклятых воздушников, и ядовито интересовался, отчего Шухрисса Потопом не шарахнула. Пигалица окинула подошедшего вплотную к ним Валлитора нечитаемым взглядом своих ярко-зеленых глаз, опять повернула голову скупым движением к Его Высочеству и в перерыве между воплями тихо сказала что-то, на что дроу поперхнулся и замер с открытым ртом. Потом резко развернулся и пошагал к встречающим его приветственным кличем клевретам и картинно свалился на полдороге вверх по склону. Слишком грациозно он упал, чтобы это походило на настоящий обморок, сообразил все-таки, что "подкачка" от пигалицы сильна, и он, мягко говоря, не прав в оценке ее силы, да и потому, что вообще-то полагалась падать в изнеможении после Отражения. Что именно сказала пигалица Его Высочеству, Валлитор, несмотря на превосходный слух, не расслышал, не иначе звенело еще в ушах от воплей царственного дроу, что-то про водников вроде.
Действительно, Вихрь бывал и синим и голубым. Но он никогда не был фиолетовым и зеленым, как и Потоп, и, значит, Валлитор был прав, это было проявление боевой части Голоса или Радужного меча-призмы. О Голосе и его гранях рассказывал ему и парочке других новобранцев на первом году службы на Заставе командир их квада, старый Моргом. Голосом владели всякие душеведы, его целительской частью, что он испытал в свое время на себе, и некоторые из великих правителей прошлого, если Моргом не врал про то, что есть и чарующая грань у такого Дара. И вроде бы зависело от владевшего этим Даром, какую именно грань развивать. Значит, пигалица выбрала боевую грань, ну и ну, ей бы больше, при своей-то внешности и неприглядности, Очарование тренировать. И устыдился этих мыслей, Очарованием вряд ли бы Водоворот закрылся так наглухо. Валлитор никаким Даром не обладал до такой степени, чтобы пройти отбор в Клежже колдунов, но в его семье была особенность, они все видели. Не Видели, иначе бы он стал Предвидцем, как его приятель, что и прокладывал Валлитору кроки с наименее вероятным Проколом, если приходилось идти в сопровождение к студиозусам-аристо, а просто имели хорошие глаза. Да и уши тоже. Оттого и шли в вояки, плюсом к их живучести и мощной регенерации эти чувства пригождались, и все мужчины в их семье служили.
Крохотная заминка, с которой Фригг подал ему последнюю карту, не ускользнула от Валлитора, но он спешил и не расспросил, что именно смутило Предвидца, и сейчас знал, что надерет тому зад. Мог бы и тормознуть, если знал, что среди пятикурсников будет Его Высочество, безопасность которого важнее возможного опоздания к порталу Клежже.
Лиррайка тоже ушла, к своему крохотному возку, но вместо того, чтобы плашмя там упасть на сено и вырубиться, принялась сооружать из заплечной сумки, такой же неказистой, как и вся ее одежда, новое походное ведро, ужин готовили для всех, но только пигалица таскала воду и дрова. Старое ведро зеленая волна Голоса разодрала на мелкие кусочки, и восстановлению они не поддались, Валлитор видел, как пигалица покрутила в руках парочку из них.
Их повар, здоровяк Кроул по прозвищу "Юрол", все пытался пигалице сунуть кусок послаще, но та, наносив воды и дров, уходила к себе, задергивала сшитые из войлока перед, боковины и крышу на возке и до окончания ужина не высовывалась, читая и выписывая что-то в гримуар. Она редко задергивала полог у заднего бортика, отчего Валлитор и видел ее склонившуюся голову то над книгой, то над гримуаром. Пигалица сооружала светильник походя, небрежно щелкнув ногтем по подобранной веточке, перед тем как задернуть войлочные стенки, и эта небрежность еще раз заставила Валлитора взглянуть по-новому на самую мелкую в группе сплошь рослых и красивых парней и девиц, ее сокурсников. Те тоже умели светильники сооружать, но сосредоточенно сопели над каждым. А эта пигалица, в сером простом полевом костюме, состоящем из свободной, из плотной ткани, куртки и таких же штанов, заправленных в сапожки со шнуровкой до середины голени, почти такие же носили стражники, а не из шикарных декольтированных туник, обтягивающих ляжки кюлотов и туфелек с пряжками и украшенных бриллиантами, как у герцогинь, даже не смотрела, куда тыкала палец. К тому же она никогда не потела в жару и не промокала под дождем, значит полевой костюм был с климат-контролем.
Стоил точно такой же, Валлитор приценялся несколько раз и разочарованно отходил от комплекта во время Ярмарок, намного дороже шелковых одеяниях дроу. Только наверняка она сама приспособила климат-контроль к самосшитому костюму, Валлитор имел острый глаз и находил отличия от костюмов пошива фэль. Однажды, когда Валлитор вот в такой же душный и жаркий вечер обходил привальный лагерь, он поймал себя на том, что старается у задника возка пигалицы задерживаться, от него веяло ароматами трав и явственной прохладой, и так было всегда, когда жарко. А в дождливые хмурые дни от возка несло уютным теплом и аромат трав усиливался, значит, как бытовичка пигалица весьма умела. Остальные же студиозусы, особенно дроу, жаловались на жару или холод, но никто из них не пытался улучшить свои возки. Бытовые климатические амулеты в походах не полагались, портал перемещения на практику отбирал все, кроме накопителей и камней движения. В самые проливные дожди пигалица шла к возкам сокурсников и навешивала над лагерем дополнительный полог из воздуха, чему больше всего радовались стражники, а дроу предпочитали не замечать, что вода с неба огибает купол над ними.
Возки сооружались из подручного материала по прибытии в точку начала практики, использовались для груза и ночевок в них, студиозусам полагалось двигаться пешим порядком, а обоз сам катился позади нестройных рядов практикантов и замыкающей тройки стражников. Стражники всегда шли охотно тройками в начале и по бокам группы практикантов, и быть последними никто не хотел, чтобы не глотать пыль от идущих впереди, но Валлитор любимчиков не имел, и последними все по очереди ходили. И он сам в том числе, и намного чаще остальных в этом сопровождении, к нему стали добровольно присоединяться Кроул и вожатый "нюхача", чему остальные в отряде радовались. Вожатый оттого, что его "нюхач" теперь предпочитал нарезать круги вокруг мерно и в одиночку шагающей в последнем ряду студиозусов пигалицы, чем-то она здоровенного волкособа привлекала, Валлитор часто его и под возком пигалицы заставал на ночных привалах.
Поздними вечерами, когда восемнадцать студиозусов и двенадцать стражников уже заканчивали трапезу и расползались или спать или в караул, лиррайка шла помогать мыть посуду, и ужинала остатками. А иногда и не ужинала, если не успевал Кроул заныкать для нее кусок вареного корня тита. И утром повторялось тоже самое, но Валлитор ни разу не увидел на ее лице раздражения или злости, пигалица с отсутствующим видом намывала котел из-под каши и молчала. Она молчала всегда, лишь раз до этого вечера удалось Валлитору услышать ее тихий голос, когда она Кроулу объясняла, как накладывать на ночь сваренную ею мазь.
Вот тогда он и расслышал ее акцент, у них несколько раз обозники из Приноргийской Лиррайи останавливались, лиррайцы единственные рисковали торговать с юрол, почти такими же дикарями, как и они. В последнюю десятицу службы, Валлитор уже получил приказ на увольнение и собирал пожитки, Прокол произошел прямо у стен Заставы. Отдыхавшие у них лиррайцы и двое их сопровождавших юрол дрались до прихода колдунов плечом к плечу с заставниками, своими топорами владели ювелирно и положили каждый не по десятку ли симма. Но те лиррайцы молчунами не были, они были забияками и задирами, и акцент пигалицы Валлитора поразил. Ну никак дикарка не могла быть такой равнодушной к вечным подколкам восемнадцати своих сокурсников, лиррайка бы полезла в драку непременно. Валлитор с одной из них провел наиприятнейшую ночь после победы в том побоище, лиррайки не уступали своим мужчинам ни в чем. И в свободе нравов в том числе.
На следующее утро, после того как прибывший глубокой ночью мейстер Ки-Гренцер подтвердил, что они схлопнули Водоворот, так назывались три и более рядом формирующихся Прокола, Его Высочество что-то доказывал трущей на терке вареные корни тита пигалице. Он все больше горячился на ее равнодушное молчание и отрицательные повороты головы, и под конец схватил за руку, и прямо так, в переднике Кроула, что лиррайка обернула дважды вокруг себя, поволок к шатру мейстера.
Валлитор пошел следом, ему дозволялось присутствие на всех беседах, но не в этот раз, перед ним просто задернули полог. Шатры мейстеров обладали свойством заглушать звуки изнутри и снаружи и Валлитор не услышал, о чем там разговаривают. Через час объявили, что все покидают Южное Плато через портал Клежже, шатер мейстера снова превратился в четырехотсечную стандартную кабинку, и Валлитор увидел, как лиррайка споро разбирает свой возок и вытаскивает камни движения из колес.
Войлок уже превратился в травяную циновку, доски возка - в поленья, колеса - в ивовые прутья, сенный матрас - в простой стожок, а пигалица из походного ведра опять сделала сумку и уложила туда книгу, кипу исписанных сшитых листов и камни, потом присела, скатала циновку в тонкий рулончик и тоже сунула в сумку. Остальные же студиозусы побросали свои возки неразобранными, забрав лишь камни, и уже начали покидать место последней стоянки. Так делать не рекомендовалось, следовало превращать обратно возки в исходный материал, и Валлитор хотел уж сам их разбирать. Это собранный возок будет долго так стоять, а по отдельности его составляющие сами довольно быстро превращались в исходники. Исходники будут использовать следующие практиканты, и их следовало аккуратно сложить в поленницу и общий стог сена. Но тут пигалица просто махнула кистью и все возки рассыпались. В следующий миг кучки рассортировались сами на дрова и сено, и Валлитор понял, почему пигалица осталась последней. Она не только кормит и лечит сокурсников, но и прибирает за всеми, и все молча, без малейшего напряга или неудовольствия. Она напомнила Валлитору самого старого из виденных им колдунов, големодела силищи необыкновенной, тот тоже мановением пальца делал все, но ей же всего лет двадцать. Или может права Марта, которая свою соседку, щупленькую по сравнению с ней хитроглазку Шайн, обзывала маленькой собачкой, что до старости щенок.
Пигалица стояла в стороне и глазела на Долину, вцепившись в ремень сумки, и не видела, как ее задумчиво разглядывает капт отряда стражников. Тут прозвучал сигнал портала, и она прошла в дверь перед Валлитором. Они оставались последними, портал вмещал в отсек по десять человек за один раз, отсекался и пропадал из виду, и открывалась следующая дверь.
В первой десятке ушли Его Высочество, мейстер Ки-Гренцер и восемь герцогов. Вторыми в портал вошли десять стражников, третьими - еще один стражник, вожатый "нюхача", собака за единицу не считалась, и девять студиозусов. Так что обычной тесноты в последнем отсеке не бывало, старались, чтобы общее количество пользующихся порталами не превышало тридцати единиц, четвертая кабинка была запасной, и пигалица вообще одна прибыла в начале практики. Весь час пути по Серой Грани пигалица просидела на полу лицом к стене, скрестив ноги, из них двоих только она могла держать нить управления, и Валлитор тоже сел. Обычно приходилось стоять этот час, даже ноги затекали от невозможности пошевелиться, но сегодня Валлитор впервые ощутил прелесть перемещения. Так мягко никогда еще не перемещался он Порталом Серой Грани, кабинка плавно покачивалась и он даже задремал, устав пялиться на трогательную косточку позвонка над воротником куртки пигалицы и выбившиеся завитки волос из низкого пучка на затылке. Волосы хотелось потрогать, чтобы удостовериться в мягкости, ни у кого еще Валлитор не встречал такого яркого рыжего цвета и такой пушистости. Все предпочитали перекрашивать рыжину в более темные цвета, императорские, так сказать, никто не хотел носить цвет волос Проклятого Предателя.
В присутствии пигалицы на него находила уверенность, так в полудреме озарило Валлитора, что все хорошо. Этого чувства он не испытывал уже давно, с раннего детства, когда была жива вся его семья. Тогда бабушка пекла сдобные булочки, мама варила джем из ягод тита, отец, дедушка и старшие братья работали в мастерской у дома в свои отпуска или выходные, и оттуда доносился их веселый смех. Потом стало плохо, началась Вторая Война с симма. Их проклятый королишка, Ранд Восьмой Великолепный, изменил всему их миру, заключив союз с демонами. Разумеется, его они обманули и если бы не дроу, сейчас и Валлитора не было бы. До этого последнего сопровождения Валлитор предпочитал не обращать внимания на высокомерие и злость дроу, спасители все-таки, но за две десятицы похода к нему пришло окончательное понимание, что слишком они высокомерны и слишком злы.
Семья Валлитора была "выпита" у него на глазах. Отец, калека с одной левой рукой, лишь сумел мечом смахнуть голову одному из симма, Вентр, старший из трех братьев, отрубил двум симма головы, Ивар, средний - тоже двоих укоротил. Бабушка и мама своими ножами на кухне, где они находились в момент нападения, вряд ли смогли нанести серьезный урон, но рев раненых симма девятилетний Валлитор и оттуда слышал отчетливо. Когда начался этот скоротечный бой, отец набросил на него серебристую сеть, что окутала мальчика по рукам и ногам, залепила рот и попыталась отправить в сон. Сонное оцепенение от ловчей сети Ивар научил сбрасывать тайком от отца буквально накануне, и пока отец пинком под зад не отправил его под стол, Валлитор уже начал сопротивляться. Амулет обездвиживал на сутки, и все сутки Валлитор смотрел в мертвые глаза отца, так он упал, лицом к комнате. По лицу отца утром, весь день и вечер ползали морхиты и морхи, а на улице уже установилась тишина, прерываемая боевым кличем дроу, нашедших очередных попрятавшихся вторженцев. Дедушку Валлитор нашел на втором этаже, у его ног валялись двое безголовых симма, и Валлитор подсчитал, сколько точно убили его сородичи, застигнутые врасплох под утро сонными и разбуженными лаем своих охранников. Мама и бабушка не смогли никого убить, по крайней мере на кухне лежали только они, хотя лужи синей крови были повсюду, вперемешку с заводимым тестом, как всегда, ранним утром выходного дня мама и бабушка ставили опару. У симма кровь синела на воздухе молниеносно, чем пользовались при проверках на Заставах, укол малюсенькой иголкой в палец и выдавливание капли крови позволяли избегать многих трагедий. Душеведы в приюте и особенно перед приемом Валлитора на императорскую заставную службу много с ним работали, жуткие кошмары прекратились, да и сами воспоминания заметно поблекли. Но в свой дом, что стоял пустым в предместье столицы у центральных ворот Лиддиса, он возвращался лишь с конорами службы учета населения раз в три года. Слишком яркими там становились заглушенные мозгоправами воспоминания, вот и предпочитал Валлитор снимать крошечную квартирку в пяти минутах от Казармата, чем жить в большом двухэтажном доме, выстроенном еще его прадедом из камня.
Дрема незаметно перешла в настоящий сон, снились бабушкины ватрушки и Валлитор мечтательно улыбался, чего не бывало с ним ни в приюте, ни на Заставах, ни в Казармате. Там он ржал вместе со всеми над незамысловатыми шутками, и сам был не прочь подшутить, но не мечтать, ни в коем случае. Приют был военизированным, да и дальнейшая жизнь тоже, и некогда было предаваться мечтам, нужно было учиться драться и набираться сил, в чем Валлитор вполне преуспел. Да так, что его по окончании обязательной службы в Поясе Застав пригласили каптом восьмого отряда сопровождения, невзирая на молодость.
Когда Валлитор открыл глаза, он уже находился на площади у здания Клежже и один в кабинке, пигалица и не подумала попрощаться. Валлитор ощутил некую даже досаду, уж он-то никогда над нею не подшучивал, правда и своим стражникам не запрещал, но это не повод вот так уходить. Стражников окорачивал Кроул, и к концу похода солдатские шутки в сторону пигалицы уже не неслись, она не только Кроулу застарелые болячки сумела исцелить. И шутки Его Высочества уже поприелись, вот и стали потихоньку стражники подходить к лагерю только после басовитого призыва Кроула на ужин, охотно тренируясь перед ним вместе с Валлитором на глефах. Валлитор с самого начала службы в сопроводительных отрядах оттачивал при каждом удобном случае свои навыки, и час от начала привала до ужина предпочитал рисовать вензели кончиками глефы в вечернем воздухе, чем сидеть без дела у костра посреди лагеря. Топором или мечом махал уже по утрам, вставая раньше всех. Раньше всех ранее, до этого сопровождения, теперь он видел пигалицу на пробежке по утрам в этом походе, кроме нее никто из студиозусов не бегал, все дрыхли до самого начала завтрака, перебрав накануне вина фэль. Очень дорогого вина, следует отметить, Валлитору доводилось его пить только в лесах фэль, а в Лиддисе его не укупишь.
Одежда для бега у пигалицы была интересной, туника с коротким, выше локтя, рукавом, длиной до середины бедра и воротником под горло, свободного кроя, как и вся ее одежда, и такого же серого цвета. На ногах серые широкие штаны чуть ниже коленей с тремя лампасами-вставками белого цвета, и ботинки на плоской подошве, неожиданно полностью белые и напоминающие туфли отсутствием высоких берцев. Икры у пигалицы оказались не тощими, а такими же, как у всех лирраек, и Валлитор понял, что она давно бегает. Да и руки были тоже с еле заметным рельефом мышц, и он не сомневался, что все остальное тело тоже. Та его нечаянная любовница на Заставе, лиррайка, как же ее звали, наморщил лоб Валлитор, была вся такая, не перекаченная, а такая... такая складненькая, наконец нашел он нужное слово.
Потом он мылся в чистой воде запруды, а привалы у полигонов всегда были у ручьев, и встречал там пигалицу в полевой форме, которая скрывала ее полностью и снова создавала впечатление худобы. От нее несло свежестью и мокрыми волосами, но уже забранными в привычный пучок, а не в хвостик на макушке, как при пробежке. Пигалица набирала воду чуть выше по течению, она ему кивала, не отрывая взгляда от натекающей медленно воды из ручья в кожаное складное ведро, он ей тоже, и расходились по своим делам. Пигалица помогать Кроулу с завтраком, а он строить отряд и говорить обязательные слова о необходимости соблюдать Устав и повышать бдительность.
У Валлитора начинался десятидневный отпуск завтра, отчет он уже написал и сдал, попрощался с отрядом и пошел в гражданской одежде домой из Казармата вечером, так тоже можно было в мирное время. Он шел по улице, глазел на красоток и настроение постепенно поднималось. Марта, его квартирная хозяйка и развеселая вдова, наверняка выставит свежий эль, потом подпустит под бочок, такой весьма ощутимый бочок, не то что кости у этой пигалицы. Сегодня на пробежке она была вместо серой туники в черной, с тонкими лямками, ключицы были видны отчетливо, наверняка надела эту тунику из-за духоты, в конце второго летнего месяца даже ранним утром было уже жарко, из-за близости к югу. Хотя туника тоже была свободной, но она была по пояс и тонюсенькую талию между нею и поясом беговых штанов он мельком увидел. Понятно теперь, почему она так мало ест, в таком плоском животе места для желудка не было. Вместо косточки позвонка у Марты был валик, и ключиц он никогда у нее не видел, тоже мясом заросли, и талия такая, ухватистая, тоже с валиками.
Вот зачем он вспомнил ее, пигалицу, ни одного слова не сказавшую ему лично, только несколько раз и взглянувшую своими зелеными глазами. Вроде бы ушла из мыслей, и на тебе, опять настроение неудержимо поползло вниз. Валлитор снова попробовал представить себе пышную грудь Марты, но не преуспел, потому что ему навстречу попался Кроул, тоже получивший отпуск. Совместная выпивка, о которой они сговорились на завтра, началась сегодня спонтанно, как и всегда.
В таверне Юрка, полной вояк, потому казалось, что Казармат Валлитор не покидал, им нашлось местечко у самой кухни, из двери которой доносились умопомрачительные запахи жарящегося мяса, расторопная подавальщица принесла по торинту эля, холодного, сладкого, и снова жизнь заиграла красками и серая хмарь в глубине души закрылась до следующего раза. Валлитор расслабился, заказал перченые колбаски, Кроул тоже и они выпили по второму торинту. Потом по третьему, четвертому и домой Валлитор пришел на подгибающихся ногах заполночь, Марта злилась и не открыла двери. Валлитору внезапно захотелось спать, поэтому он пару раз постучал в дверь квартирной хозяйки, для проформы, так сказать, да и побрел к себе на второй этаж. Утром во рту гадко помочились шухрисы вместе с бастами, Марта, сидевшая на нижней кухне для жильцов, демонстративно отвернулась и кимрит не сварила, и Валлитор опять пошел в таверну. Там получил свежайший кимрит, бодрящий, крепкий, так варил только Кроул, да и то, научился лишь в последнем сопровождении.
Валлитор захотел раздобыть рецепт и прошел на кухню. Хозяин таверны, Юрк, и он же главный повар, дружил еще с его отцом, и может откроет секрет, как получать такой вкус. Кроул в походе только улыбался и пожимал плечами, варит он как обычно, ничего нового не добавляет и Валлитор однажды проверил это. Да, все было как обычно, зерна пережаривались, мололись и засыпались пигалицей по утрам в керамическую хранилку, Кроул кипятил засыпанный молотый кимрит по мере надобности в пузатом кимчайнике, но первый же глоток показывал, что он пьет напиток господ. Наверняка дело в сорте зерен. В походе кимритом обеспечивали дроу, а стражниковский пайковой обычно полностью возвращался на их склад. И если в таверне сейчас тоже используют дорогие зерна с Островов Дану, и получают божественный вкус напитка от этого, то он перепробует все островные сорта. Иногда вкус кимрита у Юрка бывал и так себе, так что шел Валлитор лишь за названием сегодняшнего сорта, да уперся внезапно взглядом в пигалицу, одетую в платье серого цвета, и сосредоточенно пялившуюся на три кимчайника сразу.
Анна Ешке, студиозус-универсал шестого курса Клежже.
Анна насыпала по распоряжению Юрка молотого кимрита Валлитору в пакет, вручила этому спокойному капту, ни разу не намекнувшему на ее рост и вес за время всей практики злой насмешкой, и отвернулась опять сварить напиток, сегодня начинается Ярмарка и народу будет много. Юрк ее нанимал на все три десятицы Летней Ярмарки и на две Зимней именно для варки кимрита, платил исправно и она ему по мелочи кое-что делала еще, то хранилку новую преподнесет бесплатно, то вечный светильник соорудит. Из-за непереносимости запахов жарящегося мяса Анна работала в отдельном углу кухни, занавешивая его "полотном" из воздуха, всяко лучше поддерживать воздушный полог, чем закапывать в нос отсекатель запахов. Отсекатель Анна варила раз в десятицу по большому котлу в аптеке госпиталя Ветеранов, в гильдии целителей он ценился у криминекров, вскрывающих трупы. Но после его применения сухость в носу не проходила почти сутки, и приходилось капать каждый час масло из коры тита. А вот его раздобыть было трудно, тит никак не масличная культура. Тот, что рос в Лиддисе, по крайней мере, это у данаанов и туатов тит был побогаче на эфиры и масла, может еще поэтому так редки были Проколы симма к ним, южанам, на острова. На этой практике повезло, тит, что рос вокруг последнего привального лагеря, и был довольно маслянистым. Так что его коры надрала Анна на пробежках много, и уже отдала в аптеку госпиталя. У них было принято из отпусков привозить редкие травки или минералы, и она свои практики считала отпусками, было так хорошо шагать и шагать и обдумывать свои изыскания, и вечерами их записывать. Отработки стихий были редкими, и она обычно под пологом отрабатывала три хорошо получавшихся и неподдающуюся землю, на что тратила последний, третий час, или круг, как такой же временной промежуток назывался и в Ридде и в Лиддисе. Глина вроде бы начала слушаться, но рассыпалась, и что она не так делает, пока неясно.
Анна обновила стазис на полке для горячих блюд, как делала уже пятое лето подряд, работая в каникулы на кухне "Старого Юрка", и сливала кимрит в глиняные горшочки, если прибудут лиррайцы или гранцы, то они попросят именно в горшках. То, что капт Валлитор принял ее за лиррайку, Анна и не подозревала, ее риддовский акцент многие воспринимали скорее как мягкий пришептывающий норгийский, как и то, что ее линзы примет за настоящий цвет глаз, так что остолбенения капта отряда сопровождения не заметила. Линзы приходилось носить почти постоянно, здесь к рыжеволосым и синеглазым относились с подозрением. И Анна периодически задумывалась как о схожести имени Проклятого Предателя и фамилии прадедушки, так и о предубеждении к цвету волос и глаз. Она все время собиралась почитать историю Лиддиса, не учебники, а в архивах, наконец ей пошел навстречу Старший Хранитель, но время, время утекало поразительно быстро, а по верхушкам историю не изучишь. Нет, в общих чертах она ее знала из учебников, но нигде не встречала ни портретов Предателя рода человеческого, ни его описания. На статуе, врытой по пояс посреди площади Спасения, и в которую плевали все мимо проходящие, волосы почти полностью были под треуголкой, а вместо глаз были вставлены угольки от сожженого разъяренной толпой королевского Дворца, к тому же гранит не передавал даже цвет кожи, не говоря уж о цвете волос. Да и некогда предаваться историческим изысканиям, ей бы овладеть последней стихией за этот год, благо удалось поддеку факультета стихии Земли помочь зимой. Она проверила его слюну на совпадение с контрольными образцами всех рас, что встречались в Ридде и Лиддисе, и нашла, что он потомок фэль, и потому простые лекарства не годились. И сварила отвары по рецептуре именно для фэль. Поддек "земляшек" сначала недоверчиво крутил головой, но за нее поручился главный целитель госпиталя Ветеранов, знаменитый Грог. Анна все пять лет работала два раза в десятицу ночами там бесплатно, она прошла с блеском экзамен на Остеотис еще перед поступлением в Клежже, и выдала медальон целительской школы костоправов Ридда за Норгийский, хорошо, что рисунок неожиданно совпал. Лиддис и Норгия давно держали вооруженный нейтралитет, но никто после ее проверки запросы в Норгию посылать не стал, ей добавили к скрещенным большеберцовым костям череп, обвитый змеей, символ Лиддийских Остеотис. Оттого Анна каждый раз при взгляде на медальон пела "Пятнадцать человек на сундук мертвеца" по-русски, а Грогу сказала, что это народная норгийская песня на одном из диалектов. Грог наморщил лоб от попыток что-то вспомнить, и заявил, что язык похож на вентрит. Иногда, когда дел было мало в госпитале, они на пару варили очередную экспериментальную микстуру и Гроговский вопль "Йо-хо-хо и бутылка рому!" пугал помощника аптекаря, воплем Грог завершал переливание микстуры из котла в бутылки, Анна все-таки ему перевела припев. Поддека "земляшек", своего троюродного брата, Грог и убедил принял первую порцию, сказав, что лично принимал непосредственное участие в приготовлении лекарства. Теперь поддек твердо ей пообещал, что поможет в работе с глиной, есть там нюансы, ну а к камням сама потом перейдет.
Анна после этой практики уже знала, что там ни фига не нюансы, а просто вообще не ясно, с какой стороны к големоделанию приступать, и была рада, что поладила с поддеком, по слухам, мастером своего дела. Архивы тоже важны, возможно в них найдется или опровергнется настоящая роль Проклятого Короля в Программе Фергельга дроу, проводимой и на Ридде тоже, но не сегодня она будет этим заниматься. Сегодня она доварит кимрит и может быть свободна, Юрк выдал премию за зимние каникулы и аванс за эти, так что Анна собиралась пройтись по Ярмарке и прикупить шелк и кружева, на Летних Ярмарках и выбор больше, и цены ниже. Сам же наряд она пошьет в Ридде, "Чайка" работает по пять часов кряду, а она руку набила давно. Анна и не помнила, когда последний раз носила покупные вещи, кроме обуви, конечно же, она обшивает себя еще со времен далекого земного интерната. Только спортивную одежду покупала на Земле, ее ткань впитывала пот хорошо, а она себя при ежедневной пробежке не жалела. Жаль, что последняя футболка окончательно при последнем очищении порвалась, а починить ее сможет только в Ридде, положив на пару месяцев в восстановительный сундучок. Здесь сундучок сбоил, как и большинство Риддовских магических приспособ, и земных механизмов тоже, несмотря на необыкновенную схожесть Земли и Лиддиса. Звезды на небе, течение времени, смена времен года, сама длительность суток, месяцев и года совпадали настолько, что Анна притащила астрономический атлас и по нему вычислила, что Лиддис расположен примерно на широте и долготе Швейцарии. Здесь созвездия, изображенные в атласе, совпадали до последней звезды, Анна и телескоп купила специально, и яркость звезд сопоставляла и расстояния между ними. От Ридда скорость времени отличалась ровно так же, как у Ридда с Землей, и она бы поверила, что Лиддис полная копия Земли, если бы не разница в картах. Вот тут совпадали у Лиддиса два континента с Риддом практически один в один, и Анна думала, что не время, а местность имеет значение для создания переходов. Потому что напрямик, если такое применимо к Граням и Проколам, из Лиддиса на Землю не смогла она пробить туннель, и ходила в Город своей юности через Риддовскую библиотеку. И из Ридда не получалось на Землю попадать, кроме как через коридор, Анна в разных местностях пробовала, и из Измании тоже. Надо специально этим заниматься, поиском прорех во Взгляде, но времени никогда на это не было. Потому что можно было легко пропустить прореху, она две так нечаянно обнаружила в Лиддисе, хотя уже неоднократно обследовала местность, где ткань мироздания как бы разжижалась во Взгляде.
В Ридд из Лиддиса она "протропила" несколько Граней и обратно тоже из нескольких мест могла перемещаться, голова порой шла кругом от попыток вычисления следующей тропинки. Но Анна по-прежнему любила играть сама с собой в Северо-Западный проход, и находила очередную общую точку или точку совмещения, как следовало такое свойство разных миров называть по ее же собственной терминологии. Наверняка есть еще миры, совмещенные или с Землей, или с Риддом, или с Лиддисом, и риттеры пришли из своего Благословенного края, или Центра, по-разному в их архивах называлась прародина.
Но пока нет ни времени, ни желания искать хотя бы тот мир, с птеродактилями и с высокой башней. Она этот лес показала Лукасу, и птеродактиля тоже, вот его проняло, как не пронимало при проходе на Землю. Она смогла его с собой провести, вернее, провезти, потому что в библиотеку он прошел легко, но тайного прохода за левым стеллажом не увидел, и вместо коридора упорно смотрел на стену. Она его усыпила, прямо на тележке вывезла в коридор, и все получилось. В трезвом уме и ясной памяти рука Лукаса вырывалась из руки Анны, недостаточно просто увидеть, как она растворяется прямо в стене, и он поверил, что там проход и вроде даже что-то краем глаза заметил, но все исчезало, стоило оторвать ему этот косой взгляд и посмотреть прямо.
Прокол счел бессознательное тело Лукаса вещью, о чем Анна подозревала давно. Анна была любопытной и кошку для пробы с Земли попыталась пронести в Ридд еще в первый месяц знакомства с иным миром, кошка в люк не попала, изодрала все руки и Анна ее усыпила. Наверняка потомки этой кошки, или как зовут их в Ридде и Лиддисе, баст, расплодились, она видела дворовую Муську и беременной и в окружении котяток у задней двери дома с библиотекой. Кошек в Ридде всегда держали во дворах, и Муське Анна купила кошачий домик и миски для еды. Когда котята подросли, их разобрали по дворам Ридда, а Муську Анна вернула тем же способом еще через месяц после этого в Городской двор. И там она тоже вскоре окотилась, значит Анна ее беременной забрала из Ридда. Лукасу Земля не понравилась, только архитектура Города заинтересовала и Эрмитаж, да у них и времени не было на прогулки по родному миру Анны. Вот что значит вырасти в магическом мире, даже не имея Силы, вернее, имея ее зачатки, все-таки хоть и краем глаза, но Лукас видел Прокол, ничему особо не удивляешься, магия же.
В башне он смотрел на два солнца, идущие друг за другом по голубому небу, тер глаза и не узнавал деревьев, и птеродактили, а их на этот раз к башне помчалось двое, испугали его, как в свое время испугалась Анна, тогда еще называющая себя Ешка. Они убежали из круглой комнатки, посмотрели друг на друга и засмеялись, вместе им всегда было весело, особенно после пережитого страха. Так что Анна знала, что другие миры есть, но пока не выучит нужное для себя, никаких экспедиций никуда даже пытаться совершать не будет.
Через месяц наступает последний год учебы и о выпускном бальном платье нужно позаботиться заранее, если не хочет опозориться навечно в Императорском дворце. У нее вообще одежды мало, кроме трех шерстяных зимних серых платьев, теплого серого плаща, трех льняных серых же летних, парочки спортивных бриджей и футболок, двух черных пижамок с шортиками, тут Анна отошла от привычки к серому охотничьему цвету, и двух полевых костюмов, опять-таки серых, и нет больше ничего. В Лиддисе нет, Анна предпочитала быть налегке и вещами не обрастать, и тратить деньги за поделки и работу в таверне на книги и писчие принадлежности, ну и иногда покупать шоколад. Здешний шоколад земному давал мощной форы, поэтому Анна его ела два раза в десятицу после госпитальных выматывающих дежурств, и не жалела на это денег, силы восстанавливались очень быстро от туатовского шоколада. Ее сумка была с таким запасом еды под стазисом, что если бы она выложила все из нее, то могла прокормить десятиц пять весь отряд стражников и их группу, вместе взятые.
Бедняга Кроул, что маялся от последствий ранения в правую ногу, не верил, что она не голодает и все пытался ее подкормить. Иногда Анна брала все же тит, чтобы не обижать здоровяка, тот от радости, что исчезла грызущая боль в костях, поливал тит настоящим мясным соусом, а его Анна на дух не переносила, как и любое мясо, но приходилось делать вид, что с аппетитом ест. Едва Кроул отворачивался, Анна помещала тит в подладонную складку-карман, что открывалась нажатием на символ Инь-Ян, вернее, она активатор привязала к татушке. Анна благодарила повара и тот радостно скалился в ответ всеми сорока зубами. По дороге Анна неприметно скармливала тит, пропитанный мясным соусом, штатному "нюхачу" отряда сопровождения, смеску волка и собаки, и тот на привалах стал спать под ее возком, а его вожатый ревновать к ней и наступать на пятки на дневных переходах. Конечно, ни разу не наступил, на ботинках, купленных в Военторге в Городе, и полевых костюмах, сшитых самой, у Анны чего только начаровано не было. От непромокаемости и климат-контроля до невозможности механических повреждений и отталкивающего не только грязь статического поля. Да, в насквозь магическом Лиддисе, как и в Ридде, использовали вполне технические термины, что ее неоднократно поражало. Они, эти термины, встречались и в старинных книгах, которые описывали металлических летающих птиц и самобеглые повозки, и не на магической силе двигающихся, а на какой-то горючей жидкости. Анна подозревала бензин и уход цивилизаций Ридда и Лиддиса от технического развития, но люди есть люди, и в своем стремлении к лени магию переделали в удобный для себя инструмент. Анна была согласна с теорией, что любой прогресс двигают именно лентяи.
Прозвище "Юрол" попало в точку, Кроул был действительно потомком горных гигантов, и некоторые черты в нем не просто намекали, а орали во весь голос. Анна уже провела вчера генетический анализ на "Никаноре" Кроуловской слюны и обнаружила, что половина аллелей совпала с образцом юрол, но как ему сказать об этом, еще не придумала. А знать ему необходимо, год-другой и она сможет найти Путь, ее основная миссия начнется, и она покинет Лиддис навсегда. Кроул может умереть от неправильного лечения, обычные лекарства ему не подходят, необходимы специальные добавки, нивелирующие вред и стабилизирующие лекарства для людей, и превращающие их в нужные. Значит, она была права, когда варила ему мазь с учетом генетики юрол, обосновываясь лишь на внешних признаках, и в гримуар по целительству так и записала, что фенотип юрол наиболее устойчив именно в строении костей. А вот с Валлитором было все непросто, несколько аллелей прямо говорили о его родстве с варгесси, но капт был спокойным и наглым, перед Его Высочеством делал вид лихой и придурковатый, а варгесси тоже изрядной наглостью отличались, но при этом были еще импульсивнее лиррайцев. Может те его локусы, что совпадали с вентровским образцом, так сумели подавить вспыльчивость, присущую оборотням, что Валлитор, по большей части все-таки варгесси, так спокоен всегда и уравновешен. И не спросить прямо, проходил ли он оборот, и что вообще о варгесси думает. Его способ входить в боевой транс был варгесским, основываясь на выбросе адреналина, но выходил из транса сам, а варгесси, пока не сожгут весь адреналин, на такое не все способны.
Схожесть вентрита с русским и прочими славянскими языками была странной, генотип был абсолютно несхож с ее. Он был похож на генотип фэль, хотя встречавшиеся ей вентры были русоволосыми и не такими высокими, как фэль, да и центр тяжести располагался заметно ниже. Себя Анна считала русской до седьмого колена, только ее фамилия Белова, а так всегда почему-то ее предки имели разные немецкие. У них были Ранды, Гренцы, Кауфманы и Шнайдер мама была до замужества, но все предки вроде бы жили только в России. Да, жаль конечно, что она историей своей семьи не увлекалась. Но немецкие фамилии у русских в Городе понятны, у них со времен Основателя Города долго была целая Немецкая Слобода, а в Ридде ею самой выбранную фамилию Ешка переделали в Ешке, так им привычнее было, такое окончание. За десять лет Анна привыкла к этой переделке, и откликалась запросто на эту Ешке. Вот в Ридде русскоговорящих Анна не встречала, да там и рас то было, что люди, дроу, и риттеры еще крылатые в Измании, что на другом материке через океан. А в Лиддисе кого только не было, все персонажи земных и риддовских сказок собрались на двух огромных континентах. Тут тебе и дроу, и оборотни-варгесси, и туаты с данаанами, и фэль, ну просто вылитые эльфы, и тролли-юролы, непонятные вентры, гномов бы еще и вампиров, и будет полный комплект. Зато здесь крылатые не жили, и потому надежда на то, что эти благожелательные ко всем, кроме симма, практически ангелы во плоти, опять ей помогут с архивами, исчезла, после осторожных расспросов и вдумчивого изучения сказаний, былин и мифов.
Изманийским риттерам она давно сообщила, что их собратья Лиддис не посещали, она выясняла это не только для себя, но и для риттеров по их просьбе. Риттеры ей рассказали, что так давно покинули свой Благословенный край, чтобы нести Добро в другие миры, что возможно, другая волна их более поздних миссионеров-собратьев могла и в Лиддисе очутиться, но им об этом неизвестно.
У остальных стражников в родне были только люди, и ничем практически от землян или тех же риддовцев не отличались, и значит поэтому стандартный набор на них так действовал. Так что варила на этой практике Анна травяные и минеральные сборы только для Кроула, и, на всякий случай, для дроу и варгесси, мало ли, а остальным по мере надобности выдавала из второго отдела под стазисом все необходимое. Варгесские снадобья, неизменно приводящие к ее возку за чуткий нос Валлитора, Анна варила, увидев на первой же вечерней тренировке вхождение в боевой транс капта сопроводительного отряда и его явно желтеющие при этом глаза, капт всегда тренировался за кухней.
Кухню, чтобы нежные носы дроу не беспокоить запахами готовящейся пищи, ставили ниже лагеря, да и от ручья воду носить было ближе, и за валежником ходить проще. Лагерь всегда располагался на пригорке над полигоном, если не тормозили по дороге из-за того, что очередная натертая ножка какой-нибудь герцогини их останавливала на ночлег в чистом поле. Вот тогда приходилось вызывать ближайший родник на поверхность, и таких новорожденных ручьев Анна оставила на этой практике за собой всего три, но радовалась и этому. Близость к югу вызывала засуху без дождей, трава вяла, и Анна рада была помочь природе. Любителю водных процедур, капту, делала запруду-бассейн повыше из камней и глины, в которую перед уходом запускала из стазиса мальков нерсы, неприхотливой рыбешки, живущей повсюду на Лиддисе. Еще после первого года обучения и единственной практики на нем, мальки под стазисом всегда находились при себе, в подладонном кармане.
Тут Анна мимоходом поразилась, что за четыре года и двенадцать практик создала туеву хучу водоемов-обиталищ нерсы. Именно столько практик прошла за второй и следующие курсы, их группа всегда ходила по красивым местам, и Анна красоту эту увеличивала прудами, прудиками и даже, если лил все-таки дождь, создавала озерки. Но не силой стихии земли, а обычным перемещением камней и глины, даже в этом году так и не послушалась ее земля, хотя теорию Анна давно вызубрила. Недаром "земляшки" были самым малочисленным факультетом, здесь упорством одним, без наставника, не возьмешь. Но поддек успокоил, есть у нее склонность к стихии земли, самая редкая у колдунов.
Перемещение камней, независимо от их веса, получалось под скрытом охотника запросто, и укладка в баррикаду поперек ручья тоже, обычно Анна ее делала невысокой, не такой, как на этой практике. Эта практика прошла по маршруту их третьего года, поэтому ручьев так мало и создала, прошлые превосходно функционировали, и новые Анна делала на местах, где до этого не останавливались. Выросшие за два года кусты, тит и деревья вокруг запруд изменили местность до неузнаваемости, но карта, ею сверенная со звездами, не врала, и свои ручьи Анна проведала с удовольствием.
Некоторые почистила и усилила, а то, что они ниже слились в новую речку, увидела в последний день, и не могла отвести взгляд от нее, стекающей в Двуречную Долину, теперь уже Троеречную. Тита выросло так много, и такого маслянистого, что первые вышедшие из Водоворота симма просто остолбенели. И она жахнула со всей дури Призмой от пронзившей ее ненависти при виде их обнаженных красных тел.
Фиалка Проколы начала скручивать и выворачивать, тем самым разрушая тоннели Проколов. Скульптуры замерзших симма, а Василек всегда замораживал, Травинка расколотила сверху и ободрала до костей, Цып начал схлопывать Водоворот, и тут жахнул Огнем, надо признать очень мощно и прицельно, Его Высочество. Поэтому Апельсин и Малинка на их фоне не были видны, но задачи свои выполнили и выжгли тоннели навечно, тем самым штопая ткань мироздания. Дрожащая, еще до начала Водоворота, ткань снова стала плотной и надежной, оставив тринадцать рубцов, но они не были грубыми, как в описаниях и рисунках в учебниках, а начинали потихоньку сглаживание.
Анна брякнула от такого неожиданного эффекта про Водоворот принцу, и ругала себя за эту несдержанность, как оказалось, Его Высочество вообще не понял, что там было в клине тринадцать Проколов. Зато, как оказалось, Водоворот успешно разглядел Валлитор, который отменил вызов дежурных колдунов для проверки и протоколирования, и вместо этого вызвал мейстера, как и полагалось.
Потом жутко завоняло жареным мясом от пепла, и она впервые за все время учебы в Клежже сказала едкую правду дроу, и тем самым отогнала его от себя, он все тянул и тянул ее Силу, хотя было уже незачем. Анна знала, что привкус ее Силы дроу приятен, его так же плющило, как плющило еще в Ридде преподавателя травничества в школе ветеринаров. Сдуть пепел вниз, чтобы запах ушел наконец, Анна использовала Ласковый Ветерок. Три шоколадки, пока она брела к возку, восстановили силы полностью, ужин сам себя не сварит, а ведро приказало долго жить, и Анна впервые исполнила к своей сумки Переворотник, у Кроула ведро было последним.
Утром Его высочество искал предлог, чтобы еще раз подкачаться от нее, и она ему немного слила, но не была в состоянии Призмы и откачку прервала резко, едва он притащил ее в шатер мейстера. Личико дроу скривилось от разочарования, что было так приятно, и помогло ответить на допросе, что она воздушница и только усилила Огонь. Мейстер владел "мозголомкой", но и она свою раскачивала недаром, и удовольствие помогло подрастить еще, так что дроу Анна была благодарна, план скрыть Призму, или Радужный меч, удался целиком и полностью. Она же не Сэйлор Мун и орать "Лунная Призма, дай мне Силу!", не намерена.
"Никанор" работал в Ридде лишь пару часов, потом приходилось ставить на месячную зарядку на накопитель, и только ради него Анна возвращалась в мир, соседствующий непосредственно с Землей. Память о Лукасе там била под дых каждый раз, как и на Земле, и Анна снова уходила в Лиддис, только здесь она с вместе с Лукасом никогда не бывала, и только здесь она наконец получала знания, как уничтожать симма. На Земле Лукас немного поудивлялся машинам, сморщился от запахов и она тоже сморщилась, жизнь в чистом воздухе лесов отучила от вони бензина, а в сказках о металлических машинах были упоминания, так что они его не шокировали.
Про Путь душ уже было понятно многое, но еще больше надо узнавать. Пригорье Анна посещала раз в год, жизнь в обездушенном теле Лукаса сумеют поддержать и без нее. Она оплатила семь Лиддовских лет, или двадцать восемь Риддовских, ухода за ним, отдав все переплавленные краны и держатели из "конуры", они тоже оказались золотыми, а не латунными. Именно за такое время рассчитывала изучить все способы уничтожать симма пачками, и ей нужно учиться и учиться, чтобы однажды попробовать то, о чем туманные намеки в архиве риттеров встречались часто, но ничего конкретного оттуда она пока не извлекла. Сигналка с каплей крови, стоящая на полке со стазисом в библиотеке, показывала каждый раз, что Лукас жив, вернее, его тело дышит и сердце в нем продолжает толкать кровь по телу.
В Лиддисе она пробовала неоднократно работать с микроскопом, но здесь искажения полей были слишком велики, слишком отличны от земных, и экранировка не спасала. Делать новую потребовало бы множество расчетов, и проще было в подладонном кармане носить на проверку слюну и кровь. На самом деле для подзарядки электронного микроскопа требовалось четыре месяца, но разница в течении времени в Ридде и Лиддисе составляла ровно столько же, сколько у Ридда и Земли.
В Ридде вроде пока все было тихо, о Проколах демонов с красной кожей и войне с ними в газетах, скапливавшихся в таком же почти абонентном почтовом ящике, что и на Земле, тревожных новостей не находилось и Анна надеялась овладеть всем спектром Стихийной магии до начала Вторжения в Ридд. Дроу там так и жили в своих анклавах, и потому Анна знала, что рано или поздно Вторжение произойдет. Симма всегда приходят за бывшими рабами их Господ, разведку они уже завершили. Анна ждала их, надеясь некоторых допросить Голосом перед уничтожением, нельзя убийством называть уничтожение киборга. Анна развивала две Грани, и обе считала боевыми, и мозголомную и Радужный меч. Здесь, в Лиддисе, симма уничтожали огнем дотла и в плен не брали, хотя намеки о продолжении Программы Фергельга дроу попадались ее ищущему Взгляду. То есть симма не брали в плен в открытую.
Валлитор Валлитьяг, капт восьмого отряда сопровождения.
Валлитор сразу поставил самый большой кимчайник на огонь, аккуратно высыпал молотый кимрит и помешивал, чтобы оседала гуща. Вкус и запах были теми самыми, что и у Кроула и в таверне, и Марта, сменившая гнев на милость, пригубила напиток тоже. Кимрит можно пить и не свежесваренным, но если только тот находится под стазисом на специальной полке, а такая полка стоила как два дома Марты, вот Валлитор и не стал жадничать, и всем входящим на кухню наливал по чашке.
Намеков подобревшей Марты он "не понял", пусть пожалеет как следует, что ночью ему дверь не открыла, хотя ему самому хмельному или с похмелья всегда хотелось женщину еще больше, чем в трезвом виде. Вымыл чайник и свою чашку, и пошел к себе, надо кое-что обдумать. Получается, пигалица работает рядом в каникулы у Юрка давно, то-то ему казалось странным, что зимой пару десятиц и один месяц летом кимрит в таверне вкусный, в остальное время так себе. Сорт оказался из их собственных теплиц, а не привезенный с юга, так что связь между вкусом кимрита и пигалицей так явно бросалась в глаза, что многое становилось на свои места, и не скрывал Кроул от него ничего, как было померещилось. И что за ерунда с цветом глаз, сегодня пигалица смотрела на него внимательно синими глазами, а он ясно помнит, что в походе ее глаза были зелеными, истинно лиррайскими.
Что-то про метаморфизм дроу вертелось на краю сознания, но не вывертелось, потому Валлитор собрался в библиотеку, и чуть не столкнул резко распахнутой дверью подслушивающую Марту с лестничной площадки. Та снова демонстративно обиделась и ушла, гордо виляя широкими бедрами, к себе на третий этаж, а Валлитор поспешил вниз. Если дроу к пигалице относятся с презрением, и вряд ли кто предложит хорошее место после Клежже в Лиддисе, то на Заставах ее Радужный меч спасет кучу народу, надо лишь уточнить, не полукровка ли она.
Фригг от своей промашки не отпирался и в библиотеку их корпуса пропустил, и даже провел сам, чтобы не терять время на получение допуска. Он потоптался рядом, но Валлитор показал, что умеет работать с кристаллом поиска, и Фригг ушел, оставив свой двухторинтовый бехальт с кимритом. К обеду в глаза будто песка сыпанул ветер из Пустыни Арбаров, но нужную информацию Валлитор отыскал. И ушел обрадованным, ни одной черты в облике пигалицы не было от дроу, ни одной, кроме смены цвета глаз. Дроу, пришедшие из своих городов за морем и спасшие всех от симма, были красивы, высокомерны и злы, умели изменять тело, волосы и глаза, но неизменным оставалось одно - высокий рост. У полукровок рост сохранялся всегда, а пигалица была намного ниже плеча Его Высочества и на голову ниже его самого. Полукровок дроу ненавидели, и одна из причин, которая могла соблазнить пигалицу уехать подальше от них, отпала. Теперь надо искать лиррайцев и выяснять у них, чем можно их подкупить, не деньгами же, само собой, Валлитор внимательно прослушал курс диверсионно-разведывательной подготовки в школе каптов, лиррайцам проще давить на честь. Но судя по равнодушию пигалицу, на гнобление ей тоже плевать, урон чести насмешками не смог ее вывести из себя. У всех есть слабые места, он начнет целенаправленно такие искать у лиррайцев.
Валлитор, только начав карьеру командира отряда сопровождения, из-за своего низкого, по меркам столицы, роста, первые полгода изрядно почесал кулаки, доказывая право командовать у других претендентов, внутри Казармата оружием пользоваться вне полигонов запрещалось.
Свое назначение подтвердил в негласной иерархии, и теперь лишь изредка новичкам отвешивал пенделей, реакция и сила его всегда были на высоте. Те промывания мозга у душеведов не только кошмары убрали, но и снизили болевую чувствительность, и он мог со сломанной рукой продолжать драться. Валлитор входил в странное состояние подобия транса, которое видел несколько раз у Фригга, у него в несколько раз ускорялись все реакции и следующий удар он предвидел. Потому мог и одной рукой отражать удары и наносить в становившиеся ясными бреши у противника свои. Это на Заставах его после первой схватки у Прокола оставляли в покое, а в Казармате задирали долго.
Все эти воспоминания стали проноситься перед мысленным взором все медленнее, погрузив даже вне схватки в это подобие транса, но тело не подгонялось всплесками злого азарта и оцепеневало.
Валлитор стряхнул с себя сонную одурь, расставил книги по местам и пошел в таверну. Несмотря на то, что весь бехальт кимрита от Фригга он незаметно выпил, сердцебиения не было, как обычно происходит при чрезмерном увлечении напитком. Видимо, тот транс весь эффект съел и он решил выпить еще чашку. Одурь до конца не развеивалась, а такого Валлитор не любил, ему нравилось чувствовать себя тугой тетивой на огромном луке фэль. Фэль у них в Империи встречались только на границе с Объединенным Королевством Норгиии и Вентра, служба в сопровождении Валлитора туда заносила несколько раз, и стрельбу из лука он попробовал. Изящные тонкокостные фэль, сплошь белокурые и почти такие же высомерные, как дроу, но не злые, а равнодушно-холодные, внезапно оказались великолепными бойцами. Валлитор мечтал, что когда ему через год будет полагаться месячный отпуск, он съездит в сумрачные леса фэль и как следует поучится стрелять и рубиться сразу двумя изящными, как сами их владельцы, изогнутыми мечами, он стал их побратимом во время пятого сопроводительного похода.
Таверна, как всегда в дни Летней Ярмарки, была полна приезжего народу, и Валлитора окликнул игривый женский голос. Он ведь на днях ее вспоминал, эту самую лиррайку, с которой сначала пил после победы на Заставе, а потом она отвела его в свой фургон и показала, что искуссна не только в бою, но и в постели. Лиррайку звали Лирра, резко вспомнилось, это было самое распространенное имя у женщин их племени, и Валлитор, что уже радостно улыбаясь, шагал к столу, увидев там еще парочку старых знакомых, мимоходом подивился себе, он так и не удосужился узнать, как пигалицу зовут.
Кроул называл ее официально "Остеотис", что обозначало костоправов в гильдии целителей, у нее и медальон имелся, и остальные в отряде стали постепенно так к ней обращаться, а студиозусы называли пигалицу Шухриссой, то есть пустынной крысой, рыжей, в отличие городских серых.
Но тут его твердой, совершенно неженской, рукой усадили за стол, и пигалица вылетела из головы до конца отпуска. Почти вылетела. Десятица отпуска прошла в фургоне Лирры, вернее, ночи десятицы, днем Валлитор отсыпался у себя, а Лирра шла торговать мехами, и когда спала, неизвестно, потому что спуску не давала ему все ночи напролет. Кроул, когда увидел его на первом построении после отпуска, сказал, что Валлитор ему напоминает весеннего баста, такого же потасканного. Валлитор криво улыбнулся, провел перекличку, сходил за заданиями в главный корпус Казармата и обрадовался, что пока сопровождать некого. Вплоть до начала учебного года в Клежже практики прекратились, он отоспится и начнет опять приводить себя в форму. Не всегда дневной сон был длинным, Марту тоже следовало ублажать, но Валлитора хватало на обеих любовниц, он отрывался за полугодовое воздержание. Но бабы бабами, а сноровку в обращении с мечом, топором или глефой утрачивать нельзя, да и руки подкачать надо, он-то больше бедрами и тазом работал последнее время.
В последний раз вспомнив небольшую упругую грудь Лирры, ее ладное тренированное тело с тонкой талией, и пышное, сдобное, Марты, выбросил их обеих из головы надолго, Валлитор вообще о бабах вспоминал, когда приспичивало. И тем страннее ему казались постоянные воспоминания о пигалице, в перерыве между любовными играми он Лирру осторожно расспрашивал об их девушках и их обычаях. И если бы не акцент пигалицы и ее рост, вкупе с рыжими волосами и сменой цвета глаз, он бы ее скорее теперь отнес к потомкам фэль, таким же холодным и равнодушным внешне, но Валлитор знал, каковы они на самом деле, если проведешь пару схваток плечом к плечу с ними и после них попьешь как следует душистого вина.
В самом начале учебного года в Клежже его отряд отправили на сопровождение обычной группы пятикурсников, имеющей в своем составе лишь двоих дроу, да и то не из самых родовитых. И потому к Фриггу Валлитор не пошел, надо настоящей полевой работой заняться и погонять отряд как следует. Две положенные осенние десятицы практики пятикурсников подходили к концу, студиозусы на этом курсе практиковались каждые два месяца, назавтра ожидался дежурный младший мейстер с Порталом до Клежже, но ночью произошел двойной Прокол. От его отряда и от группы практикантов осталось по половине ровно, то есть шесть стражников, их раненый "нюхач"-волкособ, и девять студиозусов, в том числе оба дроу. На закрытие Проколов дежурные колдуны задержались, начались магнитные осенние бури и связь иногда сбоила, особенно если ею пользовался не специально обученный связист. А его связист погиб в числе первых, как и вожатый "нюхача". Они сами убили всех симма, студиозусы-дроу наполовину схлопнули второй Прокол, первый они совместными усилиями одолели и дождались все-таки колдунов. Но последним шквалом от Прокола, такое бывало, если оставалось окошко и оттуда с силой вырывался ветер, с корнями вырвало дерево и оно свалилось на Валлитора.
Его реакция, уже вышедшего из боевого транса, спасла только от того, чтобы перекатом уйти от толстого ствола, но комель отчего-то дернуло в сторону и им накрыло Валлитора пониже лопаток.
Позвоночник был не просто сломан, а размозжен, в Главном госпитале целители отводили взгляд, и через пару десятков попыток срастить хотя бы самые крупные обломки, и не преуспев в этом, отправили доживать свой век бревном в госпиталь Ветеранов. Обломки сначала вроде бы сращивались, но потом рассыпались, и корсет из туатовской целебной глины не помогал, и все чаще Валлитору стали в голову закрадываться всякие мысли. Он просто не представлял себя книжным червем, а ничего иного не предлагали постояльцам госпиталя Ветеранов, ему необходимо движение. От этого его яркие живые глаза тускнели и угасали, от невозможности пошевелить хоть мизинцем. Бытовики госпиталя были отменными, поэтому пролежни и прочие "радости" обездвиженному телу не грозили.
Анна Ешке, волонтер госпиталя Ветеранов, медальонированная Остеотис ОКНИВ и Лиддиса, и студиозус-универсал шестого курса Клежже.
К Валлитору Анна применила отвар для варгесси, отправив его тем самым в долгий сон, и начала строить синий куб исцеления. Красные нити во Взгляде были настолько хаотично перемешаны попытками целителей Главного госпиталя склеить обломки позвонков, что первые две нижние грани куба Анна сумела вырастить лишь к утру. Она сказала Грогу, недоуменно рассматривающему синие линии граней будущего куба, что раненый капт наполовину варгесси, и лицо Грога озарилось пониманием и надеждой. То, что дальше Грога эта информация не уйдет, Анна была уверена, за пять лет у них всякое бывало, и за друг друга они могли поручиться. Грог не стал, как в первый год, допытываться, откуда ей известно о происхождении пациента. Неизменные успехи в исцелении и демонстрация спектра Призмы, убедили его, что редчайший Дар полноцветового целителя попал в хорошие руки.
Грог просто принял на веру, что через фиолетовый Взгляд ей видно, кто есть кто, он, как и целители Ридда, мог смотреть через красные и желтые оттенки. А Анна начинала с голубых и зеленых, и потому, пока не перешла на вторую, целительскую, половину спектра Взгляда, училась исцелять животных. То есть, по терминологии Ридда, имела склонность к фихальтерству. Про себя Грог с удовольствием узнал, что в нем подмешано к человеческой еще крови фэль и крови юрол поровну. Анна называла это генотипом, а не кровью, но это лишь норгийские термины, суть-то одна. И иногда просил ее сварить витаминки для него лично, с учетом всех предков. Он быстро понял, что специальные, разработанные под пациента, лекарства, ускоряют процесс исцеления, и вышел из палаты готовить сбор для варгесси. Валлитор будет спать и второй и третий сеанс построения граней синего куба, и Анна будет из-за этого приходить еще две ночи подряд. Как у любого волонтера, своего кабинета у нее не было, и потому Грог распорядился ей выделить, на время работы со сложным пациентом, палату рядом. Там Анна будет отдыхать, Грог видел, как она выматывалась, распутывая клубки красного и желтого цветов.
Синие кубы исцеления, применяемые Анной во время учебы в Фихальтерской школе Ридда, срастили на экзамене раздробленный позвонок у собаки накрепко и быстро, всего за час. Главный Фихальтер Ридда вручил медальончик на цепочке и поцеловал руку, а вторую схватил хозяин волкодава и тоже неумело облобызал. Теперь он смотрел на Анну сияющим взглядом, и ничем не напоминал разъяренного медведя, орущего, чтобы Ворфа этой мелкой дуре не вздумали давать, она же его угробит. Экзаменатор выставил Лукаса за полог и тот ворвался в палатку, когда спустя полный круг услышал довольный рык Ворфа. Лучший друг лежал на спине, а величайшая фихальтерин в мире начесывала ему пузо. Лукасом он представился Анне позже, когда они уже выносили уложенного на широкую доску пса из палатки, Анна сказала, что на руках нельзя, нужна твердая опора для только что склеенного позвоночника, и сопроводила их до гостиницы. От платы наотрез отказалась, она, когда лечила собаку, была студиозусом, а им плата не полагается. Второй раз они встретились вечером того же дня. Расстроенная Анна, опоздавшая на паром через Риддлу, топталась в нижнем общем зале переполненной гостиницы Большого Дуба, городка со школой фихальтеров, и во время экзаменов полного студиозусов и самоучек. Большой Дуб находился на стороне Пригорья, но относился к Ридду, река, разделяющая две страны, в этом месте делала крутой изгиб, граница же рисовалась давно, до изгибания русла. Мест ни в одной гостинице не было, паром ходил один раз в сутки, и Анна уже думала, что придется ночевать на улице.
Анна приняла приглашение разделить с Лукасом и Ворфом комнату, караван до Северна, столицы Пригорья, отправляется утром, и они прекрасно разместятся втроем. Анна спала на полу, рядом с Ворфом, потому Лукас проворочался полночи. Так было стыдно, что он, бывалый охотник, спит на мягкой кровати, а спасительница его спасителя - на твердом полу, он ей так сказал ранним утром, когда Анна собралась на обычную пробежку, бодрая и полная сил. Анна вечером, как вошла в комнату, пристроилась на половике рядом с волкодавом, зарыла обе руки в его густую шерсть и сразу
уснула, а будить измученную, что было ясно по синякам под глазами, девушку, Лукас не стал. Да и Ворф рыкнул ревниво, и Лукас смирился. Потом всегда они спали втроем, весь год работы Анны в Пригорье, она в итоге с караваном в Северн вместо Ридда уехала.
И все последующие два года учебы Анны в целительской школе Ридда, они сняли маленький домик и были счастливы. Ворф был виноват в этом, утром он встал на задние лапы, а передние попытался положить на узкие плечи Анны, уронил ее на половик и она впервые в жизни хохотала до слез и изнеможения, и захотела так смеяться дальше. От такого смеха лопались в груди стягивавшие ее невидимые веревки, к которым она так привыкла, что никогда их не замечала. Про катарсис Анна знала, но не думала, что он бывает таким. Таким хорошим. После смехотерапии нарастала на порядок способность к Взгляду, и учеба на целителя становилась простой, и работоспособность неистощимой, и вообще наступали благолепие и красота во всем мире. Оттого Анна и пыталась найти Путь и вернуть душу Лукасу, что только с ним во всех мирах Упорядоченного, по терминологии риттеров, она была сама собой. Намеки на это были у риттеров и дроу, что симма отправляют души куда-то, откуда приходят, но систематизация намеков пока ясных ответов не давала, что это за Путь душ и куда она придет в конце него.
Анна отогнала непрошенные воспоминания, приняла душ, переоделась из удобной одежды Остеотис, практически полностью копирующие земные костюмы хирургов, в повседневное платье и пошла на занятия в Клежже. И сбежала сразу после них в госпиталь. Потому что идти в очередной раз доказывать, что тот самый Водоворот схлопнул самый великий Огневик в мире, а она поддувала Синим Вихрем, не иначе мощно так вышло с перепугу, мейстеру Ки-Гренцеру не хотелось. Как не хотелось доказывать, что зелень позади Вихря привиделась Его Высочеству, такими огромными вышли у него Огненные шары, что наверняка самого его ослепили. Она увидела мейстера Ки-Гренцера в застекленной верхней части двери библиотеки, разговаривающего с деком Клежже и "протропила" уже подзаросший Прокол в госпиталь.
Факультатив, что вел мейстер Ки-Гренцер, закончился перед последней практикой на пятом курсе, он ей, недовольно поморщившись, выставил высший балл по "бытовке", и она помнила этот брезгливый взгляд, которым ее одаривали все без исключения дроу. Теперь же он стал приторно-слащавым, даже имя узнал, и наедине звал Анной, расспрашивал о Норгии, и рисковал прикасаться к ней в дружеском рукопожатии, то есть показывал, что считает ее ровней себе. А не щелкал пальцами в попытке вспомнить фамилию Шухриссы, да, он пару раз в год якобы оговаривался прямо на факультативных уроках. Но мейстер, в отличие от других дроу, не подкачивался от нее, владеющие "мозголомкой" превосходно умели себя контролировать. Анна и носила длинные рукава, чтобы эти другие не поняли приятность ее Силы при случайном к ней прикосновении. К тому же перчатки стали непременным атрибутом у нее в Клежже, только на практике их не носила, и поэтому Его Высочество в этом году стал на нее подозрительно часто посматривать, Анна ругала себя за ту самую подкачку на практике. Но репутация, заработанная за пять лет, дело свое сделала, и даже принц, плевавший на мнение людишек, у своих бы не нашел понимания, с чего вдруг пигалицу он обхаживает. То, что она универсальный подкачник для дроу, было Анне ясно давно, как и принцу теперь известно, но делиться этой новостью он явно ни с кем не спешил.
Перчатки она выращивала из собственной кожи, отделяла и консервировала ее, и потому могла учиться контролю истечения Силы через них. Через покупные не получалось вызывать, у пытающихся подкачаться от нее, некоторое отторжение и даже неприязнь, потому что ей нужно было стать изгоем.
Только так можно успевать учиться и работать, и жить одной в комнате общежития, ходить оттуда Гранями и Проколами в нужные места и не вызывать при этом подозрений.
Ее Проколы были бесшумными и незаметными, что на Земле, что в Ридде и здесь тоже, так что преследования по их следу Анна не опасалась. Да и след этот могли разглядеть владеющие фиолетовым Взглядом, а на ее счастье, таких она пока не встречала. Анна ходила Гранями фиолетового, а не серого цвета, как дроу, и не голубого, как риттеры, и отточила это умение еще на Земле, добавляя к овалам оттенок посинее. Она сделала это по наитию, разглядывая Сетку в своем привычном серо-голубом цвете линий, и постепенно наращивала синеву. Так гораздо легче "тропилась" Сота и усталости не возникало даже на самых "заросших" тропинках между Проколами. И досинила линии до того, что они однажды мигнули да и сменились на глубокий фиолетовый цвет, и тропинки сами стелились под ноги. После этого навсегда исчезла клаустрофобия, от возможности уйти из любого помещения куда хочется, она работала везде внутри отдельного мира, эта прекрасная фиолетовая Грань телепортации, и ею же пробивался туннель в другие миры.
Дежурная сиделка отвела ее в палату, и пообещала никому не говорить, кроме Грога, конечно, что Анна здесь, и Анна спокойно проспала до начала своего незапланированного дежурства, и после него, как раз наступил выходной. В общежитие Клежже можно было не ходить, а выспаться в тихом месте, и сварить нужное в великолепной аптеке госпиталя. Еда и сменная одежда были в сумке, душ Анна могла соорудить в любом месте, крошечный теплый Ливень у нее выходил хорошо еще в первый год ее перехода на жительство в Ридд.
Она вообще-то первым делом пошла в бытовую школу, и закончила ее за три месяца. Потом сразу поступила в Фихальтерскую школу, и только после того, как распустился оранжевый цветок в сплетении линий Взгляда спустя полгода учебы у Лукаса и его семьи способам охоты на медведей, поступила на целительский факультет. Ко времени поступления она только отварами и мазями пользовала раненых охотников, ее картотека трав и минералов была всегда при себе, дополненная во время учебы на фихальтера. Все ею вылеченные обрадовались, когда она объявила, что сможет стать настоящим, медальонированным, целителем, к ним в глухомань хорошие целители не ездили, и согласны были все четыре года учебы ждать ее.
Анна управилась за половину этого срока, сдала экзамены на золотой медальон и в честь этого закатили пир уже в Северне, прямо в здании гильдии охотников. Анна жалела только об одном при учебе в Клежже колдунов Лиддиса, опять глухомань любимая ее осталась без целителя.
Третий сеанс распутал все красные нити на поврежденных позвонках Валлитора, под утро куб уже сиял всеми гранями и красные нити вблизи граней сменились на желтые, а желтые начали зеленеть. Отвары вливали Валлитору они вдвоем с Грогом, Анна тогда удивила воронкой с трубочкой из тонкого кауча главного целителя, он-то считал, что Остеотис Ешке не пользуется принципиально никакими приспособлениями. Варгесси, ответила Анна на недоуменно приподнятые брови, самые упертые в мире создания, им всегда в коме так лекарства вводят. Потому что даже в ней фиг их заставишь глотать, просто открыв рот, влив что-нибудь и поглаживая по горлу. Грогу прежде не доводилось лечить оборотней, он попробовал и так и этак, и признал правоту Анны.
Корсет из целебной глины Анна сняла с тела капта еще до первого сеанса, потому что ей нужно видеть повреждения точно, а глина туатов искажала Взгляд, такая у нее была особенность. Анна решила дождаться самостоятельного пробуждения Валлитора, руки должны были заработать к утру. Она еще раз влила зелени под завязку в желтые нити, свернулась клубочком в ногах у спокойно спящего Валлитора, махнула успокаивающе заглянувшей сиделке, и задремала. И утром чуть не сверзилась на пол от переливчатого боевого вопля Валлитора, почесавшего нос при пробуждении и осознавшего это.