Аннотация: У любых событий есть причина, часто самая нелепая. Возможно было и такое... Легенда.
С небес лились потоки лунного света, призрачное серебро пронизывало темно-синий бархат в россыпи ярких капель, с небес, светившихся изнутри голубоватым сиянием... Звездный свет не дальше собственных рук, так легко входит в кожу, струиться по телу с воздухом. Вы знаете оттенки звездного света? Свет луны он такой лимонный, он - как тень солнца, а звездный свет всегда разный, он бывает голубоватым, а порой, как цветы молодой сирени, он всегда прохладный... Лунный свет пахнет пыльцой и грустью, а звездный свет... Он холодный. Именно так он и пахнет. Наверное, будь в эльфийских лесах зима, я бы сказала, что звездный свет пахнет морозом, но у нас никогда не бывает снега. Наши менестрели рассказывали, что за Гномьими Хребтами, в королевствах людей, бывает белый снег, как на вершинах гор, наверное, звездный свет пахнет так. А еще звездный свет мудр, и потому он любит серебро и кожу одинаково, он не делит живое и не живое. Мы - Народ Звезд. Даже лунный свет слишком теплый для наших душ, свет луны бывает красноватым, и тогда собирается Круг Старейшин, читая по мудрым звездам, что за угрозы несет нам внешний мир... Именно внешний. У нас всегда говорят, что есть Серебряный и Золотой Леса, а есть внешний мир.
В детстве я мечтала стать менестрелем, побывать в королевствах людей и гномов, увидеть внешний мир, старалась попасть на границу Лесов, чтоб хоть одним глазком взглянуть за отпущенное простым эльфам. Дедушка называл меня мечтательницей...
В темном зеркале озера отражается дрожащий шарик Луны, плывут неспешно облака, я могу погладить их через воды озера, дедушка говорил, что облака - вода в небе.
Трава ласкается к босым ногам, подрагивает влажный мох у самого берега, сила звенит в воздухе, радуясь моему танцу, и вот уже я сама не могу сказать, где заканчивается мое тело, а где начинается звездный свет, запах леса, уханье сов, за ближайшем мелорном шелестит листвой ночной грызун - кибель, в озере плеснулась рыба, разбивая мираж отражения, а мои волосы путаются в прядях волос ветра. Духи Земли и Воздуха танцуют со мной, приоткрывая свои владения, даруя шанс взглянуть их глазами на то, как вьются энергии мира, на то, как с гор сходит снег, а на деревьях, в объятиях ветвей, спят эльфы-разведчики, сам Лес танцует со мной, и в танце его покой и борьба, надежда и радость, в нем жизнь моего народа. Народа Звезд, нашедшего приют у Духа Леса тысячелетия назад и чуждые заботливому Лесу, будто это было лишь вчера...
Тощая кобыла качевника Бутыра, взмыленная и загнанная, едва плелась по горной тропе, попона давно пропиталась потом, не смотря на холод высокогорья, бока несчастного животного саднили. Всадник почти не управлял ею. Шаром и сам не помнил, сколько он уже в пути без надежды и отдыха, молясь лишь об одном, чтоб на спуске в Лунную долину не наткнуться на горных чудищ, или, что куда хуже, гномьи патрули. Подгорный народец - не самые приятные хозяева, они убивали любого, кто сунется в их владения, не разбирая причин и не спрашивая имен.
Имен?.. Изгнанный правитель не мог бы предложить подгорному народцу даже такую малость. О гномах люди знали четко две вещи: гномы были лучшими мастерами металла, но они любили золото, а потому любое их изделие стоило, как содержание десятка телохранителей в месяц.
У схода с горной тропы кобыла все-таки пала, жалобно дергая копытами, закатывая глаза, она еще трепыхалась, но на каменистом плато было бессмысленно искать спасения не то, что ей, но и ее хозяину. Шаром из жалости перерезал ей горло. Хорошая была кобылка, он никогда бы не поверил, что простая, смешного палевого окраса горная лошадь с мохнатыми копытами, выдержит переход через Врата Хальда, однако ж горы с их троллями, гномами и снежными кошками высилась за спиной. Высокомерные звезды были близки и равнодушны, как никогда. Колючие звезды. Лунный свет, пресный и безликий, высветлял обрисы камней на плато, удлиняя черные тени.
Зря он убил кобылу, мог бы согреться от умирающего тела, а так лошадь медленно коченела, он спиной чувствовал смертный холод ее мощей, что ничуть не уступал холоду каменной пустыни вокруг.
- Неужели ты думал, что Гномьи Хребты - самое страшное? - Шаром запрокинул голову, подставляя грязное, огрубевшее от ветров лицо холодному свету. Умереть вот так вот? Уйти от охотников за головами, пройти Врата Хельда, чтоб сдаться у трупа лошади? Позорная смерть, правитель. Пронизывающий ветер шевелил разрушающиеся от перепада дневного жара и ночной прохлады камни.
Шаманы говорили, что убежище духов полно серого тумана. Заметишь ли ты, владыка и войн, как перейдет жизнь в нечто другое? Мужчина плотнее стиснул зубы. Одиночество было пыткой потерянных в пустыни. Когда Луна взошла в зенит с тревожно-темных облаков упали первые хлопья снега... Мечтать о костре не приходилось. Плохо слушающимися пальцами сжимая кинжал, мужчина вскрыл лошади брюхо, и спрятался в тепле ее внутренностей.
- Еще ничего не кончено, вождь. - Прошипел он сам себе. Ничего не кончено, пока бьется сердце, пока ты дышишь, даже если вдыхаешь стальной запах крови, от которого кружится голова...
Ей давно никто не мешал, не советовал остановиться в ее поиске, сэльфы или сильфы знали, когда стоит отступить. Она стала целителем на границе Серебряного Леса, там, где неопытные сильфы иногда сталкивались с опасными хищниками гор. Бесплотными духами, призраками боли, приходили к ней соплеменники. Иногда раненых приносили другие сильфы, иногда животные Серебряного Леса, тревожащегося о своих детях, но неизменным оставались улыбки обновленных, красота сияния их здоровых аур. Разве может быть что-то чудесней? Они звали ее Подругой Озера за то, что она предпочитала жить в плетеном гнезде, что свил ей хозяин леса из ивовых ветвей над самой водой. Она звала их птенцами. Большая часть стражей границ были слишком юны. Дочь Старейшины она и сама несла в себе память их народа. Дед, тот помнил еще Звездные Дороги... Но дед давно ушел от их народа и блуждает где-то ища что-то, что и представить-то страшно.
Неизменным оставался и ее Танец с Миром в Звездном свете...
Остатки лошадиного мяса кончились еще семь восходов назад, влага с камней под утро покрывалась коркой льда. От одежды под кожаным доспехом, самой загрубевшей не хуже доспеха, пахло потом и протухшей кровью. А он был все еще жив. Жив наперекор студеной ночи и испепеляющему дню, наперекор каменной пустыни, собственным гутулам, истершимся до дыр, собственным пяткам, замазолившимся, и ставших прочнее любых гутул*. Он шел вдоль гор, ища сказочный Тылык-Улгуль, Проход Владык, давно закрытый для людей, проход к его народу, единственную тропу, что гномы никогда не закрывали для торговцев. С беспощадного ясно-голубого, как когда-то его глаза, неба на него смотрели голодные птицы, залетавшие с гор в поисках поживы.
Сначала Шаром впадал в отчаяние, сменявшееся апатией, чтоб вновь вспыхнуть гордостью, поднять себя с серо-пыльных камней, подволакивая ноги пройти еще тысячу, хотя бы сотню шагов. Потом и десяток шагов стал для него роскошью, и потеряла смысл гордость, и притупились жажда с голодом. Его кожа потемнела от каменного крошева и безжалостных солнечных лучей, раскраснелась от ночного мороза, а местами синели дурные пятна хлади. Он давно не считал мелкие ссадины, испещрившие тело, как морщины горные склоны. Растрескавшиеся губы утратили способность шевелиться, он стал безмолвен, как осколки камней вокруг. Его больше не волновало то, что его предал Тимур, не волновало брошенное племя, не волновало то, что каждый миг мог стать последним, учуй его голодный горный хищник, даже ядовитые змеи не пугали его. Последняя была сладка на вкус своей сырой плотью...
Он был жив. Или уже не он...
О путнике ей нашептали духи Воздуха, игривые и беспризорные, они любили разносить слухи. Человек, что полз по пустыне, стал достойной вестью. Серебряный Лес не был согласен с ней, он не хотел открываться чужеземцу, но ей удалось дозваться до его сердца. Лес явил себя путнику, когда тот перестал верить в жизнь.
Морок был сладок, он звал в себя, как зовут все они: "Сойди с пути, вдохни мою негу". Будь Шарон более живым, он бы удивился, откуда в горной пустыне лиственный лес, или откуда прохладный мох под его телом, но Шарон привык к миражам голода, к зову пустыни, он принял очередной мираж легко и естественно, позволяя увлечь себя мороку чужой земли.
В этом человеке было столько жизни, что устыдились бы и духи огня, он пылал на мху Серебряного Леса, как солнце, и солнце играло на спутанных волосах цвета огня. Он пах смертью, животные боялись его, но не целительнице бояться запаха убегающей жизни. Она принесла его в свой дом над озером, отмыла, поила своей силой и соком золотых мелорнов, медленно рваная аура обретала целостность, дряхлое тело обретало плотность. Человек то просыпался, то уходил в глубины звездных троп, но он неизменно возвращался. Упорный человек.
Моей хозяйкой оказалась женщина лет двадцати, такие в наших стоянках уже третьего ребенка носят, а эта жила одна, да и странной была шаманка. То, что она шаманка я понял сразу, как увидел ее отсутствующий взгляд, таким смотрел Тыбыр, когда покидал свою юрту. Пустой взгляд, видящий больше зрячего. Только в отличии от Тыбыра, шаманка не признавала одежды и даже ритуального бубна не имела, чем она духов привлекала, ей одной и ведомо...
Лес обижено молчал, мне и не уютно, и чуть жаль. Нет, не того, что я спасла человека, что так раздражает Духа Леса, а того, что я и сама чувствую чуждую натуру в спасенном мужчине. Он не умеет говорить одним дыханьем разума, песнью души, зато часто то ли стонет, то ли рычит. Дикие трели, пугающие. Такими обмениваются хищники плоскогорья Намади... Он лежит ночами в гнезде без движения, блуждая духом в стране грез. Что ищет он на Тропах Душ? Пару раз я поднималась к нему, но он ускользает, как воды сквозь пальцы. Вчера он видел мой Танец с Миром, просто стоял и молчал под сенью мелорнов, будто тень могла его скрыть. Почему он так не нравиться Лесу? Его раны скоро заживут совсем, тогда я покажу ему дорогу через горы. А пока я послушаю ручьи долины, поющие о раннем цветении микубу в этом году, о том, что разведчики ушли к границе Золотого Леса и у нас есть еще пару ночей, чтоб танцевать спокойно...
Шаманка кормит меня пыльцой деревьев, а я все не могу поверить, что мне не снится этот Лес и озеро, возможно, я умер, и мой дух блуждает, как говорил Тыбыр? Защитите, предки!
Видел я ночью, как танцевала шаманка, и с ней танцевал лес. Красивая, стройная, слишком гибкая для женщины. По что я войн, а уж ворожбу различу. Чего ей надобно, что ночами ворожит? Тыбыр, и тот боялся ночных духов беспокоить. Не были бы так иссечены ноги, истощено тело, бежал бы я от озера, не боясь трусом прослыть, а так увидим, что за мое спасение шаманка захочет...
Но сменялись ночи днями, а ничего не просила Подруга Озера у Шарона, зато все больше привязывался к сильфе рыжий угрюмый воин. Было ли на роду написано или посмеялись звезды, но придя в дом чужой, сделал и дом, и хозяйку своею Шарон.
Духи зовут его Пламя, они тоже видят, как сияет силой алой аура гостя Леса. Прошло уж более трех сезонов обычного мира, а Хозяин Леса все тревожится. Чего боится он в Пламени? Или само имя огненных духов ему мучительно? Пламя и сам не знает, чего хочет. Он не знает любви высокой, не взлетает его дух, свиваясь с моим, любит он, опаляя землю и тела, раня и ломая, но по-другому он не умеет, и оттого тоскует что-то в груди. Я просила принести Ветер северный вестей с земель Пламени, обрывки рыков их, может пойму их хоть чуть-чуть. Дик Пламя. Разве можно рвать цветы живые, чтоб подарить их? Зачем? Жутко гасли маленькие жизни, сжимались их блекнущие ауры. Страшно. И духи злы. Пламя, рыжее Пламя, что же ты делаешь?
Шаманка все так же нема и эфемерна, если первые дни это радовало, то сейчас тоска гложет меня. Где-то были красавицы с черными косами, где русые северянки? У Шаманки волосы серебряные, как свет звезд, и глаза темно-синие как ночное небо. Не женщина, а маара! И Лес вокруг маара. Злой лес, не по нраву ему мои кожаные доспехи, одежды, да и сам я. Стоит шаманке отойти, как кочки под ноги так и прыгают, что не куст, то зацепить пытается. А еще я вспомнил, наконец, что Тимур прибрал племя к рукам. Когратов сын! Вернусь, велю за конями его прокатить по степи, чтоб сама земля, что украл он, карала его!
Спокойно на цветущем лугу, золотит солнце изумруд трав, Пламя и тот улыбается мыслям своим. Может, обойдется?..
Ничего не обошлось, умчался под утро ведомый лесом путник. Ушел, не прощаясь, как бегут пленные из золотых клеток. И Хозяин Леса вывел его к самому Тылык-Улгуль. Ушел и погиб под горной лавиной, и тут бы забыли о нем, да год живший пыльцой мелорнов не исчезает бесследно, и в ночь бури родила в кочевье женщина ребенка с огненно рыжими волосами, и сочли его рождение проклятием богов, обрекая на вечное рабство. Но был благословлен мальчик сильфой, помнил смутно он свой бег от Хозяина Леса, не боялся рыжий воин не свата, не брата, на расправу скор был, хлебнул доли разной, а заняв ханов шатер заставил содрогнуться Степь... Прокатились войны его по миру, опаляя огнем и правых, и чуждых, не знал никто чего ищет Великий Могол, никто не знал, почто гонит хан племена, но сгибались перед ним вожди и мандарины, пировали воины его на пепелищах, а рыжий Тиму, забывший имя Пламя, искал Серебряный Лес, бессмертие дающий...
Звезды насмешливы? Они мудры и холодны. Давно уж нет Пламя в живых, и внуки его, и правнуки ушли Тропой, а в ветвях ив живет Подруга Озера, что по водной глади присматривает за детьми их. Жестоки дети Пламени, как не был и сам воин из степи.
Грустит Хозяин Леса, жалеют ее сильфы, странную целительницу, что веками смотрит в зеркало вод. Не знают они, чуждые ей не меньше, чем люди, что не проходит любовь вечных, что не забывают вечные, и лишь вчера улыбался воин, смотря на танец ее, и лишь миг назад бродил он меж серебряных мелорнов, вглядываясь вглубь лесов.
Дики люди и чужды, но они и ее дети, она дала им шанс родиться, а значит, время от времени призывает целительница Духа Вод. И пусть это горькое счастье, но оно ее, такое же холодное, как ее любовь, как свет звезд, породивший Ее Народ...
___________
*гутулы - полусапожки из кожи с загнутыми носами на жесткой кожаной подошве, их украшают пышной вышивкой. (Я заменяю старое название тем, которое еще помнят в современной Монголии).