Оля росла в небольшом рабочем поселке и любила свою большую дружную семью. Главой семьи она считала бабушку. Бабушка Анюта никогда не работала, считая это мужским делом, хотя и домашними хлопотами себя не утруждала. Она посвятила себя служению Богу - так она считала. В свои неполные шестьдесят лет она и одевалась, как послушница. Всегда в темной сатиновой кофточке навыпуск, в такой же темной, иногда с мелким цветочным рисунком, юбке до пят, собранной на талии резинкой. И обязательно в простом платке, повязанном так, что в острый треугольник над морщинистым лбом виднелись черно-смолянистые волосы с едва заметной сединой, а концы платка свисали на грудь. Ростом бабушка не вышла - едва доставала до плеч дедушке, но этот факт, как и её худоба от постоянного соблюдения постов и легкая сутулость не мешали ей быть подвижной и энергичной и командовать всеми.
На своей половине дома, построенного дедушкой и папой, она часто собирала верующих, пела с ними заунывные песни, читала псалмы, а иногда раздавала деньги нуждающимся - как милостыню. Оля не раз заходила к бабушке посмотреть на новых людей - интересно же! - и послушать, о чем они говорят, за что мама ругала её и бабушку.
- Мамаша, зачем Вы девчонке голову забиваете всякими глупостями?..
- Ишь, чо удумала - глупости, - возмущалась бабушка, сверля ту черными глазами, - нешто Бог девчонке повредит?..
- Ага, не повредит... Только пользы с этого, как с козла молока, - сердилась мама и уводила дочку.
Бабушкины "песнопения" обычно заканчивались перед возвращением дедушки Миши, который не любил подобных сборищ. Не то, чтобы бабушка боялась его - просто не хотела лишних разговоров на эту тему. Дедушка Миша работал на лесопилке и приходил домой похожим на деда Мороза: высокий, крепкий и статный, с добрыми голубыми глазами и густыми бровями, присыпанными опилками. Из-под льняной кепки, прикрывавшей обширную лысину, выглядывал венчик светлых кудрявых волос. В крупных мозолистых руках дед всегда носил деревянный ящичек с инструментами - как отличный плотник он всегда был нарасхват, многие односельчане нуждались в его услугах и хорошо их оплачивали.
Особенно трепетно бабушка относилась к нему в день получки: покупала "чекушку" - хотя в обычные дни не разрешала деду ни пить, ни курить - сама накрывала на стол и суетилась вокруг мужа.
- Кушай, Мишаня, кушай, в жизни нашей весь барыш - токмо выпьишь да поишь, - с улыбкой приговаривала она, подливая водку в граненую стопку расчувствовавшегося деда, который тут же отдавал бабке кровно заработанные.
- Куропаточка ты моя востроглазая, - от усталости и алкоголя дедушка хмелел и валился на кровать, отделенную от иконостаса пестрой ситцевой занавеской.
В такие дни бабушка не беспокоила его, хотя обычно долго стояла на коленях перед иконами, шепча молитвы и отбивая поклоны. Иногда её усердие будило деда, и он сердился:
- Антоновна, ну, доколь ты будешь стукать башкой об пол?.. Уймись, дай поспать...
Оля всегда с нетерпением ждала его прихода с работы и, увидев, как дедушка открывает калитку, бежала ему навстречу. Дед радостно улыбался, брал ее на руки и непременно доставал из кармана широких штанов дешевую конфетку - ириску или леденец, а внучка чмокала его в заросшую за день светлой щетиной щеку. В ответ дедушка щекотал пышными усами Олины щечки, зарывался носом в её белесые шелковистые кудряшки, слушая её нескончаемое веселое щебетанье. Дед любил внучку и баловал её, даже трехколесный велосипед купил ей на зависть соседским ребятишкам. Она с радостью колесила по двору, а в непогоду - по просторному дому.
Мама, тридцатилетняя ясноглазая женщина с правильными чертами лица, которую домашние звали Нюсей, в Олином понимании была главной в доме после бабушки. После рождения двух детей она не работала, но тащила на себе все хозяйство: ухаживала за коровой, свиньями, курами и утками, обрабатывала два огорода, стирала и готовила на две семьи. Дочка видела, что она постоянно занята и иногда раздражена, и побаивалась её. Тем более, что мама частенько наказывала Олю, могла поставить в угол, а то и шлепнуть по попе за разбитую тарелку, опрокинутую чашку с молоком или содранные до крови колени - непоседа не умела спокойно ходить, носилась, не глядя под ноги, часто спотыкалась и падала.
Например, сегодня летнее солнце припекало сильнее обычного, и Оля в первый раз надела недавно сшитое мамой легкое штапельное платьице - вишневое, в белый крупный горох, едва прикрывавшее острые коленки, с пышными рукавами-фонариками почти до локтей и одним накладным карманчиком, отороченным красивой оборкой. Торопясь показать наряд подружке, егоза вылетела из дома и, зацепившись карманом платья за гвоздик, который торчал из деревянного штакетника, отделявшего двор от сада и огорода, выдрала кусок ткани. От жалости к себе Оля ревела даже громче, чем от маминой увесистой затрещины: ей так жалко было, что она испортила новое красивое платье, которое еще никто не видел и не оценил! По правде говоря, у Оли и старых-то было три штуки всего, но такого красивого у нее еще не было. Вчера ей тоже попало - она забыла закрыть за собой калитку, когда вышла погулять за двор, а куры выбежали следом, пролезли под соседской изгородью и поклевали начавшие краснеть помидоры, из-за чего тетя Маша поссорилась с мамой. Позавчера дедушка Миша покрасил пчелиные ульи зеленой краской, которая так блестела и переливалась на солнце, что Оля не удержалась и палочкой нацарапала на гладкой крышке слово "Витя". Написать свое имя она побоялась - сразу ведь догадаются! Конечно, мама сначала всыпала старшему брату, который учился в третьем классе, а после его слёз и клятвенных заверений добралась и до маленькой писательницы. Правда, на следующий день Витя отомстил сестре: угостил сосательной "барбариской", которая во рту у девочки превратилась в огнедышащего дракона - брат натёр леденцовую карамельку горьким перцем с грядки. Витя довольно смеялся, Оля плакала от обиды, промывая рот, а раздосадованная мама отвесила обоим подзатыльники.
Бабушка обычно защищала внучку, как младшенькую, и проводила с ней много времени, рассказывая интересные истории, шутки и прибаутки.
- Давно энто было, тадысь мы на Рязанщине жили, - начала очередную байку бабушка, - удумала я с двумя подружками сходить в дальнюю церкву за кордоном, а иттить к ней надоть было скрозь чащу, - привычным жестом она утёрла концом платка свой крючковатый нос.
Оля видела только жиденькую рощицу на краю села, поэтому чаща казалась ей чем-то тёмным и страшным, а "кордон" - большим щитом из картона...
- Штоб поспеть к заутрене, вышли засветло. Лес встренул нас прохолодой да теменью, ажник страшно стало, но мы шутковали да смеялись. Вышли на поляну, а там - батюшки! - бабушка картинно всплеснула руками, - волки!.. Шепчу девкам - мол, молитву читать надобно, но слова-то враз повылетали, получалось токмо: "Отче... отче... отче наш..." С перепугу мы вжались спинами друг в дружку, а волки-то подбежали и ну тыкаться носами в наши животы, - бабушка сложила ладонь со скрюченными пальцами в виде волчьей морды и показала на внучкином животе, как волки тыкались и тяжело дышали, - фффу... фффу... фффу...
Девочку охватил ужас, но она слушала, затаив дыхание.
- Гляжу на чёрные пасти с острыми зубами да красными слюнявыми языками и мыслю, мол, конец пришёл - щас от нас одни мослы останутся. Ан нет - волки обнюхали, отошли маленько и сели вкруг нас. Сидят да зыркают глазишшами. Уж и не знаю, скока они сидели, почудилось - вечность. Потом один встал - видать вожак - и пошел прочь, за ним другие, цепочкой. А последний-то идёт да всё обертается, будто воротиться хочет...
- И что, он вернулся?.. - шепотом спросила Оля.
- Што ты, милка!.. Я б тута нонче не сидела, - её тонкогубый рот растянулся в улыбке, а черные глазки хитро сверкнули из-под безволосых надбровий. - А тады ни я, ни мои товарки с места не сошли - так и сидели цельный день, пока нас не подобрали люди, вертавшиеся с обедни...
Оля так реально представила себе эту картину, что почувствовала даже запах волка, которого ей напоминал злой соседский Полкан, посаженный на цепь.
В следующий раз бабушка рассказала, что ходила в школу всего одну зиму. Дедушка учился на рабфаке, а бабушка ревновала его к молодым ученицам - она была намного старше деда. Тогда она стала ходить в школу вместе с ним и тихонько сидела, слушая и запоминая, о чем говорили. Вскоре она выучила буквы, научилась читать, а потом поняла, что мужу никто, кроме неё, не нужен, и бросила школу, не усвоив грамматику. Так она и писала без всяких правил, - как говорила, как ей слышалось, без точек и запятых.
А ещё Оля учила с бабушкой буквы, и та хвалила девочку за хорошую память. Стишок про крокодила, который солнце проглотил, внучка знала наизусть. Бабушкины гости удивлённо ахали, когда пятилетняя девочка "читала" им про украденное солнце, сосредоточенно глядя в книжку и переворачивая страницы в нужном месте. Потом ей это надоело, и она попросила брата, чтобы он научил её читать по-настоящему. Витя между делом показал, как складывать буквы в слова, и через несколько дней Оля читала по слогам, а через месяц - уже вполне прилично. Сначала она перечитала все детские книжки, а потом принялась за бабушкины, по которым та молилась. Девочка с легкостью освоила старославянский стиль со странными иероглифами, хотя ничего не поняла из жизни апостолов и пророков, и читала псалмы вслух только по просьбе бабушки.
Как-то на глаза ей попалась толстая книжка в красивой обложке и позолоченном переплёте - сказки под названием "Тысяча и одна ночь". Олю распирало желание удивить соседских мальчишек, что она читает настоящую взрослую книгу! Поэтому она выходила за ворота, садилась на лавочку, клала книгу на колени и читала, когда те возвращались из школы. Но взрослые ребята не очень верили, что пятилетняя девочка умеет читать, и посмеивались над ней. Да и сказки эти она не могла понять, как и жизнь святых, вот и оставила книгу в покое.
Папу Ваню Оля очень любила. Внешне он был похож на дедушку - высокий, красивый, с голубыми глазами, вьющимися волосами - только темно-русыми, а по характеру - более подвижный, энергичный, веселый и шумный. После работы папа часто брал дочку на руки и подбрасывал вверх, чтобы она полетала. Летала Оля высоко, аж дух захватывало, а потом, прижавшись к его пропахшей бензином куртке, счастливо смеялась. Папа работал шофёром и, если не торопился с обеда, сажал дочку в кабину самосвала, чтобы прокатить до конца улицы. Он любил детей, но когда те ссорились из-за места за столом или из-за того, кто первым будет купаться в жестяном корыте, всегда просил сына уступить младшенькой. Витя недовольно соглашался, приглаживая свой выстриженный под "полубокс" темный чубчик.
Однажды вечером папа вставил пластинку с "Валенками" в новенькую радиолу и попросил дочку сплясать. Девочка топала ногами и громко подпевала Лидии Руслановой, не догадываясь о замысле отца. Услышав за стеной песни и пляски, отбивавшая в своей комнате поклоны перед иконами бабушка влетела в комнату и грозно посмотрела. Оля тут же юркнула под стол, прикрывшись скатертью. Бабушка шумела на отца, а тот покатывался от смеха, чуть не падая с деревянной табуретки, им же сделанной, и подмигивая выглядывавшей из-за длинной скатерти трусихе.
Иногда бывало, что мама не разрешала ему брать Олю:
- Ванюша, опусти её - уронишь, ты же пьяный, - но папа никого не слушал.
Девочке нравилась его веселость, вот только к запаху бензина примешивался и другой запах - резкий и неприятный. Правда, это веселье могло легко перейти в буйные выяснения отношений с мамой. Выставленная за дверь в такие моменты, Оля слышала мамины упрёки сквозь слёзы - тебе бы только пить да таскаться по бабам - и папины громкие ругательства. Девочка не любила скандалы, в такие дни ей становилось очень жалко маму, а папу она начинала бояться. Если доходило до драки, то справиться с отцом мог только дедушка, который заключал забияку в железные объятия и держал, пока тот не успокоится. Успокоившись, папа опять становился добрым и веселым.
А потом у него обнаружили язву желудка. Врачи говорили, что нужна срочная операция, и желательно в Ростове. Отпраздновав с детьми новый, тысяча девятьсот шестидесятый год, мама повезла отца в областную больницу.
- Бабушка, а как же моё деньрождение?.. - волновалась Оля.
- Шесть, я уже большая, - девочка показывала ладошку и выгнутый в суставе большой палец правой руки, очень похожий на бабушкин.
- Будуть табе аменины... - решилась бабушка, и внучка засияла серыми глазками из-под пуха бесцветных ресниц и улыбнулась тонкими губками.
Подружки именинницы остались довольны - бабушка Анюта играла с ними в прятки, рассказывала смешные истории, угощала вином из красивого графина, как взрослых. И не страшно, что вино напоминало компот и чуть-чуть пахло валерьянкой...
После операции папе стало лучше, но ненадолго - вскоре болезнь вернулась. Он сильно похудел, лицо с резко выступающими скулами приобрёло землисто-желтый оттенок, глаза потухли и выражали только страдание. Родные шептались, что у него рак, а вслух старались ободрить, мол, скоро ты поправишься. Ещё Оля слышала от бабушки, что врачи сначала отказывались, а потом согласились на операцию, только увидев беременную маму.
Весной родилась сестричка Нина, которая немного разочаровала Олю, - такая маленькая, худенькая и некрасивая. Папа смотрел на Ниночку и говорил, что очень рад, но почему-то плакал. Мама разрывалась между малышкой и папой. Тот уже не вставал с железной кровати с пружинной сеткой, на которую положили матрац, большую пуховую перину и кучу подушек. Мама сама делала ему уколы и готовила для него протертые супы и жидкие каши.
Оля почти не узнавала своего папу - из веселого, доброго и молодого мужчины он превратился в худого, костлявого и сварливого старика. Он требовал, чтобы с ним постоянно кто-то находился, поэтому у его постели, кроме мамы, днем по очереди дежурили бабушка (иногда с Олей), дедушка и Витя, а ночью - только мама. Когда начинался очередной приступ, папа кричал, что хочет умереть, даже потянулся как-то за случайно оставленными возле него ножницами, но мама успела их убрать. Между приступами просил у мамы прощения за то, что не ценил и обижал её, когда был здоров, и мечтал, как они хорошо будут жить, если он поправится. А потом опять капризничал, что в спину давят подушки, и мама в который раз перебивала их руками, или просил селедки, которую запретили врачи. Мама валилась с ног от усталости и недосыпания, и один раз попросила бабушку Анюту приглядеть за больным ночью. Среди ночи Оля проснулась от крика отца:
- Мамаша, как тебе не совестно! Нюся спала в соседней комнате и то услышала, как я палкой стучал об пол - прибежала, а ты на полу спала, почти рядом со мной - так не добудишься!.. Толку-то от твоей показной любви... Уходи в свою половину, видеть тебя не хочу!..
Летом дедушка ждал в гости племянника из Москвы, Васю, которого Оля не видела раньше. Вася оказался взрослым дядей - во всяком случае, после школы он то ли работал, то ли где-то учился - и заядлым рыболовом. Вдвоём с Витей, который обрадовался дяде больше всех, они подготовили удочки, накопали червей и собрались на дальнее озеро. Оля не могла пропустить такое мероприятие, она представляла себе, как будет интересно в походе, как здорово и весело идти к незнакомому озеру, ловить в нем рыбу, можно даже искупаться! Но ребята отказывались брать её с собой.
- Ты понимаешь, что мы рано-рано проснемся и пойдем пешком, а это - шесть километров, ты не дойдешь, - убеждал ее дядя Вася.
- Я дойду, дядя Вася! Не смотри, что я маленькая, я много хожу и бегаю - и ножки не устают!
Оля часто упрашивала Витю взять ее с собой на какое-нибудь интересное мероприятие, в чем брат ей почти не отказывал. Теперь она донимала гостя и ходила за ним по пятам до тех пор, пока тот не согласился.
- Ну, ладно, Олька, но смотри у меня! Будешь ныть, что ножки устали, никогда больше не возьму на рыбалку. И учти - на руках тебя не понесу.
- Не буду ныть, честное слово, - распахивала глазёнки счастливая девочка и в подтверждение своих слов решительно трясла крупными белыми кудрями.
Надо отдать ей должное, держалась она молодцом. Проснулась без задержек, дошла к озеру сама, не капризничала и даже не шумела, когда ловили рыбу. Вася дал и ей маленькую удочку, чтобы она не мешала мужчинам, показал, что надо делать, если утонет поплавок. Оля не знала, что на её крючке наживки не было, и сосредоточенно смотрела на красный шарик. Солнце пригревало, девочке становилось жарко даже в ситцевом цветастом сарафане почти до щиколоток, но снять его при дяде Васе она стеснялась. Тогда она сбросила легкие сандалики и босиком осталась стоять на теплой влажной траве. Поплавок вдруг задергался, с громким визгом девочка дёрнула удочку, и прибежавшие ребята увидели у ног возбужденной рыбачки... рака.
- Сколько ловлю, а такое вижу в первый раз! - смеялся Вася, показывая Вите удочку. - Смотри, рак клешней ухватился за леску, резкий рывок - он даже клешню не разжал.
Оля сияла от радости, что она такая ловкая! Витя, несмотря на то, что ему ещё не исполнилось и десяти лет, тоже оказался на высоте и таскал рыбку за рыбкой. Он разгорячился, его симпатичная мордашка разрумянилась, кончик прямого носа покраснел и местами облупился под жарким солнцем, а пухлая нижняя губа оттопырилась от удовольствия. Брат снял легкую рубашку в клеточку и сшитые мамой шаровары, собранные резинками на щиколотках, и остался в черных трусах почти до колен.
Возвращение домой далось Оле намного труднее, да и кушать хотелось так, что живот сводило, но девочка шагала молча, держась за руку старшего брата. Витя, посмотрев на уставшее, запыленное, но довольное лицо сестры, похвалил её:
- Ну, ты молодец, Олька, умеешь вести себя, когда захочешь!..
Дома рыбаки накинулись на постный борщ, который даже подогревать не стали. Проглатывая вместе с борщом слова, Витя расхваливал добычу: два сазана, пять щук и полведра другой рыбы - помельче. Папа услышал и попросил показать ему улов. Ребята поставили в его комнате большое корыто, налили туда воды и положили две рыбины. Огромные, килограммов по пять-шесть, ещё живые сазаны медленно и важно плавали, шевеля хвостом и плавниками, а папа смотрел на них и плакал. Рядом с корытом со слезами на глазах стояли дядя Вася и Витя...
После Васиного отъезда Оля просила Витю, чтобы тот научил её ездить на двухколесном велосипеде. Брат, устав объяснять, что она ещё маленькая, выводил велосипед на дорогу, держал одной рукой руль, второй - придерживал сидение, а сестра просовывала ногу в раму, и крутила педали.
- Смотри, Витя, смотри, - я еду, у меня получается, - кричала девочка, и дети заразительно хохотали...
Играть в куклы с девчонками Оля не очень любила, ей больше нравилось с соседскими мальчишками бегать по поляне и играть в войну или ловить шпионов, прячась за кустами и ползая в траве. Особое удовольствие она получала, когда брат и его ровесники изредка разжигали за двором вечерний костер и вели неторопливые беседы. В ожидании печеной картошки Оля смотрела, как рыжие языки пламени лизали обрезки фруктовых веток, собранных во дворе и соседских садах, превращая их в красные угли.
Когда у Вити начались занятия в школе, Оля опять стала ходить "хвостиком" за бабушкой. В последнее время та часто плакала и ругала себя:
- Эт на мне грех... Детей-то у меня долго не былО, я молилась об том, што хочу дитя хоть на временное поглядение, а не костей погребение, - бабушка часто рифмовала и придумывала новые слова, - вот Бог и прибират Ванюшу вперед меня... Помню, мальчонкой он шибко захворал, уж я молила - не нагляделася, мол, я... И всю войну об нем тужила, в евойную часть стишки высылала - мол, немца бей, голубчик мой, да вертайся ты живой... Ванюшка потом сказывал, што письмо-то при всем строе читывали - больно пондравилось, аж слезу вышибло!.. А давеча скумекала, што и просить боле не смею...
Девочка не совсем понимала, что значит "Бог прибирает". Но папе становилось всё хуже, он всё чаще просил маму сделать укол раньше срока, а та со слезами говорила, что не может, мол, морфий дают строго по рецепту - на лишний укол не хватит.
В одно хмурое осеннее утро Оля проснулась позже всех в доме. Она побежала в папину комнату и увидела, что все родственники столпились у кровати и по очереди прощаются с ним, украдкой вытирая слёзы.
- Мамаш, - тихо позвал отец бабушку, глядя на ковёр у кровати, - ты видишь апостолов?..
Оля тоже посмотрела на ковёр, но ничего не увидела, а бабушка серьёзно спросила:
- Каво ты углядел, Ванюша?..
- Петра и Павла... Они за мной пришли?..
- Да уж, видать, за тобой - народился ты в аккурат на Петра и Павла... - бабушка утёрла слёзы, - Ванюш, а с сынком-то хошь проститься?..
- Да, хочу, позови...
Растерянный Витя подошел к кровати, отец сначала что-то говорил - Оля не слышала - а потом прижал сына так крепко, что присутствующие в испуге начали силой разжимать папины руки. Олю подтолкнула к бледному и почти безучастному отцу тоже бабушка. По её подсказке девочка спросила:
- Папа, ты меня видишь?..
- Вижу... - тихо произнёс он, даже не глянув на дочку.
Оля увидела, как у него дернулся подбородок пару раз, словно папа проглотил что-то невкусное. Потом он беззвучно выгнулся, откинув назад голову, и замер с остановившимся взглядом, а за Олиной спиной страшно закричала мама.
- Ваня, Ванечка, на кого же ты меня покинул с тремя детками?.. Мама, мамочка, как мне жить?..
У бабушки Моти, приехавшей поддержать маму, по морщинистому лицу катились слёзы, и она тихо гладила мамины волосы и плечи...
Бабушка Анюта начала давать указания насчет похорон, родичи засуетились, и девочке не у кого было спросить, что означает это страшное слово, которое слышалось со всех сторон - "умер"...
Оля видела, как убивается мама, сердечко сжималось от жалости к ней, но как ее поддержать и выразить свою любовь - она не знала. Когда та собралась идти на почту давать телеграмму, дочка увязалась за ней. Стараясь не бежать, девочка молча семенила рядом, держась за мамину руку, а потом собралась с духом и сказала:
- Мамочка, не плачь, мы теперь всегда будем с тобой вместе, правда ведь?...
- Да, дочечка, правда, - печально ответила мама, и Оля почувствовала себя почти счастливой...
После папиных похорон мама устроилась на работу ночным сторожем в детский сад, куда брала с собой полугодовалую Ниночку, там и отсыпалась, если удавалось, а днём занималась домашним хозяйством. Дедушка пилил и колол дрова с Витей, засыпал уголь на зиму в сарай, выполнял другую мужскую работу по дому. Витя задавал корму корове, свиньям и домашней птице. Оля тоже помогала, как умела, суетилась, стараясь сделать всё быстро, и как-то неловким движением разбила чашку. Мама накричала на неё и отшлёпала. Потрясенная, девочка пришла в слезах к единственному человеку, готовому всегда выслушать, - к бабушке:
- Как она могла?.. Я ведь совсем не виновата, ну, может чуть-чуть... Мы же с ней договорились... что теперь... когда нет папы... будем дружить, а она... Я ей не нужна, она меня не любит... - говорила Оля сквозь слезы и всхлипы.
Бабушка обняла внучку и погладила по голове:
- Эвон, милка, куды хватила - не любить... Нешто мама со зла?.. Чай, скрутно ей, вот маленько уймется - всё и пойдёть на лад, ты не сумлевайся.
И, чтобы сменить тему, бабушка с улыбкой предложила:
- Хошь, историйку антиресную скажу?..
- Расскажи... только не сильно страшную, - всхлипывая и размазывая ладошкой слёзы по обиженному личику, согласилась внучка.
- Ну, коли так, слушай... - бабушка уселась поудобнее, затянула узел платка, привычным жестом утерла уголки тонких губ - большим и указательным пальцами, и начала:
- В войну, будь она окаянна, наши солдаты дней пять к ряду выходили из окружения, но заблукали-таки в темноте. С устатку и неевши, они уж и надёжу потеряли. И вдруг, середь ночи на небе объявилось облако, а на ём - как есть! - Богородица, да ишо рукой указыват, куды иттить...
- А кто такая Богородица?.. - спросила девочка.
- Дак на моих иконах - дева Мария с младенцем, нешто забыла? - бабушке не нравилось, когда её перебивали, - об чём энто я?.. Ах, да... В обчем, в лесу враз светло стало - прям день деньской...
- И они вышли из леса?.. - спросила Оля, живо представив Богородицу с бабушкиной иконы.
- Вышли в аккурат к своим!.. Апосля многие уверовали, что Бог-то есть...
Оля слушала бабушку и думала о маме. Как ей хотелось попросить Богородицу, чтобы та и маме помогла найти верную дорогу, на которой Оле всегда хотелось быть рядом!..
После долгой зимы наступила весна, а потом лето - последнее Олино лето перед школой. Ей очень хотелось в школу, которую она представляла себе загадочным волшебным миром, не терпелось познакомиться с новыми друзьями. Мама сказала, что нужно купить школьную форму, портфель и учебники, и они поехали в райцентр за покупками. Оля любила те редкие моменты, когда оставалась с мамой наедине - тогда ей казалось, что мама не такая строгая и любит ее - просто не умеет говорить ласковые слова.
Все-таки девочка изменилась после смерти папы - теперь она чувствовала себя взрослой, а младшенькой считалась Ниночка. Оля слышала, как мама и бабушка тревожатся - не повлияла ли папина болезнь на ее здоровье? Достаточно ли она прибавляет в весе? Вовремя ли стала на ножки, вовремя ли прорезались зубки?.. А Ниночка подрастала и становилась такая красавица - пухленькая, с симпатичными ямочками на щеках, с такими же, как у Оли, голубыми глазками и белыми завитушками на лбу. Незаметно для себя Оля привязалась к сестричке, меняла ей пеленки и ползунки, носила на руках, укачивала в кроватке, которую смастерил дедушка, в общем - полюбила.
Летом из далекой Калмыкии приехала погостить мамина сестра, тетя Шура, которая работала геологом. Оля не знала, что такое "геолог", но видела, с каким уважением мама относится к младшей сестре - значит это что-то очень важное! Тетя Шура всем привезла гостинцы, весело раздала племянникам и хотела уже закрыть чемодан, как Оля увидела в нем синенькую кофточку, не удержалась и спросила:
- А это для кого?..
- Это я свитер на продажу взяла, чтобы дорогу окупить, - тетя Шура смутилась. - Нюся, он очень дорогой для подарка... Но, в принципе, Олечка может примерять...
Девочка посмотрела на маму - та молчала, - осторожно расстегнула застежку на плече с маленькими желтенькими пуговицами, надела свитерок и застыла перед зеркалом. Такой вещи у нее никогда не было, и снимать ее не хотелось!.. Связанный из тонких шерстяных ниток цвета синего неба, с разноцветными манжетами и воротничком, отделанным по краю желтой полоской, свитер так подчеркивал голубизну Олиных глаз! Она представила, как неспешно - не бегом, нет! - пройдется по улице, зайдет в магазин, и все вокруг будут говорить вслед: "Какая красивая девочка, какой чудный свитерок"!.. А её так редко хвалят - разве что бабушка...
И тут Оля услышала решительный мамин голос:
- Шура, сколько ты хочешь за него?
- Двадцать рублей...
- Я беру...
Оля не верила своим ушам! Мама, ее строгая мама, которая, казалось бы, ее не любила, готова была отдать треть своей зарплаты за эту вещицу!.. В горле у девочки почему-то стало тесно, в глазах защипало, но грудь переполняло такое счастье!.. Мама ее любит! Мама для нее готова на все!.. В этот момент Оля тоже была готова на всё ради мамы!..
- Пойдем за деньгами, дочечка, - мама протянула Оле руку и ласково посмотрела в счастливые глаза дочери...