Новопреставленные души ждали своей очереди войти в чистилище, расположившись на ступеньках медленно движущегося то ли насеста, то ли эскалатора. Душа человека, носившего на Земле имя Алик, уже третий день пребывала в оцепенении на своей ступеньке. Хотя день и ночь выглядели для души совершенно одинаково - все было серо и блекло, как при ночной съемке. До яркой белой стены за которой поочередно скрывались яйцеобразные клубни серого тумана, было еще далеко. Душу Алика особо не волновало, что скрывается за непроницаемой световой завесой, ее сейчас уже вообще ничего не волновало. Под оболочкой все успокоилось и выстроилось, замерло в строгом хронологическом порядке, точно как в прошедшей земной жизни. События, ощущения, действия, эмоции, запахи, звуки, краски - не осталось ничего, что нельзя было бы вспомнить. Душа была полна информацией о жизни, как созревший плод полон соком в последний момент перед падением, вызванным собственной спелостью. Безупречно непрерывная, лишенная провалов память земной жизни во всем ее сорокасемилетнем объеме и потрясающей яркости покоилась под серой скорлупой. Когда наступит черед, за холодной слепяще-белой завесой яйцо будет вскрыто, информация сканирована, помещена в камеру отсутствия времени, сжата до предела, упакована в отдельную ячейку древнего хранилища до следующего востребования. Если, конечно, решат, что душа Алика достойна востребования.
А это еще что за Птица? Серая тень заполнила пространство, загнутые когти крепко охватили яйцо, крылья бесшумно взмахнули и понесли в направлении, обратном движению эскалатора.
- Куда ты уносишь меня? - беззвучно спросила потревоженная душа Алика.
- Обратно в Жизнь, - также беззвучно ответила Птица.
- Зачем?
- Неполная загрузка. Я должен вернуть тебя для добора информации.
- Неужели я оказался таким грешным, что даже до чистилища не допускают? Что молчишь? Ну, скажи, неужели я настолько хуже других? Жаль срываться с места. Ехал себе со всеми вместе, как в метро - каждый на своей ступенечке, затылок в затылок. Стандартная простая ступенька для временного пребывания, одинаковая для всех, для раба и для господина. Просто немного места в пустом пространстве. Оказалось, больше человеку после смерти ничего и не требуется. Может, скажешь все-таки, допустят меня в чистилище или нет? Снова молчит! Япона мать, что за птица такая молчаливая попалась!
- Да не волнуйся ты так раньше времени! Побереги себя, нам еще задание выполнять. Пустить то пустят, туда всех пускают раньше или позже. Как только справимся с делом, мигом верну тебя обратно на ту же ступеньку. Только куда потом определят? Вот в чем вопрос.
- А вдруг очередь уже пройдет, или место займут?
- Такого не может быть. Здесь у каждого строго свое место. Твоя личная ступенька будет дожидаться только тебя.
- Ну, ладно. Раз ты уверен. В любом случае, я ничего не могу сделать. До сих пор не врублюсь, как тут у вас все устроено. Вот, например, если ты уронишь меня, куда я упаду?
- Какая душа попалась любопытная! Не уроню. Много вашего брата переносил уже и никого еще не ронял. Честно говоря, я и сам не знаю, куда ты упадешь. Если хочешь, можно проверить. Так что, разжать когти?
- Лучше не надо! Насколько я знаю, падают всегда вниз. А там по нашим понятиям находится ад.
- Это по вашим земным понятиям. А в чужой монастырь со своим уставом нечего соваться. И вообще, лучше помолчи. Подумай о вечном.
- Да ладно, не обижайся. Мне так хочется хоть с кем-то поговорить! Я вообще человек деятельный, общительный. Был... А теперь уже целых три дня сижу смирно, молчу, только и делаю, что в себе разбираюсь. Это я так думаю почему-то, что прошло три дня. Время здесь вообще не ощущается: ни рассветов, ни закатов.
- Время вам, душам, теперь ни к чему.
- Согласен. Время мне теперь действительно ни к чему. Знаешь, когда я себя чувствовал подобным образом? Когда на удаление острого аппендицита везли. Как всегда, дождался до последнего, пока от боли на стену не полез. Только тогда разрешил скорую вызвать. Врачи с перепугу вкололи мне тогда чего-то обезболивающего по полной программе, мчим в больницу с сиреной, все нервничают, успеем ли? А я лежу себе, спокойный такой, в потолок смотрю. Впереди ждал хирург, операция, неизвестный исход, но от меня уже ничего не зависело и время потеряло смысл. Как странно ощущать себя в остановившемся, завершенном состоянии! Ничего уже не изменить, не скрыть, не исправить - жизнь закончилась. Остался чистый результат. А я все равно существую! Правда, будто не наяву, а во сне, когда глаза закрыты, вокруг тьма кромешная, тело неподвижно лежит в кровати, а ты все равно где-то живешь - действуешь, бежишь, работаешь, ешь, трахаешься, испытываешь яркие сильные чувства. Только сон теперь один и тот же - моя собственная жизнь, как она была прожита. Во всей ее прелести и безобразии. Я могу просматривать ее медленно, вслушиваясь в каждый звук, задерживаться на каком-то чувстве или событии, а какие-то быстро пролистывать, как пролистывал в детстве книги в поиске картинок. Я могу просматривать ее с рождения до смерти или наоборот со смерти до рождения. Все сорок семь лет стали равными между собой. Уже нельзя сказать: это было давно, я был молодой и глупый, теперь я другой. Нельзя забыть что-то, будто его вообще не было. Нельзя сказать: пусть я сейчас не идеал, но у меня есть время впереди, чтобы стать лучше. Оказалось, что Я - это все, что было, и когда был молодым и глупым, и когда был жестоким, когда скупым, когда подлым. Поступок не перекрывается, не исправляется последующим поступком. Единственное оправдание - угрызения совести, если я их испытывал, конечно. Неужели нет никакого искупления грехов? Например, пусть я зря обидел кого-то, но зато потом сделал этому человеку что-то хорошее. По справедливости я искупил грех, он должен исчезнуть, испариться. Ведь я заплатил по счетам.
- Здесь не базар.
- Да, конечно. Бессмысленно думать о том, чего все равно нельзя изменить. Лучше подумать о предстоящем испытании. Ты говорил, что далеко не каждого снимают с насеста и несут обратно в мир живых. Что-то во мне не так, чего-то не хватает, раз ты несешь меня туда? Но ведь это невозможно, повернуть время обратно и начать снова жить? Навряд ли...
- Ты прав. Обратного хода не бывает. Просто тебе необходимо узнать еще кое-что, узнать и прореагировать. Такое вот несложное задание. Только после этого твой жизненный путь смогут оценить по справедливости. А пока твоей душе не хватает информации для входа в чистилище. Нам предстоит побыстрей ее получить. Правда, я не знаю, поможет тебе эта информация или наоборот, навредит.
Серые крылья мягко вздымались, затем падали вниз, бережно обнимая нежную ношу, когти сжимались ровно настолько, чтобы не выронить душу.
- Странно, какой еще информации не хватает? Я прекрасно помню все - всю свою жизнь от первого вздоха до последней секунды. Помню жаркую волну ужаса, когда увидел в подъезде этого парня с пистолетом. Я побежал к выходу, жгучая боль разорвала спину, затем ногу, но я успел выскочить на улицу, из последних сил рвусь к машине, а она отъезжает! Почему?! За рулем Колян, мой водитель, почти брат. Мы вместе в армии служили, потом работали. Вместе ели, пили, даже по бабам ходили вместе. Только мне больше повезло - я выбился в люди, а Колян не смог... А ведь после армии на первую работу он меня устроил. Не поверишь, наверное, что я мог на рынке мясо рубить? Но так оно и было. Я - на базаре рублю, Колян - в гастрономе. Раньше мясо было в дефиците почему-то. Сейчас - вон его сколько! А тогда оно в магазинах лежало по рубль девяносто, одни кости да пленки, конечно, замороженное. Все остальное налево шло. Я, например, на рынке продавал только сочную парную мякоть с косточкой - по пять рублей. Были клиенты, ну, свои люди, значит, которые за чистую филейку и по десятке платили. Я эти филейки даже на прилавок никогда не выкладывал. Ты тему просек?
- Да что тут сложного? Обычная спекуляция. Это не большой грех.
- Ну, конечно! Даже ты понимаешь. Когда почти все было в дефиците дурак только заработать не мог в торговле. Но времена тогда такие были, что за этот "не большой грех", как ты выразился, отвечать по серьезному приходилось, если попадешься. Церберы из БХСС так и шныряли, вынюхивали - спекуляция, махинация, хищение социалистической собственности. Статьи серьезные, подрасстрельная даже имелась. Но я парень был рисковый и при этом излишней алчностью не страдал. Сам жил и люди вокруг кормились, те же мусора. А когда с Коляном организовался, вообще крупный фарт пошел. Я ему бабок отстегну утром, а ночью он чемоданчик мяса мне привозит - те же филейки, битки, мякоть. Все путем. В магазине деньги в кассу пошли, сколько положено по госцене, Колян и директриса его - на лапу получили, а у меня - клиент доволен. Я на эти деньги кооперативную квартиру себе построил, машину купил уже в двадцать пять лет. Не на свое имя, конечно, на отца. Он у меня ветераном войны был, заслуженным человеком. Даже в институт поступил самый модный тогда среди деловых людей, торгово-экономический. Вот тут-то, брат, и пришел конец моему базарному бизнесу. Знаешь, почему?
- Женщина, наверное.
- Да, женщина, Люська. Она была обычной белобрысой девчонкой. Короткая стрижка, сиськи - не больше яблочка, бедер вообще нет, одни ноги от талии. Честно говоря, я таких тощих вообще не замечал, девками в теле увлекался. Может потому, что работа была - окорока да филеи, чем мясистей, тем лучше. С Люськой общался по необходимости - она училась и одновременно в деканате работала, Всякие там методички раздавала, учет посещаемости вела. А у меня с посещаемостью, сам понимаешь, не складывалось. С преподами было проще - всунешь кусок мяса, а потом уже зачетку - и все путем. А Люська... "Ну, поставь, - говорю, - что присутствовал, жалко тебе, что ли"? Она смотрит перепуганными глазами, молчит, только головой мотает, не поставлю мол. "Девочка, - говорю, - я тебе мясца подкину, сальца, печеночки свежей - отнесешь мамке, пусть откормит тебя немножко. А то худая, бледная, от стенки не отличишь. Договорились"? Опять молчит и головой мотает. "Почему не поставишь? Морда моя не нравится"? "Нравится... - шепчет. - Только, если вы все за мясо будете покупать, то никаких знаний не получите. А я хочу, чтобы вы были не только красивый, но еще и умный". И тут я увидел что-то в ее глазах. Серые глазки превратились в два прозрачных колодца и тянули меня магнитом в бездонную глубину. "Ладно, - говорю. - Поехали в воскресенье в лес на шашлыки. Я их так готовлю - пальчики оближешь". "А еще кто будет"? "Ну, друг мой, Колян, две девушки и ты. Больше в машину не влезет". "Нет, - говорит, - не поеду". А у самой уже нос покраснел и слезы на ресницах висят. "Вот капризная барышня попалась! Так ты ехать не хочешь, или компания не подходит"? Кивает, голову опустила, а слезки уже катятся. В общем, поехали мы с ней вдвоем, ну и Колян со своей телкой на заднем сидении. И, знаешь, после этого моя жизнь изменилась, очень круто изменилась...
Душа Алика замолчала, то есть на время прервала беззвучное общение с Птицей. Свернувшаяся тугой змейкой память активизировалась, пунктирными вспышками высвечивая отдельные фрагменты...
* * *
...Весенний лес. Рядом с костром на надувном матрасе сидит Люська. Ее взгляд не отпускает ни на мгновение, отслеживает малейшие движения рук, поворот мощной шеи, замечает неожиданно изящный для крупного лица идеально прямой нос, узкий разрез губ. Когда глаза встречаются, его - синие, особенно яркие от угольной черноты ресниц, добродушно щурятся; ее - безмятежно-серые, расширяются, застывают, и затем вновь продолжают изучение потрясающе красивого, на вид доброго, но наверняка опасного парня. Вот он снимает для нее с костра еще в мелких пузырьках кипящего сока розовато-коричневый ароматный шашлык, вот она пьет терпко-кислое рубиновое вино, заливисто смеется пошловатому анекдоту.
Алик по началу и не думал связываться с худосочной девулей, просто для дела повез расслабиться на природу, чтобы не выделывалась больше в своем деканате. Но тело, веселое от вина, сытое от свежего мяса, привычно потребовало плотской любви, а девочка, кажется, совсем готова: глазки сами закрываются, уже дышит короткими затяжками, худенькая ручка неловко обвилась вокруг шеи, тянет к себе. Колян очень кстати ушел со своей барышней в машину, Алик мягко, без нажима завалил Люську на спину. От костра тянуло дымком, сырая весенняя земля пахла, как женщина, почти так же, как потерянная Люськина девственность.
Обратно машину вел верный Колян. Алик придремывал на заднем сидении, стараясь не придавить на поворотах вцепившуюся в плечо, жмущуюся к боку, точно замерзший котенок, мурлычущую что-то девчонку.
С деканатом больше проблем не было, только отцепиться Люська уже никак не хотела, просто преследовала. Ходила следом, подсаживалась рядом в аудиториях, смотрела преданно своими серыми глазенками. Не гнать же ее! И Алик некоторое время терпеливо сносил насмешливые реплики приятелей, испепеляющие взгляды институтских красавиц. Но в один прекрасный день бабская почта донесла новость о прилипчивой молодой поклоннице, у которой "ни кожи, ни рожи, только связи в деканате", до ушей парикмахерши Анжелы. Похожая на укрупненный вдвое вариант Брижжит Бардо гордая парикмахерша устроила Алику такой скандал, что на следующий же день, приметив поджидающую у входа в институт долговязую Люськину фигурку, Алик оттащил ее за колонну и без лишних церемоний заявил:
- Да что ты бегаешь за мной, дурашка? Репутацию мне портишь и личную жизнь, кстати, тоже. Встречаюсь я с другой бабой, уже несколько месяцев с ней любовь крутим, может, женюсь скоро. Она у меня бедовая: приревнует, подловит тебя где-то и отметелить может так, что мало не покажется. Усекла? Лучше держись от меня подальше, подруга. Прости, конечно, что не сдержался в тот раз - не надо было тебя трогать, красоту твою девичью портить. Ну, теперь все равно уже ничего не поделаешь. Если обидит кто-нибудь, или надо чего, денег, там, продуктов - обращайся, помогу. Но больше чтобы тебя в моем поле зрения не возникало, уяснила? Все, финиш.
Люся хоть и дрогнула ресницами, руку к сердцу приложила, но не отступила, держалась как стойкий оловянный солдатик.
- Неправда, не женишься. А то, что с женщинами встречался до меня - ничего страшного, я переживу. Вполне нормально, что красивый здоровый двадцатишестилетний мужчина встречается с женщинами. А та баба, о которой ты говоришь, такая шикарная блондинка с необъятным бюстом? Анжела, кажется.
- Ну, вот, видишь! Даже ты знаешь.
- Все знают. Девчонки меня предупреждали об этом. Я к ней в парикмахерскую даже укладываться ходила недавно, чтобы поближе рассмотреть. Конечно, на такую женщину сразу обратишь внимание - мясной отдел какой-то. Хотя красивая, не спорю. Но знай, с возрастом она неизбежно растолстеет до безобразия, и главное - она тебя не любит.
- А ты почем знаешь?
- По глазам видно. Она цены себе не сложит, хотя не молодая уже, лет под тридцать, наверное.
- Двадцать пять.
- Неважно. Все равно уже не молодая, в девках засиделась. Только и думает за кого бы повыгодней замуж выскочить и под каблуком держать. Ты для нее просто претендент, один из многих. А я тебя люблю по-настоящему.
- Да ну! Это как же?
- Для меня ты самый лучший, самый красивый, и других мне не надо. Ради тебя все могу сделать. Если бросишь меня - покончу с собой.
- Глупенькая! Ни один мужчина не стоит того, чтобы за него умирать. Живи себе спокойно, радуйся, пару ищи. А меня оставь в покое. Просто останемся друзьями, поняла? Смотри, Люська. Больше я повторять не буду. Будь умницей, не ходи за мной, не карауль, рядом на лекциях не садись. В коридоре столкнулись, поздоровались, если надо чего - попросила, и все дела.
Назавтра Люськи было ни видно, ни слышно. Еще через день Алика срочно вызвали в кабинет декана.
- Альберт Семенович, я прошу вас немедленно спуститься вниз, у входа стоит черная "Волга". Вас вызывает первый секретарь обкома.
- Вы шутите? На кой черт я сдался секретарю обкома? В партии не состою как будто.
- Пожалуйста, я вас очень попрошу отнестись к происходящему со всей серьезностью. Мне не нужны из-за вас неприятности на факультете.
В ошарашенном состоянии сел Алик в черную служебную "Волгу", десять минут мчался в центр рядом с молчаливым водителем, ожидал в приемной, по красной дорожке шел к внушительному, заваленному бумагами столу. Первый секретарь обкома оказался энергичным худощавым мужчиной с Люськиными глазами. Вышел из-за стола, пригласил присесть, предложил сигарету. Алик не отказался. Разговор был коротким и по существу.
- Моя дочь, Людмила, пыталась покончить с собой. Написала записку, что из-за тебя. Что скажешь?
- Да ну?! Вот дуреха! Ну, как она? Обошлось?
- Обошлось. Сын, к счастью, в обед домой пришел, хотел магнитофон взять у Людмилы, записать что-то нужно было. Заходит к ней в комнату, а сестра спит еще, бледная и дышит чуть слышно. На тумбочке записка лежит. "Папа, прости. Передай Алику, что жить без него не смогла". Вот такие дела. Если бы не случай, вечером я дочурку свою уже мертвой бы нашел. Повезло, что вовремя скорую вызвали, и упаковки от таблеток на тумбочке лежали, то есть, известно, чем травилась. Спасли медики моего ребенка.
- Слава Богу! Не нужен мне такой грех на душу.
- Так что будем делать теперь?
- В каком смысле?
- Ты пойми, я не могу больше рисковать жизнью дочери. Некому за Люсей следить, чтобы снова она подобное не сотворила. Я на работе с утра до ночи, сын женился, ему бы со своей семьей справиться, а матери у нее нету - умерла пять лет назад. Вижу только один выход из создавшегося положения - ты должен на ней жениться.
Алик готов был ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что происходящее - не сон.
- Вообще-то, жениться не собирался... Хотя ... Чего уж тут скрывать - есть у меня подруга, которая давно метит фату надеть. Извините, но Ваша Люся по сравнению с ней, как пионерка рядом с секс - бомбой. Я, конечно, конкретно никому ничего не обещал, но должен предупредить: Анжела - женщина ревнивая. Может такого натворить, чему потом и сама не рада будет. Не боитесь за дочь?
- Боюсь. Поэтому и выбираю из двух зол меньшее. Придется тебе усмирить подругу. Людмила моя, наверное, не только за красивые глаза в тебя влюбилась так, что белый свет не мил. Было что-то у вас серьезное. И за это тебе, парень, передо мной ответ держать. Или как порядочному человеку загладить свою вину женитьбой. Так что надо тебе принимать решение, причем быстро, а конкретней - прямо сейчас.
Тон у секретаря обкома был спокойный, голос не громкий, но что-то в нем было, в этом глуховатом низком голосе, повелительное и грозное. Две сильных личности, два вожака, старый и молодой, заслуженный и начинающий, говорили друг с другом не только словами: выражение глаз, скупая мимика, сдержанные жесты, паузы, малейшие оттенки интонации, даже позы несли с собой важную информацию для каждого.
- Ладно, предположим я порядочный человек, как вы говорите. Но ведь я парень простой, родом из села, на базаре туши рублю. Не пара я вашей дочери. Что друзья, родственники скажут?
Секретарь обкома скривился, дважды глубоко затянулся и затушил сигарету.
- Правильно мыслишь, не такого зятя я ожидал. Впрочем, положение не безнадежное. В нашей стране крестьянское происхождение уважается и любой труд почетен. Но с этого дня, ты прав - о работе на рынке придется забыть. Учиться надо серьезно, о будущем думать. Через два года никто и не вспомнит, что на базаре торговал. До окончания института будете жить у меня, на полном обеспечении. Квартира большая, иной раз и не встретимся за целый день. Поживете пару лет, потом посмотрим как жизнь повернет. Может, опомнится Людмила, поймет, что ошибалась по молодости. Тогда получишь хорошее распределение, какое-нибудь доходное место в торговле, и будь здоров. А если сложится у вас - не пожалеешь! Квартирой отдельной, машиной обеспечу, устрою обоих на перспективную работу, а дальше уже двигайтесь сами. С моей поддержкой, конечно.
- Машина у меня и так есть, двухкомнатный кооператив выплачиваю. Так что, уважаемый товарищ первый секретарь обкома, не надо меня за дешевку держать.
- Ты смотри, оборотистый зятек попался и гордый к тому же! Чем зарабатываешь не спрашиваю, догадываюсь. А машину как удалось приобрести?
- Папаша - инвалид войны.
- Понятно. Семья где живет?
- В Благодатном. Частный дом у нас.
- Судимостей нет, надеюсь?
- Тьфу-тьфу, дайте по дереву постучать.
- Да, парень, устраиваться ты умеешь, и фарт у тебя есть. Но, наверное, как не глупый человек понимаешь - у меня достаточно влияния, чтобы испортить тебе такую замечательную жизнь.
Алик внимательно посмотрел на портрет Брежнева, на бронзовый бюст Ленина, на красное знамя в углу за стеклом, в серые безмятежные глаза сидящего рядом человека. Да, такой точно может жизнь испортить. А Люська вообще-то ничего девчонка. Может и вправду жениться? Другой выход, честно говоря, не просматривается. С Анжелой уладится как-нибудь.
- Ладно, я согласен. Только подкаблучником не буду, даже не мечтайте. Дочь вашу не обижу, но и сидеть у ее юбки не намерен.
Серые глаза напротив слегка сузились, уголки губ напряглись, намекая на улыбку.
- Ты мне нравишься, парень. Умеешь принять решение. Сейчас съездишь к Люсе в больницу, слова красивые скажешь, те, что девушки любят. На следующей неделе подадите заявление в ЗАГС.
Первый секретарь обкома подошел к столу, позвонил куда-то, дал короткое распоряжение. Через несколько минут помощник занес в кабинет пакеты.
- Вот, держи. Передашь Людмиле, пусть поправляется побыстрей. Хотя лучшее лекарство для нее сейчас - увидеть твою виноватую рожу. Врачу занесешь конфеты и коньяк, сестрам по шоколадке раздай. По дороге на рынок заедешь за цветами. Она розы любит, тем более, что роза, как говорится, цветок любви. Денег, надеюсь, на цветы хватит?
- Издеваетесь, что ли?
- А ты не обижайся. На обиженных воду возят. Действуй, зятек.
На этом разговор был закончен. В машине заглянув в пакеты, Алик понял как был наивен, предлагая Люське взятку в виде вульгарного куска свинины...
* * *
Серые крылья Птицы вздымались и опускались, не тревожа погруженную в себя, оцепеневшую душу. Сквозь матовую оболочку просвечивали белые вспышки. Прошло достаточно много времени, пока душа Алика не заговорила вновь.
- До меня дойти никак не может, почему Колян бросил меня? Предал или испугался? На свадьбе он был моим свидетелем. Через год у их гастронома неприятности начались с БХСС, я его с помощью тестя отмазал, считай, от тюрьмы многолетней спас, взял к себе водителем. С этого времени так вместе и работали. Полгода назад покушение на меня было, джип автоматной очередью прошили. Колян пулю получил в ляжку, но машину из-под обстрела вывел. В общем, настоящий, проверенный годами, преданный друг. И вдруг - я бегу, раненный, из последних сил, а он отъезжает, медленно так, будто дразнится! Мой новый пиджак от Армани отяжелел от крови, одна нога отнялась, но я все тянулся за машиной, не верил, что умираю, пока не упал спиной на грязный асфальт. Последнее, что видел - провода, перечеркивающие светлое голубое небо, лицо этого парня и надвигающееся дуло пистолета. Если бы я только успел сесть в машину!
- Контрольный выстрел в голову. Работал профессионал.
- Да, наверное... Так всегда в газетах писали, только про других... Пожалуйста, прошу тебя - вернемся обратно. Не хочу я туда, в эту жизнь, парашу голимую!
- Не могу, получил распоряжение возвратить на добор информации. Ты ведь и сам был в той жизни не последним человеком, знаешь, что приказ босса - закон.
- Но ведь он, твой босс, и так про все знает!
- Да, он знает все. Но, понимаешь, надо, чтобы тебе стала известна одна вещь. Только тогда ты будешь готов войти в чистилище.
- И что ж это за муйнятакая необходимая, можешь сказать?
- А сам не догадываешься? Неизвестность не мучит?
- Да, вроде все знаю, под завязку. Даже помню цвет стены в больнице, когда аппендицит вырезали. Каждую бабу свою помню до мельчайших подробностей. Надо же! В жизни даже как зовут многих вспомнить не мог. Случайные б... слились в одну большую б... Ой, извини, брат! Не буду выражаться.
- Да, ничего, выражайся себе, как привык. Вот странно! Если бы не умер, остался жить, только бы и делал, что добывал эту информацию. А сейчас даже сообразить не можешь, чего от тебя хотят.
- Ну, скажешь?
- Да скажу, конечно, коли сам понять не можешь или не хочешь. Перед тем, как предстать пред ясные очи, ты должен точно знать, кто нанял киллера, понял? Кто тебя заказал?
Душа Алика вдруг сжалась так, что чуть не выскользнула из бережных когтей.
- Ну, чего так расстроился?
- Не хочу, не желаю знать! Какая теперь разница, раз все равно сюда попал? Я уже привык здесь, успокоился. Мирно сидел себе на ступенечке и перебирал воспоминания в тишине. Много было хорошего, в детстве, в юности. Не хочу я знать, кто нанял эту сволочь! Хорошо, если враг, конкуренты. А если друг, который рядом все время был, в дом ходил, водку вместе пили? Не зря же Колян уезжать стал! Вдруг и он в этом замешан? Лучше думать, что просто испугался за свою шкуру. Пусть живут себе там, как хотят, копошатся, деньги мои деребанят теперь, суки. Прошу тебя, вернемся обратно!
По инерции чуть не вырвалось привычное: "отблагодарю, не пожалеешь". Но чем голая душа может отблагодарить неумолимую Птицу смерти? Тогда, в последнее мгновение телесной жизни, крепкими когтями схватила она только что высвобожденную, свежую как едва вылупившийся из колючей оболочки влажный блестящий каштанчик потрясенную душу Алика и доставила ее на свободную ступеньку эскалатора в чистилище. Теперь по чьему-то приказу неутомимые крылья несли его обратно в жизнь, ставшую за три дня чужой и далекой. Вот она, уже совсем рядом, кому рай, а кому и пекло.
* * *
Птица влетела в офис просто через стену. В приемной ничего не изменилось, только на мраморном журнальном столике рядом с вазой кроваво-красных гвоздик появился портрет Алика с черной креповой лентой наискосок. Зазвонил телефон.
- Похороны сегодня в три, - печально проворковала секретарша в трубку. - Вы еще успеете. Конечно, на центральном. Никакого прощания у дома не будет, его привезут прямо на кладбище из института судебной экспертизы. Я не знаю в каком гробу. Наверное, в закрытом. Он же не от инфаркта умер. Да, ужасно... Никто до сих пор поверить не может.
Дверь приемной открылась.
- Света, через десять минут выезжаем. Венок ты видела?
- Великолепный венок, с желтыми орхидеями. И двадцать роз, очень красивых, свежайших, такого редкого цвета: светло-желтого с розоватой серединкой.
- Да хоть с серо-буро-малиновой! Алику начхать теперь на эти цветы! На орхидеи ваши. Как представлю, что сейчас в гробу его увижу... Дай выпить чего-нибудь, Светка. Сердце болит.
- У меня валидол есть, валерианка...
- Да ты что, с дуба упала? Коньяка дай или водки.
- А, сейчас! Вы бы так и сказали, Михал Борисыч. А то я ведь подумала, может человеку плохо с сердцем, - обиженно отвечала Светка, подходя к бару. - Выпить у нас всегда есть все, что душе угодно! И коньяк французский, и виски шотландский, и джин английский, а водок уж - любых, и наших, и импортных... Ой! А где же все? Михал Борисыч, идите сюда! Куда все подевалось?!
- Вот б...ди! И когда успели только!
- Вы свидетель - я ни к чему пальцем не притрагивалась! Я два дня не была на работе, после того, как Альберта Семеновича убили, сегодня пришла и сижу тут безвылазно.
- Да ладно! Не верещи. Что еще пропало?
Света испуганно огляделась вокруг.
- Да, вроде ничего... Компьютер, телефон на месте, мебель, сервиз вон стоит. Кабинет опечатан. Только спиртное и пропало.
- Да, девка! Не только спиртное. Без Алика здесь все пропадет, так и знай. Поналетят вороны, все опишут, с молотка продадут. И останешься ты, Светка, без работы. Кому теперь будешь свой хорошенький зад подставлять, уже подумала?
- Ой, да что вы такое говорите? Как вам не стыдно, Михал Борисыч!
- Да ладно, девка, не кочевряжься. Я же свой человек, посвященный в некоторые, так сказать, интимные моменты жизни твоего шефа покойного. Ты сколько работаешь?
- Полгода уже...
- Будешь вспоминать эти полгода, как райский сон. Не найти тебе больше такого начальника. В шикарном офисе посидела, в компьютер пальчиком наманикюреным потыкала, раз в неделю зад свой красивому мужику подставила в рабочее время, не отрываясь, так сказать, от рабочего места, и соточку баксов в карман положила. Меньше он не давал. Правильно говорю?
- Ну, вы пошляк, Михал Борисыч! Такое скажете, я просто краснею. Почему вы считаете, что раз в неделю?
- Извини, может и два, но не чаще. И не более, чем на десять минут. Я повадки Алика в этом отношении отлично знаю. Столько лет вместе! А ты хорошо краснеешь, детка, очень натурально. Я думаю, работенку тебе какую-нибудь подыщем. Конечно, если доходы захочешь сохранить, работать придется интенсивней, намного интенсивней. Таких добрых, щедрых к бабам, как Алик, навряд ли найдешь. Плакать-то будешь по нему на кладбище?
- Конечно буду. Я, когда узнала, целый час плакала. Честно скажу, Михал Борисыч, мне до сих пор не верится. Кажется, это чья-то шутка злая. Наверное, тоже, только после того, как в гробу его увижу, поверю...
- Ладно, что нюни распустила? Не раскисай раньше времени. Поехали, Светлана, время уже. Закрывай приемную и вообще следи тут за всем, чтобы не растащили. Впрочем, не уследишь. Крысы бежать начнут, все потянут. Наперегонки, кто быстрей. Так что, сервиз, детка, я думаю, тебе можно домой забрать. Хоть что-то на память... Ну, пошли.
Серая Птица взмахнула крыльями, вылетела через стену и села на крышу новенького микроавтобуса, полного служащих офиса, собравшихся на похороны.
* * *
- Долго мы еще тут сидеть будем?
- Пока ты не узнаешь то, что должен.
- Как же я узнаю? Разве кто скажет?
- Здесь, на кладбище, конечно не скажут. Ты просто наблюдай, слушай, кто что говорит. Может, сообразишь, что к чему.
- Это же надо, смотрю на собственные похороны. Офигеть! Ишь, дырку во лбу как замаскировали, почти не видно. Колян, вон стоит. Рожу грустную скривил, ручки сложил как футболист в стенке. Бросил друга на смерть, Иуда. Не лежал бы я в гробу, если бы добежал до машины. А, впрочем... Может и вдвоем бы полегли. Бог ему судья... Я не верю, что Колян сговорился с убийцами моими, просто испугался, пересра... Ой, извини.
- Да, ничего. Смотри, думай.
- Фантастика! Сижу себе преспокойненько на веточке, рассматриваю свой хладный труп, а горя никакого не чувствую. Предложили бы сейчас вернуться обратно, наверное, отказался бы. Хотя здорово бы было - встать из гроба. Можешь устроить это, Птичка?
- Сам знаешь, что не могу. И чего бы я шутил на твоем месте? Лучше о деле размышляй.
- Да ладно, не сердись. Мне и не хочется туда, в это тело мертвое. Вроде и не мое оно. У меня так было однажды, после кодировки от алкогольной зависимости. Смотрю на водку, а выпить не хочется, противно даже представить. Недолго, правда, это отвращение продержалось, с полгода, кажется. А ведь, если бы неделю назад кто-то сказал, что Алик жить не захочет, просто как на кретина бы посмотрел. Больше меня жизнь мало кто любил. С детства я ее, голубушку, обожал. Может потому, что Бог здоровьем не обидел, может, характер такой. И поесть любил вкусно, и выпить, и подраться, и поработать до пота, чтобы от усталости в глазах темнело. Работал как вол, но с радостью. Даже туши рубил с любовью, мастерски. Точность - миллиметраж. Никаких ошметков, костных осколков. Мякоть, так мякоть. А если надо на ребрышке биток - пожалуйста. А уж баб перелюбил! С тринадцати лет они на меня вешаться стали. Я крупный был, симпатичный парень. Не обижал их никогда. Романсы, конечно, не разводил, но денег давал много. Видишь, вон Светка, секретутка моя слезки вытирает? А вот, под деревом нашим, шикарная дамочка? Это Анжела, еще со студенческих времен зазноба, до Люськи. Хорошо все-таки, что на ней не женился - толстая стала, как тюлениха. А Люся моя с возрастом только расцветает. Сорок лет, а выглядит, как модель - худенькая, ноги длиннющие, стрижка эта под мальчика очень ей идет. Я супружницу очень хорошо одевал, в сплошной эксклюзив: Эскада, Ив Сен Лоран, Соня Рикель. Целое состояние потратил на тряпки ее, сумочки, шубки да сапожки. А уж золота и камней разных надарил! Любой наш ювелирный отдыхает. Мы даже в Париже были на просмотре этом, самом их главном, куда кинозвезды ходят, певицы знаменитые, миллионерши. И Люся моя была на уровне. Жена есть жена, как богиня на пьедестале, на высоте. А там, внизу, не большой грех и в гречку прыгнуть. Я редкой женщины не мог добиться, если хотел. Падкие они на меня были. Самая большая проблема потом - отвязаться. Вот поэтому многие мужчины и предпочитают иметь дело с проститутками. Лучше заплатить, и жить себе дальше спокойно. Вот, если бы сговорились они между собой, обиженные да брошенные, то и вправду могли бы киллера нанять! Как думаешь?
- Несерьезные вещи говоришь, отвлекаешься от дела.
- Это точно! Шучу просто. Я при жизни шутить любил, может и поэтому легко с женщинами сходился. Сколько их было, подружек на неделю, на день, на час! Имени многих не помнил, как выглядят забыл. Это сейчас я все знаю, каждую свою бабу, цвет глаз, запах волос помню. Такие попадались красавицы! Но все же лучше Люськи моей ни одной не было. Если бы не она - быть бы мне в лучшем случае директором рынка в провинциальном городе. А может уже и кости бы истлели в лагерях. Люська из меня человека сделала, учиться заставила, любила безумно, сам не знаю, за что. Прощала многое. Я, конечно, старался, чтобы жена ничего не знала о моих амурчиках, но она догадывалась, бедняжка, переживала внутри, но на людях - никогда. Всегда ровная, спокойная, в настроении. Жалко ее, вон какая убитая стоит, черная вся! Слышь, друг, нельзя жене сообщить как-то, чтобы не переживала сильно? Ведь вот он я, сохранился. А там, в гробу, только оболочка мертвая. И дочкам пусть скажет, чтобы не очень расстраивались. Молодец, что не вызвала их сейчас, незачем им смотреть на это шоу кладбищенское. Они там в Швейцарии и не поймут толком, что папа умер. А приедут на каникулы, Люська приведет их на могилку, надпись покажет. Все будет в цветочках, красиво, улыбающийся потрет на черном граните. Вспомнят папку, может поплачут немного и будут дальше жить. Хорошо будут дочурки мои жить, денег им до пенсии хватит.
- Нельзя сообщить. Сейчас по крайней мере. А насчет денег ты зря так уверен.
- Что значит, зря?
- Деньги-то где?
- Ну, основная часть крутится в деле и в займах под проценты. Серьезное лавэ только друзьям давал, проверенным людям. В акциях кое-что. Недвижимость. Три машины. Счета в Швейцарии, на Багамах, на Кипре.
- То, что в долг отдал, она не увидит. Женам убитых долги не возвращают.
- Да ты что говоришь! Зяма-американец их всех достанет. Он знает, кому я давал.
- Достанет. Сойдутся на пятидесяти процентах. То есть, Зяме половина, и он забыл про эти дела. Против фирмы твоей возбудят наконец уголовное дело, теперь удерживать проверяющие органы некому. Налетят вороны, фирма под банкротство пойдет, будет продана с молотка, в счет долгов перед государством. Зяма, компаньон твой американский конечно в барышах останется. На собственность иностранного гражданина, да еще с таким влиянием, никто посягать не будет. И особняк ваш, оформленный, кстати, на фирму, тоже конфискуют. А квартира со всей обстановкой, ты прав, жене останется. Счета те, что хоть когда-нибудь были задействованы, засвечены в бизнесе, арестуют. Родственникам - ни жене, ни дочерям, доступа к ним не будет. Заграничные счета - те, что на самый черный день открывал и никто о них, даже Зяма не знает - вот и все деньги, на которые они могут рассчитывать. Да, что ты напрягся опять, занервничал? Там хватит и жене твоей и детям на хлеб до конца жизни. Про маслице, однако, придется забыть.
- Ох, обидные вещи говоришь! Всю жизнь, как только из армии пришел, рвал эти деньги, где только мог. Сначала по рублику, потом по десяточке, по соточке. С Зямой дело такое закрутили, что не тысячи, миллионы стали зарабатывать. А Зяма, он ведь как тень за мной ходил. Приехал из Америки, босота эмигрантская, пару сотен штук зелени за душой имел, а кредитов - на всю оставшуюся жизнь отдавать. За три года, что мы с ним в паре, миллионером стал, прямо великий пуриц - с министрами на ты, с самим Президентом за руку недавно здоровался, по телеку вся страна видела В казино зелени просаживает немерено. Одевается только у Версаче или Пола Зильери. Там знаешь, какие шмотки дорогие? Рубашка одна - триста баксов. Неужели Зяма ссучится, рухнет все, прахом пойдет? Ты точно уверен, что так случится?
- Если бы не был уверен, не говорил бы. С чего бы мне тебя дразнить? Я еще не ссучился, как ты говоришь. Ну что распсиховался, задергался опять - обидно стало? Теперь, наверное, и сам хочешь узнать, кто тебя заказал?
- Вот пристал! Ну, кто? Враги, конкуренты! Возможно, из должников кто-то. СБУ могла. Болтают, эта контора понемногу отстреливает бизнесменов, чтобы остальные в тонусе оставались, не зарывались слишком. Но если бы все так ясно было, меня бы обратно не возвратили, правда?
- Вероятно.
- Значит, кто-то из своих. Меня вернули, чтобы сделать больно, чтобы еще помучить? Не домучался при жизни, что ли?
- Это не мне решать.
- Ты хоть представляешь, каково это? Во-первых, узнать о предательстве близкого человека, а во-вторых, не отомстить? Ведь у меня нет тела, нет оружия. Я не могу ничего сделать, ни-че-го! Только бессильно страдать.
- Страдание очищает.
- Очищает, говоришь, то есть, грехи списываются? А может мне лучше в пекле жариться, чем тут страдать! Молчишь... Может даже сочувствуешь мне? Не переживай, я понимаю, что ты обязан выполнять приказ. А у меня все равно у меня нет выбора. Закончить бы побыстрей, и обратно. Давай, Птица, неси дальше. Не видишь, закопали уже меня, народ расходится. Оживились все, чуют впереди выпивку и закусон первоклассный.
- Извини. Только, куда дальше - это ты должен определить. А я в данном случае выступаю только как средство передвижения.
- Хочешь сказать, от меня зависит, как долго мы здесь пробудем?
- Совершенно верно.
- Ну, что ж, делать нечего. Приступаю к расследованию собственного убийства. Это ж надо! И в страшном сне такого представить не мог. Давай на взлет, Птица.
Несколько взмахов могучих крыльев, и кладбище, стремительно уменьшаясь, затерялось в бетонной сутолоке города.
* * *
- Ну что ж, определился, куда теперь?
- А давай просто полетаем! Над степью донецкой, в посадку, где когда-то целое стадо свиней на шашлычок изжарил, в село родное наведаемся, там брат с семьей живет в родительском доме. Я ему помогал маленько, да он не очень то помощь принимал. Все сам хотел. Старший брат, гордый. Хотя любил меня очень с детства еще, защищал всегда. Дал ему денег на трактор, мог бы и подарить, конечно. Так не захотел братан даренного, в долг взял, без процентов правда. Теперь не отдаст Люське, наверное.
- Как раз он отдаст. Смотри, вот его зять на тракторе.
Маленький трактор оранжевым жучком медленно полз вдоль рябого от остатков тающего снега поля.
- Точно, это его машина. Один такой трактор в целом районе, из Германии приехал. Хороший у меня братан, Петруша. Видел его на похоронах? Еще видный мужчина, не ожирел как я, не спился от жизни своей фермерской. Мы похожи были очень внешне, а по характеру - совсем разные. Петя - молчун, однолюб, с людьми не умеет общаться. Копается в земле своими силами, трудом тяжелым зарабатывает семье на кусок хлеба, тем и рад. Не надо ему ни баб, ни заграниц, ни миллионов, ни лимузинов. Тоже две дочки у него, как и у меня. Одна, старшая, уже замужем. Другая, ровесница с моей Ленкой, матери по хозяйству помогает серьезно, корову доит, кур патрает, борщ сварить может. Мои девчонки балованные, поведенные на песнях этих заграничных, шмотках от кутюр. Не сложилась у них дружба с двоюродными сестрами, "селючками". Интересов общих нет, материальное положение, возможности несопоставимые. Я их не заставлял общаться, под принуждением никакой дружбы, никаких хороших отношений быть не может. Но сам племянниц любил, особенно младшую. Видел, как смотрела она долго на меня в гробу? Все лицо от слез мокрое. Я всегда ей гостинцев привозил из-за бугра, дочки даже ревновали одно время, когда я и им, и Юльке что-то одинаковое покупал. Она меня тоже любила, все накормить пыталась повкусней.
- Да что ты мне Юлька, столько накладываешь? Я и так толстый, - говорю. А она краснеет.
- Кушайте, дядя Алик, - отвечает. - Я сама готовила. Чем еще могу отблагодарить? Вареники лепила, старалась потоньше и помережить еще, чтобы вам вкусно было.
Хорошая девчонка! У меня ни Люся, ни дочки картошки толком пожарить не умеют. А эта - рукодельница, хозяюшка маленькая. Жаль, что не останется ей после меня ничего. Если бы думал я помирать так скоро, положил бы ей на счет тысяч пятьдесят. На учебу, в приданное будущее. Пусть бы помнила дядьку своего. Через неделю у нее день рождения, четырнадцать годочков исполняется. Я колечко купил с брюликом. Не знаю теперь, вспомнит ли Люся, подарит ли?
- Подарит, не бойся.
- Ну, спасибо, друг. Хоть чем-то порадовал. А как ты все знаешь наперед?
- Кому наперед, а кому и назад.
- Не понял. Если событие еще не свершилось, а только ожидается, то это - наперед.
- Это для тебя оно еще не свершилось.
- Как это? Если оно еще не свершилось для меня, значит и ни для кого еще не свершилось.
- Не отвлекайся на непостижимые человеческому уму вещи. Представь себе, что я ясновидящий, типа Нострадамуса вашего или Ванги. Думай сейчас о другом, о главном.
- Да думаю я, думаю. Давно понял, куда ты клонишь. На Зяму намекаешь. Не могу поверить. Ведь партнеры были, несколько лет честно работали, копейки друг от друга не скрыли. Поднялись так, что у остальных только шапки валились, когда на нас смотрели. Ну, какой ему смысл? Ведь дело, говоришь, рухнет, фирма под банкротство попадет... Если отвлечься от нашей дружбы, от обычной порядочности человеческой, то ему просто не выгодно было меня убивать. Хотя, с другой стороны, по твоему раскладу, после смерти моей Зяма ничего не потеряет, материально, я имею в виду... Может, действительно, даже в прибылях останется...
Птица молчала. Огромный круг от города над полями, посадками, речушками и ставками был уже почти описан, когда душа вновь прервала молчание.
- Ну, я посчитал тут дважды два. Раз ты будущее знаешь, то прошлое и подавно. Если я скажу лететь в прошлое, думаю, тебе не составит больших проблем?
- В принципе, возможно. Молодец, что догадался. Только учти, полетим, если выберешь правильное место и время, чтобы действительно приблизиться к истине. Просто так кататься не будем.
- Ты, конечно, не подскажешь?
- Нет, не могу.
- Ладно. Подумаю сам. Враги, как я понял, отпадают, должники тоже. Ну, что ж. Давай друзей моих проведаем. Полетели-ка в сауну, что на футбольной базе. Называю дату. Сегодня у нас вторник? Значит в прошлый четверг, в полседьмого они в сауне собрались. В тот день - без меня. Я еще из командировки не вернулся, из Швейцарии.
То ли ночные тени замелькали, сменяемые вспышками света, как в окне ночного поезда, то ли это крылья закрывали белый свет, но только совсем скоро Птица с нежной ношей в когтях уже устраивалась на сияющей светло-медовой свежей древесиной верхней полке спецсауны.
* * *
Михаил Борисович Ройтер сидел всегда только на нижней полке. Его слабому пятидесятилетнему сердцу излишний жар был противопоказан. Это Алик - экстремал, вечно забирался наверх, в самое пекло. Ложился, свесив жестко дыбящуюся короткими черными волосами голову, блестел синими глазами и травил анекдоты. Михаил Борисович никогда не входил в сауну без старинной, кое-где побитой молью войлочной шляпы на лысеющей голове и не одобрял неразумное поведение своего шефа, когда тот с восторженным гиком кидал свое красное распаренное тело в ледяную синеву бассейна. Впрочем, сегодня шефа не было, еще не вернулся из Швейцарии. В сауне было непривычно тихо и уныло. Зяма, натертый каким-то специальным маслом, склонив набок седовласую крупную голову рассматривал свои ногти. Олег, начальник службы безопасности, то и дело вздыхал, почесывая волосатую грудь.
- Не знаю, что делать с Альбертом Семеновичем. В последнее время совсем не бережется, - сказал Олег немного фальшивым голосом человека, заранее продумавшего, что и как сказать. Опять посылает меня на три буквы, когда прошу элементарные правила безопасности выполнять. Враги не дремлют, а я ведь за его жизнь отвечаю. Поговорите с шефом, Александр Григорьевич, и вы, Михал Борисыч.
- Да говорили уже, Олежка. Сто раз говорили. Но ты же знаешь Алика. В первое время после того, как гром грянет, бережется. А потом опять с Колькой своим гоняет на джипе без всякой охраны. Помнишь, когда девчонок пытались выкрасть, нанял сразу еще шесть человек в твою службу, техники вам всякой накупил, оружия. Потом детей отправил учиться в Швейцарию и успокоился, охрану сократил до минимума. После того, как гранаты на даче через забор кинули, снова аврал. Какое у нас последнее чпбыло?
- Джип Колин обстреляли на трассе.
- Точно. Повезло, что колеса целы остались. Колька не растерялся, по газам сразу дал и улетел от них в один момент. А ведь если бы ему тогда пуля не в ляжку попала, а в голову, уже полгода, как не было бы ни его, ни Алика.
- Да, тогда бы много глупостей удалось избежать, - пробормотал Зяма.
- Что вы сказали?
- Да пошутил я, бля. Чего так встрепенулся? Не тебе одному с Аликом работать тяжело. Меня тоже не особо слушает. Прет напролом. Надо же такт какой-то иметь, где-то пойти на уступки или хотя бы на видимость уступки. Где-то голову склонить. Может даже в своих интересах поступиться ради общего дела. Но Алик у нас - орел, хозяин. За что и любим его, честно говоря. Олежка, пойди-ка, проверь, как там барышни. Скажи, пусть чаек заваривают, на стол накрывают. Через пять минут мы с Михал Борисычем выходим из парилки.
- Ты бы поберегся, Зяма, такие опасные вещи прилюдно говорить, - недовольно протянул Михаил Борисович, как только за Олегом закрылись двери. - Что он теперь подумает, после твоих таких слов?
- Тьфу! Да пусть себе думает, что угодно. Дурак мыслями богатеет.
- Ну, твое дело, я предупредил. Ты имел в виду последние контракты по катанке?
- Да, Мойша, по катанке. И не только их. По углю тоже деньги канули где-то. Не верю я, что Алик по такой голимой цене уголь отдал. Не похоже на него. Я ведь не один работаю, у меня друзья в Америке, которые капитал свой через меня вложили, помогают, поддерживают сделку с той стороны. Я должен по честному делиться. Здесь тоже активные желающие есть на часть нашего пирога. Ты понял, о ком говорю? Те, кто поначалу денег не побоялся дать на рисковое дело. Алик это перестал понимать в последнее время. Считает, что все долги отдал, теперь может работать сам, а другие достаточно получили и должны соскочить с паровоза. Хорошо еще, что меня в компаньонах оставил.
- Ну, я сочувствую, конечно. Но это ваши дела, высокие материи. Мне бы по бухгалтерии задницу прикрыть. Он говорит: "делай так", а так делать невозможно. Если бы задание было сформулировано иначе...
- Как иначе?
- Ну, например, выводи, Мойша, бабки за бугор, а через год - фирму подставляй под банкротство и линяй.
- Ну, кто же тебе так скажет? Если Алик, к примеру, и решился бы на этот вариант, то Люся и думать не хочет, чтобы уехать. И вообще дела идут неплохо - фирма процветает, депутаты, министры в лучших друзьях, овчарки налоговые серьезно сунуться боятся. Так, покусывают слегка. Алик в следующие выборы и сам в депутаты решил податься. В таких условиях никто о банкротстве не думает.
- Ты даже не представляешь, на какой бомбе мы сидим! Деньги текут только в одну сторону практически прямо, без достаточной заморочки. С возвратом НДС уже два прокола было. Замяли кое-как, не за красивые глаза, как ты понимаешь. А кредит? Кредит-то возвращать давно надо, а мы и в ус не дуем. Хорошо хоть проценты вовремя платим. Кредит под государственные гарантии брали...
- Ну и хорошо. Пока ведь тебя еще за ж... не берут? Проценты, сам говоришь, выплачиваем аккуратно. Подождет твое государство. В следующий раз хорошо подумает, прежде чем гарантии давать направо и налево. Думаешь, тот, кто гарантии давал от имени государства, карман не набил?
- Я не полный идиот. Но ждать, пока жаренным запахнет, тоже не собираюсь. Отсидел свое еще в прежние времена, за хищения социалистической собственности. Больше не хочу, поверь. Но, если Алик и дальше будет продолжать в том же духе... Я, думаешь, не понимаю, что мне одному придется отвечать за все? Ты вообще иностранец, Алик отмоется - у него связи, деньги. В крайнем случае эмигрирует. Ты ведь, Зяма, уже сделал ему документы на выезд?
- Откуда знаешь?
- Свои люди шепнули.
- Ну и что ты предлагаешь, Мойша?
- Надо пересмотреть финансовую политику. Во-первых, кредит отдать как можно скорее...
- Об этом и не мечтай! Этих денег давным-давно нет, растеклись по оффшорам.
- Ничего, можно затянуть пояса, найти резервы. У нас легальные обороты средств такие, что за год-полтора можно отдать кредит.
- Алик на это не пойдет. У него дети в Швейцарии в частной школе, знаешь, сколько это стоит? А мне, дорогой, тоже жить надо на что-то, и в Америке людям не объяснишь, что кредит надо отдавать. Они свои деньги вложили и ожидают от меня хорошей работы, стабильного дохода.
- Тогда придется мне расчет брать. Уносить ноги, пока не поздно.
- Вот чудак! Кто же тебя отпустит, Мойша? С такой информацией в голове отпускают только к Господу Богу.
- Напрасно ты так. Вот скажи, если бы не Алик, мы бы с тобой по другому работали, поаккуратней, правда?
- Вот теперь ты опасные вещи говоришь. Что значит, если бы не Алик? Куда ты от него денешься? Он - основа нашего общего дела, сила, понимаешь? У него все связи, авторитет, опыт многолетний. Он к любому может подход найти, какие-то нити давние, даже к Президенту. А обаяния сколько! Алик на одном обаянии, можно сказать, кредит этот выбил.
- Я не спорю. Алик, конечно, величина, глыба. Но, с другой стороны, сам посуди, Зяма, в последнее время он пить стал много, с людьми говорит - мат через слово. Так никакое обаяние не выдержит долго. А с бизнесом я тебе картину обрисовал. Если и дальше пойдет в том же духе, рухнет наш бизнес. И ты лично, много потеряешь, может быть даже все. Тебе просто ходу сюда не будет, визу не получишь. Будешь тогда своим людям в Америке объяснять, почему дело их завалил.
- Я поговорю с Аликом. Вот завтра он прилетит, и поговорю.
- Знаю я результат этих разговоров - все анекдотами закончится. Плевать хотел Алик на твои разговоры, ты уж извини, Зяма. Он тут настоящий хозяин и делает то, что хочет.
- Тогда придется Адика вызывать из Америки.
- А это еще кто?
- Адик - очень серьезный человек. Он уговаривает только один раз. И последний его аргумент - пуля. Конечно, исполняет приговор не он, грязную работу выполняет специалист. Когда Адик берется за дело, концов потом никогда не находят. Поэтому и стоит дорого его работа.
Зяма вздрогнул, обернулся назад.
- Фу ты, черт! Показалось, будто смотрит на меня кто-то. Пойдем-ка, Мойша, из этого пекла. А то разговоры у нас пошли какие-то неправильные. Все и так образуется. Алик - мужик фартовый. К нему успех просто сам липнет. Что-нибудь придумает и с кредитом твоим.
- А я ничего особенного и не имел в виду, - ласково ответил Михаил Борисович. От одной мысли о том, что Зяма может передать Алику разговор, да еще в собственной интерпретации, по разгоряченной спине пробежал холодок. Откуда ни возьмись, перед ним замаячили синие Аликовы глаза, холодные, презрительные. - Я тебе по-дружески нарисовал, какой может быть ход событий, если все хреново будет складываться. Чтобы ты представление имел. Прекрасно я понимаю, что Алик мне не просто так бабки платит, а за определенный риск, так сказать, материальная компенсация. Спасибо ему, не обижает.
Двое голых мужчин вышли из сауны с неопределенным чувством нечистоты в душе. Впрочем, впереди их ждал прохладный душ, нежные ожидающие руки и тела девочек-массажисток, уставленный деликатесами стол. Беспокойство вскоре улеглось, а может улетело вместе с невидимой Птицей.
* * *
- Да хватит уже дергаться, еле удержал. Или не ожидал такой разговор услышать?
- Приятного мало. Вот подлюки! Я думал, они любят меня, поддерживают. Миша казался совершенно преданным человеком, готовым взять на себя многое. Я его вообще из такой дыры поднял, ты не представляешь. На судимость не посмотрел, сделал финансовым директором. Даже если для смеху представить, что попал бы он с этим невозвращенным кредитом под суд - да я бы лучших адвокатов нанял, связи включил, курорт бы ему за решеткой устроил и срок минимальный, даже меньше минимального. А с Зямой мы уже несколько лет друзья закадычные, повсюду вместе. Приходит ко мне, в холодильник лезет, как у себя дома, нахал. Это ж надо, Адика на меня натравить задумал! Я слыхал про этого Адика от серьезных людей. Страшный человек, неподкупный и безжалостный. Но гонорары за работу свою мерзкую берет космические. Что ж они так обозлились на меня? Я, конечно, в последнее время много принимал единоличных решений, правила игры изменил, чтобы кровососы эти, инвесторы так называемые, не очень жирели. Достаточно они уже поимели с меня, хватит паразитов кормить! А друзья-товарищи оказывается, считали по другому. Но все же, думаю, не решились бы они на убийство. Да и по времени не выходит. Предположим, обдумал все Зяма, рассчитал, что выгодней ему моя смерть, чем жизнь. Но для этого дела подготовить все надо было, а самому в Америку слинять, чтобы не присутствовать при исполнении, чистеньким вернуться. Не его это рук дело. А Миша сам никогда бы не рискнул. Да и что он мог? С конкурентами моими связаться? Олег бы быстро вычислил, он свое дело знает. Служба безопасности была у меня на высшем уровне. Правда, смывался я от этой охраны часто, за что и поплатился. Если бы Олежкины ребята были бы тогда рядом, то спугнули бы этого киллера, прикрыли меня. Да, что теперь говорить...
- Считаешь, не компаньоны век тебе укоротили?
- Нет, не они. Может, через пару месяцев и с их благословения пулю бы принял, кто знает...
- Не отдал бы кредит?
- Да кто их отдает, кредиты эти государственные? Мудаки одни. У меня все схвачено было и в Министерстве, и в налоговой - везде, вплоть до Верховной Рады. Думаешь, я один этот кредит размыл? Нет, брат, многие большие люди тут покормились. Так что, даже если бы и хотел, то не смог бы вернуть. Не свои же, кровные отдавать! Слушай, Птица, вот я с тобой разговариваю уже кто знает сколько времени, прямо близким существом ты мне стала, а лица твоего, то есть, как бы это выразиться, глаз, что ли, не видел еще. Все лапы, брюхо да крылья. Даже интересно, физиономия-то у тебя какая?
- Сколько летаю, еще никто меня об этом не спрашивал. Действительно хочешь посмотреть?
- Ну, сказал же!
- А не испугаешься?
- Даже если испугаюсь, тебе-то что?
- Не могу рисковать твоей целостностью. Ты и так сейчас в большом напряжении. Достаточно часто случается, что от переизбытка чувств лопается оболочка души. Можно сказать, как правило, так и бывает.
- И что тогда?
- Тогда наступает распад личности. Душа разламывается на куски, теряет свою целостность.
- А обломки не представляют ценности?
- Я бы не хотел говорить на эту тему. Возможно, она будет тебе не очень приятна.
- Все равно. Поверь, мне сейчас все равно. Какая разница, существовать в бестелесном виде, абсолютно беспомощным сгустком информации о земной плотской жизни, или исчезнуть совсем?
- Я несу за тебя ответственность. Ведь еще не решено, как с тобой поступят.
- Ну, предположим, Бог решит, что я был очень грешен и пошлет меня в ад на вечные мучения, гореть в геенне. Так может лучше сразу взорваться здесь от переизбытка чувств? Может, осколки моей души упадут на головы врагов. Хоть как-то достану.
- Не упадут. По инструкции мелкие осколки я должен склевать, а крупные - доставить по месту основного назначения. Обычно обломки душ действительно отправляются в геенну, хотя бывают удачные разломы и часть души все же попадает в хранилище.
- Геенна - это большой костер? Неужели в самом деле меня будут черти жарить, как шашлык?
- Хочешь все знать раньше времени. Странная твоя душа, какая-то слишком любознательная. Ведь я сказал, что страшные это вещи. Находись себе в спокойном неведении, сколько там еще тебе положено. Тебе и так страданий добавлено, а ты вдобавок хочешь мучаться от страха, куда попадешь после чистилища?
- Лишняя информация напрягает, ты прав. Но все равно тянет узнать, что там будет впереди? Я и в жизни таким был, все хотел знать заранее, чтобы силы рассчитать правильно и предпочитал смотреть в лицо опасности.
- Ну, ладно, как хочешь. Могу и рассказать - это инструкцией не запрещено. Просто мало, кто спрашивает. Бывают души деградировавшие, необратимо потерявшие способность выполнять свое прямое назначение, а также настолько изуродованные, деформированные грехами, что их не допускают в хранилище. Такой душе один путь - в раскаленное море геенны. Кто-нибудь из нас, Птиц смерти, подхватывает такую душу и разбивает ее, сбрасывая в геенну. Беспорядочно разбитые фрагменты информации о жизнях, обломки, лишенные защитной оболочки, хаотично движутся, входят в непосредственный контакт, притягиваются друг к другу совершенно спонтанно, и это действительно ужасно. Представь себе, что твоя целостная душа с невыносимой болью раскалывается на соответствующие разным периодам жизни части, а вокруг как камни в каменоломне носятся крупные и мелкие обломки других душ, произвольно сталкиваются и вступают в контакт. Эмоции накалены настолько, что море обломков действительно кипит, наполненное воплями мятущихся душ. Может случиться, что обломок чьей-то жизни, соответствующий нежному периоду детства и юности, сталкивается с обломком, несущим информацию о самых гнусных и отвратительных человеческих пороках. Сильнейший всплеск эмоций, следующий за такой встречей, придает обломкам новое ускорение, на пути попадаются другие осколки душ, крошатся, измельчаются все больше. Там, в раскаленном, то и дело разрываемом вспышками эмоций хаосе происходят кошмарные вещи. Бывает, что крупный обломок информации о жизни садиста, встречает осколок души параноика, потом - дебила, маньяка. Они притягиваются, как металлическая стружка на магнит, и пока кто-то другой не ударится об этот чудовищный конгломерат и не разобьет его, в геенне путешествуют эмоциональные монстры. Надо признаться, я сам стараюсь при случае сбросить новый груз в геенну таким образом, чтобы расколотить такое чудовище вдребезги. Такое вот у нас, Птиц, развлечение.
- Так вот он какой - Ад. Кипящий котел человеческих страстей, мятущиеся вопящие души, разбивающиеся на осколки. Это и есть возмездие?
- Да, это возмездие за земные грехи. Но геенна имеет и иное назначение. Души, распадаясь в конце концов на элементарные частицы, выделяют огромное количество энергии. Геенна - это колоссальный источник энергии, движущей Вселенной, своеобразный реактор. Может, тебе неприятно будет услышать, но я тоже питаюсь мелкими осколками душ, и это - моя единственная пища.
- То есть, ты хочешь сказать, что если я от избытка эмоций разорву оболочку и развалюсь на куски, ты меня схаваешь?
- Придется, ты уж извини. Нам предписано не оставлять осколки душ в земной атмосфере. Конечно, не всегда удается поймать все. А даже самый мелкий фрагмент, распадаясь, вызывает явления, которые люди называют паранормальными и до сих пор не могут объяснить. Столкнувшись с осколком души, случайно оставшейся в земной атмосфере, падают самолеты; киты, следуя за ним, теряют ориентацию и выбрасываются на берег; возникают различного рода аномалии; люди переживают стрессы, объясняя увиденное и почувствованное действиями привидений или инопланетян. Но ты не бойся. Возвращенные на добор информации души разрываются не всегда. А если такое происходит, душа раскалывается на достаточно крупны фрагменты, которые я вполне способен доставить туда, откуда взял. Разлетаются совсем крохи. Их я и обязан "схавать" на месте, как ты выразился.
- Неужели из этой геенны нет никакого выхода? Ведь, ты сам сказал, что души раскалываются на каком-то временном этапе: детство, юность, зрелость. А в детстве люди безгрешны. Во всяком случае, согласно нашей христианской вере. Когда умирает ребенок, его душа должна стать ангелочком.
- Приятно с тобой общаться. Другой, узнав о своей возможной перспективе, замкнулся бы в переживаниях, а ты достаточно невозмутим, даже делаешь логические построения.
- Если бы я узнал о судьбе грешных душ, когда сидел себе спокойно на насесте и ждал приближения суда, то, может быть и замкнулся бы, как ты говоришь, от страха неизвестности. А сейчас у меня другое испытание впереди.
- Я не случайно сказал, что геенна напоминает море. А в море есть берега. Ну, давай, применяй свою логику дальше.
- Берега. Песчаные или галечные?
- Шутник. Просто берега. Место у воды, куда достают только редкие волны.
- Постой, я сам дальше. В это место волна может что-то выбросить из моря. И оставить, лежащим на берегу.
- Может быть и такое.
- И это - осколки грешных душ, соответствующие детству.
- Да. Чуждые греху осколки душ вытесняются на периферию геенны и выносятся на берег. Не все, конечно, только те, кому посчастливилось не разбиться вдребезги. Они должны быть достаточно крупными, чтобы я мог удержать их в когтях. Тогда у них появляется еще один шанс пройти чистилище... Тех, кого повторно отправляют обратно, я сбрасываю в самый центр геенны. Больше им уже не выбраться...
- Понятно... Вот это и есть настоящая смерть. Если со мной случится такое, тогда я исчезну уже окончательно, безо всякого следа.