Кроме братьев короля - графа Прованского и графа д"Артуа - при дворе была ещё одна очень могущественная сила, сыгравшая в судьбах королевской семьи свою зловещую роль. Речь идёт о представителях боковой ветви Бурбонов - герцогах Орлеанских. Точнее про Людовика-Филиппа-Жозефа, вошедшего в историю как Филипп Эгалите(14) (родился 13 апреля 1747 г.) и его сыне Людовике-Филиппе (родился 6 октября 1773 г.), который впоследствии тоже сыграет свою печальную роль в судьбе нашей героини.
Людовик-Филипп-Жозеф "вошёл в оппозицию" королевскому двору ещё во времена, когда носил титул герцога Шартрского (т.е. пока ещё был жив его отец Людовик-Филипп, герцог Орлеанский, умерший в 18 ноября 1785 г.). Достаточно любопытно о формировании этой самой "политической позиции" герцога Орлеанского пишет Жюльен Дарбуа: "Госпожа де Жанлис(15), которая вмешивалась во всё, даже в политику, собиралась руководить своим любовником в этой области так же, как она руководила им в постели. Подогреваемая своей тёткой, госпожой де Монтессон, и симпатиями к философам, готовившим свержение режима, она бросила в эту хорошо подготовленную почву семена, из которых произрос чертополох мятежа и колючки бунта. Госпожа де Жанлис, вольно или невольно, стала рупором членов парламента, изгнанных Людовиком и мечтавших о мести. С её помощью эти господа сумели настроить герцога против короля и поставить его во главе антимонархического движения. За время пребывания в Форже она необычайно ловко сумела внушить этому олуху собственные идеи умной женщины. Как большинство аристократок того времени, госпожа де Жанлис действительно мечтала о революции. Она говорила: "Я думаю, это самая забавная вещь в мире...". Основательно обработанный этой масонкой, ученицей Руссо и энциклопедистов, герцог Шартрский решил, что судьба избрала его, чтобы он изменил строй, ниспроверг трон, установил во Франции демократию масонского образца и стал конституционным монархом, в маленьком фартуке на животе. ...В том, что Пале-Рояль(16), а позднее дворец Монсо стали центрами оппозиции; что Филипп, который терпеть не мог народ, начал действовать ещё более демагогично, возглавив злобную кампанию против Марии-Антуанетты, спровоцировав столкновение 19 ноября 1787 г., ускорившее созыв Генеральных штатов, и проголосовав за казнь Людовика XVI, виновата одна только госпожа де Жанлис...".
Впервые эта "оппозиция" проявилась сразу после смерти короля Людовика ХV. 10 мая 1774 г. Филипп, подстрекаемый госпожой Жанлис, отказался участвовать в похоронах Людовика XV. Этот жест добавил ему популярности у простолюдинов, ненавидевших покойного короля. Но одновременно с этим, для герцога Шартрского закрылись двери Версаля. В качестве наказания Людовик XVI запретил представителям Орлеанского Дома появляться при дворе. Филипп пришёл в восторг от этого решения: оно фактически узаконило его "сопротивление" режиму, и он превратил Пале-Рояль в штаб мятежников.
Достаточно серьёзным "звоночком", который должен был бы серьёзно заставить задуматься всю королевскую семью стали события 19 ноября 1787 г. В этот день король собрал всех парламентариев для того, чтобы заставить их издать указ о введении нового денежного заёма. Пока парламентарии думали, что делать, встал герцог Орлеанский и громко выкрикнул о том, что подобное введение не законно.
До того момента ещё никто не смел публично критиковать короля Франции. Людовик ХVI был поражён. В полной растерянности он пробормотал, что это законно, потому что он "так хочет". Но вся беда была в том, что в отличие от того, КАК эти слова произносил "Король-Солнце" Людовик ХIV, из чьих уст в Историю вошла крылатая фраза "я этого хочу, я так велю, пусть доказательством служит моя воля", король Людовик ХVI неловко пролепетал это своё "я так хочу". И это было громадной ошибкой. Перед всеми король показал свою слабость, проиграв герцогу Орлеанскому по всем статьям.
Взволнованный Людовик XVI закрыл заседание и вернулся в Версаль, а Филиппа, герцога Орлеанского в этот момент восторженно приветствовали парламентарии.
После того, как герцог Орлеанский показал свою "силу" королю, он принялся за дискредитацию "проклятой австриячки" Марии-Антуанетты. Во все концы страны полетели сочинённые в Пале-Рояле памфлеты, направленные против несчастной королевы. В этих памфлетах, написанных по заказу герцога Орлеанского, в её любовники записывались чуть ли не все дворяне, находившиеся при версальском дворе. Но, так сказать, "официальными любовниками" Марии-Антуанетты назывались все те, кто так или иначе был опасен герцогу. Доходило даже до того, что в рождённых в стенах Пале-Рояля памфлетах королеву обвиняли в кровосмесительной супружеской неверности с братьями её мужа - графом Прованским и графом д"Артуа. Некоторые авторы этих пасквилей шли ещё дальше, и говорили, что именно благодаря "усилиям" последнего, у Марии-Антуанетты и родились её дети.
Для того, чтобы читатели представляли о чём идёт речь, позволю себе процитировать один из тех памфлетов, цитируя самые приличные куплеты:
А вот Мари-Антуанетт, её распутней в мире нет.
Продажные девицы - пред нею голубицы.
Чтоб утолить любви экстаз,
Троих мужчин зовёт зараз.
А что же делают они?
Здесь нет большой загадки:
Под одеялом короля
Играют вместе в прятки.
А коли нет мужчин вокруг,
И Полиньяк не с ней,
Она займёт своих подруг
Забавой посрамней.
"Французские штучки" - скромней этой сучки,
Которая ждёт кобеля,
Все шлюхи Парижа на голову ниже
Законной жены короля.
Вот эту паскуду - в короне покуда
Мы выгоним вон из страны.
Пусть ведьмы к себе на шабаш приглашают
Любимую дочь Сатаны.
Ещё больше положение ухудшилось после того, как фавориткой герцога Орлеанского стала Аньес-Франсуаза-Маргарита Бувье де Сепуа, графиня де Бюффон. Гораздо более честолюбивая, чем графиня де Жанлис, она хотела, чтобы Филипп прогнал с трона Людовика XVI и сам занял его место. В воспоминаниях Огюстена Брайса приведена такая сцена, очень показательно характеризующая, каким именно образом фаворитка влияла на образ мыслей графа Орлеанского: "...Однажды вечером она сказала ему:
- Марию-Антуанетту ненавидят, король непопулярен. Франции нужен другой человек. Вы должны занять место, предназначенное вам судьбой. Одно ваше движение - и весь Париж встанет на вашу сторону. Вы помните, как приветствовали вас 19 ноября, когда вы воспротивились королю? Править Францией должны вы...
Филипп покачал головой.
- Может быть, вы и правы. Увы! Вы видите моё положение. Королеву ненавидят, короля терпеть не могут, но власть по-прежнему в их руках. Стоило мне сказать слово, и вот я уже в немилости и изгнан...
Отчаяние Филиппа испугало госпожу де Бюффон.
- Нужно бороться, - сказала она. - Чтобы изгнать Бурбонов, необходимо поднять народ, он всем сердцем с Орлеанами. Дайте толпе деньги, и вы напугаете двор. Поговаривают о созыве Генеральных штатов. Воспользуйтесь этим, чтобы показать своё влияние.
Филипп пообещал ей это. Он тоже мечтал о коронации в соборе Парижской богоматери, жаждал унижения Марии-Антуанетты...".
Пытаясь воплотить свою мечту в жизнь, герцог Орлеанский стал собирать вокруг себя в Пале-Рояле "верных" людей. Должность "секретаря по особым поручениям" при герцоге получил один из самых опасных людей той эпохи Пьер Шодерло де Лакло (автор нашумевшей книги "Опасные связи"). Именно его перу принадлежит документ, ставший знакóвым в истории Франции.
Из-за того, что нотабли не смогли договориться о новой системе налогообложения, для того чтобы урегулировать финансовые вопросы возникла настоятельная потребность созвать Генеральные Штаты. Только это высокое собрание, не собиравшееся с 1614 г., могло решить вопрос о дотациях провинциям и провести фискальную реформу, способную быстро пополнить казну государства. 8 августа 1788 г. министр Вриенн объявил о созыве в мае 1789 г. Генеральных Штатов.
Обстановка в стране ещё больше накалилась и началась судорожная подготовка к выборам депутатов, которым предстояло заседать весной в Версале. В книге Монжуа "История заговора Филиппа Орлеанского, прозванного Эгалитэ" содержатся весьма любопытные сведения о поведении герцога Орлеанского в эти дни. Поняв, что настал, наконец, благоприятный момент для мощной атаки против короля, он приказал Лакло составить образец "наказов", которые, по обычаю, должны были составлять избиратели.
Лакло исполнил волю патрона, и, через несколько дней, представил его вниманию документ, "настоящую бомбу, которая должна была разрушить традиционную монархию".
Довольный Филипп Орлеанский разослал этот документ по всей Франции. Там была, например, статья, в которой говорилось, что, "поскольку все беды нации проистекают от произвола королевской власти, необходимо составить конституцию, которая определит права и короля, и нации". Шестнадцать остальных параграфов касались налоговой системы, судебной реформы, отмены привилегий, церкви и многого другого. Фактически это был план революции, который позже будут называть "принципами 1789-го", он попал в большинство наказов граждан. Некоторые округа прислали "наказы", прямо указав, что текст был составлен "согласно инструкциям герцога Орлеанского".
Восхищённый своим первым подвигом, Филипп, побуждаемый госпожой де Бюффон (которая больше, чем когда-либо, мечтала переселиться в Версаль), согласился стать депутатом от дворянского сословия и был избран в маленьком округе Крепиан-Валуа. Этот жест, вполне демагогический, только укрепил его популярность. Потом он задумал собрать целую армию провокаторов, "способную ввергнуть Париж в такую смуту и такой ужас, что парижане будут вынуждены, во имя собственной безопасности, восстать даже без посторонней помощи".
Последующие действия герцога Орлеанского начались после того, как Национальное собрание, переименовав себя в Учредительное собрание, приступило к разработке конституции. Вот что пишет про его дальнейшие действия Монжуа: "...Филипп и госпожа де Бюффон отпраздновали начало перемен. "Теперь, - сказала эта очаровательная женщина, - нужно, чтобы восстал весь народ и заставил короля отречься". Чтобы происходящее в столице повторялось в тот же день во всех уголках Франции, Филипп посылал верных агентов к своим людям в провинции, и они предупреждали о малейших переменах, которые должны были произойти в Париже. Для самого Парижа Филипп изобрёл одну странную уловку, которая оказалась очень действенной. Он выстроил, на некотором расстоянии друг от друга, фонтаны вокруг того нелепого здания, которое до сих пор стоит посреди сада Пале-Рояля. Главные агенты, которых он использовал для исполнения своих замыслов, должны были внимательно следить за струями этих фонтанов. Скажем, если один бил выше остальных, это указывало, в каком именно квартале Парижа следовало мутить воду, поднимая народ. Если все фонтаны одного края начинали бить одновременно, это значило, что нужно действовать либо в северной, либо в южной части города. Если же, наконец, все фонтаны будут бить одновременно, это станет сигналом всеобщего восстания. Благодаря такой сигнализации его приказы исполнялись в мгновение ока. Филиппу не было нужды лично общаться со своими подчиненными, он избегал опасности письменной связи".
Одновременно с этим герцог Орлеанский продолжал всеми возможными способами чернить Марию-Антуанетту. Каждый день подкармливаемые им газетчики публиковали песенки, памфлеты и грязные пасквили против несчастной монархини. Их было слишком много, но они делали свое дело, каждый хотел внести в травлю свою долю яда.
14 июня 1789 г. Филипп, герцог Орлеанский, завтракал, когда ему сообщили о падении Бастилии. Он немедленно вызвал к себе графиню де Бюффон, и они вместе радовались "событию, которое, по их мнению, приближало их к трону".
* * *
Таким образом, к концу "Старого порядка" и к началу революции (т.е. к 1789 г.) отношение французского общества к королеве и королевской власти пришло в состояние полного упадка. Произошло это, как мы уже говорили выше, по целому ряду причин.
Для того чтобы подытожить всё написанное выше, позволю себе привести здесь довольно обширное цитирование из замечательной книги Ги Шоссинан-Ногаре "Повседневная жизнь жён и возлюбленных французских королей". И хотя куски, взятые мною из главы "Опальная королева", достаточно велики, я не могу не процитировать их, ибо тут более чем замечательно рассказывается о причинах всеобщей ненависти французов к Марии-Антуанетте и открываются причины её падения.
Итак, "...Имя Марии-Антуанетты ассоциируется с окончательной потерей авторитета и падением французской монархии. Репутация королевы хрупка, ибо она только женщина, но крайне существенна для престижа династии, потому что она - мать дофина. Тень на имени королевы означает колебание трона и короля, которого в подобном случае признают слабым и излишне снисходительным, а также - угрозу для наследника престола, ибо она ставит под сомнение законность наследования. Конечно, и до Марии-Антуанетты бывали легкомысленные королевы, дававшие гораздо более веские основания для обвинений. Королева Марго прославилась своей распущенностью и солёными шутками, что навлекло на неё крайнюю недоброжелательность. Анна Австрийская, героиня дерзких Мазаринад, также не избежала резких обвинений своих врагов, и лишь гражданская война и конечная победа королевы-регентши положили конец зубоскальству. Мария-Антуанетта, напротив, оказалась жертвой настоящей, заранее спланированной акции с целью дестабилизировать монархию и поразить её прямо в сердце. Атака на королеву, самое уязвимое звено в династической цепи, планировалась не только ради дискредитации супруги и матери, она ставила под вопрос достоверность самой королевской власти именно в тот момент, когда правящий режим оказался под огнём непрерывной перестрелки пререканий реформаторов. Бросить упрёк в адрес королевы означало унизить короля, скомпрометировать его достоинство, поставить под сомнение его способность управлять страной и легитимность его наследника. Во времена Людовика XVI злоба поразила одновременно все три стороны династической триады - короля, королеву и дофина - потому, что нашёлся подходящий повод для наступления, способный поколебать всю систему до основания. Королева - это не просто женщина. Подобно своему супругу, хотя и в меньшей степени, она окружена ореолом божественности, который с момента коронации возвышал короля над простыми смертными. И если на королеву падала тень сомнения, это было как смертельный яд, разливавшийся по всему организму монархии.
Чтобы спровоцировать необходимую ей борьбу, извращая факты, революция обрушила на Марию-Антуанетту потоки грязи, пытаясь оправдать свою жестокость или хотя бы придать ей вид правосудия. Но не стоит полагать, что революционеры сами выдумали всю совокупность нелепостей, вследствие которых несчастной королеве пришлось взойти на эшафот. Революция явилась логическим следствием идеи, восходившей к традициям старого режима, к пересудам придворных и министров, принцев и членов парламента, к творчеству сочинителей постыдных пасквилей, которых нередко оплачивали высокопоставленные заказчики, чтобы утолить свои нездоровые желания, ненависть и честолюбие. ...
Даже лишённая власти королева остаётся королевой, и даже при таком дворе, как французский двор Людовика XVI, где пышно цвели алчность и интриги, придворные совершенно естественно спешили снискать её благосклонность, и если им это не удавалось, росло число её недругов. Дружба королевы и связанные с этим блага были предметом самого жесткого соперничества. Самая незначительная милость к кому-то одному вызывала сильнейшее раздражение у всех остальных и стоила счастливцу неприязни окружающих. То, что Мария-Антуанетта демонстрировала привязанность к своему брату, что вполне нормально между родственниками, вызывало не просто порицание, а постоянно подпитываемое предубеждение против "австриячки". В 1775 году эрцгерцог Максимилиан посетил Париж. Тотчас между французскими принцами крови и австрийским гостем начались пререкания по поводу этикета и старшинства, и Мария-Антуанетта совершенно естественно поддержала сторону своего брата. Этого оказалось достаточно, чтобы укоренившаяся подозрительность вспыхнула с новой силой, и молодую королеву обвинили в том, что она слишком горячо отстаивает интересы Австрии, чем порождает антифранцузские настроения. Её друзья вызывали недовольство двора по причинам более общего характера. Когда королева демонстрировала своё расположение к мадам де Ламбаль, которую она назначила обер-гофмейстериной, то все фрейлины, не удовлетворённые в своём тщеславии, очень шумно выразили неодобрение по поводу возвышения этой фаворитки на такую важную должность. Дальше стало еще хуже: недовольство двора распространилось на общественное мнение в целом. Сначала это вылилось в насмешку: подтрунивали над головными уборами, причёсками и нарядами королевы, но вскоре на неё повесили более серьёзное обвинение. Она мотовка, поговаривали в народе, она прожигает государственные средства и толкает к разорению те семьи, где женщины пускаются в непомерные расходы, состязаясь с королевой в элегантности. Эти упрёки быстро приняли угрожающий тон, и от кого же они исходили? От придворных дам, менее всего заслуживавших уважения, от тех самых, которые при Людовике XV бесстыдно скомпрометировали себя связями с мадам Дюбарри. Среди них были мадам де Монако, мадам де Шатийон, мадам де Валентинуа, мадам де Мазарен - все они уже давно приблизились к критическому возрасту, вот эти дамы и создали Марии-Антуанетте отвратительную репутацию ветреной и беспечной женщины, недостойной своего высокого положения. Благосклонность королевы к Полиньякам вызвала новый взрыв ярости. Королева отметила графиню Жюли и, по-прежнему находясь в глубокой изоляции, очень сблизилась с этой новой подругой, щедро одарив как её, так и её семью: подарки, дарственные, пенсии посыпались на Полиньяков как из рога изобилия. Представители знати - даже де Ноай - завопили о мотовстве королевы, но при этом руководствовались отнюдь не стремлением к справедливости. Эти благородные придворные меньше всего заботились о благе государства, о расстроенных королевских финансах, подорванных необдуманной щедростью государыни, или о падении престижа короля, против которого поднималась волна общественного мнения. Причина их протестов очевидна: то, что королева пожаловала Полиньякам, проплыло мимо их жадных рук, они чувствовали себя оскорблёнными и не могли примириться с такой утратой. ...Она принимала только тех, кого желала видеть, что вызывало смертельную ненависть остальных, кто не был допущен в этот близкий круг деревенской идиллии. Злоба и ненависть усилились особенно тогда, когда "французская партия" получила дополнительный повод для беспокойства. Король постепенно освобождался от предубеждений и всё сильнее привязывался к жене; в 1778 году у них родилась дочь, а в 1781-м на свет появился наследник престола. Таким образом, положение Марии-Антуанетты не только упрочилось, но ни у кого не оставалось сомнений, что королева властвовала над своим супругом, и её влияние на него росло. Подарив жизнь дофину, она стала недосягаема. Версаль полнился слухами, шепотки сопровождали каждую беременность королевы. Называли имена Диллона, Куаньи, Гиня, Ферсена, Лозена, с которыми королева, клеветнически обвиняемая в нарушении супружеской верности, якобы вступала в близкие отношения. ...Придворные, с удовольствием подхватившие самые невероятные слухи и наслаждаясь травлей королевы, ещё раз продемонстрировали низменную природу своей ложной преданности трону и глубокую недальновидность личных корыстных расчётов. Нужно ли рассказывать подробнее о причастности королевы к делу об ожерелье? Все обвинения основывались на показаниях графини де Ла Мот, изощрённой интриганки и потаскухи, на которой негде пробы ставить, и её любовника и соумышленника. Не следует игнорировать и глупую наивность кардинала Рогана с его близорукими притязаниями. Совершенно очевидно, что упрёки в адрес Марии-Антуанетты лишены основания - хотя бы потому, что такого просто не могло быть. Невозможно поверить, особенно людям, хорошо знакомым с дворцовым этикетом, что королева Франции могла бы ночью в роще поверять какие-то секреты опальному кардиналу, которого она к тому же терпеть не могла. Король и его министры допустили абсурдную ошибку, поручив разбираться в этом деле парламенту, в результате чего королева оказалась скомпрометирована, ибо главные судьи вели себя так, как и следовало ожидать: проявляли пристрастность и заботились лишь о привлечении к себе внимания и о собственной популярности. Они оправдали Рогана и дали возможность возвести чудовищные обвинения против королевы. Вместе с супругой короля оказалась скомпрометирована вся монархия, и свобода ничего не выиграла от этого скандала вопреки оптимизму советника Фрето, который так суммировал настроение своих коллег: "Вот, действительно, великое и славное дело! Плут-кардинал и королева, замешанная в гнусную махинацию! Какой позор для креста и скипетра! И какой триумф идей свободы!"
...Те самые придворные, которые теперь выступали против королевы, в течение нескольких веков направляли свои отравленные жала против королевских фавориток. Людовик XVI допустил ошибку, не заведя фаворитки, и королева заменила собой всё. Она была воплощением мечты, тем более уязвимой, что была невиновна, и тем более виноватой, что её положение оказалось значимее положения королев предшествующих эпох, и поэтому ей пришлось испытать более сокрушительное поражение, чем она полагала, - помимо женской судьбы оказались сломлены и будущее режима, и линия преемственности Короны. На её собственную семью, на самое близкое окружение обрушилась вся неприязнь и вероломство, так недавно адресовавшееся королевским любовницам. Приезжавшие к ней её тётки и дочери Людовика XV докладывали ей обо всех проявлениях злобы и мелочной ревности. Её девери и золовки, особенно честолюбивый и изворотливый граф Прованский, высказавший первые сомнения в законности королевских детей, рассчитывали заполучить корону, если факт адюльтера будет доказан и дофина отстранят от наследования. Можно упомянуть и принца де Конде, уязвлённого тем, что королева отказалась принимать его любовницу, мадам де Монако, и герцога Орлеанского, винившего королеву в том, что король чувствовал к нему мало симпатии. К тому же Мария-Антуанетта вынуждена была сносить откровенную враждебность ревнивых придворных, раздражённых её благосклонностью к друзьям. Даже иностранные дворы, например английский или прусский, видевшие в ней залог франко-австрийского союза, не щадили её в выражении неприязни.
Мария-Антуанетта заслуживала лучшей доли, а не этого заговора враждебности. Превратившись в настоящую француженку и нежно полюбив короля и свою новую родину, она вовсе не была лишена патриотизма. Своему брату, сожалевшему, что она мало заботится о процветании Австрии, она написала: "Я теперь француженка в большей степени, чем австрийка". ...
...И вскоре Париж наполнился самыми тревожными слухами: королева подарила кому-то рандеву в частном доме, называли даже имя её избранника (герцог де Куаньи), а также другие имена. И мадам Кампан, которую по причине её привязанности никак нельзя заподозрить в соучастии клеветнической кампании, описала рост потока вранья, позволившего вывалять королеву в грязи:
"Королева, исполненная спокойствия благодаря уверенности в своей невиновности и считая, что всё происшедшее никого не касается, с пренебрежением отнеслась к этим разговорам и полагала, что некоторое самомнение со стороны упоминавшихся молодых людей дало основание подобным злым наговорам. Она прекратила разговаривать с ними и даже смотреть в их сторону. Их самолюбие оказалось ущемлено, а желание отомстить ей побуждало их поощрять разговоры о том, что они якобы, к несчастью, ей разонравились".
Таким же образом злоба превратила Трианон, где королева со своими друзьями вела скромную и уединённую жизнь, в место дебошей и оргий. Поэтому не приходится удивляться тому, что брат короля принялся с этого времени распространять слухи, мол, королевские дети на самом деле - бастарды, и дофин родился от адюльтера. Немедленно в Париже по этому поводу возникла ироническая песенка:
О прелестная Антуанетта,
Скажи-ка, откуда взялись твои дети?
Без сомненья, есть где-то планета,
Что подарила нам сладеньких этих.
Эта клеветническая кампания началась очень рано. Аббат Будо в Парижской хронике, составленной около 1774 года, написал о молодой государыне: "Вокруг королевы вьются кривотолки; никакой страх перед наказанием не может положить им конца. Их показывают королеве господин герцог Шартрский и господин де Ламбаль, а также мадам де Ламбаль, мадам де Пикиньи и прочие. Это воистину иезуитская крамола канцлера (Мопу) и старых святош-тёток, которые без устали распускают грязные слухи, чтобы погубить, если окажется возможно, бедную государыню". Дело об ожерелье ускорило полное падение популярности Марии-Антуанетты, число памфлетов росло, они становились всё более одиозными и дерзкими вплоть до 1788 - 1789 годов, когда скандальная героиня этого мерзкого мошенничества, мадам де Ла Мот, опубликовала оправдательные мемуары, сопроводив их подложными письмами, которыми якобы обменивались королева и кардинал де Роган. Начиная с 1791 года пропала всякая сдержанность, и полиция уже не затрудняла себя поисками анонимных авторов подобных грязных пасквилей, которые открыто выставлялись в витринах книжных магазинов.
Ложь и клевета исходили прежде всего из кабинета министров, они порождались соперничавшими амбициями и распространялись близким окружением Марии-Антуанетты, ревнивыми и алчными придворными, которые ловко использовали бессовестных газетных писак, в результате чего королева совершенно лишилась популярности и сделалась ненавистна всей французской нации. Рикошетом сам король оказался выставленным снисходительным простачком, так было подорвано уважение к монархии и утрачен её престиж. Конечно, многочисленные письмоносцы, лично не знакомые с Марией-Антуанеттой, придерживались того же мнения. Но репутация королевы имела огромное значение для королевства, ведь она, отчасти, покоилась на её чести, поэтому её и не следовало подвергать прямым ударам ревнивой злобы. Парадоксально, что добропорядочность Людовика XVI определённым образом привела к разразившемуся скандалу. Его безупречная семейная жизнь превратила его супругу в жертву. Для удовлетворения честолюбия одних и злопамятности других следовало иметь при дворе специального человека или козла отпущения, чтобы можно было либо опираться, либо изливать на него накопившуюся горечь: вплоть до эпохи Людовика XV эту сложную роль исполняли королевские фаворитки, в общем-то, оберегая королеву, извлекавшую из существующего положения свою выгоду - неизменную почтительность окружения, а штурм вожделений, несправедливость и презрение оставались уделом фавориток. Королевские любовницы концентрировали на себе всю ненависть - наряду с восхищением и хвалами, - что отводило на них любое недовольство и неуважение. Они представляли защитный барьер, охранявший королевскую семью. Марии-Антуанетте выпал горький удел не иметь подобного заслона, который, вызвав много ли или мало нападок, в любом случае уберёг бы королеву. Порвав с традицией содержания фавориток, Людовик XVI снял защитный экран, и на королеву обрушился поток недоброжелательства, до сих пор бывший уделом тех, само положение которых обусловливало подобное к ним отношение. Монархия не погибает от того, что обуржуазивается или морализуется, хотя это и является частью тех факторов, которые несут ей потерю уважения и гибель".
Лучше и не сказать...
В завершение этой темы позволю себе процитировать ещё и слова известного французского исследователя Ги Бретона, который выразился более чем точно: "Падение монархии, говоря словами социолога Андре Ривуара, имело сексуальные причины. Если бы Людовик XV не был распутником, а Людовик XVI - почти импотентом, революция могла бы никогда не совершиться. Оргии одного и целомудрие другого способствовали окончательному падению престижа королевской власти, и я могу утверждать, что скандальная репутация второго сыграла здесь большую роль, чем легкомыслие первого. Действительно, народ никогда не усомнился бы в добродетели Марии-Антуанетты, если бы Людовик XVI был нормальным мужчиной. А бравые малые не возненавидели бы эту красивую австрийку, если бы сочинители памфлетов не выдвинули против нее известные всем экстравагантные обвинения. Естественно, что французы отождествляли монархию со своей правительницей, которая замарана была грязной ложью".
Я не зря столь подробно останавливалась описывая жизнь французского королевского двора, ибо не зная всех его тонкостей, и всех "подводных камней" невозможно разобраться в перипетиях жизни моей героини.
Примечания:
14. Эгалите - с французского переводится как равенство.
15. Стефани-Фелисите де Сен-Обен. Она была племянницей маркизы де Монтессон, сестры известной революционной деятельницы Олимпии де Гурж. В возрасте 26 лет она вышла замуж за офицера, графа де Жанлиса.
16. Пале-Рояль - родовой дворец рода герцогов Орлеанских.