Старые вещи старого дома. Как, чужие, ненужные мысли. Из чужой головы перетащенные. Зачем они? Мысли? Вещи?
1
- Вы только, пожалуйста, до сороковин не выбрасывайте ничего. Я бы не продавала, да ехать надо. У меня там дети одни, - виновато пряча глаза упрашивала молодая, интересная женщина в черном. - Мама так этот домик любила. В городе и не жила совсем.
- А чего выбрасывать - удивился длинноусый румяный блондин, - все хорошее, добротное. Не жить мы домик ваш купили, для отдыха. А, для отдыха ваше имущество в самый раз, - успокаивающе гудел он, как-то не очень уверенно глядя на елейно улыбающуюся половину. Давно уже ее такой приторной не видел. Опять, поди, гадость какую задумала. Ну, точно ведь. Заставит бабкино добро вывести, а тещино барахло припереть.
- Спасибо, вам большое, - не желала успокаиваться женщина в черном.
- Да вам спасибо, - бубнил блондин, про себя все самопоздравляясь, что так недорого, дачку прикупил.
- Не выбрасывайте, пожалуйста, ничего, - опять попросила женщина уже у калитки - мама обидится.
Когда машина, увозящая ее уже скрылась за поворотом, половина разомкнула застывшие в сахаристой улыбке губы.
- Куда уж ей, - как выплюнула.
Как в воду глядел блондин. И недели не прошло, как начала его половина пилит. И тарелки здесь не такие и мебель допотопная. А вот блондину нравилось. Все крепенькое такое, чистенькое, целенькое. Добротное одним словом. И камни везде, рога, ветки диковинные. Поездила покойная. Еще бы, геологом, дочка говорит, была. Заслуженным. Месторождения всякие находила. Да уж. Абы кому такую-то дачку и в таком месте не дадут.
Но с половиной не поспоришь. Пришлось подсуетиться. Посуду старушки знакомые разве что с руками не оторвали. Раскудахтались - "павловский фарфор, павловский фарфор", клуши старые. Камни все эти в Горный техникум с трудом пристроил. Еще и проставляться пришлось. А то ребята все на несистематизированность коллекции жаловались. Но после литра беленькой, глазки у них не только от алкоголя горели. Явные симптомы профессионального интереса. Рога, правда, в антикварный салон, магазин по- прежнему, приняли со всем нашим удовольствием. С прибытком остался. Мебель продать, никак не получалось. Не было любителей на это имперское ещё великолепие. И не дешево - породы богатые. Вместо стекол - хрусталь. Но нашелся один. Взял не торгуясь. Остальную кухонную мебелишку кое-как в гараже разместил. И очень даже там удобненько стало. А вот корешки и ветки никто брать не захотел. А было их много и все непростые, затейливые. Завораживающие, забавные вроде. А приглядишься - страшненькие. Но как известно наш человек из любой ситуации выход найдет. А тут - ветки с корешками. Да делов - то. Сжечь, и вся недолга. Хотя было в них что-то такое. Хотел, было все оставить, даже слово модное ввернул, дизайн, но половина так глянула.
На Кавказ Зоенька Максимова попала давно. На преддипломную практику приехала с геологического факультета Горного института. Того самого. Ленинградского. Здесь и с мужем своим познакомилась. Вернее это он потом стал мужем. А сначала был веселым сибирским парнем Мироном Семуховым. Всем был хорош. И ростом и статью вышел, и повоевать успел, здесь же на Кавказе, в ЧОНе служил. И Горный раньше ее закончил, и были у него уже не только публикации. Месторождения открытые были. За что наградами был отмечен. Но был у него и бзик. Для любого геолога аксиома - нет на Кавказе золота. Для всех нет. А для Мирона Павловича Семухова - есть. А все потому, что во времена своей ЧОНовской молодости пришлось ему участвовать в перехвате одного каравана. Взяли караван. На хорошем счету был Мирон, потому и послал его начальник ЧК товарищ Быков ювелира Гехфенбаума привезти. Для анализа. И не забыл удивленного его бормотания на обратном пути. "Быть того не может! Золото на Кавказе". Давно уже в живых нет того, ювелира, помер старик, а Мирон, слова его помня, искал золото. Не для себя, для страны искал. Собирали же в Колхиде золотой песок в шкуры бараньи? А его откуда вода тащит? Да оттуда же. С гор.
Попала Зоенька Максимова к Мирону в партию. Не те были времена, чтобы такие ценные кадры, четыре курса высшего образования, в городе сидя, камешки перебирала. Так что поскольку с образованными людьми тогда трудно было, не практиканткой. Геологом. В горы.
Красиво в горах. Это верно. Иной раз просто дух захватывает. Только ходить там трудно Вверх - вниз, вверх - вниз. Тяжело.
Тот вечер ничем от остальных не отличался. Так же веяло уютным теплом от костра, так же болели натруженные ноги, так же аппетитно пахло от булькающего котла. Да и как не пахнуть, Зоенька туда почитай все травы, которые ей тетушка Чабахан показала, пособрала, на предыдущих стоянках подсушила, а теперь вот и в котел насыпала. В диковинку было ей, коренной петербурженке это странное умение, которым местные женщины владели, набросают в кашу трав, а та и пахнет, как будто не только мясом, но и вообще чем-то диковинным заправленная. А Зоенька ученицей неплохой оказалось. Неизвестно откуда прорезалось у неё странное чутье на травки с корешками. Вот и теперь от котла шел такой аромат, такой аромат... Как говорил шашлычник дядя Арчил "Пах, пах, пах, пальцы можно скушать". При этом вместо "б" говорил "ц", но с мягким знаком. Издержки акцента. Мирон Павлович и двое рабочих сидели здесь же у костра, сдерживая голодную слюну, когда из кустов, да так что ни одна веточка не шелохнулась, на поляну вышел человек. Секунду постоял, давая себя разглядеть, принято здесь так, поднял в приветствии правую руку.
- Мир вам, добрые люди, - по-русски сказал, хотя одет был по- местному. А здесь и многие русские и казаки так ходили.
- И тебе мир, добрый человек, - первым отреагировал пожилой ингуш, дядя Якуб, привстал, правую руку к груди прижал. - Найдется место у нашего костра для тебя. Гость - божий человек, - но винтовку из левой руки не выпустил. Горы. Банду Митцинского не так ведь давно разгромили. Разные люди в горах ходят.
- Подходи, гостем будешь, - поддержал его Мирон, тоже нахватавшийся местных обычаев.
Гостеприимство гостеприимством, но Зоеньку немало удивила та почтительность, с которой обратился к прибывшему этот вечно рычащий, не боящийся ни бога, ни черта старый ингуш. Он даже на Мирона Павловича иногда прикрикивал. Но к Зоеньке относился с симпатией и называл ее "дошка". А вот бесстрашный балкарец Алтуй, который по слухам в одиночку любил ходить на медведя, явно заробел в присутствии гостя.
Прибывший с достоинством уселся у костра. Представился.
- Дени меня зовут, - сказал, обращаясь к Мирону и Зоеньке. На Зоеньку местные мужчины смотрели с интересом. Совершенно мужским. Хотя и тщательно замаскированным. Мало того что явно чужая девушка. Так еще и геолог. Но красавица. Большие серые глаза. Пушистые золота пшеницы волосы. Тонкая. Стройная. Не похожа ни на местных красавиц, ни на статных казачек. Как истинная женщина Зоенька взгляды эти чувствовала. И интерес понимала.
Но у Дени взгляд другой был. Вроде узнал, но признаваться не хотел. Странно так.
Да и сам гость какой-то странноватый. Вроде охотник. С винтовкой. Дорогой. "Лебель". Очень в горах ценится. Кинжал тоже дорогой. Весь в золоте, в камнях. А одет неприметно так. Да и ходит... Аскар зверя едва не за пол версты чует, а тут и углядел его только когда тот из кустов вышел. И к ужину не сыр и чурек выложил, которые каждый горец в хурджине таскает, не дичину добытую. Орехов насыпал, и много так, непонятно как они в кармане уместились. Корней каких-то, увидев которые Якуб и Аскар весьма-таки оживились. Мед выложил в туеске берестяном, так затейливо выплетенном, что казался он матерчатым, шитьем золотым украшенным.
- Странный ты охотник, - усмехнулся Мирон. - Ружье вон какое богатое носишь, а не добыл ничего. Звери что ли все попрятались.
- А я ружье не на зверей ношу, - улыбнулся в ответ гость. И, пресекая ненужные вопросы, добавил. - Ты вот тоже ружье носишь, а в добыче у тебя камни одни, - кивнул подбородком в сторону образцов, что свалились горкой на брезенте у ног Мирона.
- Это, брат, не камни, - завелся Мирон и закатил длинную лекцию, которая успешно усыпила и рабочих и Зоеньку, которая уже укладываясь очень удивилась, что Дени этот не скучает вовсе, наоборот вопросам и так и сыплет.
Утром рядом со своей лежанкой она нашла большое красное яблоко. А Мирон Павлович все утро расхваливал своего собеседника.
Он и на следующий день пришел. И на следующий. Подолгу разговаривал с Мироном, всякий день чем-нибудь того удивляя. Тоже большим знатоком камня оказался. Как рассказал дядя Якуб, дороги он в горах прокладывал, дома бывало, клал. Не так как в долине строят, на растворе. Просто из камня. Но такой крепости были возведенные им дома и башки, что стоять могли веками. Здесь старый ингуш почему-то запнулся и перевел разговор на другую тему.
Как-то раз разложила Зоенька свои травки на просушку. Непонятно, но у нее коренной перебурженки открылось вдруг к травами понимание. Причем такое, что даже местные тетеньки к сборам её с большим удивлением принюхивались. А потом и советоваться стали, выспрашивать, как де делаешь такое. А Зоенька не чинилась, рассказывала. Не жалко ведь. Якуб своей дошкой очень гордился. Любила Зоенька травки свои. Стеснялась признаться, но казалось ей иногда, что всякая травка своим голосом с ней разговаривает. Своим-своим. На других травок голоском непохожим. Потому наверно и получалось у неё с травками ладно так. Признаться ей гораздо больше нравилось возится с травками, а не с камнями. Но вот Мирону в этом признаваться было как-то неловко. Но все равно инт ересно. А самое интересное, что собирая травы, она вдруг понимала, где что в земле лежит. И ей вот совсем для этого не было необходимости копать шурфы. Достаточно было подержать в руках траву. Прислушастья к тоненькому голоску. Умение это её заметили. Прислушиваться стали.
Так вот, завозилась Зоенька.
- Поразительно, просто поразительно, откуда же у нас такое к травам понимание наличествует.
Зоенька вздрогнула. В удивлении повернулась. Столь чистого выговора ей очень давно не доводилось слышать. Знаете этот старый петербуржский говор. Нечасто но он еще встречается у чудом сохранившихся коренных обитателях этого города. Несколько энглизированный, жестковатый, невероятно мягкий при этом. Правда, трудно описать то, что любишь. Так ясно и четко выговаривал слова профессор права, что жил по соседству. Зоенька любила беседовать с одиноким стариком. Пока тот не эмигрировал. Поехал читать лекции и не вернулся. В какой-то момент ей показалось, что неким неведомым чудом Николай Аркадьевич оказался в этих диких горах.
И наткнувшись взглядом о Дени, растерянно заметалась взглядом, разыскивая того самого...
- Вы ведь на Каменном острове проживать изволили?
Да это говорил Дени.
На секунду ей стало страшно. А вдруг этот Дни шпион. Британский. Однако поразмыслив поняла, что тайн невероятных ей народ и партия пока не доверили, так что интерес для британской разведки представляла она весьма приблизительный.
Не один раз выходил к их костру Дени. Говорил, слушал, советы давал, и, причем, всегда дельные. Как лучше до места дойти, по какой дороге. Где лучше стоянку разить. Мирон Павлович конечно и к нему с золотом пристал. Но о презренном металле Дени говорил неохотно. А вот о больной горе рассказывал частенько. И больна та гора дрянным железом. Таким дрянным, что не плуг с него не скуешь, ни шашку не сделаешь. Но если его с обычной крицей смешать, плугу сноса не будет, а шашкой хоть гвозди руби. Мирон Павлович когда это услышал готов был и в ночь к этой больной горе идти. Дошли. Нашли. По внешним признакам - молибден. И месторождение, похоже масштабов промышленных. Причем настолько, что дядя Якуб, получив от Мирона Павловича подробное описание найденной руды и несколько образцов, ускакал в город. А партия подсобрав еще предметного материала, тихим ходом двинулся к цивилизации. За лаврами.
- Вахид, там твой родич идет,- негромко сказал дикого вида, заросший по глаза бородой, казак.
- Вижу, Никодим, вижу. Нашел, значит, русский золото.
- Нашел. Возьмем?
- Эх, рано. Но за кордон уходить надо. - Замолчал.
- А золото не помешает.
- Берем золото.
Зоенька не так давно начала ездить верхом. Хорошо ездить. Хорошо это как? Когда не ты лошадка, ни она тебе не мешает. Да и лошадки были все больше тихие. Умный Мирон Павлович Заеньку на одну из тех усадил, которых Аскар из ближайшего села под узду привел. Утро было прекрасное, ясное светило солнышко и воздух был по-осеннему чист и прозрачен.
Выстрелы ударили одновременно.
Голова Аскера взорвалась кровавыми брызгами.
Мирона Павловича вынесло из седла и, перевернувшись, он хлопнулся на землю. Заенька даже испугаться не успела, как что-то резко рвануло ее за волосы и швырнуло о дерево. Она сползла по стволу и сквозь наползающую муть еще успела разглядеть, как вылетел из седла выбитый выстрелами Мирон Павлович.
Мир размазался и стал мутным. Было видно все, но как будто сквозь воду. На дорогу шагнули четверо. Люди? Одеты как люди. Только вот лица у них были лохматые какие-то, не бороды нет. Мех похоже. А потом один, на медведя похожий, шагнул к ней.
- Моя,- проревел.
- Нет,- заступил ему дорогу другой и сквозь смутный свет блеснула сталью серая волчья шкура,- мой родич ее дочерью называл.
Двое других, не вмешиваясь в спор, метнулись к лежащему навзнич Мирону Павловичу, как вдруг опять загрохотало, и из чащи полетели стрелы. Две смели тех двоих, алчных. Одна пробила голову волка и тот рухнув уложил ее на напружиненные было к прыжку лапы. Еще одна ударила в грудь медведистого. Он упал на колено, но сорвав что-то с пояса поднял руку! Бабахнуло! Тусклая серая стрела канула в чащу леса и казалось даже деревья заплакали от боли. Но опять раздался грохот и еще одна золотая стрела ударила в грудь медведеподобного и тот рухнул на землю.
Заенька потеряла сознание.
Привела ее в сознание вода, тонкой струйкой ласкающая лицо. Это насупленный Дени поливал ее водой из какой-то берестяной плошки.
- Ты жива,- не облегченно, а как-то констатирующе выдохнул. И устало на оказавшийся у него за спиной валун. Заенька ощупала голову, выяснила, что она у нее забинтована и тихонько ойкнула. Потом поняла, что у нее ничего не болит и села. Голова даже не кружилась. Огляделась. Они так и были возле той самой тропы, где на них напали. Побитых стрелами страшных исполинов не было. Аскара тоже.
- Сон,- радостно мелькнула в голове, но взгляд упал на укрытого буркой Мирона Павловича.
- Жив,- предваряя ее вопрос, ответил Дени. - Ранен был. Сильно. Теперь выздоравливает. На, возьми,- вложил он ей в ладошку странный, изломанный какой-то корешок. - Здесь болезнь его. Перевязывать будешь, над раной поводи. Он еще скукожится, ты не бойся. Выздоровеет когда, корешок этот в доме держи и лишь когда путь его пересечется с ним вместе отпусти. А так не выбрасывай и в чужие руки не пускай, а то беда будет.
- Помог бы ты мне,- жалобно попросила Заенька, поняв что сейчас останется одна с раненным на руках. В горах.
- Не бойся,- погладил ее по руке Дени, и от неожиданной ласки стало тепло-тепло. Якуба я позвал. Он придет скоро.
- А ты?
- Мне идти надо,- и Заенька вдруг поняла, что-то не так с Дени. и глаза не блестят и улыбка пропала, и не лохматятся волосы, старой висят. Плохо ему, сильно плохо.
- Ударил меня сильно, сын креста. Они это умеют. Ведь вера креста пришла чтобы одних от других отделить. - Вот и отделила нас и их,- устало так кивнул в сторону какого-то холмика. - А другая,- недоуменно пожал плечами. - Если на небе солнце есть, зачем луне поклоняться. Было уже ведь такое. Допоклонялись. Долго без света жили. - Скривился вдруг. - Пойду я сестричка.
- Как же ты пойдешь? Ты же ранен. К доктору тебе.
Усталая улыбка тронула побледневшие губы.
- Меня деревья спрячут, кусты выходят, ручей теплом напоит. - Поднялся одним гибким движением. - Захочешь повидать, подойди к ручью, назови мое имя, я услышу. - Повернулся, шагнул, но прежде чем листва расступилась, принимая его, оглянулся, посмотрел на Мирона Павловича,- скажи ему на каких людей я ношу это оружие,- хлопнул ладонью по прикладу и прежде чем растаял звук хлопка исчез даже листва не шелохнулась.
Якуб появился скоро. Да не один. Похоже знающим людям Мирон Павлович писал. Из НКВД ребята приехали. И ученные какие-то с ними.
Месторождение это сейчас известное. Город там сейчас Тырнауз. По нему и месторождение назвали.
Заенька туда часто по работе приезжала. Все больше с Мироном Павловичем. Тот после ранений в себя-то пришел, только вот легкими маялся. Все палочки какие-то в руках вертел. В поле особо ходить не мог. Но лекции читал исправно. Студенты заметили закашляется бывает, побледнеет, потом палочку какую-то понюхает и в себя приходит. Особы к светилу приближенные те что дома у него бывали рассказывали, что не мало у него таких корешков узорчатых. А Заенька, нет уже Зоя Николаевна, супруга Мирона Павловича, частенько простудившихся этими вот палочками лечила.
В гостях у них частенько бывали двое. Очень старый белоголовый ингуш и его, наверное правнук, стройный такой парень с нехарактерной для горца лохматой белой шевелюрой.
- Как в сказке они жили и умерли в один день,- закончил поминальный тост, крупный мужчина в темно-коричневом костюме. - Да будет земля им пухом,- и пролив несколько капель питья на кусок хлеба, осушил бокал. - Да. сквозь густую листву дубравки на поминальный стол смотрел стройный парень, с лохматой белой шевелюрой. Которая, наверное от солнца, что просвечивала насквозь молодые весенние листья, казалось слегка, совсем слегка зеленоватой. Он смотрел и вспоминал, как так же смотрел сквозь листву на сидящих рядом на скамейке двоих. Очень пожилую женщину, горожанку.
- Дядя Якуб, а кто он? Дени?
- Эх, дочка. Они всегда были, они всегда будут.
Он не стал тогда дослушивать. О себе он и так все знал. Не стал дослушивать и сейчас. Развернулся и ушел. Дел у него здесь было мало. Повидать знакомый дом и уйти. Далеко.
Он чуть не опоздал. Те, двое новых в старом доме, ему не понравились сразу.
Длинноусый румяный мужчина еще раз покрутил в пальцах старый узорчатый корешок, такой неожиданно приятный на ощупь,- с сожалением вздохнул и бросил его в кучку таких же, заботливо политых бензином. Теперь подмокшие они уже не казались уютными и приятными.
- Хвори,- ворохнулось вдруг в голове и сознание услужливо перевело,- болезни. Глупости,- пресек он свои и бросил спичку в костер.
Дени уже ничего не успевал сделать, пламя охватило ветки и уже было метнулось ввысь разнося хвори по всему городу. Он прыгнул и попытался накрыть собой костер.
Когда перепуганные пожарные примчались на происшествие еще бы такой взрыв, город несколько секунд качало как на волнах. Их взорам открылось престранное зрелище. Весь дом и участок покрыты были огромной травяной сферой. Потом она стала стремительно желтеть, опала и на почерневшей от страшного жара земле пожарники увидели младенца с длинными лохматыми волосами. Белыми, но отливали они почему-то зеленью. Наверное от усохшей травы.