- "Нас несёт... - срывающимся на визг голосом орала она. - Енисей!.. Как плоты над огромной и чёрной водой... - сбоку ревел всеми своими сотнями лошадей огромный чёрный трейлер - она перекрикивала его! ветер давил по ушам лохмотами воздуха - её крики прорывались сквозь них! - ...я - ничья! Не твоя! Не твоя! Не твоя!
Навстречу нёсся ещё один грузовик, эта сумасшедшая только ещё громче завизжала:
- Держи-и-ись! - и ниже прижалась к рулю своей "Хонды".
Вал встречного воздуха толкнул нас на трейлер, уже можно было и рукой достать до лесенки в кабину, но Тома удержала байк.
Я запрокинула голову - там, вверху матерился вцепившийся в руль шаферюга - я захохотала и швырнула ему в лицо воздушный поцелуй. Он яростно завертел пальцем у виска. Я, в согласии с ним, завертела у виска Томки.
- Не-на-ви-и-и-и-жу! - опять завизжала та, - твои волосы, платье, бельё!..
Я уже была готова завизжать тоже, и, вцепившись одной рукой в неё, другой начала выдёргивать из её причёски шпильки... И бросать их через плечо...
-... Я плюю на короткое, на звонкое имя твоё!
...так мальчик-с-пальчик бросал орешки, когда его в свою пещеру тащил людоед.
- Ненавижу за ложь... - Томка прибавила газу, и трейлер с матерящимся мужиком начал стремительно отставать. - ...поцелуев бесстыжих твоих...
Со своими волосами управиться оказалось проще, и вскоре две гривы волос заплескались по ветру
- Ненавижу, как нож по ночам ненавидит живых!
Чёрное шоссе стелилось под колёса, как белая простынь под горячий утюг, раскалённое шоссе нежилось под нами, как прохладная простынь под сплетающимися на ней горячими телами, шоссе урчало под нами, как огромная черная кошка на пустой простыне под ласковой рукой хозяйки. А хозяйка орала:
- Ненавижу твой шёлк, проливные нейлоны гардин! Мне нужнее мешок, чем холстины картин!
Я так и не уговорила её, я опять не уговорила её пойти к моему знакомому художнику, чтобы он написал её - полуазийскую и синеглазую, в шёлковой блузке и джинсах, с 1000-долларовом ожерельем персидской бирюзы, покоящимся на сладостном всхолмье груди, и с мотошлемом, болтающимся у острого локтя, её - чудо-полумальчишку, никак не соглашающейся стать другим чудом - женщиной.
- Атаманша-тихоня телефон-автоматной Москвы...
Впереди неспешно катил бумер, набитый пацанами. Наша "Хонда" обогнула их. Томка и глазом не повела, она всё орала:
- ...я страшна как икона!...
А я не выдержала - вытянула губки навстречу прилипшему к стёклам хулиганью и чмокнула воздух.
-... по которой плеснулись мозги!
Они попытались увязаться за нами, да куда там! "Хонда" воткнулась в один просвет между встречными, в другой... Да и на пустых участках... Умельцы из мото-банды Андрея поработали над её мотором, и она на равных держалась теперь даже в их механизированном стаде!
Мы неслись вперёд.
Я оглянулась - сзади, уже метров за тридцать до нас та, давешняя BMW-шка как раз обгоняла десятку. Кто-то из парней ругался на рулившего, кто-то тянул к нам руки, кто-то, высунувшись в окно, пытался доораться. Я всем им сделала ручкой. И отвернулась - им останется двойное полотнище наших волос.
- Блещет словно сазан...
Её коротенькая курточка съехала вверх с пояса джинсы, и я ладошкой забралась под её нейлон.
- Нет! - опять почти завизжала Томка.
А выше ремня, ниже топика была только кожа, только холодная, в цыплячьих пупырышках, девчоночья кожа, упругая кожа спортсменки.
- Нет - слезам! - она помотала головой, смахивая вдруг выдавленные ветром слёзинки.
Я требовательно уперлась под узорно-кованную пряжку.
- Нет... - повторила она, - но я знала, чем кончается стихотворение и сильней вдавила руку.
- Да, мужским продублённым рукам - пробормотала она и... и втянула животик. Моя рука скользнула туда, ниже, в темноту и теплоту.
- Да - девчатам разбойным! - опять на грани визга закричала она. - Купающим МАЗ, как коня, - и оборвала визг. И уже тихо, уже на грани стона закончила. - Да, брандспойтам, сбивающим горе с меня,- и уже не в такт и не в рифму попросила. - Прекрати. Кончай.
Ага. Конешшно. Щщассс.
А у неё вдруг проступили желваки - сжала зубы? С чего бы?
Скорость уже с десяток секунд до этого потихоньку падала, а теперь стрелка спидометра опять поползла вверх. Что задумала моя сумасшедшая?! Какой ещё фокус? Какой ещё трюк? Чего мне ждать?!
Дождалась.
- Держи-и-ись! - через мгновение опять завизжала она.
Через мгновение я завизжала тоже. Резко затормозив и вывернув руль, эта психопатка положила байк на бок. Метров двадцать, а то и пятьдесят, наша "Хонда" пёрла боком, раздумывая - завалиться? опрокинуться? вылететь на встречную? улететь под откос?! Но, погасив почти всю скорость, самурайка вцепилась в шоссе, выровнялась и съехала на съезд, на поперечную дорогу.
Над этой бетонкой висел "кирпич", её перекрывал шлагбаум, но байк наш протиснулся.
- Заткнись,- потребовала девчонка.
Только тут я опомнилась и заткнулась.
А сзади вовсю визжали тормоза. Нервы свидетелей не выдержали тоже. Они там выскакивали из машин и чего-то орали нам вслед.
Я лихорадочно сцепила руки на талии Томки.
- Вот ты и прекратила, - буркнула она. - И как? Не кончила?
***
Бетонка вела нас сквозь подмосковный лес - чистый и светлый. Белые берёзы вплотную подступали к полотну дороги, деревья уютно шелестели листьями, веселились тенями, баловались солнечными пятнами, было тихо.
Выплеснув адреналин на трассе, Тома по лесной дороге катила теперь, как запуганный инструкторами новичок на первой выездке. Спидометр еле-еле переползал отметку с цифрами - 30. Урчание "Хонды" не нарушало тишины, а лишь подчеркивало её - как шумок кондиционера в жаркий полдень в прохладном офисе.
Мне, чтоб прийти в себя, времени понадобилось больше. Только минут через пять у очередного плаката "СТОЙ! Запретная зона!" я поинтересовалась:
- Куда это мы? Это же военная дорога? Нас не пристрелят?
- Ты, вроде, говорила, что не боишься мужчин? "Тем более пацанов"?
- Тем более пацанов с автоматами, - улыбнулась я и бросила расспросы. Вместо этого прижалась и шепнула ей на ухо, - ну и как тебе - "с самкой сзади"?
Она не ответила, она сбросила газ, дождалась, пока японочка сама не остановилась, откинула стопор, сошла, повернулась.
- Не делай так больше. Я - не парень, у меня... - она сглотнула, - у меня от тебя руки слабеют. Я могу не удержать байк. И, - она начала скручивать свою гриву, - заплети свои тоже. Не нам с тобой... Помнишь Айсеодору? Извини, но некоторые вещи в меня Андрей просто вколотил. Чтоб через задницу дошло: с распущенными волосами мне на байке нель-зя! Для меня это теперь... как прыгать с чужим парашютом. Не о том думается! Настроение пропадает, ощущение праздника теряется.
Я не стала отвечать ей, я не дала ей вильнуть всторону:
- Ты не ответила...
Она помолчала. Она постаралась быть честной - она вспоминала и вчувствовалась в воспоминания... А потом потянулась, вытянула вверх руки - вытянула-вытянула-вытянула... вытянула их к небу! и чуть ли не повисла на них.
Заулыбалась:
- Андрей бы увидел - убил. Одна бы я не решилась. А с тобой... с тобой...
Она в два шага рванулась ко мне, обняла и поцеловала - долго, сладко.
Оторвалась:
-Всё-всё-всё! Поехали! Это будет сюрприз. Подарок - тебе. Только всё-таки... - она развернула меня и резкими движениями начала заплетать мне косу.
Как давно уже я никому не позволяла этого... как давно...
- Тогда и ты...
- Что я? - она не прерывалась.
- В тех стихах... измени строчку.
- Про мозги? Ты суеверна?
- Это не суеверие. В стихах всё сбывается. Всё.
-Тогда почему, - она хмыкнула, - почему поэты не напророчивают себе мешок счастья?
- Потому что - я хмыкнула, - потому что в стихах сбывается всё, но не так, как в стихах.
- А как?
- Мешком со счастьем можно запросто огрести по затылку.
***
Один мой знакомый смеялся, что в Подмосковье и лесов-то настоящих не осталось, что все грибы в них - это, на самом деле, замаскированная сигнализация, а ёлки - перекрашенные ракеты. Были.
Вот и это совсем недавно было подмосковной воинской частью. А теперь...
Теперь меж казарм, выкрашенных зелёной, еще не выцветшей краской, на дорожках, покрытых ещё не растрескавшимся асфальтом, лежала прошлогодняя листва, и в ней возились непуганые воробьи. На доске почета ещё светлели прямоугольнички из-под фотографий. А рядом с запущенным плацем возвышался безнадежно-голый флагшток. Звуки мотора мотоцикла пустым эхом носились меж покинутыми зданиями. И мы обе при разговоре, незнамо почему, понижали голоса.
- А вон там у них была столовая. Электричество отключено, но вода и сейчас есть. Вкусная. Артезианская, должно быть.
- Кто нашёл? Андрей?
- Я, - она улыбнулась мне. - Андрей армию прошёл. Ему там уважение к запреткам привили на уровне безусловного рефлекса.
- Если "привили" - то это условный рефлекс.
- Условный - когда слюна на звонок выделяется, а если при виде плаката, байк сам по себе тормозить начинает... то это для советских мужиков - безусловно.
Я улыбнулась ей.
"Хонда" катила по пустому асфальту, позднее лето изливало с небес последнюю жару, голые стёкла брошенных домов отблёскивали отражениями запустения... Деревянная беседка - курилка?.. - и в ней, наверное, ещё не истлели окурки дешевой солдатской "Примы"... Двухэтажное здание у небольшой площади, провода-провода, несколько антенн на крыше, решетки на окнах - штаб? Не занятый пост N1, неохраняемые секретки, вывезенные сейфы...
- Вы пробовали войти внутрь?
- Ломать двери? Зачем? Мы только в столовой выбили одно стекло, изнутри открыли дверь. За водой. Да и вдруг бы печки работали. Замок потом заменили, стекло вставили. Остальное - вообще нетронуто.
- В вашей банде все такие аккуратисты?
- Да мы их сюда и не приводили. Это - наше. Ключи от кухни есть только у меня и Андрея. Но у него больше нет байка. А на "Крузаке" пять шлагбаумов поднимать и опускать ему в лом будет. Так что нынче это только моё, - она ещё раз улыбнулась. - А теперь не только.
Мы огибали длинное трехэтажное здание. Казарма, наверное. Отсеки с вывезенными железными кроватями, напоследок выдраенные, а теперь запылившиеся туалеты, брошенные "ленинские комнаты"...
- Вот. Смотри.
Наша дорожка упиралась в невысокую изгородь, а за нею...
Это был яблоневый сад.
***
Августовский полдень пах сгоревшим летом, пах неизбывным, несбывшимся - не сбывающимся ни в какой жизни! - навеки, навеки утерянным, и - яблоками.
-... тебе стоит только меня коснуться, и я никакая... Это что - любовь?
Недалеко от нас лежало - по нему ползала оса - красуясь оттенками древних вин, лежало одно из первых упавшее, одно из первых созревшее, лежало раскрасневшееся яблочко. Червивое, наверное. Рядом по цветку клевера ползал шмель. Стебелёк гнулся, пригибаясь почти до земли, но шмель копошился в соцветии, выжимая из него всю его сладость.
-... всё снимай. Будешь, как Ева.
- Ева была блондинкой.
- Тот змей тоже не был азиатом.
- А эта азиатка бывает змеёй?
- Не пробовала... Но ты можешь попросить... и допроситься!
Шмель сорвался с клевера, загудел невидимыми крыльями и перелетел на цветок ромашки... Капелька жёлтого, лепестки белого, и коричневый мохнатый шмель.
-...как странно пахнут чужие волосы...
- Шампунем?
- Нет, шампунь ты на шоссе выхлестала, а теперь... они... от них... чем-то словно давным-давно знакомым... забытым, забытым, забытым...
Они пахнут рожью. Не сладкими булочками, не золотой пшеницей, а древней русской рожью. Давно, давно, давно забытой горожанами.
А откуда она знает этот запах? где она - "моя Натали" - московская писательница, зачерпывала горсти зерна, которые ещё не стали чёрным хлебом? Или и ей доводилось вышелушивать мягкие зёрна на опушке какого-нибудь не дремучего леса, на окраине какого-нибудь не широкого поля?
-... не налакомиться... - выдох, и опять губами в губы, - не налакомиться, - и выдох, - не на ла-... -и опять, и опять, опять - ...лакомиться!
И опять - губы в губы, и опять - груди в груди, и опять - бёдра в бёдра, равными отражениями, равной симметрией, равной силой, равной сладостью...
Одинаковостью.
- ...а губы твои, а губы твои, а губы твои... - бормочет она, - что может быть нежнее твои губ?
Слова.
"А губы твои - как яблоко Евы!"
Змеёю обвила тело, змеёю прижалась к телу, змеёю скользнула в тело, и змеями, змеями, змеями... Гибкими, как лианы винограда, светлыми, как лианы винограда, тёмными - как вино.
- ...ты...
- ...ты...
- ...ты
-... ты...
***
- Смотри, собаки. Откуда они здесь?!
- Не бойся - это не собаки. Это волки.
- Ничего себе - не бойся! Это тебе не страшно: волки для тебя - не крысы, а я-то нормальная...
- Зато ты высоты не боишься.
- Они к нам идут...
- Не бойся...
Волк и волчица остановились. Сделали еще пару шагов. Опять остановились. Волк сделал ещё шаг. Остановился. Задрал голову и завыл.
Но рядом отчаянно завизжала Тома. Волк оборвал вой, и даже отступил на шаг.
- Заткнись.
Она заткнулась.
Я встала. Волосы послушными гадами зазмеились по телу. Я сделала шаг.
Волчица взрыкнула.
Я не послушала её, и едва не смяв кустик клевера, не измяв кустик ромашки, продвинула голую ступень ещё на шаг.
Волк обнажил зубы и... и вильнул хвостом.
Сзади забыла дышать Тома...
Но волчица прыгнула вперед, кусанула самца за плечо, повернулась и не спеша побежала прочь. Самец рыкнул, отвернулся и потрусил следом...
- Ни хрена себе, погуляли... - пробормотала Тома. Она потянулась к белью. - Давай одеваться. А то ещё и какой-нибудь медведь из своей берлоги на тебя, голую, полюбоваться вылезет.
А я смотрела, смотрела туда, где пропали волки. Был уже не полдень, не жарко, скоро стало зябко. Сзади подошла Тома, прижалась, обняла.