Она не стала скрывать радость, увидев его. Не захотела или не смогла? Он не сумел бы ответить на этот вопрос.... Иногда он думал, что и она - тоже... Иногда он думал, что её просто заставили зазубрить алгоритм встречи, и она слепо раз за разом следует ему, и пунктом первым в нем стояло: радость при встрече. Пункт второй... Вторым пунктом был его приказ: "останься". А в дальнейшем программа зацикливалась на ее однообразных ответах: "Да, господин".
Она заскользила к нему. Её ножки, хоть измеряй, отмеряли ровно 23 септима за шаг, и полтора септима отделяло след мизинца правой ноги от следа мизинца левой. Именно эти параметры составляли секрет походы гойш великой Ментры - походки, при которой колыхание бёдер возбуждало дыхание мужчин, рождало поволоку их глаз, первое эро-выделение слюны в их рту и начальное шевеление крови в чреслах. А потом будет еще одна из 5040 данс соприкосновения... Именно столько сочетаний дают комбинации семи основных стэдов. Но память мужчин даже, если они из рода прагроммеров не может запомнить более 144 данс, поэтому им будет вечно казаться их разнообразие - бесконечным. Гродис знал аксиоматику эродики, но никак не мог бросить детских мужских попыток опровергнуть её.
Она остановилась, когда натянутый шёлк на её груди слегка коснулся самых длинных волосков его торса, а его запаленные губы почти дотронулись до её сухого лба.
"Да не будет по-твоему!" - подумал, что, подумала она, когда его рабыня замерла.
"Да не будет по-твоему!" - подумала, что подумал он, когда её господин остался недвижным.
Раба не может ослушаться повеления господина, гойша не может ослушаться пожелания мужчины, но рабыня в смятении чувств может заколебаться, раздумывая, как лучше выполнить приказание господина, но гойша может взять на несколько тликов паузу напряжения - она не подняла голову, её глаза остались потупленными, руки безжизненными...
"Бестия! - последними усилиями сдерживал себя он. - она же знает!"
Да, она знала. Она давно знала, как действует на него не заглушаемый никакими притираниями, никакими маслами слабый аромат её сокровенной сути. Особенно после разлуки. Но она не помнила:
"Бестия! - последними усилиями сдерживала себя она. - он же знает!"
Да, он знал. Она, по его приказу, давно уже описала ему, как на неё действует, не смываемые поспешными ваннами запахи боевого похода, укоренившиеся в порах его тела - запах стали доспехов, конского пота, запах крови... Особенно после разлуки. Но он не помнил.
О, ему не нужно бы никакой памяти, не требовалось вмешательства мозга, чтобы его меч, пробив хитросплетения веерной защиты, нашел горло врага, чтобы джастик натобаты выцелил жертву, но...но здесь была не его гейма.
Это была ее гейма, и ей не нужно было никакой памяти, не требовалось вмешательства мозга, чтобы тело само исполнило восемнадцатую дансу. Левая нога чуть двинулась вперед, левое плечо чуть отклонилось назад, и шелк заскользил, проявляя разрез, раскрывая снизу вверх - ее голень, колено... Зацепившись друг за друга хлопковые подкладки создали паузу на невыносимый тлик, и когда мужчина уже почти убедил себя, что проклятые портные пристроили там какие-нибудь "крючочки", когда женщина уже почти убедила себя, что проклятые портные не разгладили какие-нибудь там "морщинки", кипокка окончательно разошлась, раскрывая, освобождая подчеркивая, подсвечивая мягкое сияние женского бедра. А её гладкое колено коснулось, наконец, его ноги.
"Я не выдержала!" - в восторге отчаяния зашлась женщина.
"Я не выдержал!" - в отчаянии восторга зашелся мужчина.
Они слились в объятии, в поцелуе, в страсти.
И курились благословенным запахом сандала ароматические свечи, и ссыпались с широкого ложа лепестки цветов, принесенные с недалекого горного луга. И заходило солнце...
- Как я... люблю тебя... Аттали... - в три вздоха простонал мужчина, ещё ломаемый непереносимо-лёгкими пытками великой богини...
- Не... уходи... мой господин... - в три вздоха простонала ещё ломаемая непереносимо-лёгкими пытками великой богини женщина. А её сокровенные мышцы, в непостижимом умении гойш, продолжали ласкать его слабеющую, его расслабляющуюся плоть, не давая дрогнуть чёрному вееру Тантры. Вееру, рождающему мутное марево отката...
- Назови меня моим именем, Аттали... - потребовал Гродис, опять ослепленный ее уступчивостью, покорностью, её отзывчивостью.
Ритуал не может быть прерван. Еще 8 тликов Гродис должен быть закрыт от черного веера богини тугим кольцом женского тела.
- Как... при-... ка-... жет... мой... гос-... по-... дин... - сумела протянуть, вытянуть паузу жрица-рабыня и разомкнула объятие. Она шевельнула бедрами и высвободила мужчину и освободилась от него. - Я выполню любое пожелание моего господина - ведущего других прагромиста Гродиса.
- Любимая!... - никак не хотел признать поражение мужчина. - Ну, зачем ты так?!
- Любимая рабыня не понимает своего господина...
Её голос был мягок, её рука, коснувшаяся его в истинной дансе успокоения была нежна. И никто не понял бы отчаянья, опять затапливавшего великого воина. Как ничего не поняла храмовая инквизиция, которая, опередив его просьбу - впрочем, кто в силах опередить старых дев-инкивизиторинь? - расследовала дансы верной своей дочери... И подтвердила - они безупречны... И подтвердила - ни одна из прихотей мужчины не осталась неудовлетворенной, и подтвердила - мужчина был счастлив....
"- Почему же мне сейчас больно?!" - орал на старух Гродис.
Они не стали отвечать ему... Только одна из них не выдержала и, бесстыдно глядя ему прямо в глаза, улыбнулась какому-то давнему воспоминанию.
- Почему мне больно?! - спросил женщину мужчина, но он не ждал ответа.
- Потому что больно мне, - услышал он..
- Я так вымоталась... - услышал он.
- Я устала мучить тебя, - услышал он.
- У меня сердце болит.... - услышал он.
И он услышал то, чего не слышал никогда ранее:
-... любимый.
И не было в её устах дансы слов, и не было в ее очах дансы взгляда, а только любовь.
И любовь их была быстротечна и безыскусна.
И была сладка женщина, как его руке - уступчивое непротивление ее груди.
И было сладко женщине уступчивое непротивление груди - его руке.
И таяние её бёдер предопределило мощь бедер его....
И за тлик до опустошения он понял восторг Йохва, извергавшего из себя Землю.
И за тлики излияния поняла она восторг Ганги, проливавшей на первые пустоши свои воды.
- Да, господин мой.... - поддразнила его она. Но, исправляясь, почти без паузы добавила, - ...Гроду, - она улыбалась... - Потом я опять буду рабой твоей, бесстыдной и жестокой, но потом... а сейчас ты - мой, Гроду...
Её губы ласкались в его имени, как его язык во влаге её рта...
И он принял решение. Рука его легла на клавитуару, пальцы привычно бросили вызов.
- Прикройся. - попросил он. И её сердце дрогнуло от нескрываемой ревности, прозвеневшей в его голосе.
Когда вошли ближние слуги, кипокка вновь была безупречна.
- Мне нужно внешнее свидетельство, фиксирующее мою адекватность, вменяемость и добрую волю.
Его главный лекарь профессионально убедился, что рука ведущего других прагромиста лишена внешней защиты, что она плотно прилегает к клавитуаре, и среди медатиков нет красных... Действительно, помимо зеленых, мерцали лишь фиолетовые... но это понятно...
Его главный психоанализатор был не менее скрупулезен, но и он не сдержал ухмылки обилию фиолетовых огней
Всех дольше, всех придирчивее приглядывался к своей группе медатиков главный легаст. Он уже понял непоправимость свершаемого и отчаянно надеялся увидеть хоть проблески багровых тонов в их фиолетовом мерцании, хоть какую-то зацепку, позволявшую ему хотя бы отсрочить неизбежное, но спектр был чист.
- Я свидетельствую добрую волю моего господина, не замутненную оффлановой враждебностью.
Легаст отошел.
Их господин встал. Окружающие привычно опустились на колени, и только Аттали, сидевшая у его ног, осталась недвижной.
- Я, ведущий других прагромист Гродис, пройдя полный тест контроля сим объявляю женщину у ног моих своей женой, - он вслушался в потрясенное молчание близких и продолжил ритуал. - Я готов выслушать последние возражения, дабы опровергнув, никто в дальнейшем не возражал ей.
- Это невозможно, господин мой! - прошептал легаст, но микрофоны подхватили его шепот и разнесли по зале. - Гильдия никогда не признает рабыню прагромистой. Вас в три дня заставят собственной клавитуарой порвать брак, и он потеряет законную силу. Вы только обрушите свой рейт. Навсегда.
- Знаю и опровергну. Ещё! - потребовал Гродис.
- Это невозможно, любимый мой... - прошептала гойша, а микрофоны донесли её голос до всех. - Храм никогда не признает потери гойши. Тебя в три дня вынудят взять клавитуару и разорвать брак.... Ты потеряешь рейт. И тогда потеряешь меня. Навсегда.
- Знаю и опровергну. Ещё!
Возражения были и у других, но что они по сравнению с гильдией и храмом... Все молчали.
Ведущий других прагромист с силой вдавил пирамидальную клавишу <Ейнта>.
- Возражений нет. Я собственной клавитуарой запечатал решение. И оно вступает в законную силу.
- Сразу после опровержения, - не слушающимися губами проговорил легаст... Промолчать он не мог, а старик уже понял, что может помешать гильдии и храму великой Ментры... Кто...
Ее сестра... Равновеликая Тантра...
Он еще как-то надеялся на Аттали, но она была слишком упоена любовью, мужчиной, его порывом, его... его безмятежностью... Она не успела помешать движению алмазного кинжала, вспарывающего его грудную клетку.
"Сим опровергаю", - шевельнулись губы великого воина, но никаким микрофонам уже не дано было поймать его голос.
Оказалось, что всё до времени понял не только главный легаст... Вскочили от неожиданности лишь мальчишки... Остальные остались недвижными...
И медленно поднялась залитая кровью Атталия - отныне и навсегда, ведущая других прагромиста...
- Я свободна? - с тихим изумлением спросила она.
- Да, госпожа моя, - вынужден был прервать оцепенение отчаяния легаст.
- И я могу делать всё, что захочу? - продолжила она.
- Всё.
- Даже непозволяемое?
- Если не боитесь потерять свой рейт.
Она наклонилась, разжала ещё тёплые руки, вынула из раны кинжал, выпрямилась...
- Всё, что захочу... Я... - она вслушалась в себя и утвердилась, - я хочу.