Еловенко Вадим Сергеевич : другие произведения.

Очищение. Часть первая. Огонь и Вера

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вам страшно? Спасибо, я старался! Ну, а что вы хотели? И это нас тоже ждет. =)))) Нормальную аннотацию сделаю как закончу вторую часть романа.


   Очищение.
   Фантастический роман.
  
   Часть первая.
  
   Пролог.
  
   "Когда они пришли за мной, я уже все знал. Знал я и то, что будет со мной дальше. Это не дар предвидения это просто общеизвестные вещи. С такими как я не церемонятся. Для таких как я нет защиты в этом мире.
   Они были вежливы. Они всегда вежливы. Но не, потому что они такие культурные. Нет. За этой вежливостью они скрывают свой страх предомной. Этой вежливостью они словно умасливают меня. Меня и таких как я. Все эти их "Будьте добры, оденьтесь", "Пожалуйста, возьмите с собой только самое необходимое в дорогу", "Поверьте, по месту прибытия у вас все будет" - сплошная показуха. Дай им волю они бы вошли в квартиру поставили меня на колени и пустили пулю в затылок. Но кто-то не дает им так просто решить проблему со мной. Кто-то очень хочет, чтобы все было красиво, вежливо, показушно. Не даром меня снимал оператор на свою миниатюрную цифровую камеру. Не для себя он делал запись. Не для архива. А чтобы потом показать "цивилизованному миру" как они вежливо и красиво уводят людей на тот свет.
   Мне бы взбрыкнуть... Упереться ногами... закричать в конце концов! Но я тупо выполняю их указания. В сумку кладу трусы, носки, майки. Зубную щетку, мыло, полотенца. Из книг беру только "Демиурга". Кого-то спасает Библия. Меня вот спасает он. Они видят запрещенную книгу, но ничего не говорят. Только оператор наводит на нее свою видеокамеру, словно потом кому-то будет говорить: "Смотрите! Он и запрещенные книги почитывает. Туда ему и дорога!"
   Сумка собрана, я одет, и тот, кто командовал моим задержанием, вежливо предлагает мне позвонить друзьям или родственникам, сказать им, чтобы не волновались. Но я не буду звонить. Пусть волнуются. Хотя кто обо мне будет волноваться? Жена, которая сбежала от меня, только услышав о моем диагнозе? Моя дочь семи лет отроду запуганная матерью, что я чуть ли не прокаженный? Да она в комнату убегала в последние дни, только завидев меня. И, кажется, была счастлива, избавится от отца, стоящего одной ногой в могиле. Будет ли она меня вспоминать или детский разум сотрет мое лицо из памяти как страшный сон?
   Друзья... Друзей у меня и так было не много. А когда меня лишили карточки, так и вообще не осталось. Когда они слышали мой голос в трубке, то немедленно клали ее и обрывали связь. Даже моя школьная подруга, узнав, в какой я беде сказала только: "Держись. И, пожалуйста, мне больше не звони".
   Так кому мне звонить? Кого успокаивать?
   Я не отвечая "вежливому" иду к двери и выхожу из квартиры. Закрываю ее на ключ, наблюдаю, как квартиру опечатывают. Слушаю невнятное бормотание одного из автоматчиков. Мол, квартира до моего возвращения останется нетронутой. Я даже не скрываю улыбки. "Оттуда" еще никто не вернулся.
   Спускаемся на лифте. Первыми из него выходит автоматчик и отодвигает в сторону рукой старушку с собачкой на поводке. Собачонка, дворняга можно сказать, видя, что ее хозяйку так бесцеремонно убирают с моего пути, заливается лаем и старается укусить бойца за высокие шнурованные ботинки. Ну и получает носком ботинка в оскаленную мордочку. Выходя следом, я вижу бледную бабушку и визжащую собачку, рвущуюся с поводка на лестницу. Старушка молчит. Боится. Наверное, правильно делает, что боится. "Чистильщикам" все равно кто перед ними, когда они ведут "желтого". "Дорогу!" - рычит на старушку второй автоматчик. Оператор предусмотрительно не поднимает камеру на эту сцену. "Будьте добры, следуйте на выход" - говорит мне старший "чистильщиков" и я начинаю спускаться по последним ступенькам.
   А на улице... На улице невероятное, ослепительное, июньское глубокое небо. Ломит немного глаза после темного подъезда. Я вдыхаю прохладный аромат влажной травы и начинаю понимать, что очень может статься все это... все это последние хорошие впечатления от уходящей медленно, но неостановимо, в небытие моей никчемной жизни.
   В машину меня сажают в закрытый кузов. Автоматчик, извиняясь и говоря, что так положено, одевает мне на левое запястье наручник, а второе кольцо защелкивает на поручне тянущемся вдоль борта. Я все понимаю и ничего не говорю в ответ. Так положено. Теперь вся моя недолгая жизнь будет регламентирована этими словами. "Так положено".
   Машина плавно трогается с места, и мы едем в неизвестность".
  
   Глава первая.
  
   - Падре, - Каким-то гнусаво скучным голосом протянул мальчик, боясь отойти от дверей: - барон просит вас пожаловать на ужин к нему.
   Отец Марк недовольно оторвался от чтения тревожного послания своего друга и внимательно и даже чуть строго посмотрел на маленького служку барона. Он не любил когда его отвлекали.
   Вид мальчишки не радовал ничуть. Служка был одет в серо-грязное рубище, короткие его штаны чуть закрывали колени и, видя потертости и дыры на них, отец Марк только грустно покачал головой. Владетельный барон не спешил тратить деньги на приличный вид своих слуг, зато он всегда был готов осыпать подарками любовниц и приятелей по охоте.
   - Питер, ты же в дом Господа пришел, - сокрушался священник и, качая головой, спросил: - Ты моешь ноги вообще? По колени вымазан непонятно чем. И почему ты не носишь обувь, которую купила тебе мать? Я же видел в воскресенье ты приходил в отличных башмаках. Почему сейчас ты опять босой?
   Мальчишка, скуксившись, странно покосился на книги, расставленные по сундукам для удобства отца Марка, и даже не соизволил ответить. Хотя, по большому счету, ответ пастору был и не нужен. Скупостью в их славном городке отличался не только владетельный барон. Скорее мать как всегда, как и другие матери в их городе посчитала, что иметь сыну ботинки на каждый день да еще в такое жаркое лето - расточительная роскошь.
   - Ну, веди меня, - вздохнул отец Марк и, поднявшись, спрятал письмо в рукав.
   Следом за выскочившим из каморки мальчишкой, святой отец вышел и, прикрыв за собой дверь, троекратно перекрестился, кланяясь в сторону распятого Спасителя над алтарем.
   Отец Марк никогда не задумывался о том, что его поклоны да странного неуклюжи. Он словно чуть переламывался в пояснице, даже не склоняя голову. Будто соломина надломленная в трех пальцах одной руки. Эти поклоны не раз и не два удивляли прихожан видевших в подобном странную болезненность. То ли спина у святого отца была больна, то ли еще что.
   Сухощавый священник с первого своего появления в этом городе вызывал нездоровый интерес к себе. Поговаривали что будто бы он бывший военный. Но этим разве кого удивишь? Немало вояк искалеченных или просто утративших здоровье прибивалось к церкви. А некоторые из них даже достигали определенных высот в своей службе Всевышнему. Странное в этом бледном человеке было даже не он сам, а его непонятное, даже больше, неприемлемое отношение и терпимость к тем, кого провинциальное общество едва-едва переносило. Казалось, для отца Марка не было никакой разницы между уличной девкой и добропорядочной женщиной. Между бандитом с большой дороги и почтенным горожанином. Между бродягой и самим бароном фон Эних. Ко всем священник относился уважительно, не позволяя проявлять к кому бы то ни было надменность или тем паче лебезить перед кем-либо. Может за подобный честный и ровный нрав, он так и полюбился через некоторое время горожанам, не смотря на все свои странности столичного человека?
   Покинув церковь, оставив ее на попечение нескольких прихожанок и служек, что дневали и ночевали бывало в доме Господнем, отец Марк неспешным ровным шагом направился за мальчиком. А тот, стервец быстроногий, уже в нетерпеливом ожидании топтался в конце сероватой сумрачной улицы. И будто укоризненно глядел на нерасторопного пастора.
   Посматривая себе под ноги, боясь наступить в лошадиные "подарки", Отец Марк думал только об одном в тот момент: он в который раз сухо признавался себе, что совершил величайшую ошибку, согласившись взять этот приход. Надо было ему все-таки оставаться при кардинале Люмани. Надо было игнорировать завистников и клеветников. Нельзя было бросать карьеру ради удовлетворения собственного эго. Он хотел служить Богу там где труднее всего, но, видя эту серость вокруг и унылость граждан их забытого Создателем города, отец Марк невольно вздыхал и думал, что вместо трудностей ему досталась просто нудность... Хотя может это и есть самый тяжелый труд? Каждый день и каждый час поддерживать людей в их унылой и абсолютно бесперспективной жизни.
   А жизнь в этом провинциальном городке действительно не сулила ничего сверхвыдающегося. В этом сером, как воды недалекого моря, городе все было тусклым. Даже души людей. Здесь почти не было богатого сословия, но так же и откровенной бедноты было все-таки поменьше, чем в иных городах королевства. Здесь не было тех благ столицы с ее яркими почти карнавальными красками улиц, но и пороков большого города почти не наблюдалось. И уж точно ночные грабежи или убийства было делом невероятно редким. Каждое такое событие превращалось в повод для очень долгих обсуждений. А пострадавший в позапрошлом году от грабежа хозяин конюшен так и продолжал удивлять в единственной таверне города слушателей своим рассказом о том событии. Рассказ обрастал подробностями... грабителей становилось все больше и больше. И это не смотря на то, что все знали - глупого лихого человечка схватили еще в тот же день и, по решению городского суда, к ночи он уже висел раскачиваемый ветром на торговой площади.
   Ничем не мог похвастаться этот провинциальный городок. Ничего в нем не было такого, чтобы стать центром окрестной торговли. Даже речной порт, суда, идущие по реке миновали не останавливаясь. Что бы этот город прославился по стране, его следовало бы просто снести. Тогда бы может и возник к нему интерес: А зачем это было сделано? А так он продолжал свое серое, унылое существование ничем и никому не интересный. И это не смотря на то, что земля города принадлежала владетельному барону фон Эниху. Человеку неординарному, яркому и точно не скучному. Говорят, что хозяин красит свою землю, но видно барон этой поговорки не слышал или не воспринимал ее серьезно.
   Дом барона был освещен в отличие от других строений на этой не самой бедной улице. В городе, где матери экономили на обуви для детей, скупость стала приметой местного жителя. Когда еще два года назад, полный планов и желаний, отец Марк приехал в этот город и возглавил приход, он страстно убеждал жителей после проповедей, что надо напрячься всем и сделать освещение хотя бы центральных улиц. На что горожане резонно замечали: они и раньше так жили и впредь будут. А жечь дорогое масло в уличных светильниках это удел богатеев из столицы. Из всех прихожан только барон фон Эних вполне оценил идею вечерней и ночной освещенности и, слава Спасителю, подавал пример... Правда, надо сказать, никто этому примеру еще не следовал, но главное было начато. Освещенный в сумерках въезд во двор баронского дома манил к себе. Заставлял задерживаться случайных прохожих. И они останавливались и дивились расточительности владетельного дворянина. Хорошо, что барон, в отличие от самого отца Марка, плевал смачно и с чувством на мнение толпы, окружающих, да и по большому счету на мнение короля.
   ...Мальчишка, дождавшись пока пастор приблизится, громко постучал в ворота и чуть подпрыгнул, когда открылось небольшое окошко, и недовольный голос стражника поинтересовался, кто стучится в такую темень. Узнав служку, стражник открыл ворота и пропустил отца Марка вслед за юрким мальчиком.
   На замощенном дворе, в свете костров, возились с баронской каретой два прихожанина отца Марка и, заметив его сутану, они немедленно склонились в поклоне. Сдержанно, чуть кивнув, отец Марк, не задерживаясь, проследовал на огромное крыльцо баронского дома, где его уже встречал лакей с вычурным канделябром на пять свечей в правой руке. Левой лакей раскрыл дверь перед отцом Марком и, пропустив вперед гостя, зашел следом и сам.
   Дом барона отец Марк знал давно и досконально. Сколько времени здесь было им проведено в чтении редких книг, собранных еще отцом нынешнего барона. Сколько часов он потратил, чтобы привить дочери хозяина дома знание закона Божьего и принципы доброй христианки. Из всех домочадцев, пожалуй, не нашлось бы ни одного, кто относился бы к отцу Марку без симпатии. Даже лакеи всегда были рады услужить ему, хотя он с ними вел себя сдержанно и довольно холодно.
   - Приветствую, отец Марк. - Воскликнул хозяин дома, входя в холл и дружески беря под руку священника. - На ужин у нас скромная пища сегодня. И я бы постеснялся приглашать вас разделить со мной трапезу... Но я знаю, что вы получили наконец-то письмо из монастыря от вашего друга... И потому сами понимаете...
   Отец Марк кивнул, ясно понимая довольно сбивчивую речь барона. Барон нервничал. Барон очень редко выказывал страх. Но озабоченность, проступающая последние дни на его лице была сродни именно ему. Скрытому, очень глубоко скрытому испугу.
   Ужин оказался действительно скромным. Подали утку с баклажанами. Второй сменой подали холодное отварное мясо даже без гарнира и лишь залитое кисло-сладким соусом. Помимо этого, как обычно, было подано холодное вино и нарезанные, присыпанные сахарной пудрой, яблоки к нему.
   Когда голод был утолен, а все формальности высказаны от погоды до слухов о разврате, царящем при дворе Его Величества, барон смог, наконец, спросить своего гостя:
   - Марк, я хочу знать насколько все серьезно и к чему нам готовиться? Я, как вы понимаете, не о себе думаю. У меня дочь... Единственный ребенок, подаренный мне моей покойной супругой.
   Священник не обращал внимания на то, что барон наедине позволял обращаться к нему так запросто. Он и к себе требовал подобного же. Только вот отец Марк никак не мог себя заставить исполнять требование. Воспитание, а может нечто другое, не позволяло ему обращаться к барону иначе как по титулу.
   - Барон, я бы на вашем месте забрал бы дочь, пару слуг, с десяток стражей и переехал бы в ваш замок на озере. Стражников лучше из наемников возьмите, у которых нет ни родственников здесь, ни особых друзей. Там в замке вам надо будет запастись провиантом минимум на полгода... запереть замковые ворота и поднять мост. Это все что я могу вам посоветовать.
   - Все настолько плохо? - горестно спросил барон скорее с надеждой, что священник разубедит его и все сказанное им - лишь пустая предосторожность.
   Вместо ответа отец Марк кивнул и отпил из серебряного кубка большой глоток вина. Не только барон испытывал здоровый страх перед грядущим, но и он, слуга Божий, не верил, что их минует чаша сия.
   - А вы? - Спросил и вскинул брови барон. Когда он так морщил лоб, лицо его приобретало забавное выражение. Но священник даже не улыбнулся. Он серьезно воспринял вопрос и ответил как есть.
   - Я останусь в городе... у меня будет много работы. Если бы ваша милость оставила мне пару стражников для личной и церковной сохранности, я был бы вам очень признателен.
   Барон пожал плечами и сказал:
   - Оставлю. Конечно оставлю... И не двух... Думаю вызову сюда еще из тех, кто сейчас в походе с моим братом. Надо будет защищать город от этой беды и все что с ней придет.
   - Разумное решение, ваша милость. Мой друг из монастыря пишет, что пришлет своих братьев помогать в ритуалах и самих похоронах. Да и успокоение страждущим понадобится в полной мере. Кто как не затворники смогут убедить людей в том, что все это суть кара Господня за грехи наши, и которую мы должны стойко перенести...
   - Вранье... - резковато сказал барон, нисколько не страшась, что отец Марк может донести на него епископу. - Все эти басни про кару господню - вранье.
   Владетельный дворянин поднялся и, пройдя за спину отцу Марку, склонился к самому его уху:
   - Вы ведь знаете что это вранье. Вы ведь знаете, чьих рук это дело? Скажите мне, Марк. Я клянусь Пресвятой Девой Марией никогда и никому не скажу. Но... я должен знать.
   Отцу Марку нечего было сказать барону и он просто молчал, глядя на тарелки перед собой. Барон выпрямился и сказал уверенно:
   - Если бы в Церкви не было таких как вы, Марк, я бы подумал, что сама церковь виновата в этом зле. Я ведь не деревенский дурачок. Да и вы дворянин, получивший отличное образование в столице. Мы с вами умеем складывать факты и делать выводы.
   Отец Марк поднялся и повернулся к барону. Они стояли, разглядывая друг друга с таким интересом, словно впервые встретились и позабыли все манеры.
   - Что вы себе позволяете... - довольно грубо и не пытаясь смягчить свой тон или слова, сказал отец Марк.
   - А что позволяют себе ваши святые братья, кричащие на каждом углу, что это зло послано в наказание за королевские грехи!? - Так же жестко спросил барон.
   Они быть может и наговорили бы друг другу глупостей и им было потом стыдно, но вошедшая в зал дочь барона поздоровалась с ними и оба напуганных мужчины опомнились.
   - Ингрид, - обратился барон к дочери, - мы с отцом Марком обсуждаем мужские дела и мне не хотелось бы, чтобы ты присутствовала здесь. Ты все поняла, дочь?
   Девочка, совсем еще девочка, но уже чуть не выданная замуж за городского судью опешила слегка от резкого тона своего обычно мягкого отца и послушно вышла прочь, даже не попрощавшись. Чудесная девушка, по мнению пастора, не заслужила такой неприкрытой ничем грубости.
   - Успокойтесь, барон. - Не сказал, а потребовал отец Марк.
   Барон посмотрел на него со странным удивлением и резкими шагами вернулся на свое место за столом.
   - Садитесь, Марк. Садитесь, не стойте столбом. Я вам сказал что думаю. Уважайте хотя бы, что я честен с вами. - Когда отец Марк сел снова на стул, барон продолжил: - Я дам вам стражу. Дам вам своих воинов и своих слуг... Которых с собой не возьму, как вы понимаете. Будете использовать их по своему усмотрению. Мой дом в городе тоже будет в вашем полном распоряжении. Это настоящая крепость. В случае резни вы здесь сможете продержаться до подхода королевской стражи. Я хоть и отремонтировал вашу церковь, но не думаю, что она выдержит натиск толпы. Завтра пошлю людей копать ямы для погребения. Я хочу уехать, четко зная, что сделал все, чтобы вам помочь...
   - Спасибо, барон. - Искренне поблагодарил отец Марк. - Святая Дева Мария не забудет этого и вам воздастся за помощь вашу.
   Криво усмехнувшись, барон покачал головой. Он ничего не сказал, но было понятно, что на воздаяние он мало рассчитывает.
   Когда отец Марк вышел на слабо освещенный кострами двор, была уже глубокая ночь. Мастеровые все так же возились с каретой, готовя ее к дальней дороге. Стражник лениво зевая грелся у костра. А в освещенных окнах покоев юной баронессы были видны силуэты двигающихся людей. У девочки был плохой сон. Она часто просыпалась посреди ночи и служанкам приходилось отпаивать ее настоем на травах, чтобы та быстрее забывала страшные сны и, успокоившись, усыпала снова. Глядя на окна баронессы, отец Марк про себя помолился, чтобы барону удалось спасти это чудное создание. Которое конечно погибнет, как и все они... если ее отец будет медлить.
   Покидая двор барона, священник странно упрекнул себя в том, что не рассказал своему, можно сказать другу, об истинном содержании письма. И отделался лишь легкими намеками, как следует себя вести дальше. А ведь им обоим умеющим делать выводы... Им было бы о чем проговорить до самого утра. Нет, не виновата Церковь в распространении этого тяжелейшего зла... Да, она пользовалась этим злом и горем, чтобы решить свои текущие разногласия с королем. Надавить на него... Но Суть письма была в другом. В том, что зло не "возможно" скоро придет в их город... а что оно уже здесь. Среди тех, кто мирно спит в своих серых домишках. Среди тех, кто несет службу на городских воротах, среди тех, кто сегодня посещал торговую площадь. Это зло уже может и в самом отце Марке. И если это так, то не долго осталось пастору. Эта Тьма забирает быстро. Слишком быстро. Слишком стремительно. Не давая никому опомниться и даже что-либо сделать.
  
   2.
  
   - Питер, вылезай! - прошипела Ингрид и, свесившись с края кровати, и чуть не скатилась на толстую медвежью шкуру, расстеленную на полу. Упираясь рукой, она смогла оттолкнуться и снова забралась на кровать, наблюдая, как мальчик тихо что-то шепча, выбирается из-под кровати. Полностью выскользнув, он уселся по-турецки на шкуре и нагловато кивнув, сказал:
   - Я же тебе говорил не ори...
   - А ты не щекотись! - заявила Ингрид, выскакивая из-под покрывала. Она обошла мальчика и подошла к раскрытому окну, что-то с любопытством высматривая в освещенном кострами дворе. Мальчик не отрывал он нее взгляда, в мыслях сравнивая девушку в ее ночной рубашке с привидениями, о которых он знал из рассказов старших приятелей. Но Ингрид даже в его богатой фантазии не могла превратиться окончательно в пугающего призрака. Питер притворно вздохнул и одним движением поднялся на ноги. Прошлепал босыми ногами к девушке и, встав рядом, тоже выглянул в окно.
   - Только попробуй снова щекотать! - грозно предупредила его девушка.
   - Больно оно мне надо. Сама же начала.
   - И я кстати победила. - Заявила девушка. - Я дольше тебя терпела!
   - Зато я так не визжал! - сказал Питер и еле увернулся от легкого удара по затылку. Он возмущенно занес руку в ответ, но, видя любопытную улыбку Ингрид, опомнился. Насупившись, он отвернулся от девушки и стал принципиально смотреть в окно.
   - Как ты собираешься проскочить? - поинтересовалась девушка, с сомнением глядя на мастеровых возле кареты. - Заметят - плетей дадут.
   - В первый раз что ли. - Флегматично сказал мальчик, но в душе похолодел. Получить плетей это точно потом неделю отлеживаться и бояться на улицу выйти. Насмешки приятелей да щипание подживающих следов от ударов - не самые лучшие ощущения. Он уже их испытывал и больше ему повторять не хотелось.
   - Нет уж. - Категорично заявила девушка и добавила: - Мне и за прошлый раз стыдно.
   - А что делать? - полувозмущенно спросил мальчик: - У тебя под кроватью ночевать? Знаешь, какая там пылюка? Дышать невозможно. Я думал задохнусь пока эти тетки тут бегали... Кстати, что они тебе за отраву дают?
   - Я не знаю. - Честно ответила Ингрид и, пожав плечами, смущенно улыбнулась. - Только после нее жутко спать хочется.
   - Прикольно! - сказал мальчик, что-то задумав. - А ты мне можешь это дать?
   - Тебе зачем? - С подозрением спросила девушка.
   - Повару подолью. Что бы проспал завтрак. Если меня плетками отходили за то, что опоздал утром, то может и ему перепадет?
   - Нееее. - протянула Ингрид и даже отмахнулась своей ладошкой: - Ты чего? Мой отец его обожает! Иногда мне кажется даже больше чем свою новую эту... Во всяком случае от новой он в любой момент отказаться может, а от повара нет. Повар даже с нами завтра поедет.
   - Так вы все-таки уезжаете? - обиженным тоном спросил мальчик.
   - Да я бы не поехала. - Заявила Ингрид, снова пожимая острыми плечиками. - Там такая скука! Ты бы знал... Отец только на охоту ходит да напивается с друзьями. А я там одна с Хельмой. На второй - третий день мне уже так тоскливо становится, что я даже вышивать сажусь сама без понуканий. Делать все равно нечего. Хельма - старая карга, вечно спит. А когда не спит все поучает, рассказывая какой хорошей девочкой была моя мама. Если ей верить, то моя мама из-за шитья не вылезала, а любимым ее занятием было прихорашиваться у зеркала. В общем, заклинило старуху. Совсем весь ум проспала.
   - А чего отец решил ехать? Да еще тебя с собой тащить?
   - Черной Смерти боится. - Легкомысленно сказала девушка и чуть перегнувшись снова посмотрела в окно на работающих людей и стражника что совсем позабыл о своем месте и улегся прямо у огня на подстеленную солому.
   - А ты не боишься? - спросил мальчик, усаживаясь на подоконник и разглядывая изгиб спины девушки так хорошо видный под ночной рубашкой.
   - Неа. Чего ее боятся? Либо заболеем, либо нет. На все воля божья, как говорит отец Марк.
   - Не поминай его. - Попросил, притворяясь напуганным, мальчик: - Он меня словно решил нравоучениями замучить. Чуть видит и давай спрашивать, а чего я такой грязный, а почему грязь под ногтями, а почему я без ботинок. А почему меня мать не пострижет? А где мой крестик нательный? Ему что, больше не до кого приставать?
   Девушка хотела что-то сказать и даже ротик приоткрыла, но потом передумала и, отойдя от окна, снова забралась в постель. Уже оттуда она заявила:
   - Отец Марк хороший. Честно-честно. Он такие истории из своей жизни рассказывает. Когда еще он сан не принял... Он в личной страже короля был. А еще у него жена и дети умерли от Черной смерти. Вот он в святоши и подался.
   - Да не хороший он. Он только прикидывается добрым. Как моя тетка. Все лебезит, какой я хорошенький, а у самой в глазах такая брезгливость. Пастор такой же. Всем нравоучения читает, а сам же, видно по нему... гуляка еще тот. Да и раз в страже короля был, наверное, развратник, как и все там... при дворе.
   - Ой, слушай Питер. Ты иногда такой несносный. Тебе пару раз что-то сказали правильное так ты уже все...
   - Да при чем тут это?! - Возмутился мальчик и соскочил с подоконника. - Ну, ты же его видела! Худощавый, страшный, как черт... а как проповедь читает так словно напугать пытается. И такой нудный! - последнее слово он протянул, зажмурившись словно считал нудность самым страшным грехом человеческим.
   - Он просто взрослый. - С улыбкой продолжала защищать отца Марка Ингрид. - Ты вырастешь и будут у тебя дети... Ты их тоже нравоучениями замучаешь. Это мне хорошо мой папочка меня не видит и не слышит. Все ждет, когда подходящий жених найдется и выдаст меня, не моргнув глазом. Слава богу, с этим гадом пронесло. А то была бы я уже женой судьи. Вот он точно мерзкий человек. Честно-честно. Мы как-то наедине с ним остались и он давай мне рассказывать как видит нашу семью с ним. Скольких он хочет детей. Что я должна буду как его жена делать. Что он будет делать... я слушала, а потом истерику папочке закатила. Я серьезно! Я бы руки на себя наложила, если бы он меня за него выдал. Мне все равно, что он дворянин и что у него связи в столице. Я за него не пойду.
   - А отец чего? - Спросил мальчик, присаживаясь на медвежью шкуру.
   - Он разозлился страшно. - с неохотой сказала девочка. - А потом и спрашивает, мол, я такое на каждого жениха буду ему выговаривать?
   - А ты чего? - спросил Питер не замечая, что его вопросы начинают раздражать девушку.
   - А что я могу сделать? - спросила она и легла на бок, рассматривая в сумраке лицо мальчика. - Все равно ведь выдаст замуж. Никуда не денусь. Так ведь заведено. Этот порядок даже отец нарушать не хочет. Найдут мне другого мужа. Раз я так уж не захотела за судью. Отцу все равно, по правде говоря, за богатого или за бедного меня выдать. Он собирается оставить все мне. Так что деньги не важны. Лишь бы не дураком муж был.
   - А если отец женится, и у них будут дети? - с интересом спросил Питер.
   Девочка отмахнулась и заявила:
   - Отец? Женится? Не верю. У него столько этих девок.
   Мальчик, не зная что сказать, поднялся и, подойдя к окну, выглянул наружу.
   - Инга, - позвал он девочку, - эти ушли, а стражник спит. Я попробую выбраться.
   Ингрид подошла к нему и в сомнении посмотрела вниз.
   - Ну, попробуй. Если попадешься, я попробую отца разжалобить.
   Мальчик кивнул, и сев на подоконник свесил ноги наружу. Потом перевернулся и на руках стал опускаться, стараясь что-то нащупать голыми ногами. Наконец, он нащупал выбоину в стене и перенес вес на ногу. Сразу же зажмурился от острой боли пронзившей ступню, но выдержал и сказал тихо:
   - Ну, все... я пошел.
   - Давай. - Так же тихо ответила девочка, и Питер скрылся внизу.
   Только перегнувшись, Ингрид увидела как, неуклюже цепляясь за выступы и выбоины, мальчик, что-то шипя, полз вниз. Но видно она сглазила его своими рассматриваниями: совсем недалеко от замощенного двора Питер сорвался и, упав на колени, негромко застонал. C трудом справившись с сильной болью, он поднялся и, пригибаясь, прихрамывая, пошел к воротам. Как можно тише отвел запор на тяжелой двери и на прощание, махнув рукой Ингрид, скрылся в нешироком проеме.
  
   3.
  
   Вернувшись наконец-то к себе в свой небольшой домик, выстроенный городом специально для него недалеко от церкви, священник разделся до исподнего и аккуратно развесил одежду на деревянные распорки. Сам он не стирал, не гладил. Все за него делали прихожанки, считая своим долгом избавлять священника от бремени земного, дабы больше тот времени уделял молитвам за души их грешные. Но по природе бережливый отец Марк одежду носил аккуратно, не доставляя много проблем добрым помощницам.
   Вместо того чтобы как добропорядочный пастор лечь спать, а уже с рассветом подняться и готовиться к службе, отец Марк достал из сундука свое старое мирское платье коим пользовался втайне от всех и стал торопливо облачаться.
   Надев в конце глубоко шляпу с большими полями почти скрывшими его лицо, отец Марк в задумчивости поглядел на оружие оставшееся на дне сундука. Он не сомневался, что заметь его кто с клинком и епископ лично бы приказал гнать такого служителя. Не столько, потому что отец Марк, позволил себе подобное, сколько потому что его заметили и опознали в таком виде. Не желая рисковать, священник выбрал из оружия лишь кинжал с трехгранным лезвием и, заткнув его за поясной ремень, накинул на плечи потертый старый плащ украшенный на груди вышитыми гербами рода Роттерген.
   Прежде чем выйти на темную улицу священник внимательно и долго разглядывал мрак за окном. Не заметив ничего особо подозрительного, он вышел на мостовую и стремительно направился прочь от дома...
   Город, в котором волей Небес и кардинала Люмани, отец Марк возглавлял приход, был довольно небольшой. Скорее это была вообще деревня по прихоти еще отца нынешнего борона, огражденная мощной стеной. Время тогда было неспокойное. Бароны воевали с отцом нынешнего монарха, потом вместе с королем воевали против брата королевы - государя соседних земель. А уж совсем позже вместе с ним в союзе теснили северян, которые никак не могли смириться с потерей в давние времена побережья. Город не раз и не два приобретал значение полноценной крепости, служа безопасным пристанищем для королевских войск или спасая самих фон Эних от гнева короля.
   Перепись, устроенная бароном три года назад, показала всего две с небольшим тысячи жителей. Детей понятно в учет не брали. Слишком часто умирали дети в их городе, и считать их было пустой затеей. Весь городок можно было бы пересечь за четверть часа. Но, как и в любом городе королевства здесь были свои "богатые" кварталы, свои "бедняцкие" трущобы и свой потаенный мир, скрытый под мостами и в сливах, в речном порту и заброшенных каменоломнях.
   Бродяги, спасающиеся от королевских указов и жестокой стражи, находили себе прибежище буквально везде. Днем прячась, они выходили на свои дела ночами и десятой дорогой избегали встреч с баронскими патрулями. Сам барон относился к этому люду без неприязни. Но королевские указы чтил. И потому выловленных бродяг публично секли и изгоняли из города. Хорошо барон в силу природной мягкости не загонял несчастных на свои лесопильни и каменоломни. Не делал из них подневольных рабов. Но благодарности за это понятно он от беглецов и скитальцев не испытывал ровным счетом никакой.
   Отец Марк причащая и выслушивая бродяг, давал им успокоение и веру в будущее. Заверял, что сам Господь заступник сирым и убогим позаботится об их судьбе и не даст пропасть. И в качестве доказательства нередко отправлял в опасные каменоломни своих помощников с огромными чанами лукового супа или тушеных овощей. Бродяги и даже лихой люд уважали отца Марка и были ему в какой-то мере благодарны. Не раз и не два помогал пастор выбраться из города несчастным, которым грозили страшные наказания за мелочные проступки. Барон знал об этом и не судил отца Марка за человеколюбие. Просто упрекал его в том, что тот сам рискует, связываясь с отребьем.
   Добравшись до реки, отец Марк спустился к рукотворным гротам и буквально сразу расслышал чьи-то негромкие разговоры. Те, кто ему был нужен, уже, по всей видимости, вернулись с поисков пропитания и теперь просто убивали время в темноте за пустыми разговорами, смехом и еще непонятно чем. Заметив приближение неизвестного, говорившие смолкли и наступила такая тишина, что казалось и нет никого там на берегу. Только шелест волн, да скрип сосен на ветру нарушали навалившуюся тишь.
   - Здравствуйте, отец Марк. - Раздался суховатый голос старого знакомого священника.
   - И ты здравствуй, сын мой. - Отозвался пастор, узнавая говорившего.
   Отец Марк приблизился к группе мужчин сидящих прямо на песке и встал над ними словно в ожидании. Одна из темных фигур поднялась и склонилась в поклоне.
   - Котелок, я всегда не понимал, как ты узнаешь меня? - спросил пастор, улыбаясь во мгле.
   - По шагам, святой отец. Если бы вы не служили церкви, вы бы стали воином, святой отец. У вас поступь солдата. Уверенная такая даже на песке и склоне. Наша стража вам, святой отец, в подметки не годится. Когда ступает отец Марк, кажется что сама швейцарская гвардия Его Святейшества Папы идет.
   Раздались смешки, и священник позволил себе снова улыбнуться.
   - Я к тебе по делу, Котелок. Делу срочному и важному.
   - Что-то опять натворили мои братья? - Удивился Котелок, но, заметив качание головой отца Марка, сказал: - Тогда давайте, святой отец, поднимемся наверх и там вы расскажете, что заставило вас в чужом платье, ночью, искать таких как мы.
   Наверху стоя под скрипучими соснами, отец Марк коротко и сухо стал излагать:
   - Сегодня ночью еще можете остаться в городе. Завтра покидайте его. Уходите на восток. Туда зараза еще не пришла. Если кто из твоих уже несет это проклятье лучше убейте его сами. Да... именно священник тебе говорит такое, Котелок. Убейте и не прикасайтесь к телу. Поверх тела наваливайте дерево и сжигайте...
   - Страшные вещи говорите, отец Марк. Страшные и плохие. - Сокрушался Котелок, качая головой. - Нельзя же так. Не по-христиански это. Уйти-то мы уйдем, раз такое дело. Но вот своих убивать. Даже уже которые... Мы не станем. Не убийцы мы братьям своим.
   - Тогда просто оставляйте их. Бросайте и уходите. Потому что все погибните. - Сказал жестко отец Марк. - Их тела уже огню предадут стража или мои братья.
   Котелок молчал. Отец Марк тоже. Они понимали друг друга. Они оба знали, какое зло уже ворвалось в их город.
   - А может нам лучше остаться? - с сомнением спросил Котелок. - Сколько стражи на дорогах да по лесам будет. Точно поймают. Есть зараза, нет заразы - всяко убьют... Раз королевская стража вышла на дороги, значит, жди беды. Большой беды.
   Священник вымученно вздохнул и сказал правду:
   - Завтра днем еще можно будет уйти... Даже наверное вечером еще сможете. Послезавтра поутру я лично над воротами подниму черное полотнище. Никто не войдет и не выйдет из города. Каждый, кто попытается это сделать будет убит.
   Котелок покивал сокрушенно и сказал:
   - Я сообщу всем. И на том берегу и здесь. Прямо сейчас и разошлю своих братьев. Думается мне, уже сегодня первые уйдут по реке. Но многие не покинут города, даже когда поднимите знак смерти. У нас нет ни крошки в долгое путешествие. Лучше умереть здесь, побираясь по домам и кухням чем там, в глухом лесу насаженным на пику стражника. Здесь вы нас, отец Марк, и отпоете и в лучший мир проводите, а там? Гнить под деревьями без погребения?
   - Боюсь, у меня не хватит сил всех отпевать... баронская стража будет тоже убивать несчастных. - Признался отец Марк и решил, что надо заканчивать этот неприятный разговор. Свой долг он как пастор выполнил. - Берегите себя. Пусть Господь не оставит вас в это тяжелое время. Молитесь ему и матери его Пречистой деве Марии.
   Он благословил мелкого воришку Котелка и, стремительно развернувшись, пошел прочь. Ему еще надо было успеть посетить приют. А Котелок озабоченный своими мыслями стоял на высоком берегу и слезящимися глазами поглядывал на крохотные огоньки факелов стражников на мосту. Он еще не решил, что сам будет делать, когда скоро вместо охраны эта стража займется истреблением...
  
   4.
  
   Питер, не смотря на довольно сильный ушиб, не поцарапался. Выскочив за ворота, он спрятался у чугунной ограды соседнего особняка, решив пересидеть боль, и уже оттуда услышал тоненький голосок Ингрид что, разбудив стражника, возмущенно спрашивала, почему открыты ворота. Улыбаясь, он отчего-то с благодарностью вспомнил лицо девушки и подумал, что даже эта жгучая боль в коленях стоит того чтобы с ней иногда вот так украдкой общаться. Кто еще из его приятелей мог похвастаться, что проводит ночи с баронессой!? И пусть он никогда никому об этом словом не обмолвился, а под "провести ночь" подразумевал именно эту безобидную сумеречную болтовню, чувство странной гордости и трепета наполняло его в полной мере.
   Иногда он думал, что все их общение это странно затянувшаяся сказка. Одна из тех, что рассказывала еще несколько лет назад ему матушка. Сказка, в которой нищий может жениться на принцессе. А принцессы сбегают из дома с бродягами рыцарями. Где-то в глубине души он оставался настолько наивным, что отчего-то верил... вот он вырастет, совершит не мало великих дел. Или король объявит снова кому-то войну и вот тогда... Тогда он прославившись станет дворянином. Пусть даже всего лишь личным. Без права передачи дворянства по наследству. Но дворянином. Он разбогатеет. Обязательно разбогатеет. Ведь не может он вечно оставаться в бедноте и прозябать в этом городе!? Он приедет за Ингрид и ее отец не посмеет отказать ему. Богатому и знаменитому... уверенному и сильному. Не посмеет...
   Не стоит судить строго о детских мечтах Питера. Кто из нас, о чем только не мечтал в его возрасте. Всего мы и сами не упомним. Особенно, какие глупости приходили в наши головы. К его чести стоит сказать, что свои мечты он трезво отделял от реальности. Он понимал что скоро... очень скоро отец Ингрид выдаст ее замуж и все. Не к кому будет приезжать красивому и богатому, сильному и уверенному в себе. Да и насчет подвигов... что же такого надо совершить чтобы у короля - баловня судьбы, вымолить самое захудалое дворянство.
   Тяжело вздохнув, мальчик поднялся на ноги и, морщась, потер больные колени. Но боль уже так не резала и он, осторожно ступая босыми ногами по холодным булыжникам мостовой, поплелся к дому.
   Забравшись к себе в комнатку и закрыв за собой ставни, он прислушался к звукам в доме и в удивлении расслышал, как в родительской спальне идет какая-то возня и кто-то стонет. Причем не так как обычно когда мама с папой занимались этим... а стонет словно от боли. Словно от жара или в бреду. Тихо и жалобно.
   Решив не испытывать судьбу и не бродить по дому выясняя, что происходит мальчик забрался на свою деревянную лишь накрытую тряпкой кровать и подложив под голову руку попытался уснуть. Он долго ворочался, пытаясь найти положение, в котором колени не будут так сильно ныть. Они и выпрямлял ноги и, наоборот, поджимал их под себя, но тупая ноющая боль не давала ему все равно провалиться в сон. И вот когда глаза, наконец, стали слипаться, а в голове рой мыслей и образов постепенно захватил и поволок за собой сознание в страну грез, дверь в его комнатку резко открылась и, отчего-то злой голос матери Питера, потребовал:
   - Пит, Питер! Вставай! Вставай, кому говорю.
   Мальчик открыл глаза и резко сел, в испуге хлопая ресницами.
   - Вставай малыш, беги к лекарю. Знаешь, где Людвиг живет? В его доме лекарь комнату снимает. Беги, позови его. Отцу совсем плохо. Поторопись. - Она вдруг подняла руки к лицу и даже в темноте мальчик понял, что мама плачет. - Поторопись, сынок.
   Повторять больше было не надо. Напуганный до невероятного Питер проскочил мимо матери и выбежал на улицу. Он несся на торговую площадь к дому счетовода Людвига и в его голове не было ничего кроме странного панического страха. Именно страх заставил забыть его о приличиях, когда он, добежав, стал колотить в дверь со всей силы будя всех жильцов не только дома Людвига. Именно страх не давал ему связно рассказать, в чем дело хозяину дома и именно ужас в его глазах разглядел молодой врач, когда вышел сонный к двери.
   Постепенно этот страх и нервозность завладели не только второпях собирающимся врачом, но и хозяином дома и его семьей. Ведь все знали слухи... Но кажется теперь это была уже не просто людская молва.
  
   5.
  
   Двери детского приюта долго не открывали. Наконец заспанная монахиня отворила тяжелые ворота и отец Марк, не стесняясь своего вида, вошел к ним.
   - Доброго вечера... - поздоровался он и, после ответного приветствия и легкого поклона, попросил провести его к смотрителю приюта.
   Смотритель, разумеется, спал. Но немедленно вышел в рабочий цех к ожидавшему его отцу Марку.
   - Что за маскарад, святой отец? - обеспокоился смотритель. - Вас преследуют? Вы бежите от кого-то?
   - Нет, дорогой Ян. Я как раз не бегу. А вот вам сейчас надо будет одеться... Разбудить ваших подопечных. И осмотреть их тела. Вы догадались, что вы будете искать?
   Побледневший в свете свечи Ян Добряк кивнул. Он догадывался. Он уже знал слухи... Он тоже, как и все чувствовал этот нервический запах, разлитый в воздухе приближающейся смертью.
   - После осмотра... если конечно все будет нормально, вы оденете их и соберете в дальнюю дорогу. А по утру с рассветом построите всех ваших мальчиков и выведите из города. Вы направитесь в монастырь моего друга. Он вам даст приют и поможет не умереть с голода. Я пошлю ему соответствующую просьбу. Страже на выходе, да и любому интересующемуся вы сообщите, что направляетесь в леса, дабы собрать грибов к зиме. Вам все понятно, Ян?
   - Конечно, ваше преподобие. Я все понял. Прямо сейчас начнем будить мальчиков. До рассвета осталось всего пара часов. Но что мне делать... Что нам делать, если кто-то...
   Тяжелый вопрос... очень тяжелый. Отцу Марку стоило больших усилий, чтобы вымолвить:
   - Вы запрете их здесь у себя в мастерских... Я стану приходить, кормить их или буду посылать сюда своих помощников. А сами не прикасаясь к ним уходите. Если в дороге у кого-то тоже проявится... Вы отдадите несчастного первому встреченному патрулю стражи. Они будут знать, что с ним делать.
   Добряк Ян словно впал в оцепенение. Он смотрел бегающими глазками на пастора, но ничего вымолвить не мог. На его бледной коже выступил пот и, видя, как капелька его сорвалась со щеки ночную рубашку, пастор глубоко и тяжело вздохнул.
   - Крепитесь, Ян. Да пребудет с вами наш Спаситель.
   Попрощавшись с Яном отец Марк поспешил в то место куда ни один священник за исключением, пожалуй, римских развратников не смог бы войти, не презирая себя. Но отец Марк, волею разных обстоятельств посещал это место не раз и не два. Там его знали и вопросов и удивления ни у кого не возникло бы.
   Притон встретил пастора весельем и ярким светом, не смотря на позднее предрассветное время. Пьяные лавочники в обнимку с подружками поставляемыми мадам Тотти вовсю предавались возлиянию и разврату. Изредка неуверенными походками уходя в комнаты второго этажа, они спустя некоторое время возвращались, чтобы продолжить веселиться под звуки музыки. Сами музыканты уже порядком уставшие за эту бесконечную ночь вымученно улыбались, но продолжали играть, так как посетителей было на редкость много для обычного дня обычной недели. Еще бы... Слухи так быстро распространяются. Обычный люд спешил наверстать упущенное. Вдоволь повеселиться, ни в чем себе не отказывая. Ведь "завтра" для любого из них может не настать.
   Отцу Марку пришлось изрядно подождать и раздраженно наблюдать этот разгул, пока одна из полуобнаженных девушек не привела ему саму мадам Тотти. Хозяйка притона по взволнованному и странному виду священника поняла, что дело важное и, не медля ни минуты, потянула его за собой в свои покои. Там сидя на мягком пуфике, отец Марк и "обрадовал" хозяйку заведения.
   - Какой ужас... - только и вымолвила она, картинно поднимая ладони к лицу.
   Священник просто кивнул и не стал ничего комментировать. А хозяйка, все еще не веря услышанному, только качала головой и ждала продолжения. Когда же отец Марк поднялся, чтобы уйти, она спросила его:
   - Сколько у нас есть времени?
   - Сегодняшний день до заката. Потом ворота будут закрыты и сбежать можно будет только по реке. Тотти, если я узнаю что ты вывела проклятых с собой я пошлю баронскую стражу за твоей головой, да простит меня милосердный Бог.
   - Марк, я не дурочка сельская. Я с тобой еще со столицы знакома. Я видела, что это было тогда... восемь лет назад. Я помню горы трупов. Я помню запах жаренной человеческой плоти. Я помню даже из-за чего ты решился служить Богу. Так что я сделаю все как надо. Ни одна из бедняжек не выйдет со мной. А если я... Если я сама... То обещай что ты отпоешь самоубийцу! Слышишь меня, Марк!? Обещай мне это. Я не хочу умирать так же мучительно как они. Как твоя жена... как твои дети... Обещай мне, что ты отслужишь по мне!
   - Я обещаю. - Кивнул отец Марк и, тяжело ступая старыми армейскими сапогами по дорогим коврам Тотти, вышел прочь.
  
   Глава вторая.
  
   1.
  
   Удивительно наблюдать людей связанных между собой некой тайной. И чем страшнее тайна, объединяющая людей, тем загадочнее отношения между ними. В иной момент кажется, что такие люди в полной мере овладели телепатией. Им хватает порой одного взгляда, жеста, улыбки, чтобы выразить свои мысли в огромном информационном объеме. Люди, собравшиеся в страшненьком кафе "Восток" на окраине Москвы, почти не знали друг друга. Но это нисколько не мешало им украдкой разглядывать пришедших или, больше того, обмениваться какими-то странными чуть смущенными улыбками. Это были очень разные люди. Сюда, словно спрятавшись от мира, забились и молодые и довольно пожилые. Бедные и богаты. Улыбчивые и странно обозленные. Но не различие в людях удивило бы стороннего наблюдателя. А удивительно схожие взгляды этих таких разных глаз. Даже когда они смотрели в глаза друг другу, там, в глубине, виделась если не тоска, то странное горе. Тщательно скрываемое. Спрятанное от всего мира. И еще там, на дне сознания, отчетливо проявлялся страх.
   Сидящий у стены Семен Фомин без труда различал и страх в глазах собравшихся и глубокую скорбь, объединяющую этих, таких непохожих, людей. В какой-то момент ему даже почудилось, что он сидит на чьих-то похоронах. Все эти люди знающие некоего усопшего собрались здесь, чтобы проводить того в последний путь. Да вот беда, толи покойника кремировали, толи уже даже похоронили... в общем отсутствовал покойный без уважительной на то причины. И столы были пусты. Разве что на паре из них стояли принесенные с собой бутылки минеральной воды или лимонад. Одежда на людях была повседневная. А сами они, создавалось впечатление, только вырвались со своих офисов, вышли из-за прилавков, просто приехали из дома, одетые будто на прогулку по магазинам.
   Только один человек на взгляд Фомина сильно отличался от всех других. Это "тот", кто собственно и собрал их всех... Таких разных и таких в чем-то похожих. И этот-то человек и был нужен Фомину. Семен страстно, до сведения скул, желал поговорить с ним. Он долго искал этого подтянутого, чуть резковатого, опасного не только в движениях, но даже в словах, человека.
   - ... Рано или поздно настанет момент, когда нас перестанут терпеть. - Говорил этот опасный субъект, мягко прохаживаясь между столиками и глядя поверх голов присутствующих. - Нам прикажут нашить на одежду желтые звезды как евреем при нацизме. Нас начнут сжигать в печах, нас будут травить газами. Кто еще не верит в это? Кому надо напомнить, что сначала у тех же евреев отобрали работу... Их сгоняли в лагеря и гетто. А нас? Скажите, кого из вас не уволят, когда узнают правду? А сколько среди вас уже пострадало? Поднимите руки те, кого уже увольняли узнав?..
   Поднялось внушительное количество рук. Фомин по опыту знал, что собравшиеся и приврать могут. Но не в таком же количестве?! Видно и, правда, многие прошли через позорное вынужденное увольнение или были просто уволены "по собственному желанию".
   - Поднимите руки те, кому уже предлагали уехать в так называемый реабилитационный центр? Добровольно покинуть столицу и переехать на природу, где якобы и воздух лучше и забота будет в большей мере? - спросил, оглядываясь, оратор и некоторые под его настойчивым взглядом вяловато отозвались. А этот мужчина покивал и, странно усмехнувшись, попросил опустить всех руки. Он вышел к сцене, на которой уже давно в этом кафе никто не выступал и, вытянув из кармана пузырек, поднял его вверх.
   - Многие из вас знают, что это за лекарство? Не так ли? А кто из вас знает, что от этого лекарства умирает людей больше чем от самой болезни? О, я вижу уже есть те, кто прочувствовал все это на себе. Да. Именно так оно и есть. Нас травят этим "лекарством" от которого разрушается печень и центральная нервная система... Оно не лечит. Да и не лечило никогда. Оно убивает. Как газовые камеры Дахау. Как яд, вводимый нацистами безнадежно больным. Это лекарство - смерть. И нам его с вами в большинстве своем прописывали. Кто-то пил его. Кто-то выкидывал. Кто не пил - выжили. И сейчас уже могут за большие деньги покупать суррогат, который не лечит, а просто поддерживает в нас жизнь. Согласитесь, великолепный бизнес! Мы никуда не денемся, если хотим жить, и будем платить. Платить бесконечно... платить огромные деньги. Государство нас не уберегло от этой заразы. Медики и фармакологи на нас наживаются. Наши соседи и знакомые ждут, когда же мы подохнем все...
   Он говорил это таким спокойным и словно уставшим голосом, что даже Фомин невольно начинал верить ему и его словам. Создавалась безрадостная картина, что весь мир против этих людей.
   - А мы, как ни странно, хотим жить... Мы хотим выздороветь. Мы надеемся, что изобретут лекарства от этого. А зачем им что-либо изобретать, если мы и так платим? Зачем нас лечить окончательно, если это просто невыгодно... Сколько бы не стоило лекарство, с нас за всю нашу жизнь можно вытянуть значительно больше!
   Мужчина прервался, оглядывая собравшихся, и продолжил, но уже набирающим силы голосом:
   - Мы не просто хотим жить... Мы хотим перестать быть изгоями. Мы хотим жить нормально и как все... А не париями вечно гонимыми с работ и из дома... Когда я узнал свой диагноз... Я сам ушел из семьи. Мои родители, с которыми я тогда жил смотрели на меня как на прокаженного. Они смотрели так на своего сына! Они сторонились меня в коридорах, а моя мать тщательно замывала даже тарелки после меня с двумя разными видами моющих средств. И вот посмотрите никто не улыбается из нас... Хотя ведь право смешно... А сколько раз мы видели как люди вынужденно здороваясь с нами потом тщательно отмывают руку?
   Мужчина вновь пошел по залу, вглядываясь в лица, и словно каждому в отдельности донося свою мысль:
   - Чтобы быть, как все у нас есть небольшой выбор. Либо исцелиться, а это невозможно, потому что выгоднее нас не лечить и вечно доить пока у нас есть деньги. Либо... либо что бы остальной мир стал таким же, как мы сами!
   Фомин поднес руку к воротнику и пару раз ударил пальцем по скрытому микрофону. Он все так же неотрывно смотрел за прохаживающимся мужчиной. Он все так же внимательно слушал его речь. Но в голове у него уже закрутились шестеренки вычислительной машины. Он уже просчитывал, как и что будет происходить в следующие мгновения. Семен уже видел, какую дурацкую и неудобную позицию он занял и как подставляется в случае непредвиденных событий.
   - Если они не хотят нас лечить... Мы сделаем их самих такими же, как мы. Пусть они уже подумают о собственном спасении! Каждый день и каждый час... мы должны увеличивать количество, таких как мы. Мы обязаны делать это... Чтобы в один прекрасный день уже никто не мог бы нас вынудить уйти с работы. Чтобы государство ВСЕ СВОИ СИЛЫ бросило на исцеление нации. Чтобы все, кто нас гнал на своей шкуре ощутили как это быть больным без шанса выздороветь... Вот только тогда... Только тогда и будет нам дано исцеление. Когда больных будет больше чем здоровых. Когда все мысли этого маленького мирка будут направлены на спасение себя. Тогда спасение будет найдено. А не сейчас, когда всем и вся выгодно чтобы мы умирали или платили по десять, двадцать, тридцать тысяч долларов в год за несуществующее лечение!
   Фомин глубоко вздохнул и тихонько произнес:
   - Начали.
   Он видел, как его соседка по столику в удивлении посмотрела на него. Он заметил, как сурового вида сосед нахмурился что-то подозревая, но было уже поздно.
   Ручным тараном выбитая дверь повисла на одной петле, а в проход, словно на показательной операции вкатывались, вбегали, проскакивали бойцы специального подразделения. Мгновенно рассредоточиваясь по залу и вдоль сцены, они не переставали шуметь, выкрикивать требования всем оставаться на своих местах. Направляя оружие и, буквально морально уничтожая собравшихся, их валили на пол, и не было разницы между мужчинами и женщинами.
   Последним остался стоять оратор. Не было на его лице ни злости, ни раздражения. Только усталость и странная улыбка. Предчувствуя нехорошее, Фомин поднялся, достал наручники и уже спешил между столиков к этому агитатору, когда тот вдруг так же спокойно произнес:
   - А теперь нас всех запрут по клеткам... И не выйдем мы из них... никогда... нас ведь проще убить.
   Фомин завел руки оратору за спину, сковал их наручниками, и собирался выводить его, когда в возникшей тишине после слов "говоруна" раздался крик. К удивлению Фомина кричал один из его товарищей.
   - Она меня укусила! Она укусила меня! - орал он, прыгая на одной ноге и пытаясь увернуться от женщины, что, держась за штанину бойца, поднималась и собиралась укусить еще одного стрелка стоящего совсем близко к ней. Второй боец в испуге отпрянул в сторону и, наведя свое оружие, почти истеричным голосом потребовал, чтобы она легла на пол.
   - А ты убей меня! - с улыбкой прошипела женщина, все так же надвигаясь на автоматчика. - Мне-то терять нечего...
   Укушенный в это время отступил к сцене, задрал штанину и даже, занятый задержанным, Фомин заметил, как тот побледнел. Боец как-то странно медленно разогнулся, оглядел зал и остановил свой взгляд на Фомине.
   - Сема, она до крови прокусила... - жалобно сказал он и в его глазах читалась такая невыносимая обида. Не слыша ответа от своего товарища боец повернулся к женщине и больше ничего не говоря резко поднял на нее оружие. Нет, он не собирался истошно требовать, чтобы она вернулась на пол... Он просто мягко нажал на спуск и весь зал буквально вздрогнул от звука раздавшегося выстрела. Следующие выстрелы из пистолета уже казались простой закономерностью. Женщина повалилась на пол, а вымазанный в ее крови боец с автоматом, что до этого пятился спасаясь, вдруг на миг обезумев, бросил оружие и стал стирать с лица и с одежды кровь погибшей.
   Глядя на происходящее, Фомин впал в некое заторможенное состояние и он просто физически ничего не мог уже сделать. А покусанный парень уже наводил свое оружие на другого человека, лежащего у его ног на полу.
   - Ублюдки! Твари! Вас всех надо было давно расстрелять! - Вдруг плаксиво закричал он и разрядил окончательно пистолет в мужчину на полу.
   Изумленно глядя на истерика, Фомин невольно на мгновение забыл о задержанном и тот, разогнувшись и довольно улыбаясь, сказал обезумевшему:
   - Добро пожаловать к нам, брат!..
   Удар в лицо от другого бойца, не дал продолжить "говоруну" свою речь...
  
   2.
  
   - Малая, ты во сколько выходишь? - Раздался голос Сергея из прихожей.
   - Зай, я еще часок посплю и поеду тогда. - Ответила Вика, даже не раскрывая глаз и не собираясь вставать и провожать.
   - Соня. - Усмехнулся Сергей. - Завтрак на столе. Не забудь перекусить. После института позвони мне. Вечером поедем к моему брату, познакомлю вас хоть. А то он меня достал расспросами о тебе.
   Угукнув в ответ и совершенно не горя желанием ехать знакомиться с кем-либо вообще Вика незаметно для себя снова скатилась в недосмотренный сон. Она не слышала, ни как Сергей вышел, ни шума закрываемых замков. Зато вот будильник на сотовом телефоне она расслышала хорошо. Ну, кто надоумил Сережу, что немецкие, нацистские, марши на телефоне девушки это лучший будильник?!
   Сев на кровати она растеряно оглядывалась в поисках своей маленькой "нокии". Наконец она обнаружила телефон в хрустальной вазе среди мандаринов, но даже не задумалась, как его туда занесло. Быстро выключив этот кошмар, она спрятала телефон под ворох своей одежды на кресле и собиралась было снова лечь в такую манящую постель, но вовремя опомнилась. Она же вчера в тайне от Сережи записалась на прием к гинекологу, и если институт можно было прогулять, то посещение врача не стоило. От него слишком много зависело.
   Раздумывая, что надо идти в ванну, надо одеть свежее белье, девушка морально готовила себя к встрече с врачом и заодно с тем, что тот ей скажет. Поднявшись с кровати, девушка сладко потянулась. Именно такую вот подтянутую, обнаженную, улыбчивую с небольшой, словно у девочки подростка, грудью и любил ее Сережа. И он честно предупреждал, чтобы Вика даже не думала запускать себя или обабиваться. И она как проклятая два раза в неделю моталась в шейпинг, после него летела в солярий, оттуда в бассейн и сауну. В эти славные дни - вторник и четверг, Вике было абсолютно не до института. И она, скрывая от Сережи, что в наглую прогуливает его, занималась только своим внешним видом.
   Сережа никогда даже не думал, во сколько обходятся все эти кремы, скрабы, маски и прочее. Он давал Вике деньги на все, не спрашивая, куда она их тратит. В ответ он хотел видеть красивую, элегантную девушку возле себя. Больше того, он, кажется, подумывал и серьезно, а не связать ли свою жизнь с этой, пусть немного шабутной, но в целом довольно умной, порядочной девушкой. В конце-концов, ему тридцать четыре года и вообще было удивительно, что кто-то вот так его сможет охмурить. Ведь не секрет, что если до тридцати лет парень прожил холостяком, то должно случиться действительно НЕЧТО, чтобы он изменил свой образ жизни. Но Сережа влюбился и нешуточно в Вику, с которой познакомился полгода назад, когда она пришла к нему работать. Свято чтя закон - на работе без романов, Сергей немедленно после их первой близости уволил девушку. И потребовал, чтобы она не дурила никому голову, а только продолжала учиться. А он, пока они вместе, позаботится о том, чтобы у Вики были и деньги на учебу и вообще, чтобы она ни в чем не нуждалась. Сначала девушка расстроилась, но потом, посовещавшись с вечно-умными подругами, тихо смирилась с тем, что ей предложил Сергей. Как бы там дальше не сложилось это всяко лучше, чем словно белка в колесе каждый день носиться между институтом и работой.
   После душа, Вика одела бежевое кружевное белье и посмотрела, как выглядит в нем в зеркале. Ей понравилось. Но она же не врача собиралась ехать соблазнять. Тем более что скорее всего гинекологом будет женщина. Раздумывая, а не одеть ли что попроще, девушка так и стояла, рассматривая себя в зеркале. Наконец она решалась так и ехать. Врач врачом, но одевалась она не для него. Она должна была нравиться Сереже. И Вика могла бы поспорить на что угодно, что когда она появится на работе у Сергея, тот опять заявит своему парню-секретарю, принятому сразу как ее уволили, чтобы к нему никого не пускали и не соединяли. А этот дурачок с маслянистыми глазами проводит взглядом Вику и исполнительно кивнет. "Хорошо, Сергей Борисович".
   Этот сексуальный марафон, по мнению Вики, казалось, уже никогда не закончится. Или она не доживет до его окончания. Погибнет как тот первый древнегреческий марафонец в конце дистанции.
   Вечно занятый в работе Сережа, с появлением в его жизни молодой девушки изменился очень сильно. Казалось, он наверстывал все то, что недополучил. пока тратил жизнь на карьеру и бизнес. За всю свою взрослую жизнь. Вика понимала, что она у него далеко не первая, и объяснения этому сексуальному прорыву своего друга найти не могла. Неужели, я так его возбуждаю, думала она с улыбкой и только тихонько качала головой, боясь даже предполагать, когда же она наскучит ему.
   Мысли о том, что эта странная стремительная жизнь может завершиться в любой момент, когда ее место займет другая девушка, иногда раздражали Вику. Но последнее время она стала видеть в Сергее нечто новое. Он уже не относился к ней как к подружке для секса. Он видел в ней нечто большее. Когда она что-то рассказывала ему он словно потерянный в небесах, казалось, даже не слушал ее. Смотрел на нее, странно открыто улыбаясь, разглядывал с удовольствием ее глаза, лоб, губы. Но Вика в такие минуты боялась интересоваться у него, а расслышал ли он хоть что-нибудь из того, что она сказала.
   Улыбнувшись своему отражению, Вика пошла одеваться. Отношения отношениями, но гинеколог нужен позарез. Тестам покупаемым даже в аптеке девушка не верила ни на минуту. Сколько ее подруг полагаясь на такие тесты, запустили ситуацию до хирургического вмешательства?
   Чувствуя последнее время странную головную боль, подташнивание, реакцию на разные продукты, Вика серьезно перетрухнула, подозревая, что беременна. Но тесты говорили что нет, и все это не нравилось ей. И вряд ли понравилось бы Сергею. Его реакцию не перспективу обзавестись киндером Вика предполагала вполне. И реакция эта была бы нехорошая. Как говорил иногда сам Сергей, он еще не все сделал для последующей безбедной жизни. Семья и другие факторы довольно серьезно могут мешать. Так он говорил, а Вика, как и любая женщина на ее бы месте без проблем понимала, что это слова направленные именно ей. "Не вздумай!", читалось между строк, "Даже не заикайся о семье и детях".
   И она не "заикалась". Она только при первых подозрениях позвонила в частную гинекологию. Ну, не в поликлинику же ей идти стоять в их очередях?
  
   3.
  
   Через пару часов, закончив писать рапорт, Фомин признался своему командиру:
   - С каждой операцией все хуже... И я так думаю, что будет еще все запущенней. Наши очень неохотно идут на задержание таких. В прошлый раз иглами двоих оцарапали. В этот раз вот укусили. В следующий раз что будет?
   Начальник Фомина, проглядев рапорт глазами, сказал:
   - В следующий раз будут осторожнее, Сема.
   - Или палить сходу начнут. - Буркнул Фомин.
   - Не начнут. - Уверенно сказал начальник голосом того, кто как обычно все всегда знает. - Ты это... прокурору все как на духу рассказывай. Этого не отмазать... да и, наверное, лучше чтобы быстрее его от нас увезли. Гарантировано ведь заразили.
   Покивав, Фомин спросил:
   - По мне что?
   - Тебе строгач с занесением. Премии в этом месяце не получишь. Но не парься. Ко дню милиции сниму его с тебя.
   - Да я непарюсь. Просто думаю уже уйти от вас. Как-то это геморройно становится чересчур. Пойду к федералам в оперативку. Приглашали.
   - А там, думаешь, проще будет? - насмешливо спросил начальник
   - Нет. Но там хоть этими ... заниматься не буду. Ведь рано или поздно и меня... Заразят. - Сказал, поднимаясь, Фомин.
   Начальник убрал рапорт в папку и сказал с тяжелым вздохом:
   - Не парь мне мозг. Решишь уходить - рапорт на стол. Останешься скажу спасибо... И не только я скажу тебе в итоге спасибо. Займись задержанным. Прокурор недоволен. Факта преступления нет.
   - А призывы к умышленному заражению людей? - возмутился Семен. - На пленке же все видно.
   - Давай займись. - Раздраженно сказал командир - Чем грамотнее сработают дознаватели, тем больший шанс, что с прокурором все получится.
   Семен вышел из кабинета и даже не представлял, за что браться. Половину из тех, кого задержали в том кафе, уже выпустили. Их опросы ничего не дали. И Фомин был убежден, что опросы остальных тоже ничего не дадут. Никто из этих, из зараженных, не станет давать порочащие показания на главного задержанного. Он у них на вроде гуру, учителя. И предавать они его не спешили. А сам "говорун" был не дурачок и так гладко отвечал на вопросы, что не докопаешься.
   - С какой целью вы собирали людей в этом кафе? - В n-цатый раз повторял вопрос дознаватель, когда Семен вошел в кабинет.
   - Я вам уже отвечал. - Спокойно и мягко произнес задержанный: - Мы все инфицированы. Нам надо иногда встречаться, чтобы просто поддержать друг друга. Вам не понять, как тяжело жить с этой болезнью.
   - А зачем вы призывали заражать других?! - спросил дознаватель, щелкая ручкой и рассматривая уже записанные показания.
   - Ни я, ни другие не призывали заражать здоровых людей. Мы просто пытаемся привлечь внимание государства к нашей проблеме. - Словно заучено повторял задержанный.
   Подойдя к дознавателю и встав за его спиной, Семен бегло просмотрел протокол дознания. Видя, что одни и те же вопросы дознаватель гоняет по пятому или шестому кругу в надежде зафиксировать нестыковки, которые потом будут отражены на пленке записи, Семен зло сказал:
   - Слышишь, Паша... ты нам мозг не имей, хорошо? Да? Ты их там собрал, чтобы научить, как заражать других. Ты уже не первое такое собрание проводишь гнида. Нам тебя вломили еще в прошлом месяце! Твоя подопечная, сука, успела по твоей науке двадцать трех человек заразить! Слышишь меня, урод?! ДВАДЦАТЬ ТРЕХ! Она их считай убила - понимаешь?! Ты же этого хотел, не так ли!? Она все рассказала. У нас все всё рассказывают. И ты тварь расскажешь!
   Разъяренно Семен придвинулся к задержанному почти к самому лицу. Но вместо испуга на лице этого подонка он вдруг увидел улыбку. Удивиться Семен не успел. В последний миг он отпрянул и лишь краем уха услышал, как клацнули зубы, попытавшиеся его укусить.
   Холод испуга в груди не прошел даже когда Семен распрямился. Широко раскрытыми почти безумными глазами он смотрел на задержанного, а тот открыто ему улыбался. Поглядев на дознавателя, который откинулся на стуле, словно это его только что попытались укусить, Семен, борясь с дрожью в коленях вышел из кабинета. Стремительно пересекая коридор, он мысленно про себя придумывал казни этой сволочи, которая таки смогла его напугать. Ночью задержанного обязательно переведут в отдельную камеру и вот там-то Семен скотчем залепит ему рот и "на пальцах" объяснит ему, в чем тот был не прав.
   В своем кабинете Семен убрал оружие в сейф и, усевшись за стол, нервно закурил. Начальник их управления разве что матом не орал и слюной не брызгал, если нарушался его запрет о курении в кабинетах. Но в состоянии Семена любой бы закурил. Трех часов не прошло, как на его глазах собственный товарищ застрелил двух "неудачников". Часа не прошло как ему, влепили строгий выговор с занесением в личное дело. И буквально десять минут назад его... его чуть не заразили...
   Семен не был трусом. И без сомнения можно сказать, что он не боялся ни пули, ни черта. Многое прошел. Но вот так... так он не хотел. Он видел, что происходит с инфицированными. Как они начинают жить двойной, а то и тройной жизнью. Скрывая от друзей и подруг свой диагноз. Боясь каждый день и каждый час того, что о нем кто-то узнает и тогда крах. Крах всему. Остаться без работы, без друзей, без средств к существованию... Что может быть страшнее в этой жизни кроме как тотальное отторжение обществом? Что остается таким отверженным? Искать справедливости в суде? Искать друзей среди таких же "неудачников"? Бежать куда глаза глядят и где еще не знают, какую заразу ты в себе несешь? Чувствовать себя последней тварью, если в пьяном угаре ты трахнещь девчонку и она через некоторое время узнает что у нее та же херня? Как ей в глаза-то смотреть? И опять бежать?
   Потушив окурок в цветочном горшке и присыпав его комьями влажной земли, Семен вытер руки об исписанный ненужный лист и снова сел за стол. В голове его роилось невероятное количество мыслей, образов, желаний. И он не знал с чего начать и как разобраться в этом бардаке в своей "коробке". Он не представлял, как можно надавить на "говоруна", он не знал, как можно заставить говорить тех, кто был в том кафе. Он даже не представлял, что ему в следующий час делать.
   Очень хотелось спать. Невероятно хотелось просто прилечь и закрыть глаза. Всю ночь они не вылезали с закрытого от чужих глаз форума в Сети на котором бурно обсуждались вопросы связанные с этой встречей. Все кто на ней присутствовали, имели доступ к этому форуму. Все они получали там инструкции. Счастье просто, что задержанная неделю назад девчонка перезаразившая столько народа раскололась и дала им доступ. И вот они читали, планировали, изучали... И решились на задержание. Будь оно неладно...
   Глупость... Какая глупость было вся эта операция. Надо было подключить управление "К" и через час бы они знали все АйПи посетителей форума. Знали бы данные организатора сборища. Всех могли бы поодиночке переловить. Но нет. В виду исключительной опасности решили проводить задержание прямо там... А нахрена!? Если всех кроме организатора уже к утру выпустят. Да и того, если ничего доказать нельзя прокурор отпустит. Ничего пленка не решает. Ничего... Нет на ней инструкций как надо заражать невинных. Нет там призывов однозначных. Точнее есть, но кто на них обратит внимание, когда всполошатся правозащитники... Непонятно, кто больше вредит стране, эти инфицированные или те, кто их прикрывает. Всех стрелять! В камерах мочить! Нет в стране смертной казни так в камерах по одному передушить!
   Неизвестно куда бы и дальше шла мысль Семена, но в этот момент в кабинет не зашел Толик Веккер и, с наслаждением вдыхая дым, улыбнулся. Толик был вообще непонятно кем и "чем" в их управлении. Числился следователем. Но никогда Семен не видел, чтобы на Веккера вешали дела. Веккер был везде и нигде. Его не "трахали" за план. Его не насиловали за сроки передачи дел. Его вообще никто не трогал. Ни Штаб, ни собственный начальник отдела. А начальник управления и его замы подозрительно часто ходили к Толику советоваться. А может просто потрепаться. Толик был рационалистом. На всякую фигню происходящую в любом деле он мог найти рациональный ответ. Любую загадку, связанную с иррациональностью он тоже распутывал влет. Именно он научил Семена уже давно простому полюбившемуся высказыванию: Не ищи логику в действиях преступников. Ее вообще в этом мире нет. Восемьдесят процентов преступлений совершаются непонятно зачем даже самим преступникам...
   - Курил? - Спросил, улыбаясь Толик будто сам не чувствовал. - Дай мне тоже сигарету и рассказывай, что там у вас произошло.
   Горшок с цветком, словно пепельница занял место на столе и двое мужчин сладко затянулись сигаретным дымом.
   - Да моего Славку укусила одна из задержанных. А он ее там же и положил. И еще одного... Теперь Славке суд и "кресты". Отмазывать даже не будем. Там сорок рыл свидетелей, что он ей уже в спину стрелял... Впрочем как и мужику на полу.
   - Мда... - флегматично протянул Толик и, стряхивая пепел, сказал: - Психоз.
   - Угу. - Буркнул Семен. Он глядел поверх головы Толика и даже не пытался прояснить свои мысли.
   - А ты чего его не остановил? - задал абсолютно дурацкий вопрос Веккер и, поглядев широко раскрытыми глазами на него, Семен высказал ему все без единой фразы сказанной вслух. И что он не успел остановить и что Векер полный придурок, раз такие вопросы задает.
   - Ты сейчас домой? - Спросил Толик и, видя отрицательное покачивание головой, сказал: - Нет, ты лучше сейчас домой. Езжай, поспи. А это дело теперь у меня. Я тебе все завтра расскажу.
   Изумлению Семена не было предела. В кои-то веке он видел, что Толику дали какое-то дело и самое смешное, что именно это идиотское.
   - А почему тебе?
   - А я эту тему давно веду... - еще больше удивил Толик Фомина.
   - В смысле? - переспросил Фомин, раздражаясь от улыбки Толика.
   - Не важно, Сем. - Поднимаясь, сказал Веккер. - Завтра на планерке Шеф тебе объявит, что ты теперь в полном моем подчинении. А пока спать. А мне сегодня предстоит длительная ночная беседа с этим... Пашей. Да, Сем, мне, а не тебе...
   Вскидывая брови в удивлении, Семен проводил взглядом Толика и чуть выждав тоже вышел из кабинета. Он, коротко постучав, вошел к своему начальнику и переспросил, что это за новости... почему Веккер говорит что теперь он, Фомин, будет у него в подчинении?
   - Сема, - устало сказал начальник, - если Веккер сказал что ты у него в подчинении, то так оно и есть. Если Веккер скажет что все управление у него в подчинении, боюсь только ты один и удивишься. Изыди с глаз долой.
   - А кто он, черт побери, такой? - возмутился Семен, который действительно с этой полевой работой не много уделял внимания на внутренние дела управления.
   - У него и спроси. Нам его полгода назад представили как следователя по особо важным делам. Все Семен. Давай своими делами занимайся. Мне некогда.
   Семен вышел от начальника и, помотав в недоумении головой, направился к лестнице на второй этаж в следственный отдел. Так же коротко стукнув вошел в кабинет Веккера и, встав на пороге, опешил. Веккер сидел и, улыбаясь, отхлебывал чай, а перед ним сидел задержанный! Тот, которого Семен хотел лично ночью...
   - Семен, я же тебе сказал, езжай домой отдыхать. - Сказал Толик, а задержанный повернув голову к Фомину, брезгливо дернул щекой. К еще большему удивлению Семена этот уродец сидел без наручников и премило попивал чай.
   - Анатолий Сергеевич, я бы хотел с вами на пару слов.
   Тяжело вздыхая и всем видом показывая как ему не хочется выходить, Толик поднялся и извинился (!) за прерванную беседу перед задержанным.
   Они вместе вышли в коридор и Семен потерял даже последние мысли в голове. Он хотел нагловато этак спросить на каком основании Толик ему такие заявы кидает, а тут когда этот улыбчивый следак явно без всяких формальностей заполучил себе подозреваемого...
   Но его спас сам Анатолий. Он все так же, раздражающе улыбаясь, мягко сказал:
   - Сем, я ведь не шутил когда сказал езжай домой отдыхать. Считай что это приказ. Если надо я твоему начальнику скажу, чтобы выгнал тебя домой. Завтра после планерки я тебе все инструкции дам. А ты уже оперативникам другим все объяснишь, как сможешь.
   Глупо протянув "ээээээ..." Семен не нашел больше слов и просто кивнув спустился на этаж своего отдела. Выключил свет в кабинете. Запер его и, отметившись на выходе у дежурного, вышел прочь. Ему действительно нужен был отдых и передышка что бы разобраться со своей перегруженной головой.
  
   4.
  
   Сережа со своим братом очень сильно набрались в тот вечер. Вика и сама была хороша. Поглядывая на пустую бутылку из-под "Бэйлиса" и пиалу, в которой вначале были кубики льда, она только диву давалась, как смогла сама СТОЛЬКО осилить. Не пьющая обычно даже пива, Вика была откровенно пьяна от такого количества сладкого алкоголя. Ведь предупреждал ее Сережа, что девушки пьянеют не от количества градусов, а от количества сахара в алкоголе. Фыркнув с улыбкой в ответ, она заявила ему, что он женщин вообще кажется инопланетянами считает. Все типа у нас по-другому, сказала она. И как показал проведенный вечер, она была недалека от истины. И Сергей, и его брат ДЕЙСТВИТЕЛЬНО считали женщин кем угодно, но кажется не людьми.
   Особенно Вику раздражало как во время стриптиза, совершенно не обращая на нее внимания, оба этих... придурка... обсуждали танцовщиц и кто кому бы "засадил". Все больше злясь, Вика наседала на "Бэйлис" и дошла даже до той стадии, что пообещала высказать потом дома Сергею все, что об этом думает.
   Слава богу, стриптиз программа закончилась уже к половине второго ночи и двое этих "озабоченных" даже оторвались от темы женщин, перейдя к обсуждению, кто какую машину заказал на аукционе в Америке. Тема была нейтральная и Вика даже как хорошая девочка проявила к ней интерес. От ее некоторых вопросов мужчины улыбались, но поясняли. Но словно заговоренные, Сергей и его брат снова скатились к обсуждению женской психологии и что самое противное додумались спрашивать у нее у Вики, как бы она поступила в различных жизненных ситуациях. Отвечая честно, она лишь вызывала их насмешки и слова: "Ну, о чем я и говорил!", "Вот-вот. А мы удивляемся" и др. Это злило Вику, но она умело скрывала свою злость за флегматичной полуулыбкой и только попросила официанта себе еще "Бэйлиса" и льда. Напиваться, так напиваться, решила она, вот буду совсем пьяная, я им все выскажу!
   Но в итоге, она ничего, не высказывая, просто поднялась, молча демонстративно взяла свою сумочку и пошла к выходу, не откликаясь на вопросы Сергея. Уже на улице стоя возле входа, она вдохнула прохладный воздух и ей словно полегчало. Она больше не могла слушать ту чушь и откровенную глупость, что несли эти напившиеся мужики. Поглядев по сторонам, она не увидела ничего похожего на такси и неторопливо пошла по тротуару в надежде поймать частника.
   Она шла не торопясь, наверное, еще и потому, что надеялась в глубине души, что, опомнившись, ее Сережа попробует ее догнать. Но она шла, изредка поднимая руку, а тот все еще не появлялся. Теряя надежду на то, что он остановит ее, Вика все больше злилась и на саму себя и на него. Вот ведь дураки. Ну, ведь сами не понимают что говорят. А последняя фраза братика Сережи просто добила ее. Он, откровенно не обращая внимания на нее назвал всех женщин просто мясом... которое надо просто часто "драть", давать им немного денег и они никуда, мол, не денутся. Будут как шелковые на привязи.
   Чем больше она думала о словах Сергея и его брата, тем больше Вика бесилась. От своей злости она не сразу даже услышала, что ее нагоняет и зовет Сергей. Она уже и не хотела его видеть. Ей смертельно просто захотелось в ее интитутскую общагу, пусть к таким же дурочкам подругам, но хоть отлежаться подумать обо всем... А то ведь она не заметила как стала именно такой... шелковой и на привязи.
   "Драть и давать немного денег на мелочи..." все так же звучал голос брата Сергея в ее голове.
   "Мясо..."
   "Они другие... все бабы это просто другой биологический вид!"
   Сергей нагнал ее, когда к ней уже подрулил частник и она собиралась сесть на заднее сидение.
   - Ты куда?
   Она ответила не сразу. Ей отчего-то очень не хотелось говорить ему, что едет в общагу. Вот бы сказать ему, что едет она к другому человеку, который не относится к ней и другим женщинам как к мясу. Но она была не настолько пьяна. Вместо этого она хмуро посмотрела в его раздраженное лицо и сказала:
   - Я плохо себя чувствую. И мне надо просто побыть одной. Ты меня очень обидел, Сереж. И лучше бы я не знала и дальше твоего брата.
   - Что ты говоришь такое? - почти зло сказал Сергей. - Дурью не майся, вылезай и пошли, досидим. Потом поедем домой.
   - Нет, Сереж. Я туда не вернусь. Да и поздно уже. Мне завтра в универ.
   - Никуда твой институт не денется. - Сказал Сергей и вынув из кармана сотню протянул ее водителю: - Она не поедет. Это за беспокойство.
   Набрав полную грудь воздуха, чтобы не взорваться бранью, Вика досчитала до десяти и медленно с нажимом сказала:
   - Сережа... Я уезжаю. Если хочешь завтра позвони. Передавай привет своему отмороженному брату.
   Она захлопнула дверку и опустила "солдатика". Сказав водителю "поехали", она все-таки успела услышать приглушенные слова Сергея:
   - Если ты сейчас уедешь, то мы все... ты понимаешь?
   "Как хочешь", подумала про себя Вика, но вслух такого не сказала и даже плечиками не пожала. Как будет, так будет. Что ни есть, все к лучшему, как говорит сам Сергей.
  
  
   Глава третья.
  
   1.
  
   Отец Марк под охраной двух стражников шел к воротам. Ничего, не скрывая, он бережно нес черное траурное полотнище. Люди, встречающиеся по пути, невольно бледнели, понимая суть происходящего, а женщины даже зажимали себе рот, дабы не выдать испуг вскриками. Дети... вечно ничего не понимающие дети подбегали к отцу Марку и, теребя того за сутану, просили благословить их. Стражники, не церемонясь, несильными пинками отгоняли тех в сторону. Но эта мелочь не отставала от отца Марка и словно шлейф тянулась за священником толпа детей и некоторых взрослых. Детей разбирало любопытство и непонимание этого странного торжественно молчаливого момента. А взрослые кто решился идти следом, желали услышать отца Марка. Они надеялись что тот скажет, объяснит, успокоит... может это черное знамя лишь предосторожность.
   Но, дойдя до ворот города и пройдя сквозь двойной ряд стражи с пиками, отец Марк ничего не объяснил. Он по приставленной к стене лестнице поднялся и прямо на баронский герб накинул свою страшную ношу. Город больше не принадлежал барону. Город теперь был во власти смерти. Кто-то попытался пройти мимо стражи и поглядеть чем там снаружи занимается отец Марк, но стража грозно опустила пики и лейтенант - безусый молодой дворянин объявил громко указ короля и приказ барона.
   "Коли обнаружат в селении любом Черную Смерть, селение то закрыть и не впускать и не выпускать никого. Торговцы дабы не терпели убытков и люди не голодали должны сгружать свои товары и продукты у черты селения и обмен товаров должен быть по бумаге доверен лишь одному из них. Он будет посредником и не сможет покинуть черту города пока Черная Смерть не покинет то место или селение не вымрет и не будет предано всеочищающему огню. Кто без ведома наместника, и без подорожных им подписанных попытается покинуть селение, тот предан будет смерти и тело его будет сожжено, как и тела других несчастных умерших от Черной Смерти. Всякий независимо от рода и звания должен следовать сему указу. Неисполнение его будет оценено судом как измена Королю и стране"
   Королевский указ вызвал лишь ропот и полные страха выкрики. Но когда лейтенант зачитал приказ барона, люди буквально потеряли волю вообще к чему-либо.
   "... Страже разрешается убивать всякого, кто несет на себе отметины Черной смерти. Тела несчастных должны быть погребены либо сожжены в тот же день, дабы зараза не распространялась через воду и воздух. Любой житель города обязан сообщить страже, если кто из его родных, близких, знакомых или соседей болен и у него есть отметки Черной Смерти. Любой не сообщивший будет считаться виновным в измене Королю и стране. Любой пытающийся покинуть город без ведома начальника стражи и моего на то соизволения, будет казнен на месте поимки. Любой пытающийся нарушить порядок и закон в городе в это тяжелое время будет казнен на месте преступления. Любой кто нарушит запрет на появление в общественных местах включая церковь, будет казнен на месте. Работа всех присутствий на время пока не будет снято знамя Смерти - приостанавливается. Бургомистру предписывается обеспечение стражи провиантом и всем что им понадобится, включая личные нужды. Всем питейным заведением приказывается закрыть свои двери и до снятия знамени Черной Смерти не открывать. Всем ремесленникам и торговцам запрещается торговля на рыночной площади. Площадь будет закрыта на все время, пока Черная Смерть не покинет город ".
   Отец Марк зашел под арку и с горечью смотрел, как несколько стражников закрывают массивные ворота. Помимо бруса опускающегося на цепях в стальные скобы, ворота были через петли обвязаны цепями и на них были навешаны несколько замков ключи от которых лейтенант сложил в мешок подвязанный на поясе.
   - Отче, скажите в утешении несколько слов людям. - Попросил лейтенант и склонил голову в ожидании благословения.
   - Утешение, сын мой, - сказал отец Марк, - в вере истинной. А нам сейчас помимо веры нужен разум трезвый.
   Повернувшись к уже довольно большому скоплению людей, отец Марк вышел за шеренги стражи и обратился к ним.
   - На долю нашу, дети мои, выпало тяжкое испытание. Господу было угодно, чтобы я уже прошедший через огни Черной смерти снова увидел все это... Отец наш небесный не зря направил меня в ваш город. Я смогу научить вас как выжить и не пасть от беспощадного проклятия. Быть может, именно для этого он сохранил мне жизнь там, в столице, восемь лет назад, чтобы сейчас праведные и кроткие смогли спастись с моей помощью здесь.
   Отец Марк перевел дух и, оглядывая напуганные лица, продолжил:
   - Утрите слезы сейчас. Они понадобятся вам плакать об уходящих. Не восклицайте Господу "за что?" ибо это и есть путь Его отделяющий зерна от плевел. Молитесь в своих домах и ваши молитвы будут услышаны как в доме Господнем. Не выходите без нужны на улицу и не встречайтесь ради праздной беседы с друг другом. Чем больше вы сидите по домам, тем меньше шанс обрести это проклятие. Чем больше вас будет следовать советам моим, тем больше нас всех останется, когда Черная Смерть уйдет. Главное, дети мои, не грешите в это тяжкое время. Не прелюбодействуйте, ибо не знаете вы с кем была женщина эта и не несет ли она заразу в себе. Не крадите, ибо вещи больного несут Черную Смерть яко сам заболевший. Вся одежда и вещи заболевшего должны быть сожжены. Не убивайте больных сами, ибо велик шанс заразиться. Оставьте это тем, кто Господом и Королем призваны нести этот тяжкий грех. Оставьте чревоугодие, ибо обжорство сегодня оставит вас без пищи завтра. Не возгордитесь что вы здоровы, когда все вокруг больны... И вас настигнет болезнь только вы расслабитесь. Не завидуйте тем, кто ушел из города и не стремитесь покинуть его. На дорогах заслоны королевских стражников и ушедших без подорожной ждет лютая смерть. Не злитесь на участь вашу и на властные указы... Они спасут если не вас и меня, то тысячи других людей. И не унывайте. Не поддавайтесь унынию, мы все еще живы. Это тяжкое время, когда каждый из нас и те, кто умрут и те, кто выживут, очистятся и станут чисты перед Господом нашим. Только тот, кто не согрешит, не погибнет и будет спасен.
   Вплетя в свою речь все семь смертных грехов, отец Марк видел, что слова его нашли отражение в разуме собравшихся. Они внимали ему, и он владел их мыслями. Осталась малость - отправить их всех по домам.
   - Дети мои, сейчас я удалюсь в церковь, и буду молиться за спасение ваше и мое. Но что будет стоить молитва одного раба Господа не подкрепленная мольбами паствы... Ступайте домой к себе и молитесь, молитесь до ночи о нашем всеобщем спасении. Ступайте с миром. Пусть Господь не оставит всех нас. Пусть он сохранит и защитит если не тела наши бренные, то душу нашу бессмертную.
   Толпа расходилась медленно. Стража немного расслабилась и пики больше не целились в грудь любопытным. Ворота были заперты и отец Марк, мысленно вознеся хвалы Господу, поблагодарил его за то, что не взбесилась толпа не ринулась на прорыв жиденьких цепочек стражником не попыталась остановить закрытие ворот.
   Лейтенант осторожно прочистил горло и отец Марк повернулся к нему.
   - Отче, нас ждет грязная работа. Мы не надеемся о спасении души. Но благословение нам нужно. Нам достанется самая тяжкая доля в городе. Не откажите.
  
   2.
  
   Питер хмуро глядел на пастора и в душе, наверное, ненавидел этого сухого человека кто так жестко и бесцеремонно оставил людей без надежды. Закрытые ворота днем это само по себе страшно. Страшно и непонятно. Словно враг стоит под стенами города и жаждет ворваться внутрь и истребить всех и вся. Но враг же уже ворвался. Город этими закрытыми воротам просто давал понять, что он сдался.
   Мальчик шмыгнул носом и потер воспаленные и раскрасневшиеся веки. Вторую ночь подряд он не мог нормально уснуть. Его грудь раскалывалась от страха и боли за своего отца, когда он слышал тихие постанывания его. Врач, еще молодой и явно малоопытный врач, жестоко сказал, что надежды нет. Это Черная Смерть. Он осмотрел и мать Питера и его самого. И сказал, что пока на них нет симптомов этой кары господней. Он велел чаще мыть руки и не прикасаться к больному, а по возможности не входить в его комнату. Но как его мать могла оставить мужа своего? Как она могла не дать страдающему воды?
   Мама теперь спала на полу в комнатке Питера. Спала... Это неверно сказано. Она мучалась, а не спала. Поднимаясь каждый час она ходила обмывала тело отца Питера и меняла тряпки под ним. Отец сильно потел, но кроме желтых, словно гноистых следов пота на тряпках, сваленных в кучу у дверей, Питер видел и бурые следы вскрывшихся гнойников. Он представлял себе, как выглядит тело отца и еле сдерживал спазмы в желудке. Ему было страшно и горько от бессилия, что-либо сделать или изменить.
   Мать не пускала Питера в комнату отца. Она говорила, что если она заразится и умрет на то воля божья. Ведь давно еще до рождения Питера она обещала пред богом быть с мужем и в бедах и в радости. Мальчик все понимал, но от мыслей, что и мама может заболеть, ему становилось совсем плохо. Он прижимался к маминому животу и всхлипывал, пока она успокаивающе гладила его по волосам.
   ...Врач приходил и этой ночью, прячась во тьме, словно лихой человек. Он еще раз осмотрел отца и заявил, что тому осталось от силы сутки, двое. Потребовал, чтобы мать не рассказывала никому, что он приходил осматривать больного. Типа не знал об этом никто, горько усмехался мальчик, вспоминая, как тарабанил в дверь счетовода. Мама обещала и что не расскажет никому и что, как муж скончается, немедленно позовет стражу или отца Марка.
   И пока мальчик смотрел, как пастор увещевает горожан, там, в доме, медленно и мучительно умирал его отец. Мысли об этом ужасе заставили Питера развернуться и последовать за теми, кто уже отступал от ворот. Люди шли, переругиваясь и отчего-то кляня пастора. Сам Питер вдруг понял что к священнику не испытывает ничего плохого. Если это сделано чтобы никто так больше не страдал как его отец, то может это правильно? Но взрослые что возвращались по домам считали поступок отца Марка почти что подлостью. Они говорили о том, что Черная смерть пришла извне и открыт город или закрыт ничего не изменит. Только люди будут страдать. Кто-то, правда, не бранился на пастора, но громко жалел, что раньше не уехал или не ушел, пока только пугающие слухи по городу ходили. Надо было бежать, твердили они, считая, что упустили свой шанс.
   Шедший за ними мальчик кривился от таких разговоров. Он сам знал как легко и быстро можно было сбежать из города в любое время. И не понимал, почему взрослые так сокрушаются о закрытых воротах.
   Проходя мимо баронского дома, Питер с горечью заглянул поверх каменной стены в чуть видные окна баронессы. Ставни были закрыты. Его принцесса укатила в карете рано поутру в компании старой гувернантки и служанок. Отец Ингрид скакал следом с десятком стражи и с такой веселой улыбкой, словно на охоту он выехал. Он кивал встречным редким горожанам, когда они кланялись ему, и всем видом показывал что не страх гонит его прочь из города, но что-то другое.
   Мальчика естественно с собой барон и не подумал брать. Дворецкий по отъезду господина рассчитался с прислугой и велел всем кроме поварят, что обязаны были кормить пастора и стражу до особого распоряжения в доме барона не появляться. Даже с мальчиком честно рассчитались двумя медяками, но отправили домой, после того как один из поварят сказал, что им помощник будет не нужен. Как же Питер разозлился на этого молодого парня. Ему стоило всего слово сказать, и Питер бы продолжал работать, получая такие нужные его семье гроши. Злой и расстроенный мальчик пошел слоняться по улицам, пока не повстречал гордо шествующего пастора со своей страшной ношей.
   Теперь ему надо было показаться дома. Отдать деньги матери и расстроить ее еще больше тем, что теперь у него нет работы. От тоски и безысходности даже выть захотелось. Реветь навзрыд. Но мальчик только всхлипывал, упрямо выставив лоб вперед, и шел домой.
   А дома... А дома мама вся в слезах обняла сына и сказала, что папа скончался. И стало вдруг так все равно... и на деньги, зажатые во взмокшей ладошке и на то, что без работы сына им с матерью скоро придется голодать. Они плакали навзрыд стоя в темном проходе между двумя маленькими комнатками и кажется, не собирались останавливаться. Словно вот этот плач и был всем, что оставалось им в жизни.
  
   3.
  
   Когда отец Марк закончил благословлять каждого из стражников у ворот, солнце взошло уже в зенит, и пастор в сопровождении двух охранников направился в баронский дом, где теперь бала его резиденция. Во дворе под седлом стояли лошади стражи. Отдельного отряда легкой кавалерии, чтобы можно было быстро предотвращать беспорядки в городе и нагонять беглецов улизнувших из него. Самих кавалеристов видно не было. Они со своим капитаном в зале для упражнений и танцев получали последние наставления как себя вести с зараженными, как избегать контакта с ними и что делать с телами, если похоронные команды не поспевают на место. Отец Марк, не задерживаясь, поднялся в баронскую библиотеку, где основал себе кабинет и приступил к составлению указаний бургомистру. Трусливый провинциальный дворянчик - бургомистр, непонятно как выбранный на эту должность городским собранием, в своей тяге к стяжательству и в желании угодить абсолютно всем, мог наворотить дел больших, чем сама Черная Смерть. К примеру, было достоверно известно, что он за мзду готовил побег из города богатым семьям. И даже наглец пытался убедить подписать барона подорожные. Отец Марк лично видел у одного из тех, кто желал вырваться из города отметины Черной Смерти. Приказать его убить пастор не мог, а капитан стражи не решался. Слишком уж богатой была та семья и далеко не факт что они не пожелали бы отомстить. Сами или через наемных убийц. Но и вырваться таким было нельзя позволить.
   Составив подробные указания, пастор вызвал посыльного и, вручив ему пакет, сказал доставить бургомистру. Посыльный, позвякивая шпорами, вышел из библиотеки и отец Марк, позвонив в колокольчик, попросил вошедшую единственную оставленную в доме служанку подавать обед на него и капитана стражи.
   Обедали в малом зале. Капитан был, как положено, сдержан в общении и не сразу разговорился под наводящими вопросами пастора. Отец Марк желал знать настроение стражи и не намечается ли дезертирства из зараженного города. Нехотя капитан признался:
   - Я не могу ничего сказать, по этому... Стража верна барону и государю. Но не струсят ли они в момент, когда паника охватит весь город. Когда толпы больных, неся заразу попытаются вырваться за ворота? Не знаю. Нас всего сто сорок человек. Жителей почти три тысячи. И через пару дней они нас будут ненавидеть и считать врагами. Поверьте моему слову. Хотя вы и сами помните резню в столице. Когда королевская стража открыла огонь из артиллерии по взбунтовавшимся горожанам. Когда королю пришлось бежать из столицы, а потом всем рассказывать что они просто отправились на охоту. У нас нет артиллерии. А была бы, так у нас канониров нет. Разве что с баронской "Удачи"... Единственное на что рассчитываю, что действительно здесь... в баронском доме мы отстреляемся и отобьемся, пока гонец доберется до королевской стражи и пока она придет на помощь. Но ближайший заслон в двенадцати милях отсюда... возле монастыря. Перехватывают беглецов.
   Покивав, пастор закончил обед и, поднявшись, поблагодарил капитана. Капитан тоже встал и когда пастор ушел, остался заканчивать обед в одиночестве. Отца Марка не смущало, что он нарушает правила приличия. Оставляя капитана одного за столом, он мог его обидеть, но Дело в это страшное время было превыше всего. Капитан тоже был человеком Дела, должен был понять.
   Вернувшись в библиотеку, пастор сел писать подробный отчет для барона. Как они и договаривались один отчет должен составляться в полдень второй в полночь. Под стенами города всегда ожидал в готовности курьер. На все случаи. Или за подмогой нестись или вести барону доставить в его недалекий замок. Закончив письмо и передав его посыльному, чтобы тот вынес его на стену и скинул курьеру, отец Марк в сопровождении двух стражников направился в церковь.
   В тот день он, выполняя обещание прихожанам, до глубокого вечера молился за спасение всех их. Чуть ошалелые от такого длительного бездействия стражники в итоге были рады покинуть дом Господен, когда утомленный молитвами и длительным стоянием отец Марк закончил. Стражники проводили пастора в его дом и отец Марк забрал из сундука свое мирское платье. Позже они вместе торопливо возвращались по пустынным ночным улицам города в баронский дом. С тревогой они вглядывались в темные окна. Нигде не было видно людей. Не лаяли даже собаки в городе, отданном на откуп смерти. Казалось, что и нет никого уже в этих каменных и деревянных домах. Всех прибрала старуха с косой и только освещенный въезд в баронский дом доказывал что жизнь в городе еще теплится.
   Поздно ночью прохаживаясь взад и вперед по библиотеке, отец Марк признался себе в страшной вещи. Он вдруг понял, что не может ждать, когда же начнут умирать зараженные. Он словно жаждет этого момента. Он словно мечтает и страстно о нем. Лучше бы уже началось, думал он, чем вот так выжидать и бояться не самой смерти, а лишь духа ее. Флюидов, которые она выпускает. Лучше бояться чего-то конкретного, чем бояться самого страха.
   Когда начнут умирать люди, как мухи мрут от осенних холодов, когда воцарится в городе вакханалия ужаса, когда начнут больные пытаться вырываться из города, когда здоровые будут бояться орд зараженных, что в обиде своей на мир попытаются их заразить или хуже того - убить... тогда придет время стражи и отца Марка. А пока, придется ждать. Ждать и писать барону полные тревог отчеты.
   Рассказывать барону о проделках мелочного бургомистра. С тревогой говорить о страже, которой отчего-то отец Марк не верил ни на мелкую монету. Писать о людях, которые уже даже знают, что больны, но скрывают это, справедливо опасаясь чего-то хуже смерти. И главное, между строк передать барону о том, как вязкий страх, словно душащий дым, вползает в город. Уже ночью в своих домах у очагов с еле теплящимися углями попивая бульон или пиво, начнутся первые нездоровые разговоры... Кто якобы болен. Кто подозрительно выглядит. От кого чем-то странным воняет. Ведь все знают, что от больных Черной смертью в конце исходит смердящий запах.
   Это еще не страшно. Страшно когда от этих разговоров начнет веять настоящей смертью. Когда люди сами начнут искать спасение, убивая зараженных. Страшно когда зараженными начнут объявлять своих недругов. Когда запылают дома от брошенных в них факелов. Страшно когда разъяренная толпа начнет чинить зверства. И невероятный ужас просто сковывает горло и грудь, когда начинаешь думать о глубинном язычестве, что просыпается в людях в такие моменты. Настанет день и запылают костры, в которые как тогда... восемь лет назад, начнут кидать женщин и младенцев пытаясь замилостивить Силы Зла. И сколько надо будет сил отцу Марку, чтобы остановить это безумие. И найдет ли он силы?
   Окончив письмо, отец Марк поднялся и раскрыл высокие окна настежь. Один иностранный философ, нет, не врач, считает, что от смерти его в пожаре черной смерти спас именно свежий воздух. Частые прогулки он перемежал с хорошей пищей. Часто умываясь, он выжил как это не странно в самом очаге свирепствующего кошмара. Умерла его жена. Дети погибли, а он, оставаясь ВСЕ ВРЕМЯ с ними, не заболел. Или заболел, но исцелился.
   Как страшен даже намек на надежду в преддверии неминуемого кошмара. Начинает казаться, что вот именно тебя не затронет этот ужас. Ведь именно тебя хранит Всевышний для чего-то более великого, чем просто сдохнуть покрытым вскрывшимися бубонами и со ртом наполненным рвотой. И вот начинают люди в слабости своей верить различным глупцам и обманщикам. И слепо следуют их указаниям. Не вылезают со свежего воздуха погруженные наполовину в бочки с водой и неотрывно жрущие. Да, все же, как обычно, будет с преувеличением, улыбнулся грустно пастор. И самое смешное такие страдальцы в легком помешательстве имеют действительно шанс выжить. Они просто не будут общаться с зараженными, поглощенные своим собственным сидением в бочке.
   Ночь дарила прохладу и сладковатый аромат чего-то горящего. Вглядевшись во мрак внизу, отец Марк увидел тлеющие угли от костра, у которого проводила вечер стража и даже разглядел спящих прямо на мостовой, на вываленном сене нескольких человек. В доме всем хвалило бы места, но вот они первые считающие, что в свежем воздухе есть спасение. А может в доме им было просто душно? Кто знает? Учение того француза слишком далеко шагнуло и уже давно передавалось из уст в уста. Когда нет никакого спасения, надеешься на собственные или чужие заблуждения.
   Оглядывая помещение, в свете колеблющихся от свежего воздуха огоньков свечей, отец Марк остановил свой взор на портрете юной баронессы. Большой портрет. Пастор помнил, как этот портрет создавался. Его нарисовал путешествующий на запад художник, которого на долгие два месяца приютил у себя барон. Художника снабдили красками, холстами, другими инструментами выписанными из столицы и сказали: Рисуй! И все два месяца он только и рисовал. В комнате, что выделил ему барон, одновременно в работе было несколько холстов, но к чести этого странного гостя он закончил их все. Как и вот эту чудесную работу, по которой теперь словно призраки скакали серовато-бурые тени.
   Юная баронесса не была красавицей в столичном понимании отца Марка. Но было в ней что-то такое, что в будущем будет сводить мужчин с ума. Некая непознаваемая тайна в глубоких карих глазах. Говорят, что ее мать была славянкой. Отцу Марку не часто приходилось встречаться с этим народом. Но когда встречался, то сильно поражался их глубокой непохожести на кого-либо.
   Разглядывая лицо баронессы, отец Марк вспоминал свою покойную жену. Они нисколько не были похожи друг на друга. Абсолютно разные лица. Просто так получилось, что от мыслей о том, что скоро он будет венчать эту девочку с тем, кого выберет ее отец, он обратился взором в прошлое к своей собственной свадьбе.
   Их венчали в кафедральном соборе. Король не мог присутствовать, но была Королева-Мать, которая лично благословила тот брак. Сколько счастья было в те дни. Сколько планов строил его собственный отец. Как сам, отец Марк, тогда еще не ждавший ничего плохого от судьбы надеялся на действительно счастье. Ведь супругу ему не выбирали. И ее никто не заставлял за него выйти. Поистине это был во всех планах удачный брак. И удача не должна была покинуть их. Но Свет сменился Тьмой. Радость - отчаяньем... Когда в столицу пришла Черная Смерть.
  
   4.
  
   Поздним вечером мама под тихое пение в их с отцом комнате сама зашила отца Питера в темную ткань и только после этой выматывающей душу работы вышла к сыну. Она больше не плакала. Бледная с самодельной свечой в руке она встала над Питером и попросила его проснуться. А он и не спал, хотя ужасно хотел. Он сел на своей деревянной кровати и с какой-то странной надеждой посмотрел на маму.
   - Сейчас иди к воротам. Там у стражи спроси, где можно найти Родерика. Как найдешь его, передай ему вот это и скажи, я просила придти.
   Приняв из рук мамы серебряные серьги, Питер поднялся и, ни слова не говоря, пошел в ночь. Пока он добрался до ворот, пару раз неудачно спотыкнувшись, Питер рассадил и без того зудящие колени и не на шутку разозлился на собственную неуклюжесть. Страдая, он ругал себя разными словами и вопрошал неизвестно кого, отчего все в этом мире вокруг него так глупо, мерзко и несправедливо. Мысли об умершем отце не покидали его ни на минуту и эту смерть, такую закономерную, к примеру, для понимания отца Марка и других, он считал совершенно необъяснимой и непонятной. Чем он такой маленький и ничего еще не сделавший так насолил великому богу, что тот лишил его отца? Чем провинилась его добрая матушка, что у нее Черная смерть отняла мужа?
   У освещенных ворот он спросил у озлобленных стражников, где можно найти названного матерью и тогда чуть смягчившись стража отправила его в баронский дом. Уже там к нему за ворота вышел высокий статный стражник и, приняв серьги, и узнав от кого они, сказал Питеру ступать домой. Мол, он сам, когда освободится, приедет к ним. И Питер пошел домой, гадая, кто же такой этот Родерик, что мама в трудную минуту посылает за ним, а не за священником. Чувствуя, что от этой тайны несет чем-то нехорошим и постыдным, мальчик даже побоялся спрашивать у матери про стражника.
   А она, узнав, что сын все сделал правильно, ушла в комнату к покойному мужу и не выходила оттуда до самой полночи, когда часы на башенке дворца бургомистра тихонько пробили двенадцать раз.
   В полночь явился стражник. Как мама узнала, что он пришел Питер не знал. Он не слышал ни стука, ни чего-либо другого. Но мама вышла к дверям и, отворив их, впустила этого Родерика.
   - Чего звала? - грубо спросил он у нее и она, что-то страстно и горько, стала шептать ему. Не дослушивая до конца, стражник воскликнул: - Ты с ума сошла!? Немедленно надо звать отца Марка! Ты и меня под топор подвести хочешь?
   Мать уже открыто плача стала причитать и умолять о помощи. Питеру было настолько противно от этих звуков, но он не знал куда деться и был готов сам расплакаться, если мама не прекратит так унижаться.
   Наконец, стражник сказал:
   - Хорошо. Жди меня. Сейчас схожу за похоронщиками... им надо будет денег дать, чтобы молчали. Слышишь меня? У тебя есть деньги?
   По глухому позвякиванию Питер понял, что мама передала стражнику ту медь, что он получил в доме барона. Ему было обидно, но он понимал насколько важно то, что пытается сделать его мама. Насколько важно по-человечески похоронить отца.
   Стражник ушел, а мама, зайдя в комнатку Питера и увидев, что тот на ногах и чего-то ждет, просто подошла к нему и тихо обняла.
   - Мама, а кто он? - наконец спросил чуть разозленный Питер.
   - Мой хороший друг. - Отозвалась она и не стала ничего пояснять.
   Через час вернулся стражник, а с ним еще двое полностью обмотанных тряпками и даже со скрытыми лицами. Они не дали Питеру даже проститься с отцом. Быстро выволокли, именно выволокли тело на улицу, закинули его в телегу и уехали, так никому не сказав ни слова. Стоя голыми ступнями на холодных камнях порога, Питер смотрел им в след, пока за одним из поворотов не скрылся огонек их факела. Вот так, будто удаляющийся от пристани корабль и ушел из жизни мальчика его отец. Добрый и сильный, пусть не баловавший Питера подарками, но такой надежный... Верящий, что уж у его сына-то жизнь будет стократ лучше.
  
   Глава четвертая.
  
   1.
  
   Иногда мне кажется, что Солнце и Луна сформировали нашу человеческую психологию. Именно эти объекты издревле почитаемые стали прототипами нашей психики.
   Луна. Испещренная кратерами, словно незаживающими ранами. Помнящая каждый удар. Унылое существо обозленное на весь космос. Обделенное всем и даже нормальной освещенностью. Вынужденное вечно быть чьим-то спутником... Безинициативное существо.
   И Солнце, на котором визуально незаметны все его жесточайшие метаморфозы. Вечно сияющее и не показывающее никому своих проблем.
   Так и люди, на мой взгляд, делятся на тех, кто сияет всем вокруг. И глядя на кого, никогда не усомнишься что у него все в порядке. И на тех, кто всем и вся показывает свои болячки и неудачи. Считающие что кто-то что-то в этом мире им должен и кто в силу своей вечной унылости неспособны получить от этой жизни все причитающееся.
   Если так рассуждать, то конечно, Толик был "солнцем" для всех своих многочисленных приятелей и знакомых. В силу природной живности и уверенности в своих силах он внушал людям его окружающим ту же уверенность. С Толиком им было просто, легко и они чувствовали, что словно нечто могучее на миг ограждало их от земных невзгод и проблем. Рядом с ним любой из его друзей был уверен, что именно этот человек никогда не бросит их в беде или оставит без сочувствия. И это не смотря на то, что Веккер всегда обладал здоровым чувством цинизма. Он любил говорить правду людям в глаза. Он получал от этого наслаждение и может самоутверждался за счет этого. Но он умел говорить правду людям так, что они сами улыбались от таких признаний. С шуткой и незлобно он мог пройтись по человеку, словно паровой молот, а человек еще и оставался доволен от такого надругательства. Если так можно говорить, то Толик был единственным человеком, кого любовь к правде и честности не сгубила. Не сломала карьеру или не заставила нажить массу врагов. Удивительно, но факт что его начальство даже любило выслушивать незлобное подтрунивание Толика над ними. И очень внимательно выслушивало редкие, но только по делу советы Веккера.
   Полной противоположностью оказался Веккеру Семен. Это был человек, тяжело переживающий любой укол в свой адрес. Даже элементарная, вроде бы рабочая ситуация когда его просто передали в подчинение Веккеру, вызвало в нем какой-то внутренний протест. Как же так, ведь его не спросили! Не поинтересовались его мнением! Если бы не умение Толика все высказывать с улыбкой и даже факт переподчинения ему, то вполне возможно Семен возмущенный подобными делами закатил бы настоящий неподобающий оперативнику скандал. Но Веккер, словно маг-гипнотизер погасил в нем протест и заставил принять случившееся легко, как само собой разумеющееся. Еще накануне желавший окончательно уйти из управления Семен как-то подозрительно быстро воспринял, что ему снова надо стать чьим-то "спутником". Он безропотно взялся за намеченную ему Веккером работу и лишь в курилке на улице привычно пожаловался приятелям, что его вновь "пользуют" не по назначению. Ему бы в разработку. Ему бы проводить очередную операцию. А вместо этого он занимается не пойми чем, просто высиживая в Интернете свои рабочие часы.
   Суть задачи, которую Веккер поставил перед Семеном, сводилась, в общем-то, к простому изучению содержимого достопамятного форума ВИЧ-инфицированных. То есть Фомин должен был просто читать. Читать, вникать. Пытаться понять тех людей, что там обитали и делились своим горем. Искать среди них тех, кто подстрекал других к умышленному заражению или просто высказывал вслух подобные идеи. Нет, они не предпринимали никаких активных действий против таких "агитаторов". Мало ли кто о чем говорит. В Инете от простого водопроводчика можно наслушаться мега-идей по поводу смены власти. И что? Сразу все бросать, искать его и в суд тащить за экстремизм? Нет. Семен сразу понял, что все, что от него требуется это просто максимально прочувствовать, осознать состояние тех людей. Тех, кто на закрытом форуме вдали от назойливых обитателей открытой части сайта вели свои странные полупонятные беседы.
   Почти полностью игнорируя темы и сообщения связанные с лекарствами и методами лечения, Фомин очень внимательно относился к обычному на вид трепу. И чем больше он читал, тем хуже начинал себя чувствовать...
  
   "Что я почувствовал, когда узнал? Не помню. Нет, злости не было. Была, наверное, обида. Да, именно обида. Жгучая, пронзительная. И был страх. Обычный и теперь уже довольно привычный мне страх смерти".
  
   "Желание наказать? Да конечно было! Еще и какое. Я ночами не спала, все пыталась придумать, как же отомстить этой сволочи. А потом это ушло. Да, само ушло. Осталась грусть и чувство обиды. До слез. Ох, сколько я слез пролила"
  
   "Я не мстительный человек. Но с удовольствием убил того урода, с которым изменяла мне моя жена. Я не жалею о содеянном. Он ведь, считайте, убил меня. Так что баш на баш... А жену? Нет, она сама умерла. Отказалась лечиться в конце... так бы еще тянула, как вот я тяну"
  
   Рука у Семена, читавшего эти строки, совсем вспотела и он, отняв ее от "мышки", обтер ладонь о ткань засаленных и давно не стиранных джинс. Он и не знал раньше, сколько в стране людей с таким заболеванием. Мысли об этом страшном кошмаре, посещали его настолько редко, что и не интересовался он никогда. А вот теперь, когда об этой болезни не говорит только немой и каждый день, он волей неволей узнавал всю ее пугающую и бессмысленную смертельность. Что с того, что они не первый месяц занимались разработкой тех подонков, которые умышленно заражали всех вокруг? Он ведь раньше не интересовался даже причиной, зачем они это делали. Он их заранее отнес к идиотикам которым просто в кайф испортить жизнь другим. Но теперь ближе знакомясь с миром людей зараженных ВИЧем, Семен все с большим ужасом ловил себя на мысли что это не их задача. Это задача уровня Федеральной Службы Безопасности. Ведь это натуральный осознанный террор! Нет, не все кто зарегистрировался на приватном форуме были сторонниками таких подленьких шагов. Но они были! И их было довольно много.
  
   "А что я? Я, между прочим, ни в чем перед богом и людьми виновата не была. За что мне такое? Почему я одна должна все это терпеть. Правильно Грешник пишет. Пока мы не сделаем выгодным изобрести лекарство, его не изобретут. Сейчас выгоднее нам скармливать это говно, которое не лечит и просто замораживает ситуацию".
  
   "А по мне так давно пора дать просраться этой стране. Они ведь нас за людей не считают. Они всеми силами избавиться от нас хотят. Словно мы наркоманы какие или кто похуже... мол надо отгородиться от них, а там глядишь они сами передохнут. Я вот давеча в очереди в централке стоял. Видели бы вы лицо аптекарши, которая мне бесплатку выдавала. Это настоящая брезгливость. Вот что это такое! Они брезгуют даже стоять рядом не то, что говорить, зная, чем мы больны".
  
   "Я бы конечно не стал заражать всех подряд. Но почему бы тем уродам в белых халатах, которые врут каждый день нам в глаза не испытать что испытываем мы? Меня лично недавно взбесила в реабилитационном центре девка. Сидит и с умным видом с такой улыбочкой говорит, мол, не переживайте вы так, и с этим живут и живут долго и счастливо! Вот я хотел там высказать ей все. Пусть она сама поживет с этим долго и главное счастливо!"
  
   "Я этих тварей уже ненавижу. Не знаю, как у вас в столице, а у нас получить бесплатку это песец как сложно. Каждый день прихожу в аптеку и спрашиваю привезли? А мне в ответ нет. Я им недавно скандал закатил, говорю, что мне надо принимать каждое утро три препарата. Из которых у меня только один... Они, что ждут, когда у меня прогрессия начнется и я подохну от какой-нибудь пневмонии? А она мне, мол, не ругайтесь тут, а то мы милицию вызовем. А сама подальше от прилавка отошла. Я в шоке короче. Если на неделе не привезут, то у меня уже считайте два месяца простоя без лечения. А на контроль ехать через месяц. Если количество будет выше нормы опять меня в этот мля "лепрозорий" пригласят полечиться пару месяцев".
  
   "Грешник, прав был, когда говорил что надо принимать меры самим. Нам-то терять нечего по идее. Понятно, что хочется дожить тихо и спокойно и на свободе. Но если мы ничего делать не будем, то и никто не пошевелится. Может, имеет смысл начинать? Тут ведь главное начать, а дальше само пойдет. Те, кого мы заразим, уже без подсказок будут знать, что делать дальше"
  
   "Слушайте! Нас только по официалу - 450 000! Де-факто говорят полтора миллиона. Это же больше чем наша долбанная армия вся вместе с пограничными овчарками! Да мы эту страну раком поставить можем в любой день, любой недели. Так что же мы такие мля как телки на забое стоим? Действовать надо! Действовать!"
  
   "Надо дождаться, когда они Грешника выпустят, тогда он и придумает, как действовать. Без него мы действительно как стадо неорганизованное... Слава богу что такой человек появился кто все организовать может и руководить"
  
   "А ему просто тоже терять нечего... Как и всем нам"
  
   Вошедший в кабинет Веккер, широко улыбаясь, поздоровался с Семеном и спросил, что тот накопал хорошего. Когда Фомин повернулся к Толику, тот только усмехнулся с несколько ошарашенного вида оперативника и прошел к себе за стол, больше ничего не спрашивая. А вот Семену вдруг захотелось выговориться за все время, что он там просидел:
   - Они совсем охренели! На полном серьезе рассуждают как перезаразить всю страну. И ты бы знал сколько их! Говорят что их только официально четыреста пятьдесят тысяч! А неофициально полтора миллиона!
   Веккер со своей вечной полуулыбкой кивнул и, раскладывая какие-то бумаги на столе, сказал:
   - А сколько еще не знает про себя... Вот ты когда последний раз проверялся на ВИЧ? Вот только не рассказывай мне, что полгода назад на общем обследовании. Я блин тоже его проходил... просто пробежался по кабинетам штампики поставил и все.
   Невесело хмыкнув, Семен сознался:
   - А я даже по кабинетам не бегал. Три сотни и шоколадка... и медсестра мне все штампики сама поставила.
   - Во-во. - Улыбнулся Толик.
   Еще не пришедший в себя после такого чтива Семен спросил:
   - А почему мы этим занимаемся? Почему не ФСБ? Это же нац угроза!
   Толик, покивав, сказал:
   - Они тоже этим занимаются. Просто у них методы пожестче. Да и не думай об этом. Кроме тебя и меня по всей столице масса обычных следователей и оперативников этой темой занимаются. Просто мы до поры до времени разрозненно работаем. Пашем, так сказать, поле. Если поступит команда объединить усилия, тогда нас всех сведут в одну группу. Но если такая команда поступит, значит, мы проиграли. Это я тебе не просто так говорю. Можешь на меня ссылаться.
   - В смысле? - недопонял Семен.
   - В прямом. Нас объединить всех могут только в одном случае, когда у этих... - Веккер кивнул в сторону монитора перед Семеном и оперативник его прекрасно понял: - ... появится Лидер. Общепризнанный лидер. Когда он даст команду целенаправленно заражать людей, тогда мы с тобой по умолчанию проиграли... Ты в метро каждое утро на работу едешь... в давке... да ты даже не сильно заметишь, если тебя что-то где-то уколет. В баре каждую пятницу вы со своими отрываетесь... девки к вам липнут я сам видел. Вот подцепишь такую одну, а она и не против будет. Да только гондонов не будет у тебя с собой... а сам такой пьяный... и она лепечет - да не бойся ты, я ничем не болею... Или еще интереснее что придумает такой лидер... и подробненькие инструкции составит. Вот тогда мы с тобой уже ничего не сделаем. Как бы нас не объединяли с другими.
   - А как тогда вообще решать такое? - изумленно спросил Семен.
   Нажав на кнопку на электрическом чайнике и, слушая, как тот почти сразу зашумел, Веккер негромко произнес:
   - Никак. Нет ни одного человечного решения. Просто нет.
   - Ну, наверное, надо лидеров этих отслеживать! - сказал воодушевленно Семен. - Отслеживать и убирать! Вон эти на сайте все время какого-то грешника поминают! Надо найти его и изолировать.
   Кивая словно сам себе, Толик сказал негромко:
   - Грешник в подвале у нас сидит. Завтра переводим его в СИЗо на спецусловия.
   - Так это он и есть? - обрадовано спросил Семен. - Так его просто выпускать нельзя. Делов-то...
   - А его мы и не выпустим. Прокурору уже объяснило мое руководство, в чем тот не прав. Претензий не будет. Плюс к этому другие... хм... наши коллеги на него материал уже имеют. Завтра нам передадут и будем дело к суду вести.
   - Ну, так в чем проблема-то? И остальных так же! - заявил Семен.
   Толик в сомнениях о здравомыслии подчиненного посмотрел на него и спросил, вскинув брови:
   - Все полтора миллиона?!
   Семен смутился. Поясняя свою мысль, он сказал:
   - Я имел ввиду лидеров...
   - Эх, Сема, Сема... даже если зараженных на планете было бы всего двое и то бы лидер появился. У нас сложнее задача... не дать им вообще объединяться. Вот форумы эти ненавязчиво прибивать... собрания прекращать... людей на долгие сроки по санаториям распихивать, что бы связи их терялись... Много у нас задач Сема. Но если мы не справимся, то тогда да... Холокост покажется детской сказкой на ночь. Как-нибудь я расскажу тебе о плане предотвращения дальнейшего распространения инфекции. И может даже познакомлю с тем, в чьей больной башке он возник.
  
   2.
  
   - Вы не беременны. - Суховато сказала врач и, поправляя очки, продолжала рассматривать какую-то бумажку в своих руках.
   Вика испытала настоящее облегчение. Расставшись с Сергеем, они так и не смогли наладить отношения. Его личный водитель завез ей в общежитие ее вещи и на словах попросил, чтобы она позвонила Сергею и решила какой-то там вопрос с ним. Но звонить она не хотела сама. У него был ее номер. Захотел бы - сам позвонил. А звонить и выслушивать вполне ожидаемые гадости и упреки в свой адрес она не хотела. И вообще, она хотела теперь побыстрее забыть и Сергея и его брата и все эти не самые плохие в ее жизни полгода. Так что вердикт врача, снимал одну из самых страшных головных болей Вики. Теперь ей хоть об этом не надо будет думать.
   Улыбнувшись доктору, Вика хотела была уже подняться и попрощаться, но врач хмуро взглянула на нее и сказала:
   - Сейчас я вам выпишу направление. Съездите туда и проведите повторный анализ крови. Мало ли что не случается в этой жизни. Лучше перестраховаться.
   - Мммм... - недоуменно произнесла Вика: - Вы думаете, что может быть я беременна?
   - Нет, девочка моя. Уж это мы и сами нормально определяем и ошибиться не боимся. - Врач посмотрела еще раз на листок и сказала, не поднимая глаз: - Анализ на ВИЧ дал положительную пробу.
   Вика еще ничего не успела возмущенно сказать, глядя округлившимися глазами на женщину, а та продолжала:
   - А потому ты съездишь в лабораторию крови и там они проведут более точный анализ и точно скажут... если здорова, то хорошо. Если нет, то они знают, куда тебя направить.
   Вика, ощущая, что земля вместе со стулом уходит из-под нее, наморщила лобик и приложила ладошку к нему, словно проверяла, есть ли у нее температура. Чувствуя, как все мутнеет перед ее глазами она судорожно уцепилась в стул под собой и не сразу заметила, как слезы сами по себе покатились из ее глаза.
   - Не плачь, девочка моя. Езжай вот по этому адресу. Вот тебе направление. Там отдашь. Может наши ошиблись. Может, не тот анализ посмотрели, когда переписывали. Мало ли что еще.
   Врач что-то говорила, а вместе со зрением Вику покинул и слух. Только кровь набатом била в висках и не давала расслышать других звуков.
   На улице, с абсолютно потерянным видом она стояла, не зная куда ехать и что делать. В руках она все так же держала тот листок, что дала ей врач, сумочка безвольно свешивалась с локтя. Увидев совсем молодого мальчика на крыльце Гинекологии, она подошла к нему и попросила сигарету. Тот угостил ее "Кентом" и, чиркнув зажигалкой, поднес огонек. Сигарета так дрожала в губах Вики, что ей пришлось даже удерживать ее пальцами. Наконец раскурив, она отошла в сторону, встала на солнце и медленно, словно сосредоточенно выкурила сигарету до фильтра.
   В голове помимо всех эмоций что ее обуревали в тот момент, возникла странная пустота. Ни одной мысли не было в тот момент у Вики. Только голые желания или инстинкты, если хотите. Первый это конечно поймать такси и лететь в лабораторию крови. Но помимо этого, она неизвестно каким чувством понимала, что это не ошибка. Что так оно и есть. И смерть уже свила себе уютное гнездышко внутри нее. И так Вике смертельно захотелось домой... К маме. Найти утешение, выревется до конца. Забиться хоть куда-нибудь и там действительно просто наплакаться...
   Слезы всегда ее спасали от стрессов. И в тот момент, выкинув окурок, она, не ожидая от самой себя, снова разревелась. Слезы лились и, как не старалась Вика остановить их, ничего у нее не получалось.
   Что бы победить этот водопад она заставила себя разозлиться. На саму себя, на Сергея, ведь кто кроме него мог ее заразить!? На подруг в общежитии, хотя они-то точно ни в чем виноваты не были. Злость помогла. Помогла настолько, что уже без слез, а просто с раскрасневшимися глазами она вышла на дорогу и подняла руку в надежде поймать такси. Это у нее получилось довольно быстро. Уже внутри она прочитала с бумажки адрес и частник, кивнув без вопросов, покатил куда ему сказали. Только возле самого здания лаборатории он сказал девушке, принимая у нее деньги:
   - У вас тушь размазалась.
   Вика кивнула и ничего не отвечая вышла прочь.
   Пока он привела свое лицо в порядок, пока она выкурила еще одну выпрошенную у прохожего сигарету, пока она, наконец, набралась смелости войти внутрь, прошло не меньше получаса. Увидев, какая очередь ожидает приема в лабораторию, Вика сдалась. Она крепилась, чтобы не пустить слезу. Она спрашивала нельзя ли за деньги пройти без очереди. Она возмущалась тем, что так медленно обслуживают. Но она уже сдалась. Все что она делала это было рефлекторно. Духа сопротивления, духа надежды в ней уже не осталось.
   И тогда к ней подошел мальчик. Точнее ее ровесник, но какой-то словно иссохший... он протянул молча ей квадратик бумажки и тихо сказал:
   - Если у тебя ВИЧ, приходи на этот форум. Там тебе лучше все расскажут и посоветуют чем врачи. Мы все через это прошли...
   Вика отпрянула от него. Испугу ее не было предела. Она больно ударилась плечиком о стену и снова чуть не заревела, привлекая внимание тех, кто стоял в очереди. А мальчик стоял и, глядя на нее, все так же держал протянутой бумажку.
   Она сдала кровь через три четверти часа. Мальчик дождался ее и, выведя на улицу, предложил закурить. Она курила и ругалась, изливая душу этому совершенно незнакомому ей человеку:
   - Ты представляешь, они говорят только завтра будет результат. Я им деньги предлагаю, а они не в какую. Говорят, что у них экспресс анализов не делают! Мол, если хотим быстро, надо ехать... блин адрес он назвал... из головы вылетел.
   Парень кивал и даже слова не произносил. Только выслушав ооооочень долгие высказывания Вики он спросил:
   - ВИЧ или СПИД?
   Она посмотрела, ошарашено на него и спросила:
   - А есть разница?
   Мальчик странно заулыбался и, кивнув, сказал:
   - Теперь ты будешь знать разницу и молиться, чтобы у тебя оставался ВИЧ. Странно да? Молиться, чтобы ВИЧ оставался...
   Вике была ни разу не странно... Ей было просто ОЧЕНЬ СТРАШНО. Она хотела объяснить этому тихому мальчику, что еще ничего толком неизвестно. Что в Гинекологии могли ошибиться. Что вообще все это просто дурной сон и она проснется испуганная обнимет своего Сережу, каким бы тот гадом не был и все забудется. Она даже не будет ему рассказывать этот сон. Зачем его напрягать? Сереже надо думать о работе. О бизнесе. А она сама просто выкинет все эти дурости, изматывая себя на тренажерах.
   Но отчего тогда все так реально? Почему так першит горло, как будто она и в самом деле впервые за год столько сигарет выкурила? Отчего так шипит глаза как не от размазанной туши? И мальчик этот... с его грустной полуулыбкой и чем-то невероятно странным и тоскливым в глазах. Он ведь реальный... он реальнее любого кошмарного сновидения. И Вика вдруг поняла: Она станет такой же... странным приведением, что будет улыбаться, а в глазах у нее поселится смертельная тоска и боль.
  
   3.
  
   Больше Толик ничего не сказал. Он налил себе чаю и, помешивая ложечкой, сахар стал вдумчиво читать бумаги перед собой. Семен, предоставленный сам себе, вновь углубился в просмотр форума. Но он не столько читал, сколько размышлял, пытаясь привести мысли в порядок.
   На что надеются те, кто ведет ситуацию к конфликту? На что они рассчитывают? На то, что действительно страна бросит все свои усилия на поиск лекарства? Не будет этого. И не потому что это маловажная задача. Они хотят тем самым улучшить свое существование? Но ведь это приведет только наоборот... к мести со стороны здоровых людей! Это вызовет такой социальный конфликт равному которому пожалуй никогда и не было в мире! Когда начнется настоящая охота на ведьм. Когда сплошь и рядом начнутся расправы над заболевшими. Ничего другого и не может случиться. Только общество узнает о подобных планах группы лиц... оно само, напуганное, додумает все остальное. И замыслы этой группы дурачков в глазах общества превратятся в глобальный заговор всех больных против здоровых! У страха глаза не просто велики. Они гигантские! И каждый одурманенный страхом в ближнем начнет видеть врага и больного ВИЧем. Сколько расправ случится над абсолютно здоровыми людьми, когда общество, охваченное истерикой, вдруг всколыхнется? Да речь уже идет о том устоит ли страна после такой анархии вызванной массовым страхом.
   Семен читал строки сообщений на форуме и ему смертельно хотелось написать им: ЛЮДИ! ОПОМНИТЕСЬ! ВЫ РОЕТЕ МОГИЛУ САМИ СЕБЕ! И вдруг ничуть не странное откровение пришло ему в голову: так они и пишут все это уже из могилы. Они уже мертвецы. ВСЕ!
   По спине Семена пробежался жутких холодок и он невольно достал сигарету и закурил. Толик, подняв на него глаза, спросил:
   - Страшно? - увидев ответный кивок, он тоже удовлетворенно кивнул и сказал: - Это хорошо. Хорошо, что тебе страшно. Если бы ты пренебрежительно к этому отнесся, не было бы от тебя никакого толку. Тут надо охренеть как испугаться, чтобы понимать... чтобы понять что ты последний рубеж на пути этих бестий. Это ВИЧ-террор! Они террористы-смертники. Шахиды. И ты, твой пистолет, твои руки, твоя голова... в общем, только ты можешь вовремя остановить такого, когда он плюнул на себя и вышел на тропу в небеса.
   Семен смотрел на не поднимающего голову Толика. Видел его абсолютно неуместную улыбку и думал уж не шутит ли он.
   - Взрывчатку может найти сканер и собака... а как выделить в толпе больного этой заразой, как узнать что у него нет где-нибудь булавки спрятанной? Как вообще отличить его от простого человека!? - продолжал не понимать Семен. - Как распознать у него злой умысел!?
   - Не знаю, Сема. - честно признался Толик. - Не знаю. И другие не знают. Та чушь, которой меня пичкают... - он выразительно посмотрел на бумаги перед собой - она ни к черту не годиться. Тут работы психологов. Но в них нет никакого прока. Каждый из этих личность... индивидуальность. И это страшное горе делает их еще более индивидуальным. Если обычных людей легко градировать по группам. То этих нет. Каждый из них уникален в своей беде. Кого-то заразила любимая женщина. Кто-то наркоман со стажем. Кто-то переспал в командировке с проституткой... ты, к примеру, знаешь, что презервативы не дают стопроцентной гарантии защиты? Не знаешь? Ну, вот теперь узнал. И каждый из них переживает свое горе по-своему. Но это не все... Ты не представляешь, как это невыносимо чувствовать вину перед другим человеком, которого ты заразил, сам не зная того. Суицид в таких случаях действительно бывает спасением от душевных терзаний.
   - Но если презервативы не дают гарантии, то почему на них пишут что они защищают?!
   Толик хмыкнул:
   - Элементарно, Ватсон. Они же хоть как-то могут защитить... пусть не сто процентов... только хоть кто-нибудь вякнет, что презервативы не дают защиты полной и молодежь в своем гормональном угаре начнет вообще на них забивать. Смысл-то какой в них будет для нее? Лотерея и так. Заражусь не заражусь.
   - Охренеть... - только и сказал Семен.
   - Охренеть это не то слово. Просто писец. - усмехнулся Толик и отпив глоток чая сказал: - Но и это не самое страшное. Страшно другое. Что, как и любая эпидемия... в общем чем больше носителей ТЕМ БОЛЬШЕ они заразят. Уже через пару лет смертность от СПИДа побьет все рекорды бубонной чумы по Европе и Азии вместе взятым. И спасения нет. Понимаешь что страшно? Нет спасения. Так оно и будет. Это не остановить. Без радикальных шагов это не остановить, а радикальные шаги никто в трезвом уме и здравой памяти не совершит. Это БЕЗЫСХОДНОСТЬ, Сема. Бесчеловечная БЕЗЫСХОДНОСТЬ.
   Семен смотрел на Толика и только диву давался, как такие слова можно произносить улыбаясь. Пусть грустно, но улыбаясь! Да тут орать в голос впору и требовать, чтобы хоть кто-то что-то придумал, а не так смиренно и с улыбкой говорить подобное!
   - И как... как жить?
   Покачав головой, Толик сказал:
   - Будь я дурачком, которых в массе по телевизору показывают я бы тебя увещевал: Не греши! Не прелюбодействуй. Не одурманивай мозг свой алкоголем и наркотиками и не совершишь ты поступка непоправимого... Но я знаю, что это не спасет от дурачка с шприцом. Я знаю, что это не защитит тебя от халатности врача, припершегося на работу с похмелья. Я уверен, что это не спасет тебя от измен твоей подружки собственной и, подхватив на стороне ВИЧ, она заразит и тебя. Так что спасения нет. Точнее оно есть, как и любое лекарство настоящее довольно радикальное. Чемодан, вокзал, тайга! Кругом тайга, а буууууурые медведи... заголосили, стало быыыыыть веснааааааа!
   Невольно Семен улыбнулся. Поющего Толика он еще не видел. Но улыбка сползла с его лица, когда он понял, что Толик ни на грамм не шутит. Только в самоизоляции он видит спасение для человека.
  
   4.
  
   Мальчика звали Антоном. Он привез ее к себе домой и познакомил с еще тремя парнями. Все они, как выяснила Вика, были больны, а один из них и это показалось ей невероятным уже жил с этой болезнью ПЯТЬ лет. Именно он, кивнув Антону, взял Вику за руку и повел ее на кухонку, где стал расспрашивать. Вика еще потрясенная сегодняшним утром рассказывала все честно и без утайки. Словно самому близкому человеку. А этот Марат кивал и изредка что-то насмешливо комментировал.
   Рассказывая о своей жизни, Вика все меньше и меньше сама понимала, как ее так вот угораздило. Ведь она не блядь, по рукам не ходила, как ее подружка Катька с общаги. Она вообще себя старалась блюсти. За всю жизнь она по пальцам одной руки могла сосчитать своих сексуальных партнеров. Сказав, что она даже не предполагает от кого заразилась, Вика выслушала целую лекцию о том, как и где можно подхватить эту мерзость. И что сексуальный контакт даже не обязателен.
   Но из всего названного она не могла ничего примерить на себя. Все эти ужасы рассказанные Маратом были словно из другой жизни. Вика никогда не была наркоманкой. В стоматологию ходила только в лучшую. В парикмахерской ее не царапали и не резали. Контакта с явными больными у нее не было. Сдавшись, Марат сказал:
   - Завтра результаты получишь, тебя направят к врачу. Он тебе сказать сможет, сколько эта гадость в тебе уже.
   - Господи... как бы до завтра дожить. - всхлипывая и рассматривая потолок сказала девушка.
   - До завтра ты точно доживешь! - усмехаясь, сказал Марат. - А вот дальше только твой выбор. Два моих приятеля с крыши скинулись, когда точно узнали. А я вот видишь - живу.
   - Но как с этим вообще жить можно! - уже плача и никого не стесняясь, спрашивала Вика.
   - Хреново, но можно. - Улыбался парень, словно получал удовольствие от ее слез. Вика даже хотела разозлиться на него, но вдруг поняла что это не так... Не получает он наслаждение. Он просто все это уже прошел. И период надежды, что врачи ошиблись. И период когда хотелось броситься с крыши. И даже слезы свои он уже прошел. Давно. Пять лед назад. И теперь глядя на нее он просто вспоминает каким сам был тогда.
   Так ведь всегда... вспоминая нечто страшное в своей жизни мы невольно бывает улыбаемся. Насмешливо рассказываем об ужасах, которые пережили. И это не бравада. Это реакция здорового мозга! И Марат улыбался, просто заново вспоминая свои страдания.
   На кухню вошел Антон и сказал, ставя чайник на плиту:
   - Ну, чего? Наговорились? - он тоже улыбался. Поглядев на зареванную Вику, он достал чистые салфетки из шкафчика над раковиной и сам вытер девушки лицо, хотя раньше это бы ее несказанно взбесило. Как это так, кто-то чужой прикасается к ее лицу!? А он вытер и, бросив салфетку в раковину, сказал: - Не реви. Ты такая красивая, когда не ревешь. И вообще сейчас крепкого чаю налью, знаешь, как быстро отпускает? А потом вечером когда поменьше транспорта будет, поедем на Воробьевы, втихаря пикник устроим.
   Вика буркнула что-то типа, что ей сейчас не до пикников и парни рассмеялись. Не понимая причин этого смеха, она возмущенно спросила, в чем дело.
   - Вика, - обратился к ней с улыбкой Марат, - знаешь почему я уже пять лет живу и не жалею что живу и даже не чувствую, что болезнь во мне? Потому что я научился охренеть как ценить время. И если есть возможность поехать на пикник. Или вырваться за город искупаться... или еще что. Или просто нажраться с корешами я это делаю, а не думаю что мне лень или не до того.
   Антон хмыкнул и сказал:
   - Нет, если не хочешь, то мы без тебя. Просто сегодня там тебя увидел и по глазам все понял. А главное понял, что тебе нужна помощь. Любая. Мне кажется тебе даже выревется некому. Не обращай внимания, сама тоже скоро вынужденно психологом станешь. Так что вместо того, чтобы сидеть в одиночку и сходить с ума, жалея себя... лучше поехали с нами. У нас шашлыка и на тебя хватит. А там где мы делаем, нас даже менты не гоняют. Поехали, а? Все равно результаты у тебя только завтра будут. Чего сегодня тупить-то и ждать неизвестно чего. А потом я тебя завезу на машине домой. Согласна? Где ты живешь?
   ... Вика конечно согласилась. Не потому что так жаждала поесть шашлыков или просто поехать с четырьмя незнакомыми парнями в парк. Просто она на секунду представила, что, вернувшись в общагу ей ничего не останется, как забиться в уголок и тихонько скулить. Ведь даже подругам о таком НЕЛЬЗЯ говорить.
  
   Глава пятая.
  
   1.
  
   Первая ночь, проведенная под Знаком Черной Смерти, прошла на удивление спокойно. Не так как тогда, восемь лет назад, в столице. Отец Марк хорошо помнил как взбешенная закрытием города толпа громила магазинчики и салоны, дома богатой и не очень аристократии. В первую ночь король не решился давить мятеж силой. Он просил именно Церковь уговорить безумных прекратить погром. Церковь не справилась и за неделю. Вопрос уже стоял просто или король или чернь.
   Король тогда был совсем юн и ему было тяжко принимать такое решение. Совесть, а может страх не давали ему совершить подобное. Но еще жила его мать. И именно она настояла на том, чтобы с вся артиллерия с крепости и с замков была выведена на улицы. Именно она призвала в столицу войска своего брата. И иноземцы с превеликим удовольствием вошли в чужую зачумленную столицу и устроили на ее улицах незабываемую бойню. А уже через неделю королевские стражники с не меньшим удовольствием насаживали на пики этих иноземцев - исключительно по секретной просьбе брата Королевы-матери не желавшего возвращения своих отрядов подхвативших чуму в его страну, которую почти не затронула Черная Смерть. Все были довольны. Ну, понятно за исключением посеченной картечью и мечами черни и чужестранцев ставших еще одной разменной монетой в цепочке укрепления добрососедских отношений.
   Сам отец Марк, тогда еще молодой баронет Роттерген командовал своим отрядом именно уничтожая чужаков. Он наотрез отказался выполнять приказ Короля выступить против черни. Но совесть свою он не потревожил ни на сколько, убивая противных ему до омерзения иностранных наемников. Когда Чума ушла и настал черед Королевской благодарности, в качестве награды Король просто помиловал баронета Роттергена, но намекнул что тому не место на службе Королю и велел искать баронету подобающее его миролюбию место в святой Спасительно церкви. А баронет был и не против особо. После того как этот мир покинула его молодая жена и двое его детей совсем крошек, он слишком глубоко погрузился в горе и сам надеялся спастись, надев сутану. Так баронет Роттерген стал отцом Марком. И до определенного времени не сильно жалел о совершенном поступке.
   Только вот Господь, кажется, не разделял желания отца Марка окончить жизнь не запятнав свой чести убийством несчастных. Именно отцу Марку надо было удержать Черную Смерть в городе, не дав ей вырваться дальше.
   Мысли, которые не давали ему уснуть ночью, были подобны мыслям сотен, если не тысяч людей в его городе. Какой смысл в этой самоизоляции, если чума пришла извне? Упрекая себя в малодушном желании, как и барон покинуть город, отец Марк молился чтобы разум его оставался чист до последнего и он в слабости своей не приказал бы снять знак смерти с ворот города.
   Ранним утром, когда приветливое солнце осветило призрачным светом башенку дворца бургомистра, ночные смены стражи сменялись утренними, а город только начинал оживать, Отец Марк уже был на ногах и шел готовиться к службе в церковь. Приготовления отвлекали его от рассеянных мыслей, а церковный сумрак не давал радости яркого утра окончательно заполонить сердце странной беззаботностью. Отца Марка поражало не то, что разум его, не смотря на чудовищное горе, пришедшее в город, был светел и чист. А то, что это прекрасное летнее утро никак не вязалось с тем мраком, что поселился в сердцах горожан. Не верилось отцу Марку, что горожане воспримут радость светлого начала дня как праздник для души. Скорее сочтут это насмешкой Всевышнего. Было бы гораздо лучше, рассуждал про себя отец Марк если бы все вокруг было залито хмурым серым светом и из облаков лил ливень... чем вот так... Видеть такое счастье утром, а в обед обнаружить у тебя странные опухоли и покраснения и уже знать что дни твои сочтены. Вдвойне обидно становится оттого, что сразу понимаешь как глубоко миру и природе, Богу, да и дьяволу плевать на страдания одного конкретного человека... одной конкретно души...
   Отец Марк испуганно отогнал от себя подобные мысли, но в итоге ничего не смог поделать... вместо службы он вышел на крыльцо церкви и стоял там, греясь в лучах встающего солнца и наблюдая, как над домом хлебопека заструился жидкий дымок. Охранники непристойно зевали и, извиваясь, почесывали себя под защитными щитками. Они скорее еще спали на ходу чем осознавали что делают и обстановку вокруг. Их не радовало яркое солнце, их не радовал птичий гомон над головами. Их даже не удивляло такое прекрасное и чистое небо. Отец Марк наслаждаясь всем этим вознес хвалу Господу за созданное им и в странной теплой грусти зашел обратно через церковные двери. Он не стал продолжать подготовку к службе. Он не хотел ее проводить для себя одного, а охрана, повинуясь указам, никого бы не пустила внутрь церкви.
   Не торопясь, он зашел к себе в "келью" и, разглядывая книги на сундуках, вдруг подумал, что если он заболеет, то ни в коем случае нельзя касаться будет этих драгоценных текстов. Или они тоже последуют за ним в огонь. А пока, не зная, болен он или нет, так хотелось перелистать эти труды вчитаться в их мудрость. Снова проникнуться знанием авторов. Как многого нам всем хочется, когда возникает некий запрет. Но искушения это то, что человек должен преодолевать всю жизнь. Отец Марк с божьей помощью научился их преодолевать легко. Он прошел к себе за стол и стал писать записку душеприказчику на случай своей смерти. В это странно-благодушное утро записка получалась какой-то полной доброй, теплой... тоски что ли. Словно отец Марк пытался в ней передать не только грусть этого момента, но и мягкий свет солнца, что наполнял его в тот момент.
   После указаний душеприказчику - барону, которым в своем письме просил стать отец Марк, пастор написал письмо своему отцу в столицу. Он не в первый раз за свою жизнь извинялся перед тем, что так вот пошла его дорога жизни. Он передавал свое искреннее уважению отцу, который никогда, ни словом, ни делом не осудил выборов своего сына, и просил в случае смерти дозволения быть похороненным в фамильном склепе. Это были простые формальности, не более. Пастор и сам понимал, что его старый отец не допустит похорон сына в этом провинциальном городке. Он понимал, что отец и после возможной смерти не станет судить сына за то, что тот остался в зачумленном городе, хотя имел все возможности бежать. Уйти. Скрыться. Вернуться в свой дом, снять сутану... и может снова нормально зажить. Слишком много отец говорил сыну о чести. Слишком хорошим учеником оказался сын. Отступать перед лицом зла баронет Роттерген не смел. А отступать перед лицом кары Господней не смел отец Марк.
   Закончив с письмами и оставив их в шкатулке на столе, отец Марк покинул церковь, и в сопровождении стражников направился по городу, осматривая его. Он чувствовал себя словно в далекой уже юности, когда он, начальником патруля объезжал кварталы столицы, высматривая в подворотнях лихой люд или непристойности. Теперь же он вышагивал по мощеным улицам и вглядывался в окна и дворы в поисках первых признаков горя... он искал взмокшие за ночь простыни больных, вывешенные во дворах. Он слишком хорошо помнил симптомы Черной смерти. Он всматривался в лица встреченных людей не промелькнет ли в них тот самый потаенный страх... Сколько он видел в столице тех, что уже знали о своей болезни и скрывали ее от всех. Скольких они по душевной слабости своей перезаразили!?
   Самое страшное, когда Черная Смерть уже долго живет в человеке... тогда не только вскрывшиеся фурункулы несут смерть другим людям, но само смердящее дыхание способно губить сотни невинных, заражая их. И нет спасения. Дыхнет такой на тебя и ты знаешь что скоро, очень скоро и тебя на Страшный Суд призовет Спаситель...
   Отец Марк, завидев мальчика спешащего куда-то слишком целеустремленно, остановился и поманил того к себе. Мальчишка шугнулся было в сторону, но, совладав с собой, неуверенно подошел к отцу Марку и стражникам.
   - Спаси тебя Христос, сын мой. Куда ты так спешишь в столь раннее утро? - Вглядываясь настороженно в глаза мальчика спросил отец Марк.
   - Отче, меня мама послала к хлебопеку, велела закупиться на все деньги, что были у нас в доме. Она собирается насушить сухарей. Говорит, что вслед за чумой всегда приходит в город голод. Я иду так рано, чтобы никто не скупил раньше нас.
   Отец Марк покивал хваткости матери этого мальчика и вдруг с тоской осознал, что все именно повторяется. В столице тоже было именно так. Кто имел деньги скупали все подряд оставляя иных без возможности найти пропитание даже за деньги. Меньше двух дней понадобилось закрытому городу, чтобы скатится в массовый голод. Не помогало даже то, что стража провозила в город телеги с провизией становясь посредниками между торговцами. Скупали все еще с телег. Сколько в столице погибло от Черной Смерти неизвестно. А тех, кто погиб от голода даже считать никто не думал.
   Но, рассуждая здраво, отец Марк подумал, что голод не так грозит их городу, как тогда навалился на Столицу. Ведь помимо запасов бургомистра и торговцев у них есть река, которая щедро могла кормить довольно многих людей. А к этому, сколько хозяйств было и у самих жителей. Гуси и куры так точно чуть ли не в каждом дворе. Голода можно было не сильно опасаться.
   - Ступай, сын мой, передай своей матери, что она очень рассудительная женщина. - Отец Марк уже собирался отпустить обрадованного мальчика, но в последний миг спросил: - А не скажешь ли, соседи ваши все ли здоровы? Никто не захворал. Никого ли не рвет? Может, кто простыл и его лихорадит?
   Мальчик соврал. Слишком взрослый мальчик, с упреком подумал отец Марк. Он видел, как в глубине глаз мальчишки отразилась правда, тогда, как уста его открыто врали:
   - Спасибо, святой отец, и у нас и в доме все здоровы, и соседи наши... тоже. Милостью божьей все хорошо себя чувствуем.
   - Ну и хорошо... иди с миром мальчик... Тебя же Генрих зовут? Да? Твой отец столяр хороший... это же он для церкви скамьи делал. Помню его. Хорошо, ступай с миром.
   Когда мальчик скрылся в конце пустынной залитой солнцем улицы, отец Марк потребовал, чтобы стражники не расслаблялись, и повел их по памяти к дому этого мальчика. Перед тяжелыми дверьми дома столяра он остановился и сказал страже:
   - Сейчас я войду один, а вы останетесь на входе. Слушайте внимательно. Услышите мой зов, немедленно поднимайтесь...
   Поглядев в уже окончательно проснувшиеся лица стражников, отец Марк уверенно постучал в дверь. Ему не пришлось много ждать. Дверь раскрыла женщина - по всей видимости, мать мальчишки, ждавшая его возвращения. Но, увидев на пороге стражу и пастора, она мгновенно переменилась в лице. Но не испуг отразился у нее, а просто недоумение. Чего это пастора принесло, да еще в такую рань?
   - Утра доброго тебе, дочь моя. - Сказал отец Марки и открыто улыбнулся. Он надеялся, что его улыбка заставит женщину оставить тревогу и спокойно с ним поговорить. - Можно я войду? Встретил сына вашего. Узнал, что послали вы его за хлебом, чтобы сухарей наделать да отложить на черный день. Мудрость житейская не из книг познается ...
  
   2.
  
   Питер проснулся с чувством что, наконец-то, выспался за три почти бессонные ночи. И хоть было еще довольно рано, он потянулся и, вскочив, открыл ставни своего окна. Солнце! Ярчайшее солнце наполнило комнату и словно согрело душу мальчика. На мгновение вернуло ему улыбку, наполнило светом глаза. Правда, именно на мгновение. Вместе с уходящими сновидениями разум мальчика наполнялся горестными мыслями о прошлой ночи, когда двое замотанных в тряпки похоронщика увезли хоронить его отца. Мальчик еще не знал, что всех умерших от черной смерти сваливали в одну общую могилу у стены и заваливали, не ставя даже надгробий и лишь отмечая смерть в приходской книге. Он всерьез хотел посетить могилу отца, чтобы хоть там спросить уже его, что же им делать с мамой дальше.
   Но судьба крепко взялась за мальчугана. Когда он, осторожно ступая, вышел из комнаты и тихо проник в комнату мамы, он увидел ее распростертой на кровати, на которой они спали раньше с отцом. Она спала и мальчик уже хотел было выйти, когда вдруг, буквально мельком заметил подмышкой у мамы странное вздувшееся нечто. Оно словно налитая слива готово было прорваться наружу. Крик замер в горле у мальчика, когда он понял что это такое. Ужас помутил его разум и он осел на пол не понимая, что происходит с этим чертовым миром.
   Неизвестно отчего проснулась мама и, тяжело подняв голову, поглядела на сына и сказала:
   - Сынок. Мне не хорошо что-то... то жарко, то холодно. И пить хочу постоянно...
   Видя бледность своего Питера, мама все-таки заставила себя сесть и вдруг сказала жестко:
   - Пит. Ты взрослый уже... Ты все понимаешь. И я не боюсь почти за тебя. Ты выживешь. Я это точно знаю. Я и папа заплатили за тебя эту цену... мы платим чтобы выжил ты... Так всегда бывает. Это не нами придумано... нет Пит... слушай. Мне тяжело говорить. Я заразилась от папы этим. Я точно знаю что умираю. Но ты должен жить. Слышишь меня, мой мальчик?
   Питер слышал, но словно сдавленное удушьем горло не давало ему ответить. И он только кивал, разбрасывая текущие по щекам слезы.
   - Сынок не подходи ко мне... И вообще, уходи из дома. Уходи из города. Возьми свои воскресные вещи. Сходи на реку. Умойся и оденься. И уходи из города. Я помню, как ты мне рассказывал про ваши лазейки через стены. Вот и уходи через нее. Уходи куда глаза глядят. Но смотри никому на глаза не попадись. Сейчас очень страшно там. Сейчас любой убьет тебя на дороге, если у тебя нет бумаг нужных. Так что уходи в леса. И лесами уходи дальше. Куда угодно только отсюда подальше. И ни к кому не подходи близко. Ты никогда не узнаешь, кто тебя заразит... а умереть в это время так просто.
   Питер уже стоял на ногах со скованным слезами горлом и все порывался к маме... обнять ее прижаться к ней. Видя, что происходит с сыном, мама повысила голос как всегда, когда он не слушался ее:
   - Питер! Делай, что я тебе говорю! Возьми вещи в сундуке свои. Возьми и уходи прочь из дома! Что бы я тебя больше не видела!
   Рыдания прорвали горло мальчика, но он так и не смог сдвинуться с места.
   - Уходи малыш... уходи... или ты тоже заболеешь. - Заговорила мама и расплакалась глядя на своего сына. Ей так хотелось хоть последний раз провести рукой по этим волосам. Но она уже хорошо знала, как одно нежное касание уведет в могилу за ней и ее единственное дитя.
   Отступая спиной вперед, мальчик вышел из комнаты и дверь за ним затворилась. Он взял в "воскресном" сундучке свои вещи. Он достал свою "счастливую" монетку, которую ему на рождество подарил сам барон и вдруг замер слушая, как мама снова укладывается на кровать. Рыдания прорвались с новой силой и он, жмуря глаза, бросился прочь из дома, держа в охапке свои вещи.
  
   3.
  
   Женщина впустила его в темную переднюю, а затем и в кухню, где она уже поддоны приготовила, на которых собиралась сушить сухари из свежего хлеба. С хозяйкой не смотря на ее нервное состояние, отец Марк быстро нашел общий язык. В отличие от своего сына она не стала таить, что соседи их подозрительно затихарились в своем доме, а накануне она слышала там крики и брань. Больше того, сын ее видел вечером, как соседа рвало и кажется кровью, когда он выходил по нужде. Она не придала рассказу сына большого значения. Мало ли отчего этого соседа-пропойцу тошнит. Отец Марк кивал и собирался уже, поблагодарив женщину, покинуть дом, когда со второго этажа в кухню спустился сам столяр - хозяин дома.
   - Что, падре? Выискиваете больных? Я все слышал... вам не страшно за вашу душу? - насмехался довольно открыто этот здоровяк.
   В мире должно было многое измениться, чтобы ему, отцу Марку, кто-то посмел в его собственном приходе подобным тоном высказывать.
   - Сын мой, Бог всем нам судья. - Пряча возникающее негодование, сказал отец Марк. - Но я призван Богом позаботиться о пастве. И забота моя не только о душах, но и телах бренных кои в случае смерти надо подобающим образом предать земле. И меня удивляет твоя насмешка, когда я лишь выполняю долг свой. Разве я посмел смеяться над тобой, когда ты, подтачивая детали резьбы на скамьях, делал это грубым топором, а не резаком для дерева...
   - Слишком вы увлекаетесь заботой о телах, падре. - Грубовато сказал столяр и сел за стол, в ожидании, когда жена подаст ему завтрак.
   - Мне сложно уловить мысль твою, сын мой. - Отец Марк начинал терять терпение, да и полученная информация требовала немедленной проверки.
   - Да что там улавливать. Повесили это чертово знамя на воротах и выжидаете тут сидите, когда мы все передохнем. О ком вы заботитесь? Или это и есть ваша забота, падре? Мара, подавай уже. Я должен за верстаком стоять, а не тут лясы с преподобным точить. Меня Черная Смерть от работы не освободит и от забот о пропитании. Это у вас теперь большой отдых, да, святой отец? Службы-то проводить не надо... Не для кого. Никого все равно в церковь не пускают. А вот нам работать и хлеб свой в поту и крови добывать. Как повелел нам Создатель. - Хозяйка поставила перед столяром горшок с чем-то довольно призывно пахнущим и хозяин, с насмешкой поглядел на отца Марка, спросил: - Что, отче, не желаете ли трапезу разделить? Или может вы молитву прочтете перед едой? А я смиренно послушаю.
   Это был перебор... служба Богу, смирила пылкий нрав баронета Роттергена, но даже отец Марк не мог стерпеть такой не слишком завуалированной насмешки. А тем более без особых причин для нее. Наглецу стоит преподать урок, решил отец Марк.
   - Сын мой, - начал он довольно мягко - что же ты сокрушаешься о службах остановленных, когда ты на них и не ходил вовсе. А когда редко и бывал, так больше над невинными прихожанами потешался. И я бы подумал что это простая гордыня, но вот после разговора такого я понимать начинаю, что вера твоя не столь слаба сколько ошибочна... И кажется возомнил ты себя, сын мой, превыше не просто церкви и веры в спасение, но и выше Спасителя. А может ты и вовсе Спасение души человеческой отрицаешь? Не бойся сын мой, поведай мне о своих сомнениях... ведь если не поведаешь мне, то настанет время и более великие мужи спросят тебя о вере твоей. В кого ты веришь... сознайся.
   Столяр все понял. Быть отданным мирским властям по велению отца Марка это же так же просто, как по нужде сходить... Суд и все. А что знает простой столяр в законе божьем, чтобы обойти все рифы, камни подводные? Чтобы во всеуслышание на суде не заявить ересь? А вопросы-то задавать будут не простые.
   - Вижу сознаться ты не хочешь сейчас... - теперь уже насмехался отец Марк. - Наверное, когда окончится траур Черной смерти в городе нашем стоит тебе, сын мой, чаще приходить и исповедоваться в грехах своих.
   Столяр сдался:
   - Я так и стану поступать, отец Марк. - Буркнул хозяин и, больше ничего не ожидая, пастор покинул дом ремесленника.
   Еще чувствуя раздраженность и успокаивая себя перебором четок в тонких пальцах, отец Марк на улице обратился к одному из стражников:
   - Спеши в дом барона. Пусть капитан стражи пришлет сюда людей. Кажется, мы нашли первого пораженного черной смертью. Вот дом соседний. Пусть пришлет со стражей толкового помощника. Мне надо чтобы они заставили выйти из дома всех его жителей, дабы я мог осмотреть их.
   Стражник быстро кивнул и погрохотал подкованными сапогами по мостовой. По расчетам отца Марка тому потребовалось бы минут двадцать, чтобы обернуться туда и обратно. Не теряя времени, отец Марк постучался в двери дома и стал ждать, когда ему откроют. Он напрасно прождал несколько минут и только после этого снова постучал в дверь. Требовательно постучал. Словно в руках его была папская булла, а сам он был проводником воли Святого Престола.
   Каким-то неведомым чувством отец Марк понимал, что за дверью кто-то есть. Кто-то, затаив дыхание, ждет, когда священник уйдет. С надеждой ждет. С тщетной надеждой. Отец Марк по его разумению исполнял свой долг и, не выяснив больны ли хозяева, отступить уже не мог.
   Когда вернулся посланный стражник, а с ними с сам капитан верхом на своем мускулистом крепком жеребце, отец Марк уже не сомневался, что двери придется ломать. Капитан выслушал его, но когда подоспели его стражники, в сомнении сказал:
   - Надо за судебными послать. Одно дело на улице другое дело в дом... У нас ни приказа барона ни решения суда...
   - У нас королевский указ на досмотр всех подозрительных. - Напомнил отец Марк.
   - В королевском указе ничего на счет взломов жилищ не сказано. - Категорично сказал капитан стражи и больше ничего не слушая послал за судьей или за его помощником.
   Пока привели судью - средних лет гладковыбритого мужчину, что только по милости Божьей не стал мужем малолетней баронессы, отец Марк уже потерял терпение окончательно и даже четки и молитвы его не успокаивали. Он со страхом прислушивался к своим ощущениям. Ему казалось, он уже знал, что именно там за дверьми. Что ждет его и стражу. Какое зрелище.
   Судья, выслушав отца Марка и жену столяра, которую привели по его требованию, кивнул капитану стражи и произнес громко, чтобы его хорошо расслышала собравшаяся уже толпа:
   - Властью данной мне городом и Королем приказываю открыть этот дом и всех жителей его подвергнуть досмотру. Коли будут уличены они, что скрывали на телах своих отметки Черной Смерти, приказываю препроводить их в отдельное место, дабы не могли они передать болезнь свою никому более.
   Отец Марк кивнул страже и сразу несколько служивых двинулись к двери. Не мудрствуя долго, пару раз постучав в двери, они достали топоры и через пять-шесть минут расколотая дверь окончательно пала, позволив страже ворваться в дом. Но как ворвались стражники быстро, так и выскочили обратно зажимая носы и бледнея от страха. Отец Марк и так почти не сомневался, а тут он окончательно убедился... он не забыл еще отвратительный запах, исходивший от зараженных. Догадались и собравшиеся зеваки, что именно увидели, а может только почуяли стражники, ворвавшись в дом. Вся толпа невольно подалась назад и только капитан и отец Марк остались стоять, вглядываясь в темный дверной проем. Но даже их смелость и воля сильно поколебалась, когда, держась рукой за остатки двери, на порог вышел обезображенный открывшимися язвами мужчина. Смотря на его шею, лоб и руки отец Марк испытал чувство сильнейшего омерзения. Да. Именно Черная Смерть уже жила в теле этого человека. Он уже сам стал Черной Смертью. Он нес гибель любому, кто дотронется до него или просто будет стоять рядом.
   Капитан стражи прочистил горло, собираясь уже что-то скомандовать своим людям, как вдруг заговорил сам несчастный. Голос его хрипел и словно булькал, но отец Марк все равно не напрягая слух, понял, о чем говорит этот мужчина.
   - Вы... оставьте нас в покое! Дайте нам спокойно умереть в своем доме! Уйдите все! Уйдите и не приходите! Если кто войдет в дом... я обещаю... топор я еще удержать в руках смогу...
   Видя, что мужчина еле стоит на ногах и глаза его, загноившиеся мало что видят, отец Марк сомневался, что тот сможет дать отпор стражникам. Только вот будет ли стража такого скручивать? Ведь страх перед Черной Смертью сильнее, чем перед гневом капитана.
   Шум приглушенных голосов за спиной напомнил и капитану и пастору об их долге. Собрав все мужество и Веру, отец Марк обратился к страдальцу:
   - Сын мой. Мы живем на этом свете не только ради себя. Нельзя не думать о других. Подумай о том, что зараза, которую ты на свое горе приобрел от тебя пойдет к соседям, от них к другим...
   - Мне все равно... - отозвался тот, - я хочу умереть дома в своей постели. Когда я и жена умрем, тогда делайте что хотите... а пока уйдите отсюда все, раз вы ничем не можете помочь!
   Капитан подозвал к себе стражника с арбалетом и негромко сказал ему что-то. Тот кивнул и, уперев арбалет в мостовую, стал взводить свою убийственную машину. Уложив в борозду стрелу, он навел свое оружие на несчастного и тогда Капитан сказал:
   - Слушай, парень. Мне тебя искренне жаль. Но сейчас ты возьмешь свои вещи, одеяло возьми, поесть что-нибудь, и отправишься за моей стражей к городской стене. Там барак стоит, где ты и будешь жить пока либо не выздоровеешь, либо пока отец Марк не отпоет твою грешную душу. Ты меня понял, парень?
   - Капитан! А не сходить ли тебе прополоскать свой рот... из него воняет. Даже хуже чем от меня. Я все сказал... - пробулькал несчастный и словно в доказательство выпрямился, отпустил косяк дверной и упер руки в бока.
   - Парень мне очень не хочется тебя убивать. - Искренне сказал капитан. - Но я именно таки и поступлю, если ты не пойдешь с нами. Ты меня понимаешь!?
   - А мне все равно... - абсолютно честно сказал мужчина на входе. - Убьешь ты меня или уведешь всех отсюда... главное что я умру в своем доме... Когда ты будешь подыхать как я ты поймешь как это важно ... умереть в своем доме... где все свое... где ты можешь подума...
   Договорить ему не дали. Капитан, поглядев на стрелка, кивнул и тот не мешкая выстрелил. Стрела на удивление пастора не застряла в горле несчастного, а прошибла его на вылет и ушла куда-то в темноту дома. Пораженный Черной Смертью схватился за горло и осел на колени... он пытался кричать, но из этого вышел только хрип и еще большее бульканье...
  
   4.
  
   Питер не смог остановить рыдания до самой реки. Только там, оставив вещи на берегу, он упал в холодную, не по летнему воду, и, почти захлебнувшись, смог остановиться. От долгих слез он стал икать, а от холода реки задрожал всем телом. Он чувствовал себя настолько отвратительно, как не чувствовал никогда. Он ничего не ел с утра, но, не смотря на это, только Питер вышел на берег как его скрутили спазмы и он на коленях стоял, пытался выдавить из себя хоть что-то помимо сдавленного кашля.
   Почти без сил он повалился на бок и снова слезы потекли по его щекам. Он всхлипывал и размазывал грязь и слезы по лицу. Вскоре у него нестерпимо защипало в глазах и он вновь полез в реку.
   В этот раз он умылся. Разделся до нага и далеко зашвырнул теперь уже странно опротивевшие ему повседневные лохмотья. Глядя как его рубаха и штаны уплывают влекомые медленным, но неостановимым течением Питер словно прощался с прошлой жизнью. С прошлой такой почти беззаботной и пусть с грустинкой, но радостной жизнью. Когда дома его ждала мама, когда отец всегда был готов помочь ему или подсказать. Когда он чувствовал, что не одинок.
   Мысли о маме, что сейчас умирала одна одинешенькая в их доме и, может быть, в бреду звала его на помощь, сжали сердце мальчика и ему захотелось туда... обратно... хотя бы поднести ей воды. Она ведь даже сказала, что очень хочет пить! А он... А он сбежал от нее без оглядки. Он оставил собственную мать умирать одну! Она его родила. Она, не смотря на трудности и бедность, вырастила его... а он оказался самым паскудным сыном, в этом мире, бросившим свою мать на погибель.
   От отчаянья мальчик еще больше зарыдал и руками закрыл лицо, словно прячась от позора. Никогда он не сможет простить себя за то, что так сбежал от умирающей матери. Плевать, что он тоже заразился бы. Плевать, что он тоже умер бы следом. Но они были бы вместе. И там, в раю, они были бы тоже неразлучны. А теперь? Что делать ему теперь, когда он остался один во всем подлунном мире. Когда ему просто не к кому пойти? Негде найти утешение.
  
   5.
  
   Он умирал странно долго. Словно болезнь и не подточила его силы. Даже через двадцать минут он все также хватался за свое пробитое горло и сучил ногами по мостовой. Толпа шокированная увиденным загомонила... раздавались выкрики и требования добить несчастного. Но из стражи никто не решался приблизиться к истекающему кровью. И тогда капитан, отобрав пику у одного из своих людей, подошел к больному и, сильно заведя руку с оружием, обрушил его на грудную клетку несчастного. Глухой звук проломанных ребер. Чавкающий хлюп вытаскиваемого копья и все. Мужчина на залитой проклятой кровью мостовой затих, так и не отпустив своего горла.
   - Багры сюда! Телегу! Сена чтобы в телеге укрыть! - Вытаскивая стражников из ступора, командовал капитан. - Бегом, я сказал! Искать телегу!
   Двое стражников бросились по улице выполнять указание, а остальные, опомнившись, стали теснить толпу и требовать, чтобы все расходились. Пастор смотрел, как капитан брезгливо закидывает вымазанное в крови несчастного копье внутрь дома и вытирает руки, словно очищая их от грязи.
   - Зря... - только и сказал отец Марк.
   Капитан недоуменно поглядел на него и пастор пояснил:
   - Копье надо было подержать в огне и потом аккуратно обтереть, а тряпку сжечь. Черная смерть не терпит пламени.
   Капитан рассеянно поглядел в сумрак дома, но ничего не сказал.
   Стражникам уже удалось оттеснить подальше зевак, Пастор уже начал читать молитву о спасении души несчастного, капитан все так же стоял, глядя на своих подчиненных, а в сумраке дома что-то изменилось. Какая-то тень проскочила там и отец Марк даже на секунду сбился с текста заученной молитвы. Но он продолжил, посчитав, что ему просто показалось. Только через мгновение он подумал, что в доме же точно еще кто-то должен был оставаться. Что надо послать стражников осмотреть дом.
   Но было уже непростительно поздно. Раздался пронзительный полувой-полукрик и босая женщина в одной нательной рубашке, покрытой коричневыми пятнами крови в местах, где и на ее теле вскрывались язвы, вырвалась из темноты дома. В руках она держала брошенное капитаном копье и целила его в защищенную кирасой спину начальника городской стражи. Тот, только в последний миг, почувствовав опасность, начал поворачиваться и даже попытался заслониться рукой от острая копья, но не успел.
   Копье вошло на четверть метра подмышку капитана, пробив ему легкие и раздробив спинные позвонки. Он умер мгновенно. Только изумленно глядели его уже мертвые глаза на мостовую, и сильно билась его голова о камни, когда женщина, все так же рыча, пыталась выдрать копье из тела капитана.
   А дальше время ужасно растянулось, кажется для всех. Медленно очень медленно сбрасывал арбалетчик с плеча свою машинку, чтобы зарядить ее еще одной смертью. Чудовищно неуклюже поворачивались стражники и в изумлении их лица вытягивались и покрывались блестящими капельками внезапного пота. Нечеловечески долго тянулся крик безумной больной женщины, сводя с ума всех на улице.
   И не было тех, кто не растерялся или не отпрянул, когда она вырвала все-таки копье из тела капитана и резко взмахнула им, раскидывая брызги крови по лицам людей.
   Закричали еще не далеко оттесненные зеваки. Выругался арбалетчик, у которого из рук вывалился болт... Пастор сам уже тянулся к кинжалу, спрятанному под сутаной когда один из стражников совладав с собой, ринулся вперед, поднырнул под копье женщины и пронзив ее насквозь своим оружием буквально вбросил ее обратно в дом. Пика из ее рук вырвалась и, весело позванивая, поскакала по камням мостовой. Стражник упавший после броска на колено тяжело поднялся и пастор видел, что того буквально трясло от пережитого. А женщина, все еще живая женщина, била ногами по порогу и надрывно выла, леденя кровь всем вокруг...
   Ласковое солнце освещало шокированных людей на улице. Изумительно чистое небо взирало на всех своим чуточку надменным, но улыбчивым взглядом. Черная Смерть открыто радовалась, открывая свой бесконечный счет в этом городе.
  
   Глава шестая.
  
   1.
  
   Вику разбудили, когда на улице еще была сплошная темень. Антон, осторожно касаясь ее плеча, повторял ее имя и просил, чтобы она вставала. Она села на диване, который Антон ей выделил и, по-детски протирая глаза, спросила:
   - А сколько времени?
   - Половина четвертого. - Отозвался Антон и Вика расслышала что на кухне уже вовсю шумят парни и слышен звон ложечек помешивающих чай. Антон, с сомнением глядя на заспанную девушку, спросил: - Ты точно хочешь с нами ехать? Давай ты дома останешься? Выспишься.
   Вика, вспоминая разговоры накануне, отрицательно покачала головой и сказала:
   - Я с вами пойду. Если я тут одна проснусь, то с ума сойду.
   Антон покивал головой и сказал:
   - Ну, вставай, тогда. Мы на кухне.
   Когда Вика более-менее привела себя в порядок и даже расчесав волосы, собрала их сзади в конский хвост, только тогда она позволила себе выйти к парням. Они приветствовали ее улыбками, а Марат все-таки напомнил:
   - Ты никуда не суйся в закутки там. Вообще зря едешь. Тебе еще в себя приходить надо. Я отходил почти два месяца. А у тебя еще недели не прошло. Вчера что тебе психолог говорил? Больше работать, меньше думать. И главное глупости не делать...
   Вика села за стол и отхлебнув бодрящего, чая сказала:
   - Вот именно... я с вами лучше, чем буду сидеть тут одна. Свихнусь ведь.
   Ей протянули ее "дозу" и, глядя на три разноцветных продолговатых цилиндрика, Вика, все еще не привыкшая к лекарству по утрам, чуть поморщилась. Но перед ней поставили стакан с водой и она, по очереди проглатывая маленькие ампулы, запивала их большими глотками. Антон делал то же самое, а остальные видно уже приняли и только вполголоса обсуждали предстоящее.
   Слушая последние инструкции, Вика просыпалась. Больше того. От осознания, что она участвует в чем-то важном и нужном у нее вдруг появился азарт и все мысли о болезни как-то отступили на второй план.
   - Менты если задержать попробуют, бегите. - говорил Марат. - А уж если задержали, то выкладывайте все, что вчера придумали. Ясно? Есть хорошая поговорка. Можно говорить правду, полуправду, недоправду, но никогда нельзя врать. Вранье всегда всплывет. Да, мол, так и так... да болею. Да, постоянно сижду на этом форуме. Решили посещаемость повысить. Зачем? А администраторы этого форума за посещаемость деньги получают. Хотели доброе дело сделать. Нет ни в какой группе не состою. Лечащий врач такой-то. Обследование прохожу там-то. Понятно? И главное не бойтесь... Ничего не бойтесь! Это они вас пусть боятся.
   Сказав это, Марат нехорошо рассмеялся и в ответ раздались грустные полусмешки. Антон, закончив с чаем и убрав оставшиеся бутерброды в холодильник, кивнул Вике и предложил свою ветровку. Не смотря на август на улице в это время было очень и очень не жарко. Вика, благодарно улыбнувшись, согласилась. Выходя из квартиры девушка уже держала принадлежности в руках и была полна решимости не отставать этим утром от своих новых друзей. Пусть она многого еще не понимала, но главное она чувствовала себя нужной хотя бы им на этой трижды несправедливой планете.
  
   2.
  
   Семен проснулся мгновенно еще от первой телефонной трели. Схватив сотовый он безошибочно ткнул в кнопку приема и сказал:
   - Да...
   - Сема, - голос Толика был встревожен и Фомин не уловил даже малейшего признака вечной улыбки Веккера, - Сема, извини, что так рано тебя бужу. Метро полчаса назад открылось и буквально по всем станциям стали появляться расклейки... мол вы больны СПИДом? Или ваш диагноз ВИЧ? И типа дан сайт наш любимый. Да тот самый. Сейчас давай на комсомольскую езжай, тебя уже там ждут. Тебе записи с камер покажут и уже ловят этих ребятишек... да студенты, как мне сказали. Я уже на девятьсот пятого года. Сейчас тут просмотрю и тоже к тебе двинусь. На всех выходах этих товарищей ловят. Как поймают мне сообщат. И мы с тобой забирать их поедем.
   Угукнув и положив трубку, Семен стал судорожно одеваться. Чистых носков он не нашел и раздраженно поплелся в ванну взять те что скинул вчера перед душем. Не сказать, что холостяк Фомин был небрежен в вопросах чистоты. Не более чем другие. Выдавалось время - стирал. Выдавалось больше времени приводил всю свою захламленную квартиру в порядок.
   Кое-как одевшись и умывшись, Фомин выскочил из квартиры и уже во дворе рассеянно пытался найти свой "форд". Где же он вчера его припарковал? Только нажав на кнопку сигнализации и услышав отклик за вторым рядом на парковке он смог обнаружить свою машину.
   В шесть утра по улицам Москвы еще можно ездить. Да машин полно, но пробок почти нет. Радуясь возможности нормальной езды, Фомин несся к площади трех вокзалов и даже проигрыватель сиди-дисков не включал. Какая-то странная мелодия жила у него в голове своей жизнью и Семен не хотел, что бы она уходила. Это была не простая мелодия. Она словно звала, призывала совершить НЕЧТО. Она требовала от Семена стать кем-то другим. Словно это было в его власти. Но Семен, вслушиваясь в эту внутреннюю мелодию, криво усмехался ей и словно мысленно отвечал: не время для героев, не время для подвигов. Даже этот утренний дикий подъем - простая обыденность, если вдуматься. Сколько раз он вообще ночами не спал, принимая участие в ночных задержаниях.
   Толик позвонил ему снова, когда Семен уже подыскивал место для парковки у ленинградского вокзала.
   - Давай ко мне пулей. Я на девятьсот пятого. Приедешь, позвони, найдемся... Срочно... некогда говорить.
   Нисколько не раздражаясь сменой задачи, Семен покатил на девятьсот пятого года, про себя однако, отметив что лучше бы он на метро поехал. Это он сгоряча на машине решил покататься. Вечером придется в полной мере оценить перенасыщенность машинами столицы.
   С Толиком они нашлись сразу. Веккер и три милиционера по форме стояли у входа в метро и напряженно вслушивались в голос, раздающийся из рации. Подошедший Семен тоже вслушался, но не сразу смог вникнуть в то о чем говорят и главное не сразу привык к неразборчивому голосу из динамика.
   - ... ну, тогда не мучайте жопу... - вдруг рявкнул Толик в рацию и чей-то суровый голос сказал довольно отчетливо:
   - Так, кто там спутал сотовый с рацией? Вас другие слушают!
   Толик даже не смутился. Он резко отдал рацию милиционерам и, махнув рукой Семену, пошел вниз в метро. Фомин поспешил за ним, а следом и те трое, что видно только и ждали команды от Веккера.
   А в метро уже возникла легкая толкучка. Особенно на перроне. Стремительно продвигаясь вдоль путей Веккер уворачивался от пассажиров и нервно кусал губу всем своим видом показывая, что он куда-то жутко опаздывает. Ну да... таких опаздывающих в то утро оказалось слишком много. Пару раз Веккеру толи случайно, толи шутки ради саданули локтем в бок, но он даже не остановился, чтобы разобраться с хамами.
   В конце перрона, спешащий следом за Веккером, Фомин заметил нескольких милиционеров, что, держась на расстоянии от какой-то девчонки, все же прижали ее к обрыву над путями. Девчонка, одетая в джинсу и легкую ветровку, держала в одной руке сумочку, а в другой у нее что-то поблескивало. Только приблизившись Семен понял что это лезвие совсем уж детского ножичка. Вряд ли оно было длиннее пяти шести сантиметров. Ему стало абсолютно непонятно почему эти три жлоба обвешанные амуницией до сих пор не скрутили ее и не увели с глаз любопытных. Девчонка, что волчонком рассматривала милиционеров перед ней, заметила и Фомина и Веккера и еще троих в форме и, покачивая головой, сказала насмешливо:
   - А вас не дофига на меня одну? Мужики, то же мне...
   - Неа... - ответил, чуть запыхавшись, Толик, - В самый раз...
   Он отдышался, вышел вперед за ряд окруживших девчонку милиционеров и спросил с улыбкой:
   - Ты вообще, кто такая?
   - Какая вам разница? Я ничего плохого не сделала! Отпустите меня! - нагло и зло сказала девушка и Веккер только головой покачал.
   - Может ты успокоишься и пройдешь со мной? Не с ними... - он кивнул на милиционеров, - а со мной. Мы поговорим и потом ты поедешь домой. Даже свою шпильку оставь себе. Мне с тобой только поговорить надо.
   - Да конечно! Отпустите меня! Мне через час в универ!
   Толик вздохнул и уже без улыбки, но с полной честностью в голосе сказал:
   - Смотри что получается... Только слушай внимательно. Повторять тебе никто не будет. - убедившись что девушка заинтересованно на него смотрит Веккер сказал: - пока вы расклеивали ваши объявления это просто мелкое хулиганство... штраф заплатишь и вали нафиг... но сейчас ты угрожаешь оружием сотрудникам в форме. Это пожизненный срок, без всяких скидок. Угроза жизни сотрудникам при исполнении. Понимаешь меня? И судье будет все равно, что твоим ножиком даже хомячка не зарезать. Ты все поняла? Подумай...
   Видя, что на лице девушки все также попеременно проявляются то испуг, то злость Веккер продолжил:
   - Если ты пойдешь со мной, я обещаю, что эти... что милиция тебя не тронет. Мы поднимемся наверх и сядем в машину. Поедем ко мне в управление. Ты ответишь на мои вопросы... или не ответишь... Но главное, что скоро ты будешь на свободе и дома... или в свой универ поедешь. Или мы тебя сейчас скручиваем, кидаем в клетку к проституткам и бомжам, задержанным ночью, и ты там будешь сидеть, пока мы о тебе не вспомним. Поняла? А вспоминать мы не будем долго... поверь. Мы умеем забывать, когда нам это надо. Даже мама твоя не будет знать где ты... У нее сердце остановится пока она тебя искать будет. Понимаешь? Ты слушаешь меня? Что выбираешь? Со мной или с ними?
   Девушка колебалась и, кажется, была готова расплакаться. Веккер без улыбки сделал шаг к ней и совсем другим голосом, словно другу. сказал:
   - Только не реви. Слышишь меня? Давай руку и пошли наверх. Спрячь в сумочку свою точилку карандашную...
   И она дала ему руку! Семен в изумлении на это посмотрел и вместе с милиционерами отступил в сторону, давая Веккеру и девушке возможность пройти.
   - Сема, со мной пошли! - полуобернувшись сказал Веккер и Фомин поспешил за ним.
   - Я на своей машине! - запоздало сказал Семен.
   - И я про то же... я вообще без машины! - отозвался, перекрикивая шум прибывающего поезда Веккер.
   До управления они успели добраться пока еще город не "встал". В кабинете, наливая на них троих кофе, Веккер не умолкал:
   - Ну, ты даешь, Вика, - в машине они все перезнакомились и девушка обращалась теперь к ним на ты и по имени, как и они к ней, - шестерых ментов запугала!
   - А я им сразу сказала что у меня ВИЧ, а на этом ножике типа есть моя кровь. - отозвалась с насмешкой девушка. - Вот они и перетрусили.
   - И ты бы их заразила? - Скривившись словно от кислого, спросил Веккер.
   - Нет, наверное. - Сказала девушка, чуть смутившись. - Мне говорили, что за умышленное заражение меня могут посадить. Пусть и на поселение, но все равно неприятно...
   - Да нет. Я же не шутил... - покачав головой и ставя перед девушкой чашку с кофе, сказал Веккер. - За это бы на пожизненный срок мы бы тебя точно определили.
   - Да ладно, - с сомнением сказала девушка.
   - Что да ладно? Даже сейчас можем определить... свидетелей-то сколько да и запись с камер. - Влез в разговор Семен.
   Поглядев на Фомина девушка молча взяла чашку и сделала маленький глоток. Отставив горячий кофе она спросила:
   - А тут курить можно?
   Веккер достал из стола чистую пепельницу и сказал:
   - Тебе можно.
   - А вообще курение вредит молодому организму. - Сказал Семен и тоже прикуривая сигарету.
   Девушка чуть не откусила фильтр в гневе:
   -Ты чего издеваешься что ли? - видя непонимание Фомина, она зло высказала ему: - Ты глухой или что? Я же сказала что у меня ВИЧ. От силы и так протяну лет пять при хорошем лечении. А не будет лечения через два года загнусь!
   - Да ладно успокойся. - Сказал Веккер и знаками велел Фомину заткнуться и молчать. - С ВИЧем вон люди по двадцать-тридцать лет могут жить... главное не запускать...
   - Ты, блин, такой же дурак, как и он... - заявила девушка Веккеру. - наслушался сказок по телевизору и веришь им. Так говорить можно, когда хоть кто-нибудь на этой планете жил бы тридцать лет с ВИЧем. А ты хоть один пример знаешь? И я не знаю!
   - Нежнее, Вика, еще нежнее... - заулыбался Веккер и девушка успокоилась. Она еще фыркнула для приличия, но больше не обзывалась.
  
   3.
  
   Когда высокий улыбчивый мент отправил своего напарника делать какую-то срочную работу, Вика сразу поняла что теперь и будет настоящий разговор, а не эти хиханьки и хаханьки. И она не ошиблась. Мент все так же улыбался и вопросы подавал в невинной форме, но он уже гнул свою линию и Вика это очень болезненно ощущала.
   - Ты вообще, когда узнала о том, что больна? - спросил он, подливая Вике кофе.
   Вика как ее и учили начала отвечать честно и даже с легким вызовом:
   - Неделю назад. А что?
   - Нет, ничего, просто не понимаю, как за неделю можно вляпаться в такое дело. Они что тебя у самого экспресс анализа караулили?
   - Кто они? - деланно удивляясь спросила Вика.
   - Ну, как кто... - словно насмехаясь, сказал мент. - Те с кем ты сегодня по станциям скакала и электрички обклеивала.
   Вика уже хотела ответить что-нибудь дерзкое, но Толик поднял руки и прервал так и не начавшуюся речь:
   - Давай так. Все что угодно только не врать. - Вика, помня наставления Марата, улыбнулась и легко кивнула, а мент продолжил, закуривая и предлагая ей закурить: - вас видели и вместе и порознь и делали вы одно дело. Все же снято на камерах. Так что давай просто мне скажи, где они вас вылавливают. Я понимаю, что ты ни в чем не виновата и что тебя просто втянули, но я не хочу, чтобы втянули еще кого-то. Я хочу остановить эту чертову вербовку.
   Видя, что Вика готова ему рассмеяться в лицо Толик странно замолчал, откинувшись на стуле и промолчал пока не докурил сигарету. А потом, потушив окурок в пепельнице, буквально растирая его в порошок, он сказал странно:
   - Понятно... - видя недоумение девушки, он пояснил: - Понятно, что толка от тебя не будет. Не думай, что я первый день вижу таких как ты. Тут все зависит, кто первый успел. Они или мы. Тебя уже обогрели, приласкали, дали выплакаться. Помогли и подсказали, как теперь тебе надо будет жить. Может даже приютили вдали от ничего не понимающих друзей, подруг, родни... да, Вика? Тебе уже сказали, что теперь весь мир поделился для тебя на здоровых и больных? Тебе уже прополоскали мозги, что только с такими же больными ты можешь чувствовать себя свободно, а от здоровых ты должна скрываться. Прятать свою болезнь и следить, чтобы никто даже случайно не узнал о ней. Да?
   Вика настороженно молчала. Она видела без института психологии "за спиной", что за улыбкой этого мента скрывается такая ненависть, что ее просто не описать. И она не понимала, на нее направлена она или на кого-то другого. И ей вдруг стало страшно. Страшно, что с ней может сотворить человек, умеющий вот так улыбаться и ВОТ ТАК НЕНАВИДЕТЬ!
   Она отставила от себя чашку с кофе, а Толик, поглядев на ее руку, сказал:
   - Знаешь, что тебе потом будут рассказывать? Что вам таким надо держаться вместе. Что вместе легче преодолевать это горе. Я вижу, что тебе уже говорили это. По глазам вижу. Ты еще не научилась врать глазами. И еще не боишься смотреть другим людям в глаза. А скоро начнешь. Поверь мне... я знаю. Пройдет всего полгода и ты будешь прятать взгляд. Ты будешь бояться выдать им то, что теперь медленно растет в тебе. Страх перед этим гребанным миром заставит тебя искать утешение и спасение в закрытых кабаках на собраниях таких же как ты... ты будешь выходить гулять вечерами, словно вампир какой, боясь что при свете дня кто-нибудь сможет тебя узнать и вспомнить что ты больна этим... Я все это ВИДЕЛ. Вика... девочка моя, красавица моя... погляди на меня. Сейчас ты думаешь, что я враг тебе? Нет. Я враг тем, кто шершавым языком вылизывает вас... еще ничего не понимающих и втягивает к себе. Сейчас еще рано... Но подумай сама! Недели не прошло и ты уже расклеиваешь агитки. Месяца не пройдет, как тебе промоют мозги и ты будешь спокойно относится к тем кто специально заражает других... не пройдет и трех месяцев и ты выйдешь на тропу войны. Тебе будут врать, что лекарство есть, но его вам не дают. Тебя будут пугать, что весь мир ждет твоей смерти. Тебе будут показывать тех, кого идиоты увольняют с работы и будут говорить, что тебя тоже... тебя тоже ждет безрадостное будущее. И чем помирать бомжом под забором без денег и возможности спастись, лучше стать шахидом. Лучше умереть, четко зная, что твоя смерть заставит проснуться этот мир. И тогда да... Тогда, Вика, да. Я стану твоим врагом. И я в жизни даже не подумаю задерживать такую. При задержании я спокойно наведу на тебя пистолет. Я без раскаяния нажму на курок. Потому что тогда ты станешь зверем, а не человеком. Человек, по моему глубокому убеждению, ОБЯЗАН в любой ситуации защищать свою страну, свой народ, свою семью. Если он делает обратное он не человек. Он зверь... А я охотник.
   Вика смотрела в лицо Толику и понимала. Нутром понимала, что он АБСОЛЮТНО честен с ней. До самой глубины души. И тогда она сказала:
   - Мне уже говорили... говорили, что я теперь разве что не враг общества. Что общество меня не примет такой. Я опасна для него.
   Толик кивал и, сцепив пальцы, не отрываясь, смотрел на нее. А Вика, только на минуту задумавшись, продолжила:
   - Подумать только, еще две недели назад я была не такой... Я не курила, я никогда бы не общалась с теми с кем общаюсь сейчас. Я бы наверное и в вашем бы кабинете в жизни бы не появилась... Знаешь кто мой парень был? У него сеть супермаркетов своя. Я где-то в душе надеялась, что мы поженимся с ним.
   - Это он тебя заразил? - перебил Толик.
   - Нет. Врач четко сказал от года до двух уже... Это до Сережи было. У меня был парень один он сейчас в Армии. Наверное, от него. Не знаю. Главное, что я заразила Сережу. И не представляю, что он со мной сделает, когда узнает и найдет меня. А он найдет, можешь мне поверить. Он такой... Упорный. Он хороший... Правда. Но я бы не простила, если бы меня заразили и я бы знала четко кто это сделал. Меня от ненависти спасет только то, что я ни в чем не уверена. А точно бы знала, может быть и убила бы. И Сережа может. Но я не боюсь. Может, это и к лучшему было бы.
   Толик ничего не говорил, просто слушая, он не разубеждал и вообще больше не прерывал ее, позволяя, выговорится. У нее не было слез. Она была спокойна. И все что она говорила это было ей уже выстрадано. Оно прошла уже это. Да, за неделю она сожгла что-то в себе от чего уже даже не мучилась своим страхом. Она рассказала ему все. И про Антона и про Марата. Она рассказала ему про то, что они дали ей диван, что бы она не жила в общаге и ее не смог бы найти ее бывший парень. Они обещали о ней заботиться и ничего не требовали взамен и даже не клеились к ней.
   - Я как дура все ждала, кто же из этих четверых первый будет мне в любви объясняться или споить попробует... - с горькой улыбкой сказала Вика. - Но они оказались не такими. Они, правда, хорошие и мне все равно, что ты об этом думаешь. Кроме них мне никто не помог в те дни. И не смог бы помочь. Так что они правы. Правы во всем. И что нам надо держаться вместе. Так мы хоть как-то помогаем друг другу. И что мы враги общества. Если бы я знала, что парень болен этим разве бы я с ним переспала? А если он скрывает это от меня значит он умышленно хочет меня заразить? Значит он меня убить хочет. Ну не сволочь ли он? Так что все вокруг правы... и ты и они... одна я как дура не знаю куда прибиться...
   Толик, покивав, сказал:
   - Сейчас мы еще поговорим с тобой. А на ночь я тебя в изолятор оформлю. Не обижайся. В общагу тебе нельзя, раз боишься, что тебя бывший найдет, если узнает. На квартиру к этим ты сама не пойдешь или нашу наружку за собой приведешь... Некуда тебе пока податься. Переночуешь, а там решим. Может, к утру уже и твоих этих... выловим. Очень я хочу с вашим Маратом поговорить. Пять лет с таким диагнозом... опытный человечек.
  
   4.
  
   На время разговора Веккер бесцеремонно выгнал Фомина из своего кабинета и Семену пришлось с чашкой в руках плестись к себе и там от нечего делать привычно уже запускать компьютер и входить на форум вичинфицированных. Проглядывая свежие сообщения он подумал про себя, что когда-нибудь им прикроют этот вход, поняв, что под логином Грешника, уже отдыхающего в СИЗО, на форуме гуляет кто-то другой. Странно, что администраторы или модераторы сайта до сих пор не увидели его и не заметили где и что он читает. А может увидели? Может уже даже дезу готовят какую-нибудь специально для него? Отбросив такие мысли, Семен усмехнулся и расплылся в улыбке. Может они и террористы, но пока только любители... до профессиональной конспирации им еще надо слишком многое узнать.
   Веккер закончил разговор с девушкой только к пяти вечера. Он спустился к Фомину и сказал:
   - Ну, я так и думал... чиста пятеро студиозусов больных вичем, причем, кажется, друг от друга... ну, в общем, решили помочь делу объединения ВИЧ зараженных. На общественных началах, а не по указке кого-либо. Сейчас уже остальных задержат. Ну и в СИЗО препроводят.
   - За что? - удивился Фомин.
   - Вику, за угрозу жизни сотрудникам милиции при исполнении ими служебных обязанностей. Остальным другие будут эпизоды шить... - спокойно и с улыбкой сказал Веккер и сев на подоконник закурил, стряхивая пепел в горшок с цветком.
   Фомин был несколько изумлен.
   - Подожди, Толик, ты же ей обещал что отпустишь.
   Веккер вскинул в удивлении брови и спросил:
   - А ты всерьез считаешь, что мы имеем право ее отпустить? Одно ведь дело обещать, а другое не иметь на это права.
   - Не понял... - признался чуть шокировано Фомин.
   Веккер подбирал слова около двух минут. Потом он оторвал свой зад от подоконника и, пройдясь по кабинету, с грустной улыбкой сказал:
   - Сегодня она активистка... расклеивает объявления, призывы... завтра она уже будет в первых рядах тех, кто выйдет на улицы заражать других.
   - Глупость какая... - сказал Фомин.
   - Может быть глупость... Но как ты считаешь мы имеем право рисковать? Когда она один раз уже показала, на что способна. Она уже почувствовала слабость перед ней общества. Она видела, как шестеро ментов стояли, боясь к ней приблизится! А страх перед ней она воспринимает как власть над людьми. А завтра она войдет в банк и приставит иглу к клерку и скажет: мне нужны деньги или ты будешь до конца своих дней пахать на таблетки от СПИДа. Это именно власть страха... как и любая власть она развращает. Не сегодня и не завтра, но она точно воспользуется этой властью в ситуации не как сегодня... не для защиты. И потому мне не стыдно, что я нарушаю обещание. Что такое один человек, когда в опасности общество? И притом...
   Он странно замолчал на полуслове и, уставший ждать, Фомин спросил:
   - Что при том?
   Веккер повернул голову к окну и сказал, кривя в усмешке рот:
   - Сема... мне кажется это война. Война здорового человечества против силы, которая скоро организуется... против силы, которую будет не остановить увещеваниями... знаешь в политике есть такое понятие сдержек и противовесов? Так вот тут ни сдерживание, ни противовесы не прокатят. Этот противник, обозленный на здоровый мир, приложит немало усилий, чтобы и остальному миру стало так же плохо как ему. И я не знаю, как это остановить. И никто не знает. Потому что, чтобы мы не сделали все будет плохо.
   - Так ты что... была бы твоя воля ты бы их убивал? - изумленный откровением спросил Семен.
   Веккер ответил не сразу... Он улыбнулся как-то слишком грустно и сказал:
   - Нет, наверное. Но изолировал бы точно. Что я, кстати, и делаю. Но пока это касается только тех, кто выходит за рамки Игры. Общество ни в чем не виновато перед ними. И если они начинают создавать угрозу обществу... в общем они знают на что идут. Семен не гляди на меня как на диковинного зверя. Я много думал об этом. Побольше чем ты. Да и повидал я их больше чем ты себе представить можешь. И везде одно и тоже... они считают, что остальной здоровый мир в чем-то виноват перед ними или чем-то им обязан. Есть дети, зараженные в больнице... есть несчастные, зараженные в зубных кабинетах или на переливании крови... есть много несчастных случаев. И этих людей надо пожалеть. И надо им помогать. Это, да, вина общества, что недоглядели. Вина контролирующих органов. Даже наша с тобой вина. Но как только такой несчастный начинает создавать даже нам с тобой угрозу...
   Веккер замолк, разглядывая лицо Фомина. Потом он вдруг улыбнулся, открыто, словно рассказывал анекдот и сказал:
   - Знаешь, что мне Вика сейчас сказала? Что, да, она ненавидит весь этот долбанный мир. Эту страну... Этих политиков которые никак не могут принять указ об изоляции подобных больных. Ведь если бы того парня, который ее заразил... если бы его вовремя увезли в другой город или в специальный санаторий... она бы не бегала по метро и не расклеивала бы эти объявления. Подумай на секунду: Она уже зла на всех нас. Мы для нее еще не враги, но уже друзьями не станем. И она тоже не станет другой. Если бы у нее было время вырасти, набраться мудрости... стать матерью, в конце концов. Да, она может родить, но не станет рисковать. Есть шанс и не маленький, что ребенок будет ВИЧ инфицированным... зачем рожать? Зачем дарить жизнь, чтобы ее отняла эта же болезнь? У нее нет времени стать умнее... и значит она потенциально наш враг. Твой и мой. А так же всех здоровых людей... парней, которых она может заразить. Она ведь красива. Правда? Ты бы с такой с удовольствием переспал?! Не зная, чем она больна, ты бы пулей к ней в постель прилетел. Не мотай головой. Надо оставаться честными с самими собой, раз не получается быть честными с ними.
   Фомин молчал. В его голове все настолько спуталось, что он действительно пожалел о переводе в подчинение Веккеру. Одно дело, когда ты решаешь строго оперативные задачи и ни о чем другом не думаешь. Другое дело, когда у тебя нет выбора и ты должен думать не просто об исполнении приказа, а еще решать моральную проблему.
   - Она жалеет, что таких больных не изолируют? - переспросил Фомин. Веккер кивнул и Семен сказал: - Ну что ж... тогда в ее случае мы исправим данную оплошность...
   Вечером, задержавшись на работе, когда даже Толик уже уехал домой, Семен, скурив почти полпачки сигарет за неполный час, решился на не совсем адекватный поступок. Накинув на плечи куртку, он прошел в дежурную часть и попросил уточнить у дежурного по изолятору, где содержится задержанная утром девушка. Ему быстро сообщили нужное и Семен порадовался что девчонка не сидит в их подвале, а переведена в здание изолятора пристроенное к Управлению. Там все-таки новые помещения. Поприличнее обстановка. Не долго рассуждая, он вышел из Дежурной части на улицу и побрел к освещенному входу в изолятор. На входе он поздоровался со своим знакомцем дежурным и после положенных формальностей поднялся на третий этаж, где были камеры для особо опасных "нигадяев", как говорил с улыбкой дежурный. Охрана, не смотря на вполне официальный запрет нахождения на территории изолятора посторонних лиц, не обращала вообще никакого лишнего внимания на Семена. Все ведь друг друга знали. Остановившись перед камерой, в которой по журналу находилась Вика, Семен больше ни о чем не думая открыл смотровое окошко.
   Вика спала. Ее не разбудил ни грохот отпираемого окошка, ни довольно громкий ржач двух охранников у лестницы. Она спала сном человека, который действительно устал. Ей было все равно, что деревянная шконка неудобна и что поутру у нее наверняка онемеет рука, которая странно была подвернута под голову. Ей было уже, наверное, все равно, что в камере пахнет мочой. Она спала так, как никогда бы не смог спать в камере сам Семен. Она спала, словно надеялась на лучшее. Не так... словно точно знала, что все в итоге будет хорошо. Спокойно, беззаботно. Без нервных подрагиваний во сне.
   Давно Семен не смотрел на спящего человека. Он даже испугался, что эта пигалица проснется от его слишком пристального взгляда. Но оперативник не мог оторвать своего взора. Толик был прав. Она была красива. Необыкновенно красива. Там на перроне, когда она оскаленным волчонком билась между наступающих милиционеров Фомин этого не видел. В машине сидя за рулем, он тоже не мог ее пристальней разглядеть. В кабинете у Толика он лишь украдкой поглядывал на девушку боясь, что Толик неправильно поймет его рассматривания и будет снова насмехаться. Она была очаровательна. И она была смертельно опасна для всего человечества. Завтра она действительно решится и начнет заражать... скольких она успеет? Скольким она навсегда испортит жизнь пока ее не остановят. Та девчонка успела двадцати трем... это только те, кого нашли. Этой удастся больше.
   Стоя перед камерой, Семен, словно сам себя убеждал, что, то, что они делают, оформляют на нее дело по двести девяносто пятой статье, суть высшее благо. Но уговаривать себя становилось все труднее и труднее. Невинное лицо расслабившейся во сне девушки убивало в нем любую мысль о том, что она опасна. Что в ее голове уже табунами бегают "тараканы" о несправедливости мира и о том, что мир должен перед ней ответить.
   Осторожно закрыв смотровое окошко, чтобы не разбудить ненароком, Семен закурил и подошел к охранникам:
   - Парни, девчонку хоть покормили ужином?
   - Ну конечно! - ответил один из них. - Этот этаж первым кормят.
   - Ага... - неопределенно сказал Фомин и, подумав, добавил: - Ну, хуже не будет... Я вот что сейчас... сгоняю в ларек куплю, ей чего-нибудь. В дежурке пакет оставлю. Вы будете вниз вверх шастать занесите ей? Хорошо? Я сам не буду с ней встречаться. А то она от вида моего в истерику впадет.
   Парни заржали, а Фомин направился вниз. На улице он пересчитал деньги, что у него были с собой и уверенно потопал, но не в ларек, а в супермаркет, отстроенный напротив управления. Девчонке многое понадобится. И неизвестно когда ей еще смогут помочь родители и помогут ли вообще.
   Отмечая в памяти, что он просто ОБЯЗАН найти ее родителей и сообщить все, Семен вошел в ослепляющий свет магазина.
  
   Глава седьмая.
  
   1.
  
   Украсть лодку, было бы плевым делом для ловкого мальчика страстно желающего покинуть проклятый город. Но как миновать стражу, что освещала неширокую реку с обеих сторон и была готова расстрелять из арбалетов любого пытающегося сбежать. Нечастые суда, которые проходили мимо пристаней города тоже ничем не помогли бы. Предупрежденные заранее шкиперы боялись всякого, кто пытался забраться к ним на борт. Матросы, выставленные вдоль бортов, обещали любому подплывшему, что убьют его, но не дадут подняться. Питер уже слышал это, когда люди из ватаги Котелка пытались подобным образом смыться.
   Вдобавок посреди реки прямо на фарватере встала яхта барона. И своими двенадцатью пушками "Удача" обещала мало хорошего тем, кто без разрешения попытается сбежать. Лодка абсолютно не помогла бы мальчику, даже если бы он и раздобыл ее. Сидя на откосе под скрипучими соснами, прячась в сумерках, словно один из воришек Котелка, мальчик начинал трезво понимать, что перебираться придется все-таки через стену. По старой давно нехоженой лазейке. Одно радовало в этой ситуации мальчика, что в городе осталось слишком мало стражи, чтобы полностью присматривать за стенами. Это был шанс для любого пытающегося сбежать. Отчего-то стража решила, что если кто и решиться покинуть город незаконно так будут делать это по реке, а не преодолевая стены. И хорошо если на полукилометровые пролеты между башнями приходилось по два стражника. Это был шанс и не плохой.
   Решив окончательно, что река не его путь спасения, мальчик поднялся и пошел к недалеким складам городских купцов. Там он рассчитывал пересидеть время до полной темноты и лишь когда стемнеет отправиться выполнять задуманное. Но перед этим... перед этим он должен был сделать еще нечто очень важное.
   Выждав до темноты под деревянными настилами, на которых обычно сортировали товары, Питер побрел, таясь от всех в сторону баронского дома. Там он снова вызвал Родерика и почти четверть часа ждал пока этот стражник выйдет к нему. И тот вышел. Но вместо первых слов он закатил мальчику в ухо и почти оглушил того. Уже с мостовой Питер еле расслышал непереносимые для него слова:
   - ... шлюхе, чтобы она тебя больше не присылала. Я вам не похоронная команда!
   После этого ворота закрылись, а мальчик с полными глазами слез все еще лежал на мостовой, пытаясь понять, за что его ударили. Он с трудом поднялся и, прижимая ладошку к уху, поспешил прочь во тьму остального города, раз у света баронского дома с ним так поступили. Он уже справедливо стал полагать, что у него и правда нет в этом мире никого, а тот, кого его мать называла другом, таковым, по сути, не являлся.
   Лишь подойдя к дому тетки Фрейлих, которая в церковные праздники раздавала всем детям сладости, он остановился и смог оторвать ладонь от раскаленного и раскрасневшегося уха. Не за сладостями он пожаловал к этому дому с темными окнами. Не за помощью, хотя тетка Фрейлих могла бы и приютить сироту, ее доброта была общеизвестна. Он пришел к ее дому только потому, что он примыкал к городской стене и с крыши было так легко забраться наверх. А там... всего сто метров пробежать незамеченным по стене и можно прыгать вниз на пусть тонкие, но такие спасительные ветки орешника. Они без труда выдерживали вес мальчишек, но обломались бы под весом взрослого мужчины. Только по этой причине начальник стражи не приказывал их вырубать. Выросшие, пусть и высокие кусты на склоне сухого рва вряд ли как-то могли помешать безопасности ограды.
   Мальчик посмотрел наверх и заметил неспешно прогуливающегося с факелом стражника. Вооруженный копьем и мечом он был практически безопасен для Питера. Этот его просто не догонит. Страшно будет, если второй стражник окажется с арбалетом. Вот тогда ему придется постараться не попасться, думал про себя Питер жестко, совсем не по-детски сжимая губы.
   Он совершенно не знал, куда подастся, когда выберется наружу. Это было требование его еще умирающей матери и он, не смотря на чувство жуткого стыда, обещал выполнить его. Он должен спасти хотя бы себя из этого кошмара. Именно за это его мама умирала там и молилась богу. Ненавистному богу, забирающему самое дорогое у людей.
   Уже ни о чем не думая, мальчик поднялся на крыльцо дома и по столбу поддерживающему навес почти бесшумно поднялся наверх. На козырьке он сел и перевел дыхание. Оглядел темную улицу и, никого не заметив, прошел по козырьку до ската крыши, минуя темные окна второго этажа. Подтянувшись, он взобрался на скат и, держась двумя руками за край крыши, стал, осторожно перебирая ногами, подниматься все выше и выше к коньку. Пару раз он почти терял равновесие во тьме и с холодом в душе думал, что свалится на козырек и грохотом перебудит всю округу. И хорошо если не убьется, но плетей за такое точно дадут.
   Но в итоге он благополучно добрался до конька и, уцепившись в него руками, еще раз оглядел стену. Стражник с факелом уже отошел довольно далеко, а вот второго стражника Питер так и не мог нигде разглядеть. Хорошо если он спит, где-нибудь прижавшись к камнями укрывшись теплой накидкой. А если он затаился во тьме на стене с арбалетом в руках и только и ждет такого как Питер? Но надо было решаться и мальчик, стиснув зубы, перебирая руками и осторожно переставляя ноги, потянулся к другому краю крыши упирающемуся в городскую стену. Там он полностью выбрался на конек и, подтянувшись, ухватился за пыльные и грязные камни. Ему стоило трудов выбраться на стену и там-то Питер и испугался того как открыт он стал всем кругом стоя на этом длинном не меньше полукилометра пролете между башнями. И пусть стражник был еще далеко. Но где-то во тьме караулил своих жертв другой. Прижимаясь к стене с бойницами, Питер побежал к известному ему месту спуска.
   Как же гремели деревянные подошвы его "воскресных" башмаков. Как же они с головой выдавали своего хозяина. Уже через десять метров мальчик понял, какую глупость совершил, надев их... ему бы босиком. Но было уже поздно - стражник с факелом позади обернулся и, закричав, поднял тревогу. И впереди, словно смазанная, мелькнула какая-то тень. От безысходности чуть не заревев вновь мальчик, заметался словно загнанный зверек и вдруг, спотыкнувшись, рухнул снова больно ударившись коленями. Но похолодеть его заставило не падение... а четкий звон ударившей в камни стрелы тяжелого арбалета. И тогда он понял все. Никто не собирается его останавливать, чтобы дать плетей. Его просто убьют. Как и сказал лейтенант у ворот. Его просто убьют. И тогда он вскочил, понимая что раз нет спасения, раз не разжалобить будет тех кто в него стреляет, раз все равно он остался один на этом свете... то и терять нечего.
   Питер белкой вскочил на край стены. Выпрямился словно струна и, раскинув руки, не медля, прыгнул вниз. Во тьму. В неизвестность.
  
   2.
  
   - Здравствуйте, преподобный. - Сказал невысокий мужчина, только войдя в церковь. Тяжелые двери за ним закрылись, и крики с улицы стали чуть тише.
   Отец Марк медленно повернулся и посмотрел на того, кто смог пройти мимо стражи.
   - И вам доброго вечера, сын мой. - Пастор выжидающе сцепил руки на животе и молчал пока странный мужчина не подошел. Когда он приблизился, пастор протянул ему руку и тот, склонившись, лишь коснулся ее руками. Отец Марк благословил первого посетителя церкви за три дня и с вниманием посмотрел в лицо незнакомца. А тот и не спешил начинать разговор. Странно, можно сказать, весело улыбаясь, он оглядывал освещенную свечами церковь и пару раз сделал восхищенные жесты рукой. Желая поскорее разобраться с незнакомцем, пастор спросил:
   - Как вы прошли мимо стражи, сын мой?
   Словно вспомнив о чем-то важном, мужчина схватился за плоскую тряпичную суму на своем бедре и вынул из нее скрученный лист пергамента. Протянул его с поклоном и ничего не сказал, предоставляя падре самому с ним ознакомиться.
   Отец Марк недоверчиво взял в руки пергамент, развернул его и в свете свечей стал читать: "Податель сего, личный врач герцога Де'Мина, Андре Норре, направлен в услужение барону фон Эниху. Имеет право беспрепятственно передвигаться по дорогам между..." и дальше шел список города, через которые пролегал путь этого Андре Норре. Внизу стояла подпись не кого-нибудь, а самого канцлера. Скорее удивленный, чем заинтересованный, отец Марк вернул пергамент и сразу же принял из рук врача другой в котором говорилось, что Андре обладает методом предотвращения заболевания Черной Смертью и тем, кому он предоставит данную грамоту рекомендуется принимать услуги врача без опасений за свою жизнь. И та же подпись канцлера. Это было интереснее.
   Изумленный отец Марк вернул пергамент владельцу и повторил свой вопрос, немного его изменив:
   - Вас стража по этим бумагам пропустила?
   - О нет, что вы... мне кажется, они неграмотны эти ваши стражники. Но со мной пять королевских гвардейцев... ваша стража перед ними не устояла. О, нет, никого ничем там не обидели. Просто под наведенными пистолетами с уже зажженными фитилями стража не стала возражать.
   - Толпа вас свободно пропустила?
   Андре Норре кивнул и, улыбаясь, ответил:
   - На них не надо было даже оружия наводить, они сами расступились перед гвардией Его Величества.
   Отец Марк устало вздохнул и сказал:
   - Если вас не затруднит... прекратите улыбаться. Честное слово, у вас, сын мой, раздражающая улыбка, а я слишком устал за день... простите за прямоту.
   - Ничего, падре, я понимаю. Вы, наверное, хотите узнать, зачем меня король направил в ваш город?
   Отец Марк покачал головой. Ему было совершенно не интересно.
   - Я не верю в исцеление от чумы. - Сказал он устало и позволил себе сесть на деревянную скамью.
   - Я тоже не верю в исцеление. То, что указано в подорожной должно было вызвать в вас надежду и решение не мешать мне производить мои опыты. - С легкостью признался врач.
   Перебирая четки, отец Марк только головой покачал. Хороши признания.
   - И что вы собираетесь делать?
   Врач, стоя перед пастором, задал вопрос, который угнетал отца Марка уже второй день.
   - Вы проводите отпевание умерших?
   - Нет. - Сказал пастор. - Наш Король в величайшей мудрости своей велел поступать, как поступают московиты. Те кстати своих пастырей убивают, если узнают, что они участвовали в погребении погибшего от Черной Смерти. А еще говорят греческая вера более гуманная... Какая глупость. Теперь и мы так же поступаем. Отпеваю на расстоянии. Тела сжигаем. За первые два дня уже девять погибших. Будет больше...
   Андре Норре кивнул, словно своим собственным мыслям, и сказал:
   - Я собираюсь провести несколько опытов в вашем городе. Если они будут успешными, это позволит мне получить признание в моем университете, а нашему королю получить славу избавителя Европы от чумы.
   Отец Марк посмотрел на врача исподлобья и сказал, не скрывая раздражения:
   - Не смерть людская заботит короля нашего, но слава... да и вас, кажется, тоже.
   - Конечно! - Не стал врать про себя Андре Норре. - Но если жажда славы подвигает меня на борьбу с болезнью что же в этом плохого?
   - Плохо, что не человеколюбие движет вас... - устало произнес отец Марк понимая, что с тем же успехом он мог бы говорить о человеколюбии самому Врагу рода человеческого пресловутому Люцеферу.
   - Ну, да... - кивнул Андре Норре, - Меня искренне больше заботит сама наука о человеке и его болезнях, чем сам человек. Но разве это отнимает моих заслуг? Я защитил от оспы всю августейшую семью и семью своего патрона. Я провел первые опыты в нашем королевстве по предотвращению распространения Черной Смерти, и они показали себя успешными.
   - Стреляли из пушек и звонили в колокола? - насмешливо спросил отец Марк вспоминая, какими методами, пытались действовать лекари восемь лет назад.
   Это предположение позабавило врача и он, улыбаясь, сказал:
   - Я врач, а не шарлатан. А любой врач скажет вам, что в девяноста случаях из ста причиной болезни служат мельчайшие ее частицы, передающиеся только через контакт с больным. Сотрясение воздуха дабы осела зловредная зараза на землю не более эффективны в борьбе с болезнью чем молитвы... Простите святой отец... Я кажется сказал лишнее...
   Странно, но этот пройдоха начинал нравиться отцу Марку. И даже не тем что был откровенен в своих речах, а тем, что не побоялся войти в чумной город, зная, что обратного пути уже может не быть.
   - Каковы же ваши методы, сын мой? - спросил уже серьезно отец Марк.
   - Окуривание ядовитыми дымами помещений, где были заболевшие, их личных вещей и одежды. Это дало нужный эффект еще в столице восемь лет назад, где я имел честь заботится о семье герцога - своего патрона.
   - Как можно окурить целый город? - изумился отец Марк.
   - А весь город и не надо. - Сказал врач. Я буду работать только с домами больных, чтобы зараза из них не пошла дальше. А так же я буду травить крыс, которых в убеждении своем считаю разносчиками заразы.
   - Крысы-то в чем провинились? - покачал головой отец Марк.
   - У меня скопился опыт не только мой, но и многих достойных мужей занимавшихся этой проблемой. Почти все они в борьбе с Черной Смертью отдали свои жизни, но даже их смерть теперь служит спасению.
   Пастор задумался над словами врача и нашел их не столь полными пафоса, сколько действительно уважения к сложившим свои головы.
   - Где вы остановились? - спросил отец Марк.
   - Пока еще ни где. - Признался Андре Норре и застенчиво улыбнулся, словно выспрашивая совета у пастора.
   Отец Марк устало поднялся и сказал:
   - Следуйте тогда со мной. Время позднего ужина и думаю, вы будете рады подкрепиться с дороги. Как и ваши сопровождающие гвардейцы.
   На улице толпа вы свете факелов стражи осуждающе загудела, увидев пастора и его спутника. Стражники заучено двинулись вперед, отодвигая собравшихся и пока ему не расчистили проход, пастор разглядывал пятерых конных гвардейцев что, не смотря на долгую дорогу и не думали спешиваться, а восседали на своих лошадях чуть позади волнующихся людей. Не вслушиваясь и полностью игнорируя крики людей, пастор пошел по живому коридору надеясь, что его спутник не отстает. Гвардия тоже двинулась со своего места. Врач, которому один из гвардейцев передал уздечку свободной лошади, не стал забираться на нее, а пошел все так же рядом с пастором. Они не говорили в дороге, но перед самым домом барона Андре Норре не удержался и спросил:
   - Чем возмущены были эти люди возле церкви?
   Проходя мимо стражи внутрь на замощенный двор, отец Марк сказал:
   - Всем. И тем, что хоронят погибших от чумы не как положено по канонам. И тем, что никого не допускают в церковь и даже тем, что собираться нельзя. Вы видели, сколько их было? Я в темноте не заметил среди них больных, но кто знает, сколько из них уже завтра почувствуют недомогание. И кто знает скольких я буду отпевать через неделю. И буду ли... или меня тоже постигнет эта нерадостная участь.
   Врач промолчал. Только за обедом с новым начальником стражи - молодым лейтенантом он позволил себе разговориться и заверил, что у него есть несколько трюков, с помощью которых можно снизить риск заболевания. В хмуром сомнении смотрел на него лейтенант, а отец Марк угрюмо не отрывал взгляда от блюда перед собой.
   - ... если вы предоставите мне столяра, то я закажу ему изготовление специальных шкафов... в них в небольших жаровнях будет привезенное мной вещество. Окуренные таким образом вещи больных людей становятся безопасны. - Заверял их врач. - Что касается зданий, в которых проживали больные. На востоке пришли к выводу, что самый надежный способ очистить их это сжечь. Мне известны случаи, когда там сжигали целые деревни. Я не настаиваю, но может, имеет смысл сжигать те постройки, в которых погибли все их владельцы, а сами эти дома ветхи и все равно пойдут под снос в итоге...
   Лейтенант даже крякнул от ярости.
   - Отче, скажите в столице все такие врачи или это один ... уникальный.
   Отец Марк рассеянно поглядел на него, но ничего не ответил увлеченный своими мыслями. А врач, чуть наклонив голову, поглядел на лейтенанта и сказал:
   - Очень невежливо с вашей стороны говорить обо мне в третьем лице, когда я присутствую здесь.
   Лейтенант не видя поддержки со стороны пастора, чуть осекся, но сказал:
   - Столяру хватает дел без ваших шкафов. Он на всех нас гробы готовит. Дома сжигать? А почему нет! Это же не ваш город. Давайте весь его спалим. И склады, и порт. Вот будет праздник огня.
   Пастор отодвинул от себя тарелку и сказал негромко:
   - Лейтенант, отдайте распоряжение плотникам и столяру, чтобы изготовил эти шкафы. Не смотрите так на меня. Если в чем-то и есть здравый смысл так в этом точно. Что касается домов. Ничего не жечь. Просто заколачивать такие дома. Вешать над дверью черную тряпку. Потом решим, что с ними делать. - Поглядев на врача, пастор спросил: - Что вы там на счет крыс говорили?
   - Их надо уничтожать. - Уверенно сказал врач.
   - И у вас есть идеи как это делать?
   Врач кивнул и ответил:
   - Сначала мы должны затопить сливы под городом, чтобы вся эта серая мразь повылезала наружу. А дальше надо объяснить страже и помощникам как их убивать. Если у вас есть масло, которое можно поджечь или еще лучше греческий огонь то он очень бы нам пригодился. Оставшихся будем травить... все для этого я тоже привез с собой.
   Лейтенант слушал речи врача бледный до невероятного. Отец Марк без труда улавливал мысли этого молодого дворянина. Он ВООБЩЕ не представлял, как можно охотиться на крыс.
   - Крепитесь, сын мой, - обратился к нему отец Марк, - если это увеличит шансы выжить людям... это надо делать.
   Лейтенант окончил трапезу, поднялся и, собираясь уходить, спросил:
   - А голубей стрелять не надо?
   Все поняли, что этот вопрос не нуждается в ответе и промолчали. Лейтенант ушел. В повисшей тишине как-то пугающе прозвучал полуночный бой часов, словно похоронный колокол. Стряхнув наваждение, отец Марк спросил у врача:
   - Что делать с теми больными кого мы заперли в бараке у городской стены.
   Врач, наверняка ведь давал клятву Гиппократа, думал отец Марк, но сильно в этом усомнился после ответа медика:
   - Если это не вызовет общего волнения, я предложил бы их всех умертвить. У меня есть с собой отличный яд. Он почти не приносит страданий. Я его взял для тех несчастных кто захочет покинуть этот мир, не ожидая смерти от поразившей их Черной Смерти. После этого тела, разумеется, надо будет сжечь.
   - Нет. - Категорично сказал отец Марк. - Этот город от массовых волнений удерживает пока только страх перед заразой и стражей. Но боюсь, после таких шагов народ попытается вырваться из города. И мы его не сможем удержать.
   Неопределенно хмыкнув, врач согласился. Но предложил выдавать яд всем желающим того.
   - Послушайте, - попытался признаться в своих сомнениях отец Марк, - из всех врачей, что я встречал за свою жизнь вы самый...
   Он не мог подобрать слова, но Андре Норре понял его и без этого. Он кивнул, соглашаясь и попытался объяснить:
   - Работа медика... врачевание - сложная наука. Она ничуть не уступает теологии. Надеюсь, вы мне верите. Но в отличие от Теологии врачевание учит, что все болезни суть природные явления, а не гнев Господень и они легко объяснимые в большинстве своем. Точнее не так. Не легко объяснимые. Истину, как правило, приходится очень долго раскапывать. Путем жертв... другого пути нет. Врачевание рождается на трупах тех, кого не смогли исцелить. Но истина лежащая в основе любой болезни, как правило, проста. Ну и, разумеется, как сказал Екклесиаст: от многой мудрости многие печали. Самая страшная печаль медика, то, что он, наверное, как никто другой осознает, насколько мы смертны и насколько несправедлив весь этот мир. Врач, настоящий врач, по природе циничен и безжалостен. Он привыкает к смерти и считает ее частью жизни. Он не сожалеет почти никогда об ушедших, ибо знает, что это закон природы.
   - Не поэтому ли среди врачей столько много еретиков отрицающих даже существования бога? - не удержался от вопроса отец Марк.
   Задумавшись, Андре Норре медленно кивнул, а вслух сказал:
   - Но я думаю не больше чем священников без веры...
   Пристально вглядевшись в глаза медика, отец Марк покивал, соглашаясь, что такие существуют и, поднявшись, пожелал врачу хорошей ночи. Самому падре еще надо было писать подробный отчет барону, а это требовало много времени. Особенно описание этого странного врача свалившегося на их многострадальную голову.
  
   3.
  
   Питер выбрался из сухого рва, наверное, истинно верующим человеком. Еще падая во тьму, он вдруг с невероятной силой внутри себя закричал в небеса. Именно в полной тишине, с плотно сжатыми губами он беззвучно кричал, и казалось ему его крик-мольба разрывают само небо. Он просил дать ему выжить. Дать ему выжить и не больше.
   Но то ли Небо, то ли Его Величество случай, дали Питеру не просто выжить. Он приземлился на склон рва и покатился по нему, нещадно собирая удары палками и камнями вдоволь рассыпанным по склону. Но почти без чувств, еле придя в себя внизу, мальчик быстро встал и попытался выбраться. И к его радости не было у ничего сломано или повреждено. Даже ссадин и царапин прибавилось подозрительно мало.
   Он уже бежал по полю в сторону такого далекого леса, когда крики сзади заставили его обернуться. В свете факела на стене он разглядел двух стражников один из которых без сомнения целился в него из арбалета. Неведомым чувством мальчик уже знал что делать. Еле выдерживая темп, который он взял и, мотаясь из стороны в сторону, Питер уходил все дальше и был бы очень удивлен узнав, что стражник трижды пытался подстрелить его. Шум в ушах и голове не давали расслышать Питеру звон спускаемой тетивы и удары стрел в землю.
   Но даже когда опасность от стрел стала меньше, не останавливался мальчик ни на мгновение. Ведь где-то во тьме он слышал конское ржание и со страхом думал, что будет, если по следу его пустят собак. Питер холодел от одной мысли, представляя, как его тело будут рвать на части псы баронской стражи.
   Почти час, без малого, мальчик бежал, шел, хромал, ковылял к лесу и позволил себе остановиться и отдышаться лишь, когда стволы сосен обступили его, а невысокие кусты окончательно скрыли от Питера вид города.
   Сев прямо на землю, покрытую такими колючими и неприятными иглами и шишками Питер тяжело дыша, пытался привести скачущие мысли в порядок. Но сие оказалось неблагодарной задачей. Больше образы чем фразы мелькали в голове мальчика и он путаясь в них никак не мог выбрать что же дальше ему делать.
   А делать что-то было уже пора. Не сейчас так с рассветом по следу его пойдут конные стражники с псами выискивая беглеца. Зазвенят спускаемые тетивы. Заголосят входящие в азарт баронские воины. Чем не настоящая охота?
   Баронские... баронесса. Мальчик встрепенулся и даже дыхание как-то странно сразу вошло в норму. Ведь действительно если и был у него друг на этой земле так это молодая баронесса. Уж она-то не даст мальчику пропасть!
   Совершенно забыв, какой не близкий путь лежит впереди, какие опасности подстерегают его на дорогах, и главное не представляя как барон и его приближенные отреагируют на появления мальчика из зачумленного города Питер поднялся и твердым шагом направился в путь.
   И пусть ноги его болели от стертых башмаков. Пусть зудящие многострадальные колени превращали его ходьбу в утиное переваливания. Пусть грудь сдавленная тоской по оставленной матери ему не давала нормально дышать, а глаза почти ничего не видели из-за постоянных слез то отчаяния, то просто перенапряжения... он твердо верил что дойдет. Что бы с ним потом не случилось он хотел увидеть баронессу. Он хотел хотя бы ей рассказать о своем непереносимом горе. Он надеялся что в этой жизни хотя бы эта уже почти взрослая девушка сможет утешить его как утешала его мама.
  
   Глава восьмая.
  
   1.
  
   - Я вот хотел спросить, - не отвлекаясь от дороги сказал Семен, - почему, зная что происходит, наше правительство не бьет тревогу? Не ставит всех на уши? Почему все это умалчивается. Ведь это террор почище вакхабитского.
   Продолжая перебирать в руках какие-то документы, Толик сказал:
   - А почему в семнадцатом веке газеты Британии только редко-редко упоминали о чуме на островах, хотя косило там народ со страшной силой? Да и в других странах. Голландию только вспомнить...
   - Только чтобы панику не создавать? - предположил Семен.
   - Вот видишь ты знаешь ответы на свои вопросы. - Усмехнулся Веккер и мельком глянув на дорогу спросил: - Сколько осталось до Ярославля?
   - Километров сто, сто-двадцать... - ответил Семен. - Но сейчас не семнадцатый век. Люди стали умнее...
   - Именно потому, что сейчас не семнадцатый век, поэтому все так и скрывают. В семнадцатом веке не все грамотные были. А у нас, в кого не плюнь, не только читать умеет, но даже таблицу умножения зараза знает. - Толик откровенно потешался, но, смилостивившись, пояснил: - Только наше правительство что-нибудь отчебучит, как весь мир на уши встанет и обвинит нас в нарушении прав человека. Что можно сделать? Заставить всех больных таскать на себе отличительный знак? Но тогда надо будет и гепатитников заставлять... тоже с премудростями болезнь. И других... Или что ты имел ввиду?
   - Ну я не знаю... Хотя бы просто и честно говорить об этой болезни.
   Толик вздохнул и сказал:
   - А никто ничего о самой болезни не скрывает. Разве что количество больных. В Москве это просто страшная цифра. Если быть до конца откровенным то цифра чудовищная. В каждом набитом вагоне метро не меньше трех-пяти больных. Тебе стало от этой цифры проще жить? Нет. Теперь ты или из машины не вылезешь или в метро сильнее толкаться начнешь, чтобы места побольше было.
   - Но скрывают сам факт такого террора, как эти творят!
   - Ну и что? У нас не все теракты афишируют, чтобы не показывать, как слабо власть владеет ситуацией. А ты хочешь, чтобы говорили обо всех идиотах, кто заражает других из мести этому миру.
   - Ты со мной говоришь как с недоразвитым... - обиделся Семен.
   - А ты не задавай тупых вопросов. - С усмешкой отозвался Толик.
   Они прибыли в Управление Внутренних Дел города Ярославля только к шести вечера. Подивились вышколенности провинциальных дежурных, что немедленно по их прибытию доложили всем кому положено. К ним спустился из своего кабинете следователь по особо важным делам и отведя к себе сообщил как между прочим:
   - Тут уже Федералы до вас нагрянули. Наши местные. Но я им ваш запрос показал и они отвяли.
   - А где сейчас задержанный?
   - У дознавателей поет. Хорошо поет кстати. После разговора с нашими оперативниками сознается во всем, что было и не было.
   - Ааааа... - понимающе произнес Толик и сказал: - Ну, надо значит останавливать дознание. Мы прямо сейчас уезжаем.
   - Да вы что... дайте нам на него хотя бы пару глухарей навесить! - с усмешкой то ли шутя, то ли серьезно сказал следователь.
   - Другого найдете! - Так же полушуткой отозвался Толик.
   - Ну, ладно, пошли забирать.
   Задержанный был избит капитально. Разбитая бровь с запекшейся кровью, кровоподтеки под глазами и на лбу, порванная губа. Семен только головой покачал, в душе жалея этого совсем еще молодого парнишку.
   - Слышь, дятел, - обратился следователь к парню, - харе стучать... им вот все расскажешь.
   Он указал на Семена и Толика и добавил, что если парень что-то умолчит его вернут к ним в УВД. Парень вхлипнул, но ничего не ответил. Его так и отвели в машину к Семену со скованными сзади руками и даже не стали наручники снимать. Мол, вернете как сможете. Когда все расселись и Фомин завел машину, Веккер спросил у парня:
   - Пить или есть хочешь? Дорога не близкая.
   Парень отрицательно покачал головой. Раскрыв документы оформленные на этого задержанного Толик спросил:
   - Тебя Александром зовут. Тебя можно Сашей звать? Ты не обидишься?
   Молодой человек всем видом показывал что он и на "дятла" не очень обиделся. Не то что на Сашу. Забитый паренек, в который раз подумал Семен, выводя машину со стоянки перед УВД.
   Только выехав за черту города, Толик попросил остановить машину и вывел задержанного из салона. Наблюдая как в сумраке Веккер возится и снимает наручники с парня Семен даже уже не удивлялся. Он только жалел, что не слышал о чем они там неспешно говорят и почему парень вдруг разрыдался стоя перед Толиком. Наконец дверь раскрылась, арестованный вернулся в салон и Веккер тоже занял свое место. Словно продолжая разговор он повернулся к задержанному и произнес с нажимом:
   - И главное ничего не бойся. Слышишь меня? Ничего и никого. Больше тебя пальцем никто не тронет. - Сев нормально Веккер сказал Семену: - Езжай. Увидишь кафе приличное какое, остановись надо перекусить.
   В кафе поедая сосиски и жаренную картошку, морщась от боли в разбитой губе парень с трудом, но отвечал на вопросы Веккера. А Веккер и не давил на него. Внешне это вообще выглядело не как дознание, а как простая беседа.
   - И что? Как ты вообще умудрился им попасться? Из Москвы от нас ушел, а этим дурачкам сдался.
   Саша отхлебнул специально для него разбавленный холодной водой чай, и, проглотив с натугой пережеванное, ответил:
   - Сам не знаю. Я на автовокзале был. Специально ведь не поездом, не электричками поехал, а на автобусе, думал никто не узнает. Из Москвы ведь выбрался спокойно, а тут на тебе... скрутили мгновенно. А только приехали в милицию меня сразу бить начали. Вообще ничего не спрашивали, просто били. Дурдом какой-то... я и так напуган жутко был и все сам бы сказал, но бить-то зачем?
   Толик хмыкнул и сказал честно:
   - Могли и убить за то, что ты сделал. С них бы сталось. Кстати кто тебя надоумил на эту херню?
   - На что именно? - спросил парень без особого энтузиазма.
   - Клеить битое стекло к ручкам подъездов?
   Парень с тоской поглядел в темно синее ночное небо за окном и сказал:
   - Моя мама битым стеклом у плинтусов посыпала, чтобы мыши и крысы не бегали. А что бы не выметалось на клей сыпала.
   - А заразу ты как наносил? - спросил Толик, помешивая чай пластиковой ложечкой.
   Александр снова всхлипнул и сознался:
   - Свою кровь спустил с вены через иглу... я уколов же сами понимаете не боюсь. Такой стаж уже. И в баночку. А потом кисточкой в банку и на стекло.
   Покивав, Веккер сказал:
   - Ну что могу сказать, ты герой стахановец. Раньше рекорд у девчонки одной был... она перезаразила двадцать трех человек умышленно. Ты же девять подъездов шестнадцатиэтажки... даже этим идиотам врачам что детей в достопамятном роддоме заразили до тебя далеко... Отличился парень.
   - Я только тут в милиции понял, какой я идиот... какая я сволочь... - запоздало сказал Саша. Он снова начал всхлипывать и Семен протянул ему сигареты, чтобы тот успокоился. Александр взял одну дождался пока ему поднесут огонек и жадно затянулся.
   Толик никуда не спешил. Он позволил Саше вволю накурится и только после этого, расплатившись с официанткой, вывел парня на улицу. Семен последовал за ними. В машине они не разговаривали больше. Ехали в полном молчании, пока Саша не запросился в туалет. Еще бы. Отпаивая парня, Толик ему чашку за чашкой подносил.
   - Останови здесь, - попросил Веккер и Семен послушно затормозил у темного неразборчивого рекламного щита.
  
   2.
  
   ...Вика находилась в СИЗО без предъявленных ей обвинений уже неделю. Она не была сильна в законах и не устраивала голодные забастовки по этому поводу. Она просто гуляла по своей небольшой камере. Лежала на деревянной неудобной койке. Курила хорошие сигареты, переданные каким-то неизвестным. Неплохо питалась и пила вполне приличные соки. Она заставила воспринимать все это как некий странный санаторий. Пусть и не поправляющий здоровье. У нее было много времени подумать. А появляющийся изредка Толик давал возможность выговориться.
   Он чувствовал себя виноватым, что не отпустил ее, но она ему простила. Сама не поняла, как она его простила и, разговаривая с ним лишь изредка упрекала в том, что он не сдержал слова. А тот, мотая головой в сторону неизвестного прокурора, только грустно улыбался. На вопрос будет ли суд над ней, он ничего толком не отвечал. Но обещал, как точно все узнает, так и сообщит. Она ему верила. Хотя и не понимала, за что ее именно собираются судить. Неужели и, правда, за угрозу жизни сотрудникам милиции. Это она считала полным бредом.
   Помимо разговоров с Анатолием у нее было много газет и кроссвордов, которые ей передавала охрана. И вообще, при всей идиотичности ситуации она не чувствовала себя полной жертвой обстоятельств. Лекарства... даже лекарства, выписанные ей, у нее и то были! Вика и не подозревала, что Толик даже такое способен достать. Странно, но чем больше она общалась с этим вечноулыбающимся следаком тем больше она переставала понимать его. Его напарник был для нее прозрачен как ручей. Она видела его и про себя окрестила раз и навсегда дубиной стоеросовой. Но вот Толик, это было что-то... Они могли с ним говорить на любые темы. Она с ним спорила и он слышал ее, а не отмахивался. Вот уж точно это чудовище, запрятавшее ее в темницу, никак не считало Вику мясом или чем-то вроде. Он ОЧЕНЬ уважительно к ней относился, словно она была принцессой в заточении.
   Это их общение, конечно, смущало девушку. Она не могла понять чего от нее хотят, а Толик ей не сообщал. Она все ждала суда, а охранники потешались, что до суда люди бывает годами ждут. Она, конечно, не верила, что ее продержат в СИЗО такое количество времени да еще в одиночной камере, но страх все равно закрадывался в ее грудь и там жил своей жизнью, порождая иногда совсем ужасные картины будущего. Но появлялся Толик и мороки отступали, а его вечная улыбка, словно солнце освещало камеру.
   - Слушай! - заявила она ему в очередное посещение. - Я поняла. Я тут просижу пока не расскажу тебе о мировом заговоре ВИЧинфицированных, или пока не признаюсь что все это дело рук иностранных разведок! Я права?
   - Нет! Ты что!? Как ты могла такое подумать!? - изумленно возмущался он и продолжил: - Я все жду, когда же ты от безвыходности на меня бросаться начнешь и требовать здорового секса.
   От таких слов Вика хоть и рассмеялась, но покраснела. Юмор у Толика оставлял желать лучшего.
   - Что даже просто объяснения в любви не хватит, что бы выйти отсюда? - шутливо изумлялась она.
   - На слово в Москве я даже дворникам не верю! - заявил он, раскладывая на тумбочке соки, хлеб, колбасу которые принес ей.
   - А не боишься заразиться? - говорила она, отпив немного сока прямо из пачки.
   - Так это... нормальными презервативами надо пользоваться, а не фигней всякой. Хотя... и это может не помочь. Но с тобой, красавица, хоть на край света! Хоть за край.
   Вика качала молча головой и снова весь их разговор потек в прежнем русле. Как себя чувствуешь, соскучилась ли по дому? И так далее. Отвечая стандартно, Вика так и не понимала смысла этих вопросов, на которые нельзя было ответить по-другому кроме "как полагается".
  
   3.
  
   ... Первым вышел Толик и открыл дверь задержанному. Семен, ожидая их, расслабленно откинулся в кресле и, думая про себя о том, что день с этой поездкой просто таки убит. Лучше бы он форум дальше читал, а Веккера бы отвез водила любой из управления. Но нет, зачем-то Толику понадобилось, чтобы именно он, Семен, повез его. Решив высказать по возвращению Веккеру претензию, Фомин закурил и чуть приоткрыл окно. Он докурил первую сигарету, посидел немного недоумевая, где эти два зассанца бродят, скурил вторую сигарету. И лишь выкинув окурок, он заметил в темноте как кто-то поднимается по насыпи на дорогу.
   На сидение спереди сел Веккер и как ни в чем не бывало сказал:
   - Ну что? Все закончилось. Поехали. Только ты меня домой завези. В управление уже смысла нет ехать.
   Изумлению Семена не было придела.
   - А где тот... ну этот... - чуть не заикаясь, спросил он у Веккера.
   - Надеюсь в раю... - со странной злой усмешкой ответил следак. - Но глубоко в этом сомневаюсь.
   - Я не понял! - возмутился Семен. - Ты его что, отпустил!?
   Веккер повернул голову к Фомину и в свете приборов даже многого не понимающий Семен осознал, что "отпустил" несколько не то слово.
   - Сема, я не буду повторять. - Абсолютно ледяным тоном сказал Веккер. Уже мягче он попросил: - Поехали. Поехали, друг.
   Только через минут двадцать Семен смог разжать сведенные злостью челюсти и спросить первую глупость, что пришла в голову:
   - А как мы отмажемся? Как я отмажусь? Как ты? Мы же расписались за него?!
   Веккер вдруг спохватился, полез в карман и выудил наручники.
   - Уффф. - облегченно выдохнул они и пояснил: - Испугался, что выпали, когда я его там ветками накрывал. Их же вернуть надо будет.
   - Толик!? Опомнись! Ты слышишь, что я тебе говорю? - возмущался Семен.
   Толик убрал наручники, приоткрыл окно и, закуривая, сказал:
   - Слышу, слышу... Не бойся ничего. У меня уже даже бумаги есть от тех, кому мы его передали якобы. У тех уже есть бумаги от других. У них от третьих и так далее. Человека если кто и захочет искать - в жизни не найдет. Но меня радует, что тебя больше беспокоит собственная задница, чем смерть этого уродца заразившего минимум пару сотен человек.
   Эти слова словно отрезвили Семена. Ведь действительно... Только что без всякого на то права его начальник просто убил человека. А если не убил? То отпустил, не имея на это тоже никакого права.
   - Но зачем? - уже тихо и почти спокойно спросил Семен. - Зачем ты это сделал?
   Толику вернулась его прежняя блаженная улыбка.
   - Зачем? - переспросил он. - Наверное, из гуманности. Я ведь знаю что с ним будет там... До суда он может и дожил бы. А потом в камере бы погиб. Заметь, в одиночной бы камере погиб. Сколько террористов осужденных на пожизненное в наших камерах заканчивали жизнь официально от остановки сердца или кровоизлияния в мозг? Как-нибудь я тебе расскажу, как это происходит на самом деле. Уж лучше вот так. Сытно поесть перед смертью, накурится вволю... да и представь каково бы ему было в камере... наркоману с трехлетним стажем на синтетиках. Он бы проклинал нас только бы за все эти ломки непереносимые. Знаешь что такое ломка? Попробуй бросить курить для начала. Это сотая часть тех приятных ощущений.
   Толик замолчал и через некоторое время повторил:
   - Уж лучше так.
   Перед расставанием у дома Веккера они зашли в кафе и выпили по пятьдесят грамм коньяка поминая наркомана Сашу. После того как Толик зажевал коньяк лимоном, он произнес со своей вечной насмешкой:
   - Когда эти две сотни нагонят его на том свете, им будет, о чем потолковать. Пусть молится, чтобы к тому времени лекарство от ВИЧ изобрели. А то с ним с удовольствием угольками поделятся.
   Он это сказал таким тоном что, не смотря на шок, Семен тоже улыбнулся. Правда улыбка вышла какая-то жалкая.
   Расставаясь Толик даже не подумал напоминать Семену чтобы тот молчал. Им было все ясно и так без слов. Напоминаний не требовалось. Правда вот Семен добравшись до дома крепко задумался, а не пойти ли завтра к начальнику управления и не доложить ли обо всем.
   Святозаученное что правда всегда откроется рано или поздно пугало его до чертиков. Одно дело пойти и доложить и остаться пусть запятнанным, но на работе и вообще... Другое дело когда все вскроется стать соучастником. Второе не нравилось Семену абсолютно. Твердо решив пойти наутро на доклад к начальнику управления Фомин уснул нервным и беспокойным сном.
  
  
   4.
  
   - Вика, девочка, - теребил девушку за плечо Толик.
   Вика открыла глаза и обиженно на него посмотрела. Ей снился такой замечательный сон. Во сне она не была смертельно больна. Во сне она купалась в море. В нежно голубом море. Таком, каким она его видела только на записях Сергея и в передачах о путешествиях. А этот негодяй пришел и вырвал ее из рая.
   - Проснулась? Хорошо, что одетая спишь. Ничего с собой не бери. Пошли вниз.
   Она влезла в свои кроссовки и, чуть пошатываясь, пошла за Толиком. Вышла из камеры и охранник странно улыбаясь, закрыл за ней дверь. Внизу в дежурной части ей вернули все ее вещи, и даже деньги не пропали заранее описанные при задержании. Стоя на холодном ночном ветру и пытаясь спросонья неуклюже застегнуть курточку, Вика спросила:
   - И куда меня теперь? В тюрьму?
   Толик, непривычно неулыбчивый кивнул и сказал:
   - Да. Считай что в тюрьму. Хотя там лучше, чем в тюрьме. Пойдем в машину там все расскажу.
   Они прошли за ворота СИЗО, вышли на парковку и Вика с удовольствием спряталась от ветра в теплом салоне "Фольксвагена". Толик же сев за руль достал из наплечной кобуры пистолет и зачем-то проверил обойму и взвел затворную раму. Вика в удивлении поглядела на него, но ничего не сказала. Только когда они выехали на пустынный проспект, она спросила его:
   - У тебя сигареты не будет? Я все там оставила, прикинь... Это ты виноват.
   Толик молча протянул ей пачку и зажигалку. Весь вид этого мента стал настолько пугающим, что Вика забеспокоилась. Куда он везет ее? Сколько вообще времени? Почему он не улыбается!? Где его вечная раздражающая улыбка?! Что, вообще, у него в голове?
   - Ты обещал все рассказать в машине. - Напомнила она, ему, выдыхая дым в чуть приоткрытую форточку.
   - Чуть позже. Как за город выедем. - Скупо ответил Толик, не отрываясь взглядом от впередиидущей машины. Вике показалось странным, что Толик так аккуратно ведет. Не обгоняет, не спешит и, не смотря на позднее время, даже не думает игнорировать светофоры на пустынных перекрестках. Ее Сережа за рулем своего "линкольна" вел себя совсем по-другому. По ее мнению Сергей вел машину безобразно, но и вот так педантично соблюдать правила движения... это раздражало немного. Вика хмуро глядела вперед и боялась надоедать вопросами. Но легкий страх, закравшийся в ее душу так и не давал расслабиться и перестать думать о будущем.
   Знала бы Вика в тот момент, как поступил этот улыбчивый следователь с тем парнем, что был вывезен из Ярославского управления, она бы без сомнения и на ходу выпрыгнула из машины. Но девушка не знала и лишь с сомнением поглядывала осторожно на Толика ожидая, когда же он начнет говорить. Наблюдая за указателями, Вика смогла определить, что везут ее куда-то по киевскому шоссе. Плохо было то, что она даже не представляла, какие города там впереди и куда хотя бы в теории мог везти ее этот странный на всю башку следователь.
   Почти час спустя Толик остановил машину на обочине и сказал Вике выходить. Она, застегнув куртку и испуганно поглядывая украдкой на серьезное и словно ожесточенное лицо следователя, хотела было спросить, но... не спросила. Вместо этого она послушно вышла из салона и вдохнула в себя ночной воздух, полный ароматов леса тянущегося вдоль дороги. Оставив машину с включенными фарами и габаритами, Толик спустился в кювет и вышел к самой кромке леса.
   - Чего стоишь? Кого ждешь? Пойдем...
   Только тут Вике хватило странной смелости, а точнее, ее испуг перевалил за некий порог и они сказала:
   - Куда?! Я не хочу никуда идти. Что я там забыла? Куда ты меня тащишь?
   Если бы Толик потянулся рукой за пистолетом, она бы побежала. Куда угодно. Куда глаза глядят. В лес на другой стороне дороги. В чащу. Но он только странно взмахнул рукой и, ничего не говоря, сам вошел под кроны сосен.
   Когда прошло минут двадцать, а Толик все не появлялся, Вика, не смотря на свое странное напуганное состояние, спустилась с дороги пошла к лесу. С каждым шажком она вслушивалась в звуки, надеясь уловить, где следователь или куда он направился.
   Вскоре она услышала, как кто-то ломится через чащу. Испуганно она хотела уже убежать обратно к машине. Но из мрака показалось уж нечто совсем пугающее, от чего Вика просто застыла на месте не в силах пошевелится. Только через некоторое время она поняла, что это Толик вышел, неся здоровую охапку хвороста. Как уж он ее в темноте набрал?
   Сбросив хворост около опушки, Толик сказал Вике:
   - Сейчас разведу огонь. И все расскажу. И что происходит и что еще будет. И что ждет тебя. Огонь успокаивает. И тебя успокоит... да и меня. И надеюсь, ты все поймешь, а водилы проходящих машин не помешают нам. Потом я тебя отвезу... тут недалеко. Тебя там не обидят. Не должны... - Поглядев на хворост у своих ног, он спросил: - Поможешь мне?
   Вика, совершенно сбитая с толку, кивнула. Потом уже она запоздало сказала:
   - Конечно... помогу.
   Знала бы, на что она согласилась.
  
   5.
  
   Утром степень удивления Семена достигла тех высот после, которых люди обычно перестают удивляться вообще чему-либо. Он без труда пробился к начальнику управления. Он без стеснения все рассказал ему. Он даже высказал предположения, что Толик просто отпустил задержанного. Но вместо того, что бы принимать меры начальник управления сказал тихо, но внятно:
   - Фомин, ступайте к себе и продолжайте работу. А я буду считать, что этого разговора не было никогда. И даже Анатолию Сергеевичу ничего о нем не скажу. Спасибо за то, что вы пытаетесь оставаться в рамках закона в это тяжелое время. Ступайте.
   Но Толик узнал. Уж неизвестно откуда. Может, секретарь ему сказал, что Фомин с самого утра штурмовал двери начальника. А может, и сам начальник не сдержал слова. Веккер с улыбкой прошел в кабинет и, положив руку на плечо Семену, сказал:
   - Сема, пожалуйста, больше так не делай. Пока мы с тобой работаем, я должен доверять тебе как самому себе. Ты не понимаешь главного. Скорее это тебя уберут втихаря, чем кто-либо в этом мире остановит мою работу и работу других, таких как я. Ибо убрать тебя это просто... а убрать меня, это погубить все общество в итоге. Не каждый решится. Да и смысла нет пока я играю по тем правилам, что мне назначены сверху. Вот когда игра окончится... когда опасность будет снижена или ликвидирована... меня и без тебя уберут. Поверь, Сема, я свое будущее вполне четко осознаю. Никто не станет цацкаться с тем, кто может скомпрометировать государство и его методы.
   И Семен поверил. Посмотрел в глаза Толика и поверил сразу и навсегда. Перед ним стоял смертник, который как японский камикадзе собирался до конца выполнить порученное ему, зная, что в конце его ждет смерть. Только один вопрос засел в голове Семена. Неужели смерть ждет и его самого? Он то ни в чем не виноват!?
   Ответ на столь прозаичный вопрос как-то нашелся сразу в одурманенной страхом голове Семена. И тогда... когда он осознал что все уже кем-то предрешено, он разозлился. И не зная на кого направить злость, он зажал ее в себе как пружину готовую излиться на любого. А Толик, словно поняв это, только шире улыбнулся, убрал руку с плеча Фомина и, как ни в чем не бывало, пошел за свой стол работать с непонятными Семену бумагами.
  
   Глава девятая.
  
   1.
  
   Ночью, ближе к утру, отца Марка разбудил один из стражников и сообщил что в городе пожар. В который раз, поминая события восьмилетней давности, пастор нисколько не удивился. Он быстро оделся, вышел из своей комнаты и столкнулся с одним из прибывших гвардейцев. Гвардеец извинился легко наклонил голову и проследовал дальше по только ему ведомым делам. Что удивило отца Марка так это то, что дворянин на службе короля, выглядел довольно бодро и словно и не спал в это предрассветное время. Но, не окликая гвардейца и не интересуясь, по какой причине тот бодрствует, пастор проследовал дальше за стражником.
   Они спустились во двор, взобрались на приготовленных им лошадей и поспешили к месту трагедии. Звон копыт по мостовой в звенящей тишине спящего города завораживает. Словно некий странный сбивчивый хронометр он затягивает своим звуком. Очаровывает любого не только служивого человека, для которого цоканье копыт прямо-таки родной звук.
   Сидя в седле и спеша за стражником, отец Марк окончательно вспомнил, какие ощущения были у него тогда, в столице. Легкий налет страха перед темнотой и неизвестностью. Уверенность в собственном клинке и стражниках преданных ему всей душой... он был тогда солдатом. Но вот ему снова пришлось стать больше бойцом, чем спасителем душ человеческих. Не пора ли окончательно сменить сутану на камзол. Трехгранный стилет на шпагу или палаш. Глупую плетеную обувь заменить на добрые армейские сапоги и с каждым шагом согревать себе душу позвякиванием позолоченных шпор.
   Отгоняя от себя морок прошлого и искушения, отец Марк пришел в себя и понял, что уже слышит вдалеке между улиц чьи-то крики и подвывания, а над крышами видит столбы дыма, подсвеченные пламенем.
   Горело нешуточно. Знатно горело. Приблизившись насколько мог к ряду деревянных бедняцких построек объятых пламенем отец Марк с горечью стал рассматривать суетящихся людей. Никто не мог уже приблизиться к бушующему Аду. Никто ничем не мог уже помочь тем, кто остался в нетронутых, но зажатых горящими домами строениях.
   - Подожгли с двух концов улицы. - доложил взъерошенный лейтенант останавливая свою лошадь рядом с занятым картиной пастором.
   - Я так и подумал, что это тоже случится. - Неопределенно сказал отец Марк, но лейтенант его понял.
   - Поджигателей не поймали и их никто не видел. Только одна женщина сказала, что слышала незадолго до пожара конский топот. Не менее трех или четырех лошадей по ее мнению.
   - Ваша стража тут не проезжала? - без особой надежды спросил отец Марк.
   - Нет, ваше преподобие. Они все находились в доме барона. Отдыхали.
- А гвардейцы? Которые сегодня прибыли?
   - За них ничего не могу сказать. Как вернемся, я спрошу тех, кто стоял в карауле. Думаете, ненормальный врач и гвардия поджечь могли?
   - Вы же слышали, как он сегодня о методах рассуждал. - Отозвался отец Марк.
   Лейтенант кивнул, вспоминая речи ничуть не доброго доктора.
   - Пожар нам не потушить. - продолжил он докладывать. - Оно все выгорит. Вся улица. Огненная стража даже подойти не может близко.
   Кивнув, отец Марк сказал:
   - Людей своих на крыши. Пусть им подносят воду. Тушить все даже малейшие искры прилетающие от пожара. Как все закончится, составьте список погибших. Я прочитаю им всем сегодня заупокойную. Тех, кто остался без жилья... если у знакомых не смогут устроиться расположите их всех в северной башне. Там хватит места. Должно хватить. Проследите, что бы им дали соломы, пусть бургомистр выделит им котлы. В общем, что бы люди могли как-то переждать это время. После пожара пошлите своих стражников осмотреть пепелище. Если найдут обгоревшие тела пусть грузят в повозки и отвозят к ямам у стены. Они все-таки тоже жертвы этой Черной смерти.
   - Почему? - изумился лейтенант.
   - Вчера вечером верный мне человек доложил, что на этой улице несколько зараженных семей. Я не решился посылать вас за ними, сын мой. Тут видите, сколько народу проживает. Это могло вызвать настоящий бунт. Но теперь... кажется с ними покончено. Только будьте внимательны, когда начнете переводить людей в башню. Что бы ни один зараженный не вошел в нее. Один погубит всех.
   Лейтенант кивнул и сказал:
   - Я вас понял, падре.
   Отец Марк чуть ударил ногами в бока лошади и та послушным шагом двинулась вперед к толпе погорельцев, что успели спастись из пожара.
   - Дети мои, - обратился к ним громким голосом отец Марк, держа над головой свой большой крест на длинной цепи - Горе настигло нас. Беда не приходит одна. Крепитесь Дети мои. Крепитесь и молите Господа нашего Иисуса Христа, дабы даровал Он вам силы пережить это горе и эти утраты!
   Глядя в заплаканные или злые лица, рассматривая копоть на них, отец Марк сомневался, доходят ли его слова до сердец паствы.
   - Тяжелое время нам выдалось. Тяжкие испытания. Но нет другого пути спасения как молитва о прощении нам наших грехов, за которые и послана нам эта немилость. Молитесь дети мои и дарует милостивый Бог нам свое прощение. И отступит горе. И почувствуем мы его любовь, когда искупим все прегрешения наши.
   Кто-то опустился на колени перед восседающим на коне священником и снизу умоляюще смотрел на него. А он словно безумец высоко задрав руку в закопченное небо говорил и говорил. Глаза его сверкали. Речь ни на мгновение не прерывалась... Когда он наконец закончил, все кто его слушали даже не удивились своей искренней вере в то что все произошедшая лишь их самих вина. И Черная Смерть и пожар и остальное горе лишь испытание посланное Господом дабы смогли они в страданиях очистить свои погрязшие в грехе души.
   Чуть отъехав от толпы, переводя дыхание и чувствуя, как горло словно раскалено и пересохло он увидел стоящих поодаль во тьме двух всадников. Не теряя мгновений, отец Марк положил руку на спрятанный под одеждой кинжал и двинул свою лошадь к ним. Может это и есть лихие люди, устроившие пожар? Но это оказался один из гвардейцев, а компаньоном ему был сам присланный врач.
   - Зачем вы так? - С легким упреком обратился медик к пастору: - Зачем вы внушаете им мысль, что во всем виноваты они сами?
   Отец Марк мог бы долго объяснять врачу, если бы не так ужасно болело горло. Но пастор нашел в себе силы и ответил:
   - Чтобы им некому было мстить за свое горе!
   Врач покивал и, развернув лошадь, направился прочь. Гвардеец в полном молчании последовал за ним.
  
   2.
  
   Утро застала мальчика в пути. Серый и невзрачный рассвет не разогнал тумана стелящегося с полей и от недалекой реки. Но мальчик только радовался этому туману. Именно он спас его от буквально в десятке шагов от него проскакавшей КОРОЛЕВСКОЙ стражи. Что она делала в такой глухой час на пустынной дороге он не знал. Почему именно королевская стража носилась по утренним дорогам отлавливая беглецов он тоже не догадывался. Ведь помимо оставшихся стражников в городе у барона нашлось бы еще пара сотен по селениям, чтобы и дороги перекрыть и беглецов вылавливать. Но видно фон Эних решил не пачкаться и предоставил королевской страже на откуп буйствовать в его землях изничтожая любого бегущего от Черной смерти.
   Мальчику повезло. Он задолго услышал конское хрипение и топот. Он смог уйти прочь с дороге и спрятаться в за кустами наблюдая как серые тени не задерживаясь проскакали мимо. Только по белым перьям, свисающим с шишаков он понял, кто перед ним только что проехал. Нервно передернув плечами, мальчик выпрямился и пошел уже по бездорожью в том же направлении, куда ускакала ретивая стража.
   Рассчитывая добраться до озера хотя бы к вечеру, мальчик берег силы и старался не думать ни о еде, ни о воде. И хотя пересохшее горло нещадно саднило, и Питер даже слюну боялся проглотить, ожидая нестерпимой боли, а желудок предательски урчал, так, что мальчику казалось птицы не так громко кричат в округе, как ругается его живот, он смог на время забыть о питье и не думать о хлебе. Если он доберется до замка барона на озере, баронесса не даст ему умереть с голода.
   Он только раз побывав у баронского замка даже не думал, в какую тот превращается неприступную крепость по желанию своего хозяина. Стены на гранитном основании, казалось, выступали из самой воды, а с берегом замок соединял неширокий подъемный мост. Даже отец нынешнего короля, когда обложил в этом замке еще молодого наследника фон Энихов не решился посылать на штурм никого. Уже в те времена на двух из трех приземистых башнях замка было несколько пушек, а к ним неплохие команды канониров. Молодой барон без труда продержался в этом замке пока его отец ночными налетами не измотал осаждающих так, что они вынужденно сняли осаду и убрались восвояси. И ни хитростью, ни силой не был взят Замок на озере.
   С тех пор замок даже перестраивался, но своего главного назначения - последнего убежища так и не утратил. И даже добравшись до него мальчику бы в жизни было не проникнуть внутрь. На что он рассчитывал ведомый слепой надеждой он, наверное, и сам не понимал.
   К обеду Питер снова углубился в леса и шел по ним почти ничего не боясь и ни от чего не прячась. Если бы кто ему сказал, что именно в то время совсем недалеко от него королевская стража тихо и профессионально расстреляла из арбалетов несколько человек, сбежавших из города и спрятавшихся в лесу, он бы сильно удивился. Казалось гармонию леса с его многоголосым птичьим гамом, ничто не могло нарушить. Узнай он казни тех несчастных коих даже земле не предавали он может не так бы открыто и бодро шагал только в ему понятном направлении.
   Но он не знал, а стража сделав свою очередную "работу" не спешила снова прочесывать леса. Питеру просто повезло, и когда солнце уже клонилось к закату, мальчик, наконец-то, вышел к лесному озеру с темно-серым замком у одного из берегов.
  
   3.
  
   В полдень, когда отец Марк составлял подробный отчет барону о происшедшем явился лейтенант с докладом:
   - Как вы и просили, святой отец, я поговорил с караулом. Они говорят, что гвардия и врач не покидали двора, пока не пришло известие о пожаре.
   Устало отец Марк кивнул и спросил:
   - Сколько погибло в огне?
   - Тридцать одна душа, ваше преподобие. Все уже захоронены как вы и сказали в ямах у городской стены. Все что от них осталось точнее. Имена их я составил вам, вот список, только не смогли опознать троих из них. И даже не можем предположить кто они.
   Приняв список погибших, отец Марк мельком просмотрел его и спросил:
   - Вы разместили погорельцев в башне?
   - Да, ваше преподобие. Перед этим... врач этот столичный сам осмотрел их. И гарантировал, что они не больны. Болезнь еще не тронула их.
   - Сколько их всего там?
   - Девятнадцать взрослых и семеро детей. Трое, из которых, стали полными сиротами. О них позаботятся, не беспокойтесь, ваше преподобие. По-крайней мере пока не вернется Ян Добрый со своими мальчиками в приют. Тогда двух мальчиков передадут ему, а девочку одна семья обещает оставить себе.
   - Мир не без добрых людей, сын мой. - сказал кивая отец Марк. - Если будем живы я прослежу, чтобы бургомистр поощрил этих добрых людей что согласились удочерить девочку.
   Отложив список на стол, и поднявшись со своего места, отец Марк подошел к лейтенанту и благословил его склонившегося в поклоне.
   - Держитесь, сын мой. Вы устало выглядите, но впереди будут еще страшнее испытания. Все ведь только начинается. Я разрешаю вам поспать. Оставьте все на своего помощника и ступайте отдохнуть. Эта ночь только начало в цепи бессонных ночей.
   Когда лейтенант ушел, отец Марк закончил письмо, добавив в него сведения от лейтенанта и запечатав свиток, вынес его сам на городскую стену. Позвав дежурившего внизу стражника, он скинул ему послание и потребовал:
   - Передай барону, что я очень жду известий от него, как они сами себя чувствуют и в каком состоянии у них дела. Я буду очень признателен, если он поделится новостями. Ступай с миром, сын мой.
   Отец Марк перекрестил вскакивающего на лошадь стражника и обратился к другому, что остался дежурить у ворот:
   - А ты сын мой, что ты мне скажешь?
   - Святой отец, - отозвался он звонко, - каждый день к городу подходят люди но, завидев черное знамя, уходят так и не приблизившись. Торговцы тоже не желают иметь с нами ничего общего. У нас-то провизия на исходе, я представляю, что в городе у вас.
   - Прости, сын мой, но провизию из города мы вам передать не можем.
   - Ничего, ваше преподобие, Карл на кухнях у барона что-нибудь да соберет нам сюда. Барон - щедрый человек.
   Отец Марк покивал, соглашаясь со стражником, и спросил просто ради интереса:
   - Вы вчера поздно вечером пропустили пятерых гвардейцев в город и с ними врача. Они вам показывали какие-то бумаги?
   Стражник смутился от вопроса, но ответил честно:
   - Нет, ваше преподобие, да и неграмотные мы. Что я, что Карл. Но сержант что в город их пропускал, читал бумаги. Я видел. Ну, а как они в город вошли другие обратно повернули. Даже, словом ни с кем не перекинулись.
   - Другие? - удивился отец Марк.
   - Да, святой отец, майор гвардии тут был с вооот такой золотой блямбой на груди... а с ним не меньше двух десяткой гвардейцев Его Величества.
   Сопровождение врача начинало смущать пастора. Отправить три десятка не просто стражников, а гвардейцев, дабы человек достиг нужного города... высокого полета птица этот лекарь. Слишком даже высокого. Сомнения относительно медика все глубже вгрызались в истерзанную переживаниями душу пастора. Он решил непременно заняться вопросом новоприбывшего подробнее. Он пообещал себе, во что бы то ни стало прояснить ситуацию. Отец Марк никогда не был глупцом. И не водилось за ним греха надменности к деталям. Он всегда хотел получать только истину, а не "правду". Он хотел понимать, почему в тяжелое чумное время король выделяет из собственной гвардии столько людей, только чтобы этот странный медик добрался до их, проклятого Всевышним, городка.
  
   Глава десятая.
  
   1.
  
   Как же унизительно это мыться под душем в присутствии совершенно чужого мужчины. Только невероятная сила злости и даже, наверное, ненависти заставляла Вику себя вести спокойно, раскованно и естественно. Она смывала с себя грязь одиночной камеры. Она по три раза намыливала и споласкивала волосы. Она вылила на себя треть флакона дорогущего шампуня от перхоти. А парень, совсем молодой паренек в форме милиционера стоял оперевшись спиной о покрытую кафелем стену и играл на телефоне. Во что он там играл, Вика не видела, но эти постоянные мелодии ее раздражали жутко. Ее может быть не так бы раздражало, если бы он глазел на нее... но она знала, что этому парню она неинтересна вообще. Откуда их таких с железобетонной психикой набирают, для нее оставалось тайной.
   Когда она выключила воду, парень словно проснувшись, спохватился, спрятал сотовый в карман форменных брюк и с железного, словно из морга стола подал ей большое белое вафельное полотенце. Она пыталась поймать своими глазами его взгляд, но не смогла. Парень все-таки стеснялся ее наготы. Когда она взяла у него из рук тряпку и насухо вытерла волосы, он поднес ей ее новую одежду. Но словно издеваясь над мальчиком в форме. Вика, долго и с удовольствием, растирала себя, пока полностью не высохла. Тогда она взяла из рук порозовевшего парня "пижаму" и медленно, опять таки неторопливо стала облачатся.
   - А моя одежда? - спросила она и вопросительно и даже нагловато посмотрела на мальчика.
   - Вам ее вернут после сан обработки. - Суховато ответил он и сказал чуть более жестко: - Сейчас следуйте за мной. Я вам покажу вашу комнату, покажу мед бокс, провожу вас в столовую. Сейчас... половина седьмого. Завтрак в восемь утра. Вы все успеете посмотреть и еще на завтрак не опоздаете. В учебные классы вас уже потом персонал проводит. Нам туда нельзя.
   Вика по-шальному вскинула еще чуть влажные волосы, отчего они плетьми ударили ее по плечам и, задорно, сказала:
   - Ну, веди меня.
   Пока он вел ее закрытыми переходами между корпусами и медбоксами, Вика вспоминала слова Толика:
   "- Не обманывайся. Теперь ты не женщина, не девушка. И даже может не человек, пока не победят эту заразу. Для них. Не для меня. Там у тебя будет все и тебя обучат всему. Дадут лучшее лечение и научат, как спасать от дурости других. Ты сможешь спасать людей. Разве это не великое дело? Что тогда может быть более великим? Ты сможешь спасти столько людей, когда начнется эта вакханалия. Ты стольких убережешь от ненависти толпы. Ты будешь себя Шиндлером чувствовать! Знаешь кто такой Шиндлер?"
   Она не знала кто такой Шиндлер. Но сама идея ей понравилась. Ведь в ней, в этой идее, было спасение. И не только для других, как говорил там, у костра, Толик. Но и для нее. Вика все так же опасалась мести Сергея. А тут... тут надо быть не знаю кем , чтобы ее найти, а главное добраться до нее. Как сказал майор, принимая ее у Толика:
   - Отныне вы под тотальной защитой государства. С вами просто ничего не может здесь случиться плохого.
   Он еще что-то говорил о неудобствах отсутствия женского персонала на территории закрытого санатория для сотрудников МВД, но главное она поняла: Тут будут только такие как она и персонал, который обязан в меру своих возможностей удовлетворять ее нужды, а главное умереть, но защитить ее и других курсантов.
   Да, она стала курсантом. Странное слово в применении к девушкам. Вика шла и думала, неужели девчонки, что поступают в училища МВД, нормально реагируют на это слово... Курсант.
   Ей обещали обучение, ей обещали жизнь и лучшее лечение в этой стране. Ей обещали заботу и защиту обществом. За это она должна была учится. Учиться, учиться и еще раз учится. Что бы потом просто делать работу. Почти ту же что делал Толик. Только тот был здоров, а она была больна. И он защищал общество от больных и их "тараканов", а она должна была защитить "больных" от истерик общества. Ведь скоро все свершится. Скоро обнародуют НАСТОЯЩИЕ цифры. Скоро больного человека можно будет видеть за версту по повязкам, и узнавать по отсутствию мед карты. Именно она будет спасть таких, вывозя, пряча и доставляя в закрытые населенные пункты. И пусть их наверняка назовут лепрозориями. Пусть ее и таких как она назовут проклятьем человеческого рода. Но она должна будет делать это, пока чума не будет побеждена. Она должна будет спасать больных, чтобы, когда их вылечат... здоровым просто стало бы стыдно за то, что они делали и как унижали невинных жертв судьбы. Вика медленно, но верно понимала смысл своей будущей жизни. Болезнь отняла у нее нормальную жизнь. Но не отняла право зваться человеком.
  
  
  
   2.
  
   Анатолий позвонил после обеда и Семен только подивился где в Столице может быть столь отвратительной связь.
   - ...Ы ...ома?
   - Да! - рефлекторно крикнул в ответ Семен в трубку.
   - ...елеви...ор ...учи...
   - Ща!
   Толик положил трубку, не желая насиловать голосовые связки, а Семен только брови в удивлении вскинул. Ну, телевизор это понятно. А канал-то какой?
   Но на счет канала Толик переживал зря. По всем каналам Москвы крутили одно и тоже. Прямую трансляцию из парламента. На трибуне выступал Министр Здравоохранения и Семен не сразу вник в то о чем тот говорил, а точнее зачитывал с бумаги. Но когда вник, когда осознал, что-то внутри него сжалось, а по спине без преувеличения потек леденящий пот.
   - ... ухудшением эпидемиологической обстановки в Москве и да и в целом по России. Для ужесточения контроля за распространением таких опасных заболеваний как СПИД и его инкубационная форма, а также других заболеваний с высокой степенью летальности, министерством здравоохранения вносится на рассмотрение в нижнюю палату парламента законопроект об обязательном обследовании граждан не реже чем раз в два месяца. Помимо этого мы вносим на рассмотрение в парламент поправки к уголовному и административному кодексу об изменении степени наказания для служащих медицинских учреждений за ненадлежащее, халатное исполнение своих обязанностей. Мы вносим на рассмотрение депутатов конечную оценку, по которой будет судиться медицинская ошибка...
   Доклад был дооооолгим. Но как не странно Семен дослушал его до конца. Только когда министр закончил оперативник нервно взмокшими пальцами вытащил сигарету и закурил, чего никогда не делал дома, предпочитая выходить или на балкон или в коридор.
   ... Обследование раз в два месяца. Для всех. Без исключения.
   ... Обязательно ношении при себе пластиковой карты медицинского контроля, наряду с документами удостоверяющими личность...
   ... Административные наказания и штрафы для уклоняющихся от обследования и не желающих предъявлять карту контроля по первому требованию сотрудников правопорядка.
   ... Уголовное преследование сотрудников медучреждений ставящих заведомо неверные данные в карту.
   ... Уголовное преследование уклоняющихся от принудительного лечения особо опасных инфекций.
   ... КОНТРОЛЬ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ ИНФИЦИРОВАННЫХ!
   Это песец, подумал про себя Семен, вникая в суть доклада и словно переваривая его. Это просто физически невозможно каждые два месяца всю страну прогонять через лаборатории и больницы. Это даже в теории сложно представить за полгода, которые наметило Министерство здравоохранения всем выдать карты медицинского контроля. И это просто невероятно, если парламент поддержит министерство. Это ведь полный и тотальный крах демократии! Абсолютный контроль за личностью! Семен не верил. Он отказывался верить, что такое в принципе возможно. Но Толик, позвонивший спустя полчаса, сказал уже отлично слышимым голосом:
   - Ну, а чего в этом такого? Техосмотр транспорта раз в год проходят. А человек не транспорт ему чаще надо.
   - Да как ты сравниваешь машину, из-за неисправности которой могут погибнуть люди и...
   - Да вот так и сравниваю... От зараженных тоже могут погибнуть люди. - насмешливо перебил Толик. - А вообще не парься. Через час я в "Погребке" буду возле управления. Приезжай. Только без машины. Есть повод выпить. Познакомлю кое с кем...
   Семен приехал. Но встал перед дверьми кафе и не знал, что дальше делать. На входе висела табличка говорящая что в кафе проходит какое-то событие и оно закрыто для лиц не имеющих приглашения. Смущенно набрав номер Толика Семен объяснил ситуацию и Толик только и сказал:
   - Минуту подожди.
   Но двери кафе открылись раньше и стоящий на пороге товарищ Семена, улыбаясь пригласил того заходить внутрь. А там...
   В клубах табачного дыма, в ауре негромкой музыки, почти сотня людей целенаправленно что-то праздновала. Словно свадьба какая-то. Пройдя мимо столиков с незнакомыми людьми, Толик усадил Семена на свое место, а себе принес откуда-то еще один стул. Мужчины сидящие с ними за столом с приветливыми улыбками познакомились с Семеном и предложили даже выпить за знакомство. Он выпил. С удовольствием выпил в надежде, что хоть кто-нибудь ему расскажет что происходит. Или пьяный он сам до всего дойдет.
   Но ему не объясняли. С ним говорили о чем угодно только не о том, зачем все собрались и кто все эти люди. С ним выпили еще раз. Толик, гад, подтрунивал над ним и его потерянным видом. Мужчины снисходительно улыбались. А Семен все так же упорно продолжал ничего не понимать. До тех пор пока в центр зала не вышел... Министр Внутренних Дел. Его Семен узнал сразу!
   - Добрый вечер вам всем. - обратился он сильным голосом к собравшимся. - У меня не много времени, но не приехать я не мог. Вы, те, кто добились, чтобы этот день настал, заслуживаете самых высоких наград и званий. Но ваш труд во имя спасения нашей страны никогда не будет официально оценен. Вам не дадут орденов и медалей за него. Вас не премируют баснословными деньгами. Вам не дадут вне очереди квартиру. Единственной наградой для вас станет счастливое детство ваших детей и здоровая страна, которую вы все еще успеете застать. Но я приехал сказать не это... я приехал сказать вам простое человеческое спасибо. Спасибо за то, что вы не сломались под грузом этого бремени. Спасибо что вы дошли до конца, даже понимая, как вас ненавидит ваш Враг. Наш Враг. Сегодня наша первая большая победа в этой войне. С этого дня вся наша страна будет жить по-другому. И ваш труд теперь станет легче. Вы прошли самый сложный, самый тяжелый и самый неблагодарный участок пути. Спасибо вам. От меня лично, от всех здоровых людей... Спасибо вам от Президента! Выпьем за нашу победу! Выпьем за нашу Страну!
   Все стали подниматься и, абсолютно рефлекторно, Семен тоже поднялся на ноги. Он взял протянутую стопку с водкой из рук Толика и ждал только команды когда пить. Министр опрокинул в себя содержимое своего стакана и все сразу за ним тоже выпили до дна.
   А потом министр уехал. Музыка стала погромче, разговоры пооткровеннее. Семен узнал, что мужчины за столиком с ним это два полковника ФСБ и один подполковник ШТАБА МВД. И он сидел рядом с ними как РАВНЫЙ. Они его считали равным СЕБЕ. Они ведь делали одно дело.
   Выпивая и закусывая, разговаривая и слушая музыку, Семен все больше начинал понимать Толика. Веккера, который не сам придумал свои методы борьбы с ВИЧ-террором, но у которого были и начальники и штабисты рисующие методики и составляющие планы. Он начал понимать, почему его откровенно послал и далеко начальник управления, когда он пришел доложить о совершенном Веккером. Он начал понимать почему Веккеру было абсолютно нечего терять. Ведь все они, собравшиеся в кафе с невинным названием "Погребок" просто могильщики. Они уже похоронили старую страну и теперь просто пили водку на свежем холме... после этого дня Страна никогда не будет прежней. Страна навсегда будет разделена на здоровых и больных. И что буду делать с больными, Семен начинал догадываться.
   Он хорошо помнил историю. Он помнил, как нацисты взялись за умалишенных и юродиевых. Он отлично помнил, как читал об этом и смотрел хронику. Как внутри него росло простое человеческое возмущение подобным. И вот теперь он сам стал тем, кто ведет страну в пучину глобальной ЧИСТКИ. И вот ведь странное дело... Он принял это. Он принял это и признал себя частью тех, кто будет чистильщиками. Ведь не став чистильщиком так легко попасть самому под метлу. Он еще не нашел оправдания себе, которое всегда и во все времена находили люди. Он еще не говорил, что так надо Богу и Народу. Он еще не призывал других усилить бдительность и контроль, но уже понимал... понимал, что рано или поздно будет так говорить. И что наверняка поверит, что так надо Богу и нации.
   Когда в кафе стало поменьше народу, когда уехали даже соседи по столику, когда музыка стала совсем громкой, а Семен почувствовал себя безобразно пьяным, Толик, зараза, соизволил заговорить.
   - Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Вижу по глазам. Да и я о том же думал когда только взялся за это дело. Я смотрел на себя в зеркало и видел отражение в черной форме гестаповца. Я просыпался утром с мыслью, что я редкий моральный урод. Что я сам величайший преступник, ибо руководствуюсь не законом, а целесообразностью и внутренними директивами. И ничего не изменилось за эти два года. Я все так же понимаю что я преступник. Но знаешь, что... Я помню высказывание Еврипида. Если уж совершать преступления, то ради государства. Я совершаю ради него. Но для меня в отличии от многих, да и от тебя, Государство и народ одно и то же. Не будет народа не будет государства. Не станет аппарата государства и этот народ станет рабом другой страны. Я много об этом думал. Если что бы защитить народ я должен избавлять его от индивидуумов опасных, я буду это делать. Иначе нахрена я такой умный вообще уродился...
   Толик улыбался, а Семен начинал чувствовать все большее раздражение. Он не хотел слушать Веккера. И не потому что ему было не интересно узнать мнение того кто втянул его в это дерьмо, интересно... просто впервые в жизни Семен смертельно захотел побыть один. Разобраться в себе. Разобраться в том кем он стал. Понюхать в чем же его испачкали... точнее по уши замазали. Но Толик не понимал его и продолжал:
   - Если так можно сказать это крест. Я его тоже не добровольно взвалил на себя. И ты понесешь его разочарованный в себе и в товарищах. Но понесешь. И не сможешь бросить. Ведь тогда... Каждый год количество больных только увеличивается. Не снижается. И это учитывая смертность среди них... каждый наркоман может сделать наркоманами четырех человек в своей жизни и больше. Каждый ВИЧ-инфицированный заражает не меньше. Через двадцать лет здоровых людей можно будет пересчитать по пальцам, ты понимаешь меня? И лечения от этой заразы нет. Значит, именно мы станем лечением ее. Мы будем стараться оставаться гуманными насколько это вообще возможно. Мы будем заботливы и вежливы с теми, кто несет угрозу обществу. Но только до тех пор, пока они будут соглашаться играть по нашим правилам. По правилам спасения жизни. Ведь нет ничего ценнее ее правда?
   - А если...
   - А вот тогда они узнают, что мы именно лекарство для общества. Абсолютное лекарство. Последний аргумент, так сказать. Мы больше не будем смотреть как они, зная, что больны, заражают других... Мы больше не собираемся ждать помощи от бога и медиков. Мы не можем ждать. Понимаешь, Сема? Время ожидания кончилось... поезд отправляется в будущее.
   Семен невесело хмыкнул и сказал:
   - Страшненькое будущее...
   - А то! - Усмехнулся, даже рассмеялся Толик. - Разве ты не знал, что мы все умрем рано или поздно?!
   ...Такси остановилось возле подъезда Семена, и водитель разбудил его уснувшего на заднем сидении. Расплатившись, Семен вышел из салона и вдохнул в себя сладковатый запах утренней Москвы. Странно, но за короткий сон в машине он словно протрезвел. Думать не хотелось абсолютно. Он смотрел на розовеющее небо и словно боясь упасть присел на скамью возле подъезда.
   Толик сказал что парламент примет все поправки к законам, которые внесло Министерство здравоохранения. Что президент подпишет соответствующие указы. И что все это случится гораздо раньше, чем кто-либо думает. Уже через полгода на улице невозможно будет появиться без карты мед контроля. Плохо это? Очень...
   Но на прощание Толик сказал Семену:
   - Зато больше никто не посмеет сказать, что общество его не оградило от ВИЧ больных... а в баре у девки ты будешь спрашивать не ее имя, а медкарту! - сказав это, он заржал как сумасшедший и ушел, забыв попрощаться.
   Вспоминая его ржущего и пьяного, идущего по тротуару, Семен невольно улыбнулся. И, даже глубоко задумавшись, не смог сказать про Веккера... положительный или отрицательный тот герой этой страшной сказки.
  
   Вместо эпилога к первой части
  
   "Разве они не знали, что действие рождает противодействие? Это не выдумка. Это не бред. Это фундаментальный физический закон нашей вселенной. Именно так, а не иначе. Любое движение встретит сопротивление среды. Сто, тысячу раз прав Демиург рассуждая, что мы сами по себе ошибка природы и Господа раз не пытаемся принять законы вселенной, а стремимся их переделать. Или желаем не замечать их.
   На что рассчитывали те, кто создавал эти нео-гетто? На то, что люди как стадо пойдут в них? На то, что сопротивление по какой-то сказочной причине не возникнет? Но тогда кто эти фантазеры? Кто эти мечтатели, подумавшие пусть на миг что им все удастся? Они забыли, что те, кто вынуждено встал против них - такие же как они сами?! И что на любой радикальный шаг они ответят еще более радикальным.
   Я не хочу даже слышать тот бред, что несут по телевизору и не понимаю, кто в наше время хоть на грамм верит новостям. Не рассказывайте мне что это ВСЕ ЭТО адекватный ответ общества на угрозу со стороны таких как мы. Я ни словом ни делом не выступил против или не стал угрозой обычным людям. Я просто хотел тихо дожить свои дни. Я воспринял свою болезнь как нечто уже неизменное и быстро свыкся с ней. Зачем было трогать меня и делать изгоем? Зачем было унижать меня и творить все те бесчинства?! Зачем было отнимать у меня медкарту и показывать всему миру, всему нашему идиотскому миру, что я вроде бы и не человек больше? Ведь каждый человек обязан в нашей стране носить карту медицинского контроля. Лишив ее меня, они тем самым открыто заявили - Я НЕ ЧЕЛОВЕК. Я нелюдь для них. Я тот страх и ужас, которым обывателя потчуют с экранов и из газет. Я та мерзость, что неведомо почему еще бродит и пачкает землю. НО Я ЧЕЛОВЕК! Да пусть моя болезнь не излечима. Да пусть я вынужденно сохраняю одну из форм самоизоляции. Но именно это доказывает что я человек! Я осознаю свою ответственность перед другими людьми! Я понимаю насколько я опасен для них. И все что я делаю, направлено на то что бы защитить ИХ от меня самого. Разве это не так поступает настоящий человек? И если после подобного они обзывают меня нелюдем... кто из нас больший нелюдь?
   Как и кто додумался всех несчастных заболевших этим грести под один гребень? Как и кто додумался, что мы и есть самая страшная нац угроза? В какой больной голове родилась мысль извести нас и не дать спокойно умереть в своих домах. И как, по каким законам судить таких? Для таких людей нет закона. Они само БЕЗЗАКОНИЕ. Они живут по выдуманным им правилам и ни в чем не раскаиваются. И чем больших из нас они запрут в гетто, чем больше подобных мне разорвет на улице толпа или перестреляют параноики... тем лучше по их мнению.
   Я не знаю...
   Сидя в этом кузове, пристегнутый наручниками к поручню мне не остается ничего больше кроме как думать. То что я думаю... то что я рассуждаю, заставляет меня самого продолжать верить, что я человек. А их страх передо мной, отчего-то внушает мне странную и немного пугающую мысль: Что я даже больше человек, чем они".
  
   Конец первой части.
  
   Питер, январь 2008 года.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"