Какова на вкус душа? И чем придется платить, желая избавиться от боли?
Она пришла последний раз: он иссякал и был уже не интересен - пустой сосуд, почти испитый до дна. Сегодня она навестила его, скорее, по привычке, проститься с тем, кто так щедро дарил ей жизнь.
Как и всегда, он почувствовал ее незримое присутствие, но сейчас было в этом ощущении что-то еще: едва заметное, почти неосязаемое, на грани наития приближение смерти. Та, что приходила к нему вот уже почти месяц, та, что терзала его неуспокоенную душу, - она с жадностью голодного зверя капля за каплей тянула из него жизнь. Жизнь, которая ему более не была нужна. Жизнь, исполненная боли и страданий, перечеркнутая тоской и памятью о том, чего уже не вернуть.
Тогда он сам призвал ее, и она не заставила себя ждать. Ее прикосновения были легкими и невесомыми, и каждый раз, когда щупальца ее тьмы касались тонких нитей души и оголенных нервов воспоминаний, он молил только об одном: лишь бы поскорее забрала она все это.
Она же погружалась в него целиком, почти смакуя его жизнь, проносящуюся перед глазами. И каждое мгновение, достававшееся в дар, ценила дороже золота.
Ее народ издревле знал цену боли, цену любого истинного чувства, переживаемого так, словно и нет больше ничего, кроме этой яркой вспышки. А люди... О! Люди умели отдавать эмоции!.. И кто знает, выжили бы они, выстояли бы в бурлящем океане проносящихся лет, если бы не такие, как она?..
Вкус радости - он не сравним ни с чем. Он кисло-сладок, словно зрелый плод. Искренность терпка на вкус, но так приятна на ощупь. Вот только с каждым годом серость будней разъедает в людях саму жизнь. Они щедры, но и время неумолимо. И вот тепло человеческой души становиться почти мифом. Теперь остались лишь боль и похоть. И люди, будто сами того желая, растворяются в них. Они бегут, преодолевая преграды и без сомнений перешагивая себе подобных. Они бегут за призрачной мечтой и забывают остановиться, оглядеться. Они повторяют заученные фразы и в точности воссоздают заученные судьбы друг друга столетие за столетием. Свет гаснет в человеческих глазах, и ей приходиться забирать то, к чему раньше она бы и не прикоснулась.
Но иногда среди всей серой массы, словно ярким росчерком, расцветает дикий, необузданный цветок, он тянется ввысь, к солнцу, к мечте... Вот только на него набрасывают путы, заставляют пригнуть голову, чтобы быть таким же, как и все, еще одним из многих. Оковы становятся все тяжелее, и вдруг цветок ломается.
Тот, к кому она приходила теперь, и был таким цветком. И его боль, настолько чистая, настолько изысканная, была подобна радости, такой редкой, что она успела позабыть этот дивный аромат. Возможно, так было потому, что он сам призвал ее, или потому, что эта боль родилась из теплых воспоминаний, явилась на свет благодаря той, которую уже не вернуть. Она видела ее, она практически знала ее, таким родным стало чужое счастье, превратившееся вмиг в пустоту в душе. Она сделала еще глоток. И еще...
Он раскрыл ладони и почувствовал, как душа протекает сквозь пальцы. Еще немного совсем чуть-чуть, и боль вновь обернется счастьем...