Эллери : другие произведения.

Останемся здесь навсегда

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  (От автора.
  
  Я лишь отчасти могу назвать себя автором этой истории: я не придумала ее, а услышала и записала - как смогла. Поэтому в повествовании будут пропуски: не обо всем мои собеседники захотели вспоминать, не все описали одинаково подробно. Однако общий ход событий остается понятным, и если поначалу эти рассказы кажутся никак не связанными между собой, то в дальнейшем все нити сплетутся в один узор.
  
  Пожалуйста, воспримите сказанное буквально: это не "авторский прием" и не "игра с читателем". Я бы с радостью заполнила пропуски - но мне показалось важнее остаться честной и не придумывать того, о чем мне не рассказали. Надеюсь, эти пробелы не доставят больших неудобств.
  
  Добро пожаловать в Ферранс.)
  
  Глава первая. Слово Анаис
  
  Ну и льет сегодня! Опрокинулось небо на город... так и хлещет, так и барабанит, как бы крыша не потекла. Хм. Да ведь это в дверь стучат. И кто ж в такую погоду?
  
  Я спустилась, открыла дверь. На крыльце стоял ужасно мокрый и худой вампир и лязгал зубами от холода. Увидев меня, произнес нечто вроде "зд-д-ддд...".
  - Я тебя не приглашаю, - строго сказала я. - Обойдешься. Чего тебе?
  - М-м-м-м-м! - взмолился вампир.
  - Что?
  - М-м-м-милостивая госпожа! - выпалил вампир. Обрадовался и принялся за следующую фразу. - П-п-п-покорнейше! П-п-п...
  - Слушай, - я рассердилась, - пока ты тут дыдыдыкаешь, мне уже через порог натекло. Иди отсюда!
  
  Вампир поперхнулся и затих. Голову он, сколько мог, втянул в плечи, но ему все равно лило за шиворот - прямо с карниза над крыльцом.
  - Ладно, - сказала я. - Клянешься ли ты, отродье Тьмы, никогда не переступать порог этого дома без повторного приглашения?
  Вампир восторженно кивал и угукал.
  - Мне твое "угу", знаешь... Дурочку нашел? - спросила я. - Слово чести давай. Со знаком, как положено. И не заикайся!
  Вампир оскорбленно сверкнул глазами, выпрямился, гордый и бледный - ни дать ни взять, принц Флорель на эшафоте! - и отрывисто выдохнул:
  - Слово! чести! вампира!
  Пальцы левой руки он сложил в замысловатом жесте. Я внимательно рассмотрела - вроде правильно.
  - Ну заходи тогда, - сказала я, шире открывая дверь. Ветер бросил в нас пригоршней брызг. Вампиру было уже все равно, а у меня намокли кружева на фартуке.
  - Стой тут, - сказала я вампиру, под которым вмиг образовалась лужа, и пошла за тряпкой. Подумала и захватила полотенце. Еще подумала, вздохнула и потянула из шкафа старый халат. Тот самый, с заплаткой подмышкой. Великовато ему будет, ну да ладно. Сойдет.
  
  И вот вечно со мной так...
  
  Увидев халат, вампир замер, чутко слушая дом, сквозь стены и шум дождя: здесь ли тот мужчина, которому это принадлежит?
  - Нету, - объяснила я. - Был - и нету.
  
  Вытертый и переодетый, вампир оказался худеньким приятным юношей лет семнадцати. То есть это, понятно, на вид; а сколько ему на самом деле - я и знать не хотела.
  
  Под дождем его волосы казались каштановыми. Почти как у меня. Подсыхая - становились светло-светло-рыжими. Но брови у него были темные - тонкие, ровные, как одним движением нарисованные; и под темными же, длинными ресницами - застенчивое нахальство в ярко-голубых глазах. Длинноватый нос, упрямый нежный ротик, запавшие щеки и острый подбородок - вот ведь физиономия...
  
  Халат оказался ему велик размера на два, как и тапочки. Рукава он подвернул, но они все равно сползали, до половины закрывая узкие, фарфоровой прозрачности ладони. А с тапочками, конечно, ничего было не поделать, и он смущенно шаркал по кухне, оскальзываясь на гладких плитах.
  Звали его Никола.
  
  - Ни двора, - пошутила я. Вампир страдальчески вздернул нос: видно, не первый раз это слышал.
  - Будешь? - я подвинула вампиру вазочку. Никола закивал и взялся за печенье. Клыки ему мешали, печенье крошилось и сыпалось в чай.
  - Откуда ты взялся, чудо? - спросила я, разглядывая вампира. "Ы-ан-фе-йя" - сказал вампир с набитым ртом. - У тебя хоть свидетельство о клятве есть?
  Никола жадно хлебал горячий чай.
  - Копия, - ответил он, прожевав наконец. - Свидетельство осталось в Анфейле, а с собой только копия. Но подписанная самим советником ДеВертом!
  И забеспокоился:
  - А в Ар-Нисе это действительно? Я просто только сегодня приехал.
  - Действительно, действительно. Ешь.
  - Слава Богу, - искренне сказал Никола. Я удивилась:
  - Ты не боишься к Нему взывать?
  Вампир потупился, даже зарумянился слегка.
  - Почему нет? - сказал он почти шепотом. - Разве мы не Его дети...
  Я хмыкнула и взяла варенье.
  - Вообще-то, считается, что вы дети того, кого не надо поминать к ночи.
  Никола протестующе замотал головой, рыжие кудри хлестнули по щекам.
  - "Проклятый род, сотворенный Врагом всех живущих, ценой чужой смерти длите вы свое жалкое существование..." - процитировала я старинное "Уложение о нелюдях богомерзких". Повеяло пылью ветхих фолиантов.
  - Нет! Я... - вскричал Никола и рукавом смахнул со стола чашку. - Я никогда никого не убивал, - сказал он, чуть не плача. - Ведь вы же знаете! мы же все... - И сложил пальцы левой руки.
  Я смотрела на то, что осталось от чашки.
  - Горе луковое, - сказала я. - Подметай теперь...
  Вампир понял так, что это было ему адресовано.
  - Дайте веник, пожалуйста, - сказал он виновато.
  
  С веником Никола управлялся ловко, как расторопная служанка. Я налила ему другую чашку и задумалась.
  - Ну хорошо, а как же ты... - Вампир ссыпал осколки в ведро и вернулся за стол. - Вот ты ешь печенье... кстати, масло бери, если хочешь.
  - Спасибо, - сказал Никола и осторожно потянулся за масленкой, подбирая рукава.
  - Но ведь это же все - не то? Ты же не можешь обойтись совсем без крови?
  Вампир глянул на меня настороженно.
  - Вы разве не знаете? - спросил он.
  - Мало ли что я знаю! - удивилась я. - Я, может, у тебя хочу спросить - когда я еще с живым... тьфу, с настоящим вампиром пообщаюсь? У нас тут в Ар-Нисе ваших мало, трое, что ли, или четверо... ведут они себя тихо, людям на глаза не показываются. И в гости ко мне по ночам не ходят.
  - Кровь животных не нужна людям, - спокойно сказал Никола. - На скотобойнях ее так и так спускают... а мы покупаем...
  - Это я знаю. Ну, все равно, - а человеческая кровь? Иначе вы не были бы вампирами.
  - Да, нам нужна человеческая кровь, - сказал Никола. Он начинал злиться. - Но не в таком количестве, как думают люди... не столько и не затем... - Он сбился и махнул рукой.
  Я молчала. Вампир отставил чашку.
  - Понимаете, - сказал он, - это как... лекарство. Не так уж много нужно... Вы пожалели бы несколько ложек крови, чтобы спасти чью-то жизнь?
  - Жизнь?! - сощурилась я.
  - Жизнь. - Широко открытые голубые глаза смотрели на меня гневно и печально. - Да, жизнь... Думаете, наше... существование менее... ценно? Чем ваше?
  Я не знала, что сказать. Я так не думала. Но он бы мне все равно не поверил.
  
  - Мы живем, - вампир мечтательно улыбнулся, клыки блеснули, но не казались страшными. - Мы вспоминаем все рассветы и закаты, которые мы видели, но никогда больше не увидим... а вы можете смотреть на них хоть каждый день - но вы не видите.
  - Да ты поэт, - сказала я.
  - Я - нет, - сказал Никола и стал очень мрачен. - У меня плохо получается.
  Я встала и перенесла стул с другого конца стола - к камину, ближе к Никола.
  - Почитай, - сказала я.
  
  - Когда иду я берегом реки, - задумчиво заговорил Никола, и я не сразу поняла, что это уже стихи, - душа моя прощается с тоской. Шаги мои неспешны и легки, я весь - прохлада, вечер и покой...
  Он еще долго так читал - неторопливо, иногда останавливаясь, сосредоточенно хмыкая: ловил за хвост сбежавшие строчки. Иногда с середины. Почему-то это совсем не портило. Может быть, он был слишком строг? к себе и к своим стихам, - я бы не сказала, что у него "плохо получается".
  - А больше я не помню, - сказал он наконец и стал смотреть в огонь.
  
  Я поворошила поленья. Запахло сосной.
  - Никола, а почему ты уехал из Анфейля? - спросила я.
  - Убили моих друзей, - сказал он, не отрывая взгляда от огня; и говорил как будто тоже огню, не мне. - И меня чуть не убили. Один... человек.
  Трещали поленья, мне трудно было дышать. Как же так...
  - Уже почти утро, я чувствую, - сказал Никола.
  - Пойдем, - я поднялась.- Поищем, где тебя пристроить.
  
  Весь день он проспал в подвале. Натаскал туда сена, я выдала ему старое покрывало. После обеда зашла посмотреть: Никола сопел и ворочался, поджимая ноги. Покрывало сбилось и сено его, видно, щекотало. Мальчишка, Творец вседержитель, совсем мальчишка...
  
  Вечером он зашел на кухню, переодетый уже в свое: поношенный черный костюм, белая рубашка, тоже не новая. Но вот кружева на вороте и манжетах - ах, мальчик, эти кружева стоят больше, чем все твое тряпье, надо же, нашел, на что разориться. В сапогах он по дому ходить не решился, и на ногах у него были зеленые тапочки. Задники хлопали по полу.
  
  - Я вам очень благодарен, - сказал Никола. Церемонно и сухо, с достоинством... если бы не тапочки...- Не смею более стеснять - злоупотреблять, так сказать, гостеприимством. Там уже стемнело, я пойду. Спасибо вам, госпожа, за все.
  
  Я встала, отодвинула решето с горохом - перебирала.
  - Куда? - спросила я. - Куда ты пойдешь, Никола-ни двора? А?
  Подошла к нему, положила руку на плечо. Он дернулся, но стерпел.
  - Оставайся, - сказала я. - Тебя здесь никто не тронет. Оставайся.
  У вампира задрожали губы. Я отвернулась - не хотела видеть, как он плачет.
  Но он не заплакал. Повернулся и пошел из кухни, шлепая тапочками.
  - Сено из волос вынь, - сказала я ему вдогонку. - Зеркало в прихожей.
  Никола истерически захихикал.
  "Ой, балда..." - подумала я.
  
  Когда я вышла в прихожую, он уже переобулся, накинул плащ. Шляпу держал перед собой обеими руками; если б тульей не вверх - совсем как на паперти.
  
  - Никола... - сказала я. - Я тебе, - правда! - зла не желаю. Если вдруг у нас в Ар-Нисе тоже начнут... ну... - я растерялась.
  - Преследовать вампиров, - сказал Никола.
  - Да... Ты приходи. Я тебя спрячу и не выдам. Слово чести...
  И тут я почувствовала, что краснею. Никола улыбнулся - медленно и бесконечно печально.
  - Слово чести. Человека, - сказала я решительно. Получилось так себе.
  Голубые глаза насмешливо блестели, Никола разглядывал мои руки.
  - У нас нет... такого знака, - сказала я. - Ты же знаешь...
  - Знаю, - сказал вампир, надевая шляпу. - А он вам и не нужен. Люди все равно не держат слово... или оно вас не держит. Прощайте, сударыня, ваш покорный слуга.
  Он поклонился и распахнул дверь.
  
  - Постой! - крикнула я.
  Вампир остановился на пороге. Я вытащила из рыжих кудрей длинную сухую травинку и показала ему. Мы рассмеялись.
  - Больше нет? - спросил Никола, повертевшись передо мной. Я тщательно его осмотрела.
  - Больше нет...
  И сказать больше тоже было нечего. Вампир перешагнул порог и стал спускаться с крыльца; черный плащ махнул по резным столбикам перил и растворился темным пятном в темноте. Я сбежала по ступенькам.
  - Никола! - закричала я. Ветер и ночь слушали меня; ждали. - Я приглашаю тебя, Никола! Этот дом для тебя открыт, в беде или в радости! Всегда! Мое слово в том порукой! Слышишь? Мое, Анаис ДеВерт!
  
  Ночь улыбнулась, и ветер зашептался со старым тополем. Тополь кивал. А я стояла на последней ступеньке, куда доходил еще свет из открытой двери, и смотрела в темноту... стояла и смотрела...
  
  Бежала я уже так однажды...
  ... прочь, по лестнице, с крыльца - я невольно перескочила через вторую ступеньку, здесь стоял принц...
  Бежала и убежала. Ох и далеко же, ох и надолго...
  Нет. Не хочу.
  
  ...прочь из этого города, где той ночью я потеряла мужа, а следующей, - в убогой гостинице Вентра, вцепившись зубами в подушку, крича от боли -
  ...Ребенка.
  Я не хочу вспоминать!
  
  Пробрало холодком. Я вернулась в дом, заперла за собой дверь. Со стены прихожей на меня глянуло большое зеркало - то самое, в которое я сдуру посоветовала посмотреться Никола, и в котором он, конечно, отразиться не мог. Я - отражалась.
  Всеми своими улыбчивыми кареглазыми двадцатью пятью годами. Интересно, а сколько все-таки этому вампиру? Обманчивая штука внешность. Никола больше семнадцати никак не дашь - а кто бы мне дал хоть днем больше этих самых улыбчивых двадцати пяти...
  Но двадцать пять мне было тогда, а с "тогда" уже шесть лет прошло.
  
  
  
  Глава вторая. Звезда Марии Соболь
  
  
  - Неладно что-то в городе, Ана, - сказал мужчина и стал выкладывать на стол: круглый коричневый хлебец, зелени пучок да связку тощих карасиков. - Ох, неладно...
  - Чего неладно-то? - отозвалась усталая, бледная молодая женщина. - Ну! рыбу на скатерть не клади?
  Мужчина буркнул досадливо, но рыбу убрал.
  - А тово, - передразнил он. - Собаки воют по всем дворам, самый полдень - а небо серое, солнца не видать. А туч нету.
  - За грехи наши... Дурное лето, - сказала женщина и принялась потрошить рыбу. - А что собаки воют - так жарко им! Тут сама скоро взвоешь.
  - Говорят, все поля пожгло, - сказал мужчина, тяжело садясь. - В Ар-Нисе будто уж на зиму лебеду сушат. Может, и нам?
  - Да ты слушай больше, - рассердилась женщина, - дружков своих слушай, чего они по всем кабакам пособирали. Мелете, хуже баб!
  Серая кошка с желтыми стеклянными глазами подошла, обнюхала рыбу. Женщина хлопнула ее тряпицей.
  Мужчина покашлял.
  - Я чего еще слышал, - сказал он. - Будто разговор идет, что во всем, мол, пришлые виноваты... "утопленники", мол. Через них такое лето, а раньше не было никогда.
  Серая кошка опять ластилась к хозяйке. Женщина отпихнула ее и заплакала.
  - Ох, Риис, Риис, - говорила она, быстро утирая слезы. - Как же мы жить-то будем? А?
  Мужчина подошел к ней, постоял молча, заложив руки за пояс. Непривычным движением взял ее за плечо.
  - Ну, Ана, - сказал он. - Как-нибудь.
  
  Понемногу вечерело. Серая жара, весь день лежавшая на крышах, теперь стекала по стенам, по стеклам; мостовые исходили испариной. На всех деревьях поникли листья. Но небо уже очистилось и светилось прохладной мягкой голубизной. Под окошком кто-то тихо свистел.
  Риис выглянул с крыльца и удивился: под кустом жасмина сидел Перти, мальчишка-разносчик из соседней лавочки.
  
  - Ты чего, Перти? - сказал Риис. - Заходи, чайку попьешь.
  Перти отчаянно замахал руками, строя гримасы. Риис еще больше удивился.
  - Да чего ты, малый? Или беда какая?
  - Беда, беда, - зашипел из-под куста Перти, - будет беда! Я чего пришел: вы, мастер Дэль, нынче ночью из города бегите. Госпожу Аналису берите, и бегите, не оглядывайтесь. Завтра утром начнется, вот будь я проклят...
  - Чего начнется-то? - тупо спросил Риис. Он чувствовал, как кровь поднимается волнами: заливает уши, толкается и плещет в висках.
  - Погром начнется, будь я проклят! - шепотом закричал Перти. - Сегодня уж на рынке косы точили, вилы правили - завтра, говорили, пойдем пришлых бить. "Утопленников" из Нальды, в первую голову, ну и других на случай...
  - Ясно, - сказал Риис и сел на ступеньки. - На случай...
  - Так что вы уж не больно долго собирайтесь, может ночью придут. И незаметно уходите, лучше по Лесному переулку. Ладно, пошел я, а то хозяин хватится. - И Перти на четвереньках пополз к дыре в заборе.
  - Спасибо, Перти, - с трудом сказал Риис.
  - На спасибо хлеба не купишь, - рассудительно заметил парнишка. Оглянулся, увидел, какое у Рииса стало лицо и усмехнулся:
  - Да не... Эт я так, шутю. Мне не надо ничего, не подумайте, честно. Я так просто. Вы добрые. - Подмигнул и нырнул в лаз.
  
  - Ана, Ана! - кричал Риис, сбегая в подвал. - Ана!
  
  Лесной переулок потому так и назывался, что выводил прямо на опушку веселой светлой рощи. Обычно искавшие уединения парочки и степенные любители одиноких прогулок дальше этой рощи и не заходили. Но сразу за ней начинался уже настоящий лес, со старыми дубами, густым кустарником и поваленными деревьями, между которыми два человека в длинных плащах с трудом находили дорогу в этот поздний час.
  
  - А может, зря мы? - Ана всхлипывала и утиралась локтем. В руках у нее звенели посудой узелки. - Может, обошлось бы? Пересидели бы...
  - Где б ты пересидела, бабья твоя башка! - шепотом ругался Риис, толкая перед собой тяжелую тележку на одном колесе. Идти становилось все труднее: тропинка совсем пропала. - Они же нас извести решили, понимаешь ты? Да что за напасть эта тачка, будь она проклята совсем!
  - Не ругайся, Риис, - тихо сказала Ана. - Это не тачка, это мы с тобой... проклятые...
  И тихонько запела:
  
  "Нигде нам нет места, нигде нет покоя,
  Чужая невеста сбежала со мною.
  Нас ищут повсюду жених и отец,
  Недолгому счастью приходит конец".
  
  - Перестань... накликаешь... - Риис, задыхаясь, остановился. - Все, не пойдем дальше... сюда не придут...
  - Старое озеро, - сказала Ана. - А правда, что месяц тому тут опять видели призрак Нарии?
  - Не верю я в призраков, - сказал Риис, копаясь в тачке. Кинул на траву одеяло. - А Нария, сказывают, добрая была девушка, и уж верно после смерти хуже не стала.
  
  Разломили хлеб, вареную курицу, костер разводить не стали. Риис задумчиво жевал.
  - Ты ложись, - сказал он Аналисе. - Я постерегу.
  - А ты что же? - заупрямилась женщина, напряженно приподнялась на локте.
  - До утра уже недалеко, - сказал Риис. - Спи! Иначе завтра сил не будет.
  Аналиса вздохнула, заворочалась, кутаясь поплотнее. Риис смотрел на дрожащую лунную дорожку на воде.
  
  "А может, зря мы?" - вспомнил он. "А может, и зря" - нехорошо усмехнулся Риис. - "Средневековье... Вот тебе средневековье, хе-хе..."
  
  Х.Х. - это были его инициалы. Хельмут Ховенагель. Сам он еще расшифровывал в насмешку: "хронопут хренов". Лаборанты за глаза называли его "Два икса", он знал.
  "Черт бы вас всех взял", - думал Риис. Он отвык называть себя Хельмутом даже в мыслях. - "Я три года ванную не видел..."
  
  - У вас там интереснейший материал, Хельмут! - так и слышал он привизгивающий от восторга голос Бернгоффа, своего шефа. - Интереснейший! Продолжайте, исследуйте!
  
  Доисследовался... Когда бешеный паводок слизнул дамбу, захлестнул ледяной зеленой мутью узкие улочки Нальды - как было добраться домой, где в кабинете на первом этаже, в ящике стола, лежал серебряный медальон с хрустальной звездой, его заветный обратный билет - да и до того ли было? Вместе с другими мужчинами он снимал со скользких покатых крыш обезумевших от страха женщин. По углам крыш уже вихрились бурунчики, вода все прибывала - ясно было, что и на крышах не спастись. А женщины, как ни обезумели, держали свои жалкие узелки чуть ли не крепче, чем детей - и приходилось вырывать из рук силой, выбрасывать барахло под вопли и причитания - так мало было лодок, так мало было в них места...
  
  На третий день Риис обнаружил себя на затопленном по колено лугу. Мимо него брела, уходя к лесу, толпа измученных грязных людей. Из трех с лишком тысяч жителей Нальды спаслась дай бог если пятая часть.
  Подошла худенькая светловолосая девушка, улыбнулась робко:
  - Спасибо вам, мастер Дэль.
  Он вспомнил: это была та самая девушка, которую он втащил в лодку прямо из воды, уже полузадохшуюся, закоченевшую, с травой в волосах.
  - Как тебя зовут? - спросил Риис.
  - Аналиса...
  
  Медальон он потом искал - но, конечно, бесполезно. Злая и веселая, с гор бегущая Вайсс проложила себе новое русло по долине, где стояла Нальда - боже, какой дурак решил строить город в таком месте... Только флюгеры кое-где торчали над водой, скрипели ржаво.
  Спасшихся приютили города-соседи: Ар-Нис, Наэн... Многие, и Риис с Аналисой, перебрались в Керст - добротный торговый городок, двести миль к югу от Нальды. Они поженились той же весной, а в начале лета Риис застал Аналису плачущей.
  - Что? Кто обидел? - разъярился Риис. - Да я ему...
  - Ты, - сквозь слезы сказала Аналиса.
  Риис так и сел.
  
  Оказалось, Аналиса разговорилась с женщинами на рынке; они стали выспрашивать молодую чужачку, как да что, да как ей с мужем живется. Выслушали и заключили: плохи твои дела, дочка...
  - Сказывают, - всхлипывала Аналиса, - что коли ласков - значит, не любит. Значит, другую завел, вот и виноватится.
  Риис мысленно застонал.
  - Анелиза, - мягко сказал он, - ну какую другую? Ты же знаешь, это все неправда.
  - Какая я Лиза! я Ана! - запричитала взахлеб Аналиса. - Или этой Лизой твою подружку звать? Так я ей чепчик-то сдерну, припозорю! Найду!
  Еле успокоил. Вести себя стал грубовато, перестал целовать в щеку не по делу, приходя, требовал жрать. Аналиса уверилась, повеселела, видно, почувствовала себя и впрямь любимой и вполне замужней женщиной.
  
  А в середине лета поползли дурные слухи: Нальда-то не зря потонула, все за грехи ее жителей, и всем, всем им там смерть была уготовлена! заслужили, стало быть! А кто спасся - те против божьей воли пошли, но что так, что эдак - грехи их все одно при них остались, и не будет добра тем, кто проклятых "утопленников" принял в своих городах...
  
  Риис не знал: идти в Наэн? Там должно быть спокойно: город строгий, цеховой, торгуют не зерном и птицей, как в Керсте, а больше тканями да стеклом, да черненым литьем; чужаков не боятся, беспорядков не любят и смутьянам воли не дают. Да, решил Риис, в Наэн: говорят, тамошний магистрат решил основать какую-то Всеобщую школу, где будут преподавать смышленым юношам любого сословия науки счетные и письменные, а также прочие... Неужели, - Риис задохнулся от догадки, - они открывают первый в этом мире университет?! Он физик, и хотя на вмешательство конечно же наложен запрет, но... к черту! Может быть, найдутся умные ребята, которых надо будет только чуть-чуть подтолкнуть - и когда рядом с кем-то из них хрустнет об землю яблоко...
  
  Ты, Риис, спокойно, сказал он себе. Допрыгаешься, хе-хе, "хронопут хренов". Вон, как Нарию, утопят... за колдовство.
  
  Нария была легендой Керста. Пять лет назад страшная чума охватила город; казалось, никому не спастись. Небеса были равно глухи к проклятиям и к мольбам; и живые торопились умереть, чтобы не хоронить любимых и родных.
  
  И тогда в город пришли юноша и девушка, похожие как брат и сестра - оба тоненькие, темноволосые, красивые, в легких светлых одеждах. Они без боязни ходили по улицам, где каждая щель была полна смертельной заразы, из-за каждой двери слышались стоны; они исцеляли прикосновением рук. И смерть отступала: заболевшие выздоравливали, здоровые больше не заболевали.
  
  И в день, когда впервые за два месяца ни один человек не умер в славном городе Керсте, старый священник вышел на площадь и закричал:
  - Покайтесь, дети греха, спасенные от наказания за грехи свои гнусным колдовством! Покайтесь!
  
  Юношу по имени Пэйтер зарубили прямо на ступенях церкви - Седрик Сайтон зарубил, топором, - кровь плеснула ему в лицо и на руки, весь был в крови. Пэйтер упал, все так и протягивая руки к резным дубовым дверям - но если бы и дотянулся, не многим бы это ему помогло: закрыты и заперты были тяжелые двери. Тело его бросили на площади и еще танцевали вокруг. А утром нашли возле него плачущую девушку, его спутницу и помощницу в колдовстве, Нарию; и понесли ее к Старому озеру, и там утопили, хотя другие предлагали ее сжечь, думая, что она ведьма, и, конечно, выплывет. Но Нария не выплыла, хотя народ обступил озеро со всех сторон и стоял долго, пока не стемнело; и тогда все разошлись в сомнениях и страхе.
  
  А годом позже, в тот же день, город Керст праздновал избавление от чумы; и вдруг вся толпа на площади, как один человек, повернулась: на ступенях церкви стояла Нария. На том самом месте, где зарубили Пэйтера, стояла она и говорила:
  - Что вы сделали, люди? Поистине, проклят, кто захочет помочь вам! ибо сторицей воздадите вы ему, но не добром, а злом!
  
  Народ в ужасе разбежался, и еще несколько дней в городе были волнения, и были погибшие, потому что одни считали Нарию колдуньей, а другие - святой, и дрались друг с другом повсюду, даже и на мечах.
  
  А потом прошел слух, что призрак Нарии видели возле озера, в котором ее утопили. Пятилетняя девочка прибежала к матери, запыхавшись и потеряв лукошко, и рассказала, что она зашла далеко в лес и совсем сбилась с дороги. Стала плакать и звать на помощь, как вдруг подошла женщина в белом платье, добрая и красивая, с темными волосами, вытерла ей слезы и вывела на тропинку. А на прощанье молвила так: "Передай, что я простила Керст, но не войду больше в этот город; если же кому-то понадобится моя помощь, то пусть зовут меня - и я, может быть, отвечу".
  
  Малышка Кэрнис не могла еще по малолетству принять причастие, но повторила свой рассказ в церкви, на коленях перед самым алтарем, и все решили единодушно, что дитя не лжет. Снова были волнения, из Тарлиона приехал магистр округа и с ним еще десять священников, и собрав все свидетельства, они объявили жителям города Керста, что "вышеозначенные Пэйтер и Нария" были хоть и не святыми, но людьми славными, исцеляли божьей милостью, а не колдовством; а посему, убиты были безвинно. Многие каялись и рыдали, слушая магистра; а Седрик Сайтон, что зарубил Пэйтера, на коленях просил отправить его на костер, дабы он муками мог искупить вину, но ему отказали и повесили. На эшафоте он сказал: "Глядите на меня, люди добрые! Я думал, что убиваю отродье Тьмы, которое захотело погубить наши души колдовством, а убил хорошего человека, и за это сам сейчас умру. Глядите на меня и помните: как легко спутать зло и добро, и назвать одно именем другого!" Кто-то крикнул из толпы: "Страшно, Седрик?"
  
  "Чего мне бояться, я в руках Божьих", - сказал Седрик Сайтон, - "страшно жить с нечистою совестью, а умирать не страшно, и это так же верно, как и то, что умираю я на рассвете!" И сделал святой знак. Но как Сайтон был левша, то и знак он сделал левой рукой, и вообще как-то шиворот-навыворот: большой палец не вверх, а вниз, и ладонью не к себе, а от себя, и не средний палец поверх указательного, а наоборот. Ну, а потом на него надели петлю, и он больше ничего не говорил, и знаков никаких не делал, а только взболтнул ногами в воздухе да и умер.
  
  Умер, да нехорошо: его призрак, говорят, тоже несколько раз видели в городе, да все по ночам. Но новый священник - присланный взамен того, который кричал тогда на площади: "Покайтесь, дети греха!" - отслужил заупокойную, и призрак Седрика Сайтона перестал шляться ночами по улицам славного города Керста.
  
  С тех пор добрые люди, даже и те, кто когда-то считал Нарию колдуньей, иногда ходили на Старое озеро. Кто просил заступницу Нарию простить город Керст и благословить его; а кто просил помощи - и, говорят, Нария помогала.
  
  Риис передернулся от утреннего холодка. В камышах завозилась птица, а рядом что-то светлое мелькнуло между деревьев. Обернулся: перед ним стояла молодая женщина в белом платье, с темными волосами. На груди ее, на тонкой цепочке, висел серебряный медальон.
  
  - Не бойтесь меня, - сказала женщина. - Я не причиню вреда ни вам, ни вашей спутнице. Вы скрываетесь? бежите от кого-то? Может быть, нужна помощь?
  Ховенагель остановившимся взглядом смотрел на медальон. На серебряный медальон с хрустальной звездой.
  - Нария... - сказал он пересохшим голосом. - Нария и Пэйтер... Мария Соболь и Питер Лейстер, великий боже...
  - Вы?! - вскрикнула женщина и зажала себе рот рукой. Аналиса заворочалась, но не проснулась.
  - Пойдемте, - женщина схватила Рииса за руку, - скорее пойдемте...
  Они спустились по тропинке к самой воде, в заросли ивняка. Остановились.
  
  - Кто вы? - требовательно спросила женщина. - Кто - вы - такой?
  И он ответил:
  - Я Хельмут Ховенагель, "хронопутешественник" из института Крайнмера в Хопфштадте.
  
  - Господи, господи, - шептала Мария.
  - Вас ищут уже пять лет и отчаялись найти. Звезда Питера неактивна, а ваша не отвечала...
  - Я перенастроила ее, - сказала Мария. - Только не спрашивайте, как... я не знаю... Может быть, это магия.
  - Мария! - застонал Ховенагель, - вы же бактериолог! Какая магия? Какая, к чертовой матери...
  - Тише, - Мария положила мягкую ручку на его губы. - Тише. Здесь не надо ругаться. Чувствуете?
  
  Они помолчали. Над озером стлался туман. Послышались легкие... шлепки... нет! Шаги! Кто-то шел, - шел, по воде! Ховенагеля затрясло. Он хотел отвернуться от озера - и не мог. Шаги приблизились, туман взвихрился кружащейся стройной фигурой в развевающемся платье. Пронесся то ли ветерок, то ли тихий смех, - и все. Было озеро, был туман. Красиво, и только.
  Ховенагель стучал зубами.
  - Вам холодно? - лукаво спросила Мария.
  Больше всего он хотел ответить - "Подите к черту!" - но этого, конечно, он не мог сказать.
  
  - Я выбралась из озера через сутки после того, как меня утопили, - негромко заговорила Мария. - Понимайте, как хотите. Я помню, как я вырывалась, потом почувствовала воду в легких, - я задыхалась... А потом - мне снились сны. Совершенно обычные сны. Детство, дом, наша с Питером свадьба... Потом приснился Крайнмер: он кричал: "Живи! Дыши!" Я вдруг поняла во сне, что веревки на руках больше нет, и я могу развязать мешок. Я проснулась, я была под водой... изо всех сил сдерживала дыхание и действительно развязала мешок... и выплыла. Двое суток прошло с тех пор, как убили Питера. И стало быть, больше суток я пробыла в воде. Нет, - она покачала головой, не давая Ховенагелю сказать, - я могла, конечно, ошибиться, но даже если моя звезда уже... свихнулась - звезда Питера была в порядке, я забрала ее, когда нашла... тело... и календарь на ней не врал, он и по сей день не врет. Может быть, я действительно утонула в этом озере? Может быть, я призрак...
  - Не говорите ерунды, госпожа Лейстер, - сказал Ховенагель. - Вы совершенно точно не призрак... - И замер.
  - Мария, - сказал он тихо-тихо, чувствуя какой-то звон в душе. - Звезда Питера... она... до сих пор при вас?
  - Да, - ответила Мария.
  - Мария! - сказал Ховенагель и упал перед ней на колени.
  
  Несколько минут спустя Аналиса, завернувшись в одеяло, сонно и испуганно смотрела на Ховенагеля.
  - Еще совсем рано, Риис, - жалобно сказала она. - Может быть, ты бы поспал? А я бы постерегла.
  - Не надо ничего стеречь, - рычал Ховенагель, расшвыривая вещи. - Хоть что-нибудь из этого барахла стоит взять на память? Не надо... мы уходим... вот это, пожалуй, - он вытащил из узелка серебряную ложечку. Ложечка оканчивалась миниатюрной фигуркой заступницы Нарии, выполненной очень живо, и даже, как ни удивительно, с несомненным сходством.
  
  ... - Мария, я вернусь за вами. Сразу же. Оставлю Аналису в институте и вернусь. Как же вы могли так перенастроить звезду...
  - Не надо, Хельмут, - сказала Мария.- Не ищите меня, и никому обо мне не говорите.
  - Что?! - беззвучно спросил Ховенагель.
  Мария улыбнулась.
  - Не надо... Зачем мне - туда?
  Ховенагель сипел, растеряв слова.
  - После гибели Питера я очень изменилась. Его смерть и мое... спасение... накрепко привязали меня к этому миру, а в том - мне не дорого ничего.
  - Ваша работа! - заорал Ховенагель, в ярости готовый разбудить и распугать хоть всех чертей и водяных, вместе взятых. - Институт! Там ваши друзья, там ваш мир, Мария!
  - Нет, Хельмут, - сказала женщина в белом платье, с темными волосами, добрая и красивая. - Мой мир здесь. А моя звезда...
  Она ласково поиграла медальоном.
  - Она ведет меня туда, где сейчас кому-то очень плохо, страшно, больно - и некому помочь. Вы думаете, как я вас нашла?
  
  Ховенагель растерялся, что-то лепетал - и сам чувствовал, что жалок. Мария улыбалась и качала головой - но вдруг нахмурилась:
  - Мне надо идти, Хельмут, - сказала она. - Звезда зовет. Возьмите, - серебряный медальон на тонкой цепочке, точь-в-точь такой же, как у нее, скользнул в руку Ховенагеля.
  И тут он...
  - Господи, я осел! осел! осел! - взвыл Ховенагель. - Вы же могли вернуться, все это время вы могли вернуться! Активировать звезду Питера!
  Мария рассыпалась смехом и растаяла в золотистом вихре.
  
  - Но куда мы пойдем? - спрашивала Аналиса. Она стояла рядом с Ховенагелем, дрожа от холода, растерянная и покорная. Ховенагель надел медальон.
  - Мы пойдем, - сказал он, обнимая Аналису, - далеко. Очень далеко. Ана, ты мне веришь?
  Она кивнула.
  - Тебе там будет хорошо. Все у нас с тобой будет хорошо. Я люблю тебя, Ана!
  Аналиса пискнула от неожиданного крепкого поцелуя.
  - К такой-то матери университет! - заорал Ховенагель на весь лес. - Пусть сами своих Ньютонов воспитывают! К такой-то матери славный город Керст! и магию к чертям! Я возвращаюсь домо-о-ой!
  
  Хрустальная звезда загорелась алым. Золотистый вихрь взметнулся вокруг фигуры высокого загорелого мужчины, сильно и бережно прижимавшего к себе худенькую светловолосую девушку - и рассыпался брызгами. На поляне осталось лоскутное одеяло, перевернутая тачка, и на самом том месте, где кружился золотистый вихрь - маленькая серебряная ложечка.
  
  
  Глава третья. Революция советника ДеВерта
  
  В комнате было душно.
  
  Седрик Сайтон сидел на подоконнике, увлеченно лаская кончиком пальца черный камень в тяжелом стальном кольце, - и сталью отливали тяжелые изгибы его черных локонов в лунном свете. Портьера была сдвинута - плотный, пыльный бархат, лиловый, как ночная грозовая туча, - и одна створка окна приоткрыта, но все же... душно было в комнате.
  
  - Седрик, - спросил ДеВерт, - вы действительно сможете это сделать? Но каким образом?
  - Каким-каким, - сказал Сайтон. - Через силу. Я не смогу объяснить, а вы вряд ли поймете, но поверьте... слово дать?
  - Не надо, - сказал ДеВерт, - говорите, говорите!
  - Через силу, - повторил Сайтон, - эта клятва свяжет всех вампиров. Понимаете? Всех. Сколько их сейчас ни есть, и где бы они ни жили, и сколько бы их ни было еще - в будущем. Эта клятва станет как бы частью силы, и каждый новый вампир получит ее... - его лицо передернулось короткой, злой усмешкой, - как проклятье, вместе со своим даром.
  - Вы точно знаете? - настаивал ДеВерт, - откуда? Вы уверены, что это сработает?
  
  Сайтон сложил пальцы, - так же, как когда-то, под качающейся петлей на главной площади города Керста.
  - Слово чести вампира, - сказал он. - Я - уверен. Я, знаете ли, имею право быть уверен. Сказал вот так однажды, что умираю при виде рассвета. А поскольку я был первым... Это сработает, Фриолен.
  Сзади негодующе ахнули - "нет!"
  - Так клянитесь же, - сказал ДеВерт, оборачиваясь, - клянитесь! Ну сколько вас в столице? - не больше тысячи, вас же всех перебьют. И тех вампиров, которые будут появляться - станут убивать сразу же, и взрослых, и детей - поймите же вы! Принесите клятву - и я с ними договорюсь. А принц...
  
  - Принца мы не отдадим! - крикнул Энсон д"Анфейль. Его темно-русые волосы развились, золотистая пудра осыпалась и поблескивала на малиновом шелке камзола. Юный маркиз Анфейльский до хруста в пальцах сжимал рукоять сабли, она была ему тяжела и не по руке. Но даст Тьма, он с ней все же совладает - а кокетливая парадная шпага, хоть и привычная, была сейчас вовсе бесполезна. - Мы будем драться, советник! До последней... - юноша замолчал и зажмурился, как от сильной боли.
  - Капли крови, - кивнул ДеВерт. - И вы еще спрашиваете, за что они вас ненавидят - да?
  Помолчали.
  
  - Из дворца герцога ДеНаэна каждое утро выносят по три-четыре зашитых мешка, - быстро, яростно заговорил ДеВерт, - пропадают люди, по утрам на улице - гляди под ноги, чтобы не споткнуться о свежий труп. А в деревнях? "Зачем мне скот, у меня крестьяне есть" - это не графа ли Вьернского слова?
  Маркиз Анфейльский застонал:
  - Но принц, принц! Флорелю тринадцать лет - он ребенок! совсем ребенок!
  - Вы им это объясните, - сказал ДеВерт.
  
  Из окна его кабинета видна была вся площадь, оцепленная солдатами в три ряда - и толпа, и дворец по ту сторону площади. Солдаты еще не знали, кого и от кого им придется защищать - а толпа колебалась волнами, кое-где взблескивал металл. Колебалась толпа, колебалась: во дворце, кроме вампиров, засело еще сотни три гвардейцев, верных королю и аристократам, с клыками они там или без. А в доме напротив засел Совет, - как с полудня собрался, так и по сю пору заседал, и ходили упорные слухи, что принца-то во дворце нет, а принц-то - у советника ДеВерта...
  
  Хорошо еще, никто в этой толпе не знал о подземном ходе между дворцом и этим домом. Хотя ДеВерт и сам узнал о нем только сегодня, даром, что уже пять лет жил в огромном старинном особняке на правах главы Городского Совета.
  
  - Но Его Величество отрекся - за себя и за сына! Неужели нельзя...
  - Милсдарь Энсон, - сказал ДеВерт, - Отречение недействительно. Флорель несовершеннолетний. Через три года он все равно сможет стать королем, по праву и по закону. Им плевать на отречение, они хотят его голову - и сегодня же!
  - А моя им не подойдет? - звонко сказали из угла комнаты.
  Маркиз слабо вздохнул и выронил саблю.
  - Ты все-таки пришел, - сказал он.
  - А я за тобой крался, а ты не видел, - ответил ему мальчишеский голос.
  Невысокая тень приблизилась к ДеВерту, тонкая рука откинула капюшон. ДеВерт увидел бледное удлиненное лицо принца, голубые глаза, совсем как у принца, пушистые белокурые локоны... белокурые? ДеВерт растерялся.
  - Кто это, Ваша Светлость? - спросил он, обращаясь к маркизу.
  - Это Дарио. Мой брат, - глухо ответил Энсон; он сел, ткнулся лицом в ладони и скорчился весь. - Сводный, единокровный. Он тоже...
  ("Значит, по отцу? значит, все-таки по мужской линии?!" - заметалось в голове у советника)
  - Я ведь похож на него? - спросил Дарио, глядя на советника снизу вверх. Глаза мальчика блестели, дерзко и лукаво - и страха в них не было. - Правда, похож? Только я на год старше, это ничего?
  - Похож, - тихо сказал ДеВерт; он понял. - Нет, мальчик. Я не смогу...
  - Я смогу, - ответил Дарио, - я не боюсь!
  
  Он совсем по-детски улыбнулся, показав маленькие острые клыки - как будто язык показал.
  - Умирать не так уж страшно, господин советник, - сказал юный вампир. - Вы только придумайте, что мне сделать с волосами. Я хотел сажей, но это не пойдет, - а вдруг дождь?
  - Ваша Светлость! - воззвал ДеВерт. - Седрик! ведь мы же не можем?! Я не могу...
  "Господи, что мы делаем?"
  Седрик Сайтон молча отвернулся, рисовал что-то на стекле.
  - И я не могу, - сказал маркиз; он сжимал виски кончиками пальцев. - Запретить ему я не могу. Может, принц за нас отомстит, - за всех нас...
  
  - Пойду я, - Сайтон спрыгнул с подоконника и направился к двери, - позову Флореля.
  - Седрик, - сказал советник. - Вы не скажете об этом никому. Вы поняли? Никому.
  
  - Слово, - ответил Седрик Сайтон, переплетая пальцы. И вздохнул. - Все-таки неудобный он, этот знак, а мне еще сегодня, я чувствую, клясться и клясться... рука заболит. Да, и: советник, они наверняка потребуют кого-то еще. Ну не обойдется одним принцем. Не верю я в это. Меня потребуют, ДеНаэна; Вьерна скорее всего. Ну и еще десять-двенадцать голов... Голов! Мы что, скот, что ли - по головам считать? Кхм. Так вы соглашайтесь, ладно?
  И исчез. "Глаза отвел", - понял ДеВерт.
  - Я сейчас, - сказал он. - Сидите тихо.
  
  Мы сошли с ума, - думал он, дрожащими пальцами набирая код вызова, - до рассвета еще часа три, волосы у него успеют высохнуть - о чем я думаю? Ему четырнадцать, всего четырнадцать... А Флорелю всего тринадцать, - черт, да какое это имеет значение!
  
  Ховенагель очень удивился.
  - Зачем? - спросил он. - Что, ваша жена хочет стать блондинкой?
  - ...И темно-каштановую, - добавил ДеВерт.
  - Вообще ничего не понимаю! - возмутился Ховенагель.
  - Потом будете понимать, Хельмут - скорее, пошлите кого-нибудь. Это дело жизни и смерти. ("Да уж..." - подумал ДеВерт) Я буду через полчаса, - сказал он и отключился. Спустился на кухню. Проходя мимо кабинета - вздрогнул: там плакали. Он не услышал - почувствовал.
  
  - Нэль, - сказал он испуганной служанке. - Согрейте, пожалуйста, воды, только побольше. Побольше. И быстро. Пусть отнесут мне в спальню.
  - Опять голова болит, господин советник? - понимающе спросила служанка. У ДеВерта бывали приступы странной мигрени; очень от них помогала горячая ванна.
  - Голова... - непонятно усмехнувшись, сказал советник. - И голова тоже, моя добрая Нэль...
  Зашел к помощнику, сказал строго:
  - Меня не беспокоить!
  
  Потом заглянул в большую залу, где собрались остальные члены Совета. Несколько человек сидели за столом, другие, переговариваясь, столпились возле окон. Кто-то орал и стучал кулаком. Мраморный бюст короля в тяжеловесном парике смотрел на них с камина и недовольно морщился в тусклом, больном свете свечей.
  
  - Господин ДеВерт! - стремительно пошел ему навстречу невысокий молодой человек в черном - Адриан Норэ, общественный защитник при Анфейльском суде, только вчера избранный членом Совета. - Господин ДеВерт, они же вот-вот начнут штурм!
  Он мелкими бессмысленными движениями поправлял и так безукоризненно завязанный галстук, пальцы вздрагивали и замирали, путаясь в кружевах.
  
  "Хороший ты человек, Адриан, и юрист хороший", - подумал ДеВерт, - "но трудно тебе придется: нельзя же так все к сердцу...".
  
  - Успокойтесь, друг мой, - сказал он, силой усаживая Норэ, - успокойтесь все, господа! До рассвета они ничего не начнут. Два часа у нас точно есть. Так что пишите текст клятвы.
  - Какой еще клятвы? - поднял острую мордочку на дальнем конце стола Фелис Келлье.
  - Какой-какой... Я, имя-титул... даю слово чести вампира, что никогда не причиню вреда ни одному человеку... м-м-м... ну, вы подумайте, сформулируйте... В общем, не убивать, и кровь насильно не пить... как-нибудь так. Тра-та-та... пусть меня постигнет гибель... поглотит огонь... - ДеВерт скривился, - или еще там что, если нарушу... От имени своего и всех вампиров, живущих и будущих, клянусь.
  И, упреждая вопрос:
  - Это сработает, я знаю совершенно точно.
  
  Советники оживились, заперешептывались.
  - Живущих и будущих? Прямо-таки так? - переспросил Келлье.
  - Именно так! - резко ответил ДеВерт; Келлье он недолюбливал за ехидный нрав и за талант удивительно некстати соваться под руку. - Да, и проект какого-нибудь... ну, свидетельства о клятве... тоже набросайте. За работу, господа, - он согнулся и вцепился в стол, Норэ подхватил его под локоть.
  - Господин советник, вы бы прилегли пока. Мы все напишем, сейчас подумаем и напишем...
  - Некогда господину советнику лежать, - сказал Келлье; он что-то жевал. - Господина советника депутаты видеть хотят.
  - Какие еще депутаты? - тихо спросил ДеВерт, виски и в самом деле стянуло. Господи, не надо. Прошу тебя, Господи, - мне сейчас нельзя...
  - От народа! - окрысился Келлье.
  ДеВерт выпрямился.
  - От какого еще, - сказал он яростно и внятно, - к чертовой матери, народа?!
  
  С "депутатами" он был краток.
  - Господа! - сказал советник ("Да... господа из вас...") - Чаши весов колеблются. Я сочувствую бедам народа и понимаю его справедливый гнев. Но расправы я не допущу. По моему слову - солдаты будут стрелять.
  - На какую же чашу весов вы положите свое слово, господин советник? - вкрадчиво поинтересовался смазливый малый в грязноватой рубашке и синих штанах. Он у них, похоже, был за главного.
  
  - Ни на какую, - сказал ДеВерт. - На моем слове эти весы будут держаться. Подумайте, спросите... народ... или вы их не будете спрашивать? впрочем, не важно. В общем, приготовьте список, только не много, десять-двенадцать человек. Герцога Наэнского, графа Вьернского вы получите. А вампиры поклянутся, - все, как один - никогда не причинять людям вреда... ну, текст клятвы возьмете у советника Норэ.
  - А принц? - все так же вкрадчиво спросил смазливый малый. - Его Высочество Флорель?
  - Ах да, разумеется, - сказал советник ДеВерт. - И принца вы тоже получите.
  
  Его Высочество Флорель быстро шел по низкому каменному коридору, трогая в кармане резную рукоять. Нехорошо, конечно, брать чужое; и граф Бентон ругался и искал свой пистолет - но у него еще второй есть, это же дуэльная пара - а он совсем без оружия, все с оружием, а он нет, - так нечестно!
  Наверное, советник что-то придумал: говорят, он хороший человек. Может, из его дома еще куда-нибудь идет подземный ход?
  
  Из дворца принца вывел Сайтон, но их никто не видел вместе. Седрик Сайтон обладал способностью отводить глаза даже вампирам, - привилегия по праву первенства, видимо?.. Он проводил Флореля до середины подземного хода, поклонился, махнул рукой, - "Вот в этот коридор, Ваше Высочество, и прямо до конца" - и пошел обратно во дворец, объявлять вампирам ультиматум ДеВерта.
  
  Даже король и королева не узнают о подмене, - страшное условие вы поставили, Фриолен, умеете быть жестоким... но, в сущности... Да. В одной голове тайна - это тайна, а в двух - уже предмет для торга.
  Так будет лучше.
  Моя же голова наверняка этим утром попрощается с телом; моя - и Энсона, и Дарио... Дарио...
  Только бы я смог их вытащить на площадь! но когда они узнают насчет принца... Ох, не доживу я второй раз на эшафоте постоять, усмехнулся Седрик Сайтон, убыстряя шаги.
  
  Д"Анфейль ждал у двери.
  - Пойдемте, Ваше Высочество, - сказал маркиз с поклоном и взял принца за руку. Они прошли по узкой скрипучей лестнице, маркиз толкнул дверь - и принцу показалось, что он...
  Я же не отражаюсь!
  Но это не было отражение. Это был Дарио, младший брат д"Анфейля; принц видел его несколько раз при дворе, а последний раз - сегодня во дворце, в большом зале, где собрались все, все до единого вампиры столицы - никто не бросил своих, - отчаявшиеся и отчаянные, готовые убивать и умирать.
  Но что Дарио делает здесь, в доме советника? - и почему у него... темные волосы!
  Это советник его покрасил: вон у него пятна, тоже темные, на светло-зеленом сюртуке и на руках. Зачем?..
  - Дарио! - сказал принц и засмеялся, - ты стал прямо совсем как я!
  И закрыл глаза.
  "Сообразил" - подумал ДеВерт, чувствуя, как перехватывает горло - "умненький мальчик..."
  Принц отчаянно замотал головой и закричал:
  - Не надо! пожалуйста, не надо!
  Длинные каштановые локоны хлестали его по щекам. ДеВерт вздохнул.
  - Ваша Светлость, - сказал он, - помогите мне.
  Но и вдвоем они едва управились: принц вырывался, едкие брызги летели с волос. Когда через десять минут краску смыли (ДеВерт держал, смывал маркиз, и вид у него был после этого... ему даже в сапоги натекло) - принц оказался не белокурый, а светло-светло-рыжий.
  - Ну и ладно, - сказал ДеВерт, - даже хорошо, а то еще примут его за Дарио и все-таки...
  Принц зарыдал.
  
  Д"Анфейль пробормотал: "Простите, Ваше Высочество", - и сделал несколько странных движений, как будто вязал что-то в воздухе огромными спицами. Принц мягко шлепнулся на ковер. Он спал.
  - Вы раньше не могли это сделать? - озверело спросил ДеВерт, посмотрев сначала на принца, потом - на маркиза. - А?!
  На лестнице послышался топот: "Господин советник! господин советник!" - помощник уже ломился в дверь кабинета:
  - Господин советник! Они выходят из дворца!
  
  А, черт, застонал ДеВерт, уже? Седрик, умница Седрик! - он схватил Дарио за плечо, господи, я сюртук испачкал в краске! и руки тоже! ДеВерт затравленно огляделся. На глаза попался темно-зеленый длинный халат на спинке стула: ну и нормально, сюртук светлый, халат темный, переодеваться все равно некогда - без пояса, сойдет издали за плащ. Только б Нэль никуда не убрала перчатки из прихожей...
  Он вытолкнул Энсона, на ощупь запер дверь и потащил Дарио по лестнице, даже не дав братьям обняться - скорее, скорее! остановить - я не смогу, не допустить - может быть, еще...
  
  Толпа всколыхнулась, - словно бросили камень в затянутый ряской пруд.
  На высокое крыльцо выходили члены Городского Совета. Рослый стройный мужчина в темно-зеленом... халате? остальные советники смотрели с недоумением... держал за плечо темноволосого мальчика. Мальчик смотрел на людей презрительно и спокойно. Из ворот дворца, окруженные гвардейцами, шли бледные, растерянные...
  Толпа отпрянула и ощетинилась: пиками, кольями, кое-где и саблями.
  Высокий мужчина поднял руку.
  На один короткий миг, на один удар сердца - все повисло и затрепыхалось на тонкой, дрожащей ниточке.
  Но эту ниточку сжимал в руке советник ДеВерт.
  - Пропустите их, - сказал ДеВерт.
  И - пропустили, расступились безмолвно.
  
  Они клялись по очереди, все, кто там был - даже и те четырнадцать, чьи имена уже назвали "депутаты" от толпы. В стороне споро сколачивали высокий помост, а вампиры все подходили, подходили к ДеВерту: спокойные бледные лица, плотно сомкнутые губы - и всем им, всем ДеВерт смотрел в глаза, - а его рука стискивала плечо Дарио - смотрел в глаза... голубые, карие, серые, но ненависть в них была одинаковая, - зеленые... насмешливые, дерзкие. "Клянусь!" - звонко сказал Джозиан Фриссе.
  
  И каждый из них вставал перед советником на колени - так захотел народ. И каждый из них целовал советнику руку в перчатке ("это не отмоется никогда", - думал ДеВерт, - "это тебе не краска") - так захотел народ.
  И каждый сплетал пальцы замысловатым знаком.
  
  Последним клялся граф Бентон. На вид - самый старший из них, на самом деле - самый молодой: он стал вампиром совсем недавно, всего пару месяцев назад, в возрасте сорока пяти лет. Такое случалось, - редко, крайне редко, но случалось. Вон герцог Анфейльский тоже стал вампиром почти в сорок, когда у него уже было двое сыновей - один законный, от жены, и второй - от некой актрисы; оба брата, и юный маркиз, и бастард, унаследовали папенькино проклятье. А у Бентона была шестилетняя дочь; жена его умерла при родах, и он жил с дочерью в Наэне, тихо, уединенно. Приехал в столицу по делам - и как же не вовремя... Уходя в эту ночь во дворец, чтобы присоединиться к остальным, Бентон не надеялся оттуда вернуться: и в ящичке секретера лежало завещание, опекунами он назначал сестер жены. Своего брата, хоть тот и был младше него всего на три года - побоялся: вдруг тоже?
  
  Узнав о том, что принц Флорель в руках советника ДеВерта...
  
  "Он заложник, за всех нас", - сказал Седрик Сайтон. - "Клянитесь! и принц останется жив - слово чести, советника ДеВерта и мое!" - и блеснул кольцом, выгибая пальцы в причудливом жесте...
  
  ...Жеро Бентон словно в уме повредился - и выпрыгнул из окна. Человека это, может, и убило бы; а Бентон только сломал правую руку, и она висела мертво, теряясь в складках плаща.
  
  "Клянусь!", поцелуй - последний, слава тебе, Боже. Бентон поднялся с колен, отошел влево - к тем вампирам, чьих имен не было в списке. ДеВерт обвел глазами площадь.
  
  Так... Пока вроде нормально. Спокойно все. Быстро же они эшафот сляпали, плотники, м-мать их... У ДеВерта задергало висок. "Поспать бы пару часов" - подумал он, но вспомнил, что в кабинете у него заперт принц, и советнику не только спать, но и жить расхотелось. Он выпустил плечо Дарио, и гвардейцы повели мальчика - но не влево, а к четырнадцати обреченным. Кто-то из вампиров вскрикнул пронзительно, горестно - но все перекрыл радостный рев толпы.
  
  ДеВерт безотчетно потер о бедро руку в зацелованной перчатке, - вскинул другую и шагнул вперед, желая обратиться к народу. Граф Бентон тоже вскинул руку, - правую, из-под плаща. Блеснуло золотом, грохнуло, вспыхнуло, пуля порвала советнику халат и вошла в сердце помощнику, который все это время томился и переступал с ноги на ногу за спиной ДеВерта. Помощник повалился, где стоял.
  
  А Бентона страшно, мгновенно охватило пламенем - и только легкие клочья пепла коснулись серой брусчатки.
  
  Ни выдоха, ни движения - бесконечное мгновенье тишины летело и кружилось, как падающий снег...
  
  Но уже подбегали остальные члены Совета - затолкались, заверещали вокруг ДеВерта; "Жив..." - растерянно отвечал советник, щупая дырку под мышкой; и ликующее - "жив, жив!" - взорвалось и рассыпалось фейерверком над площадью. Кто-то наклонился над помощником и сказал: "Он мертв!" - с этаким пафосом в голосе. "Дура-ак", подумал ДеВерт, чувствуя, как до боли, оскоминой сводит челюсти - "ой дурак! конечно, мертв, раз Бентон... Кто это? Келлье? - уволю и кружку не отдам"
  Дурацкая шуточка Крайнмера костью встала в горле, царапнула садняще - Господи, только не это, только не сейчас.
  
  ДеВерт поправил халат.
  - Так погибнет каждый, преступивший клятву. Каждый вампир, который осмелится поднять руку на человека, - сказал он, глядя на воспаленно розовеющие облака. Толпа притихла, слушала. - Вы видите теперь: они обречены, если попытаются причинить вам зло.
  
  Он махнул рукой; солдаты окружили группу вампиров и повели через площадь, к эшафоту.
  
  ДеВерту протянули какой-то листок, он буркнул - "Это что?" - уже пробегая глазами, узнавая четкий, ровный почерк Адриана Норэ и его же ровные, четкие формулировки... ну да, и текст клятвы тоже он писал...
  - Вы просили свидетельство о клятве, - сказал Норэ, и как-то очень странно он это сказал, ДеВерт обернулся на него посмотреть. Посмотрел. У советника Норэ тенью подрезало скулы, ресницы слиплись, обведенные розовым, припухшим.
  
  ДеВерту захотелось вдруг запереться в кабинете - да вот хоть и с Норэ - и быстро, жадно, отрешенно нахлестаться до беспамятства.
  - Прикажите напечатать тысячу таких, - сказал он, возвращая листок, - только не меняйте ничего - ни единого слова, хорошо, Адриан?
  Память у советника ДеВерта была непогрешимая.
  Норэ кивнул, мучительно выискивая - камушек, трещинку - за что бы зацепиться взглядом.
  
  - Адриан! - решительно сказал ДеВерт, - хотите быть моим помощником? Я завтра...
  - Завтра я подам в отставку, - ответил Норэ. - Сегодня Совет еще должен быть в полном составе.
  Он поднял голову и посмотрел ДеВерту в глаза.
  "О-го..." - подумал ДеВерт и нажал сильнее, но взгляд Норэ не сдвинулся и не дрогнул - впрочем, он словно смотрел и не видел, или же - видел, но не ДеВерта, а что-то другое, совсем другое.
  - Какая отставка?! - в бешенстве зашипел ДеВерт - он услышал наконец.
  - Уеду в Ар-Нис, - невпопад ответил Адриан Норэ, повернулся и пошел вверх по лестнице, сгорбившись, оступаясь.
  "Накрылась республика добродетели!" - подумал советник ДеВерт.
  
  А Энсон Д"Анфейль уже поднимался на эшафот вслед за братом. Волосы Дарио палач не стал обрезать, чтобы толпа могла узнать принца, и темные локоны вздрагивали у него на плечах: мальчик взбегал по ступенькам легким и твердым шагом. Следом шел их отец и остальные, полуослепшие в немилосердном блеске чудесного летнего рассвета - герцог Наэнский, и граф Вьернский, и Седрик Сайтон, ну и там еще по мелочи... "Нелюди! Твари! Отродья Тьмы!" - кричали из толпы - "что, попировали по ночам? попили нашей крови? сейчас на вашу поглядим! давай, палач, руби! так его, ловко!"
  
  "Ну что же, сила" - подумал Седрик Сайтон, брезгливо уворачиваясь от палача и стягивая назад и вниз воротник рубашки. - "Я был твоим первым возлюбленным - спасибо... чем заслужил? - не знаю, но я благодарен тебе. И прости - ухожу..."
  Он опустился на колени, приник щекой, виском - вжался в гладкое пахучее тепло дерева, - улыбнулся и закрыл глаза.
  "Но если тебе нужна опора в нашем мире, - выбери Флореля! прошу! Ему это понадобится, очень понадобится..."
  Над ним дохнуло холодком - это палач отводил руку для замаха.
  "Прощай, принц; я отдаю свою силу - всю - тебе!"
  
  Седрик Сайтон все так же улыбался, но был уже мертв, когда лезвие коснулось его шеи.
  Король и королева наблюдали за казнью с балкона дворца.
  Так захотел народ.
  
  (От автора: к сожалению, я не знаю, что произошло дальше. То ли принц сумел каким-то образом в последние минуты перед рассветом улизнуть из особняка советника, то ли у них состоялся разговор. Во всяком случае, впоследствии Флорель и ДеВерт явно встречались и поддерживали отношения, а пока - тот же день, несколько часов спустя.)
  
  ДеВерт вернулся из Ратуши около полудня. Пятна крови на крыльце уже замыли ("Ну слава богу" - подумал ДеВерт - "а то еще Анаис увидит, вдруг она уже сегодня приедет, а волноваться ей сейчас вредно") Он побыстрее поднялся, стараясь не смотреть на то место. Прошел в кабинет. Из спальни послышался шорох: он заглянул.
  
  Там была Анаис. Она склонилась над кроватью - над раскрытым саквояжем. ДеВерт очень обрадовался.
  - Ты вернулась! - сказал он. - Ну слава богу, тут такое было...
  Анаис замерла, обняв саквояж.
  - Я ухожу.
  ДеВерт не слышал.
  - Тут такое было! - повторил он и задумался.
  
  Нет, про принца, конечно - нет... незачем и нельзя. Он один теперь знает - и пусть так и будет. Но про все остальное он обязательно расскажет Анаис, когда они будут пить чай на кухне, и ее улыбчивые карие глаза будут грустными, - может быть, она даже заплачет, - и внимательными, она всегда его внимательно слушает - не то что он, вечно погруженный в свои мысли и дела. - В меня тут стреляли...
  
  - Плохо стреляли, - сказала Анаис.
  Тут он увидел в саквояже, поверх ее кружевных сорочек и чепчиков - свой зеленый халат, тот самый, с пробитой подмышкой.
  ДеВерт удивился.
  - А это тебе зачем? - спросил он, показывая на халат.
  - На память, - ответила Анаис. - Да, и вот это еще возьму, - она положила поверх халата пару тапочек, захлопнула саквояж и выпрямилась. Посмотрела на ДеВерта. - Халат повешу в шкаф, а тапочки поставлю в прихожей, и будет совсем как будто ты ушел в Ратушу и вот-вот вернешься... но все не возвращаешься и не возвращаешься, и я ложусь спать, потому что ты же просил - не ждать, ты будешь поздно, ты занят...
  У нее задрожали губы.
  
  "Ну вот", - растерянно подумал ДеВерт, - "приехали".
  - Анаис, - сказал он как можно мягче; он еще надеялся все как-то уладить. - Ну перестань... Пожалуйста. Ты же знаешь как я тебя люблю, Анаис... Очень люблю. Может, редко говорю, забываю за делами - ну прости ты бедного советника ДеВерта...
  
  - А палача ДеВерта - мне тоже простить? - сказала Анаис.
  И плюнула ему в лицо.
  
  - Ему было тринадцать лет! - закричала она, - и ты выдал его на расправу! ребенка! Своими руками! Я все видела, я приехала еще вчера вечером, я была на площади, но меня не пускали к дому! И как они клялись, а ты стоял на крыльце! в халате!
  - И казнь? - деревянным голосом сказал ДеВерт. Плевок полз по щеке и неприятно щекотался.
  - Да будь ты проклят, Фриолен! - зарыдала Анаис, подхватила саквояж и кинулась прочь - мимо ДеВерта, задев об косяк.
  
  "Ей же тяжело, нельзя же", рассердился ДеВерт. Он все еще не понимал, как же это так - без Анаис? это нельзя, невозможно себе представить - жизнь без Анаис, дом без Анаис, утро - без ее голоса и ночь - без ее губ...
  
  ...прочь, по лестнице, с крыльца, - она неожиданно перепрыгнула через вторую ступеньку, здесь стоял принц...
  
  -Ну вот, - негромко сказал ДеВерт, какому-то внимательному и сочувственному слушателю, которого здесь не было и быть не могло - но где-то же, боже мой, есть такой слушатель? ведь должен же быть... Мягко, смущенно улыбнулся и пожал плечами. - Ну вот, собственно, и все...
  И положил на стол серебряный медальон.
  
  Семь лет назад, в просторной светлой комнате, у огромного окна - одна стена была сплошь застекленная, и летний полдень вливался в комнату ровным широким потоком, - стояли двое мужчин.
  
  Один - средних лет, полноватый, растерянный, - тревожно суетился, подтыкая сползающие очки, одергивая видавший виды серый твидовый костюм, вздыхал и посматривал вбок.
  Другой был рослый, стройный человек лет тридцати, одетый по моде конца восемнадцатого века - длинный светло-зеленый редингот, облегающие белые панталоны, высокие сапоги. В его непринужденной осанке угадывалась гибкая сила; и в правильных, жестких чертах лица, во всем облике - неукротимая высокомерная решимость. Волосы цвета старой посеребренной бронзы были гладко стянуты на затылке; глянцевитая лента топорщилась необмятыми уголками. Глаза у него были очень светлые, почти прозрачные и яркие, с игольчатыми искрами, как свинцовый хрусталь.
  
  - Дима, - сказал первый, - может быть, все-таки не надо?
  Человек в старинном костюме, историк права и советник юстиции второго класса Дмитрий Ветров, улыбнулся.
  - Кристиан, - сказал он издевательски ласково, - ну что вы мучаетесь? Давайте позвоним Крайнмеру...
  
  Кристиан Бернгофф, директор Института вероятностного моделирования, сглотнул и закосил глазами по сторонам.
  - Н-ну... - он вдумчиво подыскивал интонацию - чтобы получилось "вроде и можно, но стоит ли, право" - Да нет, наверное...
  Ветров тихо, с наслаждением засмеялся.
  - Мало нам Марии с Питером? - безнадежно сказал Бернгофф, - теперь еще вы лезете... в самое пекло.
  - Там пока еще не пекло, - сказал Дмитрий Ветров, и его лицо из жесткого, но приятного стало очень жестким. - И я сделаю так, что этого не будет! Слышите? Я - не допущу.
  
  Он погрозил пальцем. Бернгофф почти незаметно сделал попытку отодвинуться; Ветров весело хмыкнул.
  - Что? - спросил он. - Так страшно?
  - Да ну вас! - Бернгофф сердито отмахнулся, - вошли уже в роль... Удачи вам, - он запнулся, - Фриолен ДеВерт.
  Они обнялись, и Ветров вошел в прозрачную кабину.
  - Дима, - заторопился Бернгофф, - я понимаю, вам будет не до этого, и все же... Не забудьте про Марию, ладно? - может быть, вы сможете ее найти.
  - Может быть. Счастливо, Кристиан, - сказал Ветров и набрал код
  - Я знаю, у вас все получится, - сказал Бернгофф.
  
  Но Ветрова уже не было. Он стоял на главной площади города Анфейля, столицы Ферранса. Там шел дождь, и год шел - тысяча семьсот восемьдесят пятый.
  
  Он смог. Он - смог.
  Может быть, никто другой не смог бы... Но человек с хрустальными глазами играл по своим правилам - через два года он был уже членом Городского Совета Анфейля, еще через полгода - его главой (Городской Совет Анфейля только назывался так - по традиции - а на самом деле был одновременно и парламентом, и правительством Ферранса) - и пошла работа.
  
  Он на себе, на своих плечах тянул и поднимал страну, как поднимают с кровати полупарализованную старуху - ну-ка... вот, хорошо... еще чуть-чуть... На стол советника ДеВерта ложились сводки со всей страны: цены на зерно и налоги на охотничьи угодья, жалованье провинциальных стряпчих и курс ренты, отчеты о доходах мануфактур Наэна и расходах - боже мой! ну и транжира! - герцога д"Анфейля; а Дмитрий Ветров, пропадая по ночам в институте, вносил все это в базу, просчитывая модель за моделью.
  
  Он сидел перед компьютером, бледный и злой, как привидение старой девы, грыз костяшки пальцев и потирал переносицу. Серый свет монитора острил его черты, - свет монитора, новейший символ бессонницы, пришедший на смену сосновой лучинке пряхи, пугливой свече алхимика, масляной лампе большелобых изобретателей и зеленому абажуру политиков и поэтов. Припудренные волосы ДеВерта отливали прохладным слюдяным блеском.
  
  За столом напротив частенько сидел Ховенагель, который уважительно сочувствовал Ветрову, но мало чем мог помочь - и от безысходности резался в очередную игру. ДеВерт не возражал: хриплые вопли изничтожаемых монстров действовали на него успокаивающе.
  
  Уговорами и угрозами, уловками и улыбками - он мало-помалу тянул и плел кружево; компромата у него было по три ушата на каждого, и мало кто решался смотреть ему в глаза, - не только потому, что очень уж тяжелый взгляд был у советника ДеВерта, ох, не только поэтому... Но народ его знал и любил - "доброго советника ДеВерта", как его называли в столице и в провинции, где то и дело вспыхивали мелкие волнения, подстрекаемые агентами ДеВерта - и ДеВерт же их успокаивал, добиваясь принятия очередных необходимых ему законов - хотя на самом деле для всей страны чуть ли не единственным законом было его слово.
  
  Он уже нашел всех, кого нужно - и тех, кого не нужно, ни в коем случае нельзя даже близко подпускать к власти - тоже; совсем немного оставалось, год-другой - и король даровал бы народу конституцию, и советник ДеВерт, может быть, сказал бы, стоя у окна своего кабинета - "А ведь это сделал я..."
  Но вампиры!..
  
  Чертовщина, вот ведь чертовщина... но - да, действительно - вампиры. А он-то все не верил поначалу - глупости, легенды...
  Когда вампиром стал младший брат короля, герцог д"Анфейль - страна вздрогнула и замерла. Когда же стало известно, что и принц тоже - юный Флорель, наследник трона Ферранса...
  Взорвалось, вскипело - и никто другой не смог бы это остановить, да и ДеВерту - какой ценой это далось...
  
  А Марию он так и не нашел - исчезла Мария, как в воду канула. Звезда Питера выдала нечто невообразимое, перед тем, как отключиться - и только одно могло значить это невообразимое: убили Питера.
  Куда они отправились, не предупредив никого, стерев за собой код выхода? Где он мог бы ее найти - в каком веке, в какой стране?
  "И ты меня тоже прости" - подумал ДеВерт и надломил ампулу.
  
  Цитродин - быстрая, ласковая смерть.
  Тихий глухой звон, легкая дрожь, - и в комнате стремительно сгущаются сумерки, хотя за окном - ясный летний день. Встало перед глазами улыбчивое лицо, карие глаза. "Я запомню тебя такой, Анаис, для меня ты останешься такой навсегда..."
  
  Мария успела: с порога толкнула удивленно замершее сердце ДеВерта, не взглядом, не рукой - силой: "Живи! дыши!"
  Жить ДеВерт не хотел - сделанного не вернешь, не вернешь и Анаис... Но дышать было все-таки славно... а дышу-то я почему? Я же умер.
  Проклятье! Не действует.
  - Ну какого черта, - досадливо сказал ДеВерт, открывая глаза - и рот открыл, да так, что челюсть хрустнула. - Соболь! Мария Соболь!
  
  
  Глава четвертая. Ласточка и львенок
  
  А случилось это все из-за того, что дядюшка Руази подарил Тоньетте серую кобылу.
  
  Тоньетта, строго говоря, была - Антония; но ее с пеленок никто не называл иначе как Тоньеттой. Ну, и несносным ребенком. Но "несносным ребенком" она была не всегда; для папы, когда он еще был жив, Тоньетта была "да-ты-моя-ласточка", "да-ты-моя-непоседа"...
  С тех пор ласточка-непоседа выросла и стала "уже совсем большая!", но оставалась все той же Тоньеттой. Слушая наставления тетушек, двенадцатилетняя Антония важно склоняла набок русую головку; но под надежной защитой пушистых ресниц в ее зеленых глазах резвились и кувыркались бесенята. "Тоньетта, не шали; Тоньетта, не дерзи; Тоньетта, не-не-не..."
  
  - Тоньетте, Тоньетте,
  Нельзя ни то, ни это, - тихонько напевала девочка, прыгая по плитам двора: сегодня - только по серым. А вообще, там были серые плиты и еще розовые плиты. И кое-где попадались белые, из простого камня - взамен покрошившихся гранитных. Но по ним никак было не допрыгнуть от одной до другой; а по розовым и серым - запросто! Поэтому тетушкам Тоньетты никогда не приходилось тратиться на цветной мел для игры в "зубчики": солидная, должно быть, выходила экономия!
  
  - Тоньетту, Тоньетту,
  Достали эти... жабы! - не в рифму закончила девочка и быстро оглянулась.
  - Дядя Руази-и! - закричала она и побежала по всем плитам подряд, раскинув руки.
  
  - Девочка моя, - смеялся загорелый седой мужчина, тормошил Тоньетту, потом подбросил ее, - ух! - поймал и закружил. Тоньетта визжала. Тетушки, обмениваясь лорнетом, осторожно спускались по мраморной лестнице.
  - Идут, горгоны, - сказал дядя Руази. - Или гарпии.
  - А это кто? - спросила Тоньетта, прижалась к бархатному рукаву дяди Руази и потерлась щекой.
  - А это из древней истории, - сказал Руази. - У них на троих был один глаз, а у этих, гляди-ка чего - один лорнет на двоих! Они, поди, считают, что это "аристократи-и-чно"!
  
  Тетушки подошли.
  - Маржери, - сказал Руази Бентон и расцеловал высокую черноволосую даму в сухие припудренные щеки. - Аделаис, - та же процедура повторилась со второй дамой, столь же высокой и с такой же прямой и жесткой, как спинка стула, осанкой. Но в отличие от своей не по годам легкомысленной, молодящейся сестры, тетушка Аделаис гордилась первыми ниточками благородной седины в пышной прическе и не находила нужным ее скрывать.
  
  Покончив с церемониями, Руази подхватил Тоньетту на руки и понес к воротам. Кажется, он ее щекотал потихоньку, потому что Тоньетта хохотала и брыкалась. Тетушки переглянулись.
  
  - Дядя Руази! - спросила Тоньетта, - ой! не надо подмышкой! А почему мы не домой идем?
  - А потому что там для тебя подарок, - сказал Руази.
  - Его что, принесут к воротам?
  - Его? - Руази подмигнул. - Ее! Ее к воротам приведут...
  Но Тоньетта уже увидела.
  - О-о-о-ох! - всхлипнула она, и с такой силой рванулась из рук Руази, что он поспешил поставить ее на землю, - а не то девочка шлепнулась бы на четвереньки.
  
  Беро, младший конюх, опасливо вел под уздцы стройную невысокую лошадку. Лошадка была серая... серебристая! Она фыркала, танцевала, брызгала гравием из-под копыт и косилась на Тоньетту.
  - Это - мне?! - выдохнула Тоньетта, молитвенно сложив руки, и все счастье мира было в ее глазах.
  - Это тебе, - сказал дядя Руази. - Ее зовут Серебряная Свирель. Я решил, что для Мотылька ты стала слишком большая, а может, он для тебя стал слишком маленький. - В уголках глаз дяди Руази собрались веселые морщинки.
  - Но Мотылька я все равно буду тоже любить, - сказала Тоньетта, не отводя глаз от лошадки.
  Мотылек был толстый белый пони с розовым носом.
  - Конечно, будешь, - согласился Руази, поднимая девочку повыше. - Садись.
  
  Как она проскакала по широкой подъездной дорожке! Как шарахнулись в разные стороны тетушки! Тоньетта едва успела остановиться у мраморных ступеней - но она готова была прогарцевать на Свирели по лестнице и скакать дальше, по паркету Большого Зала и бесконечным светлым коридорам...
  
  Сзади ахали тетушки, дядя Руази, смеясь, снимал Тоньетту с седла:
  - Ласточка-непоседа, обещай, что не будешь носиться сломя голову! Это не пони, это большая лошадь. Ты должна быть очень осторожной; обещай мне!
  Тоньетта подумала. Она была честная девочка, и тетушкам обещать ничего бы не стала; но дяде Руази...
  -Я обещаю, - серьезно сказала Тоньетта. Она была так счастлива, что, пожалуй, и в самом деле стоило быть осторожной: счастье колыхалось внутри, заполняя ее до самого краешка и могло вот-вот выплеснуться.
  
  Так оно и получилось.
  
  Дядя Руази пробыл всего три дня. Так мало! но это еще ничего: однажды он и вовсе заехал на пару часов, по дороге из столицы - в Талиорн, где в порту его уже ждал корабль. И даже за это короткое время дядя Руази успел поругаться с тетушками. А уж за три-то дня...
  
  Следующим утром Тоньетта погналась за стрекозой и выбежала из боковой аллеи прямо к медному фонтанчику, возле которого ссорились дядя Руази и тетя Марж. Дядя стоял к боковой аллее спиной.
  - ... за два месяца полугодовой доход! - услышала Тоньетта. - На что?! Не на Антонию, конечно! Черт, о черт!
  - Руази, не при ребенке, - ответила тетя Марж и посмотрела на Тоньетту, как на дохлую мышь. Взгляд у нее был такой холодный, что мог бы заморозить само пламя; даже, наверное, огонь в огромном камине Большого Зала - а ведь там, говорят, в старые времена жарили целого быка!
  - Тоньетта, что у тебя с лицом?
  - У меня выросли усы, - сказала Тоньетта, прячась за дядю. Над верхней губой и по щекам у нее тянулась бело-розовая полоса: на завтрак была земляника с сахаром и с молоком, а самое вкусное было на дне, и Тоньетта допивала прямо из миски.
  Дядя Руази достал платок, смочил его в фонтанчике и двумя движениями лишил Тоньетту усов.
  
  - Марж, - сказал он, глядя поверх головы Тоньетты на густые кусты сирени. Сирень беспокойно шевелила листьями. - Ты должна каждый божий день благословлять глупость моего брата, который тебя, а не меня, назначил главным опекуном. Но, клянусь попутным ветром, я вернусь из Салино - и я найду! время! деньги! - Руази рубил воздух рукой, зажатый в ней и забытый платок согласно тряс кружевами, - связи! я пойду к советнику ДеВерту, к королю, к черту в пекло! но девочку я у тебя...
  
  Тут он заметил, что другой рукой все еще крепко сжимает плечо девочки, - о которой, собственно, и шла речь. Может быть, даже слишком крепко: Тоньетта побледнела от боли, но молчала, глядя на дядю снизу вверх странно потемневшими глазами.
  С отчаянием и надеждой.
  - Иди, Тоньетта, - ласково сказал Руази. - Иди. Прикажи седлать Свирель: мы едем кататься. - И легонько подтолкнул девочку в спину. Ему сдавило горло и как-то все вокруг потускнело. Он проводил взглядом тоненькую бегущую фигурку, повернулся, сказал:
  - Сука ты, Маржери.
  Плюнул на дорожку, растер башмаком и пошел следом за Тоньеттой.
  
  (От автора: из всей прогулки я увидела только одну картинку - лес и луг, чудесное солнечное утро, воздух наполнен светом и смехом. Мне доставило бы удовольствие описать ее - но Тоньетта торопилась рассказать, что было дальше.
  
  Через день Руази уехал: ему пора было отправляться в плавание. Он то ли капитан торгового суда, то ли сам торговец - во всяком случае, деловой человек, и нисколько этого не гнушается.
  
  Однако поехал он не в порт, а задержался еще на сутки в соседнем городке, расположенном неподалеку от Наэна: там он должен был получить какой-то груз или документы, а может быть, дождаться кого-то из команды.
  
  Дальнейшие события происходят сразу после отъезда Руази.)
  
  -... для нее слишком хороша, - разобрала Тоньетта, - ей вполне хватит и пони...
  Тоньетта решительно вышла из-за угла - не хватало еще подслушивать.
  - Доброе утро, - сказала она. Тетушки кивнули, одинаково щуря водянистые глаза навыкате и растягивая тонкие рты. Тоньетта толкнула дверь конюшни.
  - Ну, и куда ты собралась? - спросила тетя Марж. Под ее взглядом у Тоньетты занемел затылок.
  - Я поеду кататься на Свирели, - сказала она.
  - Нет, Тоньетта, не поедешь, - сухо сказала тетя Адела. - Это слишком опасно. Если хочешь покататься, возьми пони.
  Тоньетта обернулась, сдерживая слезы.
  - Я ездила на Свирели вчера, и позавчера...
  - И третьего дня, - кивнула тетя Адела. - И это было сущее безумие. Особенно, когда ты чуть не сломала себе шею на лестнице.
  - Я не собиралась ломать себе шею!
  - Конечно же нет! - засмеялась тетя Марж, играя хлыстиком. - Но ведь всякое может случиться. Лошадь молодая, толком еще не объезженная...
  - Руази совершенно не думает о безопасности ребенка, - затвердев скулами, сказала Аделаис.
  - Поэтому пока на Свирельке буду ездить я, - заключила тетя Марж. Тоньетта, не моргая, смотрела на нее сквозь разноцветную пелену. "Она не Свирелька", - думала Тоньетта.
  - А пока - это что значит? - спросила она, до дрожи в коленках обомлев от собственной дерзости.
  - Это значит - пока лошадь не станет послушной и управляемой! - Маржери повысила голос. - Я, Тоньетта, беспокоюсь в первую очередь о тебе!
  - Конечно, - сказала Тоньетта. Тетушки нахмурились. Столько истекающего ядом сарказма в одном коротком слове - это было невозможно для двенадцатилетнего ребенка; показалось, - решили тетушки. Маржери крикнула:
  - Беро, выводите!
  
  Свирель упиралась, гнула шею. Плюнула хлопьями пены на черный, мужского покроя сюртучок Маржери.
  - Вот видишь, видишь! - сказала тетя Марж, с трудом удерживаясь в седле, - Свирель тянула вбок и все норовила притереться к стене конюшни. - Она совершенно не слушается!
  "Это она тебя не слушается. Жаба ты потому что" - подумала Тоньетта и ушла, не глядя под ноги и не различая ни серых, ни розовых плит.
  
  Весь день она бродила в саду. Услышала, как Симонет зовет ее обедать, затаилась в кроне старой яблони и переждала. Перекусила яблоками - с той же ветки, на которой сидела. Вот если бы можно было тут жить всегда! - подумала Тоньетта.
  - Спасибо, милое дерево, - сказала она, спрыгивая, и погладила теплую кору. Тень от ствола была длинная, сильно скошенная: дело шло к вечеру.
  В конюшне стоял только Мотылек. У Тоньетты закружилась голова от чего-то непонятного, но ужасно нехорошего. То было предчувствие беды. Тоньетта нежно почесала широкий лоб Мотылька, просвечивающий розовой кожей между белыми шерстинками, пошла и села на мраморные ступени, глядя перед собой. Так она сидела и думала ни о чем, пока не услышала, как шуршит гравий.
  
  По дорожке шла тетя Марж. Шла медленно, прихрамывая и опираясь на руку незнакомого господина. Господин был высокий, даже выше тети Марж, но весь какой-то блеклый: волосы то ли седые, то ли просто белобрысые, глаза никакого цвета, мутные, как вода в стакане из-под молока. И злые. Костюм у него был вроде белый, но очень пыльный, и поэтому тоже казался непонятно какого цвета.
  А у тети Марж вид был усталый, печальный и довольный.
  
  Тоньетта ринулась со ступенек навстречу тетушке и белесому господину.
  - Где Свирель! - сказала она.
  - Для начала ты могла бы поздороваться, - строго сказала Маржери. - Вот, господин Шаэсс, полюбуйтесь - моя племянница. Антония, поприветствуй господина Шаэсса.
  Белесый господин муркнул что-то любезное.
  - Здравствуйте, - сказала Тоньетта. - Тетя Марж, где Свирель?
  - Милое дитя... - начала тетя Марж и положила руку ей на голову.
  
  Тоньетте хотелось зажмуриться и закричать. Что?! что случилось со Свирелью, что?! Ни одна из тетушек, никогда, не называла ее "милое дитя"!
  
  - Произошло ужасное несчастье, - говорила тетя Марж. Голос у нее был грустный, а глаза сытые от каких-то приятных и недавних воспоминаний. - И я буду вечно, вечно благодарить небо за то, что это несчастье случилось не с тобой...
  Белесый господин изобразил на своем лице восхищение таким самопожертвованием и благочестием.
  - Что не ты, милое дитя, ехала на Свирельке, когда...
  Тоньетте казалось, что она не дышит. И что ее вообще здесь нет.
  - Увы, моя дорогая Антония, со сломанной ногой Свирелька прожила бы всего несколько дней - и страшно, страшно мучилась бы при этом! Господин Шаэсс имел мужество взять на себя эту печальную обязанность...
  Белесый снова изобразил на своем лице что-то там приличествующее. Наверное, грусть и чувство исполненного долга.
  - Мое ремесло и призвание - лечить бессловесных тварей Божьих, наших четвероногих помощников и подопечных, а не убивать их, - сказал Шаэсс, кланяясь и пританцовывая голосом на каждом слове. - Но иногда - одна лишь смерть может даровать исцеление!
  Маржери восторженно покачала головой.
  - Как верно и вместе с тем прекрасно сказано, господин Шаэсс!
  Она клюнула сложенным платочком уголки глаз. Тоньетта молча стояла, сухо дергая горлом. Трагическая пауза затягивалась. Пора ей было смениться чем-нибудь трогательным.
  
  - Неужели ты совсем не рада, что твоя тетя осталась жива и невредима? - мягко подсказал белесый господин.
  - Я почти вывихнула ногу! - оживилась Маржери, - О-о-о! и если бы не господин Шаэсс...
  
  - Вы убили Свирель, - ответила им Тоньетта, повернулась и побежала в дом.
  
  - Э-дэ-дэ-дэ, возраст, - неразборчиво сказал белесый, - но, мнэ-дэ-дэ, терпение и мудрость...
  - Ах, оставьте! - воскликнула Маржери, как ей казалось - "аристократи-и-чно", а на самом деле резко и визгливо. - Знали бы вы, какое это испытание для моих расстроенных, поверьте, вконец расстроенных нервов - заниматься воспитанием этого испорченного! да! - крикнула она, - испорченного ребенка!
  И Маржери вознеслась по лестнице в угрожающем плеске юбок и стремительном рокоте каблучков.
  
  Испорченный ребенок в это время рыдал в своей комнате так тяжело и страшно, как нельзя плакать двенадцатилетним детям. Длинный монотонный стон равномерно прерывался глубокими судорожными вздохами, от которых вздергивались над грудой подушек узкие плечики и выгибались острые, крепко сведенные вместе лопатки. Добрая Симонет, горничная, немножко няня и главная, в отсутствие дядюшки, заступница и утешительница маленькой "барышни Бентон", в ужасе сжимала и разжимала руки, стоя на коленях у кровати Тоньетты. Она то бессвязно молилась, то принималась поправлять спутанные русые волосы, словно это могло хоть как-то помочь девочке.
  
  Ужин тянулся бесконечно.
  - Тоньетта, ты должна доесть, - сказала тетя Марж, указывая подбородком на почти нетронутую порцию рагу.
  - Не буду, - сказала Тоньетта в тарелку.
  - Пожалуйста, без капризов. Нет такого слова - "не буду".
  - Есть такое слово! - сказала Тоньетта. - Я сказала не буду - значит не буду!
  
  Она взяла тарелку обеими руками и грохнула об пол. Но ковер, ковер! - толстый фарфор не разбился, рагу выплеснулось и застыло, как будто в изумлении, цветной кучкой. Раскатился зеленый горошек.
  - Позвать Джанну? пусть принесет еще? - спросила Маржери, злобно дыша.
  - Нет, - спокойно ответила Аделаис и кусочком хлеба собрала соус со своей тарелки. - Не стоит. Мы не будем кормить тебя насильно, Тоньетта. Но из-за стола ты выйдешь не раньше, чем мы с тетей Маржери закончим ужинать. - И Аделаис протянула руку к колокольчику, чтобы потребовать десерт.
  - Вы убили мою лошадь! - закричала Тоньетта. - Это была моя лошадь! моя! Моя Свирель! Вы убили мою Свирель!
  
  Тетя Марж то ли вдохнула сквозь зубы, то ли сказала "ах ты..." Аделаис протяжно отодвинула стул и встала. Кашлянула.
  - Послушай, девочка, - сказала она, - и запомни наконец. В этом доме нет ничего "твоего", и не будет, пока тебе не исполнится двадцать шесть лет - или пока ты не выйдешь замуж в возрасте моложе двадцати шести, но старше двадцати одного года. Таково завещание твоего покойного отца. Он позаботился о том, чтобы состояние Бентонов не растранжирил твой не в меру щедрый дядюшка, готовый потакать всем капризам глупой девчонки...
  - Дядя Руази меня присудит! - выпалила Тоньетта, хватаясь за край стола, чтобы не так дрожали пальцы, - нет... отсудит!
  - И не надейся, - разом сказали тетушки.
  
  Тень от тети Аделы падала в обе стороны; две черные огромные тети-аделы колыхались, раздувались, и бледная настоящая тетя Адела между ними тоже как будто колыхалась и раздувалась. У тети Марж вместо лица было серое, как рыбье брюхо, пятно с размазанным черным краем.
  - Вы знаете обе кто? - сказала Тоньетта. - Вы ж-жабы. Я вас ненавижу, и я от вас убегу.
  И выпрямилась, ожидая ругани, крика, может быть даже пощечины; но тетушки вместо этого переглянулись, улыбнулись, и Аделаис решительно взялась за колокольчик. Тут же прибежала бледная, заплаканная Симонет. Она слышала вопли Тоньетты и ждала только повода, чтобы кинуться на помощь своей маленькой госпоже; а еще немного, и она, по правде говоря, сделала бы это и без повода вовсе.
  
  - Симонэ-эт, - скучающе пропела Аделаис, - скажите Джанне, пусть уберет здесь и подает шоколад. А вы подите, приготовьте Розовую спальню.
  
  - Будешь теперь жить на втором этаже, - сказала Маржери, больно вталкивая Тоньетту в маленькую, наспех прибранную комнату. В комнате пахло пылью. Когда был жив папа, тут спала тетя Аделаис; а потом она, конечно, забрала себе его большую комнату с голубыми обоями в цветочек...
  
  Тоньетта залезла в постель, отвернулась к стене и лежала так и сопела долго-долго, пока совсем не стемнело и все не стихло в доме. Тогда она сердитой ящеркой вывернулась из-под жаркого тяжелого одеяла, быстро натянула свой замшевый костюмчик для верховой езды и показала язык запертой двери. "На втором этаже"! Па-а-думаешь! Тут плющ.
  
  Тоньетта знала, куда ей идти. В парк, в Старый парк! В другой раз она, может, и побоялась бы, но сегодня она была злая и отважная. Правда, утром придется вернуться - все равно ведь найдут, позовут этих... с собаками... и найдут. Но до утра-то еще - целая ночь!
  
  - Ай, ай, - тихо говорила Тоньетта, осторожно сползая по плющу, - ты колючий!
  Она впервые спускалась таким образом со второго этажа: знала, что сможет, но не было случая попробовать.
  Спрыгнув на землю, Тоньетта осмотрела горящие ладошки. В ярком лунном свете она увидела - или ей показалось, что увидела - маленькие волдырики, и у нее защемило под ложечкой: а вдруг этот плющ ядовитый? Бывают же ядовитые плющи? Но потом она решила, что плющ, который растет на ее доме - да! ее, а не этих тетижаб! - не может быть ядовитым.
  - Ты просто колючий старый плющ, - сказала Тоньетта. - Но я тебя все равно люблю.
  И побежала по траве, перепрыгивая узкие мощеные дорожки и обходя стороной пятна лунного света. Сад скоро кончился; в этом месте в ограде была дыра, то есть не дыра, а такая особая щель между двумя витыми решетками. Дядя Руази бы не пролез, и тетижабы не пролезли бы, а Тоньетта как раз пролезла.
  
  До парка надо было еще пройти квартал по Каштановой улице. Тоньетта, сжавшись, перебегала от дерева к дереву в теплой шуршащей темноте. Среди всех каштанов рос один-единственный тополь, и как раз напротив него было нужное место. Там грубо тесаные камни, из которых была сложена высокая, втрое, а то и вчетверо выше Тоньетты, стена парка, выступали очень удобно - прямо лесенкой. Она заприметила это место позавчера, когда ехала на Свирели рядом с дядей.
  
  У Тоньетты запершило в глазах. Она высоко закинула голову, - чтобы не заплакать - посмотрела на огромную белую луну, и все-таки заплакала. Но плакала она недолго, решительно размазала слезы и полезла.
  
  - Ненавижу! Жабы! - шептала Тоньетта, хлюпая носом. Сопли ей приходилось глотать. Это было, конечно, неприлично, а кроме того невкусно: но ведь нельзя же сморкаться в платок, когда лезешь по отвесной стене! От этой мысли Тоньетту разобрал хохоток, и она чуть не сорвалась.
  Наконец, Тоньетта добралась до края стены, встала и выпрямилась. Теплый камень вздрогнул у нее под ногами, и Тоньетта испугалась - совсем на секундочку! - неужели стена шатается и сейчас упадет?! - но тут же поняла, что это шатается не стена, а она сама, и это она сейчас упадет, нет, уже пада... Упала. Прямо в клумбу с левкоями - повезло.
  
  Тоньетта приподнялась на локте и с наслаждением высморкалась в пышные левкои. До утра она была восхитительно свободна; а как только начнет светать, она заберется обратно...
  И тут Тоньетта увидела, что обратно-то ей никак не забраться. Она никогда раньше не замечала, что с этой стороны стена была совершенно гладкая.
  - Черт, о черт! - закричала Тоньетта, упала ничком и стукнула кулачком по земле.
  
  Чьи-то сильные руки приподняли ее и осторожно усадили.
  - Ты ничего не сломала? - спрашивал ее юноша в черном костюме: рыжеволосый, встревоженный и очень бледный в ярком лунном свете. - У тебя где-нибудь болит? У тебя... - вздохнув, медленно и внятно, - где-нибудь... болит?
  - Ах, оставьте меня! - провыла Тоньетта, закатив глаза; ей вдруг стало очень весело. - У меня все кругом болит, мое здоровье расстроено вконец!
  Юноша сказал "ой" и отпустил Тоньетту. Девочка вскочила и попрыгала на месте, чтобы показать, что с ней все в порядке.
  
  - Тебя как зовут? - спросила она.
  - Н-никола, - осторожно сказал юноша.
  - Как нашего садовника! - обрадовалась Тоньетта. - А что ты тут делаешь? Ты тоже садовник?
  Рыжий юноша обиделся.
  - Воздухом дышу. Мне полезны ночные прогулки. Я, сударыня, вампир! - добавил он с учтивостью столь безупречной, что она более походила на дерзость.
  - Да ну? - удивилась девочка. - А я - Тоньетта.
  - Польщен знакомством! - схамил вампир. Девочка подумала немного.
  - А покажи зубы!
  Вампир громко подавился.
  - Ну покажи-и-и, - заныла Тоньетта, - жалко тебе? Жалко?
  Вампир одурело глянул на нее и попятился. Тоньетта совершила обходной маневр и выскочила перед ним из кустов, прямо под фонарем.
  - Не сердись, - сказала она, трогая вампира за рукав. - А я зато покажу тебе тайный фонтан! - хочешь?
  - Тайный? - сказал вампир, открывая в улыбке клыки.
  Тоньетта взвизгнула... но - от восторга. Вампир напрасно надеялся отделаться от прелестной юной мучительницы таким способом.
  
  - Я тоже такие хочу, - сказала она, зачарованно глядя на вампира. Видно было, что ей очень хочется попросить потрогать клыки, но нельзя, потому что она девочка воспитанная. - Тебе можно много конфет есть. А у меня плохие зубы. Видишь? - Тоньетта скрючила дикую рожу, перекосив губы в сторону и вниз, отчего у нее на левой стороне шеи натянулись жилки. - Дырка!
  - Что ты от меня хочешь, девочка? - спросил вампир с непоколебимой кротостью существа обреченного и отчаявшегося. Тоньетта знала, чего она хочет.
  
  - Пойдем в Старый парк! - радостно сказала она. - Одна я там боюсь, и уж конечно ночью - брр! стра-ашно! - видишь пьедестал? - тут раньше были статуи, а потом их всех свезли в Старый парк, говорят, они там по ночам шевелятся и ходят! Но если пойти с тобой, то можно будет ничего не бояться, потому что даже если там кто-то есть, то они все будут бояться тебя...
  - А ты?
  - Что - я?
  - Не боишься?
  - Чего?
  - Меня, меня! - не боишься, нет?! - фальцетом запричитал вампир. Девочка помотала головой.
  
  Вампир вздохнул и сел на облупившийся пьедестал.
  - Почему? - спросил он безнадежно. - Ну, - почему?
  - Потому что у тебя глаза, как у дяди Руази, - охотно объяснила девочка.
  - У твоего дяди голубые глаза? И только поэтому...
  - У моего дяди глаза - добрые, - веско и совсем по-взрослому сказала Тоньетта. Вампир поднялся и взял ее за руку.
  
  - Тогда пойдем... Только я буду называть тебя Тони, а не Тоньетта. Согласна?
  - А зачем? - огорчилась Тоньетта. Она ужасно привыкла к своему имени; а "Тони" - это как будто мальчишку звать...
  - Не зачем, а почему, - сказал вампир. - Мне неудобно говорить два "т" подряд, клыки мешают.
  Тоньетта вздохнула и кивнула: ладно, мол, раз такое дело.
  - Ну что, пошли?
  - Стой, подожди! - Тоньетта вдруг вспомнила что-то очень важное. - Там... это... Стена.
  
  - Какая еще стена, - сказал вампир без интонаций, как будто он тихо и бесповоротно сходил с ума, и сел мимо пьедестала в траву.
  - С которой я упала!
  - Ну хорошо... И что там?
  - Нет, это очень плохо как раз! - сердито возразила Тоньетта, - я все коленки себе отбила!
  Вампир закрыл глаза и сосредоточенно, глубоко дышал.
  - И что - там - с этой - стеной?
  - Она изнутри совсем ровная, я не смогу на нее отсюда влезть. Давай попробуем - ты меня подкинешь, и я зацеплюсь?
  -О, Нария-заступница! - зашипел вампир, как скатерть под утюгом, - да зачем тебе надо лезть на эту! треклятую! стену?!
  - Чтобы утром выбраться из парка, как ты не понимаешь! Я не могу через ворота идти, мне от сторожа попадет!
  - Ах во-о-от оно что, - рассмеялся вампир и встал. - Все с вами ясно, барышня! Пошли. Ерунда твоя стена. Сейчас покажу.
  
  - Но как же, как же мы? - спрашивала Тоньетта, водя ладошкой по гладкому камню.
  Никола вздохнул с притворным раздражением.
  - Это делается так, - сказал он и быстро полез вверх, ни за что не цепляясь. Тоньетта широко раскрыла рот, забыв, что неприлично.
  Через пару секунд Никола торжествующе помахал девочке сверху.
  - А я?! - тоненько воззвала Тоньетта.
  - Ха! - сказал Никола, вскочил на край стены и прыгнул. Его плащ звонко хлопнул, как парус на ветру. Никола изящно приземлился, слегка спружинив коленями - а не так, как она, кулем с овсом, носом в клумбу! - посмотрел на свою восхищенную спутницу и довольно подмигнул.
  
  - Теперь, Тони, держись за меня, только крепко, - распорядился вампир; и тут же захрипел, отдирая от себя Тоньетту. - Да не так! Ты что, задушить меня хочешь?!
  - Извини, я тогда не знаю как, - развела руками девочка.
  Никола неразборчиво ругнулся, присел, закинул ее себе на спину, и - как показалось Тоньетте - взлетел: от неожиданности она зажмурилась и вцепилась вампиру в плечи. Потом ее как-то развернуло в воздухе, Тоньетта открыла глаза и оказалось, что она сидит на стене верхом, а Никола сидит сзади и держит ее одной рукой.
  - Ну что? - спросил вампир. - Вниз?
  Тоньетта немного поболтала ногами - одной по ту сторону стены, одной по эту.
  - Ага-а-а-ай!
  
  Полет оказался совсем коротким, но сердце у Тоньетты подпрыгнуло до подбородка, и это было здорово! так здорово! так!
  - Я хочу еще! - сверкая глазами, взмолилась Тоньетта, - Никола, миленький, ну пожалуйста...
  - Я уже и "миленький"?! - донельзя изумился вампир. - Ну, если так... Но только разочек. Ты не такая уж и легкая, Тони.
  - Разочек, - покладисто закивала Тоньетта. - Один совсем маленький разик...
  Разиков получилось все-таки два; но больше Тоньетта не настаивала. Она боялась, что Никола сочтет ее глупой, невоспитанной девочкой и расхочет с ней дружить.
  И потом, надо же все-таки узнать насчет статуй. Может быть, они действительно шевелятся? А вдруг... ой! такое совсем жуткое подумалось Тоньетте, - они еще и разговаривать умеют?!
  
  Но побеседовать со статуями им так и не удалось. Они дотуда просто не добрались.
  
  Тоньетта и вампир бродили по Старому парку, взявшись за руки. Девочка попыталась показать Никола, как здорово вот так идти и размахивать - да не другими руками! а которыми держимся! Но все-таки вампир был выше ростом, и Тоньетте, чтобы держать его за руку, приходилось свою сгибать в локте, - неудобно! Так что они оставили эту затею и просто шли спокойно. Тоньетта рассказывала своему новому другу про тетижаб ("Лучше жаботети - так проще", - предложил Никола) и про Свирель.
  - Такая красивая, такая умница! - со скорбным восторгом говорила Тоньетта. - Лучше всех на свете лошадей!
  У вампира странно искривилась нижняя губа. Наверное, ему опять мешали клыки.
  
  Они нашли две разрушенные беседки; привидений в них не оказалось, но, может быть, водились пауки - Тоньетта решила не проверять. Потом она показала вампиру тайный фонтан.
  Фонтан оказался действительно тайный: на маленькой полянке, окруженной тройными плетеными стенами колючей акации, забытый и высохший. В середине треснувшей мраморной чаши вместо железной трубки торчал тоненький побег тополя.
  - Философское зрелище, - сказал Никола. - Бренность всего сотворенного! Конечность цивилизации...
  - Чья? Чья конечность? - переспросила Тоньетта.
  
  Вампир захохотал и полез обратно в кусты. Они с Тоньеттой ломились сквозь акацию с треском и плеском, как легкая кавалерия через камыши. Никола ворчал и плевался. Чего это он? - подумала девочка.
  - Ты знаешь... - сказала она и немедленно начала тоже плеваться: листья лезли в рот. - Привидений я сегодня, конечно, не встретила... Тьфу!
  - Помолчи немного, - сказал вампир, раздирая куст, как Самсон.
  - Привидений, тьфу, я сегодня, тьфу, не встретила! - упрямо повторила Тоньетта, - но зато... оп!
  Они прорвали вражеский фронт акации и бухнулись в траву.
  - ... но зато я встретила друга, - закончила Тоньетта.
  - Кого? - спросил Никола удивленно.
  - Тебя! - ответила девочка с такой интонацией, как будто сказала не "тебя", а "балда!" - Ты же будешь моим другом? - ну пожалуйста! А то, когда дядя уезжает, у меня совсем ни одного друга нет...
  
  Вампир заморгал и посмотрел в сторону.
  - А там что? - спросил он, неопределенно махнув рукой.
  - Там? Сейчас подумаю, - Тоньетта пыталась сообразить, как должно выглядеть это место при дневном свете. - А! Там заброшенная конюшня.- Она погрустнела. - Знаешь, раньше в парке давали лошадей напрокат, покататься...
  -Тс-с-с!
  - Что? - пискнула Тоньетта
  - Тише. По-моему, не такая уж она и заброшенная, - сказал вампир. - Там кто-то есть.
  - Человек или призрак? - жадно спросила Тоньетта, хватая Никола за руку - не то чтобы для храбрости, а так, на всякий случай.
  - По-моему, это лошадь, - неуверенно сказал Никола.
  - Призрак лошади? - уточнила Тоньетта. Вампир сдержанно застонал.
  - Тони, ну какой призрак! обыкновенная лошадь! Живая, понимаешь? Лошадь, в конюшне, - что может быть естественней, правда?
  
  Но Тоньетта не хотела так просто бросать игру.
  - А ты точно-точно уверен, что это не призрак? - спросила она нарочно громко, чтобы не заплакать опять от слова "лошадь" и заодно напугать всех врагов, которые еще могли прятаться в кустах.
  И, услышав ее голос, лошадь в заброшенной конюшне заржала пронзительно и протяжно.
  
  - Это Свирель! - задохнулась Тоньетта и ринулась к конюшне; запнулась о корень, Никола подхватил ее и побежал рядом, держа девочку за руку.
  - Твоя? Свирель? - спрашивал он на бегу.
  - Да! да! - кричала Тоньетта, - я ее из всех на свете лошадей узнаю!
  - Мерзавцы, ах мерзавцы, - говорил Никола, и еще что-то непонятное: наверное, из тех слов, которые "не при ребенке". Они уже подбегали к сараю: там трещало и бухало, доски ломались под ударами копыт. Вампир легко дернул дверь ("Изнутри?" - удивился он) - большое, серебристое прыгнуло и заплясало вокруг Тоньетты. Тоньетта взлетела на Свирель, уткнулась лицом ей в гриву, обхватила за шею ("хорошая, моя хорошая!"), захлебываясь слезами и смехом.
  
  И за всем этим ликующим лепетом и топотом, даже своим безукоризненным вампирьим слухом Никола не сразу уловил... а когда уловил, не сразу узнал...
  А когда узнал, то было уже поздно.
  Неразличимая в темноте высокая фигура стояла на пороге конюшни.
  
  Никола выкрикнул, как последнее в жизни слово:
  - Тони!
  
  Девочка оглянулась, ахнула и спрыгнула с лошади: но не туда!... Ее рефлексы наездницы сыграли с ней злую шутку: она соскочила, как и положено, влево - и Свирель оказалась между ней и вампиром. Никола рванулся; торчащая из открытой двери худая рука цепко схватила Тоньетту. Девочка вытянулась всем телом, выгнулась - и обмякла, как тряпичная кукла.
  
  "Это - обморок", - медленно сказал себе Никола. Движением плавным и вязким, как в страшном сне, он потянул из кармана сюртука пистолет. - "Это обморок от испуга. Вот тебе и доболтались о призраках..."
  
  - Ну здравствуй, Ферль, - сказали из конюшни. Услышав этот голос, Свирель истошно заверещала и бросилась вскачь, напролом - только кусты затрещали.
  - Я вдруг почувствовал себя, словно в... Малом Королевском, - сказал голос, пробуя слова на вкус. - Денник, конечно, не ложа Совета, и сено - не красный бархат, но сцена была презабавнейшая. Вы так мило смотрелись! Но мы, наверное, поставим сегодня - что? "Смерть изгнанника" в трех частях, с прологом и назиданием заключительным?
  
  Щелкнуло. Вампир зажмурился и закричал. От невыносимого, пронзительного - удара боли! света! острого ледяного света! Слезы полились по щекам Никола. Осколки света резали глаза, взблескивали под стиснутыми веками.
  
  Зеленовато сияющий шар покачивался в воздухе, - в руке высокого худого человека с жидкими бесцветными волосами. Другой рукой он прижимал к себе Тоньетту.
  - А в главной роли! кто бы мог предположить? - с веселым удивлением говорил худой, цепляя чудовищный фонарь на угол двери. Казалось, он собирается поделиться какой-то приятной и забавной новостью. Сделал размашистый жест, поклонился воображаемым слушателям. - Никола Ферль! Одна-ако... Я думал...
  - Зря ты думал, - сказал Никола. Его узкое мальчишеское лицо стало злым и красивым. Влажные ресницы тяжело тянулись вниз - прикрывали, заслоняли собой беззащитные глаза. - Я жив, Шаэсс.
  
  ...Мне нужно время, приноровиться к свету, - время! тянуть время... хоть бы эта тварь начала "играть", как тогда, в подвале, пусть глумится, я должен понять, - Тони, Тони! - что же делать...
  
  - Жив... - задумчиво хмыкнул Шаэсс. - Ну, назовем это - жив... пусть так... Но это не сюжет для драмы. Это ненадолго. То, что ты жив, или не мертв, или как там ни назови.
  - Посмотрим, - Никола медленно обходил Шаэсса по широкой дуге, ровно и высоко держа пистолет. Золоченый дуэльный "рэймлер" - легкий, вызывающе изящный, - осторожно поворочался и удобно вытянулся в его узкой ладони. Немалой силы вещица, несмотря на все свои завитушки, и оч-чень иногда небесполезная.
  
  - Посмотрим, - согласился Шаэсс. Он отступил на шаг, резко перехватил девочку левой рукой и выставил вперед правую, в которой что-то тяжело блеснуло. - Посмотрим, да рассмотрим... Во всех подробностях. Этот свет привычен для моих глаз, а для твоих не очень, - да, Никола? Непривычен и неприятен... Не пытайся зайти сбоку. Я все равно успею первым.
  
  Тяжелое и блеснувшее в отвратительном зеленоватом сиянии оказалось... - Никола мучительно щурился - ... странным оружием: вроде бы пистолет - но с коротким и толстым, как свиное рыло, стволом. Он никогда таких не видел. В остальном свинорылая дрянь выглядела почти так же, как любой другой пистолет; может быть, и устройством не отличалась?
  Попробовать стоило.
  
  - У тебя будет только один выстрел, - сказал Никола, останавливаясь. - Ты не перезарядишь... Если не освободишь левую руку.
  - Это ты зря так думаешь, - сказал Шаэсс. Он отступил еще на шаг, внутрь, за порог: теперь даже контуров фигуры нельзя было разобрать. - А одного выстрела мне и так хватит.
  - Уверен? - Никола незаметно хмурился: слушал. Ему показалось, что Тоньетта шевельнулась; теперь он мог полагаться только на слух, он был почти слеп в этом непроглядном свете...
  - Я уверен, что ты не уверен, - отозвался Шаэсс. - Ты не станешь стрелять против света, вампир: побоишься задеть девчонку. Или - что я ее чем-нибудь... задену... А в сапоге-то у меня нож...
  - Шаэсс, отпусти ее, - сказал Никола. Да, Тоньетта приходила в себя. - Она достаточно настрадалась за вчерашний день.
  - Может быть, да, может быть, - залебезил, заприплясывал голосом Шаэсс. - Но за сегодняшний - еще недостаточно!
  
  Никола не мог видеть его лица, но в голосе Шаэсса, кроме жестокой безумной улыбки, было что-то еще. Как будто поскуливало, нетерпеливо скребло лапками - напряженное, нарастающее предчувствие... Наслаждения. Наслаждения - видеть чужую боль, наслаждения - рвать в куски, истязать: все равно, нежно-розовое живое мясо или исходящую холодной испариной ужаса душу...
  
  "Да он же из этих..." - подумал Никола, - "безумных поклонников безумного барона... и как мы не поняли тогда... Скверно! хотя... Тони, ну Тони же! Очнись!"
  - Отпусти девочку, Фредрик, - сказал он глубоким мягким голосом, непохожим на его обычный ломкий тенорок. Рука с пистолетом чуть клонилась вниз. Длинный ствол "рэймлера" медленно покачивался: влево-вправо, влево-вправо...
  - Бросьпистолет! - нечленораздельно завопил Шаэсс. - Брось, и я ее брошу! - Уже почти не владея собой, он несколько раз сильно тряхнул Тоньетту.
  - Никола, - тихо сказала девочка.
  - Ба! живая! - захихикал Шаэсс, - захихи, - ихи-хи-хи! - ихи-хи-хикал, - он никак не мог остановиться. - А я уже, и-хи-хи, подумал - ихи, кх, кх! - вдруг приду... ха-ха-ха!... ой... придушил ее нечаянно, хи, кхи...
  
  - Но нечаянно - это ведь совсем не то что нужно, да, Фредрик? - заговорил Никола: звучный, сладкий шепот поплыл над поляной. Движения вампира стали зыбкими, размытыми - он как будто и не двигался с места, и в то же время приближался к Шаэссу... Влево-вправо, влево-вправо... - Причинить кому-то боль нечаянно, по глупости, со злости - это для слабаков. Но что сравнится с упоением чужим страданием, когда жертва сходит с ума в ожидании боли, которое страшнее, чем сама...
  
  "Боль!"
  
  Он поторопился. Совсем чуть-чуть поторопился.
  - Ну хватит, - скучно сказал Шаэсс, и наваждение исчезло. - Ты забыл? Я видел все ваши штучки. Все-е-е, Ферль...
  - Так уж и все! Ты плохо знаешь вампиров, Фредрик, - сказал Никола своим обычным, озорным высоким голосом - только очень слабым. Он одним ударом вложил в приказ почти все силы и чувствовал, что еле стоит на ногах. Хотя бы две минуты! минуту! всего минуту!
  - Я хорошо знаю вампиров, - ответил Шаэсс. - А ты не умеешь красиво проигрывать, щенок. Бросай свою игрушку и кончай комедию.
  Вампир улыбнулся.
  
  - Ну да, игрушка, - сказал он с нежностью, любуясь пистолетом. - А у тебя там что? Серебряные? - Лукаво покосился из-под вздернутой тонкой брови.
  - В оболочке из "кровавой ржавчины", - сказал Шаэсс. - И с дробью восьмого номера... Ты труп, Ферль. Слышишь? Фе-ерль! Ты тру-уп! Хотя, ты и так труп.
  Вампир в трагикомическом экстазе возвел очи горе и чопорно поаплодировал, едва касаясь кончиками пальцев резной рукояти "рэймлера".
  - Достойно, - сказал он. - Достойно. Весьма. Ты б еще корабельную пушку с собой таскал! И весь Анфейльский Арсенал в придачу! - вампир захохотал, запрокидывая голову, дразня и щеголяя сверкающими клыками. - И ты боишься моей... игрушки?!
  - Черта с два я тебя боюсь, - сказал Шаэсс. - Ни тебя, ни твоего пистолета. Я просто хорошо знаю вампиров. Все, давай. Становись.
  
  Никола мгновенно оглядел поляну. Закрыл глаза. Открыл. Подошел к высокой сосне и привалился спиной к стволу.
  - Вот, - сказал он. - Мне нравится. Что скажешь, Фредрик?
  - Вполне, - ответил Шаэсс. - Я целюсь тебе прямо в лоб.
  - А почему не в сердце? - беззаботно полюбопытствовал Никола.
  - Не хочу рисковать, - сказал Шаэсс.
  Никола, щурясь, смотрел на размытое светлое пятно, в котором он угадывал - или ему казалось, что угадывал - склоненную голову девочки.
  - Тони, - спросил он, - ты меня слышишь?
  Еле уловимый шорох.
  - Если ты киваешь - то мне не видно, - чуть рассердился Никола; "да, да!", поспешно откликнулась девочка, "я слышу!"
  - Отлично. Тогда слушай меня внимательно и делай, что я скажу. Ты поняла, Тони?
  - Я поняла, - сказала Тоньетта. Голосок у нее был спокойный, вялый... Плохо.
  - В точности, Тони. Понимаешь? В точности так, как я скажу.
  - Да, Никола. В точности так, как ты скажешь, - послушно повторила девочка.
  Неужели шок... Плохо, ой как плохо...
  
  - Замечательно! - похвалил ее Никола. - Молодец! Сейчас я брошу пистолет и начну считать до пяти. На счет "пять" господин Шаэсс тебя отпустит, и ты беги. Беги домой. Хорошо, Тони?
  - Хорошо, - ответила девочка со стеклянной дрожью в голосе. Вот теперь она, кажется, и в самом деле приходила в себя.
  Сильным плавным замахом вампир отбросил "рэймлер", пистолет влетел в открытую дверь, - уже не важно:
  Раз.
  Два.
  На "три" Шаэсс выстрелил и попал...
  
  ...в то место, где только что стоял вампир, но где его уже не было. Брызнули щепки...
  Четыре.
  ...пуля срикошетила. "З-з-зиц-ц-ц!" - удивленно сказал фонарь и осыпался горстью сереньких легких осколков.
  - Пять! - закричал Никола, - Тони, беги! - вторая пуля ушла в потолочную балку, полетела труха; что, ублюдок! все?! - прижатый к земле Шаэсс хрипел и елозил; да не нужно мне ни одной капли твоей проклятой крови, я сейчас просто сломаю тебе шею, за Клоделя, за Флориссу, за Марка и Вильону и за всех, кого ты убил...
  
  Он все-таки успел себя поймать, на самом краешке - уже и камни катились из-под ног в пропасть - а там кипели, все выше толчками подымались густые багровые волны; уже плескалась перед глазами горячая алая пелена - и душа его взвыла: убей! убей! убей! Но воля Никола оказалась сильнее ярости и скорби Никола, и эта воля разжала тонкие пальцы, сведенные на полураздавленном горле. Затылок Шаэсса мягко ткнулся в сено.
  - Вот тебе назидание заключительное, - сказал Никола, не слыша себя. - С-сволочь...
  
  Он снял колено с груди Шаэсса. Чавкнуло. Худой мужчина на полу страшно хрипел, воздух выходил пузырями через затопленную кровью гортань, осколки костей рвали легкие. Я раздавил ему ребра, - понял Никола. С груди мужчины свисал вниз, к полу, серебряный медальон с треснувшей хрустальной звездой; странно, мельком удивился вампир, уж Шаэсс-то знает точно, что простое прикосновение к серебру ничем нам не вредит, - только если войдет в тело, как пуля или кинжал...
  - Живи! - закричал Никола, - дыши, сволочь!
  ...За твой труп я бы расплатился своим не глядя - но только не сейчас: где-то в огромном ночном парке плачет маленькая девочка, у которой нет совсем ни одного друга, кроме меня... А это - сюжет для драмы, а? - я тебя не то что убить не могу! я даже...
  Простите меня.
  
  Никола опустился на колени, вытянул руки перед собой, над телом Шаэсса. Считалось твердо установленным, что вампиры не могут исцелять своей силой; но это было не совсем так.
  
  В одну прекрасную ночь Клодель Лаэтт споткнулся, упал на мостовую и переломал себе все кости. Неудачно упал, да. Запнулся о тяжелый золоченый плащ "самой возвышенной особы в столице", как любили шутить анфейльцы. Еще бы не возвышенной - чудесная бронзовая статуя Возносящейся Девы венчала главную башню Собора! Вид оттуда был великолепный, Клодель засмотрелся и поскользнулся.
  Зачем он туда полез? - да на спор. Который честно проиграл: поцеловать статую - что, собственно, и являлось предметом спора - он не успел.
  
  И честно отлежал в постели - неделю. А потом взялся за костыли. Друзья бранились и пугали параличом - "Вечным, Клодель! вечным!" - но Лаэтт и сам уже два курса отучился на медицинском отделении, так что и нечего тут. И он упрямо тянул и ставил тяжелые костыли - и-рраз, и-два, и-рраз... - и запоминал, всем телом зубрил наизусть ощущение медленно срастающихся костей и косточек, так же тщательно, как недавно зубрил их многосложные названия.
  
  Обычно регенерация у вампиров происходит быстро и почти незаметно, и ощущений не остается в памяти - а без ощущений как ты силу сплетешь? Но Лаэтт запомнил - и смог передать другим: главное - через прикосновение силы, а остальное на словах.
  
  С Собора не напрыгаешься, да и желающих повторить приключение Лаэтта в точности не нашлось. Но в ближайшую же ночь по горбатой крыше Ратуши засновали темные тени, и трое смельчаков обзавелись роскошными переломами ног, а один - еще и трещиной в ребре. Смеясь и ругаясь ("Идиоты, кто-то же один должен был не прыгать!"), кое-как дотащили друг друга до ближайшей гостиницы и стали пробовать - сначала на себе. Получалось. Потом один из участников опыта, Марк Штремер, догадался оплести серебристой вязью силы не себя, а своего товарища по несчастью.
  Получилось, получилось!
  
  Правда, плоховато сращивало мышцы, и почти не останавливало кровь. Но кровообращение у вампиров настолько медленное, что "вампир, истекший кровью" - ба! неплохая острота! Истечешь, пожалуй, если терпенья хватит - часов за восемь-десять! Так что это как раз ерунда. Главное - "исцеление Лаэтта-Штремера", как его сразу же назвали, работало! и те, кто говорил, что "исчадья Тьмы", дескать, умеют только убивать, были бы посрамлены - вот вам, вот вам! - если бы...
  
  Если бы вампиры постарше не приструнили молодежь. Не стоило предавать открытие Лаэтта столь уж широкой огласке: почему? - да потому, что бесполезно. И опасно, юные братья, опасно. Общепринятый взгляд на природу вампирьей силы вряд ли изменится от одного этого факта, скорее, "исцеление Лаэтта-Штремера" назовут очередной уловкой Тьмы. А вот самозваные "истребители вампиров", хоть и неумехи неумехами - вдруг да возьмут на заметку? и вместо старого доброго бесполезного рябинового кола еще придумают какую-нибудь гадость? Головы, например, рубить...
  
  Так что методика Лаэтта осталась сугубо внутренним вампирьим делом, но разошлась широко. И очень иногда выручала очередного бесшабашного и невезучего прыгуна. Почти все вампиры обожают высоту (и недолюбливают подземелья), но многим из них полноценный полет не по силам, а вот долгий парящий прыжок метров с пятидесяти-ста - вполне. Таких высоких домов, конечно, не бывает и не может быть на свете; но есть ведь горы, где восходящий поток может мягко подхватить ставшее невесомым тело...
  И больно уронить, вполне себе весомо. Так что честь и хвала "исцелению Лаэтта-Штремера"!
  
  Но никто и никогда не пробовал применять его к человеку.
  
  Никола слабел, слабел, его повело набок: он уже не мог устоять даже на коленях. Но и сквозь усталость он улыбался, вспоминая обалдевшие от удара о мостовую глаза Клоделя, свой крик - "Живой, живой!" - и рыдающе звонкий хохот подбегающей Флориссы. "Клодель, не вздумай врать! ты не поцеловал, я видела, и не спорь!" - "Да я и не спорю" - все так же обалдело говорил Клодель и вертел головой, пытаясь приподняться; вот и не спорь, смеялась Флорисса, обнимая его, уже проспорил, не поцеловал Деву - не поцелуешь и меня... зато я тебя поцелую... - и склонилась над Клоделем. Никола, умненький мальчик, отвернулся.
  
  Как они веселились, когда схлынул первый испуг! Отнесли домой Лаэтта ("С тобой посидеть? тебе почитать чего-нибудь?" - "Не надо, Флори; я спать буду" - "С ума сошел - спать? два часа ночи!"), и побежали рассказывать о приключении доброму брату Фредрику, свернуть бы тебе шею, предатель, убийца...
  
  "Не изменить - ни час, ни место. Нам приказали. Мы пришли. И обреченным дерзким жестом мы пальцы ломкие сплели. Так на коленях клялся каждый, кого взыскала в жертву тьма: не утолять соленой жажды! Сходить - и не сойти с ума!" - потекли слова. На усталом отчаянии настоянные, гордостью и злостью очищенные от кислой мути обид, - так беспощадно к месту были они сейчас. - "Бежать от всех, себя отречься; все проклиная - принимать; и тенью через ночь и вечность скользить - и не сойти с ума..."
  
  И с этими словами в Никола втекала веселая и мудрая сила.
  
  Джозиан Фриссе написал "Клятву и проклятье" не столько о себе, сколько о своих друзьях. Сам он был баловень, весельчак, и казалось - вообще не способен понять, как важно быть серьезным, - хоть иногда, Джози, хоть иногда! Однако Джозиан умел не только быть серьезным, даже очень серьезным, но и удивительно проникаться чужим настроением.
  
  Фриссе зарабатывал на жизнь, бесконечно строча "душепомрачительные и умораздирающие" истории, которые так любили издатели и читате... льницы розовых газеток. Еще он писал так называемые "песенки". К нему частенько заходили незаметные личности с вечно вытянутыми продольно и поперечно физиономиями - это были композиторы. Фриссе, не глядя, выдергивал для них листки из стопки. Заходили также личности заметные: сухопарые барышни с большими яркими губками, и сами такие яркие, шуршащие, во всем новом и дорогом - певички.
  
  Взяли тоже моду: заполнять антракты в Опере этим вот дерь... кх-м-м... впрочем, билеты раскупали со свистом, и как бы не ради антракта главным образом. Фриссе глядел в список и спрашивал: "Про розовый зонтик - это вы просили?" Он называл их "жабочками-однодневками", а песенки - "носовыми платками". Истеричные барышни на выданье вздыхали и роняли свежевыжатые слезы, не подозревая, что один из авторов этой "миленькой песенки", которую они так славно и не в лад распевают на два голоса с любезным кавалером (о, невинные жертвы, злосчастные соседи!) - вампир.
  
  По ночам Фриссе ходил в гости к поэтам. Все лучшие поэты Ферранса жили в Анфейле. Не все из них были знамениты: кто-то - еще не, а кто-то - увы, уже; и многие - бедны. Но ведь право же, Муза не делает разницы между дворцом и мансардой; и, может быть, на скошенной крыше чердака ей даже удобнее передохнуть на лету? А для Фриссе двери всех этих мансард и дворцов, и гостиничных номеров с тухлыми светильниками, и маленьких особнячков с тенистыми задними двориками - были открыты в любое время ночи, вечным и неотменяемым приглашением.
  
  "Я пошел к Поэтам", - говаривал Фриссе: большая буква ощущалась, да. К суждениям Поэтов, обдуманным и все же пристрастным - если даже Критики не могут быть беспристрастными, хотя им за это деньги платят, то что уж говорить о Поэтах! - Джозиан был внимателен до полной остановки дыхания. Вот тут он был серьезен - тревожно и трепетно серьезен.
  
  Молодые и встрепанные Гении, с испорченными желудками и несытым блеском в глазах, то возмущались, то восторгались Джозианом. Иногда, правда, вся рецензия заключалась в энергичном "Х-хы!" - не очень понятно, зато от души. Муза обнимала Гениев за плечи и целовала в затылок, а вот тебя, рыжий, наверное, стукнула по голове дубовой веткой - или чего там у нее? лавр, лавр! - кричали Гении - ты невежда, Фриссе!
  
  Гении не понимали, что значит "работать над фразой". ("Над какой?" - спросил Фриссе один из них). Они окольцовывали такими рифмами, такими! невероятными, ослепительными, совершенными, как голубой бриллиант в двадцать карат! - почтенную супружескую парочку "день" - "тень". Их брильянтовые рифмы Фриссе никогда не вправлял в свои стихи, - из сугубой щепетильности. Ну, если только не придумал сам такую же раньше, чем услышал. Да и то иногда... не трогал из какого-то суеверия, оставлял Гениям: пусть услышат от них. А "день" и "тень" у него и так под ручку гуляли по всем песенкам.
  
  Девушки Гениев, через одну, тоже страдали желудком, а еще - хронической ревностью к неуловимой и прекрасной госпоже Музе, которую им никак не удавалось застать в комнатушках своих непутевых избранников. Вместо Музы они заставали Фриссе, садились в угол и ворчали на него взглядом: хотелось целоваться, Фриссе мешал. Джозиан обнимал очередного Гения и бежал к Мэтрам.
  
  Мэтры, равно скупые и на порицание, и на похвалу, привыкли взнуздывать и шпорить свой талант подвижнически суровой дисциплиной, а чужой - гранить сильными точными ударами; делалось ли при этом больно - вопрос не ставился. Слушая Джозиана, Мэтры прижимали верхней губой невольную улыбку, хмурили лбы и бранили Фриссе за легкомыслие. Ему нужно больше работать над фразой и штудировать классиков. "Однако из вас, молодой человек...", - забываясь и впадая в привычный профессорский тон, говорил, бывало, кто-нибудь из Мэтров... Что ж, вампир и впрямь был довольно молод: ему и ста лет еще не исполнилось. Джозиан хохотал; Мэтр смущенно кашлял и строго повторял: "Из вас, Фриссе, возможно, выйдет толк! Если будете работать".
  
  Джозиан благодарил, кланялся и убегал, торопясь к своим молодым друзьям, на очередную пирушку: красное вино казалось ему вкуснее крови. Гении больше любили зеленое, терпкое, но то, которое приносил Джозиан, им тоже нравилось. У них на такое пока что не хватало денег, но вот когда придет Слава...
  Мэтры же, в основном аскеты с признаками желчекаменной болезни, не признавали ничего крепче чая (иногда - спитого) да кофе. Впрочем, кофе был им вреден, - ну надо думать, по четыре-то кофейника за ночь... тьфу, в день!
  
  А ста лет Джозиану так и не исполнилось. Где-то через полгода после принятия Клятвы он погиб, - нелепо, и точь-в-точь как напророчил. Возвращался от кого-то из Поэтов, уже почти под утро; гвардейцы из патруля Западного округа столицы выпили лишнего в ту ночь, а оружие у них было еще старого образца...
  
  На суде они были трезвые, держались солидно и нагло. Лишь один набрался мужества признаться, что вампир не давал повода к драке и даже не пытался защититься. Их всех оправдали, ну и Джозиана заодно, - "дважды посмертно", повторяли столичные остряки, смакуя свежее, остренькое словцо, - эта шуточка понравилась бы Джозиану.
  
  "Мы помним. Помним все рассветы - мы их навеки лишены; цветы и солнце! - и об этом нам в ясный полдень снятся сны. Но вот остынет пыльный воздух - и спляшет вечер молодой на площадях и перекрестках безумных ваших городов!
  Чтоб я заметил? - не дождешься. Иди ты, парень, стороной. Да что же ты за мной крадешься, глупец, по улице ночной? Чего тебе? отстань, прохожий, - какой я, к черту, "добрый брат"! Ну да, вампир; и этим, что же, - перед тобою виноват? Но клятвы жаркое проклятье мне снегом на душу легло, и плечи стиснуло пожатьем ее свинцовое крыло; дай сделать вдох! - и грянул ветер. Монета встала на ребро, - но серебро на пистолете, и в сердце, в сердце серебро..."
  
  Сквозь черный липкий туман - голоса. Сюда идут люди; кто-то кричит: посмотрите в конюшне, в конюшне! - девочка кричит...
  Тони!
  Вампир послушал. Да, идет Тоньетта... и еще люди; мужские шаги, двое, нет - трое... Трое мужчин и женщина.
  
  (...)
  
  Тоньетта подобрала пистолет.
  - Дядя, смотри! - сказала она. - Смотри - ласточка! Это же наш герб!..
  
  (...)
  
  Врачи не стали даже снимать тело с носилок.
  - Несите его домой, - сказал высокий усталый человек. - Пусть умрет спокойно.
  
  (От автора: здесь обрывки, отдельные картинки - а в пропусках...
  
  Во-первых, я не знаю точно, что произошло ночью в особняке Бентонов, но Тоньетту сразу же начали искать. По-видимому, Симонет заметила, как девочка пробиралась через двор - но, пока подхватилась, пока выбежала - Тоньетты, конечно, уже и след простыл. Садовника Никола отправили за Руази - в соседний городок, до которого буквально час езды верхом; а Руази, вернувшись, сразу сообразил, где искать племянницу - он хорошо ее знал.
  
  Во-вторых, когда Шаэсс отпустил Тоньетту, она кинулась бежать, не разбирая дороги - и сразу же потерялась. Парк там старый - больше лес, чем парк. Заблудилась, испугалась, расплакалась... Нашла ее Мария: звезда действительно приводит ее туда, где "кому-то больно, плохо, страшно и некому помочь".
  
  Мария вывела Тоньетту к воротам, где ее и нашли Руази, Симонет и Никола-садовник; с ними был еще кто-то из мужчин - скорее всего, конюх, Беро. Однако Марию никто из них не видел, так что рассказу Тоньетты не то чтобы не поверили, - но, в общем, особого значения не придали.
  
  В-третьих, Никола, естественно, совсем не нужно было лишний раз показываться кому-то на глаза; услышав голоса и убедившись, что с Тоньеттой все благополучно, он тихо исчез.
  
  В-четвертых, Шаэсса забрали и даже донесли до больницы - куда его не приняли, ибо спасти его было уже невозможно.
  
  История продолжается в доме Шаэсса, в ту же ночь, перед самым рассветом.)
  
  Глава четвертая. Исповедь доктора Шаэсса
  
  (От автора: эта глава фактически отсутствует. Все прочие события мне так или иначе описывал кто-то из действующих лиц, что же касается происходящего в этой главе - из непосредственных свидетелей остался только Никола, который не хочет углубляться в воспоминания, что и неудивительно.
  
  Я знаю, что Никола и его друзья, еще четверо вампиров (две влюбленные пары), познакомились с Шаэссом в театре (театр вообще был одним из любимых развлечений вампиров, практически единственный доступный для них вариант "выхода в свет"), подружились, а затем организовали нечто вроде собственного любительского театра.
  
  Знаю, что Шаэсс (он же - ...впрочем, об этом дальше) - ученый, занимался, скорее всего, биохимией или чем-то близким к этому. Им завладела идея раскрыть и использовать для себя секрет бессмертия (или, по крайней мере, необыкновенного долголетия) вампиров - а для этого ему нужно было прежде всего выяснить, как происходит превращение человека в вампира. Кстати, здесь есть существенная разница с поверьями нашего Мира - ни о каких инициациях речь не идет, это больше похоже на заболевание или мутацию, которая может проявиться совершенно неожиданно - однако Шаэсс в это так и не поверил.
  
  Никола с друзьями стали объектами его опытов. Не знаю, что имелось в виду под "жидким серебром" - очевидно, какой-то препарат, который почти полностью ослабил их. Дальше - туман. Подвал и... эксперименты. Приблизительно знаю, как Никола удалось оттуда вырваться. Его друзья, уже умирая, успели отдать ему свою силу, - нечто вроде того, что сделал в свое время Сайтон, - попутно устроив пожар, который уничтожил лабораторию Шаэсса и заодно скрыл следы побега Никола.
  
  Вот то немногое, что мне удалось увидеть и услышать.)
  
  Приткнувшись к стеклу, Никола видел плоское от боли лицо Шаэсса, белое на белой подушке, и возле кровати - в белом же платье, высокую, стройную женщину. Ее темные волосы струились до середины спины.
  
  - Ты звал, и я пришла, - говорила женщина, - но лучше бы я не приходила.- Ее голос пел светлым звоном стали. - Как ты жил, Фредрик Шаэсс! сколько зла ты сделал! Я обычная женщина, не ангел и не святая: не мне тебя судить, не мне прощать. Но так скажу я: дурно ты жил, Фредрик Шаэсс, и страшно ты умираешь.
  - Мария, - сказал Шаэсс, узнавая. Нутряно забулькал, хлюпая лохмотьями легких. - Помоги мне, Мария Соболь...
  Трясущейся рукой он полез под подушку и вытащил серебряный медальон. - Это же я, Варлей...
  
  Женщина отшатнулась.
  - Джос! - вскрикнула она. Ну за что мне это? - подумала Мария в тоске, схватившись рукой за горло и отвернулась к окну. На шее у нее был такой же, как у Шаэсса, серебряный медальон. Она смотрела из света в темноту - и все же встретилась глазами с вампиром. В ее взгляде не было ничего такого, что побудило бы Никола поскорее спрыгнуть с подоконника.
  Женщина открыла окно. Вампир сидел смирно.
  
  - Ты кто? - спросила женщина.
  - Мария... - заклокотал Шаэсс, - это он меня убил...
  - Я тебя сейчас убью, - ответил вампир, спрыгивая в комнату. - С Тоньеттой все будет хорошо...
  - Стой, - сказала женщина и схватила вампира за руку. - Ты Никола? Ты - Никола, друг Тоньетты? Ты не можешь его убить.
  
  Вампир и так был бледен - дальше некуда, но оказалось, есть куда, и на лице у него наступило это самое "дальше".
  - Заступница Нария, - сказал он. Но на колени не падал, уже хорошо. - Ну да. Я - Никола. А почему это я не могу его убить?
  Он чувствовал себя неловко в обществе святой и даже немножко нагрубил - от смущения.
  - Ты разве не клялся?
  Ну, сказал Никола; но тогда ты не можешь его убить! - да почему? - да потому что ты сам умрешь!
  
  Мария Соболь первый раз видела настоящую вампирью улыбку.
  - Ну и что? - сказал Никола. И двинулся к кровати.
  
  Но - что... кто?! - Мария: она с невозможной силой стиснула запястья Никола, удерживала его всем телом - с трудом, колени у нее дрожали. Никола увидел свое отражение в огромных черных зрачках: ей больно, понял он, я делаю ей больно - и медленно, как под водой, опустился на пол. Мария разжала руки, и Никола лег на бок, прижался щекой к пыльному колючему ковру.
  - Я умираю, - сказал Шаэсс. У него дергались веки; густые холодные слезы затягивали полузакрытые глаза. - Мне страшно, Мария, помоги...
  ...Ничего-ничего, зашептала Мария, положив руку ему на лоб, ты ничего не почувствуешь, Джос, совсем ничего... Шаэсс стал дышать ровнее и глубже, он засыпал.
  
  (и еще одно совсем короткое воспоминание Никола)
  
  - Я отдаю! - торжественно и звонко начала Вильона. И сбилась, - свою силу...
  Торопливо:
  - Прощайте, Флори, Ники... Кло... Марк....
  Всхлипнула и выпрямилась:
  - Всю! Тебе!
  
  Ее тело сломалось в нескольких местах, как сухая веточка: колени, запястья, шея. Голова Вильоны мотнулась, с омерзительным полым хрустом сильно стукнулась о стену - Виль! больно? - и медленно опустилась. Волосы свалились с затылка и поползли, рассыпаясь, закрывая лицо. Она повисла на серебряном ошейнике, мертвая. Даже волосы были мертвые, даже складки платья.
  
  - Виль... - беззвучно шептал Никола. - Флори... Виль...
  - Не смотри на нее, - хрипло сказала Флорисса. Кашлянула. - Отвернись! - закричала она, - не смей смотреть!
  Сама же повернула голову, прижалась щекой к сырой стене и с веселой нежностью поглядела на подругу.
  - Ты умница, Виль, - сказала она, и ясно слышалось - как ей хочется дотянуться, поправить спутанные волосы Вильоны. - Ты уже в раю? Встретила Марка? Я не верю в ад - Господи, прими мою душу!
  
  Она услышала едва внятное "Флори...", и поверх склоненной головы Вильоны улыбнулась Никола - ласково и строго, как старшая сестра, которой у него никогда не было.
  - Живи, Никола, - сказала она. - Живи... принц. Может, ты за нас отомстишь, - за всех нас. Я отдаю свою силу - всю! тебе! - огонь!
  
  (От автора: дальше - увы - снова сплошные вопросы.
  
  Прежде всего - я не знаю, как Никола удалось остаться в живых: ведь смерть Шаэсса, фактически, на его совести - а значит, он нарушил Клятву. Возможно, в это вмешалась Мария, но я боюсь даже предположить, каким именно образом. Во всяком случае, исцелять она умеет, это точно... а кто умеет исцелять, тот умеет и убивать.
  
  Возможно, сыграла роль "передача силы" Седриком Сайтоном. Неизвестно, насколько властна Клятва именно и лично над Никола: она ли управляет им, или он - ею...
  
  Словом, Никола пожелал, чтобы это осталось его тайной. Пусть так и будет.
  
  Если же перейти к вещам более приятным - о, этот судебный процесс в Анфейле запомнили надолго: дело о передаче опекунства над Тоньеттой ее дяде, по которому окончательное решение принимал лично ДеВерт, а свидетелями выступили Никола и Мария.
  И, конечно же, все закончилось хорошо - просто не могло закончиться иначе.)
  
  Глава пятая. Институт Крайнмера
  
  Лаборанты бегали с тряпками. К Хопфштадту приближался Крайнмер.
  
  Восемь лет назад, озверев за полгода от бесконечных...
  
  Интриг и склок с руководством университета, которое пыталось таскать у него людей.
  Неудач, которые шли плотным косяком - одна другой жирнее.
  Толкотни, нерасторопности, ошибок! - нежно и поименно обожаемых Крайнмером, но не обученных еще толком сотрудников... "Уволю и кружку не отдам!" - орал Крайнмер.
  И в довершение всего - перебоев с питанием...
  
  "У нас ток не постоянно-переменный, а временно-постоянный", - шутили лаборанты. Шутники, ага! От скачков напряжения тысяч на тридцать оборудования сгорело! Поблизости идиоты из строительного треста "Быстро и надежно" рыли котлован под торговый центр и закономерно, будучи идиотами, повредили кабель. Потому что участок-то под строительство "быстрые и надежные" получили не просто так, он им обошелся в хар-рошие "дополнительные расходы", - ну так и участок хороший, самый центр, и плевать, что этот кабель на всех схемах обозначен и рыть там нельзя, а мы аккуратненько...
  
  - Все! - завопил Крайнмер. - Кругом бардак! Я больше не могу!
  
  Проклял тот день, когда он с этим связался и бросил свое новорожденное детище, институт вероятностного моделирования, который сотрудники сразу же окрестили "институтом хронопутешествий", хотя они понимали, что "хроно" тут не совсем при чем, ну не в прошлое это путешествие, не в прошлое, а в определенный вариант прошлого - но хочется мальчикам и девочкам играть в машинки, - хе, времени, - пусть играют...
  
  Бросил, короче, институт на растерянного директора Бернгоффа. И уехал ловить рыбу во фьордах Испании. "Для многопоточных вероятностных счислений, мой друг" - сказал он в тот день Бернгоффу, он всегда так по-старинному говорил - "счислений", - "нужно что? Голова. Ручка. И листок бумаги. Это я найду. А института мне пока не надо. Будет надо - позвоню. А вы мне не звоните. Ни-ни-ни!" Распихал по карманам свои трепаные-перетрепанные блокноты и задумался.
  
  - Ну, Кристиан, - сказал он, - только если это будет дело жизни и смерти. Жизни и смерти, Кристиан - и ни в каком другом случае!
  С чем и отбыл. И в машину садился с воплем "Жизни и смерти!" - вместо, так сказать, напутствия.
  
  И вот он восемь лет удит там рыбу во фьордах... нет, ну сам звонит, правда, иногда - проверяет, переслались ли деньги. Проценты с его Альфредовской премии все идут на институт.
  
  Уже и кабель давно починили; и торговый центр построили (все сотрудники бегали туда в кафе обедать, за что как-никак спасибо "быстрым и надежным"); и установка наконец заработала - в точности по расчетам Крайнмера, не было у него ошибки, ну он же знал, что ее не может быть! это кто-то из лаборантов напутал! - и сотрудники-недоучки стали уже кто младшим, кто старшим научным, и возвращались из "варианта 12.1", взахлеб переполненные впечатлениями... А Крайнмер все рыбу удил.
  
  Бернгофф ему не звонил. Прощальное "жизни и смерти!" до сих пор звенело у него в ушах. Когда Кристиан Бернгофф был маленький, рядом с ним упал и раскололся на асфальте большой колокол - ну, случайно сорвался с колокольни церкви, - Бернгофф с тех пор побаивался громких звуков, и сам всегда говорил очень тихо.
  
  Как-то все так и шло, - вроде и неплохо шло. Весь институт знал, что Крайнмер - он, конечно, есть, но вроде бы его и нет, а распоряжается всем Бернгофф. И тут вдруг этот "весь институт" раскололся пополам, встал на уши и в один голос, слитным ревом двух десятков глоток на собрании, затребовал Крайнмера. Потому что иначе - они отказываются! это безумие! сворачивать! нет, тащить их сюда!
  
  Бернгофф был низложен: ему орали со всех сторон:
  - Звоните Крайнмеру!
  Директор дрожаще вздохнул, как мокрый щенок, и позвонил.
  Потом позвонил Ховенагелю и сказал, что надо очень и срочно.
  - Кр-р-ристиан! - голосом ученого попугая ответил Ховенагель. - Меня - нет. У меня отпуск, жена, и вообще - я сейчас на даче и уезжаю на рыбалку, вон я уже машину завел. Слышишь?
  Он отвел трубку от уха, чтобы Бернгофф услышал, как фырчит машина, и сделал это как нельзя вовремя.
  
  - Бросай все! - закричал Бернгофф так, что трубка вырвалась из руки и бросилась - в смысле, нечаянно бросилась Ховенагелем - в кусты. ".....!" - сказал Ховенагель и полез в малину.
  
  - Бросай жену, дачу, машину! рыбак чокнутый! - орал из малины Бернгофф. - Один дорыбачился уже! Я вызвал Крайнмера ("Вызвал он, ну надо же", - подумал Ховенагель, шаря среди колючих стеблей), у меня тут стены трясутся, у меня репортеры сидят на ушах, и всем Бернгофф! всем Бернгофф! а что - Бернгофф?! - вот Крайнмер завтра приедет, и будет всем полный...
  "Полный бернгофф", - подумал Ховенагель, выворачивая с проселка на шоссе. Аналиса осталась на даче:
  - Мне тут так нра-авится, Хельмут, - сказала она робко и протяжно.
  - Ну и оставайся, - Ховенагель с головой залез в багажник, искал, чем бы заклинить откидной верх, а то он сломался и схлопывался самопроизвольно. - На речку сходишь, искупаешься...
  
  Что-то ему мешало; он подумал и понял - улыбка. Приклеилась к лицу бешеная улыбка, до сих пор не отвалилась после разговора с шефом, хотя тут ее никто не видит, только какой-то железный цилиндрик глянцево скалится в углу багажника. А вот тобой и подопру, обозлился на него Ховенагель, будешь ты на меня пялиться!
  
  Крайнмер сразу пошел к большому монитору - посмотреть, какой там выведен вариант. Посмотрел. Пощелкал кнопками.
  - Ну и чего вы лезете? - спросил Крайнмер, брезгливо тыча пальцем. - Чего вы все лезете в этот тухлый, стабильный "двенадцать-один"? Вам там что - медом помазано?
  Бернгофф и Ховенагель молчали. Еще трое сидели и неотвратимо смотрели в стол. Странно, что не дымилась полировка.
  
  - Вот на шестнадцатой ветке, - восемь лет рыбалки пошли Крайнмеру на пользу, он был намного спокойнее, чем когда уезжал, - смотрите, как интересно. Татары пол-материка отхряпали! Но половину, правда, оставили. Бери - не хочу. Не хотите, старая гвардия? Ну? Берите, делайте там хоть королевство, хоть республику, хоть Французскую революцию моделируйте, - кстати, Ветрова не вижу...
  
  Крайнмер бегло оглянулся.
  - А почему? - рассуждал он сам с собой. Спросить сотрудников ему не приходило в голову. - Ну и где его хваленая русская пунктуальность? Вот я на него полюбуюсь, когда он будет извиняться. Джос уж нам чего-нибудь к случаю процитирует... Да! - удивился Крайнмер.
  Обвел глазами стол и сидящих за ним.
  - А где Варлей?
  Сидящие молчали. Стол под их взглядами готов был задергаться, как спиритическое блюдечко.
  
  - Это безобразие, - удовлетворенно констатировал Крайнмер. - Нет, ну я понимаю, Пьер-да-Марья вечно где-нибудь целуются в коридоре. - Он помнил Марию Соболь и Питера Лейстера восьмилетней давности: только-только поженившихся, стройных, юных, смотревших друг на друга, на лабораторию и на Крайнмера одинаково счастливыми сумасшедшими глазами. Ховенагель их уже не застал, он пришел позже, на место Лейстера. - Но Ветров? Варлей? Уволю и кружку не отдам.
  
  Бернгофф глубоко вздохнул и:
  - Ро-о-абе-е-эрт! - завыл он, как вдова у раскрытого гроба. - Ро-о-бе-е-рт! Варлей погиб, Лейстер погиб, ДеВерт не хочет возвращаться! Ты сказал, дело жизни и смерти, жизни и смерти... жизни и смерти... - У Бернгоффа начиналась лавинообразная истерика.
  
  Ховенагель решил, что пора вмешаться.
  - Так, - сказал он, взял шефа за плечо и ткнул в кресло. Бернгофф обморочно откинулся и затих. - Господин Крайнмер! Это действительно дело жизни и смерти. Смертей уже две; жизней пока тоже две. Но Мария Соболь деактивировала звезду, - Ховенагель решил пока не распространяться, каким именно образом. - Единственный, у кого звезда активна и контактна - это ДеВер... Дмитрий Ветров. Он идет на разговор, но возвращаться не хочет категорически. Господин Крайнмер, помогите мне его убедить, - он ведь здравомыслящий человек, просто очень упрямый, - господин Крайнмер... - У Ховенагеля затрясся подбородок.
  - А что - Крайнмер?! - сказал основатель "института хронопутешествий" и сел на пол мимо кресла. К нему кинулись.
  
  - Вызов, - сказал Бернгофф. - Дмитрий Ветров.
  
  Три звезды обозначились контуром и тут же пропали. Четвертая стала желтенькой, потом зелененькой.
  - Кто это? - спросил голос Ветрова. Изменился он сильно, этот голос.
  - Это Крайнмер, - сказал Крайнмер.
  - Крайнмер... - сказал голос, - Я не буду с вами говорить. Бернгофф не понимает, Ховенагель не понимает, и вы не поймете.
  - Почему, Дима? - спросил Крайнмер.
  - Вот когда вы умрете и воскреснете, - сказал советник ДеВерт ("умрете и воскреснете" - эхом побежала строчка), - вот тогда я с вами поговорю... ("с вами поговорю")
  Последняя звезда погасла. Крайнмер смотрел на белый пустой монитор.
  
  - Что мы наделали, - говорил Бернгофф. Он ходил по кабинету проекцией ленты Мебиуса на плоскость - ну восьмеркой, восьмеркой он ходил по кабинету! - и слепо трогал стены. - Что мы с вами наделали, ребята...
  - Объясните мне - зачем, - сказал печальный седой человек.
  Бернгофф решился. Ховенагель тоже.
  - В варианте "двенадцать-один" были зафиксированы случаи предполагаемого бессмертия. Так называемые вампиры...
  - Там магия, - говорил в то же время Ховенагель. - Я сам видел.
  Печальный седой сразу стал Робертом Крайнмером.
  
  - Объясните мне, зачем! - заорал он, - я восемь лет! вкладывал сумасшедшие деньги! в эту богадельню! Чтобы вы тут занимались дешевой мистикой?!
  Бернгофф и Ховенагель тоже заорали.
  - Чтобы я потерял Марию?!
  Замолчали все трое. Ховенагель смотрел на безумное лицо Крайнмера. "Ну дела!" - думал он. "Вот оно, оказывается, что... Хорошо, что я не успел рассказать про озеро. Ну дела... Э, э!"
  
  - Господин Крайнмер, перестаньте, - говорил он, хватая Крайнмера за руки; тот молча пихался локтями. - Господин Крайнмер, вы его задушите!
  Притиснутый к стене Бернгофф сипел. Трещал воротник рубашки.
  - Это вообще я виноват! - в отчаянии сказал Ховенагель - и попятился, выставив перед собой руки. - Тихо, тихо! спокойно! Господин Крайнмер, я, кажется, знаю, как ее найти...
  
  Крайнмер уже второй час ковырялся в программе. Он гнал от себя всех и жрал кофе из пол-литрового бокала: лаборанты бегали с чайником. Огромный глоток застрял у него в горле, Крайнмер поперхнулся и оплевал монитор и случившегося рядом Бернгоффа.
  - Опять вы здесь! - рявкнул он, - не лезьте под руку, Кристиан!
  Это у него была крайняя степень злости: орать на "вы". Крайнмер еще немного пощелкал клавишами и встал.
  - Все, - сказал он, - я пошел.
  Взял звезду, подержал на ладони...
  
  - Нет, - сказал Крайнмер. - Так не пойдет. Я должен действительно нуждаться в помощи, а так - ну что? ну прыгну откуда-нибудь, сломаю ногу - а звезда при мне, спасение в моих руках. Она может не прийти. - И положил звезду на стол.
  - Роберт, ты с ума сошел, - сказал Бернгофф.
  - Ничего подобного, - ответил Крайнмер; он уже стоял в кабине, набирал код. - Что я, Ветрова не найду, если захочу вернуться? Ему, я так понимаю, звезда все равно не нужна...
  - Если захочешь? - пискнул Бернгофф.
  - Что вряд ли, - отозвался Крайнмер; прозрачные двери кабины сдвинулись, воздух вокруг него задрожал. - И Кристиан! Без меня в "двенадцать-один" - не суйтесь. Даже файл не открывайте - слышишь, Кристиан? Ни в коем случае!
  И исчез.
  
  - Ну ничего себе, - сказал Ховенагель.
  
  И тут Бернгофф, воплощение покорности, Кристиан Бернгофф, ангел кротости, за неведомую провинность сосланный на грешную землю, - взбунтовался.
  - Ах, так! - сказал он и побежал к компьютеру.
  - Бернгофф, не лезьте, - сказал Ховенагель, - ну правда! мало ли что...
  - Я не лез! - вскрикивал Бернгофф, лязгая клавишами ("Разобьет клавиатуру" - подумал Ховенагель). - Я восемь лет не лез! "Жизни и смерти, Кристиан", "ни в коем случае, Кристиан"... И я же теперь виноват!
  На экране заплясали цветные сполохи заставки. Бернгофф крутанулся, визгнув стулом, и посмотрел на Ховенагеля.
  - Я что, похож на идиота? - сказал он уже спокойнее. - Никуда я не полезу, я просто хочу посмотреть, что он тут наворотил в программе. Он там застрянет к чертям собачьим, а вытаскивать его - кто? Бернгофф! опять Бернгофф!
  - Кристиан Бернгофф, - произнес приятный металлический голос, - вас приветствует программа вероятностного моделирования. Жду ваших указаний.
  - Вариант "двенадцать-один", - сказал Бернгофф.
  - Доступ к файлу заблокирован Робертом Крайнмером. Пожалуйста, введите пароль.
  - Вот гад! -сказал Бернгофф и треснул кулаком по клавиатуре.
  - Неверный пароль, - огорчилась программа, - начинаю...
  - Отмена, отмена! - истошно завопил Бернгофф.
  - ...удаление файла успешно завершено, - сообщил приятный голос, - перейти к другому файлу?
  У Ховенагеля нашлось только одно слово, и он его сказал.
  Бернгофф прикрыл руками запылавшие уши и ткнулся лбом в монитор.
  
  
  Глава седьмая. Возвращения и встречи
  
  В этот вечер дождя не было, но было так же поздно, когда - постучали. И кто ж в такое время?..
  "Никола!" - подумала я, скорее спустилась и открыла дверь.
  На крыльце, действительно, стоял вампир, а рядом стоял - он.
  О, Господи!
  Совсем не изменился.
  
  - Здравствуй, Анаис, - сказал он таким тоном, как будто мы в обед виделись. - Позволь тебе представить: Его Высочество Флорель.
  Я закрыла глаза и задышала часто-часто: сердце, перестань, успокойся, сердце...
  Ну, мне тоже было чем его удивить.
  - Никола, - сказала я, открывая глаза, - что ты стоишь? Ты же слышал - этот дом для тебя открыт. Заходи. И ты заходи, Фриолен.
  Он сделал такое движение, как будто я его сейчас обниму.
  Нет уж!
  
  Никола... принц Флорель, бог ты мой... неловко топтался на коврике, держа перед собой шляпу. Фриолен усмехнулся, увидев тапочки.
  - Можно переобуться? - спросил он.
  - Нельзя, - сказала я. Я шесть лет на него злилась, шесть лет, каждый день, по ночам - я не плакала от одиночества, нет, только у всех подушек в доме были заштопаны уголки... и я должна была вот так сразу, как будто ничего и не было? Как же.
  
  - Это теперь тапочки Его Высочества, - сказала я. Вампир забавно сморщил нос.
  - Госпожа Анаи-и-с... - протянул он как-то по детски, - я вам очень, очень благодарен... за все... пожалуйста, не обижайтесь... Но мне в этих тапочках ужасно неудобно! ужасно! и не говорите вы мне - "Высочество"!
  - Ну и идите тогда оба в сапогах! - вконец рассердилась я. - Лишний раз полы помою, тоже мне, велика беда.
  
  Прошли на кухню.
  - Ну? - сказала я.
  Фриолен медленно, с оттяжкой вздохнул и что-то положил на стол. Я поглядела: серебряный медальон с хрустальной звездой, который он всегда носил, не снимая - "подарок матери", как он объяснял.
  - Видишь ли, Анаис...
  
  Я его все-таки треснула.
  Не за то, что он рассказал об этом своем институте, и даже не за то, что не рассказал о нем раньше. Какая разница, из прошлого он там или из будущего - дурак он самый настоящий! ну почему, почему, мы же так верили друг другу - неужели бы я не поняла? неужели не сохранила бы тайну?
  И не за то, что вздумал травиться - вот ведь тряпка, господи, прости, Фриолен, бедный, милый мой...
  И не за жестокий - обман? обмен? жизнь Дарио - за жизнь принца... Об этом рассказывал Нико... Флорель, а я, опустив глаза, рвала и дергала уголок полотенца - подушки под рукой не случилось, откуда на кухне подушка...
  И даже не за то, что он все это время знал, где я живу - шесть лет, шесть лет! - и ни разу, ни письма, ни слова! - "я понял, что ты не изменишь своего решения" - понял он, да что б ты понимал, кроме своих бумажек...
  
  А за то, что Руази Бентон и его племянница уже были здесь, в Ар-Нисе. Они с Никола оставили их в гостинице, а сами пошли ко мне. У него и тени сомнения не было, что он вот так придет, через шесть лет - "Здравствуй, Анаис", - похлопает своими серыми глазищами, потрет переносицу, - он всегда так делал, когда смущался или просил о чем-то, даже когда замуж меня звал, - и я...
  
  - Я знал, что ты не откажешь, любимая, - сказал Фриолен ДеВерт.
  И вот тут я не выдержала и ляпнула ему по щеке. Звонко ляпнула, сильно. Мы посмотрели друг на друга и разом сказали: "Прости".
  Потом он отвел глаза и ушел.
  За Тоньеттой.
  Я вздохнула.
  
  - Ну что же, Ваше Высочество... - сказала я.
  - Госпожа Анаис, ну пожалуйста, не надо! - быстро сказал принц. - Вы кого тогда пустили в дом? Никола Ферля? ну вот я и есть Никола, и не хочу я никаких... - он вдруг задергал носом, - "высочеств"...
  - Ну что ты, Никола, перестань, - я растерялась, слова были какие-то не те. Мне случалось утешать плачущих детей, но вот плачущих вампиров, да еще и принцев, девятнадцати лет отроду...
  
  Теплый воздух плеснул мне в лицо, и в золотистом вихре между мной и Никола возникла женщина в белом платье, с длинными темными волосами.
  
  Крайнмер стоял на карнизе. "Эк меня занесло", - подумал он. Этаж был... второй, а казалось, что третий. Высокие у них тут потолки, так можно и насмерть... А, к черту!
  И спрыгнул.
  Мария выбежала на крыльцо за миг до того, как тело Крайнмера коснулось розовых плит тротуара. Удара он не почувствовал.
  
  ...что-то горячее и мокрое. Он открыл глаза - и погрузился в глубокие темные воды. Там дрожал лунный свет и вспыхивали звезды. Одна покатилась и упала Крайнмеру на верхнюю губу; звезда была соленая.
  - Мария! - сказал он, - вы живы...
  Мария всплеснула руками и засмеялась, всхлипывая:
  - Я жива? вы живы! я-то что...
  - ...мне снилось, что ты тонешь, - говорил Крайнмер, - я кричал, а ты захлебывалась, ты тонула...
  - И утонула, - сказала Мария.
  "Она с ума сошла", - подумал Крайнмер.
  
  - Так ты умерла? - спросил он осторожно.
  - Нет, - Мария покачала головой, - я теперь бессмертная, кажется.
  "Точно сошла с ума; бедная девочка!" - подумал Крайнмер и попытался встать.
  - Ты что! - сказала Мария, - лежи, ты ногу сломал. Здесь же Никола! как хорошо, что здесь Никола, он поможет.
  - Кто такой Никола? - говорить что-то мешало - кажется, ребро тоже, и даже не одно...
  - Он вампир... то есть принц, - сказала Мария, - я сейчас!
  И побежала в дом. Крайнмер закрыл глаза.
  "Нет, это я сошел с ума", - думал он. - "Или хлопнулся в обморок, прямо там, в кабине, при переходе. Сейчас валяюсь где-нибудь, может, в кабинете, Кристиан суетится, а мне тут снится всякий бред".
  
  Бред или не бред, а боль была настоящая. Как будто холодные червячки ползали по ноге, - изнутри, очень неприятно. Крайнмер дернулся и застонал.
  - Лежите, лежите! - сердито склонился над ним бледный рыжеволосый юноша: видимо, это и был Никола, он же принц, он же - мама дорогая, да у него клыки.
  - Сейчас Дима вернется, - говорила Мария, - и мы вас в дом отнесем.
  - Да я сам отнесу, госпожа Нария, - сказал этот... с клыками... "Какой еще Дима?"
  - Ну Ветров, - сказала Мария, - Дима Ветров, ДеВерт!
  - Все-таки я сошел с ума! - громко, торжествующе сказал Крайнмер и потерял сознание.
  
  "Это когда-нибудь кончится?" - думала я.
  Господин Крайнмер пил чай. Госпожа Мария ничего не пила и не ела, смотрела на господина Крайнмера сумасшедшими счастливыми глазами.
  
  Руази Бентон уже уехал в порт, расцеловав на прощанье Тоньетту и сообщив мне, что она добрая, славная девочка, любит много читать и гулять и не любит манную кашу. Я сварила рисовую, но Тоньетта, кажется, ее тоже не любила. А может, просто больше хотела спать, чем есть - глазки у нее слипались, так ведь три часа ночи! совсем замучили ребенка - но вежливо ковырялась в тарелке. Вампир сидел на полу подле очага, обхватив колени руками.
  Фриолен смотрел на всех по очереди, как будто пересчитывал. Он был совершенно счастлив.
  
  - Я понял, Дима! - возбужденно говорил господин Крайнмер, плюясь печеньем, - это все Мария, она хотела в сказку - она попала в сказку!
  
  (...)
  
  - Ну вот что вам дался этот Керст? - спросил господин Крайнмер.
  - Там гибли люди, - ответила темноволосая женщина с добрыми глазами - госпожа Мария, заступница Нария. - А мы могли помочь.
  - Помогли... - вздохнул Крайнмер. - Питера убили, с вами непонятно что произошло...
  - Ну почему же непонятно? - весело блестя глазами, вмешался Фриолен, - очень даже понятно. Она умерла и воскресла, и теперь бессмертна.
  "А я не старею", - подумала я. - "Да и Фриолен ничуть не изменился".
  
   - Ве-етров! ну прекратите, - господин Крайнмер скривился, как от зубной боли, и махнул рукой. - Вы меня с ума сведете... мне одних вампиров... - он покосился на Никола. - Но вы заметили, Дима? - вот или смерть, или на грани смерти - вы, Мария, этот... как его...
  - Седрик Сайтон, - сказала госпожа Мария.
  - Да, - и вот в этих ситуациях происходят всякие дикости. Все вероятности начинают...
  - Роберт, - ласково сказала Мария, - возьмите еще печенья.
  Фриолен захохотал, как простуженный филин.
  
  - Мы пришли ниоткуда, - шептал Никола, глядя в огонь, - прошли, не оставив следа. Нас вела и сияла серебряным светом звезда. Здесь колышутся ветви, и ласково шепчет вода: "Вы пришли ниоткуда, - оставайтесь же здесь навсегда..."
  
  - Кстати, - сказал Фриолен, - я отпуск взял. На две недели.
  Я собрала со стола посуду на поднос.
  - Ты не можешь взять отпуск, Фриолен, - сказала я. - Без тебя короля казнят, страну растащат и часы на площади остановятся. Тоньетта, доедай скорее!
  Ей-же-ей, я говорила строго, даже сердито - но девочка лукаво склонила русую головку, и бесенята в зеленых глазах махнули хвостиками и подмигнули мне - ты добрая, не притворяйся!
  
  - Не остановятся, - сказал Фриолен, - а остановятся - ну и черт с ними! Я на этой площади больше не живу. Я теперь живу на улице Роз, - недурной особняк. Но в нем так пусто без тебя, Анаис, любовь моя!
  И встал на колени.
  Руки у меня затряслись и разжались. Из посуды в доме теперь осталась только тарелка Тоньетты с недоеденной кашей.
  
  Никола подскочил от грохота, - ну да, с его-то слухом...- оглянулся и потянулся за веником.
  - Никола! - закричала я. - Не трогай веник, высочество! завел привычку!
  Вампир лег на спину, прямо на пол, и захихикал. Смеялась Мария, смеялся Крайнмер, Тоньетта прыгала на стуле и хлопала в ладошки; и Фриолен смеялся, и никак не мог поймать губами мои губы, а когда поймал - крепко и нежно, как ловят бабочку рукой, - я все-таки заплакала.
  
  - Роберт, - спросила Мария, - ты ведь останешься? Хоть ненадолго?
  - Навсегда, - сказал Крайнмер.
  
  КОНЕЦ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"