В то же утро я вновь увидел Эринэ. В пустом вагоне метро, где постоянно исчезали стены и двери, и оставались лишь окна, хранившие пустоту, она сидела на грязном полу и, закрыв глаза, пыталась услышать бесконечность. Думаю, она уже тогда знала про Перевал, знала всё про меня, про ту девушку на асфальте, про судьбы сотен других людей. Она знала всё это, и ей было всё равно.
"Знаешь, я видела тебя раньше.
В другом человеке".
"Не думаю, что это был я".
"А сейчас?.. сейчас это ты?.."
"Не знаю. Это не важно".
"Ты ведь сходишь с ума. Для них это так. И ещё - ты всё время ищешь, вслепую перебирая руками звенья разорванной цепочки.
Ты не знаешь, почему?.."
"Нет. И не хочу. Мне всё равно. Мне действительно всё равно".
"У тебя есть только половина. А вторую найти мало. Надо ещё соединить их. А сил на это с каждым днём становится всё меньше".
...Когда я пришёл в себя, поезд всё так же мчался по замкнутому кругу 5-й ветки, и вокруг было множество людей. А она ушла. Как всегда, не попрощавшись.
На улице шёл дождь. Я знал, что когда-то в другом времени и пространстве, над другим миром висело точно такое же серое, безнадёжно-тоскливое небо, и на листья росших в Королевском саду деревьев и кустарников падали крупные капли по-осеннему холодного дождя. Блеклые розовые цветы стали уже почти прозрачными.
Она бежала по аллеям сада. Но тишина гналась за ней, лишая сил и дыхания, а дождь не переставая отбивал дребезжащую дробь по камням дорожки. Не было и не могло быть ничего, что изменило бы начертанные рукой времени письмена, и голоса немых пророчеств осколком пыльного стекла входили под сердце последних дней. За стеной умершего вечера звенели струны арфы, пели приглашённые Королём на пир ангелы, которые были уже порядком пьяны, а потому ужасно фальшивили и то и дело забывали слова. Гости веселились. Нездоровое веселье окутало серым шлейфом всё Королевство. Кроме тех двоих, чьи взгляды встретились и оказались разделены струями сумеречного дождя. Королева чуть удивилась, Шут же знал, что найдёт её в саду.
-Почему ты держишь меня здесь?.. Среди этих деградирующих идиотов, которые измерили по линейке всю свою и чужую жизнь и не могут двинуться дальше последнего деления?.. Почему? Разве это удел богов? Тот единственный пьедестал, на котором я оказалась, сама не желая того? Но почему?
-Удел богов? - Шут усмехнулся ей в лицо. - Удел богов - пожинать плоды с тех деревьев, что были посажены ими, но взращены временем...
Лицо Королевы искривилось в болезненной улыбке безнадёжности, потом она отвернулась. Взгляд ненадолго зацепился за порванный прошедшей грозой веер, уже не способный помочь ей вызвать не то что ураган, но и даже самый заурядный ветерок, и ей стало ещё более грустно. Чуть дрожащими пальцами она оторвала взгляд от веера и снова уставилась в глаза разряженного в пух и прах Шута.
- Сегодня праздник, Королева. Отчего бы нам не пойти и не повеселиться вместе со всеми? - ехидно сказал тот, поправляя и без того ужасно сидевший на его немного плешивой голове колпак с бубенцами. - Это пошло бы Вам на пользу - слишком уж вид у Вас болезненный. Лицо бледное, глаза чересчур выразительны... Я бы посоветовал Вам не злоупотреблять больше с пыльцой Белых цветов, хотя дело, в общем-то, и не в ней.
- Что-то Вы не особо веселы, Королева... - голос Шута снова зазвучал над камнями идеально симметричной аллеи. - Не в радость Вам что ли этот балаган, в который, я Вас, правда, затащил без Вашего на то согласия... А я с Вашего позволения пойду повеселюсь сам, да и других развлеку... Эх, хорошо быть шутом, - сказал он немного погодя, - можно спокойно говорить людям правду в лицо и не бояться быть посаженным на кол за это. Всех этих пылких юношей-революционеров они распинают за эту правду, как щенков, уделавших рясу какого-нибудь толстого жреца (хотя, честно говоря, обычно сами жрецы порочат эту рясу куда больше, чем какие-то жалкие сучьи детёныши вовеки смогут). А я могу сказать всё, что мне заблагорассудится, и услышать в ответ лишь одобрительный хохот дураков, которые даже не понимают, что сами стали объектом насмешки.
Почему-то мне вдруг показалось, что я вижу чей-то чужой сон.
Почему-то я подумал, что эти сны были всего лишь ступенями бесполезной лестницы в темноту.
Почему-то я знал, что тот, кому всё это снилось, страстно желал вырваться из этого замкнутого кольца чужих судеб.
И я тоже хотел.
Кто-то сказал, что чтобы прекратить жизнь, достаточно покончить с собой.
Я знал, что он был неправ.
Что этого мало.
Что надо стать свободным.
Надо сжечь свечу до последней капли воска, чтобы какой-нибудь любопытный или заблудившийся во тьме не зажёг её вновь.
Только вот свечи тлеют слишком медленно, а сгореть в огне, пусть даже и адском, мало кому суждено.