Аннотация: Альтернативная история. События происходят в 1987 году. Федька Грехов попадает из реального СССР в Советский Союз, который пошел по жесткому коммунистическому пути развития.
Школа работала в две смены, поскольку количество детей значительно превышало ее проектные возможности. Впрочем, она и не работала никогда в одну с момента постройки в конце 30-х годов. Монументальная бело-желтая глыба с большими окнами актового зала на последнем третьем этаже, высокой изломанной крышей словно стягивала к себе десяток низкорослых жилых четырехэтажек чуть помладше, широко стоящих, словно их расставили для игры в морской бой, и большим клином подползающих по крутому склону со стороны речки, нескольких тесных кривых улочек, образованных плотным деревянным самостроем, называемых в народе "нахаловкой". Все вместе это называлось "пятым микрорайоном". Федька учился в 8Д. Туго учился, больше мучился. Но мысль, что после 8-ого он пойдет в ПТУ, грела и помогала выдерживать постоянную шестидневную пытку учебой. "Ничего", - успокаивал себя Федька, - "осталось две с половиной четверти, а там заживу".
Прозвенел звонок извещающий, что последний шестой урок закончен. Вторая смена на сегодня отучилась. На этажах стояла тишина. Только у их класса сегодня значилось в расписании шесть уроков. "Пошли покурим?" - предложил Федька своему закадычному другу Сереге. "Пошли" - эхом ответил тот чуть помедлив. Серега Думнов, в школьной среде - "Дума", страдал какой-то "небольшой", как объяснила когда-то их классная, болезнью. В школе все знали, что он отстает в развитии. Его никто сильно не донимал. Учителя по общему согласию тянули его до окончания восьмого класса. Серегино лицо со всегда желтовато-красными белками глаз навыкате, безвольно оттопыренной нижней губой, с которой периодически, когда он о чем-то задумывался, свисала тонкая ниточка слюны, говорило лучше любой справки. По каким-то неведомым законам природы, его физическое развитие компенсировало умственное. Для Федьки он был верным "Гарри с пушкой" из "Острова сокровищ". Серега спокойно воровал для него коржики в школьном буфете, приносил мелочь, выгребая ее из кошелька матери, покупал сигареты в киоске на остановке. В общем Федька по полной пользовался статусом единственного друга, для которого Серега готов расшибиться в лепешку. По правде, Серый тоже был единственным Федькиным другом.
Вот-вот должен выпасть первый снег. Не сильно разноцветно светились окна домов, тонущих в непроницаемой темноте. Только лампочка над входом в школу, да фонарь в двадцати метрах напротив него стоически отгоняли осеннюю черноту, освещая довольно короткий промежуток пути к знаниям.
Они спустились с широкого крыльца и зашли за угол. Рассеянный свет от лампочки немного подсвечивал землю. Вокруг валялись бычки, жженые спички. Это было место для курения старшаков - ребят из девятых-десятых классов. Федька днем сюда никогда не зашел бы во избежание получить пи..дюлей, но сейчас он с особым удовольствием достал непочатую пачку "Примы" и стал выцарапывать сигарету, которая никак не хотела вылезать. Наконец он ухватил ее пальцами с длинными грязными ногтями и потянул. Боковина сигареты оказалась приклеена к шву пачки. Она порвалась, выпростав из себя весь табак. "Бл..дь", - выругался Федька. "Ладно, х..й с тобой", - как бы угрожая приклеенной бумажке просипел он от напряжения и вытащил из плотно набитой пачки целую сигаретину. Серега с готовностью чиркнул спичкой и Федька, прикрывая левой рукой огонек, прикурил. Выпрямился, по-деловому откинул назад рыжевато-соломенную челку, затянулся, сведя глаза на вспыхнувшей точке. Ему льстило, что он курит, что курит в запретном для него месте, что рядом с ним преданный "Гарри", готовый выполнить любое его приказание.
- Жизнь прекрасна, - пытаясь подражать соседу дяде Коле, глубокомысленно изрек Федька, одновременно выпуская дым из носа и рта. Но мальчишеская бравада, которую он еще не научился прятать, лезла из него слишком резкими движениями, картинной позой.
Это был высший пилотаж - говорить куря и не кашлять. Так даже некоторые старшаки не умели. Серега с восхищением смотрел в Федькин рот, пытаясь разгадать тайну, почему тот не кашляет. Сам он один раз попробовал затянуться, но так закашлялся, что его вырвало. После этого Серега никогда больше не пробовал курить. Пить ему тоже не понравилось, от водки вырвало также, как и от табака. Серегу тоже распирала гордость от того, что он стоит рядом с другом, который курит, как взрослый, да еще в этом запретном месте.
Вдруг на его руке застрекотал будильник наручных часов. Серега посмотрел на циферблат: позолоченные стрелки "Ракеты" показывали полседьмого. Мама всегда ему ставила время, когда надо идти домой. За два года, что он носит эти часы у него выработался условный рефлекс.
- Я пошел домой, - с сожалением констатировал Серега.
Федька уже знал, что возражать, уговаривать или угрожать бесполезно, Серега бросит на полдороги любое дело и пойдет домой. "Как робот какой-то", - всегда удивлялся Федька Серегиному повиновению этому стрекотанию, забывая что в другое время он легко подчинялся его воле.
- Зае...ись, только уроки закончились... Че так рано, айда в подвал слазим? - предложил Федька.
- Мне домой надо. Мамка и папка ругаться будут, ты же знаешь, - Серега виновато развел в стороны здоровенные ручищи, как делал это Федька, поправил сумку на плече и пошел по дорожке от крыльца к фонарю, затем, повернув налево, почти сразу пропав в темноте.
- Ну и х...й с тобой, - привычно выругался Федька, бросил обмусоленную сигарету на землю и с силой втёр ее носком китайского кроссовка в землю. - Сам слазию, - негромко кинул он в темноту, поглотившую Серегу.
Изредка возле четырехэтажек, урча моторами, шаря желтым светом фар, проезжали машины, за домами вдалеке периодически грохотали невидимые трамваи, снизу от речки к школе неслась только собачья перекличка, разноголосая и чуть истеричная.
Обойдя здание, Федька оказался возле входа в школьный подвал. Попыхивая папиросами и о чем-то матерно вполголоса переговариваясь, вдоль высокого почерневшего от времени забора из сколоченного внахлест горбыля, вниз по улочке прошли два мужика. Немного подуспокоившийся лай возобновился с новой силой, расходясь волнами по дворам. Вообще здесь редко ходили взрослые, в основном школьники. Взрослые чаще всего поднимались к своим трущобам по улочкам от дороги, которая шла вдоль реки, и по которой ходил автобус. Трамвай, идущий по центральным улицам их мало интересовал, здесь жили простые работяги и бывшие зэки.
Подергав дверь, Федька удостоверился, что заколочена она халтурно, только со стороны, где раньше был замок. Почему-то никто не интересовался подвалом, иначе дверь давно бы взломали. Несколько минут поиска в темноте были вознаграждены старой автомобильной монтировкой. "То что доктор прописал", - с удовольствием процитировал он соседа Колю, уже год как откинувшегося с "крытки". Вообще, после того как два года назад батю посадили за пьяную драку, впаяв ему "пятеру", Федька жил больше сам по себе. Мать успевала только обстирывать его, да готовить еду. Она работала посудомойщицей в столовой кирпичного завода. Каждый вечер после смены она тяжело поднималась по темной кривой улочке к себе в позёмную избу пятистенок, которая досталась ей от родителей. Федька был у нее единственным ребенком. Любимым. Мужа она, кажется, любила, но побаивалась его пьяного угара. А пил он часто, собственно, почти не переставая. У них на Кирзаводе многие пили, особенно рабочие. Обжигальщики, как его отец, пили больше других, поскольку брали туда всех, кто только соглашался вкалывать в горячем цеху по 8-16 часов. Часто кто-то уходил в запой, и пока не находили сменщика, работягам приходилось стоять у печей и вторую, а иногда и третью смену без перерыва.
Просунув монтировку в щель со стороны петель, Федька крякнул, поднажал и сорвал дверь. "Вот и славненько, сейчас посмотрю что тут", - его совершенно не волновали последствия, о таких глупостях он не задумывался. Ему стало страшновато от того, что перед ним чернела совсем уж абсолютная темнота, в которой могло прятаться черт те знает что, но отсутствие воображения давало Федьке шанс увидеть что там в глубине теплого подвала родной школы. "Да и что там может быть? Говорили военрук оборудовал здесь класс по НВП, но потом прорвало трубу, и ему пришлось съехать обратно в свой загончик на третьем этаже. Здорово, если он забыл там наган", - с этими мыслями Федька протиснулся в щель и начал пробираться по коридору вглубь подвала. Пахло прелой землей, пылью и железом. Федька покопался в кармане и достал коробок со спичками. Чиркнул, но теплый ветерок из глубины тут же погасил огонек. Пять спичек подряд также сразу погасли. "Черт", - выругался Федька и двинулся по стеночке дальше. Коридор сделал один поворот налево, затем еще и уперся в железную дверь. С трудом преодолевая сопротивление заржавевших петель он открыл ее и зашел внутрь. Попробовал зажечь спичку, но она опять потухла. Откуда-то слегка тянуло пропастиной. "Бл...дь, ну что за х...ня", - в сердцах бросил он еще одну потухшую спичку на пол. Вдруг где-то впереди и слева он заметил, что чернильная темнота стала менее черная, чем везде. Он вдруг осознал, что слышит звуки редко падающих капель. Он мог поклясться, что еще секунду назад никаких звуков, кроме звуков его шагов не было. По его спине пробежали мурашки. "Откуда здесь свет, бл...ть?", - Федька почувствовал какую-то лживость, неправдоподобность ситуации. "Короче, надо делать ноги отсюдава", - резонно заключил Федька. Он начал руками ощупывать стену за спиной, чтобы вернуться тем же путем, что пришел. Но позади, сколько бы он не двигался вправо или влево вдоль стены, его сопровождала холодная безучастная бетонная стена без единого намека на дверь или поворот. "Ну чё, придется идти вон туда", - и он мысленно кивнул на пятно размытой темноты, как бы подбадривая себя. "Не, а х..ли делать? Мать уже с работы поди вернулась, скоро по всем соседям искать побежит, она же кипишная такая...". С такими мыслями Федька Грехов сделал шаг к пятну.
Ничего страшного не произошло. Он повернул налево за угол, и увидел бледный свет в конце белого чисто побеленного коридора. Крадучись, чтобы не издавать лишних звуков, он прошел по нему и уперся в приоткрытую входную дверь, которая оказалась на петлях, да еще и аккуратно окрашенная суриком. "Дела...", - подумал Федька, выглядывая наружу. А там чудеса только начинались. Вместо ночи наступал рассвет, вместо почерневших деревянных заборов высились четыре одинаковые бледно желтые крупнопанельные пятиэтажные хрущевки. "Бл...дь, а где мой дом, где мать? Че это ваще такое?". Федька стоял в полном изумлении, переходящем в панику. Был бы лет на пять младше, возможно он и бросился бы все тут осматривать, исследовать, но Федьке уже через месяц стукнет пятнадцать и вопросы быта его уже начали интересовать, поскольку еще с начальной школы в его обязанность входит: натаскать воду из колонки, которая находится, между прочим, внизу у дороги, а это метров семьдесят в крутую песчаную горку с сорка литровым бидоном на двухколесной тележке на прицепе (правда, это два последних года, а до этого по ведру в один заход до полного наполнения этого самого бидона), зимой вечерняя протопка двух печек в доме. С недавних пор колоть дрова, тоже вошло в его обязанности. В общем Федька стоял на пороге подвала в полном, мягко говоря, недоумении. Мимо пробежала первоклашка с ранцем и в бантиках. Огромный коричневый ранец тяжело бил девочку в спину. Потом просеменили еще младшеклассники. Сразу же за ними потянулись ребята постарше. Некоторых он узнавал. Все они жили внизу в "нахаловке".
- Федька, едрит твою налево! Ну ка, быстро вылазь оттедова! - К нему бежала школьная сторожиха Ляксеевна, как ее все звали. Она размахивала руками и грозилась на Федьку. - Ведь забыла вчера ж запереть, и на тебе, тут же залез окаянный. Как тараканы. Прямо сладу с ними нет.
Она подбежала к двери подвала, вытолкала Федьку наружу и начала судорожно вставлять ключ в прорезь. Руки ее отчего-то дрожали, она тщилась попасть ключом в замок. Вместо обычной овчинной душегрейки с синим верхом, длинного лоснящегося от старости платья и коротких валенок, Ляксеевна была одета в серую форму, похожую на школьную, а на голове, вместо неизменного коричневого гребня, которым она периодически расчесывала, а затем подтыкала свои длинные седые волосы - большая пилотка с октябрятской звездочкой. Ее круглое лицо плаксиво морщилось.
- Ну, чего стоишь? - Не глядя на него проговорила Ляксеевна. Она боролась с прыгающим в ее руках ключом. - Беги на урок, сейчас закрою и дам звонок. Десять минут уж осталося.
- Дак я же во вторую смену, - Федька с интересом рассматривал сторожиху, узнавая и не узнавая ее одновременно.
- Сбрендил совсем, кака така вторая смена? Лет десять как отменили. Ты чего? Ну беги, беги. Вот. - Она вставила наконец непослушный ключ в прорезь, провернула. - Слышь, че сказала? Беги, а об этом, она показала на дверь, никому не рассказывай, а то нам с тобой сильно попадет. - Ляксеевна погрозила ему пальцем и подтолкнула в сторону дорожки, по которой уже бежали опаздывающие старшеклассники.
"Это даже интересно", - подумал Федька, рассматривая на бегу представшую перед ним очередную неожиданную картину. Между фасадом школы и ближайшими домами стоял Мавзолей в натуральную величину. Пропорции Федька понял по двум караульным с автоматами, которые также как и на Красной площади стояли по бокам входа. Столб с фонарем напротив входа отсутствовал, а вместо него по периметру Мавзолея стояли направленные на него прожектора. "Е...аньки, вот те и раз. Перевезли че ли?" - удивился Федька, но тут же на фронтоне прочитал: "ЛЕНИН СТАЛИН". "Не, какой нах...й Сталин? Это наши местные че-та нахомутали. Сталин вроде только в Великую Отечественную воевал. Ну как воевал, командовал. Он же Верховный главнокомандующий был. Так-то в фильмах только Ленин великий все время, его потому и положили в Мавзолей. Великая Октябрьская революция, Аврора, трёшь-мёшь и все такое. Но щас же всем уже пох, по большому счету, Гласность же, Перестройка типа. Уже год как про нее по телеку пи...дят".
Погода стояла хорошая, солнечная. Небольшой морозец бодрил. Сквозь голые деревья хорошо просматривался весь пятый микрорайон, кроме той части, что спускалась к реке, но ее он уже видел. За исключением мавзолея, больших изменений Федька не заметил. Разве что на школе висел большой красный стяг с черным серпом и молотом во весь размер. Быстрым шагом поднявшись по ступеням крыльца, он вошел в фойе, где его остановил дежурный десятиклассник. Вообще дежурства старшеклассников носили совершенно формальный характер. Пацаны обычно стояли вначале лестницы на второй этаж и вальяжно обсуждали то новый альбом "Кино" или Bon jovi", или то, как вчера "оградовские" навешали пи...дюлей братве с "нахаловки", что являлось событием экстраординарным, и что не сегодня-завтра надо ждать очень серьезного ответа когда к "нахаловским" подтянется братва с "батарейки", а девчонки на площадке между первым - вторым этажами, где стоял когда-то белый, а теперь засиженный мухами бюстик Ленина с почему-то насупленными бровями, хвастались друг перед другом индийскими джинсами, китайскими кроссовками, японскими куртками. Изредка кто-нибудь из пацанов обращал внимание на особо разбитного младшеклассника, останавливал его, давал подзатыльник и отпускал с миром.
Сейчас все разительно отличалось от будней его школы. Дежурные почему-то в пионерских галстуках стояли сразу за дверьми и тщательно осматривали входящих.
- Эй, Федор, - обратился к нему десятиклассник Эдик, - а что это у тебя на ногах?
- Как что? - залебезил Федька, - это же кроссы. - как бы для большей убедительности показывая руками на свое величайшее богатство - темно-синие замшевые кроссовки, которые ему купила мать по исключительному случаю: они не подошли по размеру сыну заведующей столовой.
- Не понял, - повторил Эдик, которого старшие пацаны и некоторые "годки" называли "Душманом", а остальные, что помельче, пожиже - "ДУша".
- Душа, ты чего это, - жалобно запричитал Федька, - ну это же кроссовки.
Двухметровый Эдик ходил в секцию вольной борьбы, где получил первый юношеский разряд. В школе он держал мазу. Кликуха отражала всю суть его свирепого и вероломного характера. Душмана побаивался физик, и даже братва из "нахаловки" старалась лишний раз не "кидать ему занозы". Он тащился за "оградовских".
- Федор, я не понимаю, что ты несешь? Что такое "дУша", кроссовки?
- Ты че не с той ноги встал, бл...дь? - Федька совершенно автоматически, от небольшого шока, вызванного такими тупыми вопросами, матюгнулся и тут же сильно пожалел об этом.
- Что ты сказал? - Эдик сгреб ошалевшего Федьку за шкирку и поволок.
"Ну все, сейчас отпи...дит в туалете до потери сознания", - с тоской подумал Федька. Пока Душман кулем волочил его, как уже стало понятно (на душе сразу сделалось легко и светло), в сторону кабинета завучихи, Федьке удалось рассмотреть центральную лестницу, коридор первого этажа и душманскую форму.
На площадке между первым и вторым этажами, все также белел бюст вождя октябрьской революции, но перед ним чуть снизу в чем-то типа большой лампады горело живое пламя, делая лицо Ильича еще более насупленным и строгим, а над ним висел кумачовый транспарант со словами: "Мы идём к тебе, Великий Ленин". По бокам неподвижно стояли два пионера с поднятыми в салюте руками.
Форма светло-серого цвета сидела на Душмане мешковато. "Это ж какого она размера?", - удивился Федька. На правом рукаве блестела клеенчатая нашивка с ярко красным костром на белом фоне и латинской цифрой "II" внутри. На левом нагрудном кармане - алел значок очень похожий на пионерский, внутри которого накладываясь друг на друга блестели золотыми контурами три белых профиля: Ленина, Сталина и третьего мужика в пенсне, которого Федька не знал, поскольку ни в каких фильмах не видел. Вместо надписи "Всегда готов!," была другая, которую он не успел разобрать. По потолку во всю длину коридора шла яркая подробная в деталях роспись, изображающая красивый город с высокими зданиями в стиле "сталинский ампир", весь в красных флагах, с летящими по голубому небу на восход блестящими металлом самолетами и дирижаблями. Возле домов пестрыми шеренгами стояли взрослые и дети разных рас со счастливыми здоровыми лицами. Они смотрели на встающее солнце и приветственно махали ему. Из простенков между окнами строго глядели в основном розовощекие орденоносные люди, лиц которых Федька не узнавал. Родной коридор освещался лучше, чем вчера, когда он шел на уроки. Пол блестел глянцевым суриком без привычных оголившихся от времени и стертых до блеска тысячами ног шляпок гвоздей, которые словно фурункулы торчали в полу у них в школе. "У нас в школе?", - подумал Федька. "А это, нах...й, совсем другая школа. Где же я, бл..дь, оказался?".
Душман дотащил его до кабинета завучихи, легко подтянул вверх, стряхнул, ставя на ноги, тихонько постучал в дверь.
- Войдите, - послышался знакомый голос завучихи, прозвучавший, однако, с новой повелительной интонацией.
- Можно, Надежда Михайловна? - вкрадчиво произнес Душман, боком протискиваясь в приоткрытую дверь. Впереди он толкал Федьку.
- Итак, Эдуард, что он натворил? - внимательно рассматривая Федьку, спросила она Душмана.
- Надежда Михайловна, он нецензурно выругался. А еще он форму нарушает. В непонятной обуви по школе разгуливает.
Действительно, вид у Федьки был расхристанный: пионерский галстук съехал под ухо, рубашка вылезла из брюк, когда-то белый воротничок засаленно серел, кроссовки, собрав всю пыль по дороге от входа до кабинета завучихи, стали непонятного цвета.
"Еб...ть, да что тут вообще происходит?", - который раз задал себе Федька ставший уже риторическим вопрос. "Чтобы Душа, нажаловался училке - это же никогда... Да еще про мат нажаловался, на котором все пацаны вообще базарят?! Кому расскажи, скажут пи...дишь, Грех, как дышишь. В натуре непонятки, порожняк какой-то". Для себя Федька решил, что ничему удивляться больше не будет, потому что: "все как в сказке, а че на это удивляться? Попал, так попал".
Как бы отвечая на его вопрос, завучиха зло процедила: "ученик Грехов, почему ты сквернословием позоришь нашу краснознаменную двадцатую школу?"
Все, кого сейчас встретил Федька, разительно отличались от самих себя из предыдущей его жизни, если можно так сказать. Надежда Михайловна в простонародии просто "Надежда" отличалась достаточной мягкостью. Она довольно неплохо преподавала алгебру и геометрию. Совсем недавно став завучем, она не переменилась в характере, как, например, Альбина Урмановна, из которой сразу попер начальник. Старшаки тут же дали ей кликон "Урна".
- Надежда Михайловна, я просто не выспался, мать вчера поздно пришла, а я воду из колонки таскал, да печь топил, подметал в доме.
При его словах Надежда удивленно подняла брови. Ее нестарое еще лицо с чуть подкрашенными большими карими глазами выразило изумление. Прозвенел звонок.
- Эдуард, ступай на урок, дальше я сама..., - медленно поднимаясь с места, проговорила она. - Итак, из какой колонки ты таскал воду? В каком доме ты топил печку? - немного растягивая слова, спросила Надежда поплотнее закрыв дверь. - Ты же живешь с мамой в квартире. Что это за клевета на коммунистический строй?!
- Я, это..., - Федька замялся, - я и говорю, что совсем мало спал, вот всякую ерунду и говорю. Приснилось, вот и ляпнул с недосыпа сон свой, - Федька развел руками и помотал головой так, что челка съехала ему на глаза, которые предательски бегали. Он не был пока совсем уж пропащим человеком.
- А что у тебя на ногах? - Надежда посмотрела на его грязные кроссовки. - Это же полное безобразие! Что это?
- Это кр..., - "кроссовки", хотел он сказать, но вовремя понял, что надо вести себя аккуратнее, и сразу поправился, - это кеды такие спортивные. Бабушка, отцова мать подарила на день рождения. Вооот, - после буквально пулеметом выпаленной нелепой версии, заключил он.
Бабушка по отцу давно умерла, но об этом никто и не знал, некому было интересоваться их нелегкой жизнью простых советских граждан, коих в СССР насчитывалось без малого почти три сотни миллионов.
- Да, бабушка вам помогает, особенно после того как расстреляли твоего отца, - кивнула Надежда.
Несмотря на зарок ничему не удивляться, Федька чуть не подпрыгнул. Лицо его побледнело.
- Что с тобой, Федя, - уже почти по-человечески поинтересовалась Надежда. - Что-то ты совсем плохо выглядишь. Я думаю тебя надо отправить домой, а то толку от тебя сегодня мало.
- Можно меня до дому Сережа Думнов проводит, а то мне совсем что-то плохо. - Федьке не пришлось изображать страдание, после всего, что на него сегодня свалилось, он действительно находился в состоянии нокаута. Да и где он здесь живет, Серый должен знать.
- Хорошо, пусть проводит, но сразу возвращается. Никому нельзя пропускать уроки. Скажи Людмиле Георгиевне, что я разрешила. - Она встала и широко распахнула дверь, показывая, что разговор закончен.
Федька перекинул портфель в другую руку и пошел на второй этаж, где находился кабинет русского языка и литературы. Гулкие звуки его шагов разносились по пустым коридорам. Странность школы не заканчивалась уже увиденным. Когда поднимался мимо бюста Ленина, он узнал пацана из пятого класса, неподвижно стоящего на посту возле лампады, который частенько почти добровольно отдавал ему деньги. Паренек почему-то боялся его до икоты. Федька встал перед ним и по привычке, отбрасив челку на бок, отрепетированно прогундосил: "Зааайми двадцать копеек", но к его сильнейшему изумлению, ничего не произошло. Пацан по-прежнему стоял с поднятой рукой и сосредоточенно смотрел куда-то в даль. "Че в уши долбишься, придурок лагерный?" - спросил неуверенно Федька, но реакции опять не последовало. Так-то он сразу бы отпи...дил ох...евшего младшака, но в данных обстоятельствах делать этого явно не стоило. Он презрительно плюнул под ноги пятиклашки и продолжил путь наверх. Подошел к доске с расписанием. Начал читать: "Литра, русиш, матеша, физра, история и будущее советских героев. Это еще что за х...йня?". Федька почесал затылок. "Надо будет у Серого спросить, а то самому не разобраться. Так, значит сейчас литра, поэтому Надежда и сказала про Клёпу." Клепой они называли свою классную, за некоторое внешнее сходство с персонажем передачи "АБВГДейка".
- Людмила Георгиевна, - Федька приоткрыл дверь в класс, - мне Надежда Михайловна сказала пойти сегодня домой, а то я что-то заболел. И сказала, чтобы Серега Думнов меня..., - он подумал как назвать, то что Серега покажет ему его собственную хату. - Он должен сопроводить меня до дома.
Клепа не удивилась такому его появлению. Наверное ребята, видевшие как Душман тащил его к Надежде, рассказали о происшествии. Она немного сморщила свой носик, как делала всегда когда улыбалась, но не улыбнулась.
- Хорошо. Думнов, - обратилась она к одиноко сидящему за партой Сереге, - бери портфель и проводи Грехова до квартиры, а потом сразу возвращайся.
Серый быстро сложил учебник, тетрадку, дневник в коричневый клеенчатый портфель. Встал и быстро вышел в коридор, под негромкое перешептывание одноклассников, которые с завистью провожали его взглядом - он-то сейчас все узнает из первых рук.
- Ты что натворил? - первым делом спросил он, застегивая портфель.
- Слушай, Серый, я сам в ох...е, - ответил Федька, направляясь к черной лестнице. Он не обратил внимания, как передернуло Серегу от его последних слов.
Ему совершенно не хотелось проходить мимо статуеобразных пионеров. Черная лестница встретила привычной темнотой и смешанным запахом туалета, который находился рядом, и свеже пиленых досок. На первом этаже остался только запах древесины, сильно наваливающийся на проходящих из всегда открытой двери кабинета трудового воспитания. Друзья вышли на крыльцо.
- Серый, а почему тут Мавзолей стоит? - первым делом спросил Федька, кивая в сторону нелепого в их местности сооружения.
- Как "почему"? - Не понял Серый. - Я не знаю он всегда здесь стоит.
- А что там правда Ленин и Сталин лежат?
- Нет. Там лежат наши местные герои-коммунисты, отдавшие жизнь за революцию, и которую они вновь обретут как Великий Ленин, и Великий Сталин, в недалеком коммунистическом будущем. - Отчеканил он заученную фразу.
- Не понял. Они здесь лежат, а потом воскреснут в будущем?
- Да. Мы все молимся ежедневно об этом. Ну ты же тоже молишься? - Серега вдруг понял, что Федька спрашивает про очевидные вещи. - А ты почему спрашиваешь?
- Понимаешь, Серый, - Федька замялся, подыскивая нужные слова. Он совершенно не хотел, чтобы Серый впал в такие же непонятки, как и Душман, - я типа из другого что ли измерения попал сюда. Я сам не знаю как такое возможно, но вот я здесь, хотя вчера вечером я был в своем мире, а теперь в этом. Типа, знаешь, как в "Гостье из будущего", там этот щегол в будущее попал, а я вот, видимо, в том же времени остался, но как бы в другое место попал, хотя оно такое же, но другое, - попробовал объяснить он другу странность ситуации. Серега, естественно, ничего не понял, но не перебивал. На самом деле он никогда не перебивал Федьку. - Короче, ладно. Давай так: я тебя помню, а как тут все устроено забыл, поэтому ты должен все объяснять. Понял?
- Понял. - Серега кивнул в подтверждение и озвучил свое видение того, что от него требовалось, - Надо тебе все рассказывать.
- Ну, типа, да. Вот веди на мою хату. Я вааще не врубаюсь где она.
Серега кивнул и широкими шагами направился за школу. Федька сначала ломанулся за ним, потом, когда зашли за угол ближайшего дома, остановился, зажал портфель между ног, залез в карман, вытащил пачку сигарет, сунул одну в рот, достал спички. Закурил. От первой затяжки крыша привычно поехала. Серега тоже остановился и в ужасе смотрел на друга.
- Слышь, ты чего так на меня вылупился? - Федька чуть не поперхнулся дымом.
- Это, - Серега показывал на дымящуюся сигарету,- это нельзя делать. Курят только взрослые. Пионерам запрещено. Наказывают за это. Забыл?
- Забыл, забыл. Все забыл, - покивал в подтверждение Федька. - А за что еще у вас, у нас наказывают? - Он прищурил глаз выпуская густой дым изо рта и ноздрей.
- В школу опаздывать нельзя, плохие отметки получать, плохо молиться.
- А вот вы че, Богу молитесь?
- Нет, мы молимся душам погибших героев, чтобы они помогали нам быстрее построить коммунизм, чтобы они быстрее смогли воскреснуть к новой счастливой жизни.
- Пи...дец...
- И матом ругаться нельзя! - Предостерег Серега. - Ты вообще ведешь себя, как враг народа.
- В натуре, ничего нельзя. Х...йня какая-то. Ладно, Серый, пошли на хату. - Федька бросил бычок на желтый прихваченный ночным заморозком песок.
- Ох, как же я устала. - Федькина мать по обыкновению жалуясь и причитая зашла в квартиру. - Федя, ты дома?
- Дома, дома, - как всегда недовольно в ответ отозвался с кровати Федька.
Он проспал весь день, после того, как съел полбулки хлеба и выпил два стакана чая с молоком и сахаром. Серый отпер ему дверь ключом, который лежал под облезлым ковриком возле входной двери и ушел в школу.
Нельзя сказать, что он не любил свою мать. Нет, Федьке даже иногда было ее жалко. Особенно до посадки отца, когда тот пьяный с топором в руках гонял ее по двору, грозясь убить. Но в последнее время ее нытье стало выводить его из себя. Не смотря на все перепетии последних суток, сейчас, услыша ее родной голос, ничего не шелохнулось в нем, ничто не отозвалось теплотой.
- Принесла чего-нибудь пожрать? - Федька вышел в тесную прихожую, поглаживая рукой живот, взял у матери авоську и с интересом заглянул внутрь.
- Ох, сынок, ничего путного не дали сегодня. Отоварила карточки на крупу да яйца. - Морщинистое рано постаревшее лицо матери отразило страдание.
- Черт, а мяса нет?
- Ты что, когда оно в последний раз было-то?
- Ну у вас в столовке же мясо через день всегда дают. Сама говорила, что рабочим хорошо привозят.
- Ох, сынок, когда же это было? - Механически повторила вопрос мать и сама себе ответила, - Никогда. Вот перед 7 ноября, конечно, завезут обязательно, да и в магазине что-нибудь обязательно путное выкинут: или китайскую тушенку, или болгарский кетчуп.
- Кетчуп - это классно, - зажмурился Федька.
- А пока я глазунью сделаю. Тебе три яйца?
- С салом?
- Федя! - Теряя терпение воскликнула мать. - Ну какое сало? Откуда у нас карточки на сало? Ты забыл что ли, после того, как отца казнили, карточки на вареную колбасу и сало отобрали. Ладно, тебе четыре разобью. Я-то на работе хорошо покушала.
Его мать, когда-то обладавшая красивой фигурой, после родов немного располнела, она даже шла ей. Нынешняя же болезненная полнота портила ее. Рыхлость и одышка, выдавали слабость сердца, которое она никак не хотела лечить. "А кто тебя кормить и одевать будет, если я лечиться удумаю? В интернатах без тебя детей героев выше крыши," - часто повторяла она, как бы убеждая себя. Как любая мать, Федькина любила больше жизни своего ребенка. Она соврала, что поела в столовке.
В последнее время продуктов стало меньше - Союз Советских Коммунистических Республик после подавления восстания в Южной Африке и Египте возобновил поставки гуманитарной помощи в рамках программы поддержки братских стран Ближнего Востока и Африки, вставших на коммунистический путь развития, поэтому столовой урезали снабжение. Сокращение коснулось всех учреждений, кроме детских садов и интернатов. Продовольстве стали меньше получать и рабочие столовые, и те что повыше. Нормы для населения по продовольственным карточкам снизили на пять процентов, по промтоварным на десять. Никто не роптал. Все понимали, что жертвы, которые они приносят сегодня, приближают счастливое время окончательной победы коммунизма на земле. Правда подавали иногда свой змеиный голос враги народа, сомневающиеся в скором наступлении всеобщего счастья, но таких быстро выявляли и казнили. Вместе с ними отправляли в расход и разных морально неустойчивых: пьяниц, хулиганов, воров, всех тех, кто покушался на жизнь и вещи своих товарищей, в едином порыве движущихся к общей светлой цели. Отца Федьки расстреляли на площади перед Мавзолеем за пьяный дебош. Соседи по лестничной клетке написали заявление в народную милицию после того, как он с ножом выскочил за женой в подъезд.
Дело разбирали в Райкоме и постановили - расстрелять. В огромном прокуренном зале увешанным красными флагами и портретами героев, сидя в уголке, Федькина мать плакала, утирая слезы краем красного шерстяного платка, даже себе боясь признаться, что выбежала из квартиры в общем-то намеренно, чтобы разом покончить с этой беспросветной жизнью с алкоголиком, который ежедневно третировал ее и сына. Не такой она себе представляла жизнь, когда в двадцать лет сразу после окончания ПТУ выходила замуж за сержанта Красной Армии, пришедшего со Второй Дальневосточной войны. Да, он был контужен, но кто тогда вернулся абсолютно целым и невредимым? Вообще мужиков становилось все меньше и меньше, поэтому она считала чудом, что вышла замуж. Тогда все пребывали в эйфории. Как же, ССКР вместе с Китайской коммунистической республикой товарищеским железным кулаком разгромил американских прихвостней Японию и Южную Корею, и присоединил освобожденные территории к победно расширяющемуся коммунистическому лагерю, создав тем самым "красный пояс" от Тихого океана до Атлантического. Сопротивлялась только многолюдная Индия, поддерживаемая Соединенными Штатами Америки, которые во время Великой отечественной войны, когда все силы Советского Союза были мобилизованы на борьбу с немецко-фашистской гадиной, хищнически захватили Американский континент, превратившись из САСШ в США, да Британией, находящейся в постоянной полублокаде со стороны Красной Европы. Мало тогда вернулось мужчин с войны. Никто не жалел себя, не боялся пасть на поле битвы с оружием в руках. Каждый верил, что отдав жизнь за светлое коммунистическое будущее, спустя некоторое весьма незначительное время возродится в нем. Из полумиллиона ограниченного контингента, участвующего в войне, вернулось только двести тысяч бойцов Красной Армии. У китайских товарищей из пятидесяти миллионной армии в живых остался каждый десятый. Небесного воинства прибавилось. Когда расстреляли Федькиного отца, ССКР безвозвратно потерял одного из своих восьмидесяти миллионов граждан.
Естественно, Федька всего этого не знал, он просто хотел хорошо похавать. В его версии Советского Союза дефицит носил менее тотальный характер, поэтому у них в доме в морозилке всегда лежал шмат соленого сала, а в сенях стояла пара мешков с картошкой и луком - свой урожай с огорода.
- Феденька, иди кушать, - позвала мать.
Из кухни доносился запах разогретого прогорклого масла. Федька, поеживаясь от холода, с неудовольствием поднялся с железной кровати и пошел ужинать. Еле теплые батареи почти не грели. От плохо окрашенных окон несло холодом, хотя все щели были проклеены полосками из пожелтевших газет, а между двойными деревянными рамами лежали какие-то цветные старые тряпки.
- Мать, а правда что отца того? - Федька провел себе ребром ладони по горлу.
- Я вот не поняла, что за обутки в прихожей валяются? - игнорируя неуместный вопрос, поинтересовалась мать. - Что-то я не припомню таких. В школе выдали что ли?
- Ага, - жадно разделывая ребром ложки яичницу в большой чугунной сковородке, подтвердил Федька.
- Ох, хорошо, - мать с удовольствием потянулась за столом, и подперев щеку кулаком, стала наблюдать как сын ест. - Завтра суббота, укороченный день, успею карточки на муку отоварить, а в воскресенье я тебе блинов напеку. Хочешь блинов?
- Хочу, - не отвлекаясь от сковороды, утвердительно кивнул Федька так, что челка повисла в опасной близости от остатков глазуньи, в которых лежали наломанные кусочки черного хлеба. - Мать, а что все правда верят, что погибнув за коммунизм, возродятся, когда он настанет?
- Конечно, так и будет.
Мать поднялась, убрала пустую сковородку в мойку. Налила чай с молоком в большую расписную кружку, оставшуюся от родителей, поставила перед сыном, пододвинула сахарницу. Все это она делала с такой любовью и заботой, на какую только способна женщина, имеющая единственного родного человека на свете - своего сыночка.
- А ты хочешь умереть за коммунизм?
- Если надо, то отдам жизнь, - твердо сказала мать, - но я надеюсь дожить до него и еще понянчить внуков.
- Че, в натуре думаешь скоро наступит? - Федька залпом ополовинил кружку.
- По радио так говорят и по телевизору. Вот, например, - и она стала загибать пальцы на руке перечисляя, - через три года говорят отменят карточки на промтовары, через пять лет обещают субботу сделать выходным днем, через пятнадцать очистить Америку от капиталистов, а это мне будет уже пятьдесят шесть, самый раз внуков нянчить. - Она улыбнулась, поправила домашнюю косынку, встала и начала мыть посуду.
- Ладно, я спать пошел, - он направился в туалет.
Сегодня утром ему жутко хотелось спать, поэтому рассматривать квартиру он не стал. Теперь же, сытый и выспавшийся он с интересом изучал свое жилище в этом мире, где жил какой-то другой Федька, который верил в коммунизм.
Совмещенный санузел оказался небольшим, как все в квартире. "Ну хотя бы теплый, и не вонючий, как наш во дворе", подумал Федька осматривая чугунную ванну на ножках с пожелтевшей эмалью, белый унитаз и возвышающийся над ним на длинной трубе много раз окрашенный сливной бачок с язвами ржавчины и фаянсовой ручкой на металлической цепочке сбоку. Темно-коричневая напольная плитка кое-где сломана. На больших гвоздях, вбитых в окрашенные в зеленое местами облупившиеся стены, висел оцинкованный таз, детская ванночка и стиральная доска. Душевой шторки, как у Серого в квартире не было. В бассейне, куда они ходили в прошлом году на уроки физкультуры, душевые и туалет выглядели значительно лучше, чем эта казенщина. Даже мыло оказалось хозяйственным, а не туалетным с запахом жасмина как у него дома. Осмотрев санузел, Федька зашел в единственную комнату. Телевизора у них не было, смотреть наверное ходили к соседям по площадке. Зато на подоконнике возвышался большой трехпрограммный приемник. Двуспальная материна кровать, зажатая большим шифоньером, стояла торцом к окну, который отделял ее от остального пространства комнаты. Федькина кровать с железной панцирной сеткой стояла параллельно материной у противоположной стенки. В углу над ней висел складной триптих с изображением Ленина, Сталина и мужика в пенсне, а перед ними горела лампадка. На подвинутом вплотную к окну когда-то полированном столе лежали учебники, тетрадки и зеленым грибом возвышалась настольная электрическая лампа. На окне висели белые ситцевые занавесочки в редкий синий цветочек. "Не, у нас побогаче будет", - вспоминая обстановку их дома, усмехнулся Федька и нажал кнопку "Вкл" на приемнике.
Из динамика вырвался какой-то марш. Мужской хор пел под духовой оркестр. "Не, это х...йня, сейчас что-нибудь интересное найдем", - он переключил на вторую программу. Здесь шли новости. Бодрый женский голос рапортовал о собранных рекордных урожаях пшеницы и картофеля. "Битва за урожай закончилась полной и безоговорочной победой колхозов на всей территории ССКР от Бреста до Владивостока. Также хороших результатов достигли колхозы стран членов СЭВ - Франции, Швеции, Германии, Польши, Чехословакии, Венгрии. Из-за сильной засухи не выполнили коммунистический план: Испания, Италия, Греция, Болгария. Остальные страны, входящие в "Союз экономической взаимопомощи" в целом достигли намеченных плановых показателей. Швейцарские сыровары разработали технологию изготовления нового скороспелого сыра - "Ленинский Высокогорный". Сыр изготавливается из молока коров, которые пасутся на лугах, где когда-то ходил и творил Владимир Ильич Ленин. Верфи в Ленинграде, Северодвинске и в Комсомольске-на-Амуре приступили к созданию ядерных подводных лодок с титановым корпусом, способных нести тактическое ядерное оружие. Как подчеркнул в своем выступлении на закладке атомохода на верфи имени Великого Сталина министр иностранных дел ССКР товарищ Шеварнадзе: "Это грозное пролетарское оружие поможет американскому, британскому, индийскому трудовому народу повесить своих угнетателей-капиталистов на их собственных шелковых галстуках, и тем самым освободиться от многовекового нечеловеческого ига капитала".
"Как это они освободятся при помощи наших ядерных ракет с подводных лодок?", - Федька ничего не понял из сказанного бодрой радиодикторшей. "Че за порожняк они гонят ваще?". Он порылся на столе и достал учебник географии. Читать он не собирался. Просто он хорошо помнил политическую карту мира, висевшую в кабинете географички, и сейчас хотел проверить что произошло со странами. На развороте красовалась карта, состоящая из двух полушарий. На ней красным цветом были обозначены все страны, кроме Американского континента, Британии и Индии, которые были закрашены серым. Границы ССКР включали в себя территории Монголии, Ирана и Турции, Китая - Кореи, Японии, Тайваня, Австралии. В составе Индии находился Пакистан. "Дела...", - почесав затылок протянул Федька. "Да они тут и вправду идут к полной победе коммунизма, не то что мы распи...дяи". Он бросил учебник на стол. В комнату вошла мать.
- Уроки учишь? Молодец, - она одобрительно посмотрела на сына.
- Ну, в натуре, завтра географичка спрашивать будет. Мать, а мы че всех захватили, да?
- Мы никого не захватываем, ты неправильно говоришь, Феденька. Включи третью программу, там сейчас начнется радиопостановка не помню по какому автору, но очень интересно. Ты вот не слушаешь, а зря, тогда бы меньше глупых вопросов задавал.
Федька переключил на третью программу, разделся и с разбега бухнулся на кровать. Затем быстро залез под одеяло и стал слушать.
- Ми нэсем свет самого справэдливого учения миру. Нам тэжело, но это врэменно. (Твердый голос с кавказским акцентом).
- Вы совершенно правы, Лаврентий Павлович. (Немного неуверенно звучащий голос).
- Вот ви, Гэоргий Константинович, готовы отдать жизнь за свэтлые идэалы коммунизма.
- Конечно, Лаврентий Павлович... (Голос стал заискивающим).
- Это был нэ вопрос, это было утвэрждение. (Раздался одобрительный смех героя с кавказским акцентом, к которому секунду спустя присоединился второй). - Я вот что подумал, как завэщал нам вэликий Иосиф Виссарионович, нэльзя останавливаться на полдороги, надо идти дальше и как можно бистрее. Конэчно, война с гитлеровской Гэрманией отняла у нас много сил, одних погибших на фронте более сорока миллионов, столько же жизнэй отдано в тылу ради Вэликой победы. Но мы дошли до Ла Манша! Вы, Георгий Константинович, сбросили в море остатки фашистских мэрзавцэв. Тэпэрь, когда мы имэем атомную бомбу, мы можэм диктовать условия амэриканцам. Да, эти капиталистические твари сидят у сэбя за окэаном и думают, что мы их нэ достанем. Они ошибаются.
- Да, Лаврентий Павлович. Но пока нам не хватает средств доставки. Мало самолетов, ракет, подводных лодок. Вы лучше меня знаете, что мы потеряли порядка тридцати миллионов в миротворческой операции по присоединению Турции и Ирана.
- И все эти гэрои воскрэснут, когда мы водрузим вэликое знамя коммунизма на всей планэтэ! К нам вэрнутся вэликие Лэнин и Сталин!
- Совершенно верно, Лаврентий Павлович, но сейчас нам катастрофически не хватает рабочих рук и технически грамотных голов, чтобы сделать не только количественный, но и качественный рывок в оснащении армии.
- Когда мы полэтим в космос, тогда мы сможэм оттуда бомбить амэрику.
- Но пока у нас не хватает ресурсов, Лаврентий Павлович!
- Ви очэнь нэправильно говорите, Гэоргий Константинович. Я ...
Федька повернулся к стенке лицом. Несмотря на то, что он спал днем, его начало клонить в сон после сытного ужина.
- Мать, а ведь Жуков герой войны с фашистами?
- Нет, сыночек, он оказался врагом народа, на его руках кровь десятков миллионов героев, которых он специально бросал почти без оружия на фашистов. Наша промышленность производила много танков, самолетов, автоматов, а Жуков нарочно задерживал снабжение армии, чтобы обескровить советский народ. Он оказался американским и японским шпионом.
- А Лаврентий Павлович это кто?
- Лаврентий Павлович Берия третий наш руководитель и апостол, который продолжил дело Ленина и Сталина. При нем мы первыми полетели в космос. Именно в первом своем полете Гагарин увидел души героев, которые наблюдают за нами и ждут воскрешения после того, как мы установим коммунизм на всей земле.
- А я и забыл, что Жуков предатель, - зевая протянул Федька.
Он заснул и не услышал, как мать встала, сделала радио тише, поправила его сползшее на пол одеяло. Потом немного постояла что-то шепча перед ликами трех апостолов, по-пионерски отдала салют и легла спать.
В шесть утра заиграл гимн Советского Союза. Мать встала, выключила радио и, накинув на пухлые плечи сверху старого домашнего халата отцову душегрейку, пошла на кухню.
Еще час она не будила сына, который спал сном праведника под коммунистическим триптихом. Когда солнце начало своими прохладными осенними лучами нерешительно залезать в комнату, она закричала из кухни: "Феденька вставай, кушай и в школу!". По квартире уже разносился кисловатый запах яичницы на пережаренном топленом масле.
Федька проснулся. Что-то ему снилось, но что именно он припомнить не мог. Сначала Федька даже не понял кто он и где. Голос матери и обстановка комнаты вступали в жесткое противоречие. Еще немного полежав, он вспомнил где находится. В детстве и юности часто проваливаешься в сон так, что после пробуждения не сразу возвращаешься в реальность. "Бля, это я все еще в этом ё...аном мире", - с тоской констатировал Федька, оглядев из под одеяла комнату. "Вот здесь в натуре концлагерь какой-то", - подумал он, вспомнив фильмы про Великую Отечественную Войну, которые он время от времени смотрел у Сереги по цветному телевизору. Он частенько заваливался к нему на хату, когда родаков не было дома. Кроме телека, у Серого был большой холодильник, а в холодильнике всегда имелся классный хавчик: гречневая каша с тушенкой или жаренная картошка с мясом, оставшиеся с ужина. "Пойдем, похаваем", - тоном не подразумевающим отказа, предлагал Федька, завалясь к Серому домой часов в 10 утра. В половине второго перед началом уроков он сыто отрыгивая выходил из квартиры, а Серый закрывал дверь ключом, висевшим у него на шее. Родители Серёги не возражали против этой дружбы. Федька единственный, кто водился с ним, поэтому они часто сами приглашали его в гости, лишь бы у сына был товарищ, который защищал бы его от борзых младшеклассников. И Федька действительно оберегал Серого от наезда младшаков и даже середняков-беспредельщиков, конечно если они были слабее. В школе все знали, что Дума тащится с Федькой Грехом и не трогали его. Старшаки занимались своими делами и Грех с Думой совсем не интересовали их.
- Ну где ты запропастился?
- Я сейчас, - прокричал Федька из кровати.
Федька не стал надевать домашние трикошки, а сразу оделся в школьное. Ненадолго задержавшись в туалете, он зашел на кухню в несвежей белой рубашке, со съехавшим куда-то под ухо пионерским галстуком, форменных заглаженных до блеска темно-синих брюках и пиджаке с алюминиевыми пуговицами.
- Давай жрать.
Федька посмотрел на старые ходики над столом. Времени до начала уроков оставалось сорок минут. Идти ему минут семь от дверей до дверей. Значит полчаса на завтрак есть. За это время можно до китайской границы добежать и обратно вернуться, как говаривал его отец. Короче, времени полно.
- Мать, мне надо сегодня рубль двадцать сдать на следующую неделю на обеды сдать.
- Это как же, Феденька? - мать в недоумении смотрела на сына. - С каких пор мы должны платить за школьные обеды? Вам Людмила Георгиевна сказала?
- Да нет. Это я спросонья что-то напутал, - начал оправдываться Федька, в очередной раз проколовшись.
Он хотел как обычно: двадцать копеек потратить на курево, а на рубль сыграть на деньги в "пристенок", в котором он считался если не лучшим мастером в школе, то одним из. Правда Генка из девятого класса все время у него выигрывал. Один раз Федька просадил ему без малого пять рублей, самый крупный выигрыш с четырех человек за три часа непрерывной игры. И ведь знал, что обязательно проиграет, но отказаться не мог. Один из старшаков, наблюдавших за игрой, приказал проигравшему семикласснику сбегать за Генкой, чтобы тот показал класс. И Генка конечно показал с удовольствием, забрав с Федькиным выигрышем его собственные сорок копеек. Заняло у него это не более двух часов, в течение которых в торце школы, где шла игра, собрались почти все пацаны из средних и старших классов. Старшаки курили, спорили, бурно комментируя и подсказывая то Генке, то Федьке. После этого случая Федька мечтал взять реванш, вот также принародно его победить, выиграв крупную сумму, которую никто не имел права отобрать, поскольку выигрыш - дело святое, неприкосновенное. Пожалуй это была его самая большая мечта в данный момент времени.
По радио опять передавали сводки про собранный урожай, перевыполнение плана двенадцатой пятилетки.
- Я поскакал, - бросив грязную вилку в сковородку с остатками яичницы, объявил Федька и встал из-за стола.
- Беги, беги. Мне тоже надо бежать уже, - покивала мать, убирая посуду со стола.
За ночь выпал снег. Сразу посветлело. Настроение улучшилось. Федька покурил за углом дома, выпуская густые струи дыма в прозрачный утренний воздух. Через месяц снег потемнеет, а к концу зимы почернеет от угольной сажи, которая обильно сыплется на город из труб трех городских ТЭС. Но пока снег белее его простыни, он искрится на солнце, заставляя глаза жмуриться.
Субботние занятия начались с пятнадцати минутной политинформации. К доске вышел заместитель комсорга класса, кудрявый хорошист Вилор, чем-то напоминающий юного Владимира Ильича.
- Вот передовица последнего номера газеты "Пионерская правда", - начал он свою работу по доведению до комсомольцев и пионеров класса последних известий. - Наш форпост на границе с миром тьмы и капитала - Куба, просит братской помощи. Наша страна готовит к отправке из Ленинграда теплоход с продуктами питания для детских домов и интернатов Острова Свободы. Несколько тысяч тонн отборной белорусской картошки, свеклы, смоленской говядины, краснодарской пшеницы станут большим подспорьем для детей кубинских героев-революционеров. Свои теплоходы с помощью формируют коммунисты Франции, Германии, Дании, Швеции.
Еще он зачитал сводку по выполнению плана двенадцатой пятилетки, про которую рассказывали утром по радио.
- Теперь, товарищи, давайте помолимся о бессмертной душе Булата Намсараева, именем которого названа наша дружина, коммунистического святого героически павшего на поле сражения Первой Дальневосточной войны, и попросим помощи в наших комсомольских и пионерских делах.
Все встали и обратили взгляды на красный уголок, устроенный слева от доски. Федька чуть замешкавшись тоже встал. Под триптихом с лампадой, висел портрет человека восточной внешности в военной форме. Вокруг его головы белел нарисованный нимб. Заученно-одновременно класс начал шепотом просить: "Святой Булат, помоги нам жить по-коммунистически. Помоги, не убоявшись и не сворачивая, идти единственно правильным путем навстречу победе коммунизма. До скорой встречи, герой. Мы обязательно встретимся".
Ребята стояли с серьезными лицами. Во всем этом действе не было и капли лицемерия. "Они, б...ядь, взаправду верят. У нас они не так себя ведут. Тот же Вилор, первый всегда на переменах анекдоты травит про Чапаева с Петькой, а тут они все как будто по-настоящему верующие. Нет, х...йней занимаются, прикидываются". Федька так решил для себя, и ему сразу стало легче. Он посмотрел на стоящего рядом Серого и опять засомневался.
- Серый, пошли, похаваем, - размахивая портфелем, с чувством освобождения от непонятной математической зануднятины скомандовал Федька после четвертого урока.
- Пошли, - кивнул Серега.
- У тебя деньги есть? - Федька рассматривал такой до боли знакомый, но такой чужой школьный буфет.
- Зачем?
- Ну, вот пару коржиков хочу купить, а то что-то обеда маловато.
- Нет у меня денег. Родители не дают.
- Короче, если ты без денег, значит тебе и брать коржики. - Заключил Федька.
- Я без спросу брать не могу, это воровство получается, - заупрямился Серега.
- Да какое это воровство, садовая голова? - беря под локоть друга, и отводя его в сторону, чтобы никто не услышал их разговор, проникновенно проговорил Федька.
- Я знаю, что брать чужое без спросу, это грех.
- Да какое чужое-то? Сам посуди, мы же живем в коммунистическом обществе. Так?
- Так, - согласился Серега.
- А в коммунистическом обществе все общее. Так?
- Так, - снова согласился Серега. - Но у нас же еще не на всей земле коммунизм, деньги вот есть.
Федьке сильно хотелось жрать и курить. Если бы он покурил, то голод не так бы донимал его, но сейчас это невозможно было сделать. "Пустые" щи из свежей капусты, котлетка, наполовину состоящая из хлеба, на гарнир слипшиеся макароны, слегка подслащенный компот из сухофруктов не смогли насытить молодой растущий организм. Нет, в его мире в столовке кормили лучше. Не бесплатно, конечно, но сытнее. На переменах они ходили с Серым воровать коржики с подноса буфетчицы тети Люды. Иногда, чтобы не вызывать подозрения, покупали когда Федьке удавалось "занять" денег у младшаков. Сейчас, собственно, других вариантов не прослеживалось, он решил действовать проверенным способом.
- Серый, кончай мозги компосировать, - начал заводиться Федька. - Я в натуре базарю, эти голимые коржики наши. Если мы даже возьмем парочку от тети Люды не убудет, смотри сколько у нее, - он показал на прилавок, где лежала горка коржиков на подносе и стояли стаканы с желтым напитком, по всей видимости облепиховым, а позади в белом фартуке бледная худая буфетчица, сильно отличавшаяся от своего дородного прототипа из другого мира.
- Ладно, раз ты говоришь, что так можно, - согласился наконец Серега, - я возьму.
- Да, только ты незаметно бери, чтобы тетю Люду не отвлекать от работы.
Серега своей деревянной походкой подошел к прилавку. Встал, неуместно елозя глазами по потолку над головой буфетчицы. Затем осторожно вынул руку из кармана, и прошагав вверх пальцами по вертикали прилавка до подноса, аккуратно взял за краешек два ближайших к нему коржика. Попытался незаметно положить добычу во внутренний карман школьного пиджака. Все это время буфетчица внимательно наблюдала за странными телодвижениями Серёги. Когда он решил, что все прошло хорошо и начал отходить, тощая тетя Люда отреагировала совершенно неожиданно. Она закричала, перекинулась через прилавок, пытаясь схватить Сёрегу, но он рванулся из столовки как на стометровку. В дверях он сходу как в стену врезался в Эдика-Душмана.
- Что он натворил, тетя Люда? - спросил Эдик, схватив Сёрегу за шкирку.
- Он, он, - задохнулась от возмущения буфетчица, - он своровал!
- Что сделал? - как бы не веря собственным ушам, переспросил Эдик.
- Своровал! - прокричала тощая тетя Люда, указывая пальцем без привычного Федьке золотого перстня и маникюра на дико смотрящего по сторонам Сёрегу.
- Вот они с Федором вместе стояли, - она перевела указующий палец на вжавшего голову Федьку, - а потом Серёжка подошёл и своровал два коржика.
Эдик посмотрел на Серёгу и кивнул, приказывая показать карманы. В ответ Серёга протянул ему два злополучных уже слегка потрёпанных коржика. Эдик взял коржики, осмотрел и положил их на прилавок между подносом и стаканами, брезгливо стряхнул руку от налипших крошек. Вокруг собралась толпа ребятишек, подошли повара, прибежали учителки, завучихи, парни и девчонки из средних старших классов. Через толпу пробилась директриса. На ней лица не было. Она схватила Серегу за плечи и начала трясти. Серега виновато улыбался.
- Зачем ты это сделал?! - почти кричала директриса. - Как ты мог? Это же первый случай за тридцать лет в нашей школе. Неужели ты не знаешь, что за воровство бывает? А, Думнов? Ты опозорил всю школу, весь района, весь город. - Она чуть не плакала.
Подошла Надежда Михайловна. Бледность ее говорила о сильнейшем внутреннем волнении. Глаза сузились. Она встала в метре от Сереги и спросила:
- Думнов, тебя кто-то заставил это сделать? Ты ведь никогда не совершал аморальных поступков и свято соблюдал заповеди пионера. Кто тебя подговорил совершить грех против нашего общества?
Серега растерянно улыбался, не понимая отчего его поступок вызвал такую реакцию. Конечно с детства он знал, что воровать грешно и за это карают смертью, но Федька же сказал, что это не воровство, он же все объяснил, правда Серега сейчас не мог вспомнить объяснения.
- Я не воровал. Вот Федор скажет, что я не воровал, - Серега показал на друга, стоявшего среди толпы, которая тут же расступилась вокруг него.
Федька не понимал всего, что сейчас происходило. Подумаешь, взяли два коржика, и что с того? Какие-то истерики, б...ядские разговоры про казнь, смерть. Вообще ничего не понятно. Серый отмолчится, какой с него спрос? Все как-нибудь рассосется. Покричат, поохаут, поахают и разойдутся. Он не мог отнестись серьезно к этому спектаклю. Да, здесь и сейчас что-то пошло не так, как обычно проходило в его жизни в подобных случаях. Серьезные хорошо знакомые лица окружающих, которые в "той" его жизни вели себя совершенно по-другому, сейчас строго и требовательно смотрели на него. У Федьки, когда он увидел, как все молча ждут от него ответа, "заиграло" очко. Он струсил. "Ну вас нах...й с вашими нездоровыми заморочками", - подумал он.
- Да нет, я не знаю, - смотря в пол, начал Федька. - Я ничего не видел. Сергей сам пошел к буфету, пока я искал в портфеле дневник. Не знаю что на него нашло. Ну вы же знаете, что он немного "того", - Федька покрутил пальцем у виска. - Мало ли. Бывает..., - он развел руками.
- Значит ты ничего не видел и не знаешь? - спросила директриса.
- Нет, клянусь! - Федька теперь прижал руки к груди и проникновенно посмотрел на ее лоб.
Серега смотрел на него непонимающим взглядом. Он не мог взять в толк, как это Федор, который все ему объяснил про коржики, про коммунизм, теперь не помнит своих слов. Видимо что-то у Федора с памятью. У него самого такое часто бывает, он вообще плохо запоминает то, что рассказывают на уроках.
- Понятно, - деловито заключила директриса. - Надежда Михайловна, - обратилась она к грозно смотрящей на Федьку завучихе, - через полчаса соберите в актовом зале совет дружины. Вы знаете, что до заката солнца надо вынести приговор по преступлению Думнова. - Все идите в актовый зал. Эдуард, отконвоируй Думнова туда.
Все потянулись к выходу из столовки. Ребята шли в актовый зал и тихо переговаривались: "Теперь расстреляют", "Конечно", "А кого в расстрельную команду отберут?", "Не знаю. Возможно одноклассников", "Это какое же теперь пятно на школе?", "Да, такое только кровью можно смыть", "Я слышал в тридцать шестой школе лет пять назад тоже врага народа расстреляли. Но тот десятиклассник был".
Федька шел в толпе. Слушал. Ему не верилось, что все это по-настоящему. Нет, ну сейчас попи...дят с трибуны, осудят, возьмут на поруки и через два дня дружно забудут. Не может быть, чтобы до заката расстрелять человека, школьника. Полный порожняк, х...йня.
Но вопреки ожиданиям все случилось именно так, как предполагали ребята, и причем довольно быстро. Сначала прочитали общую молитву о победе коммунизма и попросили благословения на справедливый суд у души покровителя школы - Булата Намсараева, потом допросили и единогласно постановили: за совершение преступления против коммунистической веры, за грехопадение воровства, назначить высшую меру наказания - расстрел. Приговор привести в исполнение немедленно силами школьников восьмых классов. Надежда Михайловна настояла, чтобы в казни участвовал Федька. Командовать расстрелом назначили Эдика. Клепу постановили уволить из школы, как потерявшую коммунистическую бдительность.
На допросе Серега уже совсем перестал реагировать. Он впал в ступор от такого назойливого внимания к себе и не отвечал на вопросы. Федька сначала сел на самом последнем ряду, но его заставили присоединиться к классу, который рассадили в первом ряду вместе с буфетчицей тетей Людой и Клепой. В высоком президиуме за длинным накрытым зеленым сукном столом, сидели директриса и завучихи. Им хорошо был виден Мавзолей и весь актовый зал. Слева от президиума возле окна находился Красный уголок с горящей лампадой, справа рядом с высокими двустворчатыми входными дверями, понурив голову, стоял Серега. По бокам его охраняли Эдик и еще один здоровый парень из 10А. У них в руках воронёно блестели ак-47 с примкнутыми штык-ножами.
Сторожиха Ляксеевна из-за распахнутой настежь двери испуганно смотрела, как Серега Думнов, его конвоиры, расстрельная команда, военрук, Надежда Михайловна заходят в школьный подвал. Когда последний человек скрылся в проеме, она закрыла дверь и встала, перегораживая вход. "Хосподи Боже, апостолы Владимир, Иосиф и Лаврентий, помогите освободить мир от капиталистов проклятых, слуг дьявола, а также от врагов народа - мерзких иуд", - она подняла правую руку согнутую в локте, салютуя.
Не думал Федька, что так быстро вернется сюда, но судьба распорядилась иначе. "Ладно, х...ли ссать, сейчас холостыми пальнем и разбежимся", - успокаивал он себя. "За что, в натуре, Серегу стрелять, он же богом обиженный. Главное он про меня ничего не признался. Молоток, Серый. Не зря я с ним дружил. Черт, какой "дружил" нах...й!", - поправил себя Федька, - "Дружим, так правильнее будет. Не думал я что у них все так по-деловому устроено. Никакой тебе канители со следствием, судами, ху...кс и готово, даже родителям не сообщили видимо".
Когда входная дверь хлопнула за спиной, навалилась вдруг на Федьку тоска такая, что хоть волком вой. Видать что-то внутри сломалось или наоборот выправилось. Стало ему тошно нестерпимо от предательства своего, трусости, беспросветности и безысходности жизни. Ведь единственного друга своего сейчас расстреляет и останется один непонятно для чего живущий в чужом мире, потому как не может он верить в воскрешение после наступления мирового коммунизма, поскольку воспитывали его атеистом, как всех советских ребят в его мире, и коммунизма он хлебнул так, что на всю жизнь изжога останется. Есть еще конечно мать, но что она понимает в его жизни, кроме своей собственной любви к нему. Серега верил ему, шел за ним. До самой казни не выдал. И не выдаст.
Они прошли по коридору, повернули направо и оказались в ярко освещенном помещении прямоугольной формы примерно десять на двадцать метров. Единственным предметом мебели оказался стоящий возле входа железный шкаф. В проушинах дверок висел амбарный замок. Серегу отвели и поставили к дальней стенке. Напротив выстроились шесть человек из их класса. Все, кроме Федьки сами изъявили желание участвовать в казни. Военрук открыл замок. Это оказался оружейный шкаф. Он выдал всем по автомату и рожку с патронами. Патроны были с пулями. "Боевые", - не поверил своим глазам Федька. Он до последнего надеялся, что они будут стрелять "холостыми". Эдик и второй конвойный по команде военрука подошли к расстрельной команде, вставили рожки, перевели в режим стрельбы одиночными выстрелами, сняли автоматы с предохранителей.
Надежда Михайловна зачитала приговор. Серега стоял лицом к ним, но обиженно смотрел в сторону. У него с губы свисала прозрачная нитка слюны. Военрук скомандовал товсь. Все пацаны вскинули автоматы и прицелились. В наступившей гробовой тишине раздалась команда "Пли!". Не целясь Федька нажал на курок. Серегу сначало отбросило на стенку, потом он медленно сполз по ней вниз.
Руки и ноги тряслись, рубашка промокла от пота, сильно тошнило. Федька с трудом дошел до дома. Нащупал в кармане пачку сигарет. Закурил. Вырвало прямо на кроссовки. Скомкал пачку и выбросил. Пришел домой и залез в горячую ванную. Озноб бил, не отпускал. Часа через полтора пришла мать. Она заглянула в открытую дверь ванной.
- Феденька, что с тобой случилось? - мать с недоумением смотрела на неподвижно сидящего в ванной сына. Потрогала воду. - Святые апостолы, да она же еле теплая! Быстро вылезай, ты же закоченел совсем. - Она сняла с гвоздя полотенце и накинула на вставшего из воды Федьку. - Так что случилось, двоек много получил?
- Я Серого расстрелял.
- Как это? - мать в ужасе села на край ванны, Прижала руки к груди.
- Мы с ним как всегда решили своровать коржики из буфета. Его поймали. Я отмазался. Его объявили врагом народа и расстреляли в подвале школы.
Лицо матери вдруг стало строгим. Какая-то мысль вдруг пришла ей в голову.
- Вы вместе, говоришь, воровали? - глаза ее сузились.
- Ну я его подговорил как всегда, а он пошел, - не заметив перемены в настроении матери, подтвердил Федька.
- Одевайся и пошли, - неожиданно жестко скомандовала мать.
- Ты чего? - все еще не понимая спросил Федька.
- Ты враг народа, понимаешь ты это?
- Да не, я пошутил. Я опять все придумал про воровство. Серый сам все придумал и сделал.
- Зачем ты врешь, Федор? Сергей до такого сам додуматься не мог. Ты правду сказал. Ты его под казнь подвел. Грех страшный совершил: на воровство подбил, человека возможности в коммунизме пожить лишил, предал, убил. Нет тебе прощения. Одевайся, пойдем в райком.
- Мама, не надо...
Расстрельную команду повторно собрали в течение часа. Надежда Михайловна с удовлетворением зачитала приговор.
Очнулся он в полной темноте. Знакомо пахло прелой землей, пылью и железом. Саднил затылок, которым он ударился, когда видимо упал в обморок. Он встал и на ощупь пошел к выходу. Федька уже не боялся и знал куда идти. Через щель он вылез наружу. Вдохнул знакомый запах поздней осени густо замешанный на дыме топящихся печек. Рядом вяло брехали собаки. Попыхивая папиросами и о чем-то матерно вполголоса переговариваясь, вдоль высокого почерневшего от времени забора из сколоченного внахлест горбыля, вниз по улочке прошли два мужика. Немного подуспокоившийся лай возобновился с новой силой, расходясь волнами по дворам.