На свои 68 лет она не выглядела, те, кто не знал её возраста, давали самое большее 60. Небольшого роста, с хорошей фигурой, ухоженная, она походила на девочку-подростка. Прямой греческий нос, карие глаза, тонкая кость и красивые руки придавали ей аристократизма, который не водился в той деревне Смоленской области, откуда она была родом. Этой своей тонкостью и воздушностью она резко выделялась среди сестёр и братьев, тихо недолюбливавших её, несправедливо подозревая в чужеродности. По недоступной для понимания человека воле Бога или генетики, в ней проявилась кровь, возможно, какого-нибудь помещика лет сто тому назад баловавшегося молоденькими дворовыми девками, или останавливавшегося здесь в девятнадцатом веке на несколько дней проезжего французского дипломата, или польского шляхтича. Иногда, шедшие сзади городские парни, путали её с молоденькой девушкой и даже предлагали познакомиться, когда, припозднившись, она уже в сумерках шла на озеро купаться. Она с улыбкой оборачивалась, и парни, увидев лицо, сильно конфузились, извинялись и быстро ретировались, а она, счастливая, шла дальше. Звали её Эвелина Фёдоровна. Для русской деревни имя совсем не типичное, но она родилась в годы, когда рабоче-крестьянская власть боролась с тяжёлым царским наследием, ломала многовековой патриархальный уклад, проводя индустриализацию, создавая колхозы, поэтому, наверное, тогда такое имя считалось неким провозвестником начинавшейся новой эры.
Эвелина Фёдоровна намного пережила своего мужа, который умер уже лет двадцать как. Точимый хроническим недугом, не то сердца, не то почек, он принял смерть как долгожданное избавление, и Эвелина Фёдоровна осталась одна. Их единственный сын, давно выросший, жил в своей отдельной квартире с молодой женой и маленькой дочкой. Сначала он работал на невысоких должностях в торговых организациях, которые обеспечивали падающую, но всё ещё живую отечественную промышленность какими-то химическими реагентами. После пятнадцати лет напряжённой работы, уже ближе к пятидесяти годам, Георгий, так звали сына Эвелины Фёдоровны, открыл собственное дело по поставкам реагентов, и у него началась другая жизнь. Появились деньги, которые он постоянно вкладывал в дело, расширяя его. Возникли и излишки, не представимые в прошлой жизни, а теперь с легкостью образовывающиеся в течение месяца в объёме его прежней годовой зарплаты. Раньше, когда денег не хватало, Георгий иногда брал у матери в займы без определенного срока возврата. Мать никогда не отказывала, хотя деньги, которые она отдавала, доставались ей достаточно тяжело - репетиторством. Эвелина Фёдоровна всю жизнь проработала преподавателем английского языка в институте. В последние двадцать лет она весьма поправила произношение, которое у неё, как и у подавляющего большинства педагогов в бывшем СССР, сильно хромало. Появившуюся с развалом Союза возможность выезжать за границу, она использовала с максимальной пользой. Поездки по обмену, практиковавшиеся в 90-х и оплачиваемые принимающей стороной, дали возможность общаться с непосредственными носителями языка, поэтому, когда пришёл срок уходить с кафедры, теперь уже университета, её родной институт к этому времени по новой моде переименовали, Эвелина Фёдоровна не осталась без куска хлеба. Свободный график пенсионера и устойчивый спрос на её услуги позволял выбирать учеников вблизи от дома, иногда, правда, поступаясь деньгами ради собственного удобства. Впрочем, её скромные запросы и не требовали сверхзагруженности. Встречались среди учеников и достаточно проблемные, обычно это были так называемые "новые русские" или их дети, которые хотели за свои деньги получить знание английского языка. Они не учились, они просто, как в магазине, хотели купить владение языком. После нескольких попыток помочь этим людям в освоении английского, она положила себе за правило больше не брать таких учеников, сколько бы денег не предлагали.
В конце 90-х скопив тысячу долларов, по тем временам сумму значительную, Эвелина купила старый дом в деревне в Псковской области. Дом был ещё крепкий, хотя простоял несколько лет без людей. Хозяйка умерла года за три до того, как Эвелина купила его у наследников.Летом она выезжала туда отдыхать. В деревне она проводила три летних месяца, пока ученики отдыхали от школы. День её состоял из купаний в озере, прогулок по окрестностям, чтения книг, и отличался от типичного дня любого из дачников деревни тем, что она совершенно не занималась садом, позволяя ему жить своей растительной жизнью. По приезду, высеивая что-то в огороде, она периодически копалась на грядках и в парнике, построенном сыном. Сад, дичая год от года всё больше, превращался в какие-то дебри, заросшие смородиной, старыми яблонями, грушами, красной и жёлтой сливой. Несколько кустов крыжовника, разросшись до циклопических размеров в середине когда-то большого ухоженного сада, сделали его совершенно непроходимым. Протоптав узенькую тропинку в центр, Эвелина августовскими вечерами пробиралась в заросли, держа в руках любимую красную миску, в которую набирала поспевший крыжовник, сливы, груши. Яблоки она не брала. Она не любила яблоки. С полной миской собранных ягод и фруктов она забиралась на лавочку, стоящую под далеко выдающимся свесом крыши старой баньки, которая по странной прихоти старых хозяев пряталась от посторонних глаз глубоко в саду, и не спеша, мечтая о чём-то, устраивала себе лёгкий ужин. После, если погода позволяла, она шла купаться на озеро.
Баня топилась по-черному. Эвелина даже пару раз пыталась в ней попариться, но из этой затеи ничего не получилось. Баня, такая старая и разваливающейся, изнутри светилась щелями, в которые вместе с дымом уходило всё тепло. Эвелина стала просто подтапливать баньку каждый вечер, чтобы нагреть воду в большом алюминиевом бидоне, в каких раньше перевозили молоко. Обложённый закопченными камнями, с оторванной крышкой и без обеих ручек, бидон возвышался большой чёрной гильзой посередине печки. Нагревался он быстро. Как только вода в нём становилась тёплой, Эвелина заливала огонь из ковша и выскакивала в предбанник, отгораживаясь провисшей рассохшейся дверью от столба пара, искр и дыма. Она очень любила эти игры в догоняшки с горячей печкой, которая с обидой шипя, бросала ей в след клубы пара и дыма. Через несколько минут, войдя в уже проветрившуюся парилку, Эвелина ополаскивала подгнивший полок, наливала в шайку воды и принималась мыться.
Деревня, стоящая меж трёх озёр, не походящих друг на друга, производила впечатление уютного курортного местечка. Все три озера лежали в песчаных чашах, покрытых неглубоким слоем ила, с пологими берегами, заросшими камышами. Озёра находились на разных уровнях, и последовательно соединялись между собой периодически пересыхающими ручьями. Во время сильных дождей или весенних паводков, вода, из переполняющегося Верхнего озера через узкий перешеек, перетекала в Нижнее, а из Нижнего, уже по довольно протяжённому руслу ручья, пробегающего через небольшую рощицу, в Плаксу. В Плаксе уровень всегда держался одинаковый, и куда уходила пришедшая вода, не знали даже аборигены, которых на всю некогда большую деревню оставалось четыре человека. Плаксой озеро прозвали за то, что в нём периодически тонули люди. Почти круглое, само по себе небольшое озеро, которое можно переплыть за десять минут хорошим кролем, таило в себе опасность: под небольшим слоем тёплой прогреваемой солнцем воды, находился очень холодной слой, питаемый, по всей видимости, донными ключами. Наверное, из-за резкого перепада температур неудачливым пловцам сводило ноги, и они погибали.
Эвелина имела обыкновение по утрам купаться на Нижнем озере, а вечером, когда вода за день хорошо прогревалась, в Плаксе. В Верхнем озере никто не купался, говорили, что там живет какая-то мелкая живность наподобие мошек, которая кусает кожу, и на ней образовываются маленькие плохо заживающие волдырики. Никто не хотел проверять это утверждение на себе, поэтому в Верхнем только ловили рыбу, а легенда про подводных мошек оставалась неподтверждённой.
Обычно рано утром часов в шесть-семь она шла в лёгком сарафане с полотенцем на плече в направлении Нижнего озера, до которого по дороге было метров триста. Если шёл дождь, то Эвелина надевала серый болоньевый плащ, а полотенце клала в матерчатую сумку с длинными ручками. Единственная улица, как это обыкновенно бывает в маленьких русских деревнях, была немного извилиста и плотно зажата заборами с обеих сторон, только за домом Эвелины заборы расступались, и дорога, как бы почувствовав окраину деревни, весело изливаясь в ширину песчаным языком, начинала свой бег сначала мимо Верхнего озера, а затем, раздвоившись одним рукавом, приводила к Нижнему, в то время как второй рукав убегал через заброшенные, когда-то колхозные поля через лес к далёкому озеру с сильно заболоченными берегами, где местные со всей округи осенью собирали клюкву. По дороге к озеру ещё десять лет назад, последним строением была соседская баня такая же полуразвалившаяся, как и у Эвелины, но теперь дома стали строить и дальше по дороге, постепенно вырубая деревья, которые здесь уже густо выросли на заброшенных полях после развала колхоза и исхода людей, кого в город, кого на тот свет. Лес, в основном, рос сорный: ольха, кусты ивы, черёмуха. Они мешали и пока забивали маленькие сосёнки и ёлочки, которые упрямо тянулись вверх сквозь плотные зелёные облака их ветвей и листьев.
Километрах в пятнадцати от деревни, за большим озером, на берегах древнерусской реки находился небольшой город - местный райцентр. Раньше жизнь в нём кипела: работал домостроительный комбинат, изготавливавший железобетонные конструкции для строительства домов, военной завод по производству каких-то радиодеталей, молокозавод, здесь же находилась большая военная авиабаза. В 90-е годы заводы закрылись, а авиабазу, в рамках очередной реформы армии, перевели куда-то на Волгу, много молодежи уехало в большие города, часть умерла от водки и наркотиков, и город затих. Только ближе к середине "нулевых" город стал оживать. До регионов начали доходить остатки долларов от продажи нефти в виде повышения пенсий, зарплат бюджетникам и довольствия военным, которых к этому времени вернули обратно на руины авиабазы. За время отсутствия военных, народ растащил всё что можно, и даже часть того, что, казалось бы, украсть было невозможно. Здешние пьяницы в одну зиму выкопали два километра бронированного кабеля спецсвязи и сдали его в металлолом. Восстановление базы дало толчок местному строительному бизнесу и рынку труда. Мужики пошли на стройку, и жизнь, находящаяся до того в состоянии анабиоза, окончательно решила вернуться в городок, хотя бы на некоторое время. Вот тогда у людей появилась возможность покупать машины и обустраивать свой быт. Дома с приусадебными участками в близлежащих деревнях уже не продавались, так как были скуплены еще в 90-х такими же дачниками из Питера, как Эвелина. Цены на землю в самом райцентре сильно подскочили и по местным меркам стали заоблачными, поэтому предприимчивые горожане стали осваивать заброшенные сельхозугодья в недалёких деревеньках, скупая у вымирающих аборигенов паи на землю. Начиналось новое освоение старых русских земель.
Дома в количестве пяти штук таких вот горожан теперь стояли на южном берегу Нижнего озера, до недавнего времени дикого, заросшего сосняком, с остатками железобетонных фрагментов сгоревшего коровника. По крутому берегу наискосок от домов сбегала маленькая тропинка, которая приводила к старым мосткам. Мостки эти сделали лет десять тому назад рабочие, строившие здесь первый дом. Они почистили вход в воду и даже отсыпали одну машину песка на берег и дно. В то жаркое лето парни, а они все, кроме бригадира, были молодые ребята, устроив себе хорошее место для купания и отдыха, споро отстроили первый дом. Эта бригада приезжала и на следующее лето и подняла ещё один дом. Место стало популярным у дачников и городских, специально приезжающих на машинах купаться на это озеро. По большому счёту других мест для массового отдыха в деревне не было, никто не расчищал заросшие берега, не чинил старые мостки, все пользовались тем, что сделали когда-то заезжие работяги. Но через некоторое время мостки обветшали, дно вокруг них заросло, и почти никто уже сюда не ходил. Но две энтузиастки, Эвелина и её молодая соседка Варя, приезжавшая из Питера на один месяц к родителям, тоже дачникам, ходили сюда ежедневно. Иногда вместе, если Варя просыпалась так рано, иногда порознь. Эвелина ходила плавать на эти мостки каждый день при любой погоде, пока она жила на даче. Нижнее озеро, овальное по форме, было не только самым большим из трёх, но и самым живописным. Почти по всему берегу, пока не построили дома, его окружал сосновый лес. Только с левой стороны от мостков, бесцеремонно отодвинув сосны, росла небольшая рощица старых яблонь, заботливо накрытых высокими кронами двух огромных дубов. Возле одного из этих дубов Эвелина любила посидеть, отдохнуть после купания. Когда с ней была Варя, то они могли сидеть и болтать по нескольку часов. Иногда Эвелина занималась своим небольшим огородом. Нельзя сказать, что ей нравилось возиться на нём, но поскольку она была человеком аккуратным, то аккуратность у неё проявлялась во всём, в том числе и на грядках. Всё ровно, прополото, каждый кустик помидоров и огурцов в парнике подвязан. С огородом ей, когда было время, помогал сын. Георгий приезжал несколько раз за лето на выходные. За это время он успевал поставить ловушки на кротов, которые перепахивали буквально все огороды в деревне, подправить что-то в доме и сарае. Этих его приездов хватало на то, чтобы ничего не развалилось, отвалилось или не пришло окончательно в негодность.
Раз в два года у Эвелины, и не только у неё, случалось настоящее бедствие - в саду вызревал огромный урожай яблок, груш и слив. Вся земля покрывалась опавшими плодами. Они лежали толстым слоем и гнили, а на них налетали тучи ос, пчёл и мух. Эвелина даже не пыталась бороться с этим проявлением безмерной щедрости природы и в такое время просто не заходила в сад. Её сосед, тоже дачник из Питера, ворчливый дед лет семидесяти пяти, каждое утро непременно отвозил из своего сада по несколько тачек осыпавшихся яблок и прочих слив на помойку, которую он сделал за оградой, вырыв глубокую яму. Старик сердился на то, что Эвелина своей "интеллигентской ленью" создает рассадник разнообразных насекомых у него под боком, но поделать ничего не мог. Хотя умом он понимал, что ей одной справиться с этим невозможно, тихое старческое раздражение постоянно подпитывало его против "беспутной Эвелинки". Сам он, ещё крепкий человек, каждое утро по два-три часа сначала собирая, а потом, загружая и увозя всю паданку на помойку, сильно уставал. Иногда, после очередной отвезённой тяжёло нагруженной тачки, он останавливался у забора, разделяющего их участки, и, что-то ворча себе под нос, в сердцах плевал в сторону её сада. По окончании работы, он часа два отлёживался на диване, громко кряхтя и покрикивая на свою старуху.
Раньше здесь в деревнях сажали большие сады, чтобы кормить свиней и птицу, для которых яблоки и груши были своеобразным деликатесом, но теперь эти сады здорово осложняли жизнь дачникам. Не у каждого и кошка имелась, а уж про домашнюю скотину и птицу вообще говорить нечего. В деревне не было своего молока и сметаны, здесь уже давно никто не держал коров. Люди ездили за молочными продуктами за пять километров в соседнюю большую деревню, в которой жили не только дачники, пенсионеры, но и деревенские трудоспособного возраста. Они работали в чём-то, что осталось от здешнего когда-то богатого колхоза, и одновременно вели своё подсобное хозяйство. Некоторые всё ещё держали не только коров, но даже лошадей и овец. Некоторые из дачников вырубали деревья, а некоторые мирились с тем, что раз в два года на них сваливался огромный урожай яблок. Но Эвелина даже не хотела обсуждать вопрос об уничтожении сада, который стал для неё родным. Когда Георгий предложил матери его вырубить, она сильно рассердилась и не разговаривала с ним несколько дней.
Как-то в начале сезона, году этак в 2007, Эвелина приехала на дачу на незнакомой легковой машине. За рулём сидел поджарый, почти лысый, улыбчивый пожилой мужчина. Когда вечером они вместе пошли на озеро купаться, встречным знакомым Эвелина представляла его как своего бойфренда Аркадия. Этот нарочитый отказ от отчества и звание бойфренда при знакомстве, омолаживали его на несколько лет. Подтянутый, высокий он производил очень благоприятное впечатление на всех бабушек, с которыми Эвелина его знакомила. Аркадий тоже, как и Эвелина, не выглядел на свои годы: живые карие глаза, флотская выправка и нежная влюбленность, с которой он смотрел на неё, делали его настолько не старым человеком, что порой казалось - Аркадию снова двадцать лет. Он так себя и чувствовал. Безусловно, для него это была любовь, последняя в жизни, и от того безоглядная и всепрощающая. Эвелина же скорее не любила, а с чувством благодарности принимала его любовь. Они ходили, держась за руки, как влюблённые пятнадцатилетние подростки, и всё время о чём-то говорили, говорили...
Познакомились они в городе на танцах. Аркадий туда пошёл, чтобы заглушить острое чувство одиночества, которое возникло у него после недавней смерти жены. Он почти всю свою жизнь проплавал капитаном на торговых судах. Пока он бороздил просторы морей и океанов, обе дочери росли без его участия. Жена, давно привыкшая жить без него, воспитывала дочерей соответствующим образом. Когда папа приходил из плавания, все ждали от него заграничных подарков и только. Сам он чувствовал себя дома гостем, причём не самым желанным. Но всё это время его согревала мысль, что когда он выйдет на пенсию и выдаст дочерей замуж с неплохим приданным, они с женой смогут спокойно доживать свой век на небольшой, но уютной даче, которую он купит. Однако всё получилось немного не так, а вернее совсем не так. Дочери, правда, вышли замуж, родили детей, он купил дачу, но жена занималась на даче с внуками и дочерьми, которые постоянно гостили у них, а он опять оказался не у дел. Нет, с женой они общались, и она была единственным человеком, который с ним разговаривал и вообще относился к нему хоть с каким-то интересом. Друзей он себе как-то не нажил, впрочем, как и врагов. Когда жена умерла, пришло окончательное понимание, что дочерям он не нужен вовсе, и просто тихо устранился, доживая свой век в городской квартире на последнем шестнадцатом этаже точечного дома, как старый рыцарь в своей родовой башне. И вот, как-то раз, выйдя из дома в магазин за продуктами, он увидел на столбе объявление о наборе в класс танцев для пожилых людей. К тому времени ему невыносимо надоело сидеть в квартире, перечитывая книги, пересматривая бесконечные сериалы по телевизору, ежедневно вычёркивая себя из жизни, которая проходила за окнами его квартиры, и он решил "сходить в люди". Эвелина уже давно посещала этот танцевальный кружок с целью поддержания фигуры, и для общения. Там они и познакомились. Аркадий сразу заприметил Эвелину и попросил руководителя кружка поставить его в пару с ней. Поскольку мужчин очень не хватало, и у Эвелины не было постоянного партнера, то их без лишних вопросов поставили вместе. Аркадий перед каждым занятием дарил цветы и вообще красиво ухаживал за ней. Все женщины на танцах завидовали Эвелине белой завистью. Она приняла ухаживания Аркадия и ответила взаимностью. Они стали встречаться у него дома. Их пара быстро прогрессировала и стала самой красивой парой на танцах. Приятно удивляла не только их отточенная техника, глядя на вдруг помолодевшие счастливые лица Аркадия и Эвелины, все в кружке наполнялись чем-то хорошим и светлым. Людям нравилось смотреть на эту пару, на их взаимное влечение, которое невозможно сыграть, и самим верить, искать, находить в своих партнерах доброе и красивое. Ощущение близкого счастья, готового придти к любому, несмотря на возраст, заставляло людей забыть про болезни, бытовые проблемы и многое другое, что постоянно, исподволь отравляет жизнь, выбросив всё это из души, как вытряхивают ведро с протухшим мусором. Это была зима и весна чудес, пожилые одинокие люди влюблялись, сходились, любовные страсти в кружке кипели, и генератором всего этого счастья были Эвелина и Аркадий.
Они не стали съезжаться в городе, вернее это Эвелина была против. Ей нравилось жить порознь, ей нравилось приезжать к нему домой на свидания, это было так романтично. Эвелине не хотелось вести совместное хозяйство, хотя Аркадий был готов тащить всё на себе. Только летом на даче они жили полноценной семейной жизнью. Они всё время были вместе: ездили на машине за молоком в соседнюю деревню, в город за продуктами и стройматериалами. Машин в деревне было мало, поэтому, когда Аркадий ехал за молоком и сметаной, то брал и соседям сразу на несколько домов, когда ехал в райцентр, то с ближайшей округи принимал заказы на покупки. Аркадий никогда не отказывал знакомым, если те просили подвезти. В общем, жизнь в деревне они тоже вели интенсивную и насыщенную, по возможности, никому не отказывая в помощи. Даже желчный соседский старик оттаял, когда увидел как Аркадий, взявший у него на время тачку, вычистил сад "Эвелинки". За три лета, которые они успели провести вместе, Аркадий сделал новый забор из штакетника, подлатал баню, подправил сарай, поработал золотарём, вычистив переполненный туалет и удобрив все деревья и кусты, и два года блестяще справлялся с огромным урожаем яблок. В деревне они жили в основном на деньги Аркадия, которые он тратил широко, не задумываясь.
Дочери только через полгода после начала отцовского романа, уже поздней весной, обратили внимание, что он перестал звонить и интересоваться их делами. Долго прособиравшись, они всё-таки приехали к нему. Как раз в это время там была Эвелина, с которой они и познакомились. Все вместе на маленькой кухне они пили чай с малиновым вареньём. Дочери выведывали у Эвелины её материальное положение и намерения. Увидя, как отец изменился и помолодел, дочки, надо отдать им должное, порадовались за него и уехали, счастливые тем, что их наследной квартире ничего не угрожает. После этой встречи Эвелина окончательно утвердилась в мысли, что им не следует съезжаться.
С Георгием оказалось все немного сложнее. Он любил мать и всегда поддерживал в меру своих возможностей. Когда у него появились деньги и появились большие возможности, у матери появился Аркадий. Георгий заезжал к ним в гости со своей семьей: женой и сыном, но это было уже другое... В хозяйстве, пусть маленьком, чувствовалась мужская рука и пригляд, поэтому они просто отдыхали в эти приезды, а Эвелина с Аркадием ухаживали за ними с вниманием и удовольствием. Как-то зимой, Георгий приехал к матери с проектом реконструкции дома и перестройкой всех надворных построек. "Мы сделаем из этого дома наше родовое гнездо, расширим дом и все вместе заживём там: мы, вы с Аркадием", - сказал Георгий, и мать согласилась.
Когда началось лето, Эвелина с Аркадием как всегда приехали на дачу и нашли здесь уже работающих во всю строителей. Они разобрали часть дома, завезли материалы. Эвелине пришлось остаться, чтобы присматривать за ними, а Аркадий уехал, здесь уже всё шло без его участия. Они созванивались, и Аркадий порывался приехать каждый день, но Эвелина отговаривала его. Она сильно переживала, видя как всё, к чему она так привыкла и с чем сроднилась, безвозвратно разрушается. Она в первые же секунды приезда остро пожалела о том, что согласилась на эту перестройку, но ничего уже изменить не могла.
Осенью Аркадий заболел, его положили в больницу и вырезали семьдесят процентов желудка. Эвелина приходила к нему в больницу, а потом и домой и ухаживала. На танцы она больше не ходила, но дома делала зарядку и гимнастические упражнения. Следующим летом всё повторилось. К августу дом почти перестроили, и ей выделили "светёлку", как она её называла, когда рассказывала соседям об изменениях. "Светёлкой" была небольшая комнатка площадью метров шесть, с маленьким окном на север. Оно выходило на улицу, и Георгий сказал, что это хорошо, теперь она сможет быть в курсе всех новостей в деревне. Эвелина не сказала ему, что ей не нужны новости, ей нужен Аркадий, но промолчала. Они с Аркадием теперь редко созванивались, правда, он один раз приезжал в гости, но прежнего взаимопонимания между ними уже не было. Эвелину угнетало чувство вины за то, что она позволила разрушить их маленький мир, за то, что Аркадий заболел, за то, что она испугалась переехать к нему. В этот приезд он постоянно ел чипсы и пил пиво, как бы нарочно делая всё, чтобы быстрее себя убить. На её укоризненные замечания он так и отвечал. Аркадий звонил ей, звонил часто, но она теперь редко отвечала, ссылаясь на то, что забывает телефон в доме и не слышит его звонков.
Следующей зимой Аркадий и Эвелина окончательно расстались, и она не знала, что с ним. Она сразу как-то быстро постарела.
В следующее лето сын с семьёй не приехал. Невестка не хотела жить со свекровью под одной крышей. Эвелина проводила лето одна в пустом отремонтированном доме, редко выходя из своей "светёлки". Она постоянно смотрела на дорогу, будто ждала кого-то, а сад осыпался перезревшими яблоками. Они лежали и гнили.