Лави вновь аккуратно прикладывает влажную ватку к покрасневшей коже и смывает запёкшуюся кровь. Глубокие царапины тянутся длинными полосами вдоль шеи, а плечи усыпаны мелкими ранками - следами от ногтей, ещё недавно ожесточённо впивавшихся в тёплую плоть.
Линали поджимает губы.
- Я ничего не помню.
Слишком яркий туалетный свет ударяет по зрению, и Линали ощущает неприятное покалывание где-то под сетчаткой. Под ягодицами - твёрдое шершавое дерево устойчивой тумбы; на прохладном кафеле - скинутое наспех вафельное полотенце.
- Совсем?
Она напрягает память, но картинка расплывается водяной акварелью. Линали чувствует, как натягивается кожа на исцарапанной шее, когда она шумно втягивает в себя воздух и сглатывает тяжёлую слюну, вовлечённая в бурю прожитых эмоций, кажется, вновь поражающих и сотрясающих душу. С силой сжимает веки и упирается лбом в его плечо - крепкое, тёплое - будто это спасет её от дрожи в теле. Прикусывает губу, хватаясь слабыми тонкими пальцами за мягкую ткань его спальной футболки. Сжимая её в кулаки. Притягивая его ближе.
- Только боль, Лави, - шепчет она. - И страх. Я не знаю, Боже. Пожалуйста, прошу, не спрашивай меня больше ни о чём.
Он обвивает её талию руками, касается губами ключицы - там, где кожа не тронута слепой яростью - и тихо вдыхает.
Он помнит её тогда - маленькую и забитую, скрюченную в ужасающем порыве, бледным привидением испуганно прижимающуюся к холодному камню стены и раздирающую себя в клочья. Он помнит, насколько опешил и как быстро кровь ударила в голову. Он до сих пор чувствует её сильные удары по своей груди, и эти места разражаются тупой болью.
Первое время после смерти учителя ему и самому снились кошмары. Тёмная кровь на руках, смазанные образы и душащее отчаяние; сбитое дыхание, ударяющий в глотку гнилой воздух и неразборчивый шёпот на ухо; истошные крики и мёртвое, бледное лицо старика - вырастившего, приютившего.
Каждый раз он думал, что это не закончится. И просыпался в холодном поту, судорожно дыша и держась руками за липкий лоб, прикрывая ладонями глаза. Ощущая, как прошлое обдаёт холодом затылок, хватает за горло. Смыкает пальцы на кадыке и давит, давит, давит, заставляя изнемогать, кричать, молить.
Умирать в лихорадке.
Воскресать, как только первый луч солнца коснётся влажной кожи.
- Ты меня беспокоишь, Линали, - говорит он, опуская руки. - То, что произошло - ненормально. Тебе повезло, что я оказался рядом.
- Я знаю, - куда-то в край зелёной ткани, приглушённо. Цепляясь за его футболку сильнее, не позволяя отстраниться. Поднимает голову. - Спасибо.
Уголки его губ дёргаются.
- Ты не раз спасала меня, вытаскивая из самого топкого дерьма. Мне никогда не отплатить тебе тем же.
- Тебе не стоит делать это лишь из благодарности.
- Дело не только в благодарности.
Она знает.
Конечно же, она знает, что он имеет в виду. Но она не спросит, а он не произнесёт вслух. Недосказанные слова так и останутся на кончике языка, обжигая, кусаясь, не смея сорваться.
Потому что так нужно. Потому что нельзя.
Молчание - негласный договор.
Ведь война - беспощадная бойня, чёртова мясорубка. В любой момент, любую секунду существует риск, что твои кости - следующие. И ты падёшь, бессмысленно шепча молитвы, умирая за будущее, затянутое плотной пеленой неизвестности. Глаза погаснут, остекленеют, превратятся в хрусталь, и последнее, что ты увидишь - сотню таких же остервенелых бойцов, как и ты сам. Живых мертвецов, чьи груди всё ещё запалено вздымаются.
Но они перестанут. Не сегодня - так завтра.
- Лави, - она прикусывает губу, следит, как он берёт в руки бинт и отрывает кусок плотной материи. - Я... не хочу, чтобы об этом кто-то узнал.
Он удивлённо поднимает глаза.
- Даже Комуи?
- Особенно брат. Пойми, сейчас очень непростое время. Я не уверена, что его стоит беспокоить по таким... пустякам.
Лави хмыкает.
- Линали, ты была близка к тому, чтобы собственноручно раскрошить себе череп в крошки. Не думаю, что твоя безопасность - пустяк.
- Пообещай мне, что никому не скажешь.
Она будто не видит, будто не слышит звенящего беспокойства в его голосе. Упрямая, продолжает стоять на своём, и Лави ловит себя на мысли, что его раздражает её безрассудство. Сумасбродство, основанное на яром желании спасти, уберечь чистые души от безжалостных сражений, не жалея жизни, закрывая своей плотью чужую - раньше это вдохновляло и вызывало немое восхищение.
Ровно до того момента, пока он не понял: он не готов её терять.
А она продолжает ложиться под топор войны, слепо ведомая врождённым альтруизмом.
И он боится.
Она смотрит. Пристально, давяще. Прожигает в нём дыру, и Лави мысленно вопит от несогласия. Раздражённо выдыхает, мысленно возвращаясь в тёмную комнату, где скорченная фигура извивалась, будто в смертельной агонии.
Собирается с силами и недовольно выдавливает:
- Как будто твоё покалеченное тело даже под слоем бинтов укроется от всеобщих глаз.
- Лави, я прошу тебя.
- Хорошо, - напряжённо.
Потому что никогда не мог отказать.
Крепко смыкает зубы, слишком резко скидывая использованную вату в глубокую, чуть ржавую раковину.
Она дёргается. Опускает глаза.
Чувствует, как зудит красная кожа запястья. И как дрожит тело, вдруг поражённое зыбким холодом, лишённое чужого тепла.
Касается ступнями твёрдого пола.
За оконными рамами пламенеет рассвет.
* * *
Канда слишком долго бродит по коридорам штаба, прежде чем понимает: тело требует отдыха. Однако от осознания желания отправиться на боковую не прибавляется: скверные мысли слишком сильно терзают голову. Раздражение, гнев и самую малость - бессилие, выплеснутые в недавнем разговоре, всё ещё ворочаются где-то на дне души противными скользкими змеями.
Канда ощущает фальшь в воздухе. Ему кажется, будто каждый угол Чёрного Ордена отныне пропитан гнусным лицемерием, и это выводит из себя. За каждой натянутой улыбкой скрывается подозрение, в каждом взгляде - бешеный, неприкрытый страх. Кажется, стоит лишь умело надавить, и он выльется наружу противной гнилой жижей.
Канда всегда умел причинять боль. Знал, как вывести подлеца на чистую воду и заставить его пожалеть о содеянном; знал, как заставить провинившегося кричать, надрывая глотку, и молить о помощи. Он всегда понимал людей и видел их тёмные стороны. Но оттого, насколько свирепо теперь правда режет глаза, кровь в жилах лишь сильнее закипает, бурля и отдаваясь неконтролируемой злостью где-то внутри.
Он не хочет жить среди трусов, до дрожи в коленях боящихся за свою драгоценную шкуру. Он не желает повиноваться тем, кто отдаёт приказы, находясь за защитой могучих стен и не решаясь выйти наружу. Тем, кто упивается красным вином и ублажает на своей пуховой постели не один десяток продажных девок, а потом вальяжно, аристократически закуривает толстую сигару и чувствует себя божьим посланником, захлёбываясь в чувстве собственной важности.
Кто не суёт носа из своей норы, прячась, как последняя крыса, пока там, на поле боя, истинные герои сталкиваются лицом к лицу с врагом.
И погибают.
Линали говорит, что всё можно пережить. Что смерть не отбирает у нас дорогих людей, а спасает их. И он даже в чём-то согласен.
Никто не попадёт в ад, ведь ад - это и есть то самое место, где они проживают свои короткие жизни - Канда знает это точно.
Устремляя взор к ночному небу, стоя среди несчётного количества могил, она как-то улыбалась ярким звёздам.
"Душа бессмертна, - сказала она тогда, смотря на него ясными, блестящими от слёз глазами. Засмеялась слишком неестественно, оголив ровные зубы, отвернув голову. - Все те, кто лежит здесь - герои. Они отдали свои жизни, исполняя священный долг. Их души чисты. Наши же - загнивают в этом прожжённом мире, - она тихо выдохнула, чувствуя его тяжёлую ладонь на своём плече. - Канда, как ты думаешь, каково это - жить в мире, где нет места греху?"
Он не ответил.
Канда переступает порог собственной комнаты - больше похожей на тёмную клетку - и словно ощущает, как ломается невидимый барьер, помогающий держаться на ногах всё это время. Медленно добредя до узкой кровати, попутно расстёгивая пуговицы одежд и ненужные ремешки, осторожно укладывая катану на пол, он, падает на разглаженные простыни. Проводит ладонью по мягкому материалу спальных подушек, которого, кажется, не ощущал под пальцами слишком долго. Закрывает глаза и почти сразу же проваливается в спасительную вязкую черноту.
Сны ему не снятся уже очень давно.
Он открывает глаза до того, как первые лучи утреннего солнца начинают щекотать лицо, проникая в комнату и разрезая мрак, будто остро заточенные клинки. Лежит неподвижно дольше положенного, бесцельно буравя пустым взглядом выбеленный потолок.
Усталость оставила тело, однако дурные мысли вновь намертво въедаются в голову и непрестанно сверлят череп изнутри, заставляя Канду раздражённо смыкать и размыкать тонкие губы. Он усмехается про себя: раньше всё казалось легче, яснее; теперь же какой-то призрачный чёрт мешает разделаться с трудностями голыми руками. И ему до чесотки в костяшках хочется удушить каждую помеху, что тревожит истрёпанный мозг.
До тела мёртвого Аллена Уолкера ему хочется добраться более всего.
Однако отныне оно не блещет пущей решительностью оказаться в деревянном гробу, умерев за будущее.
Какая жалость.
Канда фыркает и поднимается с постели. Бездеятельность сегодня не входит в перечень его интересов.
Он практически уверен, что Комуи сошёл с ума. Дать согласие на то, чтобы существовать под одной крышей с этим лживым светловолосым ублюдком - это в каком состоянии алкогольного опьянения нужно находиться? Довериться нахальному пройдохе Канда не может и не хочет: это сродни балансированию на канате, натянутому над пропастью. А Канда никогда не любил неоправданный риск.
Решение приходит незаметно: Канда срочно нуждается в ответах. Минуя поворот за поворотом, звонко ударяя каблуками по каменному полу, он с каждым новым шагом уверяется в правильности своих действий: или Канда выводит Комуи на чистую воду, или отправляет в самое пекло ада Четырнадцатого.
Сразу.
Ну, или может, часом позже.
Стереть с бледного лица его блядскую, до смерти вымораживающую надменность к чертям собачьим.
О, да.
Добирается до кабинета смотрителя слишком быстро, поднимает руку, чтобы постучать, но, в последний момент откинув всякую вежливость, резко распахивает дверь. Замирает на секунду, всматриваясь в несвойственный помещению сумрак.
- Комуи! - зовёт громко, справедливо полагая, что тот в очередной раз провёл ночь среди вороха бумаг. Но он ошибается. Смотрителя на месте не оказывается. На удивление, как и кого-либо другого.
Канда хмурится, раздражённо цокает языком и захлопывает дверь, разворачиваясь на пятках. Где этого сумасшедшего учёного носит в столь ранний час? Рабочий день для научных сотрудников уже начался.
Канда морщится и шипит проклятье сквозь зубы, минуя очередной коридор, когда из-за поворота на него с размаху налетает лаборантка. Невысокая, молодая, слишком неприметная из-за своей чрезмерной простоты, она на секунду задерживает дыхание, подняв голову. Светло-каштановые пряди волос, пребывающие в сущем беспорядке, криво падают на высокий лоб. Канда касается её своим ледяным взглядом, и она заметно вздрагивает. Тихо извиняется, сильнее обхватывая маленькими руками прижатые к груди папки и опуская глаза, и делает спешный шаг в сторону, когда он хватает её под локоть.
- Ты, - произносит хмуро, не замечая, как от липкого страха округляются её глаза. - Знаешь, где Комуи?
Она медленно кивает, освобождаясь из крепкой хватки и слегка отшатываясь.
- Он отправился в Азиатское подразделение. Попросил... - она чувствует дрожь в голосе и судорожно прочищает горло. - Попросил не беспокоить.
- Когда вернётся?
Она лишь отрицательно мотает головой, перехватывая ускользающие из костлявых пальцев документы. Канда раздражённо закатывает глаза и отворачивается. Девушка шумно сглатывает и спешит удалиться, по пути шепча под нос что-то про невежественных экзорцистов, обидчиво сжимая и без того тонкие губы. А Канда уверен, что ожидание выбьет из него всё терпение, поэтому скоропалительно направляется в сторону лаборатории, надеясь, что Комуи простит его за излишнюю вольность.
Рывком распахнув массивную дверь из тёмного дерева, он спускается по широкой, но короткой лестнице. Лаборанты, утомлённые не одной бессонной ночью, медленно слоняются по помещению. Заметив Канду, они начинают перешёптываться, опасливо косясь и пугливо отмечая чрезмерную уверенность его действий. Однако встать на пути никто не решается: каждое насекомое в Чёрном Ордене знает, насколько опасно связываться с подобным безумцем - прославившимся отчаянным героизмом в бою, но имеющим слишком скверный и сложный характер, отчего любая неприятная случайность чревата вспышкой гнева. Не многим в Ордене когда-либо удавалось выдержать волну ярости, что окатывает с головой и болезненно жжётся, а усмирить жаркий темперамент вспыльчивого экзорциста - и вовсе единицам.
Канда, умело игнорируя удивлённо-беспокойные взгляды, минует просторную площадку в центре зала и собирается подняться выше, к Ковчегу, но не успевает сделать и шага. Перед лицом вырастает Ривер, от нарочито старательной улыбки которого сквозит фальшью. Он тщательно старается стереть с кривой физиономии громкую тревогу, но это едва ли получается: Канда не верит ни одному жесту.
Что все эти люди, чёрт их подери, скрывают?
- Доброе утро! - говорит Ривер радостно и приветственно поднимает руку, однако под властью холодных глаз собеседника тут же сжимается.
- Отойди, - предостерегающе произносит Канда, прожигая зияющую дыру где-то в районе переносицы Венхама.
- Слушай, я бы тебя пустил, но Комуи шкуру сдерёт.
- Хочешь, чтобы это сделал я?
Ривер чувствует, как потеют ладони. Уголок его губ нервно дёргается.
- Даже не уверен, от чьей руки умереть будет легче.
Канда фыркает и несильно толкает мужчину в плечо, отодвигая того в сторону.
- Поверь, не от моей.
Венхам силится сказать что-то ещё, бросая растерянный взгляд куда-то Канде в затылок, и уже почти достает пальцами плотную материю его куртки, как останавливается. Глаз улавливает движение где-то у последней ступеньки высокой лестницы, и Ривер прикладывает широкую ладонь к вспотевшему лбу, прикрывая глаза. Смахивает с кожи капельки пота.
- Никогда не думал, что буду вам так рад, смотритель, - с облегчением произносит он.
Комуи хмурится и выглядит напряжённым. Заметив Канду, он дёргано поправляет очки и, сжимая губы, неторопливо спускается.
- Спасибо, Ривер, - негромко говорит он, и Юу различает в этом тоне гнетущую усталость. Ещё более скверную, чем накануне, отчего тонкие чёрные брови непроизвольно сводятся к переносице. Венхам спешит бесшумно ретироваться. - Канда, что-то срочное?
- Да. Нам нужно поговорить.
Комуи молчит слишком долго, настороженно пронизывая взглядом каждого научного работника в лаборатории. И, будто почувствовав, как злость в собеседнике вновь закипает, возвращает к нему глаза.
- Ты завтракал?
- Нет.
- Прекрасно. Я очень голоден. Почему бы нам в столовой и не поговорить?
- Может, обойдёмся без свидетелей? - упирается Канда.
- Ты не поверишь, но в такое раннее время там чертовки пусто, - усмехается Комуи. - К тому же боюсь я обсуждать с тобой серьёзные темы, когда ты в таком... взвинченном состоянии. Убьёшь ещё ненароком.
- Не отрицаю.
Комуи сдавленно смеётся и направляется к выходу. Канда следует за ним.
В тёплом и просторном зале столовой действительно оказывается немноголюдно. Пара искателей, облачённых в привычные светлые плащи и неспешно поглощающих уже остывшую пищу, вполголоса переговариваясь между собой, и единственный молодой экзорцист, отличающийся, пожалуй, слишком плотным телосложением. Канда на секунду задерживает на нём взгляд: высокие скулы, широкий, с заострённым кончиком нос, короткие тёмные, старательно приглаженные к черепу волосы, большой рот и крепкий стан - это придаёт ему ощущение чрезмерной массивности. Его локти его покоятся на деревянной поверхности стола, пока он увлечённо, почти с детским восторгом в огромных глазах поедает сочный кусок свежеприготовленной баранины. Канда кривится, цепляясь взглядом за несколько уже опустошённых, смоченных жидкими остатками съестного тарелок рядом с новобранцем.
Слишком прожорливый.
Слишком похож на другого человека.
Канда осекается, отводя взгляд.
- Кто-нибудь, похороните уже Уолкера, - приглушённо шипит он, и Комуи поднимает задумчивый взгляд от своего подноса, делая большой глоток ароматного кофе.
- Что?
- Ничего, - взгляд становится жёстче. - Может, перейдем к делу?
Комуи берёт бумажную салфетку, аккуратно сложенную треугольником, и прикладывает её к уголкам губ, стирая остатки крепкой жидкости.
- Конечно. О чём ты хотел со мной поговорить?
- Скажи мне, тебе не угрожали?
Брови Комуи взлетают вверх.
- Угрожали?
- Ну, знаешь, глотку перерезать ночью или подушкой задушить. Потому что иначе, Комуи, я не понимаю, как ты выносишь этого заносчивого Ноева ублюдка в родных стенах. Тебе не кажется, что Управление слегка перегибает? Тогда какого грёбаного чёрта ты дал согласие на весь этот цирк?
- Приказы не обсуждаются, Канда. Я лишь подчиняюсь, - Комуи говорит спокойно, и это больно ударяет по натянутым нервам.
- Нас всех раньше времени под землю загнать решили? - говорит, зло скрипя зубами.
- Канда, - Комуи откидывается на жёсткую спинку стула. - Если бы не его вмешательство два года назад, человечество бы погибло. У нас не было другого выхода.
- Помог - молодец, - Канда примирительно разводит руками, а потом наклоняется, упираясь рёбрами в твёрдое дерево. Говорит чуть тише: - Но почему он до сих пор здесь?