Глава 1

Женишок покачивался, норовил сползти на пол и улечься прямо посреди часовни. Мои плечи и руки были для него слабой опорой. 

"Что ж ты, тварина пьяная, такой тяжелый!" - в сердцах подумала я. - "Кольчугу под рубаху нацепил?" 

Старуха Связующая, что поет обрядовую песнь и объединяет возлюбленных в один род, удивленно на нас уставилась. 

 - А что у вас жених... Не в кондиции?

 - В кондиции, в кондиции! - защебетала я. - Он как про свадебку услышал, так вина немножко пригубил. На радостях! 

- Пригубил? - не поверила служительница церкви. 

- Пригубил, - с нажимом повторила я, вытаскивая из кармана жениха золотой фир.

- Так чего же мы ждем! - заулыбалась старушка, ловко перехватывая монетку и убирая ее в рукав. - Я сразу вижу: молодые, влюбленные. Хорошая семья у вас выйдет. 

Песня, глубокая и звучная, взлетела к потолку храма, разносясь эхом. Мы стояли у алтаря в овальном о зале, над нами висел ритуальный круг, который засиял от голоса Связующей.

Щеку и шею опалило огнем, по ним зазмеились светящиеся узоры. Боль усиливалась, я с трудом удерживала вымученную улыбку. Жених завозился, пробормотал что-то нецензурное и попытался рукой смахнуть светлую прядь волос, упавшую на лицо. Пришлось ткнуть его локтем в бок. Он пошатнулся, оперся на меня всем весом. Наша парочка закачалась сильнее, но все-таки удержалась на ногах. Наконец жрица допела и прикрыла глаза, вознося безмолвную молитву Реми, богине любви и семейного счастья. 

Я взглянула на мужа. Пониже уха на загорелой коже проступила метка связи: обряд проведен верно. Теперь я официально замужняя дама и могу пользоваться всеми привилегиями брака. А то чуть ли не старой девой считалась, в свои-то девятнадцать!

- По коням! - вдруг завопил муженек, махнув рукой куда-то в сторону. Ох, уж эти воители с неистощимой жаждой битв и вечным поиском приключений на свою задницу. Впрочем, я тоже не собиралась задерживаться в божьей обители. 

 - По коням, по коням... - согласилась я. - По коням и домой. Спатеньки. 

Добавила в мыслях: "А с утра вали на все четыре стороны". 

*** 

Я хорошо запомнила момент, когда жизнь перевернулась. Мне было десять. В воспоминаниях перемены для меня переплелись воедино с приторно-сладким запахом сирени, жаром южного ветра и белизной свежих простыней.  

Бельё приходилось менять часто, мать весь день проводила в постели. Я узнала, когда человек сильно болеет, ткань успевает испачкаться и пропитаться потом даже за пару часов. 

Помощница лекаря приходила утром и вечером, накладывала припарки, помогала обмывать маму. Но этого не хватало. Матушка мучительно кашляла, так страшно и громко, казалось - что вся жизнь уходила с этим судорожным кашлем. 

Мама любила чистоту. До болезни она ежедневно покупала у дядюшки Эдварда в лавке напротив охапку полевых цветов. Обычно тех, что остались с вечера и чуть залежались. Она говорила, что знает секрет. Стоит добавить в воду немного сахара и соли, плеснуть чайную ложку уксуса, и бутоны вернутся к жизни.  

 Мама расставляла букеты по всему дому. А некоторые сушила, перекладывала в картонные коробки, оборачивала тонкой тканью, чтобы зимой украсить дом ароматными сухоцветами.  

Я не могла позволить ей лежать в грязи! Я меняла простыни трижды в день, переворачивая ее с  боку на бок, весу она стала птичьего, справлялся и ребенок. Я приносила веточки сирени, которой на удивление много распустилось в тот год. Сладкий аромат окутывал комнату, и мама улыбалась. 

Она ушла за несколько месяцев. Из красивой женщины превратилась в изможденный скелет. Лекарь разводил руками, мол обратились бы раньше, может, и выжила бы. Отец сжимал мою ладонь своей, сухой и горячей. Глубокие морщины прорезали его лоб, добавляя возраста суровому лицу.  

Время будто замерло на те несколько мучительных недель, тянущихся со скоростью хромой старухи, что бредет в непогоду, раскачиваясь под сшибающим с ног ветром. Я по привычке с утра стучалась в мамину комнату в надежде вновь услышать слабый голос. Отец же выходил из мастерской только до питейной лавки. 

Заглядывали посетители, некоторые сразу уходили, увидев запертые двери. Другие топтались на пороге, стучали. В основном знакомые отца и клиенты, чьи сроки заказа уже подошли к концу.  

Мы владели единственной антикварной лавкой в городе, папа занимался реставрацией и закупкой товара, мама, пока еще могла, отвечала за учетные книги. Теперь журналы учета покупок пылились на полке, а магазин зарастал пылью. Деньги в металлическом сундучке заканчивались, уже виднелось донышко, а ведь я брала всего по паре серебряных фиров в неделю - на еду себе и папе! 

 Отец оказался слабым. Он не мог справиться с горем, а тем более помочь мне. Он сбежал от проблем, оставив меня одну. Тогда я поняла, что иногда женщине по плечу то, что сломает мужчину. 

Засучив рукава, я взялась за работу, которая накопилась за полтора месяца с похорон. Натаскала с колодца воды, вымыла и вычистила магазинчик, расставила на свободной полке новый товар, пока без ценников. И, подхватив учетные журналы, побежала к дядюшке Эдварду. Читать и считать в ту пору я умела через пень-колоду, но долги копились и нужно было понять, кому и что отдавать в первую очередь. 

В журналах крупные округлые буквы постепенно сменялись на угловатые и резкие. Когда мама не смогла удерживать даже легкое перо, отец стал вести записи сам. 

Я боялась ошибиться и не запомнить все заказы, поэтому перерисовывала их грифелем на чистом листочке. Благо, постоянных клиентов знала в лицо. 

Господин О"Бернар, заказавший восстановление портсигара, на моем рисунке превратился в толстячка с дымящейся сигарой во рту. Двести фиров, выводила я цифры ниже. Госпожа Полански, сухонькая старушка, рисовалась в бальном платье и с собачкой на руках. Сто фиров писала я, малюя рядом вазу.  

Лист заполнялся нумерованными картинками - человечки, возле них заказы: мебель, картины, скульптуры, сувениры и украшения, а ниже суммы, сколько должны доплатить при готовности изделия.

- Илона, золотце, вы справляетесь? - заботливо пробасил дядюшка Эдвард перед моим уходом. Маму он знал с детства, они росли на одной улице, что сблизило их сильнее кровного родства. - Давненько твоего отца не видал. 

- Он много работает, - я вежливо улыбнулась. Посторонним лучше не знать, в какой разрухе наш дом, наша лавка и наша жизнь. И своих проблем, поди, хватает. 

Вечером я впервые не оставила у дверей мастерской подноса с ужином. Сама спряталась на чердак, подперев люк комодом. Папа шумел на кухне в поисках еды, но в доме не было ни крупицы съестного. 

- Илона! - зарычал он. Видимо, отца разозлило, что сундучок с монетами тоже пропал.  

Грузные неровные шаги по скрипучей лестнице. Пьяный отец поднимался ко мне. 

- Где деньги?! - вопил он сиплым голосом, срываясь на хрип. От его попыток выбить люк комод начал подпрыгивать. 

- Ваза! - закричала я ответ. 

- Какая еще ваза? 

- Антикварная! Прошлый век, позолоченный фарфор. Отпавшая ручка. Отдать старухе Полански. 

Отец бродил по дому, то пытаясь найти деньги, то возвращаясь ко мне. Гневно ругался, угрожал, а потом жаловался и умолял. У него закончились запасы бодяги, от которой он не просыхал последний месяц, а попросить в долг у бывших друзей не позволяла гордость. Утихомирился он лишь под утро, под конец бросив в потолок чердака пустую бутыль. Я тихонько, стараясь не порезать ноги, прошмыгнула в свою комнату и прилегла поспать. 

Перед сном я долго катала на языке ласковое словечко, пропитанное нежностью старых времен. Дядюшка назвал меня золотцем. Так ко мне обращались близкие. За мои светлые волосы, мягкие словно пух, сияющие под солнцем. Раньше мама каждый вечер расчесывала их гребнем. Обязательно провести по волосам сто раз, чтобы косы росли длинные, а жизнь текла ясно и счастливо.  

Златка, златоволоска, златоцветик, как меня только не окликали. Папа, мама, дядя Эдвард и тетушка Марианна, его супруга, мой друг Брайен... 

В остальном моя внешность отличалась сущей заурядностью. Худосочная, белокожая, с широким лягушачьим ртом и непонятным цветом глаз - то ли серые, то ли голубые, то ли зеленые. В общем, никакущие! 

Ночные представления продолжались еще несколько суток, пока отец окончательно не протрезвел. В тот вечер я привычно заперлась под крышей. Но папа так и не пришел. С утра я спустилась вниз к мастерской и удивленно вскрикнула. У дверей, где я обычно оставляла еду, стояла отремонтированная ваза. 

Не помня себя от радости, я подхватила ее на руки и сбежала вниз. Положив вазу в корзину и бережно укрыв мягкой тканью, я помчалась на соседнюю улицу. За аллеей раскидистых каштанов уютно примостился домик мадам Полански, обрастая лозами винограда и посверкивая петушком-флюгером на кирпичной покатой крыше.  

- Деточка, до чего же ты ужасно выглядишь, - сетовала старушка, отсчитывая монетки. - Запустила себя, куда только родители смотрят. 

Я прибежала к ней в домашней перепачканной одежде, простоволосая, с грязной головой. Мадам Полански присмотрелась к черной каемке под ногтями и добавила осуждающе:

- Человека-то по внешности сначала принимают. Будь добра, следи за собой. Вот мой Фридрих тем еще щеголем был! - умиленно вздохнула она, смахнув набежавшую слезинку - Как приоденется, ой как приоденется, глаз не оторвать! Вот и вазочку ему выбрала подороже и покрасивше, чтобы лежалось там хорошо... 

- Да как же вы... Его в вазу засунете? - спросила я севшим голосом. В моем воображении милая бабулечка в чепчике пыталась запихнуть скелет в ярком камзоле и белых манжетах в вазу, ругаясь, что не влезает. 

Мадам лишь посмеялась, ущипнула меня за щеки и отсыпала пару монеток сверху. 

На рынке неподалеку я купила мяса, яиц, зелени. Не удержалась и захватила несколько медовых пряников. Я чувствовала, что теперь все будет хорошо, время страданий осталось позади. Легче перышка прилетела домой, поставила на печку чугунную сковороду и, плеснув маслица, затеяла готовить яичницу. 

На запах еды вышел отец, в кои - то веки умытый и без перегара. Присел за стол, наблюдая за мной. Я нарезала кольцами куриный рулет, разложила глазунью по тарелкам, насыпала в блюдце пряников и присела напротив папы. Ничего не говоря, он волком набросился на еду. Ел, пока не смел все до последней крошки. А доев, разрыдался в голос, уткнувшись лицом в кулаки.  То был хороший плач, целебный, от которого на душе становится легче. Мы еще долго сидели на кухне, плечом к плечу и молчали. Эта общая на двоих тишина объединила нас лучше любых слов.  

Затем отец ушел обратно в мастерскую, послышались привычные позвякивания и постукивания, он занялся оценкой товара. Я же тайком просочилась в мамину комнату. Там ничего не трогали со дня смерти, даже покрывало на кровати оставалось чуть примятым. Стоял густой запах травяных лекарств, на туалетном столике валялись бинты и склянки. Я взглянула в зеркало и поразилась виду. Смертельно бледная, с синяками под глазами и впавшими щеками. А лохматые космы до пояса и вовсе делали меня похожей на привидение. Подхватив с трельяжа ножницы, я решительно обкромсала волосы, оставив длину по плечи. Локоны рассыпались, а я победно рассмеялась. 

Мягкость и детство остались в прошлом, теперь только я отвечаю за свое будущее! 

Читайте продолжение...