Дежурство шло своим чередом. Две машины "скорой" уже привезли, завывая, прикованных наручниками к носилкам заключённых из местной каталажки - понаставили друг другу фонарей в сваре, ничего серьёзного, сделают на всякий случай снимки костей черепа и отправятся обратно, сопровождаемые почётным эскортом из полицейских машин. Вырезали аппендикс стеснительной девушке из религиозной семьи. Сделали снимок головы четырёхмесячному малышу, выпавшему из кроватки (маленьким детям и для этой процедуры нужен наркоз, лежать спокойно их не уговоришь, а малейшее движение - и снимок выйдет смазанным, не разглядишь ничего). Ещё аппендикс. Перелом бедра. Пересадка кожи после ожога... Звонок из хирургии - получили больного с подозрением на непроходимость кишечника, будут ли оперировать - ещё неизвестно, но просят меня, анестезиолога, осмотреть его заранее - масса болезней, очень тяжёлый больной, возможно, нужна какая-то специфическая подготовка перед операцией. Что ж, поднимаюсь в хирургию. Сухой скрюченный старичок смотрит на меня прозрачными голубыми глазами - "Спрашивайте всё у дочки, доктор, она всё знает". Дочка, одышливая полная женщина с палочкой, действительно знает всё. Н-да, перечень болезней впечатляет - сердечная недостаточнось, стеноз аортального клапана, почки не в порядке, и в довершение всего - сильное сужение сонных артерий, несущих кровь к мозгу. "Доктор", - трогает меня за руку дочь, - "Я понимаю, о чём Вы думаете. Для нас это тоже тяжёлое решение, мы знаем, что операцию он может и не пережить".

  Спускаюсь в операционную. Сестра Эти, улыбкой и статью похожая на смеющуюся лошадь, встречает меня вопросом.

  - Вы смотрели сейчас человека по фамилии Зильбер, доктор?

  - Да, - отвечаю. Именно его. Почему ты спрашиваешь, Эти, что тебе до этого человека?

  - О, доктор, они мои хорошие друзья, вся эта семья. Его дочь я знаю со школы, мы дружим до сих пор. Старый Зильбер держится молодцом. Сколько ему довелось пережить во время войны...

  

  2

  

  Понурая толпа текла по улице длинным пёстрым рукавом. Растерянные девушки с маленькими чемоданчиками, некоторые в нарядных платьях с большими круглыми воротничками, ленточками. Солидные толстяки в пиджаках и шляпах. Старухи в шерстяных кофтах. Женщины с детьми - маленькие на руках, постарше - поспевают сами, держась за подол, самые старшие идут сзади, помогают братьям и сёстрам . Черноволосая малышка лет, наверное, двух, плакала громко, взахлёб, и мать в тёмно-зелёном бархатном платье напрасно пыталась успокоить её. "Ну же, Ривеле, хватит, маме и так тяжело тебя нести". Робкие эти уговоры не помогали нисколько, и девчушка продолжала отчаянно реветь, размазывая слёзы по лицу круглым кулачком. За ними следовал потешного вида молодой человек - худой, лохматый, с оттопыренными ушами, он чуть прихрамывал и большие, явно не по размеру, ботинки при каждом шаге шаркали по мостовой. Вчера он разнашивал собственные туфли, совершенно новые, с глянцем, и доходился в них до того, что в кровь стёр ногу, хорошо, что сосед не пожалел ему своих старых башмаков. Юноша с явным усилием поравнялся с матерью Ривы и, глядя куда-то вбок, скорчил совершено уморительную рожу как раз в тот момент, когда девочка случайно взглянула в его сторону. Та на секунду удивлённо замолчала, и в этот момент молодой человек вытащил из кармана фантастических размеров клетчатый носовой платок и в мгновение ока свернул из него зайца с потешными длинными ушами. Заяц поклонился налево и направо и запел гнусавым голосом: "Граждане хорошие, не пожалейте морковки бедному страннику!" Девочка перестала плакать, и, судорожно всхлипывая ещё, улыбнулась. Да и мать её фыркнула под нос от такой забавной выходки. К этому времени толпа ударилась о решётчатые ворота, сквозь которые безмятежно и беспрепятственно проникало солнце.

  Часовые у ворот распределяли толпу на два потока по каким-то ведомым им признакам. В левый поток, впрочем, всё больше попадали старики и ослабленного вида люди. Один из стражей, окинув ленивым взглядом статную фигуру молодой женщины с девочкой на руках, шевельнул прикладом винтовки, указывая направо. Затем презрительно осмотрел прихрамывающего молодого человека и брезгливо кивнул в другую сторону. Юноша остановился и обернулся вслед попутчицам, вытягивая худую шею. Потом надул щёки, щёлкнул пальцами по правой щеке, и, с громким звуком, как от вылетающей из бутылочного горлышка винной пробки, сдулся весь, опал, и заяц из платка на левой руке тоже согнулся грустно и уронил уши. Не ожидавший подобного часовой хмыкнул и, передумав, указал артисту вправо движением двух сложенных вместе пальцев.

  

  3

  

  

  Набухшие почки усыпали ветви кустов.

  Малыш по весенней веселой аллее идёт.

  Когда закачаются ветви в короне цветов,

  Ребёнок умрёт.*

  - Из тебя получится настоящий поэт, Дита, - произнёс Зильбер, помолчав с минуту после того, как смолк хрипловатый голос девочки-подростка, читавшей стихи. Трудно было узнать его, так изменился он за прошедшие месяцы. Прежняя худоба перешла в дистрофию, бледная кожа плотно обтянула скулы, изогнулся крючком нос. Только уши торчали по-прежнему, да казались огромными глаза на исхудавшем лице.

  - Из меня получится хорошее топливо для печи, Гиршеле, ты отлично это знаешь, - тоже выдержав паузу, ответила девочка. - Как и изо всех остальных. Изо всех нас.

  - Может да, а может, и нет. Кто знает? Может быть, Бог проснётся. - голос юноши был печален. Самому ему было трудно поверить в сказанное. Слишком многие на его глазах ушли в эту самую печь, включая и случайных попутчиц, встреченных им в начале пути - маленькую Риву и её маму, чьего имени он так и не узнал. Он видел, как их, мёртвых, словно тюки тряпья, тащили крючьями, и их пышные когда-то волосы пыльными верёвками волочились по земле.

  - Где он, твой Бог? - возразила с горечью Дита. -Есть ли он вообще? Если бы он был, разве совершил бы такое?

  - Это не Бог вершит зло, это люди, Дита. Бог создал добро и зло, наверное, иначе бы этот мир не закрутился. Кто же виноват, что люди из всего выбрали только зло? Но так не может продолжаться бесконечно, в мире не может быть только одного полюса зла.

  - Ты веришь?

  - Я верю.

  В барак, в тёмном углу которого сидела на корточках эта странная пара, вошло ещё несколько подостков. Они шли медленно, словно стараясь сэкономить силы на каждом шагу. Медленно уселись на дощатые нары среди вороха тряпья. Гирш Зильбер повернулся немного в своём углу - так, чтобы видеть всех - и вдруг преобразился. На лице его появилась невесть откуда взявшаяся улыбка, глаза заблистали. Раз - и движением руки, такой худой, что, казалость, кости на сгибе должны стучать одна о другую, откуда-то из уха извлёк он красную ленточку, и сделал ею несколько кругов в воздухе, а потом свернул в шарик, уложил на ладони, подул - и шарик исчез. Потом появился снова, на этот раз из-за ворота Диты, исчез, появился... Нехитрые фокусы следовали один за другим, и измождённые лица маленьких узников постепенно разгладились, приобрели детское выражение, дети следили за шариком, свёрнутым из красной ленточки, и рты простодушно растягивались в улыбке при каком-нибудь особенно остроумном пассаже. Мир крутился, медленно поворачиваясь от полюса к полюсу, и маленький фокусник Гирш играл в лагерном бараке яркой огненной ленточкой.

  4

  

  - Да, доктор, ему досталось в войну, бедному Зильберу, - продолжала Эти. Его забрали в концлагерь ещё в самом начале, и он прошёл через всё до конца. Знаете, чтобы выжить самому и помочь выжить другим, он показывал там фокусы - детям и взрослым. Он помогал им держаться, и под самым носом у наци, падая от голода, всю войну показывал детям фокусы...

  

  * стихи в действительности написаны одним из маленьких узников лагерей. Авторский перевод с английского.

  

  

  

  

  

  

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"