Аннотация: Сохранились у меня от работы в тюремной газете некоторые материалы. Есть среди них и курьезного характера.
В брянской колонии усиленного режима, где отбывали срок тяжеловесы, осужденные по первому разу, сидел в восьмидесятых годах бывший крупный хозяйственник. Назовём его по созвучию фамилий Галкиным. Служебный статус его до приговора, говорят, был на уровне замминистра. Хапнул он, руководя в каком-то всесоюзном промышленного объединении, столько, что попахивало от дела пороховой гарью. Однако не расстреляли, и даже не 15 лет дали - тогда это был максимум - а 14. Впрочем, везение такое объяснить нетрудно: взял Галкин всё на себя, подельников - людей очень влиятельных - не выдал. А они ему за это "мягкую посадку" организовали и заботами не оставили.
Был этот Галкин, если исходить из должности, человек ещё достаточно молодой - чуть за сорок, организатор и специалист, не надо объяснять, высшей категории, так сказать всесоюзного уровня. В зоне, где в те времена ещё бойко работало производство, такие на вес золота. Числился он, кажется, учётчиком, но присутствовал на всех производственных планёрках и, хотя сидел скромно в уголке и, как положено зеку, разговаривал почтительно со всеми, кто носил погоны, однако вежливый его голос имел большое совещательное значение. Точно не знаю, но сдаётся мне, что использовались руководством его связи и для того, чтобы пробить для колонийского производства заказы, материалы и так далее.
Конечно, по большому счёту, режим для него был таким же, как и для остальных осужденных: полезь он на ограждение, часовой не стал бы разбираться Галкин перед ним или Палкин, да и контролёр (в просторечии - надзиратель) скидки не сделал бы, застав за курением в неположенном месте или обнаружив в локальном участке чужого отряда. Только Галкин, как умный человек, о побеге не помышлял, окурков, где попало, не бросал, потому что не курил, наряду с ещё несколькими осужденными, пользующимися доверием руководства, имел право свободного передвижения по зоне. Потому и режим ему был не в тягость. Тем более, что он как бы обладал особым статусом - средним между статусом сотрудника и заключенного. С основной массой осужденных - на усиленном режиме это главным образом убийцы, грабители, воры - он выдерживал некоторую дистанцию, общался исключительно с зоновским истеблишментом, то есть "положительно настроенной" элитой, "твёрдо вставшей на путь исправления" и потому занимающей руководящие места в колонийском самоуправлении. Начальством ему прощались некоторые вольности, для других осужденных невозможные. Например, мог он вгорячах как бы, вроде бы потеряв над собой контроль от переживания за общеколонийское дело, отсчитать производственного руководителя не очень высокого ранга. Правда, потом "спохватывался", извинялся за вспыльчивость. Иной раз его и одергивали, но не так, чтобы строго, потому что замечания его были всегда дельными. И любил он ещё подчеркнуть свое особое положение, употребляя запретное для зека слово "товарищи". Если не ошибаюсь, именно он ввёл его в обиход отчётных конференций колонийского актива. Осужденные - члены общественных секций, ежегодно собираются для подведения итогов работы. С отчетным докладом здесь выступает главный "положительный зек": на зековском сленге бугор зоны, а на официальном языке - председатель совета коллектива колонии. Так вот, Галкин, когда после нескольких лет отсидки поднялся по иерархической лестнице до этой должности, выступление своё неизменно начинал словом "товарищи". Далее шла обычная формула всех докладов, звучавших с партийных и профсоюзных трибун разного ранга о том, что "мы собрались подвести итоги", и лишь через несколько фраз следовало отдельное обращение к руководству колонии, присутствующему на конференции. Тогда только непосвященный в эту лексическую эквилибристику и чуть забалдевший от происходящего представитель областного управления, приглашенный на конференцию, понимал, что к числу своих товарищей Галкин его не относит.
В середине восьмидесятых в колонии участились визиты представителей властей, общественных организаций и журналистов. Галкин, как председатель совета коллектива колонии представлял зону наряду с руководством. Он был говорлив, остроумен, компетентен. И обязательно в своих тирадах время от времени оговаривался "товарищем", но тут же, как бы смущаясь собственной неловкости, поправлялся, оправдывая промах привычкой, сложившейся за долгое время руководящей деятельности на очень высоком посту. Любил он ненавязчиво коснуться своего уголовного дела и намекнуть на уникальность проведенной им криминальной операции. Представительницы прекрасного пола, как правило молоденькие журналистки областных изданий, от такого невообразимого сочетания в одном человеке "уголовности" и "сановности" просто млели. Он во время этих встреч всегда подробно и щедро хвалил руководство колонии и, надо сказать, не грешил особенно против истины, однако делал это таким тоном, словно давал оценку, провинциальному филиалу всесоюзного предприятия, в центральном аппарате которого он занимал одно из ключевых мест. Если же речь заходила о колонийском производстве, которое Галкин знал досконально, то здесь почти отрытым текстом звучало: "неплохо работают люди, я ими доволен".
Сотрудники колонии относились к Галкину, уважая, его за компетентность, впрочем, несколько иронически. Замполит, человек остроумный, эффективно использующий многочисленные таланты бывшего замминистра для усиления авторитета зековского актива, умел осадить своего подопечного одной фразой. Например, внезапно контратаковав его вопросом, заданным с казенной интонацией: "А почему вы, гражданин Галкин, никогда не рассказываете о своём неискреннем поведении во время суда? Любите поговорить о порядочности, а сами пытались скрыть факт хищения бочки с солёными огурцами!" В такой момент Галкина нужно было видеть. Его пухлые щеки покрывались красными пятнами, что особенно хорошо было заметно на фоне природной белизны неспособной к загару кожи. Надо сказать, что бочка эта была единственным, по мнению Галкина, черным пятном его биографии. Высокое положение в обществе до суда, авторитетное преступление, серьезный срок, престижный перечень похищенного: цветные телевизоры, видеотехника (это в те-то времена!), и вдруг бочка соленых огурцов. Говорят, будто при упоминании её судьей во время оглашения приговора, где она в своем бытовом натурализме неприглядно контрастировала с предметами изощренной буржуазной роскоши, заставило присутствующих, напряжённо ждавших дадут расстрел или нет, улыбнуться.. Самолюбивому же Галкину бочка эта отравляла всю арестантскую жизнь.
Галкин часто был нужен начальству и дергали его даже в личное время, надо быть справедливым, постоянно. Наверное, это его раздражало, но и, несомненно, льстило самолюбию. Помниться вызывали его в неурочное время и по моей просьбе. Приходил несколько недовольный, с достоинством выслушивал вопрос. Как правило, срочно требовались какие-то производственные или снабженческие данные, которые кроме него в зоне никто дать не мог. Потом неторопко извлекал из кармана робы пухлую, как сам, записную книжку, исписанную необычайно четким и очень мелким почерком, и пока отыскивая нужную запись, тоном, впрочем, не выходящим за рамки приличия, выговаривал:" Гражданин капитан, вы думаете, что я любую цифру могу сходу выдать? Ну, вы сами представьте: обед, прихожу из столовой в благостном расположении духа, достаю учебник японского языка, только принимаюсь за новый иероглиф, и тут начинает вызывать радио: "Галкин, Галкин, производство!" - Через некоторое время продолжает. -"Газетчика такой народ: всегда что-нибудь вам необычное подавай. Ну, не может быть этой цифры в природе, отчетность её не предусматривает, потому никто же никогда эту позицию не учитывал... Откуда ей взяться?! А, вот она!" И выдавал то, что от него требовалось. Извлекавшееся из этой записной книжечки не перепроверялось. Галкин никогда не ошибался.
Он отсидел меньше определённого судом срока: на одно из многочисленных прошений о помиловании пришёл положительный ответ, и ему скостили два года. Когда уходил, тепло прощался с сотрудниками. Мы поинтересовались, конечно, какое ему благодарные подельники приготовили место. Он не скрывал, что с трудоустройством проблем не будет, но годик придется поработать в подмосковном городке на небольшой должности: для трудовой книжки, - так как со справкой об освобождении тот руководящий пост, что ему предназначен, занять невозможно.
Больше я о нём ничего не слышал. О других расхитителях и мошенниках, отбывавших наказание в брянских колониях, а сейчас крупных бизнесменах, центральная пресса время от времени упоминает, о нем же нет ни слова.