Аннотация: Памяти Марэна Михайловича Фрейденберга (в приложениях - автографы)
Одним из тех, кто оказал большое влияние на меня, бесспорно, был мой научный руководитель, профессор Калининского госуниверситета, доктор исторических наук Марэн Михайлович Фрейденберг. И не его вина, что получив от него весь набор приемов и навыков аналитической работы, не пошел я служить "по научной части", а занялся журналистикой. Недавно я узнал, что два года назад он умер в Израиле. Было ему 84 года. Благодарность этому человеку, научившему меня строгой работе с текстами, умению увидеть причинность за внешними сцеплениями фактов, чувствовать дух и настроение истории я сохранил на всю жизнь. И воспоминания о нем, как одни из ярчайших воспоминаний молодости, согревают мне душу.
Профессора Фрейденберга студенты за глаза звали по имени - Марэн. И никак иначе. Тайна рождения преподавательских "ников" требует специального исследования. Почему кого-то почтительно величают "Дедом", прощая ему все недостатки, так и напрашивающиеся на прозвище, другого, игнорируя все его достоинства, насмешливо называют "Клю-Клю"? Обозначение "Марэн" было достаточно нейтрально. И удобно, поскольку других Марэнов в обозримом академическом пространстве не наблюдалось. Эта нейтральность, как мне кажется, была результирующим неоднозначного к нему отношения со стороны студентов. Плюс на минус давал в результате эмоциональный ноль. С одной стороны над школярами витал ужас перед Марэном-экзаменатором, бывавшим подчас и пристрастным, а, с другой стороны, будоражило самолюбие восхищение перед Марэном-преподавателем, переходящее в гордость за то, что, по общему признанию, таких лекторов нет даже в МГУ.
О Марэне студент-первокурсник узнавал раньше, чем о других преподавателях. Случалось это, как правило, на картошке, где битые на сессиях старшекурсники вводили новичков в курс университетских дел и пугали страшилками из сессионной практики. "Нам теперь ничего не страшно, - говорили новоиспеченные третьекурсники с гордостью, - мы Марэна прошли!" И с сочувствием поглядывали на истфаковскую молодежь. И потом кто-нибудь из них обязательно добавлял с нескрываемым сожалением: "Завидую я вам: вам Марэн читать будет!" И взахлеб, с тем же эмоциональным подъемом, с которым только что делились страшилками о марэновском коварстве и дотошности, "старики" начинали рассказы о Марэне лекторе.
И рассказы эти подтвердились полностью. Такого рассказчика мне больше никогда встречать не приходилось, хотя толковых и умелых лекторов довелось послушать немало. Марэн досконально знал тему, умел подать ее интересно и грамотно. Но, пожалуй, самое главное - он был артист. Пространство перед доской было его сценой, на которой он блистал, вызывая восхищение слушателей. Когда Марэн начал читать у нас на втором курсе историю Средних веков, аудитория, в которой ранее можно было располагаться свободно, оказалась заполненной до отказа. Во время же лекций об искусстве Возрождения началось столпотворение. К нам со своими стульями шли старшекурсники, которых, впрочем, из преподавательской солидарности Марэн выпроваживал в присущей ему иронично-вежливой манере, приезжали студенты МГУ, благо электричка от столицы идет всего около трех часов, валом валили заочники-тверичане, студенты-филологи, местная творческая интеллигенция, наслышанная о мастерстве Марэна-рассказчика.
Марэн, всегда артистичный, в такие дни был в особом ударе. И трудно было понять, что подогревало его - то ли повышенный интерес слушателей, то ли сама тема, которую он знал досконально и по поводу которой имел немало собственных суждений. Каждая лекция Марэна, если продолжать театральную аналогию, была премьерой, поскольку по складу характера он был импровизатором. Отсюда и аншлаги. Однажды, после того, как один из преподавателей отменил лекцию из-за того, что на нее пришло десять человек, я спросил его, а каков минимум слушателей для него.
- А Вы не зна-ете? Один человек!"
Манеру речи, без которой не существует Марэна, описать практически невозможно. Он акцентировал произношением ударные гласные в центральных смысловых словах фразы, при этом затягивая их. "ВолООдя, - удивленно иронический взгляд на меня, - Вы прочли этот текст?" "Этот текст" он говорил быстро, энергично и с восходящей интонацией. При этом, в фразу по смыслу, но с избытком, как перец в болгарских блюдах, добавлялась соответствующая смыслу эмоциональная окраска. Ироническая, вопросительная, утвердительная. Это не была специфическая еврейская манера, которую умельцы классно передают, рассказывая одесские анекдоты. Это была неповторимая, индивидуальная марэновская интонация.
Некоторые считали, что это было проявлением манерности, связанное с желанием выделиться. Бытовали в студенческой среде и такие разговоры: "Марэн, наверное, и с сыном так разговаривает: "М-И-ша, Вы почистили зУбы?" И это возможно. Но манера эта не была позой... Как-то по его приглашению к нам в университет приехал академик Валентин Лаврентьевич Янин. Весь семинар решено было писать на магнитофон, что и было мне поручено делать. Марэн, как только выдалась свободная минутка, пожелал проверить качество записи - он все всегда успевал проверить. Помню, как помрачнел шеф, услышав свой голос... Некоторое время сидел молча и вдруг обратился ко мне со взглядом полным отчаянья: "Неужели я так всегда говорю!? Эта ненужная эффектация..!" Он был расстроен и смущен. Для него это знание о себе было открытием. Никогда ни до этого случая, ни после я не видел его таким растерянным и огорченным. Попытался как-то успокоить его, что де речь нормальная, артистичная и всем нравится. Он смолчал в ответ и перевел разговор на другое. Но, как бы его не расстроило это открытие, манеру речи он изменить не мог.
Марэн Михайлович Фрейденберг был замечательным рассказчиком, но, все-таки, главный его коммуникативный талант, на мой взгляд, заключался в умении работать со студентами. С тем узким кругом учеников, который он подбирал тщательно и осторожно. Он заслужил право первого выбора, поскольку каждый обладавший честолюбием первокурсник лелеял в душе надежду, "а может быть, он отметит и меня" и поэтому не спешил выбирать себе специализацию, дожидаясь выбора Марэна.
Однако работать с ним было тяжело. Он загружал нас заданиями и результат требовал в точно установленные сроки, не считаясь ни с какими внешними обстоятельствами. Хотя делал это мягко, строя отношения с нами как с коллегами - уважительно, на равных. Он готовил нас к будущей научной деятельности, приучая к тому, что жизнь, коли уж наука заберет нас в се6я, неразделимо сольется с работой. Мы привыкали постоянно быть в теме и обдумывали планы статей, аргументацию в возможной полемике на предстоящей конференции не только в учебных аудиториях или за библиотечным столом, но и в очередях к стоматологу, в трамвае, а порой даже и во время студенческой вечеринки.
Жизнь после этого утратила многие свои яркие моменты, связанные с беззаботным школярским досугом. Однако взамен мы получали ни с чем не сравнимое интеллектуальное наслаждение, получаемое от, пусть маленьких, но сделанных, благодаря осваиваемой нами НАСТОЯЩЕЙ научной методике, открытий. Марэн радовался нашим успехам, которые были и его успехами. И спешил поощрить нас, побуждая оформить эти находки в форме выступлений, сообщений, а иногда и статей. У него были хорошие связи в научном мире, потому работы его учеников публиковались чаще, чем других студентов. Кроме того, мы знали, что, попав к нему "под колпак", будем рано или поздно введены за ручку в мир науки, хотя и понимали, что это надо заслужить результатом. Марэн слишком ценил свое реноме, чтобы протежировать тем, кто не способен был выдавать результат.
Марэн считал, что в научной деятельности не бывает мелочей. Потому-то он нас буквально натаскивал в исполнение всяческих формальных мелочей, например, в точном соблюдении правил оформления работ. Учил рутинным, но необходимым делам - написанию рецензий, умению работы с книгой по системе составления карточек, отысканию информации. Он добивался включения наших работ в уже укомплектованные сборники, организовывал участие в значимых конференциях. Всю организационную работу он проводил сам. И был в этом инициативен и неутомим.
Любимой формой отчета для Марэна был "этюд". Так он называл значимый фрагмент курсовой, статьи, доклада, реферата. На нескольких страничках письменной работы, предоставленной ему, он оттачивал с нами технику подачи материала, заставляя обосновывать композицию, аргументацию, применение лексики. Логика его была безупречной. Он прекрасно владел стилистикой научной речи и прививал нам навыки говорить сжато, аргументировано и максимально ярко. И порой, вписывая какую-то фразу, давал замечательный пример того, как это следует делать. "Текст должен привлекать внимание", - учил он нас.
Марэн так отстроил работу с учениками, что мог постоянно контролировать их деятельность. Хорошо помню его потрепанную записную книжку со свисающими из нее длинными узкими полосками бумаги. Каждая полоска имела сверху пометку, соответствующую дню недели. Ниже - фамилии тех, с кем в тот день следовало переговорить, тема разговора и указание, после какой пары этот разговор намечен. Кто-то должен был сдать ему "этюд", кто-то получить консультацию по теме, кому-то он собирался передать материалы, а кому-то сообщить фамилии студентов "иностранного" факультета, которые должны были заняться переводами текстов: Марэн договорился с деканатом факультета романа-германской филологии и за переводы исторических текстов их студентам начисляли зачетные знаки... Сам он свободно владел немецким, хорошо - английским, неплохо знал французский и без затруднений переводил с болгарского и сербо-хорватского - "рабочих" языков, поскольку специализировался на Балканском средневековье. Кроме того, он знал латынь и немного древнегреческий.
О строгости Марэна-экзаменатора ходили легенды, однако, надо признать, что он был довольно снисходительным к тем, кто работал с ним. А вообще сдать экзамен Марэну было трудно. Билеты для него были лишь данью экзаменационной традиции. Потому он никогда не унижался до того, чтобы отслеживать шпаргалки. Марэна интересовало даже не то, насколько хорошо студент знает тему, а то, насколько он хорошо понимает ее. Любил поговорить по поводу дополнительной литературы, которую учил читать так: "предисловие и послесловие обязательно, остальное как получится". Кроме того, во время экзамена на столе перед ним лежал второй том Всемирной энциклопедии искусств. Марэн, слушая ответ, перелистывал его, находил, в зависимости от отношения к студенту, известную или малоизвестную картину, закрывал рукой подпись и интересовался, кто автор и как называется произведение. После этого начинал задавать вопросы по поводу изображенного. Мог спросить что-нибудь из области теории изобразительного искусства, например, поинтересоваться, чем отличается воздушная перспектива от линейной, что такое обратная перспектива. Очень любил задавать вопросы по карте, которую знал исключительно хорошо.
Что скрывать, иной раз он использовал экзаменационный процесс для сведения счетов. Однажды в стенной газете факультета появилась заметка с обзором надписей, сделанных студентами во время лекций на столах. Заметка была остроумна, однако автору не хватила такта исключить из перечня надписи, дающие издевательские оценки преподавателям. Была среди них и оскорбительная эпиграмма на Марэна. Редактор факультетской стенгазеты сдавал историю Средних веков несколько раз. И сдал только комиссии, выучив все учебники чуть ли не наизусть. Но так случалось нечасто. В целом пересдавать приходилось тем, кто не тянул учебу. Марэн любил и красивый жест. Был забавный случай, когда одного из студентов он два раза не допустил к защите курсовой. Отчаявшись прорваться, тот решился на гусарский поступок: зарифмовал текст и в таком виде отнес Марэну. Тот оценил изобретательности, похвалил рифмы и работа была зачтена.
Еще одна особенность Марэна заключалась в его необычайной коммуникабельности. Он был совершенно открыт для общения, любил хорошую шутку, в разговоре был остроумен, по доброму ироничен и уважителен к собеседнику. И еще один интересный момент - Марэн всегда здоровался первым! Припоминаю забавный случай, произошедший на одной из межвузовских конференций. Одна из аспиранток прошла мимо него, будто бы не узнав. Он окликнул ее и приветливо поздоровавшись, укорил в шутку, за то что она не хочет знаться. Девушка смутилась и в свое оправдание ответила, что де, поступила она так оттого, что накануне он не ответил на ее приветствие. "Я не поздоровался?!!!" - воскликнул Марэн с комическим удивлением. И все, кто присутствовал при разговоре, засмеялись. Потому что Марэн первым здоровался даже с первокурсниками!
Что еще я помню о Марэне? Он терпеть не мог суперобложек и снимал их сразу же, как только книга переходила в его собственность. Любил исписывать книги на полях, оставляя там свои комментарии. Книга была для него инструментом и обращался он с ней как с инструментом - аккуратно, но практично. Марэн очень любил писать рецензии. Он написал их великое множество и публиковались они в различных исторических изданиях и даже в авторитетнейшем "отраслевом" журнале "Вопросы истории". Это были небольшие тексты, с изложением содержания чьей-то работы и оценкой того нового, что вносит автор в разработку темы. Никаких критических замечаний по поводу рецензируемой публикации, как я помню, в тех рецензиях не давалось. Они предназначены были для того, чтобы ознакомить широкий круг историков с новой работой одного из их коллег. Как правило, иностранных.
О Марэне Михайловиче Фрейденберге, как ученом я говорить не могу, поскольку в полной мере этой темой не владею. Об этом лучше скажут те его ученики, которые стали учеными. Ниже я помещаю биографию М.М. Фрейденберга, написанную другой его ученицей - ныне профессором, доктором наук Ириной Воробьевой. Но мне греет душу одно из его высказываний, которое прозвучало уже после переезда его в Израиль. Как-то на факультете он поинтересовался обо мне, выслушав скудную информацию, с сожалением сказал: "Печально, что он не стал заниматься наукой". Не скрою, мне было услышать это очень приятно. Оценка Марэна многое значила...
В.Карман
Студент истфака КГУ 1973-1978 гг
БИОГРАФИЯ
Марэн Михайлович Фрейденберг родился 9 июня 1924 г. в Москве в еврейской семье, приехавшей в столицу с Украины. Его отец имел революционное прошлое, сыну и дали имя в честь Маркса и Энгельса. В 1937 году его отец, как троцкист, был расстрелян. Марэн Михайлович вместе с матерью, учителем математики, оказался в Феодосии, где и жил до лета 1941 г.
В эвакуации на Урале М.М. Фрейденберг за год окончил двухлетний учительский институт и начал преподавать в школе. С июля 1943 г. на фронте, воевал в танковой бригаде, прошел с боями Молдавию, Румынию, Воеводину, Венгрию. Войну окончил в Австрии, был награжден медалью "За боевые заслуги" и орденом "Красная звезда".
После демобилизации учился в Москве в Педагогическом институте имени В.И. Ленина (1946 - 1949 гг.). Во время учебы проявил интерес к истории Византии и поступив в 1949 г. в аспирантуру Института истории АН СССР, работал над диссертацией "Аграрные отношения в Византии в XI -XII веках" по руководством академика Е.А. Косминского. Защитив диссертацию в январе 1953 г., после долгих поисков места работы, оказался в Педагогическом институте г. Великие Луки, первоначально на должности преподавателя английского языка, а позднее - всеобщей истории.
Свои работы по проблемам византийской истории М.М. Фрейденберг публиковал в "Византийском временнике", Кратких сообщениях института славяноведения, в Ученых записках Великолукского пединститута, но большого удовлетворения он не испытывал, да и знания греческого языка не были глубокими, латынь он понимал лучше. Вскоре появилась возможность изучать опубликованные документы по средневековой югославянской истории. Начав с изучения раннесредневековых аграрных отношений в Хорватии, М.М. Фрейденберг перешел к городской проблематике. В докторской диссертации "Далматинский город и его сельская округа в XIII - XIV вв.", проанализировав опубликованные нотариальные акты адриатических городов Трогоира, Шибеника, Задара и Сплита, он сумел выявить их специфику и торговые связи с итальянскими коммунами.
Докторская диссертация выполнялась в Институте славяноведения и балканистики АН СССР трудно и долго, несколько раз обсуждалась и была защищена в 1971 г., когда М.М. Фрейденберг уже преподавал на кафедре всеобщей истории Калининского педагогического института (с 1972 г. госуниверситет), заняв вакантную должность после отъезда в Москву А.Я. Гуревича (преподавал в Калинине с 1950 по 1966 г.) Именно в Калининском университете он получил признание медиевиста, получив профессуру и создав кафедру истории древнего мира и средних веков в 1978 г. На заседания кафедры, на коллоквиумы и семинары приглашались ведущие медиевисты союза: Ю.Л. Бессмертный, О.И. Варьяш, Л.А. Котельникова, Л.Т. Мильская, М.С. Мейер, Д.И. Полывянный, М.Г. Рабинович, В.Л. Янин. Для студентов лекции читали А.Д. Люблинская, Л.М. Баткин, Ю.В. Иванова, С.П. Карпов, А.А. Сванидзе, Я.Д. Серовайский, Л.В. Горина, В.Е. Майер.
М.М. Фрейденберг очень любил научное общение, он был участником многих всесоюзных конференций историков-медиевистов, съездов историков-славистов. Он умел поддерживать дружеские отношения, вел обширную переписку, аккуратно хранил письма коллег и, систематизировав ее, передал в архив на хранение. Думаю, что историю советской медиевистике можно изучать по документам его личного фонда.
Научные интересы профессора М.М. Фрейденберга были необычайно широкими: социально-экономические проблемы средневековых городов, особенно г. Дубровника (Хорватия); культура средневековья; история еврейского народа на Балканах; история российского славяноведения; вопросы методики преподавания истории; творческое наследие тверских краеведов.
М.М. Фрейденберг написал более 300 научных статей, был редактором нескольких сборников по средневековой балканской истории и первой в СССР "Хрестоматии по истории южных и западных славян" (Минск, 1987), он - автор книг "Деревня и городская жизнь в Далмации" (Калинин, 1972), "Дубровник и Османская империя" (Москва, 1984; 2-е издание: Москва, 1989), "Из истории Тверской культуры: Анатолий Николаевич Вершинский (1888-1944)" (Калинин, 1990), "Евреи на Балканах на исходе средневековья" (Москва; Иерусалим, 1996). Будучи университетским профессором, М.М. Фрейденберг выучил и воспитал многих школьных учителей, преподающих в школах Тверской области, важное значение имели его лекции в Институте усовершенствования учителей. Он подготовил несколько кандидатов исторических наук, сектор исторической славистики продолжает возглавлять его ученица д.и.н., профессор И.Г.Воробьева.
М.М. Фрейденберг был в числе учредителей общества "Мемориал", разыскивал место захоронения расстрелянных в 1940 г. польских военнопленных офицеров у с. Медное, под Тверью. Его деятельность в "Мемориале"отмечена в 2005 г. наградой Республики Польша.
Уехав в 1991 г. вместе с семьей сына в Израиль, историк продолжал общение с родиной: передал на хранение в Государственный архив Тверской области личный архив, часть библиотеки для студентов университета, регулярно пересылал иностранные издания по славянской истории, на страницах израильских газет публиковал статьи по русской истории и о событиях на Балканах.
Десять лет назад в Тель-Авиве Марэн Михайлович опубликовал мемуары "Я - историк" завершив их сточками из С.Я. Маршака:
"Как часто жизнь бывает к нам сурова.
Иному век случается прожить
А он не может значащее слово
Из пережитых горестей сложить".
Век М.М. Фрейденберга был заполнен и горестями и радостями, удачами и поражениями, годами ученичества и профессиональным признанием. Остались его труды, которые будут читать и изучать историки европейского Средневековья.
ИРИНА ВОРОБЬЕВА,
доктор исторических наук, профессор кафедры истории древнего мира и средних веков Тверского госуниверситета
![[]](/img/e/egorych/01-10/marenmihajlowichfrejdenberg.jpg)