Желтые солнечные пятна расписывали паркет под хохлому. Мефодий робел, а потому старался ступать на темные плашки. Те успокаивающе поскрипывали под ногами, уговаривали не принимать близко к сердцу.
Перед самой дверью с начищенной табличкой "Старший по работоустроению Архип Тимофеич" Мефодий потер в кармане заговоренную копейку - на удачу. Деликатно стукнул в косяк, приотворил тяжелую дубовую филенку.
- Можно?
Над ворохом газет торчала морщинистая лысина старого барабаша. От самой этой макушки веяло такой солидностью, что сразу вспомнилось, как лет сорок назад стоял он перед суровой коллегией и мямлил: хочу, мол, такую работу, чтоб на свежем воздухе и ездить все время. Аж шея вспотела от воспоминаний.
Из-за газетного листа вынырнуло и все лицо с важной загогулиной носа и внушительной бородавкой на подбородке. Буравчики глаз так и всверливались в посетителя.
- Мефодий? Трамвайный?
- Ага, - пискнул тот.
- Ну, заходи, заходи.
Солнечные зайчики играли в чехарду на полированной столешнице. Мефодий осторожно угнездился на краешке стула, комкая шапку.
- Что, Мефодий, работу, говорят, сменить хочешь?
- Да я ж не сам, - сбивчиво начал Мефодий. - Разве ж я бы сам... Маршрут мой отменили, одиннадцатый, опосля урагану. Деревья на рельсы повалило, мусора всякого насыпало, а возле Лесной улицы и вовсе будку поперек путей уложило. А людикам, оно ведь проще весь маршрут закрыть, чем рельсы починить. Ну, вот я и...
- Без работы остался, - подытожил Архип Тимофеич. - Ты, братец, я смотрю, сорок лет уже трамвайным?
- А как же. Вначале на восемнадцатом маршруте, потом на пятом. А потом уж на одиннадцатый перевели меня.
Старший пошуршал бумажками, тычась в закорюки ведуньего шрифта кончиком носа.
- А ведь нетути заявок-то на трамвайных.
- Как так? - испугался Мефодий. - Вы посмотрите там... может, еще где.
- Так нигде нетути. Ты, Мефодий, сам посуди: маршруты отменяют? отменяют; трамваи списывают? списывают; новых не делают? точно. Откуда заявкам взяться?
Мефодий вконец растерялся. Как же это - трамвайный, и вдруг не нужен никому. Еще чуть-чуть, и вконец бы опозорился, расхлюпавшись носом.
- Да ты не убивайся, - смягчился Архип Тимофеич. - Разве ж хороший барабаш без работы останется? Мы тебе переквалификацию устроим.
Мефодий притих, озадаченный мудреным словом.
- Будешь, скажем, ларечным, а, Мефодий? Возле булок или фруктов, а то, если захочешь, у игровых автоматов. Всегда люди кругом, и работа веселая.
- Ой, не надо, - подпрыгнул Мефодий. - Душно в ларьках-то, и деньги без конца считают.
- А если вагонным? В метро завсегда вагонные требуются.
Мефодий отчаянно замотал головой.
- Боюсь я... под землю.
- Ну а маршрутошным? Тоже, в некоем роде, транспорт.
- Тесные они. И ездят где попало. Всей работы-то - знай, следи, чтоб водитель, где попросят, остановиться не забыл, да не перевернулся, когда шибко торопится. Нету в них сурьезности, как в трамваях...
- Ну а в домовые? Присутственные? Либо в конторские?
У Мефодия сама собой жалостная физиономия скорчилась, так что Архип Тимофеич только крякнул.
- Экий ты, братец, однолюб! И что ж нам с тобой делать?..
Этого Мефодий не знал. Но от лотошного или маршрутошного готов был отбрыкиваться.
- Ты скажи, чего тебе в тех трамваях, а? Тяжелые, железные; как рельсы положили, так и ходят, свернуть не могут. Чего там следить-то?
- Ой, не скажите, - моментально расплылся в улыбке Мефодий. - Вот, скажем, возле Рыношной площади спуск долгий. Так чтоб не больно разгоняться, на полпути вовсе остановить вагон надобно. А если не остановишь, так или мимо остановки следующей проскочишь, или так тормозить придется, что все людики попадают. Тут глаз да глаз нужен!
Архип Тимофеич недоверчиво пожевал губами.
- Или вот, - увлекся Мефодий, - был у меня машинист однажды молодой. Весь в железках ходил: куртка прозаклепанная, штаны в булавках и на каждом, почитай, пальце по кольцу с черепами. И на голове платок с ведуньиными буквами...
- Бандана, - важно уточнил работоустроитель.
- И цельный день музыку слушал через железяки в ушах. Иногда мимо остановки проезжал даже, как заслушается: пассажиры кричать давай, а он и не чует. Или встанет на остановке, двери пораскроет, а чтоб дальше ехать и думать забыл. Я его щекотать, а он и этого не замечает. Так, бывало, и стоим. А музыку эту взял я как-то послушать: вначале ничего не разобрать - то ли лязгает что, то ли грохочет. Всякий шум не в лад, как в разбитом трамвае на старых рельсах. А поверху людик кричит, да все так тоскливо, из самого нутра.
- А после стал чуять потихоньку: вон пиликнуло что-то, а там загудело, как ветер в трубе. А вон и прозвенело тоненько, будто птичка сосульку на лету задела. Музыка...
- Хорошо говоришь, - покачал головой Архип Тимофеич. - Ты, Мефодий, чаю не хочешь? У меня чай духовитый, со смородинным листом.
- В городе собирали, лист-то?
- Обижаешь, Мефодий. Мне свояк-сарайный из деревни пересылает.
Начальник проворно сгреб бумаги на край стола, выставил пузатый самовар, чашки в синих горохах, плеснул кипятку. Густой смородинный аромат поплыл к потолку, заставив расчихаться шебуршаллу-плесенюку на шкафу.
- Или вот еще, был у меня под началом трамвай замысловатый: пока все двери не закроет, не едет.
- Серьезно? - удивился Архип Тимофеич.
- А то. Констр... стуркция такая. И вот, представьте, дверь у него сломалась - сама не работала, только снаружи руками и можно закрыть. Ну, машинист мой ее и не трогал. Так ведь на кажной остановке находился людик, что закрытую дверь отжимал. Тут и начиналось: машинист мой кричит, пассажиры в ответ, тот людик, что дверь открывал и того громче. А все одно - пока обратно дверь не задвинут, не поедут. Так по четверти часа и стояли - ругались.
- Ругаться - это они умеют, - солидно подтвердил начальник.
- Точно. Помню, как-то автомобиль большой вдоль рельсов выехал, а тут возьми и начнись брусчатка, да такая выбоистая, колдобистая. Машина по ней едет медленно, а свернуть через рельсы не может - вовсе на брюхо сядет. Трамвайный водитель давай трезвонить, а тому куда деваться. Так и ехали, будто цирк какой: впереди автомобиль, за ним трамвай во всю мочь звонит, людики из окон высовываются, кричат, а автомобильный водитель им в ответ.
- Ну и чем закончилось-то все?
- Да ничем и не закончилось. Доехали туда, где рельсы в асфальт утопли, машина свернула, людики успокоились. А ведь могли бы и пнуть, машину-то! И кто б тогда гаишников вызвал да поторопил? Самая наша работа.
- Эх, хорошо говоришь, Мефодий! - покачал головой Архип Тимофеич.
Мефодий аж потупился от приятности. А начальник подмигнул душевно:
- Тут у меня с того году бутылочка застоялась...
Бутылочка обнаружилась в ящике стола. Архип Тимофеич разлил по пузатым можжевеловым стаканцам тягучую вишневую настойку, приподнял совсем по-свойски:
- Ну, Мефодий... чтоб хорошо работалось.
Мефодий глотнул осторожно, потом махом залил в себя остальное. Во рту сделалось сладко, а в животе уютно и тепло.
- Хор-роша, - сказал Архип Тимофеич.
- Я вот что думаю, Архип Тимофеич, - расхрабрился Мефодий. - Людики, они ведь как барабашата малые. Нельзя им без присмотру, они сами-то порой такого начудят. Вона, помню, автомобиль здоровенный - джип называется - трамвай обгонял. Да того не заметил, что рельсы сворачивают, ну и врезался в нас. Я-то до того дня думал, трамваю никто не страшен - здоровенный ведь, железный. Ан нет. Свернули вагону дверь, да поручень у входа покорежили. Хорошо еще, никого из людиков рядом не оказалось. Так у машиниста моего с водителем джипа мало что драка не вышла - насилу успокоил их, даже утишь-заговор не помогал. Или вот еще: тетенька одна из людиков собачку в леске прогуливала, да возьми и усядься под кустик по своей надобности. А того не заметила, что трамвайная линия аккурат возле лесочка проходит: весь трамвай в окна и повылазил - на ейный зад смотреть. Я ж говорю, дети...
- Вот для того мы, Мефодий, и работаем, чтоб их оберегать, - назидательно покачал пальцем начальник.
- Эх, Архип Тимофеич, иногда даже нам не справиться! Вот например, случай был: оставил людик автомобиль свой прямо на трамвайных рельсах. Ну, подъехали мы, машинист и просит мужичков оттащить машину в сторону - сколько, мол, весу-то в ней! Те и правда обрадовались: облепили, как муравьи гусеницу, да в стороночку отволокли. Тут бы им и обратно в вагон, а они, вишь, говорят: давай проучим болвана. И пошли мутузить автомобиль кто чем, вмятин ей понаставили, окарябали всю. Потом-таки вернулись в трамвай и поехали дово-ольные, как сахару наелись.
- А хозяин машины что?
- Откуда ж я знаю, - развел бывший трамвайный руками. - Барабаша у него не было, это точно.
Архип Тимофеич рассыпался дробным смешком: как камушки по ступенькам покатились. Утер ненароком выступившую слезу.
- Ох, Мефодий, гладко говоришь, хорошо рассказываешь.
В Мефодии будто росту прибавилось. И начальник не пугал уже, и чудилось - вот сейчас найдется для него работа трамвайным, да в самом лучшем месте, да в самом новом вагоне...
- А что, друг Мефодий, ведь у тебя много еще историй припасено?
- Как не припасти, - улыбнулся вежливо, - Сорок лет собирал.
- А как ты взглянешь, - хитро прищурился Архип Тимофеич, - чтоб здесь послужить? В работоустройстве?
У Мефодия улыбка застыла, как намалеванная. Озадачился.
- Да я ж... никогда...
- Так что ж с того - научим. И по-ведуньи читать, и документы подписывать. Поработаешь-посидишь, а там, смотришь: али трамвай какой освободится, али ты себе что другое подыщешь, по сердцу. А я уж не обижу - чаем в обед завсегда угощу.
Это что же творится? Его, Мефодия-трамвайного, да в начальники? В сами работоустроители?
- Согласный я, Архип Тимофеич!
- Вот и славно. А расскажи-ка ты мне, Мефодий...
И потекла дальше беседа, неспешно да уютно. И казалось, вот возьмется сейчас Мефодий за работу, и подыщет каждому барабашу самое лучшее местечко. Чтоб ни один пароходик, или магазинчик, или вовсе школа без барабаша не остались.
Потому как нельзя людикам без присмотру!