Он был рождён, конечно, не в Москве
И не в Алма-ата, и не в Ташкенте,
Служил ему роддомом в Ухте сквер
И были акушерами два мЕнта.

Он был ребёнок тихий, не крикун,
Похоже, что с рожденья думал репой,
Март на дворе стоял,  а не июнь,
Ночами подмораживало крепко.

Так вот, из мамы выйдя, он молчал,
Мент, чтобы оживить, отвесил плюху,
Но он ещё в утробе точно знал,
Без повода орать не стоит в Ухте.

Горели в сквере тускло фонари
И  небосвод закрыт был тучей черной,
Мент сообщил напарнику - смотри,
Я про младенца думал не живой он.

А он живой, вот только не орёт,
Но  нас с тобой рассматривает бойко,
После войны чудной пошел народ,
Родиться счастлив даже на помойке.

-Ага, чтоб  в подворотне умереть,
Бессмысленно прожив и бестолково,
Не больше двадцати коротких лет
Такое в Ухте далеко не ново.

-А может для чего-нибудь сойдёт,
Случается такое и не редко.
Мент,  как ни странно, был не идиот,
Возможно, на войне служил в разведке.

Напарник возразил - нет, будет вор,
Что стариков лишит последних денег.
Примерно вот такой был разговор,
Сопровождающий его рожденье.

И что  же, словно людям всем на зло,
Он небеса коптил довольно долго,
И говорил - за то, что повезло 
Спасибо  мамочке, ментам  и Богу.

Не нужно лишь устои сокрушать,
Людей не нужно обижать напрасно,
И жизнь окажется, не просто хороша,
Неповторима будет и прекрасна.