До позапрошлого года жили мы очень хорошо. Всё-всё у нас было. Я часто вспоминаю то счастливое время и, как ни стараюсь, не могу припомнить ни капельки плохого. Батюшка мой занимался извозом и кое-какой торговлишкой. Матушка хлопотала по дому. Я же учился да жил в своё удовольствие: летом играл в лапту и гонял голубей, а зимой катался на ледянке с высокой горы. И никогда не думал о том - чего сегодня буду есть. Всегда в печи ждали меня: щи, каша, пироги и кисель сладкий, а как батюшка с базара приедет - так непременно пряник привезёт. Вкусный... Хорошо мы жили до тех пор, пока на другой день после Венедикта -Скотника не надумал батюшка поехать в город на базар через реку по льду. Всю зиму он так ездил, вот и на этот раз решил путь маленько укоротить, не захотелось ему три версты вдоль берега до моста путешествовать. Три туда, три обратно, а до окраины-то городской - чуть больше трёхсот саженей, ежели по льду реку переехать. И путь санный за зиму накатанный есть, и лёд ещё, вроде, крепкий, только... Только поджидала батюшку на середине реки подлая полынья...
У матушки с горя отнялись ноги. Слегла она. Обездвижела и говорить стала неразборчиво, мычала только. Но год мы прожили вполне сносно на сбережения, какие после батюшки остались, а вот в эту зиму стало невмоготу. Кончились сбережения. Попробовал я летом репу за избой посадить, только не уродилась репа. Всего до Рождества её и хватило. Дальше - совсем худо. Спасибо дяде Антипу - старинному приятелю батюшки, что взял меня в работники. Хозяйство у дяди Антипа большое, дел здесь различных, как говорится, выше крыши. Без дела не поскучаешь. И хотя работаю я не за деньги, а за еду только, но и это нам великое подспорье. Вот сегодня, к примеру, я целый день чистил хлев и возил на пашню навоз, а за это дядя Антип дал десять репин, половину каравая ржаного хлеба и почесть пять фунтов овса. Овёс, правда, из смёток амбарных с птичьим да мышиным помётом, но нам - и это за радость превеликую. Я дома овёс в ушат с водой положу, хороший овёс утонет, а всякая прочая дребедень всплывёт. Солью дребедень эту, а из хорошего овса можно кашу сварить или кисель...
Когда я пришёл домой, в сенях встретила меня Домнушка. Погорелица она из соседней деревни: ничего у неё ни осталось - ни кола, ни двора и ни единого родственника. Несчастная - вот и прибилась к нам. Несчастье к несчастью всегда тянется. Ест она самую малость, а за матушкой хорошо приглядывает и всё хозяйство наше ведёт. Отдал я Домнушке заработанное и пошёл в избу. На столе меня ждала плошка каши, потом Домнушка разделила на три части хлеб, которым одарил сегодня дядя Антип. Хлеб был подгоревший до черноты, жесткий, но показался он мне после тяжёлого дня слаще всякого пряника.
"Ничего, - думал я, понемногу откусывая от черствой краюхи, - нам бы только зиму эту пережить, а уж летом я непременно денег добуду".
Я часто мечтал, как стану летом коробейником и заработаю столько денег, что хватит нам с матушкой на самую безбедную жизнь. И Домнушке тогда за заботу её избу крепкую поставлю. Я даже, как наяву, представил строительство небольшой избушки за нашим огородом, и когда стал размышлять, чем лучше покрыть крышу, кто-то тихо постучал в дверь.
На пороге стоял худющий старик в облезлом овчинном тулупе и грязном да дырявом треухе. Незваный гость был бледен лицом и дрожал, словно запоздалый осиновый лист на осеннем ветру.
- Помогите, - еле слышно прохрипел нежданный гость и упал прямо у порога.
Мы с Домнушкой подняли страдальца и положили на лавку возле печи. Домнушка подала несчастному теплого отвара из малиновых листьев. Старик сделал пару судорожных глотков и закашлялся. Кашлял он долго, а потом притих, и какое-то время лежал неподвижно, словно и не живой вовсе. Мне даже не по себе стало, я наклонился к лицу страдальца послушать: дышит или нет. И тут старик схватил меня дрожащей рукой за рубаху да стал торопливо шептать какую-то несуразицу.
- Деньги... Золото... Себе берёг... Только зря... Помираю вот ... Иди в Еловск... Кладбище... Исаака могила... Много денег... Никому не говори... Всё твоё будет... Мне уже ничего не надо.... Аврааму Бог дал знак... А ему не дал... Под камнем... Исаака могила... Знак там... Много денег по тому знаку найдёшь... Если догадаешься... А нет, так не достоин... Не хочу, чтоб всё дураку досталось.
Старик замолчал, полежал немного с открытым ртом, а потом из горла его вырвался глухой хрип.
- Отходит, - прошептала у меня за плечом Домнушка. - Не зря сегодня ворон возле избы всё каркал. Батюшку бы сюда надо... Исповедовать страдальца... Только не успеешь теперь. Всё уж...
Однако старик не умер. Он дёрнулся всем телом и протянул ко мне сжатую в кулак ладонь.
- Вот тебе дар мой, - еле слышно прошептал старец. - Через него всё у тебя будет, если ум есть... Под камнем могильным ещё ... Береги его... Всё твоё будет, если...
Я не успел подхватить руку умирающего, она разжалась. На пол упал какой-то кругляш. Пока я искал этот кругляш под лавкой, старик умер. Нашёл я большую монету, но было уже не до неё. Мы с Домнушкой стали хлопотать над покойником: стянули с него грязные лохмотья, обмыли, потом одели в оставшуюся от батюшки чистую одёжку. Всё нужным образом сделали, потом я пошёл на двор, чтоб домовину приготовить. Батюшка давно припас годные для такого дела колоды, вот одна из них и пошла по назначению. Почти до рассвета я провозился, вздремнул малость, а утром попросил помощи у соседа Никиты Кривого и мы повезли покойника на кладбище.
- И царь и народ - всё в землю уйдёт, - только и сказал Никита, помогая мне опустить тяжёлую домовину в глубокую яму. - Собираемся жить с локоть, а получается с ноготь... Эх, жизнь...
К дяде Антипу я пришёл уже после полудня. Очень ругался дядя Антип за такое опоздание, грозил всячески, потом успокоился и велел почистить ещё один хлев, но из еды на этот раз ничего не дал.
Монету я смог внимательно рассмотреть только вечером. Положил её перед лучиной и долго-долго глядел. Монета оказалась довольно старой, истёртой, с какими-то непонятными буквами и с вдавленным изображением вооруженного копьём всадника, а за всадником ещё кто-то чуть виднелся то ли с мечом, то ли с копьём. По всем приметам - монета серебряная, а ещё в ней пробита дырка, наверное, для того, чтобы продеть нитку да на шею повесить.
В эту ночь что-то долго не спалось. Я думал о нашем странном госте и о деньгах. Что там старик в бреду говорил? В городе Еловске на кладбище под камнем на могиле какого-то Исаака лежат деньги. Бредил, поди, старик.
"А, вдруг, и вправду там деньги зарыты? - уж который раз спрашивал я себя, ворочаясь с боку на бок. - Вот бы здорово было бы... И зажили бы мы как люди..."
С той ночи думал я о деньгах постоянно. Спросил знающих людей о Еловске. Сказали - что больше ста вёрст до этого городка и быстро не обернёшься. Как тут матушка без меня будет? Как-то вечером поделился своими мыслями с Домнушкой.
- Вот как щавель поспеет, так и иди, - сказала Домнушка. - Я щи буду из щавеля варить, да и другие травы я знаю. Проживём. Иди, раз задумал.
А вот дядя Антип, стоило ему намекнуть о моей идее сходить в Еловск по нужному делу, не обрадовался.
- С ума сошёл? - зарычал он, как злой пёс, у какого кто-то вознамерился кость отнять. - Самое время для посадок, потом покос, а он уйти хочет! Я для него ничего не жалею! А он - уйду! Неблагодарный! Ежели уйдёшь, так чтоб больше твоей ноги на моём пороге не было! Уйти он надумал! Я тебе уйду!
Вот и лето настало, а я никак решиться не мог: и хочется, и колется. С одной стороны, если деньги найду, то и нечего будет к дяде Антипу на поклон идти. А если не найду ничего и прохожу в Еловск зря? И дядя Антип не простит меня, как жить будем? И решился я у Никиты Кривого совета спросить.
- Удалой долго не думает, - почесал сосед низ спины. - Лишняя дума - лишняя скорбь. Надумал пойти - иди! Я тебе семян дам: посади репу да иди спокойно. Авось, пронесёт...
Я всё так и сделал, как мне Никита посоветовал. Поклонился напоследок матушке, вздохнул всей грудью родимой избы дух и пошёл. Три дня я шёл пешком. Еду находил в лесу. Щавель, тысячелистник, сныть... Ел, как говорится, всё что под руку попадёт. Голод не тётка. Только от этакой еды живот крепко крутило.
"Ну, ничего, - думал, морщась от боли, - будет и на моей улице праздник".
Потом я прибился к артели плотников, они шли куда-то на заработок. И люди, на счастье моё, очень душевные в артели той собрались. Разжился я у них сухариками. Полегче на животе стало.
В Еловск мы пришли, когда солнышко покатилось к закату. Я первым делом побежал искать кладбище.
"Как найду золото под камнем на могиле Исаака, - думал, увидев кладбищенскую часовню, - сразу же побегу в трактир и наемся от пуза, а потом плотников угощу, чтобы на всю жизнь они угощение мое запомнили".
Кладбищенский сторож сидел на пороге часовни. Это был плешивый старик с сивой бородой и красными слезящимися глазами.
- Мил человек, - поклонился я сторожу, - покажу мне могилу Исаака. Сродственник он мне.
- Какого Исаака? - часто заморгал старичок и, потирая кулаком спину, медленно встал. - Нет тут такого. А я уж тут всех знаю. Пойдём покажу. Вот, к примеру, Сидор Петров лежит. Столы делал он да лавки ... Вот - Ефим Бахарь. Начнёт говорить, бывало, заслушаешься, теперь уж который год рта не открыват. Иван Ткач, у него станки были, чтоб материю ткать. Почитай половина города в рубахах из его материи ходила. А сынок его взял да пропил эти станки. Все до единого... Здесь Сёмка Плетня упокоился, этот мастером был кнуты плести, всем пастухам округи нашей инструмент готовил. Одно слово - умелец. Ты тут осторожней: змеи в последнее время расплодились. Здесь вот Ефим Лобанов. Про этого только и скажу, что лысина у него была на пол головы, будто лоб до самой макушки. Ерёма Кузнец, этот на все руки мастер. Железяку дай, такую красоту откуёт, что только держись. А вон за загородкой Гаврюха Сироткин. Умный человек - Писание всё читал. Да только беда с ним случилась, дочитался: разум Господь отнял... Конечно отнял, потому никак не мог он разумному человеку совет дать, чтоб с родным дитём вот так... Чтоб ножом по горлу да в печку его... Эх, беда. Погубил мальца ни про что, ни за что. За изгородью его, стало быть, положили, а сынок рядом, но в изгороди, потому как невинно убиенный. В один день их закопали. А вот Иван Конюх. Этот, сказывали, с барыней из села Знаменского...
- Подожди, - тронул я сторожа за плечо. - Недосуг мне сейчас об этих покойниках слушать. Ты мне могилу Исаака покажи и всё.
- Нет тут никакого Исаака, - обиженно засопел старик. - Я же всех тут знаю. Вот Кирилл Лапотник, а рядом баба его. Сказывали, что она колдунья ... Правда, за руку никто не поймал, но дыма без огня не бывает... А тут Степан Корова...
Мне вдруг стало очень обидно и захотелось ударить говорливого сторожа по уху, но я сдержался и пошёл с кладбища прочь. В душе клокотала злоба.
"Обманул старик, посмеяться решил напоследок, - думал я, шагая по узенькой городской улице. - Нет никакого Исаака здесь. И клада, стало быть, нет, и деньга его - тоже обман. Зря я в такую даль проходил".
И до того я обиделся, что решился продать подарок старика.
" А на кой эта деньга мне, если он так врать гораздый?"
Я зашёл в городской трактир, сразу к трактирщику, положил перед ним монету и предложил.
- Купи! Чистое серебро!
Трактирщик заинтересовался, поднёс монету к окну поближе и стал рассматривать. Сразу же к месту торга подступили ещё несколько любопытных.
- Ишь ты, - покачал головой трактирщик. - Где ты этот ефимок взял, мил человек?
- Какой еще ефимок? - переспросил я, всячески стараясь унять бурчание голодного живота. - Не знаю я никакого Ефимку, а эту деньгу я тебе за два рубля серебром продам.
- Эта старая монета называется "ефимок", - пристально поглядел мне в глаза трактирщик. - Ты где её взял?
- А тебе какое дело? - стал уже я не на шутку сердиться. - Хочешь, так бери за два рубля, а не хочешь, так я к другому пойду...
- Хорошо, - улыбнулся торговец, - даю тебе пять рублей ассигнациями.
- Не надо мне ассигнациями, - я даже кулаком по столу трактирщика ударил. - Ты мне серебром давай!
Вокруг нас собралось человек десять. Какой-то вертлявый мужик с рябым лицом, попросил трактирщика дать посмотреть деньгу, но тот так строго глянул на просителя, что мужичонка мигом юркнул из первого ряда зрителей торга, в задний.
- Если серебром, так только полтора рубля дам, - всё больше супил бровь трактирщик. - Больше нет. Да и порченная у тебя монета. Дыра на ней.
Полтора рубля серебром - деньги огромные, я на них смогу купить товара, чтоб коробейником стать. И сбудется мечта моя заветная. Я, уж было, согласился с ценой, но тут кто-то шепнул на ухо.
- Не продавай. Эта деньга много больше стоит. Приходи, как стемнеет, к храму на городской площади. Так правильную цену получишь...
Я засомневался.
"А, вдруг, пять рублей серебром за неё дадут?"
- Ладно, - заметив мои сомнения, махнул рукой трактирщик. - Где моя не пропадала?! Даю два рубля серебром, хотя и не стоит она того! Средь бела дня грабишь меня!
И от этого "грабишь", на меня словно прозрение снизошло: дороже стоит деньга двух рублей, врёт трактирщик, много дороже. Недолго думая, я выхватил у несостоявшегося покупателя монету и побежал на улицу. Поплутав по городским окраинам, присел отдохнуть возле покосившегося плетня и тут увидел, как баба вывалила на корм курам густой серой каши. И такой приступ голода меня одолел, что решил я у кур кашу украсть. Притаился за плетнём, дождался, когда баба уйдёт в избу, подбежал к куриному корыту, схватил две горсти серого варева и наутёк! Куры кудахчут, собака лает, баба орёт, а я ломлюсь через кусты напролом...
Каша оказалась пресной и вонючей, но я съел её и даже ладони облизал. Немного утолив голод, сел на землю за кустом бузины и стал мечтать: сколько на вырученные сегодня деньги смогу закупить товару, может, лавку какую в селе открою... И как-то незаметно задремал.
Когда проснулся, было уже темно. Я быстро поднялся и скоро выбрался к избам, потом на дорогу, а там побежал. Площадь городская оказалась недалеко, я даже запыхаться не успел. А вот и храм. С неба краешком выглядывала луна, освещая бледным дрожащим светом купола храма. Людей на площади не было. Я, чуть было, слезу от досады не пустил: проспал счастье своё, пропали пять рублей серебром. Но искорка надежды всё-таки ещё оставалась и я решил обойти вокруг храма. Прошёл вдоль одной стены, обогнул придел и тут услышал за спиной шорох. Стал оборачиваться, но сильная боль пронзила затылок, в глазах что-то вспыхнуло, а потом стало темным-темно.
Очнулся оттого, что плеснули мне в лицо водой. Я лежал на земляном полу, возле стола, на котором горела свеча. В свете свечи я увидел двух мужиков, лица которых поначалу показались чёрными и страшными. Но потом эта чернота сошла: лица как лица, только глаза уж очень злые.
- Эй, очнулся, - пнул меня ногой мужик, сидевший ко мне ближе. - Откуда у тебя ефимок Кузи Душегуба взялся?
- Какого ещё душегуба?
- Дурачком прикидывается, - усмехнулся мужик, сидевший от меня подальше. - Наподдай-ка ему Мишаня горяченьких, чтоб ума малость прибавилось.
И Мишаня расстарался. Он вскочил да лихо принялся лупить меня ногами: то в грудь, то в спину, то ниже спины, то в живот. И так ловко у него всё получалось, что я заорал благим матом да заскулил, словно кутёнок, которому отдавили лапу. А Мишане мой крик - как свинье корыто: чем громче я кричу, тем пуще он старается. У меня уж сил кричать не осталось, когда напарник мучителя крикнул.
- Хватит, Мишаня! Поумнел он, поди. Давай, мил человек, рассказывай, как к тебе ефимок Кузи попал?
Всё я им рассказал: и как старик к нам постучался, и как умирал он, и как мне эту подлую монету дарил и что в могиле какого-то Исаака я клад найду.
- Только нет у вас на кладбище никакой могилы Исаака, обманул меня старик, - прохрипел я напоследок и сжался, ожидая новых побоев.
Однако злодеи колотить меня не стали: то ли устал Мишаня, то ли побоялся до смерти забить, но на этот раз судьба мне улыбнулась. Мучители пошептались, потом, когда Мишаня связал мне руки, выпили по паре ковшей пенного напитка, улеглись по лавкам и захрапели. Мне же было не до сна. Думы одолели - одна тяжелее другой. Я много раз покаялся, что пришёл в этот Еловск подлый, матушку пожалел, а заодно и свою загубленную молодую жизнь. Понимал я, что жить мне осталось самую малость, эти тати своего никогда не упустят, если уж схватили жертву за горло, то задушат непременно. Я повертелся немного, безуспешно пытаясь высвободить руки, и горько заплакал. И вот тут я почуял: что-то легко ударило меня в грудь. Я перестал всхлипывать, притаился и прислушался. Разбойники громко храпели. Больше ни единого звука.
"Показалось" - подумал я и тяжёло вздохнул, похоронив этим вздохом все даже самые призрачные надежды на спасение.
И тут на лицо упало что-то пахнувшее скотным двором. Я с превеликим трудом приподнял голову и стал вглядываться во тьму. Скоро во тьме разглядел какое-то странное существо: что-то четырёхногое... Существо, вроде как, махнуло мне лапой. В другое время я постарался бы забиться куда-нибудь подальше от этакого наваждение, но сейчас для меня страшнее Мишани зверя не было и я, лежа на спине, стал ерзать из стороны в сторону и медленно передвигаться к таинственному силуэту. Мучители мои продолжали заливисто храпеть. За окном печально завыла собака.
Подобравшись поближе, я понял, что на пороге не животное, а мужик на карачках. По всей видимости, мужик не из лихого десятка, а потому переступить порог этого разбойного вертепа опасался. И только когда мне до порога осталось меньше сажени, мужичок пересилил страх, перемахнул порог, подполз ко мне и быстро разрезал путы. Дальше дело пошло веселее - выскользнули мы из тёмных сеней и скоро уж сидели на полу в соседней избе.
- Я еще в трактире видел, - торопливо рассказывал спаситель, - как Мишаня тебе чего-то на ухо шептал. Хотел предупредить, что они тати отпетые, а ты убежал. А вечером вижу: эти разбойники тащат тебя мимо моего крыльца. И кошки на душе заскребли, думаю: "пропадет человек". Гляжу, а эти разбойники дверь крыльца не закрыли. Вот я и решил забраться в сени... А ты связанный лежишь... Здесь пока посиди: не будут они тебя под носом искать, а на дорогу проезжую побегут. Отсидишься здесь, а завтра в ночь иди куда хочешь. Слушай, а это правда, что эту деньгу сам Кузя Душегуб дал? Этот ефимок он всегда на шее носил...
- Не знаю я никакого душегуба, - поморщился я, припомнив как спрашивали меня почти о том же Мишаня с дружком. - А монету мне дал нищий старик...
- Так уж и нищий, - усмехнулся спаситель. - Ты знаешь, сколько у Кузи богатства припрятано? Сказывали, что одного золота пудов десять. Он со своей ватагой всю здешнюю округу в страхе держал. Не одно поместье ограбил. Купцов по базарным дням шерстил. Слух прошёл, что много Кузя где-то золотишка припрятал...
- Врут ваши слухи, - махнул я рукой. - И старик этот всё врал. Он сказал мне, что золото под могильным камнем какого-то Исаака, а никакого Исаака на вашем кладбище нет. Стало быть, и золота никакого у старика не было. Врал он всё!
- Ты не горячись, - вздохнул мужик. - Кузя всегда помудрить любил да разными загадками побаловаться. Манера у него такая. Ты вспомни вот получше, чего тот старик ещё говорил. До малой подробности вспомни. Не торопись. Я один живу, и никто тебе думать не помешает. А звать меня Фомой.
Я прикрыл глаза и стал вспоминать. В избе пахло ромашкой и распаренными берёзовыми листьями. Через полуоткрытое окно-дымник с улицы веяло ночной прохладой.
- Про Исаака говорил, - скоро стал рассказывать я Фоме. - Про кладбище... Про золото, мол, для себя берёг, а теперь помираю... Ещё чего? А вот: Абрама какого-то поминал, дескать, дал ему Господь какой-то знак... А кому-то того знака не дал... В общем, бредил старик и нёс какую-то околесицу...
- Подожди, - Фома ударил кремнем по кресалу и зажёг свечу, - Абрам... Исаак... Подожди...
Мой спаситель метнулся в красный угол и вернулся оттуда с толстой потрёпанной книгой.
- Абрам, говоришь, - Фома устроился перед свечой и стал быстро перелистывать ветхие страницы. - Так, так... Вот...Бог сказал... Авраам возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, поди в землю Мориа и принеси его во всесожжение... И взял Авраам дрова для всесожжения и возложил на Исаака, сына своего; взял в руки огонь и нож... Вот оно! Знаю я - где надо могилу Исаака искать!
- Где? - переспросил я, приглядевшись к хозяину избы и признав в нём того рябого мужика, который в трактире деньгой моей интересовался.
- Года три назад Гаврюха Сироткин умом тронулся, - торжественно провозгласил Фома, - сына своего малолетнего убил да хотел в печи сжечь. А потом кричал на всю городскую окраину, дескать, Господь повелел сына в жертву огненную принести. Кричал так, кричал, а потом схватил косу да глотку себе перерезал. В могиле сына Гаврюхи Сироткина надо клад Кузи искать. Он Исаак тот самый!
Последние слова были сказаны Фомой как-то особенно торжественно в полный голос, и даже свеча при этих словах заколыхалась, будто подтверждая их правоту.
- Пошли, - схватил я Фому за рукав. - Найдём сторожа, разбудим, он нам нужную могилу и покажет. Он мне что-то про какого-то Сироткина говорил, только я его не особо слушал, мне же могила Исаака нужна была...
- Не надо никого будить, - Фома хлопнул ладонью по столу. - Лишние уши - лишние толки. Знаю я как могилу Гаврюхи найти, за изгородью она, а напротив - в изгороди и сын его невинно убиенный схоронен. Это у нас все знают... Вот, ведь, Кузя - стервец какой! Всё просто, а пойди сразу догадайся... Про Авраама и сына его Исаака все знают: и как искушал его Господь, и как знак потом дал, мол, не надо сына убивать, доказал ты веру свою... Вот Кузя, вот стервец... Сейчас пойдём...
Фома убрал книгу, ещё посетовал на Кузю-стервеца, задул свечу и мы пошли на улицу. Только вышли из сеней, Фома остановился и сказал:
- Подожди, сейчас заступ возьму. Не голыми же руками мы с тобой могилу копать будем.
Он некоторое время пошумел в сенях, а потом вышел с лопатой в руке. Возле меня он остановился, завязал лапоть. Потом двинулись мы в путь. Дошли до кладбища, побрели вдоль покосившегося кладбищенского тына. Фома впереди, а я сзади. Кругом было тихо-тихо. Вот и могила безумного убийцы сына. И дыра в тыне рядом, а на нужной нам могиле ждала нас досада: камень с могилы был сброшен, а вместо холмика мы увидели небольшую свежую яму. Фома крепко сжал ладонями голову.
- Мишаня со Стёпкой раньше нас догадались, - простонал мужик. - Что же ты мне сразу всё не рассказал... Пропало золото... Из-за тебя пропало... Что же ты мне сразу про Авраама ничего не сказал?
Вдоволь насокрушавшись Фома вылез всё в ту же дыру вон из кладбищенского огорода. Я за ним. Начинало светать. Фома шёл впереди и недовольно сопел, я с понурой головой семенил сзади. Мы вышли к берегу реки и вот тут мой товарищ по неудачливому делу остановился.
- Чего делать дальше будешь? - спросил он.
- Пойду домой, - вздохнул я. - Нечего мне здесь больше искать. Покажи как на проезжую дорогу выйти.
- Правильно, - кивнул Фома, - обманули нас Стёпка с Мишаней. Всё золото себе заграбастали... Что же ты мне раньше-то про Авраама не рассказал? Делать теперь тебе здесь больше нечего. Это ты верно заметил. Только ты по проезжей дороге не ходи, а иди по тропке вдоль реки. На всякий случай. Подольше рекой идти, но искать там никто тебя не будет. К обеду выйдешь в село Знаменское, отдохни там, переночуй, а утром прибьёшься к попутному обозу. На вот тебе, чтоб в Знаменском поесть да за ночлег заплатить. Фома сунул мне в ладонь медную полушку, подтолкнул к уходившей в прибрежные кусты тропке и быстро пошёл в город. А навстречу Фоме шло стадо коров.
Я же побрёл по берегу неширокой речушки: то пробираясь средь густых кустов и высоких трав, то выходя на окраину заливного луга, посеревшего в объятьях предрассветного тумана. Скоро выползло из-за стены темного леса сверкающее солнце и погнало прочь туман, который никак не хотел уходить, цепляясь за заросли рогоза в болотистых низинках. Только солнце гораздо сильнее любых туманов. Стоило светилу выбраться из-за леса в небесную вышину, как весь окружающий мир засветился и повеселел. Заблестела изумрудом трава заливных лугов, украшенная кое-где желтыми цветами, словно шитьём золотым. Защебетали птицы одна перед другой. Застрекотали стрекозы, кружась над прибрежной осокой. Повеселел мир, только у меня на душе было черным- черно и мысли противные бились в голове набатом.
"Приду сейчас домой, - думал я, часто утирая со лба пот, - Домнушка встретит и спросит: когда избушку строить начнём? Обещал же... Матушка ко мне руки свои худые протянет, а дядя Антип ржать начнёт, дескать, помирайте теперь с голоду, раз умного человека послушать не захотели. И Никита Кривой обязательно скажет: хлопотал много - да только вошь и поймал. Любит Никита прибаутки разные...".
С такими вот тяжкими думами и добрёл я до села Знаменское. Село богатое, потому как на большой дороге. Присмотрел я избу, около которой несколько телег стояло, и не ошибся - на постоялый двор попал. Хозяин, строго оглядев меня с ног до головы, и велел убираться вон, но когда я показал ему полушку, взор его потеплел. Он, быстро спрятав монетку в засаленном поясе, дал мне каравай хлеба, кувшин кваса, фунта три сухарей и позволил переночевать на сеновале. Я присел тенёчке возле бани, съел половину каравая, запивая холодным квасом, и опять стал думать всё о том же - о неудаче своей. Ни о чём другом думать не получалось. Сколько не пробовал, а мысли всё равно в ту же полую колею сползали. И опять на душе стало черным-черно. Мимо меня часто пробегал хозяин, а один раз он взялся как раз передо мною торговаться с двумя бородатыми путниками. Когда крикливый торг завершился, хозяин торопливо спрятал ещё одну деньгу в поясе. Присмотревшись к поясу - я похолодел. Не от вида засаленного пояса похолодел, а от мысли грешной: "вот бы мне этим пояском подпоясаться, а хозяин себе ещё денег наживёт, вон он как торговаться горазд". Теперь я только за хозяином постоялого двора и следил. Скоро заметил, что тот часто бегает в погреб за разными припасами. И я решил поближе к погребу присесть.
"Не обеднеет, - думал я, когда мужик в очередной раз спустился в погреб. - А мне без денег никак нельзя домой вернуться. Не для себя же я стараюсь. Грех воровать да нельзя миновать. Разок согрешу сейчас и никогда больше даже не подумаю о таком. Никогда.... Отмолю всё... А как разбогатею, непременно на храм пожертвую... Простит меня Господь... Не для себя же..."
Воротило меня от подлых дум, руки дрожали, но никак не получалось прогнать наваждение. Я решил: как только хозяин спустится погреб, пойду следом, сорву с него пояс и убегу. Подумав ещё немного, взял в руку увесистый булыжник: хряпну мужика по голове, чтоб не орал да не сопротивлялся, а уж потом сорву пояс и убегу. Эта идея показалась мне лучше.
"А чего? - всё больше распалялась в душе злая лихость. - Этому Кузе можно, а мне нельзя? Я тоже не лыком шит! И не для удовольствия грех на душу возьму, а только чтоб убогим помочь. Один раз только... И отмолю всё... Прости, Господи... Не ради себя же...".
К избе подъехала богатая кибитка и хозяин, низко кланяясь, помог ступить на землю дородному человеку. Человек потянулся, поохал, разминая затекшие от долгого сидения ноги, и сунул хозяину ассигнацию, видимо заказывая обильную трапезу. Обрадованный Хозяин помчал к погребу, на ходу пряча в пояс богатый барыш. Я приготовился . Хозяин подбежал, распахнул дверь и нырнул в темный зев погреба.
"Сейчас, сейчас всё решится, - подумал я и шагнул на порог погреба. - Дай силы мне, Господи. Не ради себя на это иду..."
- Парень, - послышался сзади звонкий девичий голос. - Слышь, парень. Помоги мне. Вон там за кустами у телеги нашей колесо слетело.
Я застыл на пороге - это был знак. Не позволил мне Господь грех на душу взять и послал ангела своего в образе девчонки этой. И будто камень огромный свалился у меня с души, я весь как-то обмяк и выпустил из руки булыжник, который с глухим стуком покатился вниз по ступенькам погреба.
- Ну, чего встал? - схватила меня за руку девчонка. - Колесо у нас свалилось...
Она что-то мне щебетала, подталкивая к густым ольховым кустам, но я не слушал её, а только смотрел на красивое лицо и вдыхал приятный луговой запах её волос. Также в счастливые времена пахли волосы моей матушки, когда мыла она их распаренными берёзовыми листьями, смешанными с настоем ромашки. Матушка тогда ещё здоровая была, и этот запах напомнил мне о счастливом времени, которого уж никогда не будет. Я остановился, тяжело вздохнул о былом, а девчонка меня всё тащит и тащит.
- Чего встал? Пойдём...
Пришлось идти. Телега стояла за кустами на небольшой полянке. Все четыре колеса на месте. Я подошёл поближе, чтоб рассмотреть неисправность телеги и тут жесткая палка перехватила мне под кадыком горло. Я захрипел, засуетился, ногами засучил, намереваясь вырваться, но палка ещё крепче придавила горло и я обмяк.
- Поиграсться со мной надумал? - послышался над ухом знакомый голос. - Говори, чего тебе ещё Кузя сказывал?
- Ничего не сказывал, - чуть скосив глаза, узнал я в мучителе своём Фому. - Всё я тебе рассказал, а деньги, чай, Стёпка да Мишаня стырили. Ты же сам говорил...
- Не было под камнем денег, - зарычал Фома. - Одна монета только. Хорошая монета. Золотая, но одна. Понимаешь? Одна. А должно быть много! И ты у меня теперь всё расскажешь. До утра в яме посидишь, а не надумаешь сознаться, так я тебя утром на костре поджарю. Ей богу - поджарю.
Фома накинул мне на голову мешок, швырнул на телегу и накрыл чем-то: то ли ветками, то ли соломой. Ехали мы долго, а потом без лишних разговоров засадил меня Фома в яму. Яма оказалась глубокой, скользкой и вонючей. Уж на что я привык к противным запахам в хлевах дяди Антипа, но и у меня упругий комок тошноты к горлу подкатил. Еле-еле сдержал я рвотный позыв, а потом притерпелся. А как притерпелся, так и задумался. Чего мне ещё оставалось в яме делать?
"Чего там ещё этот старик говорил? - размышлял я, вглядываясь в россыпи мерцающих звёзд на темном небе. - Деньги... Могила Исаака... Авраам... А потом... Что потом? А потом он, будто, про какой-то знак говорил... Точно, точно... Он так сказал: знак там. Точно! Фома же про какую-то монету говорил. Это и есть знак!"
Радость внезапного озарения, оживила в душе моей надежду на спасение, а вместе с нею и коварный план. Я решил сказать, что знаю как найти клад, но найти его можно только ночью. В темноте легче мне будет от Фомы улизнуть. А для начала мне надо изобразить интерес к монете, какую под могильным камнем Исаака нашли. Я тоже не лыком шит.
"Посмотрим - кто последним смеяться будет, мне терять нечего - подумал я и, несмотря на все невзгоды, уснул"
Разбудил меня Фома.
- Эй, - крикнул он, наклоняясь к яме, - надумал?!
- Надумал, - отозвался я из ямы, - только покажи: чего ты вчера под могильным камнем нашёл? Или это не ты...
- Ну, покажу, а чего дальше? - перебил меня подлый мужик.
- Я вспомнил кое-что, - принялся я нагло врать. - Мне только глянуть, а уж дальше я соображу. Показывай.
- Вылезай, - усмехнулся Фома и стал спускать в яму лестницу. - Ну и воняет от тебя...
Я ещё не успел вылезти, а этот изверг показывает мне монету. Золотую... Я протянул руку, чтобы взять деньгу, но Фома быстро монету убрал.
- Только из моих рук смотри!
В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Пришлось рассматривать деньгу издали. Монета золотая и изображён на ней мужик с высоком лбом да длинными кудрявыми волосами. Больше ничего интересного в той деньге я не разглядел. Потом я хотел сойти с лестницы да походить малость, но Фома схватил стоящие у забора и нацелил острые зубья мне в грудь.
- А ну в яму! Быстро!
Пришлось подчиниться.
- А ещё серебряная монета нужна! - крикнул я уже из ямы. - Та, которую у меня Стёпка с Мишаней умыкнули! Без неё не найти ничего!
Конечно же, никакая монета мне не нужна, не знал я чего с ней делать, но очень хотелось мне Фоме какую-нибудь гадость сотворить. Пусть он теперь за деньгу с разбойниками повоюет. Пусть ему Мишаня помнёт маленько бока.
"Дадут ему ужо Стёпка с Мишаней на орехи, - присел я на корточки. - Вот смеху-то будет. А мне теперь надо подумать, как эти монеты могут указать на место клада. Одна монета серебряная, другая золотая... И что из этого? На одной монете воин с копьём, на другой кудрявый мужик с высоким лбом. С высоким лбом... Где-то я про лоб до макушуки уже слышал... Но где? Нет... Лоб тут мне не пригодится. Лоб у каждого есть. Надо другую примету искать"
И так я упорно эту примету искал, что голова разболелась. Я встал, потоптался: шаг вперёд, шаг назад. На большее простора не хватало. Так я и провёл до темноты время: посижу, потопчусь, потом опять посижу. Когда стемнело, в яму опустилась лестница.
- Вылезай! - раздался сверху голос Фомы.
Возле ямы Фома стоял не один. Плечом к плечу рядом с ним стояли Стёпка и Мишаня. Увидев меня, разбойники ухмыльнулись и как по команде прикрыли рукавами носы.
- Чего он воняет так? - недовольно буркнул Стёпка. - Может его в реку для начала бросить?
- Некогда, - очень даже по-хозяйски отмахнулся Фома. - Пошли на кладбище. Сделаем дело, а там видно будет куда сподручнее бросить. И, если этот подлец надумает удрать, так мы его по запаху быстро сыщем. Пошли!
Мы пошли. Фома впереди, за ним я, а следом Стёпка с Мишаней. На душе у меня стало тоскливо-тоскливо . От всех планов моих остался пшик. От одного Фомы убежать проще пареной репы (во всяком случае так мне казалось в яме), а вот от троих не сбежишь. Вон они как волками смотрят. Когда мы пришли к кладбищенской часовне, я не смог придумать ничего дельного, оставалось только тянуть время.
- Показывай, - приказал мне Фома.
- Сейчас, подожди, - вздохнул я, лихорадочно придумывая способ вывернуться из опасной переделки. - Камень мне нужный надо найти. Большой... Сейчас...
Камень я присмотрел на окраине кладбища около густых кустов. Эти кусты и были моей главной целью. Привиделась мне в тёмной густоте призрачная надежда на спасение. Теперь мне надо как-то отвлечь внимание разбойников. Разбойники не отставали от меня ни на шаг и к запаху моему, скорее всего, привыкли.
- Давай монеты, - обернулся я к Фоме.
- Зачем ещё? - насторожился злодей.
- Вот здесь на камне особые знаки есть, - начал я вдохновенно врать, поглаживая теплую ещё поверхность могильного валуна, - я на них монеты должен положить особым образом, они путь к кладу и укажут...
Первым подал серебряную монету Стёпка, видимо, его Фома предупредил о моих желаниях заранее, а вот сам он чего-то замешкался.
- Ну, где твоя золотая деньга? - решил я поторопить Фому, уже придумав план бегства.
- Золотая? - переспросил Стёпка и ловко выхватил из руки Фомы монету. - Ничего себе! Какой складный лобанчик!
- Какой ещё лобанчик? - нетерпеливо протянул я руку к разбойнику.
- Бывало такие золотые деньги всегда лобанчиками называли, - вздохнул Степка, с большой неохотой расставаясь с монетой.
Я долго водил монетами камню, искоса наблюдая за разбойниками, а те внимательно следили за моими руками.
- Сейчас, сейчас, - бормотал я, готовясь к дерзкому побегу. - Вот оно нужное место...
Тати наклонились ещё ниже, а я заорал во весь голос, тыча пальцем в противоположную от спасительных кустов сторону.
- Смотрите! Могила открывается!
Чего уж там рассмотрели мои караульщики, не знаю - я метнулся в кусты. И сразу же наткнулся на кладбищенскую изгородь. На моё счастье был в том месте тын гнилой и трухлявый. Я вырвался с кладбища, даже не упав, а только больно оцарапав бок. Вырвался и побежал по высокой траве. Разбойники быстро разгадали мой дерзкий план и мигом пустились в погоню, но одолели они ограду кладбища не так счастливо как я. Об этом я догадался по шуму с треском и громкой ругани.
После травы был кустарник, потом я едва не свалился в овраг, еле удержался, схватившись за пенёк, тут же вскочил и побежал дальше. Выбежав на поляну, я вспомнил, что Фома обещался меня по запаху искать. Разделся я на ходу и бросил одежду в реку. Туда же швырнул и лапти. Освободившись от одежды, я повернул опять к кладбищу. Заячью петлю решил сотворить, сосед о таких звериных хитростях мне часто рассказывал.
Я подбежал к часовне. Дверь там оказалась незапертой. Я вбежал в часовню, притаился в углу и стал прислушиваться. Мои преследователи кричали где-то далеко. Удалась хитрость! Чуть порадовшись удаче я стал осматриваться. Посреди часовни стоял стол, на столе гроб, а в гробу покойник. Покойников я никогда не страшился, помня завет, что бояться следует только живых. Я ещё раз прислушался, потом стал думать. Мне никак не давало покоя слово, каким Стёпка обозвал золотую монету - лобанчик.
"Даже у денег прозвища есть, - размышлял я, прислушиваясь звукам с улицы. - Одну монету прозвали "ефмком", другую "лобанчиком". Ефимок - лобанчик... Где-то я уже что-то похожее слышал... Ефимок - лобанчик... Подожди... Так мне сторож про какого-то Ефима Лобанова рассказывал. Точно! У него лоб до темени... Уж не разгадка ли это Кузиной загадки?"
От предчувствия удачи часто заколотилось сердце. Осталось только дождаться утра, найти сторожа да сдвинуть камень с могилы Ефима Лобанова. Если уж и там будет пусто, то дальше и думать о кладе не следует.
"Только как я голым к сторожу подойду? - глянул я на свои бледные ноги, и тело моё дрогнуло ознобом от ночной прохлады. - Одежда нужна... Только где её тут взять?"
Я поглядел на гроб, перекрестился и, решив, что живому рубаха с портами нужнее, чем покойнику, вышел из угла. Подумалось об одежде покойника легко, а как дошло до дела - рука не поднималась. А вот дрожь от холода стала донимать меня всё сильнее. Я несколько раз обошёл вокруг гроба и, собравшись с духом, стал развязывать кушак, которым обвязали мертвеца, провожая в последний путь. Только не успел узла развязать. Покойник поднялся и схватил меня за руку! Я вырвался, хотел убежать прочь из этой часовни, но запнулся ногой за скамейку и упал.
- Ты чего тут? - склонился надо мной оживший мертвец. - Чего голый? Грех же...
Теперь я дрожал не от холода, а от страха: не так уж они безобидны - эти покойники.
- А я тебя узнал, - продолжал измываться надо мной мертвец. - Это ты могилу Исаака искал?
- Я...
- Нет тут никакого Исаака, - вздохнул мертвец. - Уж я-то всех тут знаю...
Я наконец-то набрался смелости и глянул "покойнику" в лицо - надо мной склонился кладбищенский сторож.
- А я всегда тут сплю, если покойников нет, - рассказывал мне сторож, подавая старую одежду и лапти. - Одевайся... Негоже голышом в доме божьем стоять. Здесь хорошо. Никто ночью не потревожит. А ты-то чего сюда забрался?
- По-покажи мне мо-могилу Ефима Лобанова? - всё ещё лязгая зубами от пережитого страха и холода, попросил я сторожа.
- Сейчас что ли? - нахмурился страж кладбищенского покоя.
- Сейчас.
- Пошли...
Я сдвинул могильный камень в сторону. Под камнем ничего не было. Я чуть не заплакал от обиды и стал руками копать землю. Вершка через три под руку попалось что-то твёрдое. Чугунный горшок ёмкостью не меньше чем на ведро был полон золотых и серебряных денег. Наконец-то удача мне улыбнулась. Я набрал полный горсти монет, но тут рядом услышал шипение. Я стал осматриваться и окаменел от ужаса. Ко мне ползла огромная змея. Она подняла голову, явно готовясь впиться ядовитым зубом мне в ногу. Спас меня сторож, всё время стоявший молча за моей спиной. Сторож ударил гада палкой и тот, оставив в покое мою ногу, быстро пополз к ногам новой жертвы. Я бросил в змею монетами, она чуть замешкалась, а сторож стал отчаянно лупить ползучего гада палкой. И гад, не солоно хлебавши, сердито шипя убрался в траву. Только порадовать победе нам не пришлось.
- Вот он! - раздался из тьмы крик.
Первым бросился на меня Мишаня. Сторож хотел и на этот раз встать на защиту, но Мишаня не змея, он выхватил из-за пояса нож и рассёк старику горло. Черная кровь струёй полилась в горшок с деньгами. А я побежал прочь от всего этого ужаса. Сзади слышались крики боли и ужаса. Из тех криков удалось разобрать одно только слов - "змеи". Я бежал из страшного Еловска по проезжей дороге до рассвета.
Убегая, я всё-таки унёс с кладбища несколько монет: пять золотых и две серебряных. Но тратить эти деньги я боялся, поэтому ел лишь ягоды. Продать монету решился в своём родном городе, в том самом - что через реку от села нашего. Денег я получил столько, что смог купить на базаре лошадь с телегой и подарки.
У ворот родной избы меня никто не встретил. И в избе пусто. Никого. Я побежал опять на улицу и столкнулся на крыльце грудь в грудь с Никитой Кривым.
- Померла матушка твоя, - тяжело вздохнув, поведал мне печальную весть сосед. - На второй день как ты ушёл, так и померла. А приживалка ваша на другой день после ушла куда-то.
Мне стало так тяжело, что жить расхотелось. Зачем деньги, если никого у меня не осталось? Я отдал Никите лошадь с телегой, сходил в храм, оставил там - на блюде для пожертвований пять монет и пошагал к дому дяди Антипа.
Дядя Антип стал гнать меня с порога и только когда дал я ему золотую монету, он сжалился. Я опять стал работать у него за еду. Большего мне теперь ничего не надо. Возненавидел я деньги...