Живая летопись - это стихотворные и прозаические реплики, на конкретные события, мысли и настроения. Реплики копились со школьных и студенческих лет до сегодняшних дней. Они часто непроизвольно рождались в моей голове. Со временем появилась привычка все это регулярно записывать. Мне казалось важным зафиксировать события и мысли для каждого момента времени, отказавшись от дальнейшего редактирования. Это политические и экономические, а также моральные проблемы России и Мира, и личные рассуждения, настроения и мысли. Отмечены и некоторые юбилейные даты и России, и моих родителей, и мои собственные. Отразились и заметные периоды увлечений, разочарований..., а позже и периоды болезней....
Коротко передать мысль и настроение иногда бывает точнее, и яснее, чем многословно, и рифмы помогают быть лаконичным. Еще в ранние школьные годы я начал делать краткие записи, но что-то восстанавливал по памяти. По существу - это летопись, хотя я часто уже не помню повод появления фразы или двустишья. Большинство двустиший были опубликованы в книге "Мысли вслух", некоторые двустишья присутствуют в виде эпиграфов к эссе и репликам. Прозаические реплики уже после редактирования были использованы в ряде моих книг.
Очевидно, что не все из написанного мной, каждый читатель почувствует и поймет, но для меня было важно определить свое отношение к всему происходившему или всплывающему в памяти в данный момент времени. И все это передает общую атмосферу "легендарного" времени всей моей длительной жизни!
Главы книги разбиты по годам, соответствующим периодам правления советских и постсоветских вождей: Сталина, Хрущева, Брежнева и Горбачева, а потом Ельцина, Путина и Медведев, и снова Путина.
Дополнительные материалы, и аудио и видео записи находятся на моем сайте: https://nicktchel.net
В виде полезной информации, предложены файлы, позволяющие знакомиться в сети с книгами в электронной библиотеке РГБ и с моими антитезами на YouTube.
Мои родители были из "бывших" и очень плохо вписывались в советскую действительность. Они были знакомы еще по жизни в Сергиевом Посаде и поженились во Владимире, где оказались, т.к. имели "минус" после ссылки.
Я родился в Муроме (Владимирская обл.), 9 июня 1933 года. Меня крестил отец Сергий (Сидоров), погибший в лагере. Когда я появился на свет, моему отцу было 54 года, а матери 36, вместе 90! Это был голодный 1933 год. Об этом непростом времени Осип Мандельштам, как раз в 1933-м году, очень правильно написал: "Мы живем, под собою не чуя страны... ".
Из Мурома летом 1935 года мои родители перебрались в село Норское на Волге под Ярославлем, В 1940 г., наконец, появилась возможность переехать в Мытищи под Москвой. Я тогда ходил в детский сад, а мать работала медсестрой. В это время мой отец получил должность младшего научного сотрудника в ИФЛИ.
В начале войны мы некоторое время жили в Москве у сестры отца, М. А. Бобринской в Трубниковском переулке. И потом мы уехали в эвакуацию, и снова во Владимир, где в январе 1942 года внезапно умер мой отец. Мы с матерью вернулись из Владимира в 1944 году, и жили в Тарасовке под Москвой, где мать работала медсестрой в психлечебнице для бывших фронтовиков.
В 1947 году мы переехали в Хотьково, где мать стала работать медсестрой в областной психбольнице, на другом берегу речки Вори от музея-усадьбы Абрамцево. Мне пришлось ходить пешком в Хотьковскую среднюю школу, которую я и закончил в 1952 году с серебряной медалью.
Я поступил на геофизический факультет Московского геологоразведочного института им. Серго Орджоникидзе, основанного на базе геологического факультета МГУ. Но в новом здании МГУ геологический факультет был воссоздан и переманил квартирами многих профессоров из МГРИ. Институт я окончил в 1958 году, проучившись шесть с половиной лет.
По распределения я стал работать в только что организованном Институте минералогии, геохимии и кристаллохимии редких элементов АН СССР, где я потом и проработал до 1995 года. После женитьбы на Р. В. Аверкиной я получил квартиру в академическом "самострое" в подмосковном Кунцеве, а когда Хрущев расширил границы Москвы, оказался москвичом. Здесь родилась моя дочь, которую назвали Ольгой в честь моей матери.
В 1964 году я защитил в МГУ кандидатскую диссертацию на тему "Пегматиты основных и ультраосновных пород". Потом я занялся изучением ионообменных свойств минералов, и защитил на эту тему докторскую диссертацию в 1972 году, тоже в МГУ. На основе диссертации я издал новую книгу "Ионообменные свойства минералов" и получил за нее Премию АН СССР им. Ферсмана. В дальнейшем основное внимание было уделено изучению свойств природных цеолитов. За эти работы, в составе небольшой группы ученых, мы в 1990 году получили последнюю в советской истории Государственную премию СССР (бывшую Сталинскую). Всего я опубликовал более 200 научных стаей и монографий.
За это время мы пожили, сначала в Кунцеве, потом в Останкине и, наконец, на улице Чайковского (Новинский бульвар) в доме 18, напротив американского посольства. Здесь мы прожили около 20 лет. Окна квартиры через двор выходили прямо в Трубниковский переулок. Когда для ИМГРЭ, наконец, построили новое здание в Кунцеве, мы в 1986 году переехали в Крылатское.
Потом началась и горбачевская "перестройка", и ельцинская "демократизация"! Финансирование научных исследований почти прекратилось. Мой отдел в Институте был ликвидирован, мою профессорскую ставку в МГУ сократили, и в середине 90-х, уже в пенсионном возрасте я оказался в Лондоне с грантом от Фонда Макартуров, по использованию природных цеолитов для очистки радиоактивных сточных вод.
Неожиданно меня уволили в 1995 году, отправив на пенсию. Оказалось, что в России я не нужен в еще большей степени, чем в Англии, где были предложения работы и от Империал Колледжа в Лондоне, и кафедры неорганических материалов Манчестерского университета. Моя дочь вышла замуж за англичанина, появилась внучка, и я решил тоже пожить какое-то время в Великобритании. Однако пребывание в Лондоне затянулась, и стало, по существу, новым этапом моей жизни. Здесь я издал в 2000 году стихи отца. Потом я написал ряд литературных, публицистических и научно-популярных произведений, выложенных в "Самиздат", и изданных в Канаде, Германии и Великобритании в последние годы.
Теперь можно переходить к репликам, разбитым по периодам правления советских и постсоветских "вождей"!
Глава 1. 1933 - 1953 (При Сталине).
1933 - 43 гг.
ПЕРВЫЙ СТИШОК (СО СЛОВ МАТЕРИ!).
Мать ушла а хлебом лавку (за хлебом в лавку),
Сын пипульки ан бандам (на диван),
Мать пришла, сын тёка, тёка (пишет, пишет),
Шлёпы, шлёпы сыну дам!
* * *
Первые воспоминания остались от времени, когда мы жили в селе Норском на Волге, под Ярославлем. Я до сих пор помню запах просмоленных лодок на берегу. В речке Норке прятал свои разбойничьи челны Степан Разин, а родители пережили здесь пору массовых репрессий 37 года.
* * *
Отец ходил через замерзшую Волгу пешком в Затон, где он работал библиотекарем (летом была лодочная переправа). Мать работала в медпункте при ткацкой фабрике, и каждое утро катила меня на санках по заснеженной дороге в ясли. Сохранились в памяти бледные люди в черных ватниках на расчистке зимней дороги - заключенные, и охрана в овечьих тулупах.
* * *
Летние воспоминания более приятные: кусты сирени перед окном, причастие на дому у старичка-священника, прогулка по лесу на спине у отца, ярмарка с каруселями и качелями по случаю местного престольного праздника Всех Святых, который власти терпели под видом "Праздника Урожая". Но тут же и страшный ночной пожар дома, где мои родители снимали комнату. Отец вынес меня сонного на руках, но всё наше небогатое имущество сгорело.
* * *
Поездку в Москву на разведку я уже хорошо запомнил. Это было лето 1939 года. Мы шли через лес к железнодорожной станции, чтобы доехать до Ярославля. В помещении вокзала не было свободных мест, и меня отец посадил на чемодан. Ярославский поезд приходил в ночную Москву, с обилием разноцветных огней на подъездных путях.
* * *
В Москве мы остановились у Бобринских, в семье сестры моего отца, тети Маши. Проснувшись рано утором я вдруг услышал бой часов Спасской башни. Потом я увидел Кремль из чердачного окна семиэтажного дома, куда меня привел двоюродный брат Коля. День начинался под шум примусов общей кухни в бывшей квартире Бобринских, превращенной в коммуналку.
* * *
Естественно, что в советской Москве не нашлось места для моих родителей. Всё было занято "детьми Арбата". Через год мы переехали в Мытищи под Москвой. Мои родители сняли маленькую комнату в ветхой пригородной даче. Отец стал работать в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ) в Москве, а мать работала медсестрой в Мытищах. Меня устроили в детский сад. Не за горами была страшная война. Но кто мог об этом знать?
* * *
Новый, 1941 год мы встречали в холодной мытищинской комнате вареной картошкой с солеными огурцами и чаем со слипшимися кофейными леденцами. Мы с отцом вырыли щельв огороде, и мать ставила туда молоко. В первый же большой немецкий налет я полез в укрытие и разбил банку с молоком.
* * *
Перед отъездом во Владимир мы недолго жили у Бобринских в Трубниковском переулке. В небе висели заградительные аэростаты. По вечерам звучали сигналы воздушной тревоги, бухали зенитки. Мальчишки собирали осколки от зенитных снарядов. Первое время при налетах мы прятались в метро на Смоленской площади, но вскоре стали оставаться дома. Я помню ночной взрыв поблизости. Говорили, что эта бомба угодила в здание театра Вахтангова на Арбате.
* * *
Это было время осеннего немецкого наступления. В октябре Москва опустела. Бежала советская власть, бежали жирные снабженцы. Склады и магазины были разграблены. Из окон учреждений ветер разносил золу и обрывки документов. На помойках валялись кучи красных томов сочинений Ленина, и портреты вождей в тяжелых, позолоченных рамах.
* * *
В осадной Москве 41 года отец по ночам дежурил на крыше дома в Трубниковском переулке, чтобы сбрасывать на землю зажигательные бомбы при немецких налетах, но это носило символический характер. Иногда удавалось пробраться на крышу и мне. В ярком свете прожекторов и вспышек зениток открывалась панорама Москвы с потухшими кремлевскими звездами и церковными куполами без крестов.
* * *
После осеннего немецкого наступления возникла угроза, что меня могут эвакуировать отдельно от родителей. Поэтому мать со мной, налегке срочно перебралась в Доброе Село под Владимиром. Отец с вещами ехал уже позже. В Петушках его обворовала случайная женщина, которую он попросил покараулить вещи на автобусной остановке. Пока отец ходил за угол в магазин, чтобы отоварить продуктовую карточку, "милая" женщина исчезла вместе с его вещами. Он появился перед нами только с кульком "подушечек" в руках.
* * *
Была и утешительная новость - отцу, наконец, выдали новый, бессрочный паспорт. Кто тогда мог подумать, что ему было суждено прожить с вожделенным "чистым" паспортом всего три месяца? Мать продолжала жить со старым паспортом, где стояла отметка о судимости. В начале войны были даны послабления, но мать боялась обращаться в милицию для обмена паспорта из-за своей немецкой девичьей фамилии.
* * *
К зиме нам удалось перебраться на окраину Владимира. Это были деревянные бараки на Московском шоссе. Мимо дома шли встречные потоки: беженцы - на Восток, новобранцы - на Запад. Стояли суровые Крещенские морозы. Постоянно останавливались машины, у костров толпились люди, и по ночам отсветы пламени освещали наш двор.
* * *
Стою я в комнате пустой,
Мать на кровати спит,
Отец ушел, сказав: постой,
И сердце у меня стучит....
* * *
Дневной свет почти не проникал в нашу маленькую комнату через полностью обмерзшее окно. В комнате была печка, но с дровами было очень трудно. Мать работала две смены в психбольнице, а отец каждое утро уходил на поиски топлива. Однажды он вернулся весь покрытый морозным инеем с большой вязанкой досок, выломанных из старой плотины. Запылал огонь в печке, и в комнате стало тепло. Ночью отец умер от сердечного приступа. Был январь 1942-го.
* * *
Отца похоронили на кладбище под стенами печально известной Владимирской тюрьмы. Десять лет назад здесь кончался город, и здесь мои родители, сидя на кладбищенской ограде, решили пожениться. Я долго не мог осознать, что отец умер. Он приходил ко мне во сне, я говорил с ним.
* * *
Это была тяжелая зима. Морозы не ослабевали. Но немцев остановили под Москвой. Из черной бумажной тарелки громкоговорителя целыми днями гремело: "Пусть ярость благородная вскипает как вола. Идет Война Народная, Священная Война...". На задворках тут была железнодорожная станция. Скоро пришел первый эшелон с пленными. Ночью немцы разбежались из промерзших теплушек и стучались под дверями наших бараков, но никто не открыл. Утром я увидел труп немецкого солдата в сугробе перед домом.
* * *
Главными нашими врагами в ту зиму были голод, холод и вши. Подсолнечныйжмыхказался много вкусней довоенной халвы. Мы затирали числа на карточках и забирали хлеб на декаду вперед. В конце каждого месяца приходилось жить совсем без хлеба. Я опухал от голода. Мать сдавала кровь и скармливала мне паек, который полагался донорам.
* * *
Мои военные годы во Владимире прошли в беспризорной среде обитателей бараков с постоянным матом, курением, драками, мелким воровством. Но остались в памяти и походы в лес за черникой, ночная рыбалка на Клязьме, помидорная грядка под окном....
* * *
С отъездом из Владимира наступил более сносный и более взрослый этап моей жизни!
1944 - 46гг.
* * *
Меня родители любили,
И по лесу со мной гуляли,
И не бранили, и не били,
И слишком много доверяли....
* * *
Как я хотел бы быть бычком,
Питаться теплым молочком!
* * *
Поджав коленки к животу
Готов проспать свою мечту....
* * *
И молился, и крестился,
И не слишком опустился....
* * *
После возвращения из Владимира в 1944 году мы пожили в Тарасовке, где мать работала в доме отдыха им. Калинина, превращенном в психлечебницу для вернувшихся с фронта. Значительную часть времени я проводил в Москве у тети Маши Бобринской (сестры отца). Здесь жили вернувшиеся с войны три брата Трубецкие, и я спал на шкафу. Я любил слушать, как двоюродный брат Коля читает стихи самых разных поэтов от Державина до Мандельштама.
"КОЛЯ МАЛЕНЬКИЙ".
Я оказался между поколений,
Не вызывая чьих-то удивлений!
* * *
Коля Бобринский был старше меня на 6 лет, Коля Толстой - на 3 года, среди братьев Трубецких только Готя был моим ровесником. Еще много старше были братья Глебовы и Игорь Челищев, сын дяди Георгия, двоюродного брата моего отца, и его крестника.
* * *
На Молчановке, рядом с Трубниковским переулком, жила гимназическая подруга матери тетя Неточка Дилигенская. Я с ее сыновьями гонял голубей и лазал по крышам и чердакам, которые в войну были обитаемыми.
* * *
Дом отдыха им. Калинина располагался в удобном месте (и речка Клязьма, и железнодорожная ветка Болшево - Фрязино, и до станции Тарасовки на Ярославской железной дороге всего 3 км., (правда, до школы в Красном Текстильщике еще дальше...). На самом берегу Клязьмы была дача академика Колмогорова. Летом он учил мальчишек, приходивших туда купаться, плавать и кролем, и брасом..., а зимой в солнечную погоду катался на лыжах в одних трусах.
1947 - 1949 гг.
* * *
Летом 1947 года мы переехали на стацию "57 км", которая позже стала назваться "Абрамцево", Ярославской железной дороги. Мать начала работать в Хотьковской психбольнице. Сначала мы снимали комнату в самом поселке художников у Парамоновых, а со временем получили казенное жилье с огородом. На противоположном берегу Вори располагается музей-усадьба Абрамцево.
* * *
Больнице еще раньше дан
Был чей-то термин "Гравидан".
* * *
Здесь, в клубе по вечерам бывало или кино, или танцы под радиолу. Репертуар был и военный, и довоенный, и мне он нравился.
ВАДИМ КОЗИН И ДР.
Успешно все солировали...,
Пока не изолировали.
* * *
Родиной приказ им дан:
- Навсегда, на Магадан!
1950 г.
* * *
Не пойму я одного,
Сколько сделать и чего?
* * *
Я ходил в Хотьковскую среднюю школу пешком, и довольно часто после занятий оставался еще на драматический кружек. Тогда же я начал писать стихи. Потом тетя Маша подарила мне фотоаппарат "Любитель", и я сам начал делать снимки, в основном, в Абрамцеве. Некоторые эти фотографии и стихи попадали в нашу школьную стенную газету. И еще, в нашей школе большое внимание уделялось спорту.
* * *
Нас всегда учили в школе,
Что должна быть "сила воли"!
* * *
Если есть, чего поесть,
Дорожите тем, что есть!
* * *
Вряд ли что-нибудь случится,
Если в лужу помочиться.
* * *
Зима, метели, холода -
Вот настоящая беда,
Что не забудешь никогда!
* * *
Наверно, безразлично где
Сидеть на хлебе и воде!
ИСПОЛНИТЕЛИ.
Эти маленькие люди
Носят головы на блюде.
1951 г.
* * *
С призывниками всякое бывает:
- Не мочитесь? Кишка не выпадает...?
* * *
Как хорошо спокойно жить,
Не задираться и дружить!
* * *
Моими однокашниками по школе оказались Лева Казанский, сын врачихи психбольницы, и Сева Волков, внук Всеволода Савича Мамонтова, жившего при абрамцевском музее. Отец Левы был расстрелян, а родители Севы сидели в лагере. При эвакуации я не смог вовремя пойти в школу, и поэтому был на год старше своих одноклассников. Летом мы купались в Воре, ходили в лес за грибами, играли в волейбол в парке на площадке, а зимой бегали и спускались с горы на лыжах. Уже перебравшись в Москву окончательно, я очень любил приезжать к матери, и обязательно еще ходил летом и зимой погулять по абрамцевскому парку.
* * *
Я был всегда ужасно рад
Ходить в Большой или во МХАТ!
* * *
От Веры Петровны Комисаровой (мачехи моей матери), и сестры актера Художественного театра А. М. Комисарова, мне достался постоянный пропуск во МХАТ. Но опера тоже мне нравилась. Я ходил и в Большой, и в Филиал, и для этого отстаивал ночные очереди за билетами.