Единак Евгений Николаевич : другие произведения.

Последний полет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Сон шестой
  Последний полет
  
  - Вы летали когда нибудь во сне?
  Не раз слышал этот вопрос. Много раз задавал вопрос пациентам и просто так, приятелям и знакомым. Большинство людей летает. Особенно в детском и подростковом возрасте. Уверен: кто не испытывал ощущения полета во сне, в своей жизни был лишен чего-то очень важного.
  - Почему нам снится полет? Почему мы летаем во сне?
  В детстве мама говорила:
  - Растешь, потому и летаешь.
  Так ли это? Думаю, что слово "рост" следует трактовать не буквально, не только как физический рост. Полет во сне больше означает подсознательную перестройку психики. Это тот рубеж, когда уже наяву сознание берет верх над миром эмоций, когда совершенствуется личность. Дети летают во сне чаще, нежели взрослые. Они растут, набираются опыта, изменяются, совершенствуются физические, нравственные и духовные компоненты личности.
  Личность способна испытывать во сне чувство полета до тех пор, пока она духовно растет, пока способна перестроить себя и освоить свою энергию, способна к росту не только и не столько физическому, сколько духовному. Как правило, это проблема перестройки себя и степени доверия к людям или обстоятельствам. Можно допустить, что когда во сне вместо полета снится падение - это не что иное, как отражение, в виде символа, неудавшейся попытки решить реальную проблему.
  А может все намного проще и вместе с тем сложнее? По мнению этологов (Этологи - специалисты, изучающие формы поведения, которые передаются от поколения к поколению, по наследственности), полеты, которые совершаются во сне, связаны с проявлением древней программы, записанной в генетической памяти плавающих, ползающих, бегающих животных, птиц и человека. Захватывающие дух полеты и падение во сне - результат информации, записанной в наших генах?
  Об астрологических прогнозах, гороскопах в газетах, интернете и интерпретации полетов во сне "модными" сонниками говорить не приходится.
  Он был на амбулаторном приеме, когда услышал, доносящийся из коридора, леденящий кровь и сдавливающий стальным обручем поясницу, звук. В молодости такого не было. Такая тяжесть в пояснице в последнее время все чаще донимала его в экстренных ситуациях. Из коридора доносился протяжный, редкий хриплый свист со стоном. Такие звуки не спутаешь ни с чем. Так дышат только больные с резко нарастающим стенозом (сужением) дыхательных путей.
  Он не успел встать. Дверь распахнулась и в кабинет волоком втянули, с трудом держащегося на ногах, пожилого высокого мужчину. Вся передняя поверхность шеи была сплошным багрово-черным кровоподтеком. Отек захватывал всю нижнюю челюсть, шею и переходил на грудную клетку.
  Времени не хватило даже на несколько слов анамнеза. Позвонил в хирургию. Уже на каталке через минуту больной был в операционной. Все уже были на месте. Антонина Васильевна, анестезиолог, только и смогла ввести внутривенно седативное и еще что-то. Об интубационном наркозе речи не могло быть. Пациент мог погибнуть во время самой интубации.
  Укол с обезболивающим в области предполагаемой операции. Разрез кожи. Кровь мгновенно залила все операционное поле. Ткани шеи размозжены и пропитаны черной кровью. Пинцетом начал тупо раздвигать подкожную клетчатку. Снова все залила кровь. Захватывая зажимом и прошивая ткани, кое-как, с трудом уходил вглубь операционной раны. А трахеи все не было. Где она! Одновременно с тревогой за состояние больного нарастал липкий страх от своей беспомощности.
  Вспомнил, как тридцать восемь лет назад приехал домой поездом-дизелем из Кишинева. Пришел домой, разделся, помылся. Сел ужинать. В это время раздался телефонный звонок. Снял трубку. Звонила дежурный педиатр.
  - Евгений Николаевич! В отделении трехнедельный ребенок из села Дондюшаны с подчелюстным инфильтратом и страшным отеком шеи. Очень тяжело дышит. Была бригада из Бельц: стоматолог, анестезиолог и детский хирург. Уже уехали.
  - А я при чем? Это стоматологическая патология. Кто я такой, чтобы после санавиации... Тем более, я сейчас на усовершенствовании. Только пришел с вокзала.
  - На вокзале, когда вы сошли с поезда, вас видела бабушка ребенка. Она и попросила вызвать вас. Вы, сказала бабушка, оперировали маму ребенка в детском возрасте. Они очень просят!
  - Делать нечего, бояре... - не к месту вспомнил Пушкина.
  - Высылайте машину. Одеваюсь.
  - Машина уже возле вашего дома.
  Приехал. Действительно, знакомые лица. В таких случаях принято писать, что на доктора смотрели с надеждой. Но он не оценивал взглядов. Некогда! Сразу прошел к ребенку.
  - Сколько ребенку?
  - Я уже говорила: три недели.
  А он уже думал о другом, осматривая крошечного человечка. У ребенка развилась послеродовая сдавливающая флегмона шеи. Тогда трахеи тоже не было на месте. Больше угадал, нежели прощупал воздухоносную трубочку, диаметром много меньше карандаша в двух сантиметрах от предполагаемой срединной линии разреза. Оперировал прямо в палате, на пеленальном столике. Обкладывая салфетками будущее операционное поле, вспомнил, что, приехав, так и не прошел в комнату к спящему шестимесячному, всего лишь на полгода старше его пациента, сыну. Тоже Жене. Больше представлять что-либо себе не мог.
  Разрез. Раздвигая ткани и двигаясь к трахее, совершенно случайно вскрыл, не найденный ранее коллегами, гнойник. Излилось огромное, для такого крохи, количество желто-зеленого зловонного гноя.
  Трахея встала на место самостоятельно. Ткани шеи и передняя поверхность трахеи была исколота толстыми иглами для впуска воздуха. Бригада коллег санавиации, чтобы компенсировать дыхание, пыталась провести трахеопункцию. Вскрыл трахею. Трахеостомической трубки такого малого диаметра не было. Стянул изоляционную трубку со случайно найденного в подсобке кабеля подходящего диаметра.
  Протер спиртом, тщательно прополоскал в физрастворе. Ввел импровизированную трахеостомичекую трубку в трахею. Ребенок стал дышать спокойно. Временами дыхания не было слышно совсем. Шелком подшил трубку к коже. Ушил рану.
  Наутро вертолет, вызванной санавиации, эвакуировал ребенка в республиканскую клинику. С трудом подобрали и втиснули в трахею стандартную металлическую трубку самого малого диаметра. Через десять дней ребенок был выписан домой.
  Сначала были крестины. Потом Рождество и дни рождения. Через двадцать с лишним лет оперировавший доктор - почетный гость на свадьбе. Тогда томада, предоставляя слово для поздравления молодых, объявила:
  - Al doilea tata! - Второй отец!
  Тогда, на свадьбе, даже не получилось прослезиться. Не получилось...
  Сегодня тогдашний крохотный пациент - тридцати восьмилетний атлет почти двухметрового роста - Сережа Батрынак, ровесник моего младшего сына. О драме в трехнедельном возрасте напоминает только, расположенный в нижней части шеи, округлой формы, размером с копеечную монету, розовый рубец.
  А сегодня кровь задыхающегося пациента, и алая и темная, смешанная, вперемежку и раздельными ручейками продолжала неуемно литься из размозженной операционной раны. Отчаяние стало подступать страхом, громыхавшим толчками в затылке и тошнотой, подступившей к самому горлу.
  Словно сквозь вату, послышался чей-то приглушенный вопрос:
  - Почему вы сейчас не оперируете, Евгений Николаевич? У вас получается...
  - Хватит... - еле нашелся ответ.
  Руки работали, казалось, вне его сознания. Наконец прощупал цилиндр трахеи. Неожиданную и нечаянную радость доставило то, что трахея, спускающаяся за вырезку грудины, была большого диаметра. А он, против всякой логики, подсознательно ожидал встретить в кровавом месиве трубочку диаметром меньше карандаша.
  Его раздирали противоречия. С одной стороны, надо было дать доступ воздуха в легкие пациента, кожные покровы которого уже стали фиолетовыми. Воздух еле прорывался громким натужным свистом, сопровождаемым с каждым вдохом, высоким, словно детским, стоном. С другой стороны - продолжающееся кровотечение неминуемо зальет трахею, бронхи. Свернется. А то и еще хуже. Кровь, легко расслаивая размозженные ткани, польется ручьем в средостение....
  Вспомнил, как 43 года назад, оперировал в Окнице пострадавшего от случайного огнестрельного ранения из обреза охотничьего ружья. Пациент семнадцати лет был из Наславчи. Фамилию и имя запомнил на всю жизнь: Жеребеловский Ваня.
  Все, что было лицом, носом, глазами сейчас представляло собой бесформенное пульсирующее кровавое месиво. Тогда страха не было. Было нечто сродни высокому азарту, с которым он останавливал кровотечение, очищал огнестрельную полость, удалял, лежащие свободно, явно нежизнеспособные ткани, осколки костей, дробинки.
  (На рентгенограмме насчитали 48 дробинок, удалить удалось 29). Остальные застряли в костях нижней и верхней челюсти, в решетчатом лабиринте, в глубине глазниц, в теле и воздушной полости основной кости черепа.
  Выехавшая с ним в составе ургентной бригады окулист, произвела двустороннюю энуклеацию (удаление обоих, в нескольких местах насквозь пробитых дробинками, глазных яблок). Позвонили, собравшиеся на выезд, специалисты бригады республиканской санавиации. Случай и для республики был неординарным. Узнав, что сделано, в числе других рекомендаций настояли на наложении трахеостомы. Приступив к трахеотомии, обнаружил, что перешеек жизненно-важного органа - щитовидной железы аномально широкий, массивный, уходит вниз под яремную вырезку.
  Выбора не было. Предстояло накладывать верхнюю трахеостомию. Отодвигая книзу перешеек железы, вдруг вспомнил, что ровно четыре года назад в этой же операционной опытный, великолепный хирург с двадцатилетним стажем при мобилизации перешейка щитовидной железы случайно повредил, нетипично расположенный, крупный сосуд. Наружное кровотечение легко остановили.
  Но смертельная для пациента опасность поджидала с другой, неожиданной стороны. Втянувшаяся вглубь операционной раны крупная артерия продолжала кровоточить, толчками изливая кровь в средостение. Положение усугубила быстро нарастающая воздушная эмфизема мягких тканей шеи, так же спускающаяся в средостение. О внутреннем кровотечении хирург не подозревал. Все его усилия были направлены на устранение последствий эмфиземы.
  Анестезиолог сообщил о резком падении давления и замедлении пульса. Через несколько минут все было кончено. На вскрытии в морге в средостении обнаружили более полулитра, сдавливающей сердце, крови. Атипично расположенная поврежденная артерия втянулась и зияла на 3 -3,5 сантиметра ниже операционной раны. Как говорят хирурги, сосуд спрятался. Подвела иллюзия, что прошив и стянув вместе с мягкими тканями кровоточащий сосуд, хирург остановил кровотечение.
  Словно услышав его мысли, еще фронтовая операционная сестра вслух вспомнила этот случай, деликатно предостерегая его, молодого хирурга-отоларинголога. Трахеотомия, такая простая и вместе с тем, часто коварная, обошлась без осложнений. Пациент, молодой человек семнадцати лет, с глубокой ямой вместо носа, верхней челюсти и глаз, остался жив. Через несколько дней он был эвакуирован в республиканскую больницу, затем в Москву, где ему предстояло перенести более десятка пластических операций.
  При написании настоящей повести связался по телефону с семьей оперированного в 1973 году после огнестрельного ранения Жеребеловского Ивана Яковлевича. После ряда пластических операций в Москве, вернулся домой. Инвалид первой группы по зрению в возрасте двадцати лет женился.
  Позвонив в Наславчу, говорил с уже взрослым внуком Ивана. Прожив после того страшного огнестрельного ранения и последующих операций еще 29 лет, Жеребеловский ушел из жизни после случившегося пожара и обширных тяжелых ожогов кожи и мягких тканей. Слепой, он перестал ориентироваться в, охваченной пламенем, комнате.
  Решение пришло, казалось, мимо его воли и сознания.
  - Скальпель!
  Разрез колец трахеи. Показалось, что рассек три, а может четыре кольца. В полость трахеи ввел трахеорасширитель. Рану прикрыть ни ладонью, ни салфеткой не успел. С кашлем, больше похожим на выстрел, из трахеи вылетел и залепил очки и лицо сгусток черной свернувшейся крови. Ослепленному кровью на стеклах очков, вдруг стало невыносимо страшно. Он перестал видеть. Он не слышал дыхания больного! Больной перестал дышать! Еще несколько мгновений назад пациент натужно сипел. Был жив. А сейчас - тишина...
  - Вот и все...
  Кто-то снял очки. Промыли и протерли стекла. Кое-как одели очки дужками поверх маски. Ничего не выражающий взгляд пациента был устремлен на него. Грудь больного спокойно вздымалась с каждым вдохом. Еще не веря, прикрыл отверстие в трахее, не закрытым перчаткой, запястьем. Ритмичные волны теплого выдыхаемого воздуха, казалось, ласкали его открытую кожу.
  Дальше все в штатном режиме. Введение в трахею трубки, ушивание раны. Ушивая операционную рану, ощутил, что пальцы, когда-то легко, играючи вязавшие узлы, стали непослушными. Вязал медленно, неловко затягивая, оставляя узлы почти на линии разреза. Подумав, по совету Алексея Ивановича, заведующего отделением, усилил фиксацию трубки дополнительным подшиванием ее к коже шеи.
  К концу операции стало известно, что пациент психически неадекватен и несколько лет состоит на учете у психиатра. Множественные травмы гортани, трахеи, щитовидной железы и мягких тканей шеи в агрессивном припадке ярости нанес каблуками, социально опасный, обладавший страшной физической силой, собственный сын пациента - слабоумный имбецил.
  Потом, как положено писать в истории болезни, в стабильно тяжелом состоянии, но со свободным самостоятельным дыханием, пациент был препровожден на каталке в палату отделения интенсивной терапии.
   Сняв операционный халат, шапочку и маску, скинув бахилы, тщательно мыл руки. Затем, вспомнив инструкцию, легкими движениями тампоном с перекисью водорода убрал с лица и носа уже высохшую кровь. Не думая ни о чем, вытираясь, неожиданно для себя зачем-то тихо повторил:
   - Хватит...
  В молодости оскорблялся, обижался, если его не вызывали на редкие, уникальные ночные случаи неотложных состояний. Сложные случаи не пугали, наоборот, будоражили кровь. Казалось, чем больше работал, тем больше заряжался энергией. В молодости хватало одного часа сна и с утра снова, полный сил, бежал на работу.
  А сейчас, особенно после семидесяти, стал бояться. Особенно ночей. Телефонные звонки, сирены скорой и полиции стали звучать тревожно, вызывали учащенное сердцебиение, повышалось артериальное давление, за грудину тупо вонзалась пугающая давящая боль. После ночных вызовов до утра чаще всего уже не спал. Просто сон куда-то подло убегал. Стал замечать собственные промахи на работе.
  Вспомнил давнего знакомого, радиоинженера, ушедшего на пенсию ровно в шестьдесят. Спросил:
  - Почему уходишь? Ты еще полон сил и энергии. Ты электронщик, профессионал высокого класса. Мог бы еще работать долго.
  - Мог бы. Но ухожу. Ухожу, потому, что чувствую, что начинаю сдавать. Не тяну. Не то мышление. Не те руки. Сегодня микроэлектроника совсем иного уровня, другие технологии. Ухожу, пока другие не поняли, что я сдаю. Чтобы помнили профессионалом. Такова жизнь. Каждому свое. Кто-то отдает себя без остатка до девяноста, кто-то коптит, пока не выгонят, кому-то самое время уйти в шестьдесят...
  
  После малейших неудач стали устойчиво преследовать кошмары. Чаще всего снились курсы специализации и усовершенствования. В молодости он впитывал знания, как губка, всегда был готов к ответу. Ответы и решения его всегда были оригинальными, нестандартными. Экзамены всегда сдавал досрочно и без подготовки. Ему открыто и тайно завидовали коллеги по курсам и ординаторы клиник.
  А сейчас его все чаще преследуют навязчивые сновидения перед сдачей экзамена. Все суетятся, листают учебники, перечитывают конспекты, спорят. И лишь он один, почему-то всегда со стороны, наблюдает предэкзаменационный ажиотаж. Он ничего не знает, не понимает сущности споров. Одолевает глухая депрессия. Как, ничего не зная, он будет сдавать экзамен? При пробуждении с облегчением осознает, что это, к счастью, был только сон. Только простынь к утру скручивается плотным, словно канат, жгутом.
  Потом во сне на него стало наваливаться что-то мягкое, но очень тяжелое. Особенно доставалось груди. Огромная тяжесть давила на грудину, за которой вместо сердца шевелился круглый шершавый, с грубой короткой щетиной, зверек. Когтистой своей лапой он больно проникал в левую руку до самой кисти. Просыпаясь от боли в лопатке, левой руке и неодолимого страха не успеть, протягивал руку. В нише прикроватной тумбочки нащупывал спасительную трубочку с нитроглицерином.
  Положив под язык, чувствовал, как вздыбленная колючая щетина зверька в груди смягчается, ложится и больше не давит. Навалившаяся на грудину, многотонная тяжесть поднимается куда-то вверх, становится неощутимой.
  Потом шершавый горячий кол за грудиной стал заполнять пищевод днем. В сутки стало уходить две, а то и три таблетки нитроглицерина. Тубусные упаковки препарата ждали его повсюду. В машине, кармане куртки, в шуфляде рабочего стола и дома на тумбочке.
  Однажды, проснувшись от боли, привычно протянул руку к тумбочке. Пластмассового цилиндрика со спасительными крошечными таблетками не было. В нарастающем паническом страхе включил верхний свет. Таблетки были на месте. Просто вечером он сдвинул тумбочку на несколько сантиметров к изголовью кровати.
  А сегодня после долгого перерыва, он снова ощутил полет во сне. Только в отличие от снов в далеком детстве, начало полета приснилось ему в самом кошмарном виде.
  Он стоял на краю пропасти, но уже не было того, ранее не раз испытанного упоения, ожидания предстоящего свободного полета. За его спиной на него надвигалось что-то темно-серое, бесформенное, но живое, жестокое в своей моллюсковой тупости. Он явственно ощущал зловонное, пахнувшее гнилой кровью, дыхание, настигавшего его страшилища. Он знал, что если его накроет эта бесформенная, бездушная масса, сожмет его грудь, он просто задохнется.
  Потом, он был уверен, что этот костлявый, но тугой плотный скользкий слизистый монстр войдет в него, будет давить изнутри. Затем превратится в огромный, твердый, с крупной шероховатостью, застрявший в пищеводе, кочан обрушенной кукурузы, упирающийся в позвоночник тупой, стенающей, давящей и жгучей болью. Несмотря на то, что воздух, казалось, свободно проникал в его грудь, он задыхался, плотно укутанный все той же, уже почему-то черной, обволакивающей его, массой.
  Убегая от чудовища, которое, он был уверен, было его концом, он угадал впереди зыбкий, легко обрушающийся берег обрыва, за которым чернела пропасть, затянутая густой прочной сетью в виде множества гигантских вертикальных рыболовных вершей, похожих на густые тюремные решетки.
  Верши из тонкой лозы в его далеком детстве плел, работая сторожем на Одае, дед. На закате он бесшумно опускал их в воду вдоль плотины узкого, самого первого пруда. Каждое утро дед поднимал свои немудреные снасти, выбирая скудный улов.
  Он твердо знал, что, попав в одну из черных, чудовищно раскрывших смертную пасть дьявольских воронок, он провалится в никуда. Выхода оттуда уже не будет, дыхание его окончательно будет перекрыто этой противной клейкой массой, которая неотвратно заполнит все его существо.
   Во вязком черном кошмаре сна он скорее угадал, почувствовал, нежели увидел край пропасти, за которой уже не будет ничего. Не будет его, не будет восхода солнца. Никогда не увидит пронзительно голубого с оттенком бирюзы неба. Никогда не ощутит, вливающийся в грудь утренний прохладный тугой воздух. Он больше никогда не почувствует нагими стопами мягкую дорожную пыль детства, не ощутит, холодящей его босые ступни, обильной утренней росы. Не увидит на фоне багрово-оранжевого заката, вертикально спускающиеся, ветви-нити древних ракит. Не услышит приглашающе-повелительного, чуть протяжного звонкого:
   - Де-ед!
   Неслышно, незримо и неотвратимо его настигало равнодушное, молчаливое, то ли с порожними бездонными глазницами, то ли с бесцветными пустыми глазами, чудовище. В темноте он не видел этих страшных в своем безразличии глаз, но чувствовал неотрывно преследующий его взгляд затылком, всем своим существом.
  Вдруг он ощутил, что правая его нога нависла над пропастью. Не остановиться! Не повернуть! Против воли левая, сегодня уже немощная, спотыкающаяся о самый низкий порожек, а когда-то его толчковая нога, которая легко переносила его в полете на другой берег четырех-метровой Куболты, чуть напряглась. Он лишь слегка потянулся в сонной истоме. Страха не стало. Без малейшего напряжения поднялся над черной бездной и... как в детстве... полетел.
   Он летел легко, точно координируя свои движения. Незначительным движением плеч, поворотом головы, а то и одной волей он лавировал между огромными, еще недавно бывшими ярко зелеными и плодоносящими деревьями в его саду, в котором он жил и охаживал его долгие сорок пять лет. А сейчас эти опаленные безжизненные скелеты, подстерегая, угрожающе выставили навстречу ему, словно оленьи рога, свои бесчисленные черные, смертельно заостренные в пламени людской подлости, сухие сучья.
  Неожиданно далеко внизу он увидел, множество, уплывающих назад, разных лестниц. Осталась позади старенькая, деревянная, с шаткими щеблями, прислоненная к задней стене старой, покрытой почти отвесной, почерневшей соломенной крышей, дедовой древней хаты.
  Мельком проплыла и осталась далеко позади, узкая, сработанная отцом из единственной доски горбыля лесенка. Она вела в круглое, всегда открытое оконце, расположенного над свинной конурой, домашнего курятника. Поперек узкого горбыля для удобства курам отец набил жидкие жердочки из, разрезанных пополам, старых рамок для вощины. Той лестницей пользовались только куры и, тайком, когда не видели родители, он сам. Это было очень давно. Тогда он еще не ходил в школу. Тогда небо было гораздо выше, а цвет его отдавал бирюзой.
  Далеко позади на самом дне пропасти проплыло назад множество разных, деревянных резных, мраморных с золочеными ажурными перилами, широких, устланных красными ковровыми дорожками, лестниц, ведущих, казалось, на самое небо. Мельком вспомнил, что всегда, почему-то, избегал соблазна ступить на ступеньку одной из таких лестниц, подняться на самый верх.
  Его всегда берегла судьба. В детстве и юности он не подозревал о существовании страшной истины, которую никому не дано отменить: чем выше судьба поднимает человека, тем страшнее неизбежное падение. И не имеет значения: это моральная и духовная деградация от ощущения собственной всесильности от власти или в результате внезапного криминального обогащения; падение в результате позорного низвержения при жизни или, обставленная напыщенной лицемерной велеречивостью на похоронах, кончина. Каждый раз какая-то мягкая сила уводила его, направляла его стопы по, едва утоптанной, часто невидимой, обычной, не закатанной в асфальт и не покрытой мрамором, его единственной пыльной земной тропе.
   В полете-прыжке из черной бездны он вырвался в яркий солнечный день. Зеленел широкий луг. Слегка извиваясь, спокойно несла внизу свои воды невзрачная, обрамленная с обоих берегов древними ивами, Куболта. До противоположного берега еще далеко, но он уверен, что его невидимые, но, ощущаемые самим за спиной, его выросшие крылья вынесут его на ярко-зеленую, густую, мягкую и прохладную мураву его обетованной тверди.
  Во сне, опасаясь повредить больную левую ногу, согнул ее, надеясь приземлиться только на правую. Неожиданно для себя мягко и пружинисто, ловко приземлился на обе ноги, как тогда, в далеком, уже, казалось, никогда не существовавшем, бывшем только чудесным сном, его и не его детстве.
  Пробуждение было мгновенным, желанным. Сон впечатался в память мельчайшими подробностями. Тяжесть, так давно давившая грудь изнутри, отпустила. Дышалось удивительно легко. Бодро встал, тщательно побрился. С аппетитом, которого не ощущал уже давно, позавтракал, выпил чай и направился на работу. Сел за стол. Пододвинул лист чистой бумаги. На мгновение задумался. Тщательно, словно на уроке чистописания, вырисовывая каждую букву, написал:
  - В связи с возрастом и по состоянию здоровья прошу освободить меня от работы по собственному желанию...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"