Единак Евгений Николаевич : другие произведения.

До седьмого колена

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Е.Н.Единак
  
   До седьмого колена
  
  Мы сидели на берегу узкой, почти двухкилометровой извилистой заводи Днестра. Моим напарником и наставником был старейший житель и самый древний рыболов Хотинского края Бессарабской части Северной Буковины. По его словам, сто лет ему минуло, когда в Москве скинули Ельцина. Зовут старика Карпо Вуживка (Веревка - укр). Дед Карпо всю жизнь рыбачит.
  В округе рыбных озер - раз, два и обчелся. Карпо рыбачит на реке, но большую часть времени проводит на берегах Михалковской заводи, где мы сейчас с ним находимся. С дедом Карпом меня познакомил Роман, рыбинспектор, в прошлом инженер-гидротехник. Познакомились мы с ним в "Одноклассниках". Однажды утром, просматривая свою страницу, я обратил внимание на приглашение в "Друзья". Ко мне в друзья набивался некто Роман Шиманский, 1946 года рождения, мой ровесник. Фамилия смутно мне что-то напоминала, фотография тоже. А вспомнить не получается. Приглашение в "Друзья" я принял. На следующий день получил сообщение:
  - Здравствуй Евгений Николаевич! Вышел на тебя через интернет, благодаря твоей книге "Вдоль по памяти. ..." Читал, и казалось, что это я пишу о своем детстве. Где можно купить саму книгу? Мы с тобой в одной группе поступали в шестьдесят четвертом в Черновицкий медицинский. Я не прошел по конкурсу и с ходу подал документы в Одесский гидротехнический институт. Там был недобор. Тогда я был уверен, что ты поступил в Черновцах. Я сейчас на пенсии, но работаю рыбинспектором. Понял, ты рыболов. Сейчас разрешен лов, приезжай, будь ласка. До вашей Окницы от нас ровно 25 км.
  Так завязалась переписка в интернете. Роман участвовал в строительстве гидроузла с 1973 года, с самого начала его строительства. Потом, когда гидроузел достроили, длительное время работал инженером гидротехником Новоднестровской ГАЭС. На пенсии устроился рыбинспектором. Дед Карпо, его земляк, едва ли не самый дисциплинированный на участке, строго соблюдающий закон, рыболов. Но в любую погоду без рыбы домой не возвращается.
  
  Рассказывает рыбинспектор Роман
  - После мобилизации в бригаду Котовского Карпо Вуживка закончил краткосрочные курсы военных ветеринаров. В сороковом, затем после войны при Советской власти ему не раз была предложена работа в колхозе и дальнейшая курсы. Но, вернувшись в родное приднестровское село, Карпо так и не стал ветеринаром. Что-то повернулось в его голове после долгой кровавой мясорубки гражданской войны.
  - В августе двадцать пятого года, на территории Чабанки под Одессой, произошло убийство Котовского. Карпо, сопровождавший тогда комбрига, находился в составе отделения его охраны. Сразу же после убийства Котовского стали исчезать люди из его окружения. Находили их застреленными, утопшими, повешенными, а то и сожженными. Свидетелей убийства комбрига убирали. Опасаясь выстрела в спину со стороны сподвижников Якира и Троцкого, где поездом, а больше пешком, вдвоем с товарищем Карпо Вуживка пробрался в Каменец-Подольск. Осенью его товарищ, высокого роста и атлетического телосложения, обладавший яркой, запоминающейся внешностью, был застрелен в центре города.
  - Той же ночью Карпо, переодевшись в чужое и побрив наголо голову и усы, вместе с обозом горшкоробов покинул Каменец-Подольский. В Старой Ушице отстал от обоза и поселился у старика-лесничего на кордоне у самого Днестра. Река служила тогда границей между Советской Украиной и королевской Румынией. Карпо Вуживка помогал лесничему, отесывая колья, складывая в скирды и на сеновалы сено, заготавливая дрова. Подолгу сидел в зарослях лозняка, внимательно изучал противоположный правый берег. Карпо запоминал расположение постов румынских граничеров (пограничников), время и интервалы обхода патрулей.
  - Когда морозы сковали Днестр, Карпо, завернувшись в белое рядно, поздним вечером по льду благополучно перешел реку. Обойдя по пути несколько сел, к утру был в родной деревне. Поселился в родительском доме, где жила его мама. Недели три Карпо никуда не выходил. Сквозь тусклое крохотное оконце заново изучал противоположный склон, переходящей в глубокий яр, лощины, кривые узкие улочки родного села. Никто не удивился его появлению. Жандарм навещал село редко. Граничеры быстро привыкли к бессарабцу. Разрешали ловить рыбу с берега реки, что было запрещено остальным сельчанам. Карпо всегда оставлял солдатам часть улова. Граничеры не отказывались от рыбы. Принимая подношение, каждый раз говорили:
  - Мулцумим! Май вениць, домнуле пескар! (Благодарствуем! Приходите еще, господин рыбак!)
  Вскоре Карпо женился. Пяти лет не прошло, как, стирая в затоке перед Пасхой, жена, простудившись, слегла и умерла. Вторая жена умерла в родах.
  - С тех пор дед в бобылях. Живет во вросшем в землю, старом покосившемся родительском доме. Даже старожилы не помнят, чтобы дед Карпо где-нибудь работал на службе или в колхозе. При румынах, потом и при советской власти работал по найму у сельчан. В селе к такому образу жизни деда Карпа давно привыкли. Удивительно, но несмотря на его неспешность и возраст, сельчане до сих пор охотно нанимают его, как безотказного, честного и ответственного работника.
  - Дед Карпо не желает расставаться со своим одиночеством. Живет безвыездно. Как вернулся с фронта, кажется и на станцию не ездит. Словно до сих пор опасается выстрела в спину. Почти ежедневно в неизменных кортовых штанах, фуфайке, в сапогах и с рюкзаком за плечами направляется на берег. Дед Карпо не имеет своего постоянного места для рыбалки. Неведомо как, словно ему подсказывают или видит сквозь воду, он выбирает неожиданные места. Без рыбы не возвращается.
  
  Такую непростую историю бывшего бойца бригады Котовского мне коротко поведал его земляк рыбинспектор. Заодно, я впервые узнал об иных обстоятельствах гибели героя гражданской войны Григория Ивановича Котовского. Обласканный Сталиным, опекаемый всесильным тогда Фрунзе, энергичный Котовский с его взрывным и непримиримым характером, становился опасным для окружения Троцкого. Героя, убив, подло оболгали, распространив сплетню о том, что Котовского якобы застрелил один из помощников, заставший комбрига в постели своей жены.
  Это при том, что в тот вечер, когда Котовского застрелили на крыльце особняка, в котором они отдыхали, беременная тогда жена комбрига, бригадный врач, была в трех шагах, на веранде этого же дома. Самого убийцу супруга убитого знала не понаслышке. Он, коренной одессит, был давним знакомым семьи Котовских и служил начальником охраны на одном из сахарных заводов близ Умани. Но правду замалчивали. В тридцатом в Харькове был застрелен последний свидетель, он же убийца Котовского. После его смерти не осталось ни одного свидетеля гибели Котовского и шансы распутать это загадочное дело стали близки к нулю. А ложь быстро распространилась по Союзу и долго была едва ли не единственной версией гибели полководца.
  В тот день дед Карпо привел меня на выступ мыса, разделяющего рукава заводи. Деревья отстояли от берега на расстоянии не менее пяти-шести метров. Единственным неудобством был обрывистый берег. Без подсака рыбу на берег не вывести. Расположившись, мы с дедом закинули снасти. Тройник с нанизанными протухшими куриными потрохами дед Карпо забросил на середину заводи, где поглубже.
  - В этой затоке, - дед кивнул на середину заводи, - попадаются сомы по два, а то и три пуда.
  Вопреки моим ожиданиям, дед оказался разговорчивым. Скоро я знал, когда запрет на время нереста, какая тут водится рыба, на что чаще клюет, какова посезонная вероятность улова и где лучше ловить в ненастье.
  Скоро начался клев. Рыба шла не крупная, но скучно не было. Попадались пескари, караси, голавли. Часто, пытаясь оторвать наживку, в леске путались раки.
  Скоро у деда Карпа зазвенел, изготовленный из охотничьей гильзы, колокольчик. Неторопливо, но держа в натяжении леску, старик подтащил к берегу крупного сазана. Сазан резво сопротивлялся, норовил нырнуть по самый берег. Дед Карпо неспешно, без суеты ловко держал рыбу на открытой воде и, подведя самодельный подсак, вытащил сазана на берег. Любопытство заставило меня подойти к старику. Сазан казался сгорбленным, чешуя и спинной плавник были темными, почти черными. Углы губ венчали короткие, довольно толстые светлые усы. Дед Карпо подтянул, утопленный в воде, длинный самодельный садок и, приподняв крышку, опустил в него рыбу. Рыба била хвостом, кувыркалась, пока не достигла воды.
  - Как ловится? - незнакомый глухой простуженный голос заставил меня вздрогнуть и повернуться.
  Надо мной стоял худой сутулый, старше средних лет мужик. Длинные руки почти до колен, ладони лопатами. Расширяющийся кверху череп. На узком худом лице выпирающие скулы. Вдавленный седловидный нос. Короткая верхняя губа, за которой расположились оставшиеся три бочкообразных, с неровными зазубренными краями, зуба. Под бугристым лбом глубоко посаженные глаза. На правом глазу светлело бельмо. Обратили на себя внимание ноги. Даже через брюки были видны саблевидные голени.
  - Закурить не найдется?
  - Не курю. - я бросил курить много лет назад.
  Пришедший повернулся:
  - Карпо! Дай цигарку!
  - Ты куда шел, Петро? - недовольно спросил дед Карпо. - Ты когда-нибудь будешь иметь свои сигареты? Дома тоже скурки (окурки - с укр) подбираешь?
  - Га!?
  - Петро! Ты моложе меня, а глухой как пень! Когда будешь иметь свои сигареты?
  Дед Карпо вытащил из внутреннего кармана, когда-то бывший никелированным, затертый до латунной желтизны, портсигар. Достал "Ляну" и, держа за самый конец, подал пришедшему. Петро взял сигарету, сломал ее пополам. Половину засунул в трубочку, очень похожую на тубус для помады и спрятал в карман. Вторую половину "Ляны" воткнул в конец обгорелого деревянного мундштука, закурил и жадно, прерывисто затянулся. Медленно выпуская через ноздри дым, повернулся и молча побрел вдоль берега. Казалось, шел он вприсядку, ноги ставил неуверенно, словно ступал с кочки на кочку всей ступней.
  Глядя на походку Петра, внезапно вспомнил. Бельмо, кератит, зубы, глухота ... Классическая триада! Плюс саблевидные голени, неуверенная походка ... Атаксия ... Сухотка? Меня передернуло.
  Дед Карпо проводил Петра тяжелым взглядом. Было видно, что старый рыбак не жалует сегодняшнего пришельца.
  Отойдя подальше от нас, Петро воровато оглянулся. Достал, спрятанные в кустах распорки. Снял, подвешенную на сучок ствола, палку. Из кармана достал скомканную фатку и углы зашморгом накинул на согнутые распорки. Приподняв, развернул фатку и приготовился опустить ее в воду. В это время послышался шум двигателя. Петро проворно развернулся и швырнул фатку в кусты. Сам спешно скрылся за деревьями.
  Дед Карпо указал головой в сторону доносящегося шума машины:
  - Во як спритно утикае Петро! Глухий, а мотор Романа почув здалёка. И фатку в заросты закинул.
  Возле нас остановился старенький "Жигуленок". Это действительно был Роман. Рыбинспектор вышел и, стараясь не хлопать, аккуратно прикрыл дверцу автомобиля.
  - Как успехи?
  - Понемногу! - ответил я за обоих.
  - Петро опять с фаткой? Где он?
  Дед Карпо кивнул головой в сторону, скрывшегося в лесу, Петра.
   - Ничто его не учит. Сколько его фаток я изрезал! Не зря в селе их называют бластаматыми. Порченые!
  Что означает слово "бластаматые", я догадался. В переводе с молдавского "блестемат" означает "проклятый".
   - Почему?
   - Пусть лучше дед Карпо для начала расскажет. Он лучше знает всю подноготную этого клана от прапрадеда. - Роман повернулся к старику. - Дед Карпо! Расскажите доктору про бластаматых! А я потом расскажу о Петре. Я последние поколения лучше знаю.
   - Было бы о ком говорить! Навоз один... - недовольно откликнулся Карпо.
   - Дед! Наш доктор пишет книги! Вдруг ему пригодится! - Роман подошел к своему "Жигуленку" и вытащил, подаренную мной по приезду, книгу. - Посмотри, доктор подарил. Только не подписал еще!
  Меня удивило, как древний старик шустро закрепил удилище и поспешил к нам. Подойдя, дед, несмотря на чистые руки, старательно вытер их о полы фуфайки.
   - Правда! - продолжил Роман. - Подпиши Евгений Николаевич! Будет память. Не каждый день нам писатели книги дарят.
   Дед Карпо осторожно взял в руки книгу. Держа на ладони, бережно погладил глянцевую обложку. Он осмотрел книгу, потом поднял глаза на меня, словно не веря, что такую толстую книгу написал доктор. Роман развернул обложку:
   - Смотрите, дед Карпо! Вот и фотография доктора!
  Дед Карпо несколько мгновений рассматривал фотографию, потом снова поднял глаза на меня. Меня осенило. Я подошел к моей машине и достал за сиденьем еще одну книгу.
   - Дай ручку, Роман! С удовольствием подпишу тебе и деду Карпу. На память. Вы читаете? - обратился я к деду.
   - Дед несколько лет назад только очки одел. А так читал без очков. И книги и газеты. Раньше при Советской власти ему все газеты и журналы из сельсовета, школы и библиотеки давали. Все подряд читает. - ответил за деда рыбинспектор.
  Я сделал дарственные надписи и протянул книги новым владельцам:
  - На память. Приятного чтения!
  - Расскажите, дед Карпо! - повторил Роман. - Вдруг доктору понадобится. Он продолжает писать книги.
  - Спасибо! - поблагодарил дед Карпо за книгу. - Як так, потрибно росказать! - дед сделал ударение на слове "потрибно". - Чтобы люди прочитали и детям заповидали. Чтобы не повторился больше на земле такой грешный род. Только надо згадать по порядку. Столько лет прошло. А я забувать уже стал. Да и не хотелось вспоминать. Не о чем...
  Следующим днем дед Карпо, усевшись в мой "Гольф", велел ехать направо. Удивительно, за все дни рыбалки, я ни разу не ощутил, характерного для стариков, запаха старой затхлости. Несмотря на одинокую жизнь, дед Карпо был необычайно чистоплотен. Одежда была не глаженой, но каждый раз выглядела свежестиранной. Старик после каждой пойманной рыбы тщательно полоскал в воде руки и вытирал чистой тряпкой. Тряпку растягивал, на воткнутом в берег, прутике.
  Поплутав по узким извилистым улочкам села, выехали на прямую полевую дорогу. Скоро мы въехали в небольшое, около двух километров длиной, село Галицу. Село примечательно тем, что расположилось оно в одну линию. Дома располагаются только с восточной стороны. С запада вдоль единственной дороги тянется довольно густой лесной массив. Единственная улица закончилась Галицким монастырем.
  Сегодня мы рыбачили на берегу довольно широкого залива. Слева, по ту сторону заводи вдалеке виднелось крохотное село Непоротово. Проследив за моим взглядом, дед Карпо пояснил:
   - Само Непоротово невелике, май же за сто людей. Селище давнее. Нихто не помятает, дуже давно пустили с того берега вид Калюса на Непоротово паром. - дед Карпо указал на светлую полосу отмели на противоположном берегу. - Вон с того места. Калюс, як запустили плотину, затопило. Большую часть людей власти переселили в Кураженци.
  Паромом и в гости до родини ходили и тикали з одного берега на другой. Самые близкие деревянные мосты через Днестр были в Могилеви на нижни молдавски Атаки и в верхних украинских Атаках, коло Хотину на Жванец. Пятнадцать километров звидси (отсюда - с укр.) выше по ричке тоже курсировав паром з Кормани до Старой Ушицы. Паромы курсировали до самого затопления. Калюса зараз уже немае, и Стару Ушицу перенесли.
  - Чем тянули сам паром? - спросил я, малосведущий с принципом работы паромных переправ.
  - Через Днестр протягали канат. Крутили корбою. Руками часто допомогали люди, которых перевозили. Но это пока паром не возьмет ходу и не выйдет на течение. На течении повертали и закриплювали косо пид водою крила, як рули. Вода вдаряет косо в крила и штовхае паром поперек рички. Сам паром був невеличкий, умещались две пидводы з конями, або одна грузова машина. Люди стояли по бокам.
  За несколько дней рыбалки мы почти каждый раз меняли место. Уму непостижимо! Откуда дед Карпо ведал, в какой день, где надо рыбачить? В отличие от других любителей рыбной ловли, мы каждый раз были с рыбой. Уху готовили тут же, на берегу. Я впервые наблюдал, как дед Карпо зажег в пламени костра небольшую веточку вербы. Когда веточка обгорела наполовину, старый рыболов на секунду окунул тлеющий конец в, доходящую на слабом огне, уху.
  - Для дыму и смаку. - пояснил дед Карпо.
  Я звонил Роману. Уху мы поглощали втроем. Уха с дымком действительно была хороша. Дед стеснительно отворачивался от нас с Романом. Он ел очень медленно, широко раздвигая за сомкнутыми губами беззубые челюсти. Периодически отворачивался, между губами пальцами захватывал, вытолкнутые языком, мелкие кости и аккуратно складывал их на обрывок бумаги за своим бедром. Тут же мы варили и раков. Уходя, Роман тщательно затаптывал костер и проливал кострище водой. После ухи дед, выбрав место, чаще на прогреваемом солнцем склоне берега, ненадолго ложился отдохнуть.
  Несколько дней пребывания на берегах Днестровской заводи оставили в моей памяти и душе неизгладимый отпечаток. Забыв об удочке, я подолгу, не отрываясь, смотрел на водную гладь заводи и днестровские просторы. Я не оговорился. В месте моего временного пристанища после строительства плотины ширина реки достигает километра и более. Казалось, что эти места мне знакомы тысячи лет. А может они из другой моей жизни? До моего рождения? Только небо раньше казалось другим. И сейчас, после длительного отсутствия, я снова увидел так знакомые места моего далекого во времени детства и отрочества.
  Но самым примечательным было общение с дедом Карпом. Мой древний собеседник оказался на удивление словоохотливым, прекрасным рассказчиком. Его, не по возрасту живая, речь была винегретом из украинских, русских, польских и молдавских слов и выражений. Не раз я удивлялся его цепкой памяти, знанию людей, истории и географии края. Слушая старика, я поймал себя на мысли, что, несмотря на мой слабеющий слух, за все время нашего общения у меня ни разу не возникло надобности его о чем-либо переспросить.
  
   Рассказы старого рыбака
  У нас всякая пакость
   и пагуба от конокрадства...
  В.Даль
  - То було задовго до мого рождения. Згадую я тилько росповиди старых, уже поживших и переехавших з Подилля людей. В те времена люди легче снимались с обжитых мест и шукали щастья там, где они еще не жили. Всегда лучше было там, где нас немае. Особенно часто люди меняли правый и левый берег Днестра. Сначала люди тикали от бусурманских нехристей. Спасали жизни и детей от угона в туретчину. Убегали целыми селами с правого, бессарабского берега на левый, подольский. Потом, когда крипакам в Расее дали волю, а земня залишилась в панив, люди стали тикать в Бессарабию, где земня була май вродлива и дешевше.
  Крестьяне собирались, знаходили место для селища. Случалось, даже названий не меняли. Много было таких сел на Винничине и Подилли, названия которых были одинаковыми с селами в Бессарабии и Буковине: Ломачинци, Шебутинци, Мишковци, Ставчаны, Кулешивка, Белоусовка, Волошково, Ленковци. - помолчав, дед добавил. - Да и Черневци, и Михалкив. Сейчас трудно точно сказать, кто откуда и куда переехал.
  (Дед Карпо рассказывал, а у меня зарябило. Не в глазах, в голове. Какой памятью надо обладать, чтобы на протяжении почти века, безвыездно проживая в захолустном селе, помнить села с одинаковыми названиями в столь разных местах. Читал дед, скорее всего. Или карты внимательно изучал. Но главное, старик прав!).
  За машины люди тогда не ведали. Ездили и пахали на конях и волах. Волы - они посподручнее, но дуже повильные (медленные - с укр). Кони - они швидкие, того и май лакоми. Селяни перебирались через ричку або на своих, або тут купували коней и волов. Вид разу и стали красть скотину. Волов крали неохотно, до утра далёко на нем не поедешь. А кони швидки. З ночи до досвитку вже були в Хотине, або и в Черневцях.
  Чаще крали и ховались за Днестром. Это сейчас тут плотина, ричка стала и ширше и глибше. А ранише броды были множественные, от Наславчи до Репуженцев. А коло Бродка и Мошанца доброму коню вода живота не намочит. Там и продавали коней. А если кони були знатными, то гнали в самый Дрогобыч. Там кони дуже в цене держались. А те, что похуже, заворачивали в Каменец. Бувало, шо крали и валили на мясо, особливо волов.
  
  Був такий Грицко Павельчук, прапрадед Петра, шо з фаткой тут ловит. Его з краденым бугаем поймали близ Хотина. Били всем селом. Он притворился мертвяком, а в ночи уполз и перебрался на подольский берег. Полгода отходил от кольев и цепов. А потом скомпанувался з конокрадами. Старые люди розсказували, что появлялся в Бессарабии раз в год, чаще летом. Заявлялся в красной или голубой сорочке, в новых штанах с кожаными латками на заду и в яловых сапогах с тонкой пидошвою, шоб не було чути, як нога ступает. На голови кубанка козацка з хрестом поверху.
  Первым делом, как приедет, в шинок заявлялся. Других угощал и сам напивался. Потом до дому его на тачке везли. Он гроши за то мужикам платил. Проспится дома и первым делом жинку отлупит. Потом всем подарки дарит. И знову из шинка не вылазит. Тверёзый больше молчал. Как напьется, рассказывает за житье вольное конокрадское.
  Сбивались в стаи лихие конокрады. У каждого свое место. Атамана слушались без слов. Мигнет оком, поведет бровью, опустит голову, вся ватага знала, що робить кожному. Коней крали у украинского козацства, от Белой Церкви, Умани до Гайворона. Добирались туда больше поодиноч. Прибивались к вдовам, самотним жинкам. И тихо ждали. Высматривали. По шинкам и корчмам сиживали, слушали. Не дай бог заговорить с кем-то своим из компании или дать знать, что знакомы. По ночам собак по селу прикармливали, чтоб не гавкали.
  А днем по селам пускали якобы слепого жебрака с поводырем, або калеку без руки или ноги. Те ходили, высматривали, слухали. Примечали добрых коней, где держат, где ночуют, как запирают на ночь. Загодя плели из бересты с паклей накопытники. Чтобы топота копыт не было чути. В темную ночь пропадали кони отразу в нескольких селах. Иных выводили через пролом в задней стене саманного сарая. Выйдет утром хозяин, а на дверях конюшни огромный засов на замке. Вроде порядок. Отомкнет, откроет дверь и сомлеет. Скрозь конюшню садки соседские, небо и хаты видны.
  Бывало, как стемнеет, расшивали соломенную покровлю. Один, что моложе, забирался вовнутрь, пилил дышло, которым скрозь стену перекрывали вход. Использовали специальные, на все случаи жизни, отмычки. И называли такие ключи богоугодным словом - хрест. А замок снаружи знову вроде не тронутый. По одному уводили знатных жеребцов, племенных кобыл. Короткими дорогами скакали через Збруч в Польщу.
  Шоб не опознали знатных коней, в компании конокрадов були майстри, котори могли так розмалювать тварину, шо и хозяин сумневался, его ли той жеребец. Фарбували звездочки на чоли, а як були, то закрывали, як и никогда не було, або закрывали шкарпетки белые на ногах. Гнедых делали попилевыми (дымчатыми, пепельными), у вороных появлялся загар. А белые кони вже були з яблуками. Хвосты и комы (грива - с молд.) перефарбували.
  А то промеж подковой и копытом изнутри подковы вбивали тонкие дубовые клинья, чопики. От разу у коня менялась, знакома всем, походка. Шо шагом, че рысью, або вскачь. Задирали коню голову и заливали за фалку (щеку - с молд.) горилку. Шоб хозяин не узнал, палили раскаленным железом зубы. Напильником у старых коней делали зазубрины на передних зубах, шоб моложе выглядали. Остальных коней, что похуже, сбивали в табуны и угоняли в Винницу або в Проскуров. Бувало, конокрады крали, або домовлялись и уводили гарных молодых жинок.
  Наутро в деревнях слышался непрерывный скорбный вой. Потерять коня для селянина значило потерять члена семьи. Без коня - нищета. Женщины, проклиная грабителей, причитали. Хмурые мужики собирались группами, вспоминали подозрительных людей, делились приметами. Тех, кто помоложе и более ушлых посылали в другие села округи. Вызнавали, как дела в соседских деревнях, пропали ли кони у них? Не было ли наводчиков среди местных?
  Бувало, караулили и ловили злодеев. Вязали и водили по всем улицам села. Бить должны були все, включая старух и детлахов. Когда конокрад уже переставал дышать, згомот (шум, галдеж - с молд.) сменялся тишиной. Вси тихо расходились по домам. Навроде били вси, злодий умер, а каждый ударил один - два раза. И умереть от одного невозможно.
  В живых старались не оставлять. Як конокрад залишался живым, то потом горе було бившим его. У таких в першу чергу угоняли коней, палили дома и сараи. Конокрадов забивали насмерть цепами, кольями, топорами, резали косами, вешали. Трупы казненных зарывали в глухих местах, в ярах, топили в ричках. Або специально, заризаных подвешивали ночью на деревах по трактам, шоб налякать лихих людей, шоб боялися заезжать в села и красть.
  Но страшнее висячих мертвяков були ходячие живые. Мужики били от разу всем селом. А когда на конокрада знаходила паморока, отрубали на руках пальцы разом з долонями и стопы ног. Стопы отрубали до пяток, шоб на пятках ходил и мучился. Раны перетягали лыком, шоб кровь не вытекла. И шкандыляли такие по шляхам та базарам. Уси бачили, шо бувае з злодиями за покраденых коней.
  Конокрадов проклинали, глядя на, подернутые ржавчиной, плуги и бороны. Некому тянуть! Призывали кару господню в домах, в поле, на многолюдных базарах. Предавали анафеме священники. Ворожили у ворожек и проклинали до седьмого колена. Колдуньи наводили порчу на конокрадов и их близких.
  Долго после набега конокрадов не стихали причитания. Тоди и був проклят в поколиннях старийшина рода Павельчуков - Грицко, сгинувший незнамо где. Не осталось за ним ни могилы, ни доброй памяти.
  (Я внимательно слушал рассказ деда Карпа. Заодно сопоставлял услышанное с прочитанным ранее. Такие подробности, такое знание тонкостей ремесла, отверженного людьми, племени конокрадов! Не прост дед, ох не прост!)
  
  Еврейский погром ...
  Кричал Подол, Новое строение, Бессарабка, кричал весь огромный город.
  К. Паустовский
  Это было в самом начале того века. Может 903, может 904 год. До войны с японцем. Из села стал надолго исчезать Петро Павельчук, сын Грицка, прадед и тезка Петра, занимающегося ныне забороненным способом рыбной ловли. Возвращался в село гладким, откормленным, при грошах. Долго не могли селяне узнать, где Петро был на "заработках", пока спьяну не проболтался в корчме сам Петро. Он хвастливо заявлял, что нашел прибыльное дело, риску никакого, зато добычь карманы оттягивает. Теперь ему сам черт не брат.
  До девятнадцатого года ездил Петро в Кишинев, Киев, Черневци, Житомир, Жмеринку и еще бог знает куда. Как и отец, с такими же как он сам лихими людьми въязався в шайки. В это время начались еврейские погромы. Громили еврейски кварталы в городах и еврейски местечки з чорнои сотни, белогвардейцы, зелени, петлюровци, красноармейци и просто городски бандиты. Когда громили петлюровци и зелени, то казали, что бьют "жидо-комунякив". Когда громили красные, було навпаки. У Котовского старослужащи казали, шо в первой конной армии громили еврейски лавки и кричали: "Бей жидив и буржуив!"
  Петро быстро смекнул, где можно поживиться. Сначала примкнули к черной сотне, громили лавки, магазины, грабили дома. Потом отделились и стали грабить небольшой бандой. Вымогали, угрожали, избивали, пытали, насиловали молодых женщин и девушек. Набивали карманы золотом и деньгами, уходили и пропивали, а вслед им неслись проклятия ограбленных лавочников и ремесленников. На их головы призывали самые тяжкие кары обесчещенные и опороченные женщины. В синагогах и молильных домах раввины проклинали насильников, призывая бога наказать преступников и их потомков.
  (Дед Карпо умолк. У противоположного берега плеснула большая рыба. Шумно вздохнув, дед достал свой портсигар и закурил "Ляну". Роман попросил меня привезти для деда несколько пачек именно молдавской "Ляны". Долго смотрел в сторону места, где плеснула рыба. Докурив сигарету, зажал мундштук между пальцами. Сложив ладони ковшиком, хлопком послал окурок в воду).
  - Еврейские проклятия таят в себе большую силу. Они страшнее цыганских и обязательно збуваются. - продолжал просвещать меня дед. - Проклятие раввина не правит божьим гневом, это только обращение в суд к Божественной справедливисти. Как проводится проклятие, не знает никто. Раввин призывает к проклятию, по просьбе жалобщика, по своему разумению. Раввин совершает проклятие под свою собственну видповидальность. Подавший в божий суд, сам попадает под внимание господа. Если человек, на которого подали в суд невиновен, божье наказание падает на подавшего жалобу. А бувае так, шо господне наказание падает и на призвавшего проклятие.
  (Я слушал Деда Карпа и вспоминал прочитанное. За свою историю в течение нескольких тысячелетий евреям есть кого и за что проклинать: разрушение еврейского государства правителем древней Вавилонии Навухдоносором; еврейский народ вырезали во время крестовых походов; евреев обвиняли во всех смертных грехах и в первую очередь за то, что дали миру Христа и отказались от него; гонения евреев Александром Македонским; Разрушение Титом Флавием Иерусалима и Иудейской святыни - храма на холме; насильственная высылка евреев из большинства стран Европы и всего мира; еврейские погромы, уничтожение евреев в Польше и казаками на Украине, потом Холокост, государственный и бытовой антисемитизм.)
  В родном селе уже была власть румын. Жинка Петра с детьми голодувала, а сам Петро гарцував по Украине. - продолжал дед Карпо. - Вернулся домой поздней осенью двадцатого года каликою: изувеченный, кривошеий, с парализованной правой рукой. Свои же его покалечили, когда награбленное делили. Сам Петро казав, шо за Черневцями двое скрутили ему голову за золоту бранзулетку. С высокого обрыва скинули его в Прут. От падения в воду его задержали кусты. Вернулся поездом из Чернивцив. На станции два дня сидел як прибитая собака, пока мужик из Непоротово с каруцою не привез его в село. Года не прошло, як згинул Петро от чахотки. Кашлял так, что чорна кровь с него кусками выскакала, як мясо. Так накликав проклятие на свою голову и свой род до седьмого колена второй Павельчук, Петро, сын Грицка.
  
  - Еврейские проклятия Павельчуков на Петре-погромщике не закончились, - продолжал дед Карпо. - Иван, средний брат Петра, с детства придурковатый, внимательно слухал рассказы брата о, легко нажитом на погромах, богатстве, и глотал слюни. Но богатых евреев в селе не было. Герше - портной, Лейба - сапожник, да Мойше - бедный, криворукий от рождения.
  - Это было при румынах. Уже после того, как я перешел по льду Днестр. Помятаю все, як перед собой бачу. Будучи молодым, пьяный Иван ночью закинул трунву (гроб) с евреем-соседом Герше на соломенный дах (крышу - с укр) старого сарая. - тихо промолвил Карпо.
  - Зачем?
  - Разве пьяный скажет, зачем? Таков он был, шо пьяный, шо тверёзый. То, по дороге домой из корчмы утопит соседскую собаку в чужой кирни це, то запалит плит (плетень) или скирду соломы. В селе уже тогда говорили, что все Павельчуки порченые и проклятые ...
   - То случилось як раз на предвечирок. - начал рассказ Карпо. - На завтра была суббота. Я сам видел, как сосидка старая Маня, жена Герше, открыла все окна. Затем вышла из сеней с казаном (ведром) воды. Подошла до плота в нижней части подворья, за которой чернел глыбокий яр. Через пролом обережно, чтобы не расплескать воду на собственном подворье, перетащила казан. З розмахом вылила воду вглубь яра. Затем долго полоскала казан у соседской кирницы, каждый раз унося и выливая воду в яр. Тот ярочок и тогда переходил в эту самую затоку Днестра. Когда Маня вынесла из дому и вылила в яр воду, я зрозумел, что старый Герше, который в последние месяцы усыхал на глазах, умер.
   - Зачем льют воду в овраг? - спросил я.
   - Воду должны вылить и соседи. Но это только у евреев. Поскольку в хате Герше проживала единственная в этой части села еврейская семья, больше никто воду не выливал. Вокруг жили украинцы, поляки и молдоване. По еврейскому поверью, ангел, давший Герше, шоб он умер, проглотить с кончика меча каплю желчи, в ведрах с водой омывает свою зброю. Воду надо вылить, шоб она не попала в кирницу и не принесла несчастья другим. Выливают суп, компот, воду из кадушек во дворе.
   - Сосед-плотник сколотил трунву (гроб). В субботу нельзя хоронить. Я, тогда молодой, ему помогал. Сосед, знавший еврейский язык и звычаи, пробурував в досках декилька отвирив, дюрок.
  - Зачем?
  - Я сам не знаю. Кажут, так повено буть (должно быть).
  Вышла Маня. Заголосила, что они одни и некому допомогти. Тогда в селе осталось еще две еврейские семьи, совсем старые люди. Переодели мы Герше, завернули в простынь. Под голову положили торбу с черепками. Глаза закрыли камешками, шоб свита бильше не бачив. В руки сосед вложил небольшие патички, как у христиан свичку. А саму свичку сосед закрепил у головы и запалил.
  - Зачем? - снова спросил я.
  - Патички вкладают в руки, шоб умершему було легче крокувать (шагать). А свичка, шоб светить в дорози. Путь неблизкий.
  Трунву положили на широкую приспу. Чтобы уже не возвращался Герше в хату. Не положено обратно покойника заносить. Шоб беду в хату не занести. Положили мы Герше, а сосед сел на земню. Говорит:
   - Положено посидеть у покойника.
  Я сел на приспу. Сосед сказал:
   - Не положено. Шива кажет, что сидеть надо только на земне.
  Я сел рядом с соседом. Посидели, как положено, потом сосед поднялся. Я за ним. Разошлись по своим хатам.
   До свитанку заголосила старая Маня. Заводит, аж в душе смурно. Собрались соседи. А Маня на пошитый соломой дах прибудовы (пристройки) показуе. А там наверху трунва з Герше.
  - Иван Павельчук з шинка вертався пьяный. - росказувала стара Маня. - Побачив шось на приспи, подошел, от разу злякался. Потом взяв трунву и закинув на дах (крышу).
  Високо закинув. Сам здоровый, а Герше перед смертью усох, ничо не важил. Зареготал як жеребец пьяный Иван и пошел до своей хаты спать. Наверно, на ранок придурок забыл, где пил и что творил. Маня все скрозь окно бачила, но боялась выйти або закричать. От пьяного Ивана богато дэ чого можно чекать.
   - Сняли мы трунву з даху, поправили Герше в трунве. Глянула Маня, а камушков на очах немае. Нельзя без камушков. И другие нельзя ложить. Не положено. Стали мы искать камушки. Один скоро найшли. В трунве, рядом з Герше был. А второго нет! Что делать? Послал меня сосед, як молодшего, на дах. Долго шукав я тот камушек. Найшов. Поклали на очи, трунву с Герше поклали знову на приспу. Тут пришли Лейба и Мойше с жинками. В воскресенье поховали Герше. А Маня заводит, проклятия на голову Ивана и всех Павельчуков шлет. Потом ходила до раби, еврейского попа, подавать на Павельчуков в еврейску школу.
   Так род Павельчуков був проклят еврейскими проклятиями уже второй раз. Иван незабаром (вскоре) так и кончился пьяный у шинка под забором. Ни жинки, ни детей на белом свете не оставил. Никто замуж не шел за бластаматого.
  
  Собственную подлость доносчик выдает за нечто в виде долга.
   Варлам Шаламов. Колымские рассказы
  То тоже я добре помятаю. Румыны тогда были у власти. Михайло Павельчук, мой годок, племянник Ивана, шо трунву на дах закинув, дед Петра, наймался работать по хозяям. Когда хозяин с жинкой поехал гарабой за снопами жита, Михайло молотил на другой его делянке. Намолотил себе большую торбу и в папушою (кукурузу - молд.) чужую сховал. Темной ночью рассчитывал забрать домой. Дети соседские увидели, побежали к хозяину, росказали. Тот, как в село въехал на гарабе с житными снопами. А тут жандарм назустрич як раз. Пожаловался хозяин на Михайла. Жандарм сел рядом на гарабу и поехали разом на делянку.
  Найшли то жито в кукурузе. Михайло на колени упал, клянется, что больше воровать не будет. Но жандарм був соби на уми. Забрал Михайла в примарию, запер до утра. Пришел утром, открыл и говорит:
  - Выбирай! Двести лей штрафа, або пятдесят батогов, або на полгода в Сучавску тюрьму.
  Бросился в ноги Михайло. Просит не губить. Пятьдесят батогов не выдержать, двести лей ему до осени не заработать, а в тюрьму, так лучше повеситься. Жандарм навроде сжалился:
  - Ладно! На первый раз прощаю. Но все, что почуешь, что побачишь в селе, любые нарушения, я все должен знать. Особенно про политических и коммунистов. И не смей скрыть что-нибудь. Як ты справно будешь служить, мне доложат другие! Понял?
  Почал Михайло доносить на сельчан жандарму. В селе жил один приймак, навроде в девятнадцатом в Хотине в восстании участвовал. Но жил тихо. В последнее время стали к нему наведываться чужие, с других сел. За закрытыми виконецями (ставнями - с укр.) по вечерам сидят, не пьют, о чем-то говорят. Сообщил Михайло жандарму. Жандарм и кажет:
  - Больше в той части села не появляйся. Без тебя справятся. А ты все примечай и докладай!
  Сообщил жандарм в Хотинскую Сигуранцу. Подкараулили, когда собралось в хате человек шесть и заарештували. Один, правда, успел лесом к Днестру убежать. Бросился в воду и на тот берег. Граничеры стрелять стали, но не попали. Было видно, как темная тень из воды на берег вскочила и пропала за валом. Остальных судили и в Сучаву отправили.
  Как-то встретил Михайла жандарм:
  - На понедельник с утра быть в Хотине. В сигуранце с тобой будут говорить по серьезному.
  В Сигуранце дали Михайле подписать бумаги, вручили пятьдесят лей за усердие и стал Михайла осведомителем в Сигуранце. Важным стал, село по хозяйски оглядывает. Попритихли селяне. Земля слухами полнится. Сторониться стали от Михайла. А он и в ус не дует. Говорит землякам:
  - Вы теперь у меня вот где! - и кулак стиснутый показуе.
  Однажды поздним вечером в темноте пролетела мимо Михайла острая фурка (вилы - молд.), застрягла в стене саманной хаты. Стал осторожнее Павельчук, но взыграла в нем лютая ненависть к сельчанам:
  - Я на службе! Никому не позволю закон нарушать!
  Видел себя Михайло на службе королевской. Так и до поста жандарма, если постараться, дойти возможно! Только денег мало платили. Одни гроши. Увидел как-то старого Матвея Урсуляка в сельской лавке. Старик купил отрез.
   - Для кого? - подумав себе Михайло.
  Стал следить Михайло за подвирем Урсуляковым. В первый же вечер вышел кто-то молодой из хаты Матвея, прошел до нужника, потом закурил. Когда прикуривал, серник осветил лицо. Узнал Михайла старшего сын Матвея - Макара. Совсем юным участвовал в хотинских беспорядках. Власти объявили его в розыск. Потом исчез. Потом знову появился. Видели его коло Сорокской тюрьмы для политических, потом по Хотинскому базару ходил. И вот ...
  Назавтра отправился Михайло на подвиря Урсуляков. Только поднялся по косогору на подвиря, Матвей вышел из хаты. Матвей потом рассказывал, что Михайло осмотрел подвиря, сарай. Потом без разрешения в хату зашел. В сенях осмотрел драбину (лестницу), прислоненную к стене напротив лаза на горище. В комнате никого. Затворил за собой дверь и показал пальцем наверх:
  - Макар твой там?
  По тому, как вздрогнул отец, как втянул голову в плечи, Павельчук понял:
  - Попал! Там!
  По хозяйски прошелся по хате, с припечка захватил жменю жареного насиння. Начал лузгать. Распробував, добру половину соняшника высыпал в свою глубокую кишеню.
  - Завтра отведешь кобылу с от тем диваном (ковром) на станцию! Привяжешь до конов"язу на подворье Домбровского. Стукнешь в крайнее окно и сразу же уйдешь. Уразумел?
  Молча наблюдал, как бледнеет старый Матвей, потом добавил:
  - Если хочешь сына видеть на воле, а не в Дофтане!
  И сразу же покинул подворье Урсуляков.
  (Дофтана - расположена в восьмидесяти с лишним километрах северо-западнее Бухареста. Печально известная, с дурной славой, тюрьма в Румынии. Ее называли "Румынской Бастилией" с нечеловеческими условиями содержания узников. Воздвигнута в 1895 году близ горнодобывающих рудников. Там и работали заключенные Дофтаны. Жестокие пытки, туберкулез, силикоз, болезни костей и суставов косили обитателей этой страшной тюрьмы. В Дофтане в разное время находились в заключении и два будущих руководителя Румынии: Георге Георгиу-Деж и Николае Чаушеску.
  По различным сведениям, в Дофтане сейчас первоклассный отель. Экскурсанты могут не только провести с комфортом несколько дней в этом отеле, но и просидеть ночь в самой настоящей камере либо карцере, которые сохранили в первозданном виде. Рядом с бывшей тюрьмой расположена дискотека и другие увеселительные заведения). - Прим. автора.
  Домбровский, приехавший по зализничей службе из Станислава (Ивано-Франковск), работал на станции электриком. По слухам, занимался скупкой краденного. Вместе с женой перешивал принесенную ему одежду. По воскресеньям его жена пани Ядвига Домбровская поездом увозила перешитое на продажу в Черневци. Перешивали так, что обкраденый не мог узнать в новосшитой одежде украденное у него. А может боялись люди. Росказували, один узнал в детском пальто соседского мальчика сукно от своего кафтана, перешитого Домбровской. Незабаром его найшли в придорожной канаве еле живым. Поздним вечером ему накинули на голову мешок и жорстоко избили.
  Незважаючи, шо Матвей отвел кобылу з диваном, Михайло таки сказав жандарму за Тараса. Незабаром зловили его его на станции в темной ночи. Заарештували его и отвезли куда-то. Навроде и Павельчук не виноват.
  Михайло Павельчук вошел во вкус. За малейшие провинности заставлял селян отрабатывать у него на подворье. Убрали и скинули в овраг мусор. Нарезали у яра вербы, обтесали колья, сплели высокий плетень. Появился поросенок, затем корова. Потом сельский божевильный дурник Митька Рыжий стал пасти стадо Павельчуковых овец. Хозяином стал Михайло. За год новую хату поднял, а старую приспособил под сарай. Потом лех (погреб) вырыл. Сам палец о палец не ударил. Все село у него в батраках. Сыночка свого, малолитного Павла, як ляльку одягал.
  Видел все это жандарм, посмеивался в усы. Все явные и тайные дела Михайла знал блюститель закона. Как Михайло держал в страхе все село, так и жандарм держал Павельчука в своем безжалостном кулаке.
  Зашел как-то Михайло к знатному столяру, молдованину с русской фамилией - Пантелееву. Тудор Пантелеев трудился над софой для хотинского коммерсанта. Долго смотрел, як з пид руки мастера появляются небаченои красоты резьбовые узоры. Уходя, бросил:
  - Сработаешь и мне таку!
  - Материал толковый нужен. На софу, чтоб жила долго и была красивой, нужны акация или дуб, бук и липа.
  - Акации полно по оврагам. А липу, - указал Михайла на высоченные деревья по краю подворья Пантелеева, - срубишь твои деревья, распилишь, высушишь, пока лето стоит, а осенью сделаешь мне софу!
  - Не буду, Михайло, я для тебя липы пилить. У них другая судьба. Эти липы еще сорок годов назад мой батько садил. С германского фронта не вернулся. Под газами сгинул. Дети растут. Для них сработаю софу, стол и все остальное, что в хозяйстве потребно.
  Покинул молча Михайла усадьбу Пантелеева. Долго молчал, копил злобу. В конце лета подкинул в соняшники Пантелеева белый солдатский, еще царского фасону, капак (фуражка - с молд.). А на утро, вроде случайно, прибыли из Хотина два жандарма. А с ними третий, в цивильном. Прошлись по селу, потом огородами. В соняшнике Тудора нашли русский белый капак. Забрали Тудора с собой в Хотин, неделю держали на хлебе и воде в сыром погребе. Вернулся Пантелеев домой исхудавший, заросший, кашлять начал. Дома его "радость" чекала. Все липы, рассказала Параскица, его жинка, в одну ночь были спилены и повалены в сторону Пантелеева подворья. И собака не гавкнула.
  Запил горьку Тудор. А потом кровою харкать стал. До весны не дожил. На Стритення Господне отошел Тудор Пантелеев. А его Параскица розумом тронулась, божевильною стала. Оправилась трошки, ходила по селу и насылала на голову Михайла кары небесные, проклинала его и всех его родичей. За Параскицей втихомолку проклинало Павельчуков все село. С легкой руки Параскицы все Павельчуки стали с тех пор носить позорное прозвище - бластаматые (проклятые).
  В тот день мы расстались рано, договорившись, что дед Карпо продолжит рассказ в следующий мой приезд. Тогда мои личные дела погнали меня домой. На Днестровскую заводь я попал только спустя неделю. В этот раз наше представительство на берегу Днестра увеличилось. С Романом приехал, значительно старше нас, в одеянии, мало соответствующим занятию рыбалкой, человек. Это был, седой как лунь, одетый в светлую, под цвет своей седины, пиджачную пару, старик, сохранивший осанку и жесты, долго пребывающего во власти, человека. Мы поздоровались, познакомились. Я понял, что снова надо доставать из-за сиденья очередную книгу. Нового знакомого звали Иван Андреевич. В прошлом длительное время работал заместителем, потом председателем райисполкома в одном из районов Черновицкой области.
   - Евгений! - после приветствия начал Роман. - Прошлую неделю я вспоминал, кое-что записал из жизни села и клана Павельчуков. Поучительная история. Но всего я и не мог знать.
  - Роман! Ты говоришь так, словно уверен, что я буду писать о клане твоих земляков. Решил преподнести мне идею?
  - Если получится, то это просто необходимо. - сказал Иван Андреевич. - С безобразными людьми мы встречаемся ежедневно, а тут такая концентрация негативного в одном клане в течение нескольких поколений, что невольно задумаешься о возможном наследовании подлых черт характера. Но может статься, речь идет всего лишь о наследственной предрасположенности к дурным поступкам. Это нам читали в ВПШ.
  - Дома, чтобы никого не пропустить, я нарисовал родословную Павельчуков. - сказал Роман. - За этим занятием меня застал Иван Андреевич, прибывший в гости к сестре из Черновиц. Оказывается я не знал о существовании еще двух представителей этого клана. Очень показательно! Уверен, что ты сумеешь написать. Тем более, что сам ты уже профессиональный рассказчик!
  Я вновь обратился к моей бывшей рабочей, сейчас уже дорожной сумке за водительским сиденьем. Достал мой сборник и, подписав, вручил его Ивану Андреевичу с пожеланиями всего самого превосходного.
  Иван Андреевич, так же, как и дед Карпо погладил книгу, полистал, посмотрел фото и количество страниц. Пробежал глазами оглавление. Положил книгу на капот машины и полез во внутренний карман пиджака.
  - Впечатляюще. Ладно. Так тому и быть. Не расскажу, а отдам вам мои записи. Каюсь, грешен. У меня была мысль написать об этом клане. Больно много за несколько поколений в нем сосредоточилось скверны. Я написал тут о двух представителях в виде художественного рассказа. Почерк у меня разборчивый, а писатель из меня никудышний. Уверен, вы сделаете это лучше меня. Мое имя вольны даже не упоминать.
  
  Прочитав записи Ивана Андреевича, стал править, редактировать, частично переписывать. Мне важно было сохранить оригинальный стиль повествования, не растерять богатство колоритного языка, глубокую психологию литературного синтеза и элементы художественного вымысла автора записок. О том, чтобы не упомянуть имя автора нижеследующих строк, я даже не подумал. Читатель меня поймет.
  
  Рассказ, написанный И.А.Дикусаром,
  экс-председателем райисполкома
  (Приведен без купюр,
  редакция и корректура мои)
  
  Возрадуются бесы и налетят, увидев час свой.
  Тогда творится все, что им хочется:
  бесчинствуют игрою в кости и карты.
  Всякими играми бесовскими тешатся.
  Протопоп Сильвестр.
  - У Михайла Павельчука, внука основателя клана Павельчуков Грицка, был поздно родившийся, младший брат Дмитро. Дмитро рос слабым болезненным ребенком. А тут Петра, его отца, годами не видели дома. Жена погромщика еле сводила концы с концами. Перебивались житными пляцками (лепешками), фасолью и мамалыгой. Старший Михайло подворовывал в садах и огородах сельчан, украденное съедал на ходу. У Дмитра ноги стали совсем тонкими, только живот от голода пухнуть стал. Попросила бездетная сестра Петровой жены отдать ей на воспитание младшего сына.
  Так Дмитро очутился в зажиточной хате на самой южной окраине Хотина. Корова, поросенок, куры, гуси ... Дядя владел небольшой лавкой. Откормили Дмитра, одели, обули. Определил дядя племянника в гимназию. Мальчик был смышленым, учился охотно. Но, проучившись три или четыре года, бросил. Дмитра влекла лавка. С утра до позднего вечера стоял мальчик за прилавком, осваивая прибыльное ремесло лавочника. Вырос Дмитро, возмужал. Оставался за дядю в лавке, когда тот ездил в Каменец-Подольск, а то и в Черновцы за товаром. Скоро стал Дмитро сначала с дядей, потом самостоятельно ездить за товаром.
  На глухой окраине Хотина с утра до глубокой ночи через мутное окно лавки Дмитро видел только противоположный, поросший акациями, кленами, а внизу желтыми вербами, крутой склон огромного, открывающегося на Днестр, яра. Каменец, светлый каменный город с величественной старой крепостью, с огибавшей старый город речкой, богатыми лавками, тавернами и многолюдным базаром казался нарядным и сказочным.
   В восемьнадцатом в одночасье сменилась власть. В крае уже правили румыны. Дорогу в Каменец-Подольск перекрыла граница по Днестру. Теперь за товаром ездили только в Черновцы, куда путь был в два раза длиннее, чем в Каменец-Подольский. Сметливый Дмитро предложил вывозить товар на базар в Хотине, развозить его по селам уезда. С гордостью, восседая на, заполненой товаром бричке, въезжал в, бывшее родным, село. Дмитро знал, кто его настоящая мать, но относился к ней равнодушно. Михайла, старшего брата, Дмитро почему-то опасался.
   Во время одной из поездок в Черновцы дядя сильно промок под ледяным мартовским дождем. Еще в дороге его стало сильно знобить. До перекрестья, тогда там были только три корчмы, еще правил лошадьми. Как повернул на Хотин, потерял сознание. Кони самостоятельно провезли бричку с, лежащим в беспамятстве, лавочником более восьми километров. Через неделю, не приходя в сознание, дядя преставился.
   Теперь все заботы о лавке легли на плечи молодого коммерсанта. Дмитро ездил за товаром, а в лавке оставалась тетя. Из одной из поездок в Черновицы привез совсем юную красавицу-гуцулку с черной косой и синими глазами. Тетя отошла от постигшего ее горя, не могла нарадоваться на молодых. Когда Дмитро уезжал за товаром или развозил в бричке товар по селам, всюду брал с собой молодую жену. Скоро живот синеокой красавицы округлился. Тетка запретила невестке ездить в постоянно трясущейся и качающейся до тошноты, бричке. Она уже видела себя бабушкой. Дмитро ездил один.
  Если раньше Дмитро возвращался из Каменца в тот же день, то в Черновицы он выезжал после обеда. Ночевал больше на постоялом дворе. После того, как у одного из постояльцев угнали двух выездных жеребцов, ночевать стал в гостинице "Париж", расположенной на Русской улице на пересечении с Главной. Молодой коммерсант уже мог себе позволить переночевать в престижной гостинице. Во дворе гостиницы были охраняемые конюшни. На первом этаже был ресторан, кофейня. Совсем рядом, окружая центральную площадь, располагались оптовые магазины, где Дмитро закупал нужный ему товар. Утром Дмитро сновал по Русскому базару, скупая все, что имело сбыт в уезде.
  После одной из поездок в Черновицы Дмитра дома ждала радостная весть. Родился наследник. При крещении назвали его именем буковинского деда - Трояном. Никто не возражал.
  Однажды Дмитро зашел в ресторан поужинать. Свободное место было неподалеку от входа. За столом сидели трое. Кивком головы один из них пригласил Дмитра присесть. Пока ждали заказ, трое решили перекинуться в карты. Предложили Дмитру. Прижимистый Дмитро отказался. Трое стали играть каждый за себя. Петро наблюдал, как исчезали в кармане у выигравшего крупные купюры. Дмитро прикинул:
  - Такую прибыль можно положить в карман только после двух поездок за товаром и недельной распродажи по селам. А тут за один вечер!
  О том, что в карты люди и проигрывают, не подумалось. Он решил попытать счастья. Сдали карты. Скоро Дмитро положил первую выигранную сумму во внутренний карман. Дальше осторожный Дмитро решил не рисковать. Новоиспеченные напарники не возражали. Наутро, накупив полную бричку товара, приехал домой.
  Стоит ли Дмитро за прилавком, ездит ли с товаром по бессарабским селам, а перед глазами мелькают карты, шлепаются об стол, разной толщины, пачки денег. Мучительно считал медленно сменяющиеся дни до среды, когда надо было ехать. Четверг и воскресенье издавна были днями большого Русского базара в Черновцах.
  Наконец-то! Едва отряхнув дорожную пыль, Дмитро поспешил в ресторан. Но знакомых картежников не было. Взгляд Дмитра лихорадочно блуждал по, заполненному слоистым табачным дымом, залу. Вдоль глухой стены от зала отгородились деревянные кабинки. В крайней Дмитро узнал одного из партнеров-картежников. Подойдя, поздоровался. Из прошлой компании был только один. На душе полегчало. Дмитро был наслышан о бандах картежников, разоряющих новичков. Но он будет осторожным! Сели играть. Не заметил Дмитро быстрых, как молнии взглядов, не почувствовал легких движений ног под столом. Вначале Дмитро проиграл небольшую сумму. Затем два раза выиграл две суммы, одна крупнее другой.
   - Тебе везет! - раздался голос, сидящего напротив, игрока. - А может ты только притворяешься новичком, а ты настоящий шулер?
  Дмитро самодовольно молча повел головой. Хотелось испытать счастья в третий раз. Но осторожность победила. Он встал и распрощался. Пошел к себе в номер. Следующим днем, погрузив товар, коммерсант, ловко щелкая кнутом и весело посвистывая, ехал по дороге на Хотин.
   Если раньше Дмитро ездил в Черновицы раз в две-три недели, сейчас стал отправляться за товаром еженедельно. Товара привозил все меньше. Голова его перестала считать затраты и выручку. В мыслях Дмитра роились карточные комбинации, в которых он, по его собственному мнению, чувствовал себя, как рыба в воде.
  Играл Дмитро с переменным успехом. Выиграв, перестал осторожничать, уже не уходил. Надеялся сорвать значительный куш. Почти каждый раз повторялась одна и та же карточная круговерть. Сначала выигрывал, бывало по крупному, потом по крупному проигрывал, но из игры всегда выходил с небольшим выигрышем. В карты втянулся настолько, что, бывало, забывал прикупить товар для лавки.
  Круг картежников в основном оставался неизменным. Они уже знали друг друга, знали повадки и манеру игры. Особенную власть над чувствами Дмитра имел, невысокого роста, худой, с тонкими губами и аспидно-черными усами, то ли цыган, то ли мадьяр. Когда начиналась игра, лицо его становилось непроницаемым, словно маска. Ему везло чаще остальных. Словно невзначай он вытаскивал из карманов, перевязанные резинками, пачки денег. Глядя на цыгана, так окрестил его Дмитро, в мозгу проносились шальные мысли:
  - Не работает, не стоит за прилавком, а деньгами словно играется. Но не сорит! Несправедливо! С утра до утра сидит за карточным столом, словно родился за ним. Я тоже мог бы ездить сюда только играть и увозить, перевязанные резинками, тугие пачки купюр! А то покинули бы затертый Хотин, перебрались с Оленой и Трояном в город.
  Однажды Дмитро стал проигрывать цыгану с самого начала игры. Потом немного отыграл. В это время официант принес на подносе и поставил перед игроками поднос. На подносе стояли рюмки с цуйкой. Все взяли по рюмке. Взял рюмку и малопьющий Дмитро. Цуйка обожгла горло, проникла, казалось, в самую душу. На сердце стало теплее. Проигрыш уже не казался таким значительным. Он рвался отыграть свои деньги, но встал один, другой, и компания распалась. Домой Дмитро впервые ехал без настроения.
  В следующую среду Дмитро вез в потайном кармане толстую пачку крупных купюр. Стремясь отыграться за прошлый раз, стал резво поднимать ставки. На непроницаемом лице цыгана на мгновение округлились глаза. Сначала Дмитро выиграл. Ставки увеличивались. Официант удивительно вовремя поставил на столик рюмки с цуйкой. Залпом выпив одну, не заметил, как рука потянулась за другой рюмкой. Проигрыши следовали один за другим. Рука, словно голова не ведала, потянулась за третьей рюмкой.
  - Иду на все!
  И проиграл. Стал считать деньги, чтобы отдать проигрыш. Не хватает! Одолжил Дмитру нужную сумму под честное слово низенький толстяк. Добрая душа! Толстяк обычно играл редко, больше наблюдал. Отдал Цыгану Дмитро деньги сполна, потому, что карточный долг дело святое! А у толстяка просто занял до следующей среды. Это уже не карточный долг, обычное "взаймы".
   Приехал Дмитро в Хотин впервые без товара. Подождал, пока не стемнело, поехал домой. Сказал тетке, что товар разгрузил в лавке. Дни тянулись вязко, ночи еще круче. Ходит ли Дмитро, стоит за прилавком, ложится ли, а перед глазами карты в воздухе порхают, звучно шлепаются об стол. Дмитро потерял аппетит, затем и сон покинул его.
   - Где денег взять, чтобы отыграться? - не покидал его вопрос.
   Ночью Олена придвинулась к нему, прижалась, обняла. Попыталась поцеловать. Неожиданно для себя Дмитро оттолкнул от себя красавицу жену и не рассчитал. Свалилась Олена с кровати, головой ударилась об стол. А Дмитро и головы не повернул. От отчаяния Олену тянуло завыть по звериному, броситься на обидчика, вцепиться зубами в, одночасье ставшую ненавистной, руку. Нельзя! Троян рядом на кровати посапывает. Тетя в соседней комнате. Золотая душа! Нельзя ее волновать. Повернулась Олена к мужу и вполголоса:
   - То-то холодный ты со мной стал! Зазнобу какую в городе себе нашел?
   - Дура! - Дмитро впервые среди ночи покинул, ставшую враз ненавистной, супружескую кровать.
  Ушел в соседнюю велику хату. В бессарабской части Буковины эту комнату называли и по молдавски: каса маре. Лег на софу, заложил руки за голову. Не идет сон. В голове одна думка не дает уснуть, душу точит. О жене до утра не вспомнил.
   - Где взять денег? Долг надо вернуть! И отыграться! Не может ему не везти так постоянно! Выигрывал же раньше! Должен выиграть!
   Стало светать. Сначала на фоне светлеющего неба проступили перекрестья оконных перегородок, за ними на потолке стали видны толстые, через всю комнату, балки. Внезапно Дмитро напрягся.
   - Балка! Лишь бы на месте все было! Лишь бы не поменяла место!
  Дмитро вспомнил. В детстве он не раз видел, как дядя, встав на табурет, доставал из-за балки, что у самого окна, жестяную коробку из под чая. Красивая была коробка! Золотые и красные лаковые узоры по ней расписаны. Дядя в ту коробку укладывал наиболее крупные купюры. Затем коробку снова водружал за балку. Задвинув жестянку поглубже, дядя спускался вниз и ставил табурет в угол.
   - Лишь бы на месте! А вдруг там ничего? - по спине Дмитра пошла мелкая дрожь, словно озноб прохватил.
   Дмитро на цыпочках прошел в угол касы маре и поставил табурет у окна. Туда же ставил табурет и дядя. Взобрался на табурет и, держась за откос, стал шарить за балкой.
   - Есть!
  Стараясь не громыхать, осторожно вынул жестянку из выдолбленной ниши и спустился. Руки дрожали. В голове метались обрывки мыслей. Сев на софу, открыл коробку. Сердце гулко забилось, затем сладостно заныло, застенало. Коробка больше, чем наполовину была заполнена крупными купюрами. Перед глазами Дмитра снова замелькали карты. Потом наступило сожаление о происшедшем с женой.
   - Как она там, одна?
  С тех пор как они поженились, это была первая серьезная размолвка. Считал себя виноватым перед Оленой, но угрызений совести не ощущал. Спрятав под гору вышитых подушек жестянку, на цыпочках прошел в их комнату. Троян, широко раскинувшись, спал на спине. Олена лежала, свернувшись в клубок. Чтобы не потревожить ее сон, несмело вытянулся на краю кровати. Олена не спала. Повернувшись к нему, легла набок, подперев голову рукой. Глаза ее были широко открыты.
  - Что с тобой? В последнее время ты сам не свой. Не то, что ко мне, к Трояну редко подходить стал. Что тебя мучает, Дмитро!
  - Это пройдет, Олена! Это не то, что ты думаешь! Никого у меня нет. Кроме тебя, мне никакая женщина не нужна, поверь ...
  Олена обняла его, прижалась и спросила:
   - Правда?
   - Правда! Спи!
  Олена обняла его сильнее, стала целовать. Дмитро ощутил на своей щеке ее слезы. Раньше в минуту объятий и поцелуев он забывал об усталости, о неудачной сделке и малой прибыли. Почувствовав прижавшееся тело жены, Дмитро забывал обо всем и они сливались в долгом поцелуе ... А сейчас ... Олена его страстно обнимала, а у Дмитра перед глазами вдруг широким веером разлетелись карты. Запестрело все вокруг от кувыркающихся, порхающих как метелики, карт. То хлестко шлепались они об массивную ресторанную столешницу, то бесшумно планировали, каждая в свой черед и на свое место.
  Объятия Олены ослабли. Она отвернулась к стене, снова свернулась клубочком, словно пряталась ото всех, и затихла. Дмитро так и лежал с широко открытыми глазами. Его мыслями снова овладел счет. Сколько отдать долга толстяку, на сколько у соседа купить овса, сколько предстоит заплатить за товар, чтобы никто из домашних ничего не заподозрил, сколько ... В ближайшую среду он развернется! Отдаст долг, купит товар и отыграется полностью и выиграет. Сейчас у него денег хватит на самые крупные ставки. И выигрыш будет богатым ... И тогда ... Что будет тогда, он еще не знал. И загадывать не желал. Главное - он отыграется!
  В среду Дмитро приехал в город, когда солнце еще стояло высоко. Ходил по городу, подолгу стоял у прилавков, рассматривал товар, приценивался. В одном из магазинов на витрине увидел карманные часы с массивной серебряной цепочкой. Крышка, украшенная барельефом и тонкой резьбой, открывалась, издавая удивительной мелодичности музыку. Дмитро давно хотел такие часы. Старые часы, доставшиеся в наследство от дяди, были без музыки. Кроме того, они часто выходили из строя. Вот и сегодня, решив перед выездом со двора посмотреть, который час, обнаружил, что часы не идут. Он уже видел на себе, пристегнутую к петельке пояса, свисающую модную цепочку.
  Но часы остались за стеклом витрины. Дмитро покинул магазин.
  - Сейчас не время покупать часы! Каждый лей имеет значение! Деньги нужны для выигрыша! Часы и все остальное куплю потом, когда отыграюсь и верну долги. Но главное, надо вернуть деньги в жестяную коробку и положить ее за балку!
  Старые часы Дмитро отдал пожилому, известному своим мастерством, часовщику. Тот обещал починить часы назавтра.
  Словно неприкаянный, слонялся Дмитро по центру города. С нарастающим нетерпением поглядывал на, подвешенные к чугунному столбу, огромные часы. Переводил взгляд на часы ратуши. Часы показывали время с разницей в две минуты. Еще никогда так медленно не тянулся день!
  Наконец стемнело. В окнах домов зажигались огни. В городе недавно запустили новую электростанцию. Состоятельные горожане постепенно сменяли керосиновые лампы на электрическое освещение.
  - Надо только отыграться! И выигрывать! Тогда всей семьей переедем сюда. Тогда проведу электричество и в ...
  Дмитро уже видел себя владельцем большого, залитого электрическим светом, магазина.
   Дмитро не заметил, когда загорелись разноцветными огнями окна гостиницы и ресторана. На город опускался синий буковинский вечер.
   - Пора!
  В крайнем слева кабинете ресторана штора была отодвинута. Значит игра еще не шла. Дмитро забыл, что сегодня он не обедал. Но голода, несмотря на, устоявшийся и возбуждающий у клиентов аппетит, запах дорогих закусок и жареного мяса, он не чувствовал. Всем его существом овладела, захватившая все тело, дрожь. Нарастающее возбуждение вызывало в его животе приятное, волнующее подташнивание. Словно перед Рождеством и Пасхой в детстве, когда тетя с дядей дарили ему подарки. В пальцах рук ощутил так знакомый, будоражащий зуд.
  В кабине компания в основном была на месте. Не было только малорослого толстяка. Вот и он! Дмитро вслед за ним шагнул в кабину. Как только Дмитро сел, кто-то бесшумно задернул штору.
  Игра началась. Но с Дмитром играть не хотели. Он это видел. С достоинством он вытащил толстую пачку денег. Вернул долг толстяку. Убрал деньги во внутренний карман кафтана.
  - Играем!
  Сдали карты. Игра в этот раз долго шла с переменным успехом. Ставки были небольшими. Официант уже трижды приносил рюмки с цуйкой. Внезапно цыган резко увеличил ставки и выиграл. Кровь прилила в Дмитрову голову. Положил в банк крупную сумму. Стал тянуть карты. Выигрыш! Еще раз сдали карты. Снова Дмитро выиграл! Ставки увеличили, все напряглись. У толстяка на лбу и шее вздулись жилы. Только, играющий против Дмитра, цыган был спокоен и равнодушен, словно происходящее в кабинете его не касалось.
  - Иду на все!
  У Дмитра потемнело в глазах. Проигрыш! Так по крупному он еще не проигрывал. Но ведь выигрывал?! Дмитро, как заведенный, достал из кармана штанов деньги, предназначенные для покупки товара. Тут сразу на все нужно идти! В этот раз партия должна быть его!
  - Иду на все!
  Дмитра попросили показать сумму. Подсчитал. Не хватает! Но в этот раз он обязан выиграть. Его черед! Снова выручил толстяк. Одолжил до следующей среды. Есть добрые люди!
   - Тяни!
   - Карты на стол!
  Кабинет вместе с мебелью и людьми закачался. Стало противно тошнить.
  - Проигрыш!
  Первым поднялся цыган. За ним остальные. Последним покинул кабинет толстяк. Выходя бросил:
  - В среду!
  Подошел официант с подносом. На нем крует (графинчик - рум) с цуйкой и рюмка. Опрокидывая одну за другой рюмки, Дмитро опустошил крует. Подошедшему официанту сказал, что вернет долг в будущую среду. Официант учтиво поклонился. Дмитро был известным постояльцем!
  Утром очнулся от дикой головной боли. Как попал в номер, не помнил. Пошарил по карманам. Пустой бумажник исчез. В поясном кармашке штанов нащупал ключ-жетон от клети, где вчера поставил лошадей. На хотинскую дорогу выехал задолго до обеда.
  - Что делать? Где добыть деньги! Ему необходимо вернуть долг толстяку и отыграться за проигрыш.
  О тете, которую обокрал, почему-то не вспомнил.
   У корчмы кони сами повернули влево, на Хотин. Проехав несколько саженей, Дмитро натянул вожжи так резко, что кони от боли в растянутых губах, заржали. Развернулся, на перекрестке снова повернул влево и стегнул лошадей. Миновали Крокву, а Дмитро продолжал настегивать коней. Дмитро решил проехать по селам, в которые ездил с товаром, где закупал овес. План его был предельно простым и ясным. Чтобы вернуть долг, отыграться и выиграть требуемую сумму, он должен занять деньги. Много!
  Наконец на пригорке показался большой дом из крейды, покрытый оцинкованной жестью. Глухой забор из плиточного камня, массивные дубовые ворота. Стучать пришлось долго. Наконец вышел хозяин. Они были знакомы давно. Еще мальцом к нему приезжал Дмитро с покойным дядей. Неоднократно в прошлом давали взаймы друг другу крупные суммы. Потом стали кумовьями. Они доверяли друг другу.
  Хозяин пригласил в дом. Усадил за стол, предложил принести графин доброго вина. Дмитро отказался.
  - В Вену еду. Привезу два мотора, маслобойку, две мельницы, плуги, швейные машины. Договорился по очень выгодной цене. - Дмитро сам удивился тому, как складно он врал. - Но капитала своего не хватает. Прошу на месяц взаймы под тридцать процентов. Дело выгодное!
  По тому, как у хозяина округлились глаза, Дмитро понял, что попал в цель. Уже не думая, продолжал врать резвее:
  - Можно под проценты, можно у вас в селе мельницу с маслобойкой поставить. Если пожелаете участвовать, можем владеть на паях. Плюс вы как управляющий ...
  - Сколько нужно? - хозяин уже не думал.
  Спешил, как бы не ускользнуло из-под носа выгодное дело. Мельница, маслобойка ... Дело надежное ... Так, до конца жизни хватит и детям в наследство останется.
   Еще не веря в исход разговора, Дмитро назвал сумму. Она была солидной, не вызывала никаких подозрений. А Дмитро, словно настегивая лошадей, гнал дальше:
   - Сегодня надо, кум! Завтра с утра выезжаю на Черновицы, а там поездом. Если не можете, кум, ко мне просился один из Сербичан.
   - Сейчас! Только часть денег надо мне занять. Немного не хватает.
  Кум побежал к соседу. Скоро вернулся. Вместе сосчитали деньги. Дмитро смотрел на купюры, а перед глазами снова стали порхать карты.
   - Расписку будем заверять у нотариуса или в примарии? - спросил, еще до конца не верящий удаче, Дмитро.
   - Напишите, кум от руки, свои люди мы!
  До вечера Дмитро побывал в четырех селах. Вернулся в Хотин, когда стемнело. Побыв для виду в лавке, прибыл домой. Там все было спокойно.
   Словно на горячих угольях прошла неделя. В среду пополудни Дмитро запряг коней. Застоявшиеся за неделю кони несли бричку споро. В "Париже" заказал номер, поставил в клеть коней, засыпал вдоволь овса, клеть запер ключом-жетоном. В городе зашел к часовщику, забрал отремонтированные часы. Еще засветло им снова овладело знакомое возбуждение, зуд в кончиках пальцев... Вернулся в гостиницу. Прилег отдохнуть и ... забылся.
   В восемь вечера его словно подбросили пружины. Умылся, оделся, долго прихорашивался перед зеркалом. Довольный собой, в предвкушении предстоящего выигрыша, насвистывая, Дмитро спускался вниз.
  - Сегодня он возьмет свое! Не все цыгану праздник! Сегодня они у меня станцуют! Сейчас хватит на все! Долг верну, ставки сразу потребую крупные, чтобы не играться! Потом, в первую очередь, верну тете. Как бы не полезла за балку! Остальные подождут, когда ...
  Вся компания была в сборе. Заказали по рюмке цуйки. Как и прошлый раз, вначале игра шла с переменным успехом. Дмитром овладевал, еще не испытанный, безудержный азарт. Он был уверен в своем успехе. Если он выигрывает небольшие суммы, то и на крупных ставках ему должно повезти. Сегодня он был уверен в успехе, как никогда.
  Ставки резко повысились. Сначала выиграл Дмитро, потом цыган. Затем снова улыбнулось счастье Дмитру. Он почти восстановил сегодняшнюю проигранную сумму. Вот, выигрыш уже превысил проигрыш. По крупному играли только цыган и Дмитро. Вот сорвал банк цыган! Снова Дмитро! Все! Сейчас ему ничто не помешает. Он уже прикинул, какая карта на руках у цыгана! Все остальное в отбое. Дмитро отлично помнил те карты.
  Но что это? Вышедшая в самом начале из игры, карта вновь оказалась в руке цыгана! Не может быть! Дмитро перевернул карты и стал лихорадочно искать. Вот она! Две одинаковых карты в колоде?! Дмитро схватил цыгана за руку и притянул к себе. Из сдвоенной манжеты цыганской рубашки показалась еще одна карта. Мухлюют! Жулик!
  - Караул! Поли ...! - голос Дмитра прервался.
  Дмитро почувствовал, как что-то острое почти без боли воткнулась в правый бок и проникло вверх, пронзило грудь до самого сердца. У Дмитра перекрыло дыхание. Ни вдохнуть, ни крикнуть ... Задернув плотнее штору, Дмитра быстро обыскали. Забрали остаток денег, часы и ключ-жетон от клети с конями. Двое под руки, словно пьяного выволокли на улицу. Третий, с ключом-жетоном открыл в конюшне клеть и вывел лошадей. Не спеша запряг бричку. Обогнув двор, выехал на Русскую. Там его ждали подельники. Погрузив, еще стонущего, умирающего Дмитра, поехали вниз в сторону Прута. Не доезжая до железнодорожного переезда, еще раз обыскав, Дмитра столкнули с высокой насыпи, оставив умирать в придорожной канаве.
  Тело Дмитра обнаружили, идущие утром на базар, жители припрутской окраины. Вызвали полицию. Составив протокол, тело неизвестного перевезли в городской морг. Раздев труп, долго не могли определить, от чего наступила смерть. Один старый служитель морга, осмотрев труп, указал следователям на крошечную, в виде точки, царапину в правом подреберье. Лишь сделав вскрытие, определили причину смерти. Вся брюшная и грудная полости были заполнены черной, частично свернувшейся кровью. Найденный был убит тонкой заостренной спицей. Ее воткнули в правое подреберье снизу вверх. Спица прошла печень, повредила диафрагму и проникла в грудную полость. Найденный погиб от медленной, но массивной кровопотери.
  Между тем, следователь, тщательно исследовал одежду и обувь покойного. Не было ни одной зацепки, которая помогла бы установить личность покойного. Повторно осматривая картуз, следователь отогнул клеенчатый отворот околыша головного убора. Без труда прочитал написанное карандашом печатными буквами слово: Павельчук.
  Появилась зацепка. Судя по одежде, убитый был сельским. Значит приезжий. Если убили ночью, следовало в первую очередь опросить постоялые дворы и гостиницы. В тот же день в "Париже" сообщили о пропавшем ночью постояльце. Метрдотель опознал труп. Одновременно он сообщил, что их постоялец допоздна засиживался в ресторане. Официант опознал убитого. Сказал, что покойный при жизни каждую среду сидел в кабинете ресторана в компании картежников. По наблюдениям официанта, покойный при жизни проигрывал крупные суммы. Самих картежников и след простыл. Расспросив о приметах, следователь пришел к выводу, что злоумышленники не местные, залетные.
  В журнале регистрации был подробный домашний адрес покойного. Через хотинскую жандармерию о случившемся сообщили родным. В тот же день Олена с тетей и малолетним Трояном выехали в Черновицы. Переночевав в родительском доме, Олена оставила Трояна с бабушкой. Вместе с отцом и тетей пошли в морг. Скоро прибыл и следователь. Сначала было опознание. Затем тело забрали и перевезли в Хотин.
  Шла спешная подготовка к похоронам. Поскольку в доме денег не было, карманы Дмитра были пусты, запасным ключом тетя открыла лавку и обомлела. Полки были пустыми. Вспомнили, что Дмитра по средам видели, сидящим подолгу в компании картежников. Вспомнила Олена и странное в последнее время поведение мужа. Постепенно стала проясняться жизнь Дмитра в последние недели. Неужели карты?
  Но хоронить надо достойно! Тетя, будучи грузной, поставила табуретку и попросила Олену снять жестяную коробку с деньгами. Сумма была немалой. Олена, впервые услышав о тайнике, встала на табурет. Без труда достала и передала тете коробку. Не успела Олена сойти с табурета, как услышала за своей спиной грохот и звук падающего тела. Опрокинув небольшой столик, женщина без чувств повалилась на пол. Тетя дышала тяжело и прерывисто. Из груди вырывался громкий, со стоном храп. Левый глаз ее был широко открытым.
  В коробке денег, естественно, не было. Одолжив, Олена, с приехавшими помочь родителями, готовила похороны. Тетя лежала без сознания. Вызванный на дом фельдшер определил: кровоизлияние в мозг. Меж тем, весть о случившемся разлетелась по селам округи. Первыми из четырех сел уезда спешно прибыли кредиторы, давшие взаймы деньги для приобретения в Вене крупной партии товара. О поездке в Вену Олена слышала впервые. Когда приехавшие сообща подсчитали сумму займа, настала очередь потерять сознание Олене. Вызнав подноготную смерти лавочника, кредиторы, тихо посовещавшись, разъехались.
  С утра, в день похорон Дмитра, упокоилась тетя. Одновременно приехала, оповещенная о случившемся, мать Дмитра. Ее сопровождали старший сын Михайло и малолетний внук Павел. Процессия была совсем скромной. На кладбище Олену вели под руки. Никто не плакал. А вслед процессии в четырех селах уезда неслись тихие проклятия.
  
   Алкоголизм делает больше опустошения,
  чем три исторических бича вместе взятые:
  голод, чума и война
  У. Гладстон
   Двадцать восьмого июня сорокового года в одночасье перевернулся уклад жизни бессарабского населения. Королевская Румыния отступила за Прут. За сутки территория Бессарабии, включая Буковинскую ее часть, стала Советской. Почти год жили без румын. Поменялся язык общения. Им стал русский. Под утро 22 июня сорок первого года на западе Северной Буковины, слившиеся в непрерывный гул, разрывы и подрагивание земли перевернули очередную страницу в истории края. Гитлер напал на Советский Союз. Очередная смена власти на долгих четыре года. В августе сорок четвертого в течение нескольких дней война перекатилась через Бессарабию без крупных сражений. Кровопролитные бои были южнее, в районе Кишинева, Бендер, Вилково и Кагула. В сорок четвертом первого сентября дети Бессарабии пошли в русскую школу.
   Это был самый разношерстный за всю историю Хотинской школы первый класс. За парты в классной комнате сели дети от семи до одиннадцати лет. С сорок четвертого в этом самом классе учился грамоте и я. Я сидел за первой партой в третьем ряду. За третьей партой по центру сидел черноволосый сероглазый мальчишка лет десяти. В школу, в отличие от некоторых семилетних, он пришел самостоятельно. Мальчика звали Троян Павельчук. Помню, предметом нашей зависти была его сумка. Меня отправили тогда в школу с полотняной котомкой. Троян гордо носил, перекинутую через плечо, настоящей кожи, немецкую офицерскую полевую сумку. Троян говорил, что сумку ему подарил черновицкий дед.
   В первых классах разница в возрасте была отчетливой. По мере взросления мы забывали, что пришли в школу разновозрастными, мы все стали просто одноклассниками. Потом нас разделила по возрастам армия. Туда брали не по классам и образованию, а по годам рождения.
   Учился Троян легко, но неохотно. Его больше занимали рогатки, самопалы и самодельные ножи - финки. Притащив в школу очередной нож, Троян на уроках, спрятав нож под парту, начищал его суконной тряпкой с глиной до зеркального блеска. Летом, обогнув Хотин, с подельниками совершал набеги на огороды и баштаны Атакских крестьян. В полукилометре от его дома протекал Днестр. С той же компанией широким, принесенным паводком с верховья реки, густым бреднем, ловили рыбу. Солили, потом сушили. Тараньку продавали поштучно у пивных, расположившихся в округе знаменитого пивоваренного завода Бронштейна в центре Хотина. Сам Троян, приохотился к пиву с ранних лет.
  Потом Трояна все чаще видели выпившим, а то и пьяным.
  Закончив семилетку, Троян поступил в ремесленное училище. Я тоже хотел там учиться, но родители убедили меня продолжить учебу в единственной тогда средней школе Хотина. С восьмого класса, помню, обучение в средней школе было платным. За год учебы отец платил 150 рублей. В пятьдесят шестом плату за учебу в средних школах, техникумах и институтах отменили.
   Помню, у Трояна еще в семилетке проснулся безудержный интерес к женщинам. Не помню точно, кажется в седьмом классе, он с вожделением рассказывал, как, сидя в кустах желтой акации, наблюдал за прашующей в огороде, молодой соседкой. Она нигде не работала, так как ухаживала за недавно родившейся дочкой. Потом по магале прошел слух, что однажды Троян не выдержал и, напав из-за кустов, отбросил сапу и повалил соседку на землю. Женщина отбивалась, пыталась позвать на помощь. Закрыв ладонью рот и нос, Троян другой рукой сдавил горло. Придушив, он изнасиловал молодую мать прямо в огороде среди бела дня. Скандал тогда удалось замять. Трояна спешно отправили к черновицким родственникам.
   Я уже учился в университете, когда Троян вернулся из армии. Высокий, плечистый, с крупными кудрями и серыми глазами, он пользовался успехом у сельских девчат. Потом разразился скандал с его семнадцатилетними соседками-подругами. Одна из них нравилась мне. Обе они были влюблены в Трояна. Демобилизованный воин обесчестил их одну за другой. Одна забеременела.
  Скандал замять не удалось. Свадьбе категорически воспротивились родные девушки. Вся магала помнила злоключения и ужасный бесчестный конец его отца, Дмитра. Да и сам Троян вынашивал другие планы. На фоне скандала он спешно покинул Хотин.
  Вдогонку неслись проклятия, помирившихся в общей беде, соседок-подруг. Им вторили проклятья и с соседского подворья. Спившийся муж изнасилованной соседки воспылал неукротимой навязчивой ревностью. Ночи напролет он регулярно зверски избивал ни в чем не повинную женщину - давно изнасилованную, придушенную до беспомощного состояния, свою жену.
  Каким было мое удивление, когда в вестибюле Черновицкого университета, где я учился, встретил Трояна. На нем был шикарный костюм, редкие в те годы, лакированные туфли. На лацкане пиджака красовался комсомольский значок. Троян уже был инструктором райкома комсомола в одном из районов Буковины. На заочное отделение юридического факультета нашего университета поступил, по сути, без экзаменов, по направлению райкома партии.
  По окончании юридического факультета Павельчук Троян был избран вторым секретарем райкома комсомола. Весной был назначен директором строящегося целого комплекса - пионерской деревни в буковом урочище. Это был огромный пионерский лагерь с водоемами, стадионом и оригинальной инфраструктурой. Возможности лагеря позволяли во время летнего отдыха занять детей в спортивных секциях, кружках детского художественного и технического творчества. Уникальный комплекс предполагалось превратить в школу передового опыта области и всей республики.
  Поначалу так оно и было. Потом в органы партийного и государственного контроля стали поступать сигналы о бесчинствах руководства лагеря. Лагерь превратили в притон, куда на выходные выезжали избранные работники обкома, облисполкома, а то и залетные высокие гости из Киева и Москвы. Это был тревожный звонок. К расследованию подключились органы прокуратуры, внутренних дел и, как ни странно, КГБ. Были проведены оперативные мероприятия с внедрением в штат лагеря сотрудников правоохранительных органов, больше женщин.
  Проверка выявила не только нарушения, но и преступления. На лето специально подбирали девушек-пионервожатых. В выходные дни в лагере устраивались оргии, в которых принимали участие довольно высокопоставленные работники областных и республиканских структур. Шум был большой. Были освобождены от должностей многие ответственные работники области и республики. Весь штатный состав лагеря уволили. Было заведено несколько уголовных дел. О злополучном лагере писали газеты.
  Я тогда работал заместителем председателя райисполкома в соседнем районе. Был в курсе событий у соседей. Однажды в самом конце рабочего дня председатель пригласил меня к себе. Протянул мне, отпечатанную на гербовом бланке, бумагу. У меня глаза, простите, на лоб полезли. Это было официальное представление. Обком и облисполком рекомендовали Павельчука Трояна Дмитриевича к нам на работу в качестве заведующего промышленным отделом райисполкома. Мы с тогдашним председателем райисполкома понимали друг друга с полуслова. Назавтра новоприбывшему претенденту на должность заведующего отделом в трудоустройстве было отказано. Отказ мы мотивировали тем, что согласована кандидатура одного из инструкторов райкома партии. С первым секретарем райкома мы заблаговременно переговорили.
   Уже после обеда позвонили из ЦК. В ультимативной форме нам предложили трудоустроить Трояна Дмитриевича. Мы поняли, что в лице Павельчука мы приобрели коварного и беспощадного врага. С первых дней его работы стало ясно, что каждый наш шаг становится известным в области и Киеве. Было неприятно и противно. Со мной лично Павельчук общался сквозь зубы и свысока. Вероятно видел себя в кресле председателя райисполкома? Нам приходилось терпеть.
   Как говорят, недолго музыка играла. Одна из сотрудниц райкома комсомола была осведомительницей Павельчука. Он помог ей поступить в Московскую высшую школу профсоюзного движения. При оформлении документов требовался медицинский осмотр и обследования. Через несколько дней на стол первого легли результаты лабораторного анализа, из которого следовало, что наша комсомолка заражена сифилисом.
   Грянул гром. Работали специалисты, эпидемиологи санэпидстанции, приглашены консультанты из области. Никто не мог предположить, что за короткое время в районе образовался довольно обширный очаг заболевших опасным венерическим заболеванием. В центре скандала оказался наш завотделом исполкома, который и явился источником распространения инфекции. Последовали разборки, в район одна за другой выезжали авторитетные комиссии. В итоге результаты были заслушаны на бюро райкома партии с соответствующими оргвыводами. Павельчука уже никто не пытался защитить. Он подал заявление об увольнении и был таков.
   Но не таков был Павельчук, чтобы смириться. Скоро стало известно, что его, как юриста по образованию направили "на укрепление" в РОВД одного из районов. Некоторое время работал во вневедомственной охране, потом перевели дежурным по РОВД. Ответственная служба. Ни шатко ни валко прослужил так капитан Павельчук около трех лет. Поговаривали, что ему скоро должны дать майора.
   Однажды в КПЗ стал буянить, задержанный и доставленный за пьяное хулиганство, житель одного из сел района. Остальные задержанные стали барабанить в дверь камеры, требуя усмирить или перевести буянившего в другое помещение. Помощник дежурного, открыв глазок, оценил ситуацию. Молча моргнул и кивнул головой известным, ранее неоднократно попадавшим в КПЗ, нарушителям общественного порядка. Те принялись "усмирять" возмутителя спокойствия. Однако в ответ тот еще больше распалялся. В итоге в камере предварительного заключения на глазах задержанных началось и в отдельной комнате продолжилось избиение несчастного. В истязании активное участие принимал и сам дежурный офицер. Заключенного повалили на пол и продолжали пинать ногами. Нарушитель спокойствия затих. Оставив его на полу и закрыв окованную жестью дверь, дежурные покинули помещение. В отделе установилось спокойствие.
   Поздней ночью сержант открыл комнату. Задержанный лежал на полу в той же позе. Тронул ногой. Потом наклонился. Тело уже окоченело. Мгновенно было принято решение. Тело несчастного погрузили в дежурную машину и вывезли за пределы райцентра. Далеко в поле было помещение для хранения удобрений и ядохимикатов. Тело погибшего сгрузили и подвесили к балке, имитировав самоповешение. Вернувшись в РОВД оформили исчезновение заключенного из КПЗ как побег. Якобы предпринятые розыскные мероприятия были безуспешными. Дежурному персоналу дали по выговору, а задержанного объявили в розыск и сразу же начали повторные розыскные мероприятия.
   К концу дня задержанного нашли повешенным и провели судебно-медицинскую экспертизу. Версия дежурного подтвердилась. Но кто мог знать, что младшая сестра покойного служила в приемной первого заместителя министра внутренних дел. Родственники потребовали повторной судебно-медицинской экспертизы. Проводил ее, приехавший из столицы республики в составе оперативно-следственной группы, главный судебно-медицинский эксперт. Результаты повторной экспертизы были неутешительными для всего дежурного состава. Следователи работали как с дежурными, так и с заключенными, пребывавшими в ту ночь в камере предварительного заключения. Первыми начали "колоться" арестованные. Потом дежурный состав.
   По итогам работы комиссии весь дежурный состав из органов внутренних дел был уволен. Были открыты уголовные дела. Меня только перевели в тот район председателем райисполкома. Уже в служебном порядке я ознакомился с результатами расследования. Лишенный в камере алкоголя, "буйный" задержанный дал приступ белой горячки. Если бы своевременно была вызвана скорая и пациент был бы госпитализирован, все бы обошлось. В итоге состоялся суд. Результаты рассмотрения дела в суде вызвали в районе недоумение. Дежурному офицеру РОВД дали полтора года лишения свободы ...
   Отсидев, нашел пристанище по месту лишения свободы. Потом снова появился в районе. Это был уже осколок человека. Возможно болезнь и неумеренное употребление спиртного превратили его в инвалида. Сгорбился, отощал, сник и телом и духом. Впрочем, дух у него и раньше был незавидным. Сошелся с женщиной из той же среды. Устроился на работу посменным сторожем. А больше, ожидая случайного угощения, сидел в чайной. Угостившим его посетителям начинал повествовать истории из так "богатого" его прошлого.
   Однажды у меня по служебным вопросам был главный врач районной больницы. Во время разговора вошла секретарь-референт из приемной. Извинившись, попросила разрешения дать телефонную трубку главному врачу. Мобильников тогда не было. По тому, как каменело лицо главного, я понял, что в больнице что-то случилось. Закончив короткий разговор, главный врач, не стесняясь меня, вполголоса выругался.
  Попросив прощения за несдержанность, руководитель районного здравоохранения рассказал пренеприятнейшую историю. Несколько дней назад с хирургическим заболеванием в отделение поступил, известный нам, Троян Павельчук. Послеоперационный период протекал без осложнений. Прошлой ночью к нему вызвали дежурного врача. На постельном белье Павельчук шустро ловил "насекомых". Срочно был приглашен нарколог. После осмотра был поставлен диагноз "Алкогольный делирий" и даны назначения. На всякий случай нарколог предписал фиксировать больного к койке, что и было сделано. Павельчук успокоился, лежал, ни с кем не общаясь. Внезапно сел в кровати, порвал фиксирующие пеленки, подбежал к окну и ласточкой, пробив противомоскитную сетку, выпрыгнул в окно пятого этажа. Отреагировать никто не успел.
  
  Продолжение рассказа деда Карпа
  В сороковом летом румыны за сутки удрали за Прут. С ними утекли многие, но не Михайло Павельчук. Не мог бросить все свое, подлостью нажитое и награбленное. А тут отразу русские пришли. Притих Михайло, в тревоге ждал мести. Ходил по селу редко, старался быстрее прошмыгнуть мимо людей. Даже здоровкаться первым стал. Все больше сидел дома. Но все было спокойно. Только осенью вызвали Михайла в прокуратуру Хотина. Оказывается какие-то особисты разбирали архивы жандармерии и Сигуранцы. А там черным по белому был расписан каждый шаг Павельчука. На кого донес, кого выдал. Открылись и записки жандарма, который вел учет каждого шага Михайла со своей стороны.
  За столом сидел совсем молодой хлопец в гимнастерке без погон. Не били, не пытали, в карцер не сажали. Даже не арестовали. С первых вопросов понял Павельчук, что влип крепко. Расписался Михайла, что не будет никуда выезжать, а следователь ему повестку на послезавтра вручил. Быть с утра. Покинул Михайло прокуратуру, а домой не доехал. Сгинул.
  Появился Михайло Павельчук в селе в сентябре сорок пятого года. Тогда вышел Закон. До пятнадцатого года рождения всех участников войны демобилизовали. Те, кто родились после пятнадцатого года, оставались на действительной. А Павельчуку уже исполнилось сорок пять. Прибыл он в село на закате. За плечами солдатский вещмешок. В руке чемодан немецкий. На груди награды. За отвагу, За боевые заслуги, За Победу над Германией, За взятие Варшавы, за взятие Берлина, ордена за славу и за звезду. И правая сторона груди, что иконостас в церкви. Так и присели все.
  Багато рокив потому з"ясувалось, шо Михайло Павельчук не воевал. Служил санитаром в одном из госпиталей. За ранетыми офицерами доглядал. Утку носил, подмывал, спирт и самогон тайно подносил. Перед выпиской, предварительно подпоив, змушував офицерив написать представление к награде. Все писали одно и то же. Нибе (будто - Укр) Михайло Павельчук раненых офицеров з поля боя вытаскал под немецкими пулями. А вин насправди утки з пид офицерских задниц в теплом госпитале таскал.
  Тогда сразу районы образовали. Из Хотинского уезда мы попали в Сокирянский район. Вызвали всех фронтовиков в военкомат на учет ставить. Поехал и я. Пришлось и мне на фронте побывать. Правда, не воевал я. В похоронную команду меня определили по годам моим. Тогда русские на фронт брали, починая с 1895 года. Смотрю, Михайло впереди всех. Медалями бренчит. Я, як и бильшисть селян-фронтовиков, медали свои, как вернулся з Ниметчины, в скрыню спрятал. Военком, глядючи на всех, одного Павельчука бачил.
  - Настоящий советский воин!
  Скорее всего слова военкома рассердили людей. Все помнили этого негидника при румынах. Сообщил кто-то, куда надо. С самых Черновиц приехал майор разбираться. Все правильно, в армии с августа сорок четвертого. Где был до сорок четвертого? Приймаком у одной бабы на Полтавщине в окупации. Справка с сельсовета, как положено. Воевал. Документы на все ордена и медали.
  Дал майор запрос по частям. Все совпало. Воевал таки. Легко ранен в ногу. Майор заставил штаны снять, оглянул ногу. А там два шрама. Нибе пуля зайшла и вышла. Но шила в мешке не сховаешь. Узнали потом люди, что он в учебном полку прикладал до ноги то хлорку, то кислоту и бинтовал. И открывались раны. Потому и санитаром в госпиталь определили. Сейчас даже не хромает.
  Майор рыл глыбше. Поехал в Хотин. А там, в сорок четвертом перед советским наступлением подожгли жандармерию и архив. Все чисто. А слова людские к делу не пришьешь. И не писал больше никто никуда, и заявления не подавал. Перестали люди верить в правду. А без заявления хода делу не давали.
  Как ранетого на фронте и награжденного, определили Михайла на работу учетчиком в МТС. Тракторная станция тоди была в соседнем селе. Там люди не знали его справжного (настоящего). Сидел целый день в тепле, писал гектары, керосин, дизель и запчасти. Приписывал тем, кому верил. А те ему приписаные литры керосина в баняк сливали. И себя не забували. Пошла тоди мода на партию. Когда МТС разогнали, вернулся Михайло в колхоз в бригаду партейным. Выступал на собраниях. Люди, глядючи на него, советской власти и партейным не доверяли. Говорили, шо таки при любой власти наверху плывают, як гавно в води.
  Через год посля фронту родилась в семье Павельчуков дочка. Анной похрестили. А она с рождения хворая. Голова, что кулачок, руками и ногами без конца махает, выворачивает. Очи до неба глядят, аж страшно. Только кушала и под себя ходила. Время шло, а Анна, на которую Михайла надежу мав, не ходит и не балакает. Только мычит, шо теля. Куда ее тольки не возили!
  В Черневци ездили к профессорам разным. Те руками разводят: такая уродилась. Сказали, шо парализованная еще до рождения. Может оттого, что родители старые, может от болезни. Стал Михайла свое зло на Марии, жене своей вымещать. Бил тихо, шоб нихто не бачив. Все в голову целил кулаком. Шоб синяков не было. Мария молчала. За Ганею доглядала. Обмывала ее, одевала, годувала з ложки. А Ганька под себя ходит, очей своих закатанных не опускает, ревет, як бугай з ранку до ночи. Вся магала слухает, старухи крестятся: то кара господня за грехи отца.
  Перестал Михайло возить младшую по докторам, махнул рукой. У самого здоровья не стало. Стал пить без меры. Голова болела, недобачать стал. Все тело лишаями потворними (безобразными) пошло, гули на лбу и шее выросли, Глаза стали гноиться. Пошел до фершала. Тот як глянул, отразу направление в район выписал. Посмотрели Михайла в районе, зробили анализы. На анализе вышла дуже поганая хвороба. Сифилис называется.
  Почали Михайла лечить. Болючие уколы пускали, мази разные давали, чтоб мазался. А Михайле в больнице не сидится. Привязался до него самогон, чи он до самогонки. По ночам вставал, искал сто грамм. А тут и сердце болеть стало, воздуха не хватало, когда быстро шел, а потом зовсим тяжко дышал даже сидя. Памороки пошли, руки его трясутся, то ли вид горилки, то ли вид болячки, а може вид страху. Потом ноги перестали слухать. Хочет ногу поставить в одно место, никак не может попасть, заносить его стало в боки, даже тверезого.
  А тут еще одна напасть найшла на Михайла. Сбил он для Ганьки пид горихом поднавес. Каждое утро, як сонце поднимется и пригреет, Мария выносила Ганьку и усаживала ее на топчане под горихом. Обкладала подушками, шоб не повалилась. С некоторых пор в село прибилась старая нищенка в лохмотьях с бесагами на плече. Соседка Павельчуков говорила, что странная это была жебрачка. Не похожа на остальных нищих, которые еще в пятидесятые годы проходили через села. Не ходила она по селу и не просила милостыню. Бесаги ее всегда пустыми были, легкими. Сидит старуха на краю канавы, глаз з Ганьки не отводит. А как выйдет Михайла на подворье, жебрачка только на него и глядит. Сумно стало Михайле. Тревога в него вселилася, хоть и незнакомая старуха. Прогнал бы старую, а подойти боится, не пускает его какой-то страх.
  Совершенно равнодушно глядела старуха, когда во дворе Павельчуков играл Павел, старший. Когда по улице шел, проводит жебрачка его взглядом и забудет. Появится сам хозяин, а нищая сожмется вся, свою брободу (низко завязанный платок - молд) на самые глаза опустит и глядит. Видно було, шо Михайло той погляд чуял, горбился, старался скорее уйти со двора. На Марию жебрачка глядела прямо, наблюдала, как она меняет Ганьке пеленки, моет ее, вытирает, кормит. Мария як побачит жебрачку, от разу бегом в хату. Вынесет отрезанный кавалок хлеба, протянет его старухе. Та хлеб брала, крестила его и опускала в бесаг. Потом крестила Марию, и при конце, что-то долго бурмотила и трижды широко осеняла знамением себя.
  Спать перестал Михайло. Только забудется, а его як в бок хто штовхает (пихает). Мария соседке-куме рассказывала. Вскакуе и начинает дрожать крупно и долго, аж дыхания ему не дает. Плачет постоянно Мария. Говорит, як бы не Ганька, под лед головой пошла бы, шоб сразу и шоб не могла уже спастись.
  Старшему Павлу тогда годов двенадцать исполнилось. В школе учился. Вроде нормальный, а только тронет его кто, сказится и бьет чем попало, кусается, плюется. Так и назвали его - "Скаженый". Хлопчику з магалы в драке око повредил. Вытекло совсем, слепой остался. Цвашок (гвоздик) забил в столб коло школы. По тому столбу дети ковзали (скользили) донизу. Один хлопчик яечко себе распорол. Операцию делали, вырезали ранетое яечко. Вспомнили люди, что вся семья от далеких дедов бластаматая. И эти бластаматы. И Михайла, и Павел и Ганька. Никто с ними близко не дружил, а тут совсем сторониться стали.
  Ремонтировал осенью Михайло забор. Столб надо было поменять. Почал он его вываживать из земни, и повис на столбе. Потом упал на земню. Павел был с ним. Начал трясти его, а Михайло уже не дышит. Делали скрытие. Оказалось, у него центральна вена в груди лопнула. Всю грудь заполнила кровь.
  - Аорта, что ли? - спросил я деда.
  - Может и так. Не помятаю точно, да и не говорили ничего. С морга привезли, тихо поховали. Людей на похоронах совсем мало було. Те, шо копали яму и еще несколько человек. Никто не плакал.
  Закончив рассказ, дед Карпо закурил. Мы с Романом сидели молча. Каждый думал о своем. Роман резко повернулся ко мне:
  - Евгений Николаевич! Я тебя приглашаю на завтра на аккумулятор. Нас раками угостить обещают. Таких чистых раков больше нигде нет.
  - В каком аккумуляторе раки? О чем ты, Роман?
  Роман коротко рассмеялся:
   - Это гидротехнический аккумулятор днестровской воды для пиковых нагрузок. Когда спрос на электричество падает, вода закачивается электроэнергией, вырабатываемой другими станциями, в искусственный водоем, расположенный на круче, выше уровня Днестра. Потом, когда пиковая нагрузка возрастает, автоматически открываются шлюзы. Вода вращает турбины гидро-аккумуляторной станции, а выработанная электроэнергия подается в общую сеть..
   Наконец, только сейчас я узнал, в чем смысл такого дорогого строительства и накопления воды в водохранилищах, расположенных много выше уровня реки.
  Роман повернулся к деду Карпу:
   - Дед! Поедем с нами! Увидите гидроузел. Строил его я! С первого самосвала бетона и до ввода в строй. Когда еще будете? А раков мы вам почистим!
   - Нет! Хлопци! Раков и сам чищу. Езжайте вдвоем! У вас свои, молодые розмовы!
  Мы с Романом весело переглянулись. Мы молодые? Я вспомнил Брежнева, который поздравляя Кунаева с семидесятилетием, сказал:
   - Ты у нас, Дин... Динмуху ... Динмухамед, совсем еще юноша!
  Это было в январе 1982 года. А 10 ноября того же года ушел в мир иной сам семидесятишестилетний Леонид Ильич Брежнев.
   Следующим утром мы с Романом ехали на, расположенное в сорока километрах, гидроаккумуляторное водохранилище Новоднестровской ГАЭС, которое возводил сорок с лишним лет назад сам Роман.
  - Я знал, что дед Карпо не поедет с нами. Я его неоднократно приглашал. Вообще, как вернулся с войны, никуда не ездит. Видимо, сидит в нем страх со времени убийств Котовского и его людей. Однажды он проговорился:
  - На войне опасно, но было ясно: немец был вон там, за линией фронта. А тут ...
  Проехав вдоль узкой, исчезающей под железобетонными блоками ГАЭС, речки Секурянки, мы выехали на берег водохранилища. Оно оказалось впечатляющим, длиной ровно три и шириной более километра в широкой части, гидротехническим сооружением. Железобетонные скосы-берега, более чем восьмидесятиметровая плотина, через которую, словно в никуда, исчезает вода.
  - Вода несется с высоты Днестровской кручи около 140 метров через круглый семиметровый, длиной более пятисот метров, железобетонный тоннель в, одну из самых крупных в мире, гидротурбину. Мощность ее более 300 мегаватт, а коэффициент полезного действия также один из самых больших в мире, более 90 %. - с нотками гордости в голосе рассказывал Роман.
  Нас приняли, вопреки ожиданиям, не на лоно природы, а в довольно уютном кабинете для "начальства" рабочей столовой. Накрыв стол, девушка-официантка тихо исчезла, оставив меня, как оказалось, с первым, уже бывшим, начальником гидроузла - Романом.
   - Бери, накладывай себе салаты, ветчину... Ты вероятно знаешь, что раки нельзя есть на голодный желудок?
  Я кивнул. В это время открылась дверь и, в сопровождении официантки, в кабинет вошла пожилая, если не сказать, больше, старше нас с Романом, женщина. Не жеманясь, присела на третий, свободный стул. Роман представил меня, потом женцину:
   - Это Катя, со времени открытия строительства шлифовщица механического цеха. Потом много лет, до недавнего времени работала инструментальщицей. Говорят, незаменимых людей нет. Есть! Катя много лет уже была на пенсии, а заменить ее, по настоящему, было некем. Катя сама потом нашла. Сама и научила.
   - Помнишь, - продолжал Роман, - дед Карпо рассказывал о старой нищенке, сидевшей на краю канавы напротив подворья Павельчуков? Так вот... Катя расскажет подробнее. Мир тесен ...
  
  Рассказ Кати-инструментальщицы
   Не наказанный за предательство один раз
  будет предавать всю жизнь.
  Майк Тайсон
  Сама я родом из небольшого села Борычевки, что под Теребовлей, Тернопольской области. Это было отдельное село, потом его соединяли с Теребовлей, потом опять отделяли. Нас в семье было три сестры. Я самая младшая. Наш батько умер перед самой войной. Когда началась война, я перешла во второй класс. Помню, после жнивья немцы уже были в Теребовле. В нашем селе немцев не было. По селу ходил единственный полицай. Звали его Михаил. Фамилия его была мне тогда неинтересна.
   Мама рассказывала, что сразу он прибился к одной разбитной молодке. Жили они как муж с женой. Он чувствовал себя хозяином и на ее подворье и в селе. Заказывал себе обеды и ужин. Люди резали последних кур, готовили. За непослушание бил. Бил он и, приютившую его, хозяйку. Поздней осенью, рассказывала мама мне уже после войны, заразил он свою сожительницу дурной болезнью. Она кричала, проклинала его. Он ее избил так, что она долго не ходила. Потом стал насиловать девушек и молодых женщин по селу. Мужчин, которые пытались вступиться, увозил в Теребовлю в гестапо. А бывало, расстреливал по дороге.
   Немцы сильно ему доверяли. В начале сорок второго его перевели в Теребовлю и назначили старшим над полицейскими, которые охраняли еврейское гетто. Жил он при участке, кушать ему носили по заказу местные. Из числа молодых женщин и девушек назначал, кто с ним будет спать. За отказ мог расстрелять. Люди его боялись, детей им пугали.
   В начале сорок второго в Теребовлю стали сгонять всех, живших в округе, евреев. Потом группами вывозили в истребительный лагерь. А с апреля сорок второго начали расстреливать людей на месте. Пешком выводили группами недалеко, за несколько километров, возле села Плебановки. Там строили на краю оврага и расстреливали. Люди падали в овраг. Оставались недобитые. После расстрелов стоял стон. Немцы и полицаи после расстрела, подходили к оврагу и стреляли в тех, кто еще шевелился. Так в то лето, мама помнила хорошо, они вывезли и расстреляли в Теребовле более двух с половиной тысяч евреев.
   Осенью вышел приказ отправлять молодых в Германию. Парни еще могли спастись от угона. Некоторые удирали, прятались по лесам, у родственников в других селах, куда немцы заезжали редко. Некоторые шли служить в полицию. Вспомнил Михаил и про нашу Борычевку. Приехали с телегами. В первый же день забрали мою старшую сестру, Наталку. Ей уже было около двадцати лет. Мама плакала, кричала, просила сжалиться, не брать. Предложила Михаилу серебряные сережки и тонкое золотое колечко. Лишь бы не отправлял в Германию. Михаил забрал украшения и пообещал сестру в Германию не отправлять. Сказал, только на учет поставят в Теребовле и отпустят домой.
   Время шло, а вестей о сестре никаких. Мама хотела пойти в Теребовлю, узнать о дочери. Поздно вечером в окно постучали. Поднесла к окну мама каганец, всмотрелась, а за окном Наталка наша. Впустила ее мама, а Наталка, не раздевшись, опустилась на скамью у дверей. Я тогда не все понимала, потом уже мама разъяснила. В первый же вечер Михаил забрал Наталку с пункта сбора, привел ее домой и изнасиловал. Держал ее дома, выпускал только по надобности. Пригрозил убить, если попытается убежать. Потом часто приходил пьяный, избивал сестру. Сегодня его вызвали в управу. Уходя, забыл закрыть на замок дверь. Так Наталка убежала домой. Там недалеко, через поле всего три километра.
   Мама, как сидела, побледнела, повалилась назад без чувств. После войны она мне рассказала, что сразу вспомнила, что Михаил болен дурной болезнью и в нашем селе нескольких женщин заразил. Пришла в чувство мама, стали думать, что делать дальше. Куда Наталку спрятать? Он будет ее искать! В это время у ворот заржала лошадь. Мама быстро спровадила Наталку на чердак. Только успела скрыться Наталка на чердаке, как рванули дверь. Вырвав защелку, в сени ворвался Михаил.
   - Где она?
  А мама говорить не может, только плечами пожала. Михаил осмотрел комнату, за печкой, под кроватью. Включил фонарик и полез на чердак. Скоро стал спускаться вниз. Я хорошо помню. Косу Наталкину намотал на кулак и тянул сестру вниз, словно мешок. Мама бросилась помочь Наталке. Михаил маму оттолкнул так, что она, упав, ударилась головой о край печки. Поволок полицай Наталку на улицу и больше я сестру в жизни не видела. Мама неподвижно лежала у припечка. Я к ней, а у нее голова в крови. Стала я кровь оттирать. В это время очнулась мама. Перекрестилась.
  - Слава Богу, Марийку отправили в Папирню...
  Марийка то моя вторая, средняя сестра. Ей уже исполнилось пятнадцать лет. Папирня это небольшое глухое село, окруженное лесом. В случае чего, можно скрыться в труднопроходимой лесной чаще.
  Через несколько дней мама направилась в Теребовлю. У управы случайно сразу же наткнулась на полицая Михаила. Он маму не узнал. Видимо с перепою, долго не мог понять, зачем пришла мама. Потом стал смеяться:
  - Наталка уже в Германии. Сама просила ее отправить туда. Там будет работа, еда. А где твоя средняя? Где ты ее прячешь?
  Поняла мама, что в опасности и Марийка. Решила пока не ходить в Папирню, чтобы не привлечь внимания полицаев и как бы не выследили Марийку. Однако скоро стало известно, что в Папирню на машине приехали немцы с полицаями. Среди них был и Михаил. Подсказал ему кто-то или случайно так вышло? Они окружили село и стали к церкви сгонять молодежь. Два парня бросились бежать к лесу, так их автоматчики застрелили на виду у всех. После этого никто не пытался бежать.
  Под охраной полицаев их повели через лес на станцию Хворостков. Маме поздно сказали. Некоторые шли за детьми и выкупали их по дороге за золотые вещи. Побежала и мама, хотя дома у нас ни денег, ни золота не было. Но было поздно. Молодежь из нескольких сел погрузили в вагоны для скота, прицепили паровоз и отправили. Говорили в Германию. От горя и усталости мама пришла домой черная. Меня в это время мама спрятала в бурте для буряка и картошки. Я с утра лежала в узкой, покрытой кольями и дерном, канаве, пока мама со станции не вернулась.
  Когда немцев погнали, Михаил исчез с ними. Мама думала, что в Германию удрал. Но Михайла искали многие жители Теребовли. От одного старого, чудом оставшегося в живых еврея-портного, узнала, что его опознали в гетто, как только он там появился. Сказали, что сам он буковинский. И назвали станцию, где они раньше жили и видели Михаила. Летом сорок шестого, оставив меня у своей тети, мама уехала. До осени она пешком ходила по многим селам, окружавшим станцию. Наконец мама почти случайно наткнулась на Михаила. Оказывается в селе его звали Михайло. Но твердой уверенности не было. Слишком разные были оба Михаила. Расспросив людей, мама уже была уверена. Он!
  Вернулась домой, а там следующий удар. В километре от Теребовли в старом лесу добывают песок. Люди добывавшие песок, наткнулись на засыпанное тело женщины. Стали копать, а там не одно тело. Песок сухой, тела не гнили, только высохли. Тогда уже была советская прокуратура и милиция. Стали расследовать. Кто-то во время оккупации видел, как в сторону карьера под утро довольно часто ездил полицейский. Стали вызывать родственников, у которых детей угнали в Германию. Вызвали и маму. Тело Наталки она опознала сразу. Тела Марийки не нашли. Значит она в Германии.
  Выходило, что негодяй держал заложниц у себя дома, пользовался, потом под утро, когда все крепко спят, убивал, вывозил в карьер, сталкивал и вслед за каждым телом обрушал берег карьера. Так он хоронил своих жертв и прятал свои злодеяния. Мама сказала следователям, что нашла его и дала адрес. Они записали все и сказали:
  - Будьте спокойны. Карателю воздастся по заслугам!
  Все были уверены, что Михаила найдут и судят. А вместе с ним разыщут и его подручных. Уставшие от войны и потери своих близких, люди были уверены в справедливости Советской власти.
  Между тем, я закончила семь классов и меня направили в Тернопольское ремесленное училище. Там я училась на шлифовщицу и фрезеровщицу. Во время учебы я много раз писала в Министерство иностранных дел, обороны, разные комитеты по делам военнопленных, насильно угнанных в Германию. Пыталась найти Марийку. Отовсюду получала один ответ: нет, не найдено, не значится. По окончании училища в пятьдесят третьем, я была направлена на работу по специальности на строительство Кельменецкого сахарного завода. Завод строили в Нелиповцах. Не хотелось оставлять одну маму, но тогда с направлением на работу было очень строго. За неявку на работу по направлению могли и судить.
  Устроилась я на работу, жила в общежитии. С первого сентября пошла в вечернюю школу. Как закончившую ремесленное училище меня приняли сразу в девятый класс. Следующим летом взяла отпуск и поехала домой. А там полная разруха. Мама еще не отошла от потери старших дочерей, а тут и я уехала из дому. Дом перекосился, потолки прогнулись. Предложила я маме поехать ко мне в гости.
  Приехали мы, а первые корпуса уже начали сдавать. Вызвал меня начальник отдела кадров на работу. Он жил в том же общежитии.
  - Пусть мама устраивается на работу. Пока уборщицей, а потом посмотрим. На двоих вам дадим комнату в общежитии.
  Мы даже не думали. Оформилась мама на работу, жизнь стала налаживаться. Но мама узнала, что село, в котором она сразу после войны нашла карателя, находится менее, чем в пятидесяти километрах от сахарного завода. Летом взяла отпуск и говорит:
   - Поеду еще раз в то село, где жил негодяй. Посмотрю, заодно узнаю, когда судили и сколько дали.
   Уехала мама, где автобусами, где попутками, где пешком. Меня не отпустили. Горячий был на работе период. Уже сдали свеклопункт с кагатными полями, ТЭЦ, гаражи, механическую и столярную мастерские. Шел монтаж оборудования в главном корпусе завода.
   Через два дня приезжает мама. На ней лица нет, бледная, дрожит вся.
   - Катя, доченька! На свободе этот подонок. Живет лучше нас с тобой. Работает в МТС, але не трактористом, а учетчиком, навроде начальника. Сам сытый ходит, гладкий. Хотела сразу же в милицию или в прокуратуру. Но посидела я возле его дома, пока он был на работе, и решила: повременю пока! Заявить успею. А он никуда не денется. Дом, дети, живет в достатке и спокойно. Вот только с детьми ...
   Не стала мама уточнять, что с детьми. Несколько дней сидела, шила из мешков бесаги, с которыми нищие по селам милостыню собирают.
   - Мама! Что ты делаешь? Зачем тебе это?
  Мама молчала. Но я видела. Мама что-то твердо решила. А раз решила, не буду ей мешать.
  - Мама! Ты только остерегайся его там. Он самый, что ни есть, лютый зверь. Не человек он! Никого не пожалеет, в случае чего...
  - Потому и бесаги шью, дочка!
  Выбрала мама одежду, что похуже, сунула ее в бесаги и пошла. Чтобы не быть узнанной рабочими, мама с бесагами на плече, направилась пешком в, расположенное в четырех километрах, село Новоселицу. Когда я провожала ее взглядом, впервые увидела, как постарела моя мама. Совсем как старуха стала ходить.
   Прошло около двух месяцев. В пятницу после обеда мама отправлялась из дому, а в воскресенье вечером возвращалась. Усталая, посеревшая, задумчивая. она скидывала бесаги с плеча, переодевалась и подолгу сидела, вглядываясь в воскресную вечернюю темень. Словно видела за окном нечто, недоступное остальным. На мой вопрос, когда она подаст заявление в прокуратуру, мама тяжело поднимала и опускала руку.
   - Не для прокуратуры хожу. У него своя прокуратура...
  Мне было непонятно. Я начинала раздражаться. Соседи уже видели странное поведение мамы. Отказалась перейти на сменную работу, несмотря на более высокую оплату. На выходные исчезала. Иногда мне казалось, что война, потеря Наталки и Марии нарушили что-то в психике моей мамы. Что проще? Пойти и заявить куда надо, а лучше сразу и в Киев и в Москву. Ему уже не отвертеться! Столько свидетелей! Но мама продолжала ездить.
   Однажды, вернувшись с поездки, тяжело опустилась на стул. Сидела долго. Потом, чего раньше с ней никогда не случалось, открыла кухонный шкафчик, достала бутылку с самогоном и налила полстопки. Постояла, слила несколько капель на половик и еле слышно, про себя, сказала:
   - Все! Свершилась прокуратура его. Да упокоятся души моих девчат.
  В моей груди стало холодно. Ноги не держали. Я села на кровать.
   - Мама! Ты что!? Неужели ты ....?
   - Не я ... Судьба ...
  Мама выпила самогон и снова села.
  
  Рассказ матери Екатерины
  (со слов ее дочери Кати)
  - Мне стало плохо, когда я увидела его живым, невредимым, на свободе. А моих девчат немае. Думала упаду. Злякалась, шо он меня узнает и скроется. О том, что он может расправиться со мной, сначала не думала. Страх перед той звериной пришел позже, когда Михайло ушел далеко в огород. В ту же минуту у меня в голове застрял вопрос, который не оставляет меня и поныне. Как случилось так, что полицай, каратель, убийца стольких молодых девушек, тысяч несчастных евреев в Теребовле, на свободе? Тогда в Теребовле следователи пообещали найти всех предателей и наказать.
   Я опустила хустку на самые глаза и присела на край придорожной канавы на другой стороне улицы. Двор Павельчука был как на ладони. Гарный дом, под бляхой. Три старых раскидистых ореха вдоль забора от соседей. Сарай, пристройки ... В тени среднего ореха был устроен топчан, покрытый навесом из дранки. Отдыхать наверное ... А может и спать ...
   В это время открылась дверь и на улицу вышла женщина средних лет. В руках ее были одеяло и подушки. Женщина подошла к топчану, застелила его, взбила подушки и вернулась в дом. Скоро она появилась во дворе. На руках она держала девочку. Она уложила девочку полусидя, обставила подушками и погладила по головке. Я всмотрелась. Боже мой!...
   Девочка была калекой. Лысая, совсем маленькая, размером с грушку головка, маленькие глаза, лицо серое, морщины как у старухи. Тонкие руки постоянно двигались. Что-то хватали в воздухе, выворачивались, то протягивались к верху, словно пытаясь достать листья ореха, то обвисали. И так без конца. Тонкие ноги, наоборот, лежали на топчане неподвижно. Я поняла, что девочка парализована. В это время со стороны огорода появился сам хозяин. Я встала, чуть отвернулась и наблюдала за ним. Он бросил в загородку, где визжали поросята, охапку травы и, сгорбившись, пошел в дом. В сторону девочки он ни разу не посмотрел. Я поняла, что сейчас он в моих руках. Но писать в прокуратуру даже не подумала. Я уехала сюда, в наше общежитие.
   Потом что-то заставляло ездить меня каждую неделю. Я уже не скрывала, что меня интересует подворье Павельчуков, он сам, больная девочка, абсолютно все ... Иногда мне хотелось, чтобы он узнал меня. Хотела посмотреть, каким он будет в ту минуту когда он поймет, что разоблачен, что я наблюдаю за ним давно.
   Между тем, я заметила, что Павельчук понял, что я наблюдаю за ним. Я видела, что с каждым днем, он нервничает все больше. Однажды, направляясь домой с тракторной бригады, Павельчук заметил меня. А я его заметила гораздо раньше. Увидев меня, он свернул на соседнюю узкую кривую улочку и скрылся. Я поняла, что он меня боится. А я его, к тому времени, бояться перестала.
   В начале у меня была думка подать на него заявление позже. Он никуда не скроется, это я видела по его поведению. Но с каждым моим приездом у меня укреплялась уверенность, что подавать на него в суд я не буду. Какая еще тюрьма нужна этой сволочи? Он сам себе устроил тюрьму, а то и похуже, в собственном доме. В тюрьме он будет отдыхать от всех своих проблем, которые сам и сотворил. Для него сейчас жизнь дома страшнее заточения в въязнице (тюрьме).
  Однажды Михайло возвращался с огорода. В руках он держал вилы и черенок к ним. Девочка в это время сильнее чем обычно размахивала руками, вращала головой, громко мычала. Павельчук подошел к ореху, встал за топчаном и некоторое время наблюдал за девочкой. Потом лицо его исказилось. Подняв черенок над головой, замахнулся. Медленно опустил палку, долго смотрел на нее, потом отбросил в сторону. Воровато оглядевшись, задержал на мне свой взгляд. Я уже смотрела на него пристально, не таясь и не отрываясь. Плечи его обвисли, он стал ниже ростом. Повернувшись, он медленно пошел в хату.
  Наблюдала я и за его женой. Мне казалось, что она многое знает, но не все. Еще не старая женщина, она временами выглядела измученной старухой. Единственное, что держало ее, это дочка-инвалид. Женщина регулярно меняла белье, мыла девочку, подолгу кормила. Кормить ее было очень трудно. Она даже рот не открывала, а если открывала, то тогда, когда не надо было. Кормила и поила ее мама только с ложечки. Девочка поперхивалась, кашляла, давилась. Пища выливалась изо рта, стекала по груди. Мне казалось, что девочка не понимает, что она принимает, необходимую ей пищу. При этом я ни разу не видела на лице мамы гнева, злобы, ненависти, как и радости и улыбки.
  Их сыну в то время уже было лет пятнадцать, если не больше. Внешне похожий на маму, сам худой, нескладный, он дома не держался. Ни разу не видела, чтобы помог отцу или маме. С утра быстро уходил, словно тикал из дому, а когда приходил, сказать не могу, потому, что еще до заката уходила из села я сама. Парень уже давно, не таясь, курил, пару раз видела его пьяным. Один раз недалеко между парубками случилась драка. Мне стало страшно. Он дрался руками, ногами, головой. Так люди дерутся, когда хотят тяжело покалечить, убить или если им безразличны увечья или собственная смерть.
  С каждым моим приездом я видела, что сам Михайло сдает. Похудел, осунулся, стал ниже ростом. Все чаще я видела его в сильном подпитии, а то и пьяным. На лице, особенно на шее у него высыпали какие-то красные пятна. Когда шел с работы, казалось, тянул за собой ноги, его шатало. Было видно, что ему стало трудно передвигаться, не хватало воздуха.
  - Грехи старые душат. - подумала я тогда.
  Однажды, приехав в воскресенье, я так и осталась стоять. Во дворе Павельчуков была небольшая толпа, над дверью было привязано полотенце. К самой двери был прислонен церковный крест, с другой стороны двери стояла крышка гроба.
  - Наверное, девочка умерла. Отмучилась, несчастная. - пришло мне в голову.
  И сразу же до меня дошло, что гроб предназначен для взрослого покойника. Хоронили хозяина подворья, Михайла Павельчука.
  Не жалела я его. Даже о "Царствии ему небесном и земле пухом" не подумала. Да простит меня бог. Но стало легче, что не придется на него подавать заявление в прокуратуру, не будет суда. А я не буду заново переживать сорок второй и сорок третий годы, разрывать старые, и так не заживающие в душе раны от страшной потери двух моих дочерей. Стало легче, что Земля освободилась еще от одного зрадника, зверя. А сколько их еще топчет нашу грешную землю? ...
  
   Отобедав, мы поблагодарили девочку-официантку за обед и Екатерину за рассказ. Заодно я попросил у нее прощения, что заставил вспомнить такие тяжелые моменты своей жизни.
   Потом мы взобрались на самую кручу, где легкий верховой ветерок гнал по воде мелкую рябь в водохранилище, таившем в себе огромные запасы будущей электрической энергии. Стоя на самом верху Днестровской кручи, я слушал Романа о его детище - Новоднестровской гидро-аккумуляторной электростанции. Часто ловил себя на мысли, что отвлекаюсь от интересного рассказа и возвращаюсь к событиям, рассказанным пенсионеркой, в прошлом инструментальщицей Екатериной.
  
  Я смог выехать на так полюбившееся мне место рыбалки, отдыха и впечатлений только дней через десять. Не позволяли обстоятельства. Но я не терял времени. Пока свежи в памяти рассказы моих новых знакомых, записывал подробности, которых нельзя упустить. Отдельно записывал возникшие вопросы. Их было много. Когда я, наконец, добрался на самое первое место нашей рыбалки, на мысу заводи, словно договорились, уже рыбачил дед Карпо. Я позвонил Роману. Скоро рыбинспектор прибыл. Сейчас Роман чаще навещал нас моторной лодке. Оказывается водный путь, по его словам, составляет всего лишь немногим более четырнадцати километров, вместо тридцати по суше.
  Роман сообщил, что проездом был на гидроаккумуляторе. Достал из лодки два комплекта судков, в которых была уха, отварная и жареная рыба, котлеты и ярко-оранжевые, в укропной зелени, вареные раки.
  - Это деду Карпу компенсация за отказ ехать с нами прошлый раз. - сообщил Роман.
  После неоднократных приглашений к нам присоединился и дед Карпо. Я снова убедился, что при всей его общительности, дед Карпо оказался скромным, даже стеснительным напарником, если речь шла о совместных приемах пищи. Полагаю, что такая деликатность деда связана с отсутствием у него зубов.
  После царского, по моим меркам, обеда дед Карпо отправился к своим донкам. Роман растянулся на небольшом брезенте. Я, проверив мои удочку и донки, поймал себя на том, что с нетерпением ждал продолжения, обещанного Романом, рассказа о клане бластаматых. Но я не торопил рыбинспектора. Сам решит, когда рассказать. Может и не сегодня. Я вернулся к машинам и прилег неподалеку от Романа.
  
  Рассказ рыбинспектора Романа
  Яблоко от яблони далеко не падает...
  Поговорка
  Несмотря на то, что мне не было и десяти лет, похороны Михайла Павельчука я помню хорошо. Мы жили на соседней улице. С нашего огорода подворье Павельчуков просматривалось как на ладони. Народу на тех похоронах было действительно мало. Священник, словно нехотя, быстро закончил службу. Зарыли Михайла молча. Мама говорила, что никто не плакал. После кладбища большинство сельчан, сославшись на неотложные дела, от поминального обеда отказались. Мои родители, проводив до кладбища, сразу вернулись домой.
  Сын Михайла, Павло, после похорон отца, словно с цепи сорвался. Трезвым его видели редко. Сдружился с, вернувшимся из тюрьмы, сельчанином, отсидевшим несколько лет за драку, после которой один из ее участников скончался. В самом начале лета приехала в село милиция и их обоих забрали в КПЗ. Оказалось, что они среди бела дня вдвоем в соседнем селе обворовали колхозную стыну (овчарню). Забрали, еще не сданные на склад, смушки, а так же свежую и посоленую брынзу.
  Сидел Павло недолго. После освобождения, по ходатайству милиции и военкомата, его приняли на учебу в училище механизации. За очередную кражу кур выгнали из училища. Вернувшись в село, прибился к одной самогонщице. Почти сразу же сошелся с ее дочкой. Жить перешли в дом Павельчуков, который после смерти матери и сестры, пустовал около двух лет. Через год родился мальчик. Это как раз и есть, известный тебе, Петро, который сейчас браконьерствует на моем участке.
  В армию Павла не взяли, как отсидевшего в тюрьме. Но комиссию в военкомате проходил. На обследовании у Павла был выявлен сифилис. Люди скрывают эту позорную болячку, а он, по возвращении из Черновиц, где лечился довольно долго, сам хвастался:
  - У меня не простой сифилис, а двойной: врожденный и приобретенный. Меня три месяца всем студентам на лекциях показывали, на мне доктора учились!
  В селе Павла сторонились все. Даже в драку с ним боялись вступить. Павло, напившись, кричал на улице или возле магазина:
  - А ну, подходьте, будем биться до крови! У меня кровь не простая, с сифилисом!
  Ни стыда за свою болезнь, ни совести. Одним словом, порченый человек. Однажды, когда Петро был еще маленьким, Павел пропал. Думали, подался куда-то сдуру. Тело Павла, случайно нашли спустя неделю в яру, недалеко от его собственного дома. Голова его была разрублена топором. В руке он сжимал мешок, в котором были три курицы и два петуха. Головы у птиц были оторваны. Топор и убийцу так и не нашли. А может, не очень старательно искали?
  Остался из той фамилии один Петро, тезка своего прадеда. Живет совершенно один. Нигде не работает. Непонятно, что он, кроме той рыбешки, что фаткой выцедит, кушает. Как и его прадед, летом и осенью в огородах ворует. Зато нюх на самогон у него отличный. Непонятно, как чует, где в селе варят самогон? Придет, встанет у ворот, может ждать хоть до самой ночи. Чтобы отвязаться, хозяин вынесет ему в стакане самогон, поставит на столб у калитки и спешно уйдет. А Петро, выпив, сунет стакан в карман и идет домой. А если поставит стакан обратно, никто тот стакан уже не берет. Выбрасывают или разбивают.
  Вот такой бластаматый клан. Более у нас в селе Павельчуков нет. Прокляты, как говорят, до седьмого колена ...
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"