Свод черепа нестерпимо болел. Боль вгрызалась в мозг, вынуждая сжимать зубы до скрежета. Чтобы выбросить страдание наружу посредством крика, не доставало дыхания. Казалось, тонкая раскалённая игла за мгновение вырастает, пронзая череп пульсирующим спазмом, а потом медленно уменьшается в размерах, оставляя после себя след из тупой свербящей боли.
Во рту ощущался тошнотворный привкус крови и рвоты. Хотелось пить, или просто прополоскать рот. Максим попытался открыть глаза, но веки, будто склеенные, не разомкнулись, а лишь заставили Максима в который раз мучительно застонать, с шипением выталкивая воздух сквозь сжатые зубы. Зубы! Соприкасаясь с потоком воздуха они начинали дёргать чувствительные нервные окончания, как мальчишка - перья из зазевавшейся курицы. Мужчина со стоном выплюнул острые крошки отколотой эмали.
Максим решил использовать руки, чтобы разомкнуть, наконец-то, слипшиеся веки. Но руки не двигались - запястья отозвались неприятной резью, давая понять, что руки намертво связаны. Максим решил проверить кое-что, и не ошибся в самых мрачных своих ожиданиях - ноги тоже были надёжно спутаны.
Он всё вспомнил. Всё, что было перед тем, как его жахнули чем-то тяжёлым по голове. Попытки напрячь память вызывали новые вспышки боли и головокружение, но Максим теперь знал, что столкнулся с настоящей бандой. Как лихо они выманили и обезоружили его с помощью бабы, умело прикинувшейся "бедной овечкой". Кстати, что так тихо вокруг? Неужели его просто избили, бросили связанным, и ушли прочь?
Нет, где-то за стеной послышалась возня, сопровождаемая красноречивыми стонами и вздохами. Максим ещё попытался укротить непослушные веки. На этот раз удалось. На левом глазу открылась лишь небольшая щёлочка. К тому же, глаз болел и постоянно слезился. К счастью, правый глаз видел всё достаточно хорошо. Увидел здоровым глазом Максим лишь то, что лежит связанный в той самой комнате, из которой он привык рассматривать улицу.
В комнате было холодно, и обездвиженные конечности онемели от недостатка тепла и от тугих пут, стянувших кровеносные сосуды. Максим попробовал встать, но неуклюжая попытка закончилась болезненным падением. Связали его умело, что тут скажешь, да ещё и к чугунной батарее привязали. Не хотят, гады, чтоб сбежал. А зачем он им? Печь теперь у них, остатки провизии и оружие - тоже. Уж, не в качестве ли живых консервов они, сволочи, его держат?
Кто знает, может, мясо "двуногих свиней" - их привычный рацион. Но, даже если и так, сегодня они вряд ли примутся за него. Судя по зуду от кровоподтёков по всему телу, они довольно много сил потратили на избиение Максима. Потом, наверняка, с голодухи набросились на его припасы. А теперь, судя по звукам за стенкой, развлекались со своей подружкой. Устроили праздник похоти.
Максим, задрав голову, посмотрел в окно. Край неба едва заметно отдавал в пурпур - значит, скоро начнёт светать. Интересно, когда эти, за стенкой, снова вспомнят о нём? Чем позже, тем лучше. Наверняка думают, что он ещё в беспамятстве кровавые слюни пускает. Что ж, время терять нельзя.
Максим ещё раз, без особого успеха, попробовал на прочность узлы на руках и ногах. Потом принялся осматривать, в фиолетовой полутьме предрассветных сумерек, усыпанную хламом комнату. Прежде он не обращал на этот мусор внимания - его интересовало лишь то, что можно съесть или сжечь в печи. А сейчас он восхвалял свою лень за то, что не стал наводить здесь порядок. Он пытался высмотреть здоровым глазом каждый клочок замусоренного пола в надежде отыскать что-нибудь твёрдое и достаточно острое, чтобы разрезать верёвки, опутавшие его запястья и щиколотки.
Максим лихорадочно соображал, что же из того, что может попасться ему на глаза в редеющей мгле, способно справиться с прочными верёвочными волокнами. Он помнил, что где-то в углу комнаты валялись несколько грязных фарфоровых чашек и битая стеклянная ваза. Осколки стекла и керамики вполне подошли бы для перетирания верёвок. Беда в том, что до того угла, где был свален весь этот стеклянно-фарфоровый бой, он не смог бы дотянуться, даже если его руки были бы связаны не за спиной, как сейчас.
А в той нелепой позе, которую приняло его избитое тело, он мог достать разве что до соседнего окна, да и то, преодолевая жуткое напряжение и боль в суставах и связках. Стоп! Максима осенило неожиданное воспоминание. Неожиданное, потому что мы редко запоминаем обыденное и привычное, то, что считаем само собой разумеющимся ритуалом каждодневной жизни. И пусть это было и не каждый день, но Максим часто приходил в эту комнату, и наблюдал в окно за улицей, продолжая при этом доедать свой обед.
А обед его, порой состоял из, вскрытой ножом, консервной жестянки с тушёнкой или рыбными консервами. Пустые банки он чаще всего просто оставлял на полу, задвигая ногой в нишу под окном, в ту, где находился радиатор батареи отопления. А ведь жестяная крышка с острыми зазубринами вполне может сгодиться для перепиливания верёвок. Сил и терпения потребуется много, но шанс вырваться из плена велик. И стоит поторопиться, пока окончательно не рассвело, или пока избившие его уроды за стеной не натрахаются и не надумают дров для печки поискать.
Превозмогая жуткую боль, горячим свинцом плескавшуюся в расшибленной голове при малейшем её движении, Максим спиной подполз ближе к батарее. Он принялся шарить под ней спутанными руками, пытаясь ползать вдоль стенки. Выходило это довольно неуклюже. Максим попытался даже представить, как он выглядит со стороны. "Как выброшенная на песок креветка", ― вот самое безобидное сравнение, пришедшее ему на ум.
Онемевшие пальцы натыкались на пыльную стену, путались в липкой паутине. Однако, ничего кроме бесполезного мусора, вроде сухой шелухи и огрызков, найти не удалось. Максим был в недоумении - куда же банки то подевались? Не стали же эти проклятые мародёры, после того, как вдоволь попинали его, генеральную уборку во всех комнатах устраивать.
Максим вспомнил, что наблюдал за улицей не только из этого окна, но из соседнего также. Пожалуй, у того окна, он даже чаще просиживал. Макс, стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, извернулся совершенно невозможным образом. Суставы в плечах и локтях едва не гудели от напряжения - одно неверное движение, и руки будут висеть на его теле безвольными плетьми.
Таким образом, растянув себя, как на дыбе, Максим смог ногой дотянуться до ниши под соседним окном. Вытянув ногу, насколько это возможно, он упёрся носком в стенку под батареей. Потянув ногу к себе, Максим этим подобием рыбацкого трала, надеялся зацепить вожделенную жестянку.
Короткий брякающий звук дал Максиму понять, что эти надежды были совсем не напрасны. Он смог достать пустую банку. Максим готов был одним рывком подтянуть находку поближе, но сдержал себя, понимая, что неоправданная спешка может перечеркнуть все его мучения и старания. Медленно, затаив дыхание, как при постройке последнего этажа зыбкой карточной пирамиды, Максим смог подтащить банку достаточно близко, чтобы вернуть вывернутым рукам более естественное положение.
Жестянка скребла по дощатому полу с противным звуком, избавиться от которого не удавалось, несмотря на осторожность. Максим опасался, что за стенкой могут услышать этот скрежет. Опасения не исчезли и после того, как он смог убедить себя, что этот звук может показаться громким лишь ему, лежащему на полу в пустой комнате.
Максим всё же смог подтащить банку, изворачиваясь как угорь, ближе к рукам. Он аккуратно, чтобы, не дай бог, не упустить, сжал её в ладонях. Пальцы ощупали гибкий металл. Прекрасно - отогнутая крышка с зазубренным краем казалась достаточно острой.
Мужчина принялся водить этим острым краем по полу, пока не нащупал щель между досками. Он надавил на банку, слегка раскачивая её вперёд-назад, пытаясь укрепить в стыке. Крышка плотно застряла в узкой щели. Теперь можно приступать к перепиливанию верёвок.
Однако, внезапно наступившая тишина за стенкой насторожила Максима. И не напрасно - скрип половиц в коридоре выдал приближение врагов. Видимо, они всё-таки что-то услышали, или просто решили ещё раз удостовериться в его полной беспомощности. Звук приближающихся шагов говорил о том, что времени на раздумья у Максима нет совершенно.
Он неуклюже упал на бок, стараясь изобразить позу, в которой он очнулся. Ещё он пытался спрятать консервную банку. Для этого ему пришлось изогнуться таким образом, что острый край крышки неприятно щекотал его бок. Максим успел затаить дыхание, и закрыть глаза прежде, чем дверь резко распахнулась.
― Лежит, как лежал. Я же говорил, что тебе почудилось, ― голос мужчины звучал недовольно и с нотками усталого раздражения. Знакомый уже женский голос, роковой голос-приманка, ответил:
― Я точно шорох слышала. Я хоть раз ошибалась?
― Да, вроде, пока ни разу, ― неуверенно ответил мужчина. Внезапно его голос изменился, чуть ли не до крика:
― Ух, и здоровенная! Щас я тебя, сволочь!
В дальнем углу комнаты что-то зашуршало, и оглушительно грохнуло. Максим, напуганный громким звуком, дёрнулся, пребольно оцарапав кожу на боку. Женщина недовольно зашипела на спутника:
― Баран, ты чего творишь? Мы ствол добыли, чтобы по крысам палить? Да и то, промазал.
― Ладно, крошка, не пыли. Но вот тебе, кстати и ответ на твой вопрос - крысы уже к нашему пленнику примеряются. Вот тебе и шорох. Нет, ну ты видела, какая огромная? Так от мужика через сутки и костей не останется.
Женский голос вновь зазвучал, но уже с нотками едва различимого беспокойства:
― Кстати, а он не сплющился, случайно, после ваших побоев? А то ведь назавтра может завонять, и нам тогда от него никакой пользы.
Шаги. Старые половицы заметно пружинили, когда шеи Максима коснулись чьи-то грубые пальцы. Макс застыл, стараясь казаться мертвее сломанного стула. Пальцы отпустили его шею.
― Живой, гад. Пусть поваляется. А это для твоего спокойствия, крошка, ― тяжёлый удар пришёлся Максиму в самые рёбра. Дыхание мгновенно остановилось. Острая боль полыхнула в боку, принявшем удар, в то время, как в другой бок воткнулась крышка консервной банки, грозя добраться жестяными зубами до беззащитной почки.
Невероятные усилия потребовались Максиму, чтобы не начать извиваться по полу от изуверской боли и страшного удушья. Но он вытерпел, исполинским напряжением воли изображая полное бесчувствие.
Шаги стали удаляться.
― Порядок, родная. Клиент жив, но в глубочайшей отключке. Пошли спать, а то я в обмороки щас начну падать.
Дверь захлопнулась. Максим подождал, пока скрип половиц и приглушённые голоса не закончатся хлопком ещё одной двери. Лишь после этого, он приподнялся на локте, вынимая из раны в боку жестяную крышку, прикусив при этом губу до крови, чтобы не застонать. Много времени ушло на то, чтобы восстановить дыхание, стараясь при этом не шуметь. Но, всё равно, каждый вдох давался невероятно тяжело и болезненно. Похоже, мерзавец сломал-таки ему ребро, а может и не одно.
Всё! Нет больше времени жалеть себя - пора работать. И Максим принялся короткими, но частыми движениями елозить верёвкой, стянувшей запястья, по краю баночной крышки. Зазубрены были невероятно остры, но, видимо недостаточно, чтобы быстро разрезать прочную верёвку.
Было до жути неудобно нависать спиной над импровизированной пилой. Неудобно и больно, учитывая последствия жестоких побоев. Но Максим останавливался лишь на минутный отдых и продолжал пилить. Ему чудилось, что он слышит, как лопается очередное волоконце, зацепившись за зазубрину крышки. Иногда, ему казалось, что он засыпает, продолжая при этом резать верёвку, и просыпается, не прекращая этого дела.
Жутко ныла поясница, саднило расцарапанные запястья, каждый вдох отдавался страшным уколом в боку. В том месте головы, куда пришёлся первый роковой удар, появилось ощущение, будто под кожу вшили свинцовый шар размером с теннисный мяч - кожа натянулась и грозила лопнуть при первом же неловком движении. Однако, Максим продолжал скрести набухшими от крови верёвками по острой железке.
Сколько прошло времени, он не знал -постоянно выпадал из сознания то на секунды, то на несколько минут. Но за окнами было уже достаточно светло, когда путы, наконец, окончательно порвались, и он смог размять затёкшие кисти рук. Кровь снова хлынула в посиневшие пальцы и пережатые запястья, заставляя Максима крепче стиснуть зубы от нестерпимого зуда.
Но теперь было намного легче терпеть боль - ведь он сумел избавиться от позорной привязи и мог передвигаться по комнате. Верёвочные лохмотья остались болтаться на одной из чугунных секций отопительной батареи. Осталось освободить ноги. Максиму было плохо до жути, но он не мог позволить себе лечь и отдохнуть. Он понимал, что минутная передышка в его состоянии может легко перейти в глубокий, сродни обмороку, сон.
Нужно было спешить, пока за стеной все спали. Максим опираясь на локти и колени, неуклюже дополз до угла, в котором он когда-то заметил пустую бутылку. Есть! В куче старой ветоши, в самом деле, нашлась стеклянная посудина, вымазанная чем-то липким. Замотав бутылку в тряпьё, Максим локтем, что есть силы ткнул в этот свёрток. Послышался характерный хруст. Максим вытащил из тряпичного кокона бутылочное горлышко, обрамлённое острыми, как лезвие бритвы, краями.
Этим подобием ножа он за несколько минут освободил свои ноги. Отпихнув обрывки верёвок, он с трудом поднялся с пола. Максим ухватился за стенку, так как жутко кружилась голова. Но он уже не обращал внимания на боль, на слабость и головокружение. Свободен! Он смог освободить себя до того, как бандиты проснутся. Теперь надо быстро покинуть здание, пока есть время.
Максим знал, что дверь можно было закрыть только изнутри. Доковыляв до неё он аккуратно, чтобы не скрипнуть петлями, приоткрыл дверь, и шагнул в пустой коридор. Каждый шаг давался с огромным трудом, но Максим добрался до выхода довольно быстро. Однако, потянув засов, он остановился. Просто уйти, и всё? Оставить всё этим уродам, и простить боль, раны и унижение? "Ну, нет, выродки - я вам устрою приятное пробуждение", ― в мозгу Максима неожиданно возник план мести.
Он похлопал по карману куртки - спички на месте. Пересилив естественное желание бежать подальше от опасности, Максим зашагал обратно к своему бывшему убежищу. "Спите, гады, а я вам подарок приготовлю", ― твердил про себя Максим, как речёвку. С этой мыслью он ходил по коридорам и классам, собирая тряпьё, бумагу и всё, что способно гореть, и что не успело ещё оказаться в его печи.
Потом он спустился в подвальную кладовку, где давно заприметил полки с мутными склянками, и банками, заляпанными краской. Обнаружив среди этих посудин бутылки с растворителем, он прихватил парочку. С детства остались яркие воспоминания, как резво горит эта зловонная жидкость. В том же подвале Максим взял и тяжёлый лом для колки льда.
Поднявшись наверх, ломиком Максим плотно подпёр дверь, лишив своих обидчиков возможности вырваться из комнаты. Потом, стараясь не шуметь, натаскал под дверь весь собранный мусор, способный гореть. Ворох получился завидный. Максим примерился - почти по грудь высотой вышла куча. Максим вылил на тряпки обе бутылки растворителя.
Пред тем, как запалить дымный костёр, Максим прислушался - за дверью было тихо, если не считать редкого покашливания, да чьего-то пронзительного храпа. Оно и понятно - несмотря на неважное состояние, Макс успел подготовить своё возмездие менее, чем за час. Этого маловато, чтоб хорошо выспаться.
"Счастливо выспаться, идиоты", ― прошептал с ухмылкой Максим, и полыхнул спичкой. Подпалив край бумажного кома, мужчина метнул яркий огонёк на тряпку, смоченную горючим растворителем. Огонь занялся сразу, будто раздуваемый жаждой мести, которой был охвачен побитый поджигатель.
Убедившись, что пламя само по себе не угаснет, Максим пошёл к выходу. Дверь обидчикам не поддастся, а вот со стороны окна вполне можно ожидать желающих спасения. Кто останется в комнате, если и не сгорит, то дыма наглотается точно. Собирая топливо для своего "аутодафе", Максим загодя присмотрел в подвале молоток. Теперь он прихватил его на случай, если кто сможет выбить фанерные щиты, закрывавшие окна комнаты. Молотком он сможет орудовать быстрее, чем тяжёлым ломом.
Уже у самого выхода он расслышал, как сверху доносятся истошные вопли и ругань вперемешку с удушающим кашлем, и град отчаянных ударов по пылающей двери. Максим от радости на мгновение даже позабыл о боли. Улыбаясь во весь рот, и щурясь заплывшими, слезящимися глазами, он вышел под окна. Из форточки, в которую он когда-то вмонтировал печную трубу, валили мощные клубы фиолетово-серого дыма.
Один из фанерных листов сотрясался под отчаянными ударами изнутри. Похоже, постояльцы уже поняли, что вырваться из, превратившейся в пекло, комнаты через дверь - затея безнадёжная. Максиму внезапно стало весело, и он решил поделиться этой радостью с задыхающейся в дыму компанией.
― Дышите глубже, гости дорогие!
В ответ из-за фанеры донёсся поток отборной брани и страшных угроз. Максим рассмеялся, зажав локтем больное ребро. Ради того, чтобы враги перед мучительной смертью услышали его смех, он готов был потерпеть колющую боль в боку. Но, похоже, ликование его было несколько преждевременным - кусок фанеры, не устояв под натиском ударов, выскочил из рамы, и, в облаке из осколков оконного стекла, хлопнулся на почерневший весенний снег.
В проём окна хлынул густой поток плотного дыма, сквозь который протискивались человеческие фигуры. Бандиты сейчас казались Максиму какими-то гротескными персонажами из простенькой комедии времён первых немых кинолент. Кашляя, отхаркиваясь и постоянно утирая слёзы с распухших, красных глаз, они старались высунуться подальше в окно, поближе к свежему воздуху. При этом шла непрерывная, и комично неуклюжая борьба за место у окна. В ход шли кулаки, ноги, зубы, ногти - весь небогатый арсенал, которым наградила природа свой мягкотелый, прямоходящий венец - человека.
Максим поймал себя на крамольной мысли, что радуется страданиям задыхающихся в дыму людей. Это, возможно, не так, чтобы совсем правильно с точки зрения просвещённого гуманизма, но... какого чёрта - эти твари едва не покалечили его. А может, и вовсе планировали съесть в ближайшее время. Так что, о каком всепрощении можно говорить - пусть подыхают. Максим самодовольно улыбался, любуясь отчаянной вознёй на подоконнике второго этажа.
Однако, радоваться в одиночку - это совсем не тот накал положительных эмоций, которого ожидал Максим. Он решил обратить на себя внимание обитателей устроенной им коптильни, чтобы поделиться с ними своим счастьем. Выломав из сугроба твёрдый кусок ноздреватого снега, Максим примерился, и лихо метнул его в дымящееся окно.
Он сам не ожидал такой невероятной точности от первого же броска, но грязный комок хлёстко влетел прямо в измазанное сажей лошадиное лицо одного из мерзавцев. Мёрзлый ком рассыпался мелкими искрами. Принявший порцию жёсткого снега в лицо, громко ойкнул, выругался и стал отчаянно тереть глаза. Под носом мужика проросли тёмные полоски кровяных ручейков. Максима это развеселило ещё больше.
― Что, жлоб, не выспался. Нравится моё жилище? Так в нём и оставайтесь. Навсегда.
― Это ты, гадёныш! Надо было тебя добить вчера, ― и, обернувшись к приятелям, пытавшимся оттеснить его от окна, добавил:
― Кто из вас, дебилов, его связывал? Кадык вырву!
Максим снова попытался обратить на себя внимание:
― Ладно, неудачники, не ругайтесь - лучше поцелуйтесь на прощание. Скоро ваши копчёные рёбрышки станут блюдом недели для местных людоедов. Гордитесь.
Его собеседник, и без того красный лицом от вдыхания ядовитого дыма, теперь совершенно побагровел от злости.
― Стой, сволочь, никуда не уходи. Я сейчас, ― и, задержав дыхание, нырнул в черноту дымной завесы, которая начала уже подсвечиваться язычками пламени.
Максим на секунду задумался: "Интересно, что может означать это " я сейчас"? Но быстро сообразил, что у этих ребят остался его дробовик. Он не стал дожидаться подтверждения своей догадки, и решил понаблюдать за окном из-за ближайшего угла. И едва он успел скрыться за стеной здания, как прогремел выстрел, сопровождаемый яростным воплем с нотками разочарования. Максим едва сдерживал злорадный смех. Разумеется, не оттого, что мог ранить чувства стрелявшего, а лишь затем, чтобы не беспокоить лишний раз свои сломанные рёбра.
Вопль стал громче, разделился на разные голоса, но ярость в интонации быстро сменилась ужасом и отчаянием.
― Комната горит, братцы! Пропали мы, надо прыгать.
― Ты чего, бугай стукнутый, парашют в кармане таскаешь? Мы же ноги переломаем.
― Ну и задыхайтесь тут, бараны, а меня уже огонь за пятки кусает. Долго здесь не высидишь.
Максим выглянул из-за угла, желая посмотреть, как его враги будут прыгать с высоты второго этажа на обледенелый газон. Тот здоровяк, что держал в руках дробовик, высунул голову из облака дыма, и поводил по сторонам слезящимися глазами. Должно быть его, Максима, высматривал. Но, похоже, не углядел, потому что, ухватив дробовик за самое дуло, и слегка раскачав, бросил его так, чтобы ружьё мягко приземлилось на голые ветки маленького куста.
Потом мужик неуклюже вскарабкался на подоконник, и, развернувшись задом к улице, принялся одну за другой опускать вниз ноги. Максим посмотрел на боязливые попытки его обидчика спасти свою никчёмную жизнь, потом перевёл взгляд на ружьё, повисшее на тонких ветках. Можно успеть, надо успеть!
Максим покрепче сжал в руке рукоять молотка, и, не выпуская из поля зрения повисшего на руках грузного мародёра, бросился к ружью. И он успел. Смог ухватить приклад дробовика, как раз в тот момент, когда мужик грохнулся на землю. Именно грохнулся, так как после падения не смог устоять на ногах, и с размаху приложился ягодицами о мокрый лёд.
Максим даже со спины заметил, что упавшему трудно дышать. Да, что там - Макс будто сам ощутил силу удара о мёрзлую землю. Но на то, чтоб отдышаться много времени не потребуется - Максим прекрасно понимал это, и крепче сжал приклад ружья. Но тут же поменял решение. Сделав несколько быстрых шагов в сторону сидящего на земле мужчины, Максим со всего маху опустил на спутанные, сальные волосы свой молоток.
Звук от удара был звонким, как от сухого дерева. Наивно полагая, что одного такого удара будет вполне достаточно, Максим ждал, когда же здоровяк затихнет у его ног. Максим чётко видел вмятину на черепе, которая быстро наполнялась кровью. Однако, мужик заревел, как раненный медведь, и стал медленно поворачиваться к Максиму. Тот принялся по-новой наносить жесточайшие удары. Один, другой, третий... и так до тех пор, пока обмякшее тело не распласталось, как мешок старого тряпья.
Не успел Максим утереть со лба капельки пота, как над головой прозвучал плачущий женский голос:
― Жорик, ну что, получилось? Ты меня поймаешь? Здесь уже невозможно жарко. Задыхаюсь.
Конечно, Максим сразу узнал этот голос, и даже жалобные интонации были всё те же. "Похоже, она и в жизни так общается, а не только, когда требуется простачка выманить", ― решил он. Вслух же, стараясь унять нотки волнения в голосе(как-никак, человека только что убил), он крикнул:
― Конечно, поймаю, крошка, с превеликой радостью.
Максим посмотрел в слезящиеся глазки дамочки, благодаря которой едва не лишился жизни. Потом он поманил её окровавленным молотком. Девица скрылась в дыму, и её место в окне заняла отвратительная, почерневшая от сажи, физиономия. Рожа злобно оскалилась. Максим направил дуло дробовика точно на одну линию с переносицей наглеца.
― Спрячься, чёртов подгузник. Я с дамой беседовал, и тебя не приглашал.
Чумазый бандит попытался плюнуть на голову Максу, но, похоже, от дыма и жара слюна в его рту высохла. Однако, сам жест Максиму очень не понравился. Грязная рожа решила не останавливаться, и распахнула кривозубую пасть:
― Да пошёл ты, козлина. Я спущусь и на ремни тебя порежу. Я тебя жрать по куску буду, и заставлю на это смотреть. Я...
Максим пожал плечами, и надавил на спуск. Хлопок выстрела, истошный вопль наверху - и, рассыпавшееся кровавыми лохмотьями лицо, скрылось в чёрно-оранжевом аду пылающей комнаты. Ему на смену тут же высунулась до смерти перепуганная девица.
― Не стреляй, умоляю, убери пушку. Мы уже почти задохнулись, у нас волдыри от ожогов, нас рвёт постоянно так, что сердце почти через горло вылазит. Ещё полчаса, и ту одни головешки останутся. Дай нам спуститься - мы всё для тебя сделаем. Пожалей нас.
Максим в ответ молча помотал головой, давая понять, что жалеть никого не планирует. Конечно, он на мгновение всё же почувствовал некоторую жалость к запертым в душегубке людям - что ни говори, а девчонка хороша, как актриса. Убеждать она умеет. Но мгновение, на то и мгновение, что быстро заканчивается, уступая следующему. А в следующий миг Максим снова вспомнил боль и унижение прошедшей ночи. Нет, ребята, такое прощать нельзя.
Вдруг из комнаты раздался ужасающий, звериный рёв. Грязная лапа откинула женщину от окна, и в следующую секунду в проём выпрыгнул мужик, размахивая огромным тесаком. На что он рассчитывал, непонятно - если напугать Максима, то частично ему это удалось. Самому бесстрашному заори сзади на ухо - он вздрогнет. Эффект неожиданности. Вот и Максим застыл в недоумении, но лишь на пару секунд.
Если же мужик, обезумев от едкого дыма и нестерпимого жара, решил, выскочив в окно, напасть на Максима, то его замысел был обречён на провал. Земное притяжение ни для кого исключений не делает, и мужик, грузно, как-то боком рухнув на обледенелый асфальт, заголосил невероятно высоким голосом. Про тесак он совершенно забыл, и тот валялся в метре от корчащегося прыгуна. Максим подошёл ближе, изготовив молоток для удара.
Подступив ближе к упавшему, он брезгливо поёжился - одна нога бедолаги была неестественно вывернута, и светло-серая кость вспорола обильно смоченную кровью и мочой ткань брюк. Тот, кто вчера хотел лишить жизни Максима, сейчас, не прекращая вопить, повернулся к недавней жертве. Его лицо, искажённое гримасой боли и ненависти, представляло собой один большой ожог. Максиму даже показалось, что вздувшаяся багровыми волдырями кожа слегка дымится и потрескивает, как мясо на гриле.
Максим не стал ждать, и пробил молотком самую макушку обожжённой головы. Вопль, который доводил его до оторопи, стих только после четвёртого, или пятого удара, когда жало молотка с чавканьем опускалось уже в кашу из мозгов и осколков кости.
Всё, отмучился! С некоторыми людьми лучше не связываться, но этот бандит слишком поздно уяснил это для себя. Хотя, Максим сильно сомневался, в том, что такие люди вообще способны что-либо понять. Образумить их можно лишь с помощью пули, ножа, огня или вот... молотка.
Максим отвернулся от агонизирующего тела как раз вовремя - в окно вылезала крикливая девица, которую придерживал мужчина в тлеющей куртке. Похоже, что он только что сбил с одежды пламя. Решили воспользоваться тем, что Максим отвлёкся на их товарища, да упокоится тот с миром, и думали под шумок сбежать от наказания. Не тут-то было! Максим подошёл к ним поближе, и передёрнул затвор дробовика. Он уже знал, как сделать это погромче и пострашней. Так, чтобы у того, кто услышит это сухое клацание, засосало под ложечкой в ожидании выстрела.
― Не рано ли вы уходить собрались, гости дорогие? Вам же так нравилось у печки греться. Вот и грейтесь, твари. Лезьте обратно или картечью грудь разворочу.
Женщина снова заголосила, на этот раз ещё проникновенней и жалостливей.
― Ну, отпусти ты нас. Мы уйдём, и ты нас никогда не увидишь.
― Я вас и так больше никогда не увижу. И никто не увидит, за что мне все только спасибо скажут - меньше мрази на земле останется, ― Максим поигрывал дробовиком, упиваясь ролью праведного мстителя. На время он даже забыл о болячках, полученных благодаря этим "просителям".
Девушка уже не играла - по её лицу, смешиваясь с сажей текли слёзы. Сама она, не просила, а уже ревела в голос:
― Умоляю, отпусти нас. Да, какого чёрта - нас? Меня отпусти, я тебе пригожусь. Я такое могу, что ты о других бабах вмиг забудешь. Я всё для тебя сделаю. Любое желание. Только помоги мне выбраться.
Максим опустил ружьё, но не потому, что внял увещеваниям девицы - просто рука затекла. Но в глазах женщины он успел заметить мелькнувший огонёк надежды. Сам не зная почему, но он решил дать ей немного пожить - в конце-концов, с одной женщиной он всегда сможет справиться, в случае, если она решит навредить ему.
Максим изобразил рукой с зажатым в ней молотком, приглашающий жест:
― Ладно, ты одна можешь прыгать - убивать пока не стану. Но только ты.
Женщина мгновенно прекратила реветь, продолжая лишь негромко всхлипывать: "Да, только я. Да, на кой мне ещё кто-то. Только я", ― суетливо принялась карабкаться на карниз. Однако, едва она перекинула за окно лишь одну ногу, в её густые волосы вцепилась огромная, обожженная ручища. Надежда на её лице мгновенно сменилась ужасом, когда из дыма, вслед за рукой, появилось лицо, с которого кусками слезала кожа, будто шкурка с разваренной картофелины.
Намотав волосы женщины на руку так, что её веки полностью обнажили перламутр глазных белков, монстр, этот человек-головешка, взревел:
― Куда же ты без меня, крошка? Не выйдет - со мной пойдёшь. На тот свет, и прямо сейчас, ― лишившийся рассудка от боли и удушья мужчина бросился в объятую огнём комнату. Он буквально запрыгнул, вскочил в самое пекло пожара, как на борт уплывающего катера, увлекая за собой несчастную женщину. Вопли, что вылетали из пламени, были недолгими, но пробирали до самого костного мозга высочайшей концентрацией в них боли и безысходности.
Максим подождал, когда утихнет последний стон, и отошёл на противоположную сторону улицы. Возле стен его бывшего убежища становилось нестерпимо жарко. Максим устало опёрся о кирпичную стенку здания. Пламя уже вырывалось из окон, и, будто огромными пальцами, щекотало кирпичную стену. Было видно, что пожар бушует и в коридоре, и в некоторых смежных кабинетах. Через пару часов, может чуть больше, от старой школы останется лишь закопченная кирпичная коробка.
Максим с сожалением смотрел на пожар, им же устроенный, щурясь на ослепительно-оранжевую стену огня. Всё же, здесь он смог пережить самое суровое время - морозы, метели, пронизывающие зимние ветра. Сейчас уже нет таких смертоносных морозов, даже по ночам. Однако, выйти из города пока не получится из-за раскисших до полной непроходимости полей и просёлков. Придётся подыскать новое убежище. Хотя бы на пару недель.
И уходить на поиски надо прямо сейчас, пока на пожар толпами не сбежались зеваки. Это дело такое: бедствия всегда людей манили, как мотыльков на свет. И в прежние, спокойные дни, и, уж тем более, в нынешние времена, бедные на развлечения. Набегут, как миленькие. А Максиму не очень то хотелось встречаться с незнакомцами. Как показали события последних суток - от таких встреч можно ждать любых неприятностей.
Макс прихватил тесак одного из мародёров - вещь нужная и универсальная, а то его маленький ножичек не во всяком деле хорош. Ну, хоть какая польза, взамен нанесённого вреда. Он обыскал трупы. Спички - пригодятся. Сигареты - Максим не курил, но понимал, что такой товар сейчас в ходу - всегда можно на что-нибудь сменять.
Стоп! А это что такое? В подкладке куртки одного из бандитов Максим нащупал с десяток небольших прямоугольных предметов. Он рывком порвал потёртую материю. Ну надо же - мобильники. Самые настоящие, мобильные телефоны! Максим удивился, так как успел отвыкнуть от столь привычной когда-то вещицы.
Свой он выкинул вскоре после того, как покинул Москву. Связь пропала ещё до момента, когда разрядилась батарея, которую, кстати, тоже не предвиделось возможностей зарядить. Видимо, стало слишком опасно поддерживать работоспособность вышек-станций, расположенных в полях, перелесках, близ деревень и маленьких посёлков. А может, это был временный сбой. В любом случае, счёт пополнять теперь негде.
Зачем же этому обалдую понадобилось столько безжизненных и бесполезных теперь аппаратов? Для коллекции, или в расчёте когда-нибудь продать? Что ж, теперь Максим мог только догадываться о замыслах покойника, но ему было уже не до этого. В отсветах пожара стали внезапно появляться, и пугливо исчезать малочисленные тени. Пора уходить, пока не подтянулись более сплочённые и решительные компании, вроде тех, которые опрометчиво не добили его этой ночью.
Пока окончательно не стемнело, надо было найти относительно безопасное убежище. Максим посчитал патроны в магазине дробовика. Три штуки. Не густо, придётся экономить, и стрелять только в самых исключительных случаях. Если человек не совсем ослаб рассудком, ему будет достаточно одного вида направленного на него оружия. Он ведь не угадает, сколько патронов в магазине. Да, и сколько бы ни было - ему-то достанет и одного. Это одна из приятных сторон владения оружием, ради которой Максим не выпускал дробовик из рук.
Он решил идти в ту сторону, с которой они с лесопоклонниками когда-то вошли в город. Просто, именно оттуда он решил начать свой дальний поход, когда придёт время и земля подсохнет. До тайника с тушёнкой путь неблизкий, а до "Нового мира" и того дальше. И это напрямую - не по дорогам, а поперёк их пересекая.
По магистралям, конечно, удобней, но там теперь засады за каждым поворотом. Всем ведь ясно, что люди к дорогам тянутся - там их и надо ловить тем, кто ищет лёгкой наживы и не брезгует лишний раз кровь пустить ближнему. Только идиот в одиночку, без хорошей поддержки по дорогам путешествовать решится.
Максим себя таковым не считал, и остановился в пустой хибарке на отшибе, возле старого бетонного забора. Похоже, что когда-то за этой оградой располагались склады, или подсобные цеха какой-нибудь фабрики. А этот бревенчатый домишко служил в те времена чем-то вроде проходной и, одновременно, бытовки для сторожей. Странный выбор для пропускного пункта. Максим так и не понял - куда вёл этот выход? Может, дорогу много лет назад провели по-новой, но уже в другом месте? Там и ворота другие прорубили, а тут проход оставили так - на всякий пожарный, или, просто, руки не дошли заделать.
Место было настолько глухое, что даже на заборе, кроме лишайников и сизой плесени, не было ни обычных в таких местах граффити, ни даже просто похабных надписей, которые, порой, будто сами собой прорастают на свободных плоскостях. А здесь - ни закорючки, ни чёрточки. И правильно - кому читать-то? С одной стороны - осиротевшие ангары, с другой - заболоченный пустырь, упирающийся у горизонта в реденький, как пушок на лысине, лесок.
Максим нашёл эту развалюху случайно, когда, выйдя из города, увидел в стороне от дороги забор, и решил обойти его. Домишко привлёк его уединённостью, почти целыми стёклами, прекрасным обзором окрестностей и небольшой печуркой в углу. Ну, и ещё ему понравилось, что в случае опасности он мог легко скрыться как в одну, так и в другую от забора сторону. С учётом последнего случая - огромный плюс в пользу выбора для временного жилья этого домика из почерневших от старости брёвен.
Максим смог наломать дощечек от сваленных у забора складских поддонов, ещё до того, как окончательно стемнело. На растопку печи ушёл почти час. Дым поначалу не желал уходить в трубу, настойчиво растекаясь едким облаком по жилищу. Лишь когда Максим вспомнил, что надо открыть заслонку трубы, дело пошло на лад. Ясно, что он слегка одичал в городе с центральным отоплением, да потом со своей самопальной буржуйкой-каменкой, и позабыл о том, как нормальными деревенскими печами пользоваться.
В комнате, освещаемой лишь красноватыми бликами печного огня, Максима неодолимо тянуло спать. Даже напомнившие о себе болячки, полученные в начале дня, бессильны были разогнать неодолимую дремоту, клонившую его голову к полу. Он едва дождался, когда тесная комнатка прогреется, а деревяшки в печи прогорят до углей. Тогда Максим, хватаясь за бок с больными рёбрами, дотянулся до печной заслонки, задвинул её до упора, выпачкав ладони сажей, и, растянувшись прямо на дощатом полу, забылся крепчайшим сном.
Проснулся Максим оттого, что в щели пола ощутимо веяло холодком. А солнце, подползающее к самой макушке небесного свода, не оставляло сомнений в том, что здоровый сон продлился аж до полудня. Максим, поохав, когда болячки тоже проснулись, стал неспешно собираться на поиск еды. Что бы там ни случилось, а ждать придётся здесь, и есть что-нибудь надо.
В последующие дни Максим не раз благодарил провидение, что вывело его к этой уединённой сторожке. Расположенное вдали от дорог это местечко не привлекало ничьего внимания, давая забытое чувство покоя и безопасности. Похоже, обособленное расположение уберегло эту заброшенную промзону от визита палачей "Нового мира", и во время обхода территории Максим не обнаружил ни одного гниющего мертвеца. Этакий райский оазис на краю загаженного трупным ядом городка.
Если бы не травмы, и не тревога за Ольгу, Максим и, в самом деле, чувствовал бы себя вполне довольным. Отсутствие трупов позволяло дышать полной грудью, не считая редких дней, когда ветер дул со стороны города. Пустынная территория не привлекала внимания мародёров. А что здесь брать? Ржавые гвозди, гнилые доски, да покосившиеся бетонные столбы? За бетонным забором Максим был единоличным и полным хозяином.
Возле одного из ангаров ему удалось отыскать бухту тонкой стальной проволоки. Из неё он сумел связать корявую, но вполне пригодную для ловли ворон и голубей сетку. Ещё он накрутил несколько проволочных петель, и понаставил их в близлежащем леске, на заячьих тропах. Птичье мясо быстро надоедало. То, что изредка удавалось разнообразить свой стол жёсткой зайчатиной, особой радости Максиму также не доставляло. Но с голоду он не подыхал, и даже быстро шёл на поправку после избиения мародёрами.
Каждое утро Максим прижимался к оконному стеклу лбом, жадно поглощая кожей его прохладу, и наблюдая за изменениями в природе. Он видел, как пятна снега уменьшаются, открывая солнцу серые стебли трав, или ржавые пятна глинистой почвы. Потом мерял на глаз, как сжимаются, усыхая, лужи талой воды в ложбинках и бочагах.
К утру десятого дня, Максим уже мог дышать полной грудью, не боясь, что в боку резко дёрнет калёным шилом больное ребро. Синяки и ссадины также постепенно исчезли, перестав доставлять неудобства в жизни, требующей постоянного движения. В очередной раз, вернувшись из леса, где проверял заячьи силки, Максим отметил, что ноги уже не вязнут так сильно в размякшей грязи. То есть, грязь пока не пропала, но вдоль кромки леса или кустарника, да по согретым солнцем возвышенностям, вполне можно передвигаться, не опасаясь по колено провалиться в густую, цепкую жижу.
Больше ждать он не мог. Ведь, Ольга могла по-настоящему рассчитывать лишь на его помощь, а он тут ждёт, когда все тропки просохнут. Ничего - и так доберётся до тайника, а там, глядишь, и ещё теплее станет. И Максим стал готовиться в дорогу.
Привычно ощипав пойманных голубей, он насадил их на стальную спицу, и повесил запекаться над углями. Сам же принялся чинить поистрепавшуюся одежду и обувь. В этом деле очень кстати оказались обрывки проволоки, и гвоздик, который Максим использовал в качестве шила. Не имея опыта в латании штанов и сапог, он провозился очень долго, а результат по-прежнему не радовал глаз. Но, понимая, что добыть одежду сейчас не удастся, Максим подавил свой критический пыл. Ну, не на парад же ему идти, а от грязи, снега и ветра эти заплатки вполне смогут на время защитить.
Провозившись до самого заката, Максим заново растопил остывшую печь. Потом натаскал поближе к очагу досок, наломанных со старых поддонов. Пусть сохнут - в лесу сейчас сухих палок для костра не отыскать. Поужинав голубиным мясом, развесив для просушки одежду и выставив сапоги ближе к огню, Максим устроился на ночлег.
Перед дальней дорогой тревога долго не отпускала Максима. Он старался представить, какие опасности могут подстерегать его на пути к тайнику. А вдруг морозы ударят заново, или, напротив - зарядят весенние дожди. В прежней жизни, сытом существовании в большом городе, он и помыслить не мог, насколько человек слаб и зависим перед мельчайшими капризами погоды. А теперь... теперь пугает каждая мелочь: тучка над горизонтом, ощущение постороннего взгляда на затылке, шорохи за стеной.
Иногда Максиму казалось, что он стал различать чужие, враждебные запахи, как один из тех псов, что противно и громко скулили по ночам в ближайшем перелеске. Просто появлялось ощущение какого-то враждебного присутствия. Максим тут же брал в руки дробовик, и бросался к дверям. Но, к счастью, это были лишь лисы, или одичавшие собаки, которые при виде человека с ружьём тут же бросались прочь.
Вот и теперь, накануне ухода из этого, провонявшего покойниками, городка, Максиму было не до сна. В каждом шорохе, стуке и скрипе слышалась угроза. Будто за порогом сторожки кто-то так и ждёт, когда Максим уйдёт подальше от своего временного убежища, порвёт связь с укрывшими его стенами. И там уже будет несложно сбить его с ног, отобрать оружие, втоптать в грязь, утопить в болоте.
Все эти тяжёлые мысли мучали Максима всю ночь, иногда незаметно перетекая в реалистичные кошмары, от которых он вскакивал, машинально хватаясь за оружие. Гладкое ложе ружейного приклада, или рукоять ножа, неизменно успокаивали его разыгравшееся воображение, принося чувство защищённости, но потом всё повторялось по новой. Его мысли всю ночь кружили вокруг одних и тех же образов, как искорки на детском волчке.
Дождавшись рассвета, как спасения, Максим скрутил из проволоки и тряпок подобие заплечного мешка. Совершенно опустошённый, отправился он в дорогу, решив, что любая возможная опасность лучше, чем её ожидание. Лучше держать врага на прицеле или руками за горло, чем озираться в ожидании неизвестной угрозы.
С каждым шагом страх рассеивался, а восходящее солнце окончательно вытравило из головы Максима остатки ночных кошмаров, напитав его, капля за каплей, прежней уверенностью и стремлением к цели - соединению со своей любимой женщиной.
Максим быстро добрался до дороги, по которой они вошли в городок с поисковой бригадой. По ней он и отправился вдоль реки, выискивая глазами знакомые ориентиры. Максим пытался найти тот маршрут, по которому они подошли к реке, чтобы оттуда напрямую двинуться в сторону общины лесопоклонников. Разумеется, он не собирался посещать лагерь, ведь большинство общинников уже считали его мертвецом. Однако, чтобы отыскать свой тайник, ему потребуется идти от лагеря - только так он сможет вспомнить заветное место.
Максим никогда не жаловался на свою память, и легко запоминал приметные деревья, камни, холмики и канавы - всё то, что помогло бы впоследствии вновь пройти тем же путём. Он не делал это намеренно, но всегда, повторно посещая какое-либо место, отмечал, что помнит всё до последнего поворота. И пусть последний раз по этим местам он проходил, когда всё было укрыто снегом, Максим без особого труда нашёл то место, где следовало повернуться спиной к реке, и двигаться к следующему ориентиру.
Так он и шёл, старательно избегая заболоченных низин. Максим собирал сухие сучья, и, ближе к заходу солнца, устраивался на ночлег в какой-нибудь сухой и защищённой от ветра ложбинке. Спал Максим недолго, просыпаясь от невыносимой, зубодробительной дрожи, вызванной ночным заморозком. Тогда он вновь разводил огонь пожарче, и, дождавшись восхода светила, двигался дальше.
За всё время пути, он не встретил ни одного человека. Порой он даже ловил себя на мысли, что не прочь увидеть чью-либо рожу. Пусть одичавший охотник, разоритель гнёзд, трясущийся каннибал, на худой конец, но человек. А то глаза слипаются от монотонного мелькания почерневших древесных стволов, да сухих плетей кустарника. Порой, Максим, начинал напевать что-либо вслух, вздрагивая от звука собственного голоса. Анекдоты себе рассказывал, громко смеясь над знакомыми шутками. Как ни странно, это помогало ему не раскиснуть в полном одиночестве.
Людей Максим не встречал, а вот зверей - великое множество. Правда, это было лишь то, что от зверья осталось - распространяющие густой, въедливый смрад, гниющие туши. Этого и следовало ожидать - массовый замор из-за полного отсутствия пищи. Из-за того, что уничтожили растения, многие звери не успели накопить жир на зиму, а в скудные морозные месяцы им только и оставалось, что помирать с голоду. Ведь, теперь не было егерей, которые ставили кормушки на лесных полянках в суровые зимы.
Для мух и воронья это был настоящий пир. Тут и там слышались птичьи перебранки, и кружили над землёй сытые падальщики. Но и без них Максим легко мог определить, насколько много зверья не пережило зиму. На всём протяжении пути он, выходя из одного смрадного облака, ту же попадал в другое. Казалось, от этого тяжёлого запаха смерти невозможно скрыться.
На третий день пути, он всё же увидел людей. Группа мужчин показалась из леса, как раз там, где недавно прошёл Максим. Он пригнулся, но понял, что напрасно - его заметили. Он уже взялся за ремень дробовика, когда люди отвернулись от него, и продолжили свой путь, не обращая на Максима никакого внимания. Он поначалу удивился такому поведению, но, присмотревшись, понял, что эти люди - его бывшие соратники с "печатью Леших" на груди. Он, будучи в поиске или на охоте, так же, как и прочие общинники, никогда не обращал внимания на людей, бродивших вдалеке, и не представлявших явной угрозы. Все считали: "Ходят, и пусть ходят. Леший с ними. Захотят поближе подойти, тогда и посмотрим, что делать".
Если общинники куда-то идут, то не иначе, как по заданию Ведущего. И им нет резона отвлекаться на какую-то одинокую фигуру, мелькнувшую вдали. Но один вывод из увиденного был для Максима бесспорен: лагерь уже близко, и, похоже, эти люди как раз туда и направляются. Он решил издали проследить за ними. Зная, что никто за ним не погонится, он, тем не менее, старался следовать за общинниками так, чтобы не привлекать внимания.
Находясь на пределе видимости, он выжидал, пока группа людей не скроется из виду. Потом, выждав несколько минут, двигался в том же направлении, пока вдали не начинали маячить спины лесопоклонников. Этот метод оправдал себя целиком и полностью - за час до захода солнца Максим, распластавшись у корней мёртвой сосны, наблюдал, как ходоки скрылись за воротами лагеря.
Глядя на знакомые очертания крыш и сторожевых надстроек за бетонной оградой, Максим ловил себя на мысли, что немного скучает по жителям лагеря. Не по каждому, но по тем, с кем довелось общаться, чьи лица он видел на протяжении многих недель. Удивительно, ведь с момента, как он вышел через эти ворота последний раз, прошло около двух месяцев, а казалось - чуть ли не целый год.
Максим подавил горестный вздох, не давая себе ни единого шанса подцепить вирус бессмысленной ностальгии. Всё, что нужно было найти, он нашёл: вот ворота, а вот и тропинка, по которой его впервые привели в лагерь. Теперь не составит особого труда отыскать то место на придорожном откосе, где он припрятал драгоценные консервы.
Максим бросил последний взгляд в сторону обители лесопоклонников, и бойко зашагал по лесной тропе. Мёртвые стволы сосен, растрескавшиеся после зимних морозов, закончились, когда солнце уже коснулось нижним краем горизонта. Выйдя в поле, Максим остановился, пытаясь вспомнить, откуда именно они подошли к лесу после разграбления автоколонны.
С тех пор произошло немало памятных событий, но дорогу Максим вспомнил быстро. Он ускорил шаг, желая добраться до тайника именно сегодня. Он уже порядком устал от шатаний по грязи в полном одиночестве, и хотел, наконец, выйти на финишную прямую - отправиться в "Новый мир", где, наверняка ждёт его помощи Ольга.
Максим, не сбавляя хода, посмотрел на донельзя истрепавшуюся фотографию с лицом любимой, и почти сорвался в бег. Тогда им потребовалось около двух часов, чтобы добраться до кромки леса. Но их в тот день было много, и каждый нёс на плечах тяжёлый груз. Теперь он один, и почти налегке - должен успеть до того, как на поля опустится ночная мгла.
Да! Вот крутой откос возле автодороги. Кажется, он немного отклонился от выбранного маршрута, но, к счастью, обгоревший остов тяжёлого грузовика с краю дороги служил отличным ориентиром. Максим замети его у самого поворота, и пошёл в ту сторону, стараясь восстановить дыхание после пробежки. Сердце продолжало биться в неистовом ритме, и неясно - от бега или от волнения. Волнение было связано с тревожными мыслями, неожиданно атаковавшими мозг мужчины. А что, если камни, которыми он отметил тайник, смыло талыми водами, или растащили вороны? Что, если кто-то, случайно ковырнул землю, и нашёл банки?
Максим невольно побежал снова, и едва не расшибся, споткнувшись о пирамидку, сложенную из заплывших грязью булыжников. Макс громко выругался, прыгая на одной ноге. Но не успело ещё смолкнуть эхо, дерзко вторя площадной брани мужчины, как тот уже счастливо рассмеялся. Это же его знак! Тайник здесь!
Максим принялся широким лезвием тесака, как детским совком, судорожно отбрасывать в стороны влажный, слипшийся грунт. Яма получилась довольно внушительная, но ни одной жестянки так и не попалось. Неужели, он ошибся, и камни всё-таки отнесло потоком. Или чьи-то жадные руки, забрав ценный груз, по новой выложили пирамидку, желая жестоко позабавиться над незадачливым владельцем консервов.
Тьма сгущалась над дорожной лентой, и всё более тёмные мысли посещали Максима. И вдруг, раздался долгожданный скрежет - лезвие тесака скользнуло по округлому боку железной банки. Максим воткнул нож в землю, и принялся разгребать грунт руками. Одна, две, четыре - все до единой жестянки были вытащены из ямы, и сложены горкой поблизости.
Максим, облегчённо вздохнув, утёр рукавом пот со лба. У него ещё имелось в запасе с десяток минут, чтобы развести огонь, пока холодная тьма окончательно не поглотила всё, до чего могли дотянуться, дрожащие от волнения и тяжёлой работы, руки.