Ренко Джордж : другие произведения.

Трудно быть богом. Братья Стругацкие и Алексей Герман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мир СИ полон чудес. Статьи исчезают вместе с комментариями. Приходится восстанавливать.

  Трудно быть богом. Братья Стругацкие и Алексей Герман.
  
   Братья Стругацкие начинали свой творческий путь в литературе с какой-то вполне советской хренотени вроде повести 'Страна багровых туч' и нескольких незатейливых рассказиков. И вдруг, совершенно неожиданно для читающей интеллигентной публики, у них родился шедевр на уровне мировой классики - повесть 'Трудно быть богом'.
   Опубликована она была в 1964 году издательством 'Детская литература'. Для мальчиков и девочек подросткового возраста. С иллюстрациями, как раз для такого возраста подходящими.
   Взрослые дяди и тети, с удовольствием и изумлением читавшие эту детскую книжку, смутно ощущали, что что-то тут закодировано, спрятано под двойным дном ставшего уже привычным к концу 'оттепели' эзоповского языка. И чувствовали себя при этом немножко неуютно, но расшифровывать скрытые в тексте аналогии и намеки не решались. Оттепель оттепелью, но всем было хорошо известно, что переступать некоторые невидимые и вроде бы никем не установленные, но от этого не менее реальные, границы - вредно для здоровья. Так что спокойнее даже и самому себе не признаваться в том, что смысл-то за красиво рассказанной сказочкой скрывается страшненький. Ну ладно, написали и написали, хорошо написали, качественно. Очень романтично получилось. Пусть так и остается. Знаем же: не буди лихо, пока оно тихо.
   Вроде бы и времени с тех пор прошло достаточно, оттепель сменялась заморозками, потом неожиданной временной свободой, полным бардаком и обратно постепенным завинчиванием гаек с выстраиванием властной вертикали. Уже и сами авторы отдали богу свои души, а эзоповский язык их произведения так по сей день и остается нерасшифрованным. Чем дальше уносится человечество на волне времени от тех баснословных дней и дел, тем меньше оно проявляет интереса к событиям и мыслям, скрывающимся под эзоповой феней двух представителей старой (чтобы не сказать - отставшей от времени) интеллигенции. Новые времена - новые песни. И возрождающиеся старые мифы о великом вожде, принявшем страну с сохой, а оставившем - с атомной бомбой.
   А мы все-таки, хоть и с опозданием, позволим себе заглянуть за фасад старой сказки и попытаться разобраться, о чем же там, собственно, идет речь?
   Берем в руки относительно новое переиздание повести (Астрель, Москва, 2002). На обратной стороне обложки читаем: 'Это книги, от которых не могли и не могут оторваться подростки 'всех времен и народов''. Ага, для детишек, значит, написано. Да и картинки в книжке старые, те еще, из начала 60-х. Специально для цензоров того времени нарисованные.
   И далее: 'Дерзкое и богатое воображение авторов заглядывает через века, создает фантастический мир'. Позвольте, дорогие, которое у нас тысячелетье на дворе? Или мы все еще боимся внезапных обысков, прячем по чердакам и подвалам запрещенные 'посадочные' антисоветские книжки, самиздат и тамиздат? Разве не пришло время говорить свободно, в полный голос? И не скрывать свои, рвущиеся наружу несвоевременные, невосторженные мысли? Бояться-то, вроде, нечего. Не посадят, как в 'добрые старые времена', ни лагерь, ни психушка не грозят.
   Хотя, кто его знает? Сразу, может, и не посадят, а на карандаш возьмут. И кто его знает, как оно через несколько лет аукнется? Сидит, сидит еще страх где-то под ложечкой у представителей подсоветского поколения. А родившимся после перестроечной неразберихи молодым оно и вовсе на фиг не нужно. Конъюнктура уже не та. Им что сталинская Россия, что Николаевская, что Петровская - один хрен. Скукотища.
   Ну, а нам, старикам, тем, кто еще помнит свое 'счастливое' и убогое советское детство, может быть еще кой-кому и интересно будет? Так что, приступим, помолясь.
   Открываем старую книжку, пропускаем без сожаления написанный специально для цензоров пролог, и оказываемся вместе с благородным доном Руматой на безлюдной дороге.
  
   'Далеко слева вспыхивало и гасло угрюмое зарево: должно быть, горела деревушка, одна из бесчисленных однообразных Мертвожорок, Висельников, Ограбиловок, недавно переименованных по августейшему указу в Желанные, Благодатные и Ангельские'.
  
   Ой, что-то это отдаленно напоминает, не правда ли? Ну, может быть не 'Благодатные' и 'Ангельские', а какой-нибудь 'Путь к коммунизму' или там 'Заветы Ильича'? 'Висельников' ведь после подавления многочисленных крестьянских бунтов было предостаточно (заложников, правда, чаще расстреливали, а не вешали). Да и 'Мертвожорок' во времена волнами накатывавших голодоморов хватало, а 'Ограбиловок' продразверстками и продналогами так и вообще не счесть.
  
   - У-у-у! - слышу я уже недовольные голоса некоторых читателей. - Эк, ты, парень, загнул! Этак-то что хочешь к чему хочешь за уши притянуть можно!
  
   Да не спорю я, можно, конечно можно. Но напрягитесь все-таки, пожалуйста, успокойте свой гнев праведный. Мы ведь только-только начали. Давайте посмотрим, может там, впереди, у брательников еще кой-чего интересное накопаем? Ну, а кому уж совсем не в жилу такую мутотень читать, так и не читайте. Чего ж так-то над собой издеваться? А мы пока дальше пойдем.
  
   А дальше прибился на пустынной дороге к благородному дону беглый книгочей Киун, пытающийся под прикрытием высокомерного аристократа пересечь арканарскую границу и спастись от неминуемой расправы, грозящей ему со стороны защитников горячо любимой родины. А за что, собственно, преследуют книгочея и книгописаку? Так грамотный же шибко! Пятая колонна! С 'бороденкой', а может еще и в шляпе! Но у меня коряво получается, а у Стругацких об этом лучше сказано:
  
   '... мир совсем не плох, цены на хлеб падают, цены на латы растут, заговоры раскрываются вовремя, колдунов и подозрительных книгочеев сажают на кол, король по обыкновению велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку. "Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов не мути!..", "От грамоты, от грамоты все идет, братья! Не в деньгах, мол, счастье мужик, мол, тоже человек, дальше - больше, оскорбительные стишки, а там и бунт...", "Всех их на кол, братья!.. Я бы делал что? Я бы прямо спрашивал: грамотный? На кол тебя! Стишки пишешь? На кол! Таблицы знаешь? На кол, слишком много знаешь!"
  
   - Ой, ну сейчас этот критик опять что-нибудь за уши притянет!
  
   И притяну. Давайте-ка задумаемся над этой цитаткой. Кто здесь главные враги народа? Вот, вот, эти, кто стишки пишет, таблицы знает и умы мутит. А кто там, в те времена стишки писал и умы мутил, не помните? И стишки-то причем не просто так, а оскорбительные! А вот, был такой, к примеру, Осип Мандельштам: 'Слышно только кремлевского горца, душегуба и мужикоборца'. А у Сергея Есенина - 'Страна негодяев'. Это кто же, простите, негодяи-то получается? Был там еще такой Заболоцкий, ну этот только 'детским' сроком отделался, жив остался. А другие кое-кто так и сгинули в лагерях, или сразу расстреляны (кому повезло). Николай Клюев, к примеру. Николая Гумилева - так того сразу расстреляли, на четвертом году соввласти, а жену его, Ахматову Анну Андреевну, всю-то жизнь изводили и мордовали. Правда, некоторые ее 'расстрельные' стихи все-таки выжили, пробились, как травинки сквозь асфальт соцреализьма, вылезли на свет божий. Пастернака тоже мучили, из союза писателей исключали, до инфаркта довели. Но не на кол же, не к стенке расстрельной... Да, слава богу, времена уже были немного другие, вегетарианские. А так, при великом вожде и учителе, глядишь - и шлепнули бы. Но и в вегетарианские времена сажали только так. И после публикации повести Стругацких до-о-олго еще это продолжалось. Даниэлю с Синявским - 5 и 7 строгого. Йоську Бродского - в ссылку, в совхоз, к земле родной поближе, чтобы к общественно-полезному труду приучался, тунеядец. Ну, а таких злобных клеветников, как Валентин Зэка, тех, понятно, до смерти в 'благодатных' лагерях замучивали. Чтобы умов, значит, не мутили.
  
   А людишки бежали, просачивались сквозь железный занавес. Кому везло, конечно. Скульптор Олег Соханевич, к примеру, через все Черное море на надувном матрасике в Турцию уплыл. Татарин Марат Каримов с напарником вдвоем тем же маршрутом на лодочке проскользнули. Чудом, надо сказать. Юрию Ветохину, пытавшемуся на надувной лодчонке тот же путь проделать, не повезло. Арест, год тюрьмы и 8 лет пыток в Днепропетровской психушке. Но настырный же! Вроде, чуть живым выпустили, сломали человека, ан нет - через пару лет купил билет на круиз 'Из зимы в лето', в океане у экватора выпрыгнул в иллюминатор, ночь и день плыл без еды и питья, выплыл к свободе все-таки. Книжку написал, 'Склонен к побегу' называется, на интернете найти можно. Не повезло и Александру Шатравке с братом - ушли через границу в Финляндию, но финны их повязали и обратно выдали. Результат - годы тюрем и пыток в психушках. Во как родина своих детей любила и о них заботилась. Шатравка, кстати, тоже интересную книжку написал, 'Побег из рая' называется.
  
   Знаю, кое-кто из читателей не поверит мне, скажет, клевещет, мол, автор на великую державу, сгущает краски. А вы, люди добрые, не ленитесь, погуглите. Имена-то я вам дал, проверьте, может и не вру?
  
   К слову, не следует забывать и беглецов из стран Восточного блока, жизнью рисковавших. Сколько ГДРовцев под Берлинской стеной расстреляно, ась? А в тюрьмах за одно намерение из-под советской оккупации вырваться небось на порядок больше сидельцев-то было?
  
   А невозвращенцев если вспомнить? Конькобеженцы Белоусова с Протопоповым, звезда балета Михаил Барышников, шахматист Виктор Корчной, Борис Спасский - тот легально, на француженке женился. Ростропович с Вишневской тоже каким-то образом на Западе оказались, да много еще кто. И это только самые известные имена. Кого-то насильно выпихивали, Солженицына там, Галича, Бродского. Умов чтобы не мутили. Ну, этим повезло хоть. Вон сколько Киунов бежали из советского Арканара. Может быть, и этих автор за уши притянул? Может быть. Но пойдемте-ка, однако, дальше.
  
   '- Шпион... - повторил Киун. - Да, конечно. В наше время так легко и сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, что говорят и думают подданные короля...'
  
   И так далее, сами, наверное, читали. Это рассуждение пятнадцатилетнего мальчишки, студента Патриотической школы.
  
   '- И что же ты ему сказал? - с любопытством спросил Румата.
   - А что я мог сказать? Он бы не понял. И я рассказал ему, что люди Ваги Колеса, изловив осведомителя, вспарывают ему живот и засыпают во внутренности перец... А пьяные солдаты засовывают осведомителя в мешок и топят в нужнике. И это истинная правда, но он не поверил. Он сказал, что в школе они это не проходили. Тогда я достал бумагу и записал наш разговор.
   Это нужно было мне для моей книги, а он, бедняга, решил, что для доноса, и обмочился от страха...'
  
   Теперь становится понятно, что за книги пишет предатель родины Киун. Клевещет, небось, на страну 'Благодатных' и 'Ангельских' пасторальных деревушек. Ну, и 'Малиновок', в которых то и дело свадьбы играют. А заодно и про осведомителей кое-что проясняется. Да, топили таких в нужниках, в лагерях особенно. Оттуда и у нового народного лидера лексика насчет 'замочить в сортире'. А бывало, устраивали блатные зэки показательные казни и покруче. Вот как вспоминает об этом сиделец за веру православную Александр Перепеченых (погуглите, не пожалеете):
  
   'И, значит, воры постановили его убить, за то, что он участвует с начальством. И надо показательно убить, казнить. Проиграли в карты - кто убивать будет. И так казнили его - в ночь, у нас в бараке. Сперва вырезали низ, половые органы, потом глаза повырезали, уши, издевались, пока он живой. Такая страсть, зверство, аж тяжело сейчас вспоминать. Там никакого человечества. А надзиратели в ночь боялись заходить, а то и его укокошат. Убили там кого или нет - им это не нужно.'
  
   А на воле в совдепии осведомителей было пруд-пруди. Если кого из старшего поколения не вербовали в первом отделе (большая редкость, кстати), рекомендую книгу Юрия Щекочихина 'Рабы ГБ'. Этого мутителя умов (Щекочихина, то есть) за его писанину тоже грохнули уже, траванули. Это при современной свободе слова. Так ведь и не его одного - про Листьева, Политковскую и Эстемирову все слышали. И счет всех убиенных за слово журналистов уже давно на десятки идет, если не на сотни. А с упоминанием об осведомителях-доносчиках в повести Стругацких мы еще столкнемся.
  
   Вернемся к тексту. Своеобразно описывают авторы природу Арканара:
  
   'На сотни миль - от берегов Пролива и до сайвы Икающего леса - простиралась эта страна, накрытая одеялом комариных туч, раздираемая оврагами, затопляемая болотами, пораженная лихорадками, морами и зловонным насморком.'
  
   - Ну, уж это-то совсем не обязательно про нас, - возразит мне критически настроенный читатель. - Мало ли где такое может быть?
  
   Да, согласен, такое может быть в самых разных местах. Но известны также места, где такого нет. В торговой республике Соан, например.
  
   А вот описания местных мифов и невежественных народных верований, касающихся таинственного и загадочного Икающего леса:
  
   'Говорили, что по ночам с Отца-дерева кричит птица Сиу, которую никто не видел и которую видеть нельзя, поскольку это не простая птица. Говорили, что большие мохнатые пауки прыгают с ветвей на шеи лошадям и мигом прогрызают жилы, захлебываясь кровью. Говорили, что по лесу бродит огромный древний зверь Пэх, который покрыт чешуей, дает потомство раз в двенадцать лет и волочит за собой двенадцать хвостов, потеющих ядовитым потом. А кое-кто видел, как среди бела дня дорогу пересекал, бормоча свои жалобы, голый вепрь Ы, проклятый святым Микой, - свирепое животное, неуязвимое для железа, но легко пробиваемое костью.'
  
   Нет-нет, никаких параллелей автор здесь не проводит. Такой фольклор можно подслушать у самых разных народов и во все времена. И даже сегодня. - смотрите РЕН ТВ с Анной Чапман и наслаждайтесь.
  
   Вот еще кусочек фольклора - без всякой задней мысли, исключительно за-ради колорита:
  
   'Не так давно непьющий деревенский дурачок Ирма Кукиш с хутора Благорастворение (по-простому - Смердуны) сдуру забрел вечером к избе и заглянул в окно. Домой он вернулся совсем уже глупым, а оклемавшись немного, рассказал, что в избе был яркий свет и за простым столом сидел с ногами на скамье человек и отхлебывал из бочки, которую держал одной рукой. Лицо человека свисало чуть не до пояса и все было в пятнах. Был это, ясно, сам святой Мика еще до приобщения к вере, многоженец, пьяница и сквернослов. Глядеть на него можно было, только побарывая страх. Из окошка тянуло сладким тоскливым запахом, и по деревьям вокруг ходили тени. Рассказ дурачка сходились слушать со всей округи. А кончилось дело тем, что приехали штурмовики и, загнув ему локти к лопаткам, угнали в город Арканар. Говорить об избе все равно не перестали и называли ее теперь не иначе, как Пьяной Берлогой...'
  
   Нет, соврал, задняя мысль све-таки напрашивается. И не одна. Во-первых, раз непьющий - значит дурачок. Это узнаваемо. Во-вторых, святой, разбойник и развратник до приобщения к вере - тоже кого-то напоминает, не правда ли? А что ли в более близкие к нам времена святых мало было? Ни одна религия без святых существовать не может. Павлик Морозов, там, Александр Матросов, 28 панфиловцев и 26 бакинских комиссаров, к примеру. Конец истории с дурачком тоже, кстати, вполне предсказуем.
  
   В избе, то бишь - в Пьяной Берлоге, сидит отец Кабани. Изобретатель-неудачник. Вот этот персонаж уже самая настоящая притча. Что бы бедняга не выдумал на благо родного народа, оно сразу же находило применение с точностью до наоборот.
  
   ' - Ящик... - повторил отец Кабани упавшим голосом. - Это мы говорим, будто мы выдумываем. На самом деле все давным-давно выдумано. Кто-то давным-давно все выдумал, сложил все в ящик, провертел в крышке дыру и ушел... Ушел спать... Тогда что? Приходит отец Кабани, закрывает глаза, с-сует руку в дыру. - Отец Кабани посмотрел на свою руку. - Х-хвать! Выдумал! Я, говорит, это вот самое и выдумывал!.. А кто не верит, тот дурак... Сую руку - р-раз! Что? Проволока с колючками. Зачем? Скотный двор от волков... Молодец!...
   - Кто сложил все в ящик - он знал, для чего это выдумано... Колючки от волков?! Это я, дурак, - от волков... Рудники, рудники оплетать этими колючками... Чтобы не бегали с рудников государственные преступники. А я не хочу!.. Я сам государственный преступник! А меня спросили? Спросили! Колючка, грят? Колючка. От волков, грят? От волков... Хорошо, грят, молодец! Оплетем рудники... Сам дон Рэба и оплел.'
  
   А тех государственных преступников у эффективного менеджера и его ОГПУшной-НКВДшной-МГБшной-КГБшной банды работали на рудниках по всей стране, а на Колыме - особо, миллионы. Сейчас поразвелось немало защитников того славного прошлого, которые заходятся в истерике: Не было ничего такого! Не было!' Врете, граждане хорошие, было. Еще как было! Или Шаламов, Солженицын, Варди, Жигулин и десятки других авторов выдумали эти ужасы? Или во сне им приснилось? Да то, что было, в самом страшном сне не приснится. Гуглите, дорогие читатели, гуглите. Вот вам еще кусочек из книги православного человека Александра Перепеченых:
  
   'В шахте не холодно: зимой и летом четырнадцать градусов мороза. А наверху шестьдесят. Но из шахты люди уже не выходили: там угольная пыль, да еще пласты купороса встречаются, а он легкие разъедает. Силикоз, цементация легких. Там человек проживет год-два, и все. В больницу попадают - нечем уже дышать. Помрет, начнут вскрывать, а его топором не разрубишь. Легкие как каменные делаются. Там люди погибали не только друг от друга, от режима чекистов, а от самой шахты.Туберкулез, цинга, куриная слепота - там тлеешь, тлеешь. И сама мораль, сама обстановка такая, что человек думает: 'Ой, а что толку, что я жить буду?''
  
   И опять отец Кабани:
  
   'Сую руку дв-ва! Что? Умнейшая штука - мясокрутка называемая. Зачем? Нежный мясной фарш... Молодец!... И мясокрутку мою забрал. Молодец, грит! Голова, грит, у тебя!.. И теперь, значит, в веселой башне нежный фарш делает... Очень, говорят, способствует...'
  
   Да это, в общем-то, везде так. В любой стране, на всей планетке. Если ты ученый или изобретатель, поди знай заранее, кто и как твое изобретение в дальнейшем использует. Кандидаты с докторами и аспиранты всякие в совдепии помнят, наверное, каково это было - статью в открытом научном журнале опубликовать? Без визы первого отдела, удостоверяющей, что в статье не содержится информация об открытии или изобретении, журналы рукопись не принимали. А уж ежели там открытие или изобретение содержалось, его тут же специалисты-эксперты оценивали на предмет использования в военной или какой-нибудь КГБшной области, тему секретили, автора тоже. И начинали крутиться мясокрутки на полную мощность. За оборонкой всегда и во всем был приоритет.
  
   А уж заключительная часть притчи об отце Кабани только к нашей родине отнесена может быть, и ни к какой другой стране в мире:
  
   'Сую руку - три! Что? Г-горючая вода... Зачем? С-сырые дрова разжигать... А?! Для растопки костров и произведения веселых фокусов. Какая же она горючая, если ее можно пить? Ее в пиво подмешивать цены пиву не будет! Не дам! Сам выпью... И пью. День пью. Ночь. Опух весь. Падаю все время.'
  
   Вот и возразите мне теперь, дорогие мои критики, в какой еще стране горючую воду в пиво подмешивают, ась? И где еще столько спившихся неудачников-изобретателей найти можно? Вот то-то и оно. Пошли дальше.
  
   Стругацкие постоянно называют серых солдат штурмовиками. Но это так, для отвода глаз цензуры. Настоящие-то штурмовики были коричневыми, а серые - мы сами знаем кто. Хотя, что правда, то правда - существенной разницы между двумя тоталитарными режимами не было. А несущественная заключается в том, что коричневые в основном чужих гнобили, а серые и своих, в массовом порядке. И еще в том, кто в конце-концов верх одержал. Проигравшие были объявлены вселенским злом (с чем никто и не спорит), а победители, поскольку против этого зла воевали, вроде бы по умолчанию, автоматически оказались в лагере светлых сил. И вся пропаганда серых и до сих пор направлена на подтверждение этой ложной дихотомии. Ложной потому, что попытка выдать большую войну за борьбу добра со злом логически не состоятельна. Может ведь и так быть, что два вселенских зла друг с другом сцепились. А то, что одно зло оказалось победителем (страшной ценой, заметим) не делает его немедленно белым и пушистым.
  
   Есть и еще одна, несущественная на взгляд автора, но главная по мнению отметившего эту разницу 'предателя родины' - форма усов у двух великих вождей.
  
   Вернемся, однако, к тексту Стругацких. В нем упоминаются еще две страны - Ирукан и торговая республика Соан. Помните? -
  
   'Пили шипучее ируканское, густое коричневое эсторское, белое соанское.'
  
   Есть и еще какие-то варварские племена, о которых упоминается вскользь:
  
   'На арестованных кораблях группами по пять-шесть человек сидели на корточках ширококостные, меднокожие люди в шкурах шерстью наружу и медных колпаках - наемники-варвары...'
  
   Ируканцы носатые, напоминают малоцивилизованные южные народы. Граждане торговой республики Соан в повести не встречаются. Видимо, в такой помойке, как Арканар, им делать нечего. Да и самим Стругацким мало что было доподлинно известно об этой далекой и непонятной стране, с жителями которой они вряд ли часто пересекались.
  
   Но это так, лирическое отступление, еще один штришок, подтверждающий гипотезу о параллелизме, наблюдаемом между разнообразием и разницей в уровнях цивилизованности народов Земли и выдуманной братьями отдаленной планеты. Пора перейти, наконец, к главным аналогиям, без которых мнение автора настоящего эссе выглядело бы поверхностным и малоубедительным. Итак: следующая аналогия - криминальный мир легендарного вора в законе Ваги Колесо.
  
   'Здесь были свои законы и свой этикет. Внимания на вошедшего никто не обратил: раз пришел человек, значит, так надо, а если не надо, то мигнут - и не станет человека. Ищи его хоть по всему свету... Сморщенный старик прилежно скрипел пером, люди у стен были неподвижны. ...
   Неподвижные люди у стен были главарями банд - некоторых Румата давно знал в лицо. Сами по себе эти тупые животные стоили немного. Их психология была не сложнее психологии среднего лавочника. Они были невежественны, беспощадны и хорошо владели ножами и короткими дубинками. А вот человек у конторки...
   Его звали Вага Колесо, и он был всемогущим, не знающим конкурентов главою всех преступных сил Запроливья - от Питанских болот на западе Ирукана до морских границ торговой республики Соан. Он был проклят всеми тремя официальными церквами Империи за неумеренную гордыню, ибо называл себя младшим братом царствующих особ. Он располагал ночной армией общей численностью до десяти тысяч человек, богатством в несколько сотен тысяч золотых, а агентура его проникала в святая святых государственного аппарата. За последние двадцать лет его четырежды казнили, каждый раз при большом стечении народа; по официальной версии, он в настоящий момент томился сразу в трех самых мрачных застенках Империи, а дон Рэба неоднократно издавал указы "касательно возмутительного распространения государственными преступниками и иными злоумышленниками легенд о так называемом Ваге Колесе, на самом деле не существующем и, следовательно, легендарном"'.
  
   Приходится признать, что братья Стругацкие были не только замечательными писателями, но и провидцами, предсказавшими трансформацию массовой совковой преступности в организованные преступные группировки. Что и произошло к концу ХХ века. Ну, и упоминание Империи с ее тремя официальными церквями - еще пять копеек в копилку поразительных аналогий между средневековым Арканаром и мировой сверхдержавой, сжимавшей в своих братских объятиях чуть ли не всех своих соседей.
  
   А вот как почтенный Вага Колесо с орлом нашим, доном Рэбой, по фене ботает:
  
   '- Выстребаны обстряхнутся, - говорил он, - и дутой чернушенькой объятно хлюпнут по маргазам. Это уже двадцать длинных хохарей. Марко было бы тукнуть по пестрякам. Да хохари облыго ружуют. На том и покалим сростень. Это наш примар...
   Дон Рэба пощупал бритый подбородок.
   - Студно туково, - задумчиво сказал он.
   Вага пожал плечами.
   - Таков наш примар. С нами габузиться для вашего оглода не сростно. По габарям?
   - По габарям, - решительно сказал министр охраны короны.
   - И пей круг, - произнес Вага, поднимаясь.'
  
   Согласитесь, неплохая стилизация под блатной слэнг, если учесть, что вряд ли два брата-интеллигента когда-либо близко соприкасались с криминальной средой. Хотя, по тем временам криминал пронизывал все общество сверху донизу и феня была настолько распространена в народе, что мало кто ее не слышал, хотя бы обрывками. Сидел-то почти что каждый второй из мужской половины населения Империи. Но все равно хорошо - авторам респект.
  
   Интересно и описание шуток над придворными во время королевской трапезы:
  
   'Приглашенных сажали в паштеты, в кресла с подпиленными ножками, на гусиные яйца. Саживали и на отравленные иглы. Король любил, чтобы его забавляли.'
  
   Невольно вспоминается анекдот: 'Первого апреля из кабинета Сталина нередко выходили совершенно седые, но счастливые люди.' Характерна также шутка (если только это действительно была шутка) великого вождя, сказанная им мужу известной актрисы, которая покровителю всех искусств очень нравилась:
   - Если ви будете нехорошо обращаться со своей женой, ми вас повесим.
   - За что, Иосиф Виссарионович? - не придумав ничего лучшего, спросил оторопевший муж.
   На что самый гуманный в мире человек с совершенно серьезным выражением лица невозмутимо ответил: - За шею.
  
   Шутки шутками, а вот история с придворным поэтом отцом Гуром звучит вполне серьезно. И узнаваемо.
  
   '- Что нового пишете, отец Гур? - спросил Румата вполголоса.
   Гур вздрогнул.
   - Пишу?.. Я?.. Не знаю... Много.
   - Стихи?
   - Да... стихи...
   - У вас отвратительные стихи, отец Гур. (Гур странно посмотрел на него.) Да-да, вы не поэт.
   - Не поэт... Иногда я думаю, кто же я? И чего я боюсь? Не знаю.
   - Глядите в тарелку и продолжайте кушать. Я вам скажу, кто вы. Вы гениальный сочинитель, открыватель новой и самой плодотворной дороги в литературе. (На щеках Гура медленно выступил румянец.) Через сто лет, а может быть и раньше, по вашим следам пойдут десятки сочинителей.
   - Спаси их господь! - вырвалось у Гура.
   - Теперь я скажу вам, чего вы боитесь.
   - Я боюсь тьмы.
   - Темноты?
   - Темноты тоже. В темноте мы во власти призраков. Но больше всего я боюсь тьмы, потому что во тьме все становятся одинаково серыми.
   - Отлично сказано, отец Гур. Между прочим, можно еще достать ваше сочинение?
   - Не знаю... И не хочу знать.
   - На всякий случай знайте: один экземпляр находится в метрополии, в библиотеке императора. Другой хранится в музее раритетов в Соане. Третий - у меня.
   Гур трясущейся рукой положил себе ложку желе.
   - Я... не знаю... - он с тоской посмотрел на Румату огромными запавшими глазами. - Я хотел бы почитать... перечитать...
   - Я с удовольствием ссужу вам...
   - И потом?..
   - Потом вы вернете.
   - И потом вам вернут! - резко сказал Гур.
   Румата покачал головой.
   - Дон Рэба очень напугал вас, отец Гур.
   - Напугал... Вам приходилось когда-нибудь жечь собственных детей? Что вы знаете о страхе, благородный дон!..
   - Я склоняю голову перед тем, что вам пришлось пережить, отец Гур. Но я от души осуждаю вас за то, что вы сдались.
   Гур Сочинитель вдруг принялся шептать так тихо, что Румата едва слышал его сквозь чавканье и гул голосов:
   - А зачем все это?.. Что такое правда?.. Принц Хаар действительно любил прекрасную меднокожую Яиневнивору... У них были дети... Я знаю их внука... Ее действительно отравили... Но мне объяснили, что это ложь... Мне объяснили, что правда - это то, что сейчас во благо королю... Все остальное ложь и преступление. Всю жизнь я писал ложь... И только сейчас я пишу правду...'
  
   Не думаю, что Стругацкие в начале 60-х имели возможность прочитать '1984' Джорджа Орвелла. Но министерство правды у них получилось очень похожим, не правда ли? Как, впрочем, и министерство любви, о котором у нас пойдет речь ниже. Сломленный и запуганный отец Гур выглядит списанным с Уинстона Смита в самом конце романа Орвелла. Однако, продолжим:
  
   'Он вдруг встал и громко нараспев выкрикнул:
  
   Велик и славен, словно вечность,
   Король, чье имя - Благородство!
   И отступила бесконечность,
   И уступило первородство!
  
   Король перестал жевать и тупо уставился на него. Гости втянули головы в плечи. Только дон Рэба улыбнулся и несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши. Король выплюнул на скатерть кости и сказал:
   - Бесконечность?.. Верно. Правильно, уступила... Хвалю. Можешь кушать.'
  
   Ну, и как тебе, дорогой читатель, социалистический реализм, который, как известно, есть восхваление партии и правительства в доступной для них форме? Умели ведь заставить и великих поэтов наступить на горло собственной песне. Мандельштам в поздней попытке спастись написал 'На Красной площади круглей всего земля'. Из Анны Ахматовой, путем многолетних лагерных истязаний ее сына, выдавили наконец:
  
   И благодарного народа
   Он слышит голос: 'Мы пришли
   Сказать: где Сталин, там свобода
   Мир и величие земли!'
  
   Ну, и бесконечность, разумеется, тоже, того, отступила значит. А куда ей деваться-то?
  
   Эти унижения и страх пришлось пережить в свое время всем большим поэтам в совдеповском Арканаре. Тем, кто выжил, естественно. А про толпы придворных льстецов типа Демьяна Бедного, акына Джамбула Джабаева и прочих Исаковских с Михалковыми и речи нет. Эти своими одами и восхвалениями смачно плюнули в вечность. Но стыдно им не было.
  
   Про лечение короля подставным лже-Будахом по аналогии с известным делом врачей я только упомяну, предчувствуя новый взрыв негативных эмоций у моих критиков: 'Опять за уши притягивает!' Всё, молчу, молчу. Но вот обойти молчанием посещение Руматой Патриотической школы никак нельзя:
  
   'По узким ступеням Румата поднялся на второй этаж и, звеня шпорами по камню, направился мимо классов к кабинету прокуратора школы. Из классов неслось жужжание голосов, хоровые выкрики. "Кто есть король? Светлое величество. Кто есть министры? Верные, не знающие сомнений...", "... И бог, наш создатель, сказал: "Прокляну". И проклял...", "... А ежели рожок дважды протрубит, рассыпаться по двое как бы цепью, опустив притом пики...", "...Когда же пытуемый впадает в беспамятство, испытание, не увлекаясь, прекратить..."
   Школа, думал Румата. Гнездо мудрости. Опора культуры...
   Он, не стучась, толкнул низкую сводчатую дверь и вошел в кабинет, темный и ледяной, как погреб. Навстречу из-за огромного стола, заваленного бумагой и тростями для наказаний, выскочил длинный угловатый человек, лысый, с провалившимися глазами, затянутый в узкий серый мундир с нашивками министерства охраны короны. Это и был прокуратор Патриотической школы высокоученый отец Кин - садист-убийца, постригшийся в монахи, автор "Трактата о доносе", обратившего на себя внимание дона Рэбы.'
  
   Ну, и как тебе нравится, дорогой читатель, название 'Министерство охраны короны'? Ничего не напоминает? Какой-нибудь комитет государственной безопасности на ум не приходит? И кому же, как не садисту-убийце быть прокуратором такой Патриотической школы? Да и занятия в классах очень уж похожи на уроки политграмоты, коммунистической идеологии марксизьма (как отражение религиозной проповеди) и теоретической подготовки палачей-следователей, обязанных выбивать признания из своих подследственных. Беседа Руматы с отцом Кином тоже совершенно замечательна:
  
   '- Ну, как дела? - спросил Румата благосклонно. - Одних грамотеев режем, других учим?
   Отец Кин осклабился.
   - Грамотей не есть враг короля, - сказал он. - Враг короля есть грамотей-мечтатель, грамотей усомнившийся, грамотей неверящий! Мы же здесь...
   - Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Что пописываешь? Читал я твой трактат - полезная книга, но глупая. Как же это ты? Нехорошо. Прокуратор!..
   - Не умом поразить тщился, - с достоинством ответил отец Кин. - Единственно, чего добивался, успеть в государственной пользе. Умные нам не надобны. Надобны верные. И мы...
   - Ладно, ладно, - сказал Румата. - Верю. Так пишешь что новое или нет?
   - Собираюсь подать на рассмотрение министру рассуждение о новом государстве, образцом коего полагаю Область Святого Ордена.
   - Это что же ты? - удивился Румата. - Всех нас в монахи хочешь?..
   Отец Кин стиснул руки и подался вперед.
   - Разрешите пояснить, благородный дон, - горячо сказал он, облизнув губы. - Суть совсем в ином! Суть в основных установлениях нового государства. Установления просты, и их всего три: слепая вера в непогрешимость законов, беспрекословное оным повиновение, а также неусыпное наблюдение каждого за всеми!'
  
   И разве это не есть идеал коммунистического общества? Практически воплощенный на одной шестой суши нашей несчастной планеты за четверть века до выхода в свет повести Стругацких.
  
   Но и на этом параллели с реальной жизнью в совке не кончаются. Есть еще у них в тексте такое характерное для совдепии место, как Весёлая башня.
  
   '- Итак, вы отказываетесь признаться, - произнес дон Рэба.
   - В чем?
   - В том, что вы самозванец.
   - Почтенный Рэба, - сказал Румата наставительно, - такие вещи доказывают. Ведь вы меня оскорбляете!
   На лице дона Рэбы появилась приторность.
   - Мой дорогой дон Румата, - сказал он. - Простите, пока я буду называть вас этим именем. Так вот, обыкновенно я никогда ничего не доказываю. Доказывают там, в Веселой Башне. Для этого я содержу опытных, хорошо оплачиваемых специалистов, которые с помощью мясокрутки святого Мики, поножей господа бога, перчаток великомученицы Паты или, скажем, сиденья... э-э-э... виноват, кресла Тоца-воителя могут доказать все, что угодно. Что бог есть и бога нет. Что люди ходят на руках и люди ходят на боках. Вы понимаете меня? Вам, может быть, неизвестно, но существует целая наука о добывании доказательств.'
  
   Кира тоже рассказывала Румате что-то подобное:
  
   '- Отец каждый день доносы переписывает, - продолжала она с тихим отчаянием. - А бумаги, с которых переписывает, все в крови. Ему их в Веселой Башне дают. И зачем ты только меня читать научил? Каждый вечер, каждый вечер... Перепишет пыточную запись - и пьет... Так страшно, так страшно!.. "Вот, - говорит, - Кира, наш сосед-каллиграф учил людей писать. Кто, ты думаешь, он есть? Под пыткой показал, что колдун и ируканский шпион. Кому же, - говорит, - теперь верить? Я, - говорит, - сам у него письму учился"'.
  
   Точно так двадцать с лишним лет в самом справедливом на свете советском государстве разоблачали врагов народа. И заговоры раскрывали. Наука о добывании доказательств, о которой поведал Румате дон Рэба, работала без сбоев. Свидетельств тому масса. Вот несколько, навскидку.
  
   'Отчего Родос так быстро рос в чинах и званиях, в чем был секрет его успеха? Ответ прост. Он быстро выдвинулся в первые мастера по части пыток. Достаточно вчитаться в заявления арестованных, побывавших в руках у следователя Родоса. Всеволод Мейерхольд в заявлении, поданном 11 января 1940-го, отказывался от ранее данных показаний и писал: 'меня ... клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам, по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим кровоподтекам снова били этим жгутом ... Следователь все время твердил, угрожая: 'Не будешь писать, будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного, окровавленного тела.' И я все подписывал до 16 ноября 1939 года.' (Никита Петров, 'Палачи. Они выполняли задания Сталина', изд-во Новая Газета, 2011, стр. 143).
  
   '1937-1938 годы были апофеозом пыточного следствия. Только таким способом обеспечивалась массовая фальсификация дел. Но и после окончания Большого Террора пытки никогда не уходили из арсенала сталинской госбезопасности.' (Там же, стр. 187).
  
   'Бориса спустили вниз, во внутреннюю подвальную тюрьму, где мы все обитали по разным камерам. Но камера, в которую его втолкнули теперь, была просторнее обычной. Холодно. Пол цементный.
   Уже от первого неожиданного пинка сзади Борис упал. Но поднялся. Он оказался в центре камеры. В четырех углах стояли дюжие надзиратели, обутые в тяжелые кирзовые сапоги. Четыре угла, надо 'искать пятый'. Боря уже порядочно был измучен голодом, лишением сна, изнурительными ночными допросами. Он выдержал, сопротивляясь и отбиваясь, несколько первых кулачных ударов. Жестоких и подлых - в лицо, в зубы, в затылок. Защищаться было трудно - ведь руки в наручниках. Каждый бил и ударом кулака отправлял его к другому. Четыре угла. А пятого нет. Негде укрыться. Ударом ногой в живот Борис был сбит с ног. Ему надели вторые наручники - на ноги - и начали бить деловито, ногами, норовя попасть в живот, в лицо, в пах. Борис молчал. Это их особенно бесило. Они увлеклись, и тогда старший сказал:
   - Ребятя, давайте полегче. Ведь полковник сказал - его еще допрашивать надо.Не калечить, не убивать!.. По-хорошему надо.
   От удара в затылок Борис потерял сознание. Принесли ведро ледяной воды.' (Анатолий Жигулин, 'Черные камни', Москва, изд-во Книжная Палата, 1989).
  
   Здесь уместно вспомнить ремарку дона Рэбы:
  
   'О, я вижу здесь высокоученого доктора Будаха... Вы прекрасно выглядите, доктор. Мне придется обревизовать свою тюрьму. Государственные преступники, даже отпущенные на свободу, не должны выходить из тюрьмы - их должны выносить.'
  
   И еще у Стругацких:
  
   'Скрипели засовы, хлопали двери, кого-то били, и он вопил, кого-то волокли, и он упирался, кого-то заталкивали в камеру, и без того набитую до отказа, кого-то пытались из камеры вытянуть и никак не могли, он истошно кричал: "Не я, не я!" - и цеплялся за соседей.
  
   ... Здесь, судя по разговорам, экзаменовались выпускники Патриотической школы. Полуголые грудастые недоросли в кожаных передниках стояли кучками у дверей пыточных камер, листали засаленные руководства и время от времени подходили пить воду к большому баку с кружкой на цепи. Из камер доносились ужасные крики, звуки ударов, густо тянуло горелым.'
  
   Особенно похоже выглядят такие детали, как набитые до отказа камеры и бак с водой и кружкой на цепи.
  
   Воспоминания переводчика СМЕРШа:
  
   'В руках у Гали появилась резиновая трубка, напоминавшая нагайку. ... Галя набросилась на поляка, как сумасшедшая. Она била его по голове, по лицу, по ушам, шее, рукам, ногам... Я видел, что силы ее оставляют, что вот-вот она не выдержит напряжения. Но я ошибся. Еще минут десять она била несчастного поляка. Потом, тяжело дыша, села за стол.
   Я не помню всех вопросов Гали. Не помню и ответов поляка. Помню одно, что до ужина, то есть до десяти часов вечера, Галя не меньше десяти раз приходила в бешенство и начинала беспощадно избивать поляка.
   ... Галя тщательно избегала разговора о прошлом. Я твердо решил, что она пропала безвозвратно, а потому не стоит с ней и разговаривать об этом. У Гали - чекистская карьера до самой последней минуты, когда она сойдет с ума, или будет расстреляна, как преступница, совершившая сотни убийств.
   ... Началось продолжение кровавого кошмара, прерванного ужином.
   В четыре часа утра дежурные вынесли умирающего поляка, а Галя, не раздеваясь, свалилась на койку и закрыла глаза.' (Михаил Мондич, 'СМЕРШ', Посев, 1984).
  
   '- Может быть, вам, Аркадий, неприятно вспоминать - не вспоминайте. Но, может быть, вы расскажете - как вас пытали?
   И он мне все рассказал, очень охотно, легко и весело, как это бывает и к чему по долгу службы прибегал следователь на допросах Белинкова. И все это, оказалось, очень просто, господа. Никаких особенных, сверхъестественных когтей у КГБ для пыток не было и нет. Был - примус. И это было почти по домашнему, рассказывал Белинков. И следователю было трудно и скучно всю ночь без конца накачивать старенький примус, который плохо горел и никак не зажигался. Примус ставился под баком, в каких кипятят белье, куда на тонких цепочках прищелкивались намертво ноги подследственного, и в поте лица следователь, как нанятый, вынужден был накачивать этот примус до 80-ти градусов в бачке, чтобы термометр не перешел на кипяток, потому что тогда возникала опасность, что ноги арестованного, чего доброго, сварятся и начнется заражение крови, а допрос еще не снят, допрос еще не снят, и долго, долго еще до конца ночи...
   Следователь иногда - тайком от жены - приносил для примуса - ну как их? ЁРШИКИ, ЁРШИКИ называются, с кухни должно быть, по-домашнему, патриархальному, для прочистки примуса - ёршики. Все эти усилия производились ради признанного антисоветским романа, который написал Белинков.' (Абрам Терц (Андрей Синявский), 'Памяти павших: Аркадий Белинков', журнал Континент, номмер 2, 1975).
  
   '- Когда жиру много, накалять зубец не след, все одно в жиру остынет. Ты щипчики возьми и сало слегка отдери...'. (Узнаете откуда?).
  
   Разумеется, палачи не только пытали, но и убивали. Это их работа:
  
   'Блохин, как рассказал Токарев, зашел за ним: 'Ну, пойдем...' Мы пошли, и тут я увидел весь этот ужас... Блохин натянул свою специальную одежду: коричневую кожаную кепку, длинный кожаный коричневый фартук, кожаные коричневые перчатки с крагами выше локтей. На меня это произвело огромное впечатление - я увидел палача!
   В первую же ночь команда под руководством Блохина расстреляла 343 человека. В последующие дни Блохин распорядился доставлять ему для расстрела партии не больше 250 человек. Весной 1940-го под руководством и при непосредственном участии Блохина в Калинине было расстреляно 6311 военнопленных поляков из Осташковского лагеря.
   ...
   Обычно после расстрела палачи устраивали пьянку. Как вспоминал один из них: 'Водку, само собой, пили до потери сознательности. Что ни говорите, а работа была не из легких. Уставали так сильно, что на ногах порой едва держались. А одеколоном мылись. До пояса. Иначе не избавиться от запаха крови и пороха.' (Никита Петров, 'Палачи. Они выполняли задания Сталина', изд-во Новая Газета, 2011, стр. 191, 196).
  
   И все это происходило не в каком-то глубоком средневековье, а в самом настоящем ХХ веке. И не на выдуманной писателями-фантастами далекой планете, а здесь, на просторах нашей с тобой, дорогой читатель, великой родины. И свидетельствует это о том, сколько же среди нас садистов-палачей живет. Наверное, каждый мужчина, оттянувший срок в местах не столь отдаленных, или прошедший службу в вооруженных силах, имел возможность убедиться в том, что число их заведомо превысило критическую отметку. Точка возврата пройдена давно. Цивилизованной этой стране не стать уже никогда.
  
   А вот и Стругацкие о том же:
  
   'И тут же из каких-то потайных выходов вытаскивали крючьями трупы, валили на телеги и увозили за город.'
  
   'Потом под окном поехали подводы, нагруженные до второго этажа. Румата сначала не понял, что это за подводы, а потом увидел синие и черные руки и ноги, торчащие из-под рогож, и поспешно отошел к столу.'
  
   '- Как они его, черта... Я уж на что привычный, да, веришь, замутило смотреть...
   - А им хоть что... Во ребята! Прямо сердце радуется. Такие не выдадут.
   - А может, не надо бы так? Все-таки человек, живое дыхание... Ну, грешен - так накажите, поучите, а зачем вот так-то?
   - Ты, это, брось!.. Ты, это, потише: во-первых, люди кругом...
   ...
   - Ты, сынок, главное, не сомневайся. Поверь, главное. Раз власти поступают - значит, знают, что делают...
   ...
   Румата стремительно обернулся. Там, на другой стороне улицы, мешком тряпья висел на перекладине ворот труп отца Гаука. Несколько оборванных мальчишек, раскрыв рты, глазели на него со двора.'
  
   Если вышеизложенное кому-то из читателей кажется все еще недостаточно убедительным, то следующая параллель уже не оставляет, на мой взгляд, никаких сомнений в том, что Стругацкие имели в виду:
  
   'Справа от дона Рэбы восседал отец Цупик, важный, сосредоточенный, с поджатыми губами, слева - благодушно улыбающийся толстяк с нашивками капитана на сером мундире. Больше в кабинете никого не было. Когда Румата вошел, дон Рэба тихо и ласково сказал:
   - А вот, друзья, и благородный дон Румата.
   Отец Цупик пренебрежительно скривился, а толстяк благосклонно закивал.
   - Наш старый и весьма последовательный недруг, - сказал дон Рэба.
   - Раз недруг - повесить, - хрипло сказал отец Цупик.
   - А ваше мнение, брат Аба? - спросил дон Рэба, предупредительно наклоняясь к толстяку.
   - Вы знаете... Я как-то даже... - Брат Аба растерянно и детски улыбнулся, разведя коротенькие ручки. - Как-то мне, знаете ли, все равно. Но, может быть, все-таки не вешать?.. Может быть, сжечь, как вы полагаете, дон Рэба?
   - Да, пожалуй, - задумчиво сказал дон Рэба.
   - Вы понимаете, - продолжал очаровательный брат Аба, ласково улыбаясь Румате, - вешают отребье, мелочь... А мы должны сохранять у народа уважительное отношение к сословиям. Все-таки отпрыск древнего рода, крупный ируканский шпион... Ируканский, кажется, я не ошибаюсь? - Он схватил со стола листок и близоруко всмотрелся. - Ах, еще и соанский... Тем более!
   - Сжечь так сжечь, - согласился отец Цупик.
   - Хорошо, - сказал дон Рэба. - Договорились. Сжечь.'
  
   Ну, и чем вам не тройка особого совещания? Печально известное сталинское ОСО? Как говорится - найдите десять отличий. А насчет традиционных обвинений сталинскими следователями кого угодно в шпионаже, сразу вспоминается старый анекдот на тему знаменитого 'дела врачей':
  
   'В кабинете следователя:
   - Какими иностранными языками владеете?
   - Латинским. Немного.
   - Так и запишем - матерый латинский шпион.'
  
   У Стругацких эта тема тоже нашла свое отражение:
  
   'Кем-то была затрачена уйма золота, чтобы помешать свершиться гневу народному в отношении богомерзких шпионов и отравителей, бывших лейб-знахарей его величества.'
  
   Но это еще не конец - Стругацкие великолепно продолжают аналогию с историей сталинского времени:
  
   'Отец Цупик, зловеще усмехаясь, медленно поднялся.
   - Ну, вот и все, государи мои!.. - Начал он весело и злорадно.
   Из-за портьер выскочили трое людей, которых Румата меньше всего ожидал увидеть здесь. Отец Цупик, по-видимому, тоже. Это были здоровенные монахи в черных рясах с клобуками, надвинутыми на глаза. Они быстро и бесшумно подскочили к отцу Цупику и взяли его за локти.
   - А... н-ня... - промямлил отец Цупик. Лицо его покрылось смертельной бледностью. Несомненно, он ожидал чего-то совсем другого.
   - Как вы полагаете, брат Аба? - спокойно осведомился дон Рэба, наклоняясь к толстяку.
   - Ну, разумеется! - решительно отозвался тот. - Несомненно!
   Дон Рэба сделал слабое движение рукой. Монахи приподняли отца Цупика и, все так же бесшумно ступая, вынесли за портьеры. Румата гадливо поморщился. Брат Аба потер мягкие лапки и бодро сказал:
   - Все обошлось превосходно, как вы думаете, дон Рэба?
   ...
   - Вам приходилось бывать в Ирукане?
   - Нет.
   - Вы уверены?
   - Вы тоже.
   - Мы хотим правды! - наставительно сказал дон Рэба. Брат Аба покивал.
   - Одной только правды!'
  
   Замечаете? Все эти следователи и судьи хотят только правды. И готовы пытать человека до тех пор, пока он сам не придумает, как себя оклеветать.
  
   'Дон Рэба вздохнул.
   - Мое сердце обливается кровью, сказал он. - Обрубить столь славный росток столь славного рода!.. Это было бы преступлением, если бы не вызывалось государственной необходимостью.
   - Поменьше думайте о государственной необходимости, - сказал Румата, - и побольше думайте о собственной шкуре.
   - Вы правы, - сказал дон Рэба и щелкнул пальцами.
   Румата быстро напряг и вновь распустил мышцы. Кажется, тело работало. Из-за портьеры снова выскочили трое монахов. Все с той же неуловимой быстротой и точностью, свидетельствующими об огромном опыте, они сомкнулись вокруг еще продолжавшего умильно улыбаться брата Аба, схватили его и завернули руки за спину.
   - Ой-ей-ей-ей!.. - завопил брат Аба. Толстое лицо его исказилось от боли.
   - Скорее, скорее, не задерживайтесь! - брезгливо сказал дон Рэба.
   Толстяк бешено упирался, пока его тащили за портьеры. Слышно было, как он кричит и взвизгивает, затем он вдруг заорал жутким, неузнаваемым голосом и сразу затих. Дон Рэба встал и осторожно разрядил арбалет. Румата ошарашенно следил за ним.'
  
   Для того, чтобы читателю стал понятнее смысл этой длинной цитаты, приведем справку, относящуюся к нашей планете, нашей стране и нашему ХХ веку:
  
   'Из 41 комиссара государственной безопасности, которые накануне Великой Чистки руководили тайной полицией Советского Союза, 1937 и 1938 годы пережили двое. После смерти Сталина один из них был арестован и расстрелян, второй арестован, во время следствия сошел с ума и умер в психиатрической клинике тюремного типа.'
  
   Многие члены троек ОСО более низких рангов тоже не избежали последующих чисток, были расстреляны или сгинули в лагерях, вместе с тысячами следователей-палачей. Примерно таким же образом, как и отец Цупик с братом Аба.
  
   Вот, пожалуй, и еще один отрывочек из повести Стругацких, на закуску:
  
   'Эта неотвратимость чувствовалась по всем...
   И в том, что потребление спиртного за два последних года выросло в четыре раза - в Арканаре-то, издревле славившемся безудержным пьянством! И в том, что привычно забитые, замордованные крестьяне окончательно зарылись под землю в своих Благорастворениях, Райских Кущах и Воздушных Лобзаниях, не решаясь выходить из землянок даже для необходимых полевых работ. И, наконец, в том, что старый стервятник Вага Колесо переселился в город, чуя большую поживу...'
  
   Сравнив все приведенные автором параллели между советским адом и арканарским, в голове у читателя должен созреть вопрос: 'Так с какой же целью Стругацкие так тщательно и многократно эти параллели проводят?' Вот тут-то мы и подходит к центральному вопросу их повести и, по неслучайному совпадению, извечному вопросу русской интеллигенции: 'Что делать?' Или даже несколько шире, в философском плане: 'А можно ли вообще что-нибудь сделать? Можно ли, хотя бы теоретически, изменить что-либо к лучшему в этом далеко не лучшем из миров?'
  
   Румата задает этот вопрос последовательно двум разным людям: вырванному им из цепких лап дона Рэбы высокоученому доктору Будаху и прирожденному бунтовщику-революционеру Арате Горбатому.
  
   Будах:
  
   '- Сущность человека, - неторопливо жуя, говорил Будах, - в удивительной способности привыкать ко всему. Нет в природе ничего такого, к чему бы человек не притерпелся. Ни лошадь, ни собака, ни мышь не обладают таким свойством. Вероятно, бог, создавая человека, догадывался, на какие муки его обрекает, и дал ему огромный запас сил и терпения.
   Затруднительно сказать, хорошо это или плохо. Не будь у человека такого терпения и выносливости, все добрые люди давно бы уже погибли, и на свете остались бы злые и бездушные. С другой стороны привычка терпеть и приспосабливаться превращает людей в бессловесных скотов, кои ничем, кроме анатомии, от животных не отличаются и даже превосходят их в беззащитности. И каждый новый день порождает новый ужас зла и насилия...
   ... Зло неистребимо. Никакой человек не способен уменьшить его количество в мире. Он может несколько улучшить свою собственную судьбу, но всегда за счет ухудшения судьбы других. И всегда будут короли, более или менее жестокие, бароны, более или менее дикие, и всегда будет невежественный народ, питающий восхищение к своим угнетателям и ненависть к своему освободителю. И все потому, что раб гораздо лучше понимает своего господина, пусть даже самого жестокого, чем своего освободителя, ибо каждый раб отлично представляет себя на месте господина, но мало кто представляет себя на месте бескорыстного освободителя. Таковы люди, дон Румата, и таков наш мир.'
  
   Румата начинает задавать вопросы своему собеседнику и постепенно заводит его в логический тупик:
  
   '...Но что же вы все-таки посоветовали бы всемогущему? Что, по-вашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы вы сказали: вот теперь мир добр и хорош?..
   Будах, одобрительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе. Кира жадно смотрела на него.
   - Что ж, - сказал он, - извольте. Я сказал бы всемогущему: "Создатель, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать людей добрыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть! Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут голод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей".
   - И это все? - спросил Румата.
   - Вам кажется, что этого мало?
   Румата покачал головой.
   - Бог ответил бы вам: "Не пойдет это на пользу людям. Ибо сильные вашего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнему останутся нищими".
   - Я бы попросил бога оградить слабых, "Вразуми жестоких правителей", сказал бы я.
   - Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют силу, и другие жестокие заменят их.
   Будах перестал улыбаться.
   - Накажи жестоких, - твердо сказал он, - чтобы неповадно было сильным проявлять жестокость к слабым.
   - Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокруг никого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место займут сильные из слабых. Тоже жестокие. Так придется карать всех, а я не хочу этого.'
  
   Здесь, возможно, уместно было бы вспомнить любопытный эксперимент, проведенный учеными-этологами на крысах. В тесное помещение с бассейном от стенки до стенки, в конце которого находится приспособление, выдающее животному по одному орешку за раз, поместили группу подопытных крыс. Крысы очень не любят воду, но голод не тетка. Через какое-то время одна из крыс не выдерживает, плывет к кормушке и возвращается назад с орешком в зубах. На нее тут же нападают те, кто покруче, и орешек отбирают. Бедолаге приходится делать еще один заплыв. Через короткое время в группе устанавливается строгая иерархия: 'мужики' работают, плавают, приносят орешки, а 'блатные' у них эти орешки экспроприируют. Есть и еще один член группы, независимый крыс, способный противостоять 'блатным' и съедающий свои орешки сам. По лагерной классификации - 'ломом подпоясанный'.
   На следующем этапе эксперимента люди в белых халатах отделяют 'мужиков' из разных групп и сажают их в одну 'камеру'. В результате чего снова происходит немедленное разделение на 'трудяг' и 'халявщиков'. Точно такой же процесс наблюдается и при помещении в одну камеру отобранных из разных групп 'блатных'.
   Замечательно то, что человеческое общество в этом плане от крысиного ничем не отличается. Все любят халявку и каждый старается на чужом горбу в рай въехать.
  
   Загнанному в угол железной логикой Будаху не остается ничего другого, как заявить вооброжаемому всемогущему:
  
   '- Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными... или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.'
  
   На это следует ответ незадачливого бога:
  
   ' - Сердце мое полно жалости, - медленно сказал Румата. - Я не могу этого сделать.'
  
   Вопрос в который раз остался открытым.
  
   История профессионального революционера Араты Горбатого и диалог с ним ситуацию тоже не проясняет:
  
   'И был, наверное, Арата Красивый строен как тополь. Горб и новое прозвище он получил после вилланской войны в герцогстве Убанском за два моря отсюда, когда после семи лет мора и засух четыреста тысяч живых скелетов вилами и оглоблями перебили дворян и осадили герцога Убанского в его резиденции; и герцог, слабый ум которого обострился от невыносимого ужаса, объявил подданным прощение, впятеро снизил цены на хмельные напитки и пообещал вольности; и Арата, видя, что все кончено, умолял, требовал, заклинал не поддаваться на обман, был взят атаманами, полагавшими, что от добра добра не ищут, избит железными палками и брошен умирать в выгребную яму...
   А вот это массивное железное кольцо на правом запястье было у него, наверное, еще когда он назывался Красивым. Оно было приковано цепью к веслу пиратской галеры, и Арата расклепал цепь, ударил этим кольцом в висок капитана Эгу Любезника, захватил корабль, а потом и всю пиратскую армаду и попытался создать вольную республику на воде... И кончилась эта затея пьяным кровавым безобразием, потому что Арата тогда был молод, не умел ненавидеть и считал, что одной лишь свободы достаточно, чтобы уподобить раба богу...'
  
   Арата просит у Руматы мощное оружие, которое есть у 'богов', и Румата популярно объясняет ему, почему это невозможно и бессмысленно. Он с жалостью думает про себя об обреченном на поражение бунтовщике:
  
   'Ты еще не знаешь, подумал Румата. Ты еще тешишь себя мыслью, что обречен на поражение только ты сам. Ты еще не знаешь, как безнадежно само твое дело. Ты еще не знаешь, что враг не столько вне твоих солдат, сколько внутри них. Ты еще, может быть, свалишь Орден, и волна крестьянского бунта забросит тебя на Арканарский трон, ты сравняешь с землей дворянские замки, утопишь баронов в проливе, и восставший народ воздаст тебе все почести, как великому освободителю, и ты будешь добр и мудр - единственный добрый и мудрый человек в твоем королевстве. И по доброте ты станешь раздавать земли своим сподвижникам, а _н_а _ч_т_о с_п_о_д_в_и_ж_н_и_к_а_м_ з_е_м_л_и_ б_е_з_ к_р_е_п_о_с_т_н_ы_х_? И завертится колесо в обратную сторону. И хорошо еще будет, если ты успеешь умереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов из твоих вчерашних верных бойцов. Так уже бывало, мой славный Арата, и на Земле и на твоей планете.'
  
   Благородный дон Румата Эсторский чувствует, что сам зашел в тупик:
  
   'Люди это или не люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и покорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня.
   Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех, кого режут. Хладнокровие, вот что самое страшное. Десять человек стоят, замерев от ужаса, и покорно ждут, а один подходит, выбирает жертву и хладнокровно режет ее. Души этих людей полны нечистот, и каждый час покорного ожидания загрязняет их все больше и больше. Вот сейчас в этих затаившихся домах невидимо рождаются подлецы, доносчики, убийцы, тысячи людей, пораженных страхом на всю жизнь, будут беспощадно учить страху своих детей и детей своих детей. Я не могу больше, твердил про себя Румата. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще немного, и я окончательно перестану понимать, зачем я здесь...'
  
   Не надо, дорогие читатели, уподобляться прячущему голову в песок страусу и успокаивать себя мыслью о том, что все эти ужасы происходят где-то на другом конце галактики, а к нам с вами отношения не имеют. Речь идет о нашей стране, о нашем времени, о нас с вами. На смену серым приходят черные. Да, уже приходили. На смену серому чекистскому террору первых послереволюционных лет в нашей стране пришел организованный НКВДшный сталинский террор. Об этом Стругацкие и написали в своей повести. А Святой Орден - ни что иное, как коммунистическая партия большевиков. Все параллели говорят именно об этом.
  
   Авторы повести 'Трудно быть богом' вполне отдают себе отчет в том, что ответа на поставленный вопрос не существует. Изменить земной Арканар невозможно, не изменив прежде саму природу человека. Но, если задуматься, люди-то не все одинаковы. Не все же вокруг нас негодяи, эксплуататоры-халявщики и жестокие хищники, готовые пытать и убивать себе подобных. Есть ведь и честные, порядочные люди, привыкшие трудиться. Сострадательные, чувствующие чужую боль, как свою собственную и не желающие никому зла. Конечно есть. Вот только от них мало что зависит. Видели ли вы когда-нибудь где-нибудь такого человека у власти? Не буду спорить о таких странах, как Сингапур, княжество Монако или Лихтенштейн. Эти малыши погоды не делают. Погоду делают Сталины, Гитлеры, Мао Цзе Дуны, Ким Ир Сены, Пол Поты, Саддамы Хусейны, Фидели Кастро, Амины и Мугабе. А также кукловоды, управляющие президентами демократических стран.
  
   И что же у нас получается? Человеческая масса неоднородна. На одном полюсе - созидатели и святые, на другом - властолюбцы и маньяки-убийцы. И травоядное пассивное стадо между этими крайностями. Те, кто стремится к власти и деньгам, всегда предельно активны, агрессивны, и находят поддержку у многочисленных 'силовиков', готовых на любые преступления и жестокости. Созидатели, люди труда - наоборот, отличаются миролюбием, чувством справедливости и эмпатией по отношению к окружающим, и в силу этих качеств сопротивления хищникам оказать не могут. Про стадо человеческое и говорить нечего: 'К чему стадам дары свободы - Их должно резать или стричь'. Таким образом, хищники всегда имеют неоспоримое преимущество перед остальными категориями человеческой популяции, власть всегда принадлежит им, они определяют лицо и структуру общества. И это закономерно и логично.
  
   Причем склонности и способности групп, находящихся на полюсах, в самой минимальной степени зависят от воспитания и воздействия окружающего общества. Хищником надо родиться. Так же, впрочем, как и созидателем. Короче говоря, все дело в тех генах, которые мы с вами, мои читатели, получили от наших родителей. Более подробно эта мысль рассмотрена в работах Поршнева и Диденко, к которым я вас и отсылаю. Гуглите, мои дорогие, гуглите. В эпоху интернета главное - не лениться. Вся информация к вашим услугам. Названия некоторых из их работ могу подсказать: 'Хищная власть', 'Хищная любовь', 'Хищное творчество', 'Сумма антропологии', 'Цивилизация каннибалов'. Почитайте, не пожалеете. Я не пожалел.
  
   Вернемся, однако, к Стругацким. Сказочный финал повести - это, на мой взгляд, просто наивная мечта, или традиционный интеллигентский кукиш в кармане. Что вот, мол, было бы здорово, если бы появился у нас такой супер-герой, да и порубил бы всех этих серых и черных на шашлыки. По справедливости. Как какой-нибудь Иван-царевич, или там Илья-Муромец. Мечта, надо сказать, лишь подчеркивающая полную безнадежность жизни в подсоветском Арканаре. Разве что на инопланетян какая-то жиденькая надежда осталась.
  
   А теперь - пару слов о фильме Алексея Германа по мотивам повести Стругацких. Фильм не является пунктуальной экранизацией повести, как это было сделано с Обитаемым Островом. Режиссер фильма представил всю эту историю по-своему, на что он, по-моему, имел полное право. Исчезла вся романтика, красота чувств, все благородство земных 'богов'. Осталось одно только неприкрытое дерьмо арканарской жизни. Представители высокоразвитой земной цивилизации, освоившей межзвездное пространство и добравшейся до отдаленных планет, в течение многих лет жизни в средневековье опустились и стали внешне неотличимы от туземцев. И даже во время своих дружеских встреч напиваются и ведут себя так же, как местные, с позволения сказать, аристократы. Шелуха цивилизованности слетает быстро, обнажая глубинную животную природу потомков обитателей африканских саванн. Жизнь в дерьме стала для высокоразвитых землян привычной. Они уже вросли в это дерьмо корнями. Зверь, живущий в генах, вылезает наружу. Из глубин подсознания темной волной поднимается желание убивать. Антон-Румата плачет во сне, когда совершает то, что ему категорически запрещено делать наяву - убивать. Об этом в самом начале фильма говорит голос за кадром.
  
   Герои Стругацких - преданный угрюмый мальчик Уно, бесшабашный барон Пампа, добрая девочка Кира, совершенно не похожи на дебиловатых персонажей фильма. Их поведение и реплики узнаваемы лишь теми из зрителей, кто хорошо помнит текст повести. Тому, кто не читал книгу, понять, я думаю, вообще ничего невозможно. Но главный вопрос, поставленный Стругацкими, остается центральным мотивом и в фильме: 'Что же делать? Можно ли изменить что-нибудь в этом дерьмовом мире? Или надо просто уничтожить их всех, чтобы прекратить невыносимую сумму страданий этого недочеловечества?' Может быть, это и есть наиболее гуманное решение проблемы?
  
   Существенная разница между повестью и фильмом заключается в том, что у Стругацких Румата совершает массовое убийство в состоянии аффекта, не помня себя от гнева и ненависти. Германовский же Румата принимает свое решение вполне осознанно. В тот момент, когда он произносит фразу: 'Я вас всех здесь убью. И тебя убью, студент', он уже принял решение не возвращаться на Землю и навсегда остаться в этом аду. Решение, согласитесь, непростое - отказаться от комфорта и всех благ цивилизации, от всего комплекса земных знаний, от культурных ценностей, от общения с равными по интеллекту людьми, от общества красивых женщин, наконец. И до самого конца фильма без ответа остается вопрос, что же является основной причиной такого решения: справедливое чувство ненависти к извергам и палачам, желание уменьшить сумму страданий не только несчастных жителей Арканара, но и многих поколений их потомков, которым не суждено будет появиться на свет, или прячущееся глубоко в подсознании желание убивать?
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"