Ренко Джордж : другие произведения.

Полемика вокруг поэзии Иосифа Бродского

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.57*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Современное российское общество расколото на два непримиримых лагеря. Для кого-то Иосиф Бродский - гений, для кого-то - бездарность и враг.

  Современное российское общество расколото на два непримиримых лагеря. Единства в нем, правда, и раньше никогда не наблюдалось, несмотря на потуги властей изобрести объединяющие народ духовные скрепы. Были "Слово и дело", "Самодержавие, православие, народность", "Диктатура пролетариата", "Народ и партия едины". И до сего дня, несмотря на карикатурные попытки вернуться от марксизма и научного атеизма к совсем уже уничтоженному было православию, национальная идея как-то не формулируется, несмотря на все усилия сотен и тысяч идеологов, обслуживающих властную вертикаль.
  
  Страсти на идеологическом фронте бушуют не шуточные. Доходит до мордобоя на улицах больших и малых городов. "Патриоты-государственники", будучи не в силах сдержать свой праведный гнев, бросаются с кулаками на "пятую колонну". Смотрите ролики:
  
  http://grani.ru/Politics/Russia/activism/m.235035.html
  http://grani.ru/Politics/Russia/activism/m.235703.html
  
  Непреодолимое расхождение во взглядах и яростное желание отстоять свою правоту заставляют человека в один момент забыть о культурных навыках поведения в обществе и делают вполне допустимым дать в зубы совершенно незнакомому человеку.
  
  Причины подобного поведения в цивилизованном обществе, согласитесь, должны быть достаточно серьезными. Если напрячь память, то можно вспомнить, что через что-то подобное российское общество уже проходило - звучали призывы "уничтожать врагов народа как бешеных собак", толпы возмущенных разумов скандировали "Смерти! Смерти!"
  
  Но это было другое время, другой политический строй, другая страна, другая жизнь. А что же сегодня толкает людей на подобное поведение? Ведь совершенно очевидно, что действия этих возмущенных граждан вполне искренни. Никто же им не платит за то, что они кидаются морды бить. Что ж, попробуем разобраться.
  
  Прежде всего следует четко определить: в чём же расходятся взгляды этих двух групп населения? Сделать это нетрудно, потому что взглядов своих никто не скрывает.
  
  ПАТРИОТЫ-ГОСУДАРСТВЕННИКИ. Социализм - самый передовой политический строй с самой эффективной экономикой. Диктатура пролетариата и жестокая борьба с врагами была необходима и оправдана. Без подавления сопротивления представителей буржуазных классов невозможно было создать мощную промышленность, производившую оружие для защиты завоеваний революции. Раскулачивание и террор были также необходимы в целях индустриализации страны. Размах репрессий преувеличен современной либеральной историографией. Массовые репрессии были оправданы. Сталин - великий вождь и мудрый руководитель. Захват финских территорий, присоединение Прибалтики, Галиции, Западной Буковины, совместный с Германией раздел Польши в преддверии большой войны были необходимы. Сталин - организатор победы над фашизмом. Жуков - маршал победы, спаситель отечества. Советский союз освободил страны Восточной Европы от фашистского ига и капиталистического рабства. Жизнь в послевоенном СССР и в особенности в так называемые "застойные годы" была настоящим раем. Развал СССР - самая большая геополитическая катастрофа ХХ века. Это дело рук внешних врагов и предателей внутри страны во главе с Горбачевым. Либералы-рыночники под руководством зарубежных консультантов развалили экономику могучего СССР. Путин поднимает Россию с колен. Страна становится великой энергетической державой и возвращает свое былое величие, когда "нас все боялись". Крым и Восточная Украина - исконно русские земли и должны быть возвращены России.
  
  ЛИБЕРАЛЫ-ЗАПАДНИКИ (иначе - пятая колонна). Социализм в СССР был бесчеловечным тоталитарным строем. Экономика социализма эффективной быть не может. Власть коммунистов в стране держалась на кровавом терроре против всех слоёв населения и на всеобщей массовой лжи. Раскулачивание, голодоморы, ГУЛАГ - преступления коммунистической власти перед своим народом. Сталин - самый страшный и жестокий диктатор в истории человечества. Число жертв его тирании превышает потери любого народа при любом из предшествовавших деспотов. СССР стремился к мировому господству. Советский коммунизм и германский фашизм - близнецы братья. Но коммунизм представляет собой еще большую, чем фашизм, опасность для всего человечества. Великая Отечественная Война была не борьбой добра со злом, справедливого коммунистического строя с античеловечным фашистским государством, а схваткой двух монстров, двух отвратительных людоедских режимов, в процессе которой советский народ отстоял своё беспрецедентное рабство и способствовал оккупации и закабалению коммунистической властью ряда стран Восточной Европы. Жизнь простого народа в СССР была тяжелой, нищей и бесправной. Население находилось на положении государственных рабов. Крестьяне не имели паспортов и не могли покидать колхозы, к которым были приписаны. Власть в стране держалась на подавлении инакомыслия, тотальной лжи и промывании мозгов непрекращающейся пропагандой, а также, по определению известных писателей-фантастов, "на неусыпном наблюдении каждого за всеми". Граница СССР была на замке и любая попытка вырваться из-за железного занавеса каралась долгими годами пыток в психиатрических концлагерях. Развал СССР произошел в результате коллапса неэффективной экономики и дорогостоящей агрессивной внешней политики. После потери коммунистической номенклатурой политической власти, она, в результате лукавой приватизации, сумела присвоить огромные богатства страны и стала их частным собственником. Последнее пятнадцатилетие российской истории проходило под властью бывших сотрудников спецслужб (КГБшной мафии), озабоченных исключительно удержанием власти и личным обогащением. Под маской пресловутого "поднимания с колен" в стране происходили развал производства, деградация инфраструктуры, катастрофическое понижение уровня образования и науки, массовая эмиграция ученых, инженеров и творческой технической интеллигенции. Захват Крыма и война в Восточной Украине - преступное нарушение международного права и причина гибели тысяч граждан обеих стран.
  
  Какая же из этих двух точек зрения ближе к истине? И почему разница во взглядах на историю и политику государства способна вызвать в людях такую ненависть и агрессивность, вплоть до попыток физической расправы с оппонентами? Ведь это же очевидная дикость для цивилизованного общества в ХХI веке.
  
  Для того, чтобы не погрязнуть в болоте политических дебатов, давайте попробуем разобраться в сложившейся ситуации, сузив поле нашего анализа, сконцентрировавшись на каком-нибудь характерном конкретном примере. Лучше по возможности далеком от политики, например из области культуры. Как это ни странно, и здесь страсти бывают накалены до высочайшего градуса.
  
  Предлагаю в качестве объекта исследования оценку разными авторами творчества поэта Иосифа Бродского, по поводу которого немало копий было сломано за последние двадцать лет. К тому же в истекшем 2014-м году наблюдался очередной всплеск интереса к этому вопросу. Отношение к Бродскому со стороны патриотов-государственников предельно негативное, поэтому особенно интересно проанализировать степень объективности аргументации именно этой группы авторов.
  
  Можно сказать, что жизнь и творчество Иосифа Бродского - это лакмусова бумажка, это та капля воды, в которой отразилось отношение разных людей к океану событий, происходивших в огромной стране, и приведших к образованию пропасти между двумя непримиримыми лагерями.
  
  Поэт давно умер, но все еще сильно мешает жить некоторым из тех, кто еще не. И поэт-то, по их словам, так себе, плохонький. Вот же парадокс! Про хороших, настоящих поэтов, лауреатов премий Великих Вождей, давно уже никто не вспоминает. А этот, со своей невнятной заумью и косноязычием, до сих пор вызывает в горячих сердцах и холодных умах взрывы патриотической ненависти.
  
  Ни в одной другой стране мира из-за поэзии такие страсти не бушуют - только в России. Великая держава раскололась на два враждебных лагеря. Представители одного лагеря мертвого возмутителя спокойствия ненавидят, представители другого - считают гением. Воздержавшихся нет. Истинно было сказано: "Поэт в России - больше, чем поэт!" Кое-кто из отщепенцев и внутренних эмигрантов, явно намекая на безупречные личностные качества автора этой чеканной фразы, переделал её в "Холуй в России - больше, чем холуй!", но мы отметем эту вредную инсинуацию с негодованием. Поскольку вся последующая история многократно подтверждала истинность этого высказывания в его оригинальном варианте.
  
  Встречались и другие парафразы данного афоризма, вроде "Поэт в России больше не жилец". Что, строго говоря, не лишено смысла: Николай Гумилев, Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Николай Рубцов, Александр Галич, Владимир Высоцкий. Да и судьбе тех, кто прожил подольше, - Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, - тоже не позавидуешь. А были еще и такие, кто "век свободы не видал": Николай Заболоцкий, Анатолий Жигулин, Юрий Домбровский, Валентин Зэка. Да разве всех перечислишь?
  
  Вот и Иосиф Бродский на родине не зажился. Не дала хозяйка - Софья Власьевна. Помусолила и выплюнула. Спасибо - живого. А враги (которые кругом) через 15 лет как-будто в насмешку над готовой уже развалиться под тяжестью своих преступлений Великой Державой наградили никчемного поэтишку Нобелевской премией по литературе. Только для того, видимо, чтобы влепить издевательскую пощечину и так уже стоящему одной ногой в могиле Великому Монстру - СССР.
  
  И вообще, этот Нобелевский Комитет 50 с лишним лет (с небольшим перерывом) только и делал, что строил козни, неявно, косвенным образом то и дело оскорблял двух замечательных советских женщин - Софью Власьевну и Галину Борисовну. Ну, сами посудите: Иван Бунин - эмигрант изначальный. Борис Пастернак - эмигрант внутренний, двурушник, осмелившийся опубликовать свой роман за границей, в стане врагов. Михаил Шолохов - нет, этому за дело премию дали, наш, советский человек, но дальше - опять одни пакости. Александр Солженицын - махровый антисоветчик, из страны изгнан. Иосиф Бродский - тоже внутренний эмигрант, пришлось и этого выдавить с родины.
  
  Так ведь за дело же! Кто ж так пишет? Поучился бы хоть у стОящих поэтов - Михалкова, Исаковского, Лебедева, сами понимаете, Кумача, Багрицкого, Тихонова! Гвозди бы делать из этих людей! Так ведь нет, всё по-своему, индивидуалистично, косноязычно, невнятно... Посмотрел бы хоть на других ребят своего поколения, продолжателей великих традиций - не то, что полные залы, полные стадионы слушателей собирали! А Бродский что? Кому он был нужен в родной стране? Одно слово - отщепенец. И ведь воспитывали его, по-отечески, гуманно. Нет, не пошёл впрок физический труд на свежем воздухе. Не одумался. Что же прикажете с таким делать? Раз исправляться не хочет? Нет таким места в стране, указывающей всему человечеству путь к счастливому будущему. Пожалуйте на выход, с вещами. Там, в мире звериного оскала капитализма и всеобщего потребительства приживешься. Если будет, на что потреблять.
  
  Выгнали тунеядца, чтобы не мешал поступательному движению вперед заре навстречу. А он ничего, выкрутился, прижился во вражьем стане. Не иначе, "свои" поддержали. И даже Нобелевку устроили этой бездарности. Что тут скажешь, явно - международная мафия протолкнула, известное дело. И после всего этого, представляете? - в российских школах его упаднические, лишенные всякого смысла, корявые произведения несчастным детям в обязательном порядке преподавать заставляют! Да как такое терпеть можно? Враги народа в системе школьного образования!
  
  Не удивительно, что и в интернете, и в печати появляются критические статьи и даже монографии, вскрывающие всю нелепость и вредоносность подобного положения вещей. Давайте познакомимся с некоторыми из этих, полных праведного негодования публикаций, анализирующих и выводящих на чистую воду художества этого, с позволения сказать, поэта. Начнем, пожалуй, не в хронологическом порядке, а с наиболее свежих и солидных трудов заслуженных литераторов.
  
  Совсем недавно, в 2014-м году, московским издательством АЛГОРИТМ была выпущена книга Александра Александровича Боброва "Иосиф Бродский. Вечный скиталец". Автор - кандидат филологических наук, член правления Союза писателей России, автор десяти книг, поэт, лауреат премий и прочая, и прочая.
  
  Прежде всего, обращает на себя внимание строгий академический стиль книги. Невозможно удержаться, чтобы не привести ряд ярких, образных характеристик творчества и личности нобелевского лауреата вышеупомянутым автором:
  
  "...данная книга, по возможности трезво оценивающая творчество того, кто был тщеславен и высокомерен до мании величия..." (стр. 6)
  
  "...стилистически Бродский был совершенно ушиблен стихами Марины Цветаевой." (стр. 48)
  
  "...и бесконечным, якобы метафоричным бормотанием Бродского..." (стр. 57)
  
  "...и бесцветной заумью Бродского..." (стр. 83)
  
  "...но чувство тонет в косноязычии и чудовищной невнятице..." (стр. 108)
  
  "...типичные образчики творчества Бродского..." (стр. 129)
  
  "...у Бродского даже в афоризмах есть оправдание своей мелочности и злопамятности..." (стр. 177)
  
   "...диссидент без стержня, без царя в голове..." (стр. 224)
  
  "На иссушенном, просеянном песке безнациональной пустыни Бродского ничего не растет..." (стр. 225)
  
  "Лешетворчество Бродского в поэзии так же аморально, как порнобизнес, попкультура, наркомания, разорение России, уничтожение культуры" (стр. 225)
  
  "Бродский Россию ненавидит. Его любимая книга - Маркиз де Кюстин "Россия в 1839 году"" (стр. 227)
  
  "Поэт это скрывает, иначе не будут распространять его стихи, предназначенные быть троянским конем в мире доверчивых славянских чувств. Но поэзию Бродского властью нам навязывают." (стр. 227)
  
   "И после всего этого в русской поэзии - рыбья холодность Бродского как образец?" (стр. 302)
  
  "Вот, собственно, образец околобродской поэзии. ... Бродский и его эпигоны покрыты этими формальностями, как хладнокровная рыба чешуей, и все делают, чтобы скрыть темные движения души, презрение к другим людям или к "не своей стае"" (стр. 304)
  
  "Но как же без этого аппендикса? - тогда весь гной и нечистоты прямо в благородную еврейскую кровь пойдут, а ведь она и без того - отравлена." (стр. 325)
  
  Это, конечно, мелочи. Ну, не может автор сдержать напора своей неприязни, вот и прорываются эмоции время от времени. Но встречаются, к сожалению, проколы и посерьезнее. Например, при цитировании и тенденциозной интерпретации текстов Бродского.
  
   Иногда это выглядит простой небрежностью, не слишком искажающей смысл стихотворения:
  
  "Все крепко спят" вместо "Всё крепко спит", или "здесь" вместо "тут" (стр. 45)
  
  Кое-где встречаются неприятные опечатки, вроде:
  
  Меня привлекает вечность.
  Я с ней знакома.
  Ее первый признак - бесчеловечность.
  И здесь я доГма.
  
  "Дома", конечно же, какая там "доГма"?
  
  
  Бывает и хуже (стр. 220):
  
  Я слонялся в степях, ПОЮЩИХ вопли ГУМНА,
  надевал на себя что сызнова входит в моду,
  сеял рожь, покрывал черной толью гумна
  и не пил только сухую воду.
  
  И не закрадывается никаких сомнений в том, что вряд ли стал бы даже такой слабый поэт, как Бродский, использовать в качестве рифмы одно и то же слово в одном и том же значении. Первая строчка у автора стихотворения выглядит на самом деле так:
  
  Я слонялся в степях, ПОМНЯЩИХ вопли ГУННА,
  
  Несолидно как-то получается. Кандидат филологии, мэтр... В том же стихотворении в строчке:
  
  Позволял своим связкам (ВСЕ) звуки, помимо воя
  
  Слово ВСЕ пропущено, а без него неприятно ломается стихотворный размер. Похожие огрехи в цитировании имеют место и на странице 224:
  
  Чтобы там была опера, и чтоб в ней ВЕТРАМ
  Тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
  
  Ну зачем же ветрам-то арии петь, правда? Что за глупости этот Бродский пишет? Да беда-то в том, что не Бродский это, а Бобров его "корректирует". У Бродского чуть-чуть иначе:
  
  Чтобы там была опера, и чтоб в ней ВЕТЕРАН-
  тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
  
  И далее в том же стихотворении:
  
  Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
  СамОе главнОе - пенальти ГОЛОВОЙ.
  
  Вот же чушь, кто же это пенальти головой пробивает? И опять не Бродский тут виноват, а небрежно цитирующий его Бобров. Правильно так:
  
  Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
  СамЫе главнЫе - пенальти И УГЛОВОЙ.
  
  Но то, как профессор литературы уродует окончание этого стихотворения, выходит за рамки приличий:
  
  Я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри,
  это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
  то, на что ты так долго глядел снаружи;
  запоминай же подробности, восклицая "ИА!".
  
  Боьшей подлости при цитировании трудно придумать. У Бродского-то последняя строка звучит так:
  
  запоминай же подробности, восклицая "Vive la Patrie!".
  
  
  Господин Бобров, видимо, писал эту книгу "для своих", то есть для ненавистников Бродского. И для тех, кто с его стихами совершенно не знаком. Рассчитывая на то, что любой более-менее интеллигентный читатель больше десятка страниц прочитать не сможет из-за естественной брезгливости и до откровенной лжи просто не дойдет.
  
  Подобные искажения явно не случайны, потому что встречаются почти в каждом цитируемом тексте. Слушайте дальше (стр. 228):
  
  "С 1959 г. стал сочинять и переводить с подстрочником с английского, испанского, польского. Стихи получались корявые, нескладные, "спящие парантеле". Вот образчик таких стихов "новой этики":
  
  Заснул Джон Донн. Спят все поэмы,
  Картины, рифмы, ритмы. И плохих, хороших
  Не отличить. Выигрыши, утраты
  Одинаково тихо спят в своих слогах."
  
  Да, действительно, коряво и нескладно. Только вот к Бродскому данный текст никакого отношения не имеет. Это опять фантазии Боброва на тему. А у Бродского вот как было:
  
  Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи.
  Все образы, все рифмы. Сильных, слабых
  найти нельзя. Порок, тоска, грехи,
  равно тихи, лежат в своих силлабах.
  
  Интересно, каким изданием стихов Бродского пользовался мэтр Бобров? Ссылочку бы. Такое "цитирование", извините, похоже уже на явный подлог. Да и название стихотворения искажено: "ВЕЛИКАЯ элегия ДЛЯ Джона Донна" вместо более скромного "Большая элегия Джону Донну". А еще вопросик - куда смотрел редактор книги С.В.Маршков?
  
  
  И совсем уже полный конфуз случился на странице 311:
  
  Где теперь крикуны и печальники?
  Отшумели и сгинули смолоду...
  А молчальники вышли в начальники.
  Потому что молчание - золото.
  
  И подпись - Иосиф Бродский.
  
  Ну как же так? Кандидат наук, ученый! А Бродского от Галича отличить не может. Хотя, было, конечно, у этих двух авторов что-то общее - изгнанничество, национальность. Так что перепутать не трудно. Если это, конечно, не было сделано литературными неграми намеренно, чтобы издевательски продемонстрировать читателю уровень некомпетентности заказчика. (Это циничное предположение навеяно анекдотической фразой из бессмертного труда дорогого Леонида Ильича Брежнева "Малая земля": "Все смешалось в Цемесской бухте". Ну, бывает. В доме Облонских там, в Цемесской бухте, может и еще где). Но это, разумеется, наши досужие домыслы. Может быть мэтр Бобров облажался от чистого сердца?
  
  
  Когда очень хочется, то можно любого поэта представить в невыгодном свете. Способы для этого можно придумать самые разнообразные. У всякого поэта, в соответствии с высказыванием Анны Андреевны Ахматовой, приведенном в той же книге (стр. 73), есть стихи плохие, средние и хорошие. Почему бы не отобрать для анализа только слабые и кое-что из средних стихов и совсем не упоминать о хороших? Кроме того, можно ведь еще цитировать текст не полностью, а вырвать из него кусок так, чтобы смысл был искажен или утрачен. Добавьте к этому самый "невинный" способ испоганивания исходного текста - неправильную разбивку по строкам, и у вас в руках целый набор инструментов для охаивания кого угодно. Вот только пара примеров со страницы 112 (а случаев подобных искажений по всей книге рассыпано множество):
  
  Синий всегда готов отличить
  владельца
  от товаров, брошенных вперемежку
  (т. е. время -- от жизни),
  дабы в него вглядеться.
  Так орел стремится вглядеться
  в решку.
  
  "А как это понимать?" - задает ироничный вопрос маститый литературовед. И правда - кто такой этот непонятный "синий"? Да и с рифмами что-то не так, не правда ли? А если процитировать честно?
  
  О, коричневый глаз впитывает без усилий
  мебель того же цвета, штору, плоды граната.
  Он и зорче, он и нежней, чем синий.
  Но синему -- ничего не надо!
  Синий всегда готов отличить владельца
  от товаров, брошенных вперемежку
  (т. е. время -- от жизни), дабы в него вглядеться.
  Так орел стремится вглядеться в решку.
  
  Ну что, понятней стало? И звучит как-то по-другому. Идем дальше. Цитата из того же стихотворения, в том виде как ее представляет читателю господин Бобров:
  
  Вода, наставница красноречья,
  льется из ржавых скважин,
  не повторяя ничего, кроме нимфы,
  дующей в окарину,
  кроме того, что она -- сырая
  и превращает лицо в руину.
  
  Не очень, правда? И на стихи-то мало похоже. А если так:
  
  Привались лучше к портику, скинь бахилы,
  сквозь рубашку стена холодит предплечье;
  и смотри, как солнце садится в сады и виллы,
  КАК вода, наставница красноречья,
  льется из ржавых скважин, не повторяя
  ничего, кроме нимфы, дующей в окарину,
  кроме того, что она -- сырая
  и превращает лицо в руину.
  
  А.Бобров: "Окарина - "род свистковой флейты" (СЭС). Поэт-эрудит любит отсылать нас к энциклопедиям." Выпендривается, другими словами. Одно слово - хреновый поэтишка, и ежу понятно.
  
  
  Есть у Бродского сложные, не всем и не сразу понятные тексты, требующие некоторого напряжения извилин серого вещества. Для критика-литературоведа с научной степенью это, похоже, неподъёмный труд. Цитата:
  
  "Завершить главу необходимо, наверное, невнятным стихотворением Бродского "На столетие Анны Ахматовой".
  
  Страницу и огонь, зерно и жернова́,
  Секиры остриё и усечённый волос -
  Бог сохраняет всё; особенно - слова
  Прощенья и любви, как собственный свой голос.
  
  В них бьётся рваный пульс, в них слышен костный хруст,
  И заступ в них стучит; ровны́ и глуховаты,
  Затем что жизнь - одна, они из смертных уст
  Звучат отчётливей, че́м из надмирной ваты.
  
  Великая душа, поклон через моря
  За то, что их нашла, - тебе и части тленной,
  Что спит в родной земле, тебе благодаря
  Обре́тшей речи дар в глухонемой вселенной.
  
  Ничего не понятно, особенно в последней строфе (кто дар речи обрел - тленная часть?)".
  
  Ну, давайте, напряжемся вместе. К кому обращается автор стихотворения в последней строфе? К великой душе. Бессмертной, существовавшей до рождения поэтессы, и продолжающей своё существование и после её смерти. В течение жизни Анны Андреевны душа и тело (тленная часть) были едины, а после смерти - разъединились. "За то, что их нашла" - душа нашла их, слова из первой строфы. Поклон и душе, и части тленной - поскольку в настоящий момент они уже разъединены. И вот, благодаря этой великой душе, нашедшей нужные, правильные слова в процессе жизни, когда душа и тело были едины, Ахматова обрела дар речи в глухонемой, замкнутой на замок подсоветской вселенной.
  
  Школьникам объяснять смысл этого стихотворения еще куда ни шло, но ученому мужу с кандидатской степенью по филологии как-то даже и неловко.
  
  
  Не может простить патриотически настроенный критик нобелевскому лауреату и кощунственных строк о Маршале Победы: "Маршал Жуков, герой нашей Священной войны с германским фашизмом, не вызывает у поэта Бродского ни патриотического чувства, ни понимания того, зачем полководец "входил в чужие столицы" и что он там делал:
  
  Вижу колонны за́мерших внуков,
  Гроб на лафете, лошади круп.
  Ветер сюда не доносит мне звуков
  Русских военных плачущих труб.
  Вижу в регалии убранный труп:
  В смерть уезжает пламенный Жуков (...)
  
  Спи! У истории русской страницы
  Хватит для тех, кто в пехотном строю
  Смело входили в чужие столицы,
  Но возвращались в страхе в свою.
  
  Для Бродского - это "убранный труп". Поэт клевещет на маршала! Тот ничего не боялся, выиграл 62 сражения, да и подавив путч Берии, сумел достойно, с высоко поднятой головой пережить и собственную опалу, и почетную ссылку, "уехав не в смерть", а в Вечность, где хранится Память Героев Русской Земли".
  
  Ой, сколько пафоса! Прямо так по методичке пропагандиста кандидат наук и шпарит. Делает вид, что других мнений по данному вопросу нет и быть не может. Что не был Великий Маршал мясником, не считавшим человеческих жизней, не раздавал налево и направо расстрельных приказов, не занимался мордобоем и мародерством. Да и сражений-то, кстати, не выигрывал. Читайте, политинформатор Вы наш, книги "предателя родины" Виктора Суворова, рекомендую: "Тень победы", "Беру свои слова обратно", "Против всех", "Облом". Мозги прочищает.
  
  К тому же важные несколько строчек из цитируемого стихотворения выкинули:
  
  Сколько он про́лил кро́ви солдатской
  В землю чужую! Что ж, горевал?
  Вспомнил ли их, умирающий в штатской
  Белой кровати? Полный провал.
  Что он ответит, встретившись в адской
  Области с ними? "Я воевал".
  
  
  Вызывает справедливое негодование критика и употребление поэтом обсценной лексики в другом стихотворении:
  
  Ночь. Камера. Волчок
  хуярит прямо мне в зрачок.
  Прихлебывает чай дежурный.
  И сам себе кажусь я урной,
  Болото всасывает склон.
  И часовой на фоне неба
  вполне напоминает Феба.
  Куда забрел ты, Апполон!
  
  Комментарий критика: "Лесной мужик Бродский хуярит напролом и сталкивается здесь в одном пространстве тюремного коридора и стиха с античным Фебом-Аполлоном, и их общность вполне органична. Не эпатажна, не вызывающа, но вот интеллигентности здесь уж верно, делать нечего".
  
  (Тут не очень понятно, принадлежит этот комментарий самому господину Боброву или цитируемому им Владимиру Бондаренко).
  
  Правда Ваша, господин Бобров, какая уж может быть интеллигентность в советской тюряге. И попавшему сюда не по своей вине интеллигенту волей-неволей приходится переходить на местный диалект. А иначе кто ж его поймет в этой "мусорной" яме? (Мой слэнг, надеюсь, Вам понятен? От слова "мусор", что означает - милиционер, тюремный охранник). И встреча Феба-Аполлона с мусорами в советских тюрьмах и лагерях давно уже перестала быть чем-то из ряда вон выходящим. Там, кстати, четыре строчки куда-то запропастились, поэтому на всякий случай привожу текст полностью:
  
  Ночь. Камера. Волчок
  хуярит прямо мне в зрачок.
  Прихлебывает чай дежурный.
  И сам себе кажусь я урной,
  куда судьба сгребает мусор,
  куда плюется каждый мусор.
  
  Колючей проволоки лира
  маячит позади сортира.
  Болото всасывает склон.
  И часовой на фоне неба
  вполне напоминает Феба.
  Куда забрел ты, Апполон!
  
  
  Бродский, следует заметить, матом и слэнгом не злоупотребляет, а использует эту весьма распространенную на просторах родины чудесной разговорную речь в основном по делу. Но наш маститый критик весьма умело выловил из четырех томов стихотворений Бродского почти все примеры употребления им родной речи.
  
  Ну и, разумеется, не мог наш критик пройти мимо знаменитого "Представления", не увидев в нем ничего, кроме матерщины. Вот характеристика, данная этому стихотворению матерым филологом: "С поэзией не получается - перешел на похабщину, лихую и необузданную. ... Думаю, не всякий решится поставить эти порностишки в один ряд с поэзией, а тем более с поэзией будущего Нобелевского лауреата. Однако поставили. Поэтический авторитет Бродского не только неприлично раздут, он целиком мифологема небрезгливых и безудержных к саморекламе "Граждан Мира"!" (стр. 229. Кто такие "Граждане Мира" понятно? Расшифровывать не надо?).
  
  Что поделаешь, не нравится нашему мэтру глас родного русского народа, от лица которого написано данное стихотворение. Делает вид, что всё это - бессмысленная похабщина, не желая замечать, что смысл заявлен в самом начале:
  
  Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
  Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
  Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.
  Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
  Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак деленья.
  Вот и вышел человечек, представитель населенья.
   Вот и вышел гражданин,
   достающий из штанин.
  
  Да, да, про вас, совков и написано. Не нравится в зеркало-то смотреться? Абыдно, да? На языке родных осин говорит с вами нобелевский лауреат, разве нет? Бродский ли виноват, что другого языка подавляющее большинство населения "великой державы" не знает и знать не хочет?
  
  Не дает покоя критику это стихотворение, в конце книги он возвращается к нему еще раз:
  
  "В отвратительном стихотворении "Представление" Бродский пишет:
  
  Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса.
  В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
  И нарезанные косо, как полтавская, колеса
  с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
  оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
  обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
   Прячась в логово свое
   волки воют "Ё-мое".
  
   "Жизнь - она как лотерея".
   "Вышла замуж за еврея".
   "Довели страну до ручки".
   "Дай червонец до получки".
  
  Да, уже волки воют: "Ё-моё" - не надо доводить страну до ручки и выдавать ее замуж за еврея".
  
  Ну, то, что про Пушкина в летном шлеме высокоученому критику непонятно, это неудивительно. Расшифровываю для него и для более молодых читателей, не слышавших этого анекдота:
  
  - Василий Иваныч, что ты там читаешь?
  - Про летчика, Петька.
  - А называется как?
  - АС Пушкин!
  - А написал кто?
  - Да еврей какой-то - Учпедгиз.
  
  А то, что "не надо доводить страну до ручки и выдавать ее замуж за еврея", так это наш критик прикидывается, как будто не понимает, что последние четыре фразы, взятые по отдельности в кавычки, произнесены разными персонажами. И так на протяжении всего стихотворения всё, что в кавычках - это отнюдь не Бродский старается шокировать почтенную публику, а самый что ни на есть реальный глас народа звучит в полную силу. К нему и претензии насчет похабщины, порнографии и прочих гадостей. Неприятно, понимаю, а что поделаешь? Так вот народ-гегемон советской державы и выглядит во всей своей красе.
  
  
  Не понимает автор, к тому же, ни смысла такого экскурса в российскую народную лингвистику, ни, зачастую, значения применяемых слов и выражений. Вот второй пример, приведенный в книге на странице 228:
  
  "Бродский - "не наш", а Петербург не его, России нет, а есть "отечество белых головок", "равнодушие", где надо говорить не по-русски, а на "зонной фене" в "мокром космосе злых корольков и визгливых сунявок"".
  
  Позволю себе поправить кандидата филологических наук: в обсуждаемой автором специфической области русского языка, наиболее популярной у широких слоев граждан великой страны, нет такого слова - "сунявки". Бродский же, не защитив ни одной диссертации, использует соответствующий термин совершенно точно - "сиповки", что означает характерную особенность анатомии женского тела, относящуюся к области гинекологии. Что за "белые головки" упомянуты в анализируемом тексте, мэтру, благодаря его преклонному возрасту, должно быть известно. Но для молодых читателей поясню - так в народе называли бутылки с водкой, запечатанные алюминиевой крышечкой с козырьком.
  
  Стихотворение, о котором идет речь, называется "На смерть друга". И Бродский в нем говорит на языке, свойственном этому умершему другу, "человеку мостовой", которому и посвящено стихотворение. Поэтому использование слэнга в данном случае вполне уместно, что и исполнено автором с большим изяществом. Друг этот, кстати, был не просто опустившимся бомжом, а поднявшимся со дна общества и благодаря самообразованию ставшим интеллигентным человеком, не нашедшим своего места в лживом, лицемерном советском обществе и вытесненным им на обочину жизни:
  
  Имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
  то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
  похитителю книг, сочинителю лучшей из од
  на паденье А.С. в кружева и к ногам Гончаровой,
  слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
  обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
  белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
  одинокому сердцу и телу бессчетных постелей -
  
  да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
  в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
  понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
  и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
  Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
  Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
  вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
  чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
  
  Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
  тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
  Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
  с берегов неизвестно каких. Да тебе и не важно.
  
  Стихотворение-то совершенно блестящее, а то, что не всякому кандидату филологических наук понятное - так это не Бродского вина и не его проблема.
  
  
  Поэтика Бродского, следует это признать, бывает очень непростой. Закрученное построение фраз, употребление редких слов, с трудом поддающиеся расшифровке художественные образы и метафоры. Так что, это так плохо? Следует запретить из-за этого публиковать его стихи? Помилуйте, симфоническая музыка, к примеру, или оперное искусство, тоже понятно далеко не всякому слушателю - никому же не приходит в голову отрицать их право на существование.
  
  Отвлечемся на минуту от многотрудных изысканий господина Боброва и рассмотрим пример сложной структуры предложения в одном из стихотворений Бродского:
  
  И только ливень в дремлющий мой ум,
  как в кухню дальних родственников - скаред,
  мой слух об эту пору пропускает:
  не музыку еще, уже не шум.
  
   (Почти элегия, 1968)
  
  Можно, конечно, сказать то же самое попроще и попонятнее: "мой слух пропускает в дремлющий, убаюканный дождем ум шум ливня, отдаленно напоминающий неясную музыку, подобно тому как скаредный человек пропускает не дальше кухни своих дальних родственников". Стало понятнее, не правда ли? Но это уже не Бродский. И не поэзия.
  
  
  К тому же и процесс расшифровки метафорических образов, подобно решению любой интеллектуальной задачи, может доставить искушенному ценителю истинное наслаждение. На девятой странице своего "разоблачительного" труда господин Бобров цитирует непонятный отрывок из Бродского:
  
  Все равно -- возвращенье... Все равно даже в ритме баллад
  есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат,
  даже если Творец на иконах своих не живет и не спит,
  появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.
  
   ("Ты поскачешь во мраке..., 1962)
  
  Комментарий литературоведа: "Никто не может ничего придумать "в ритме баллад", кроме копыт крупным планом, икону сквозь ельник. Но ведь у Бродского Творец "на иконах своих не живет и не спит" (?!) - здесь привычная поэтическая размытость, мнимая многозначительность".
  
  Для того, чтобы понять это стихотворение, почувствовать его настрой, проникнуться скрытым в нем ощущением движения материального тела и устремления души, надо читать его целиком, и, может быть, не один раз. Вырванного из контекста отрывка, извините, недостаточно. "Ритм баллад" у Бродского не свалился с неба, а органически связан с предыдущим текстом, в котором упоминается старинная датская баллада о "лесном царе", переведенная на немецкий язык великим Гёте в конце XVIII века. Скачка на коне сквозь темный лес - аллегория жизненного пути человека с его поиском цели и смысла своего существования. "Еловый собор" - храм природы, мистический и таинственный, полный смутных тревог и опасностей. А вот с "копытами" все немного сложнее. Не могу утверждать, что моя расшифровка этого удивительного художественного образа единственно возможная, но все же готов предложить ее читателю: на иконах, упомянутых в предыдущей строке, божественные лики и лики святых окружены нимбом, золотым сиянием, формой напоминающим подкову. Творец "на иконах своих не живет и не спит", потому что он живет везде в окружающем нас мире, не в рукотворном, а в "еловом соборе". И золотое закатное солнце, частично закрытое в нижней своей части верхушкой дерева, тоже по форме похоже на подкову - вот вам и "появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт". Непростая поэзия, но завораживающая.
  
  Стоит ли охаивать и отвергать с порога все, что не тривиально и не сразу понятно? Вопрос "Чему изоморфен гомоморфный образ группы?" тоже, вероятно, прозвучит кое для кого издевательски, но это совсем не означает, что фраза эта - полностью лишенный всякого смысла бред. В земле и в небе более сокрыто, чем снится нашей мудрости, Горацио.
  
  
  Еще один пример "непонятливости" литературного мэтра - цитата из Бродского на странице 176:
  
  Я обнял эти плечи и взглянул
  на то, что оказалось за спиною,
  и увидал, что выдвинутый стул
  сливался с освещенною стеною.
  
   ("Я обнял эти плечи ..., 1962)
  
  "При чем тут стул?" - с неприязнью вопрошает г-н Бобров. А лениться не надо, любезнейший, а прочитать все стихотворение до конца. Может быть, что-то и прояснится.
  
  
  Не могу не процитировать развернутый комментарий высокоученого автора на еще одно стихотворение Бродского:
  
  "Но я помню момент, когда первое стихотворение огорчило меня и сразу было мною не принято. Это стихотворение "Остановка в Пустыне". В этом стихотворении была какая-то поучительность, которая шла рядом с поэзией, а поэзия ничего не терпит рядом с собой. И, естественно, она ее разрушала. Кроме того, там появилось "мы": "И от чего мы больше далеки: / от православья или эллинизма?" Что это такое "мы"? Кто эти "мы"? Я понимаю, когда Ахматова пишет "мы" - это Мандельштам, Гумилев, Нарбут и Зенкевич. А когда "мы" - это "давайте ребята! Мы - единомышленники", тут, во-первых, появляется недолжная спекулятивность на этом "мы": с одной стороны, ты вербуешь людей, так сказать, обнимая их за плечи, и говоришь: "мы заодно", а с другой стороны, они с радостью пристраиваются. И получается "мы" - это народ такой, поэзии противопоказанный".
  
  В этом комментарии явно чувствуется стремление принизить, опошлить философское, метафизическое отношение Бродского к окружающему миру. Бродский ощущает себя трагически одиноким существом, добровольно отрешенным от общества, обрекшим себя на интеллектуальное и духовное одиночество во имя личной свободы. Поэтому "пустыня" для него - весь мир. Это пустыня экзистенциальная, пустыня Камю и Хайдеггера. И самое пошлое, что можно приписать Бродскому, это то, что он пытается собрать вокруг себя каких-то единомышленников, "вербовать людей, обнимая их за плечи" для каких-то неприглядных целей. Утверждать это - означает совершенно не понимать мировоззрение поэта, его самоощущение в мире. "Мы" в этом стихотворении может означать всё окружающее общество, все население огромной страны, с которым он себя в данном случае не идентифицирует, а наоборот, от него дистанцируется.
  
  Вот еще один пример такого умышленного непонимания г-ном Бобровым совершенно прозрачного смысла слов и фраз и его намеренного извращения:
  
  "... я листал книгу Людмилы Штерн о Бродском "Поэт без пьедестала". Более всего мне не понравилась там одна фраза; "Мы были свои, мы были из его стаи". Все-таки, согласитесь, Иосифа Бродского нам лет двадцать подают как общенационального, а не стайного поэта. Более того, великого поэта ХХ века, а великие - выше стаи, кагала, нации даже." (стр. 25).
  
  Слова "мы были из его стаи" совершенно недвусмысленно означают круг людей, духовно близких, объединенных схожими взглядами на человеческую культуру и литературу в частности. Приписывание какого-то иного, негативно окрашенного смысла слову "стая" - прием демагогического наперсточника. Г-н Бобров, однако, снова возвращается через 25 страниц к этому слову в его искаженном смысле:
  
  "... надо ли развенчивать саму биографию Бродского, так удачно построенную незадачливыми преследователями и последователями, присочиненную им самим и его восторженной "своей стаей" или все-таки больше касаться духовно-поэтической, нравственной стороной этого вредоносного явления - огромного, как полтора кота, по имени Бродский?" (стр. 51-52).
  
  Но что-то наводит меня на мысль, что дело тут совсем не в непонимании таких очевидных вещей литературоведом Бобровым, а сознательное шулерское передергивание, желание представить поэта и человека в невыгодном свете, измазать дерьмом и облить помоями. И это единственная цель, ради которой господин Бобров и написал эту поганую книжонку. То, что это не просто моё досужее мнение, я и собираюсь доказать в процессе дальнейшего анализа этого, с позволения сказать, "научного труда", который правильнее было бы квалифицировать как грязный пасквиль. Идем же дальше, уважаемый читатель, и ты убедишься в правоте моих слов.
  
  
  Любой образованный человек предполагает, что анализ творчества поэта или писателя должен быть конструктивным, основанным на детальном разборе наиболее характерных произведений автора. С тем, насколько "объективен" анализ господина Боброва, мы уже познакомились. Но намеренное искажение цитируемых текстов, извращение заложенного в них авторского смысла и безосновательное шельмование - далеко не полный перечень недобросовестных приемов, которыми опытный демагог может воспользоваться для того, чтобы втоптать человека в грязь. Можно, к примеру, просто ругать его последними словами и безосновательно обвинять во всех мыслимых и немыслимых грехах. Кто-то из читателей чему-то возможно и не поверит, но осадок останется. Филолог Бобров пользуется этим незамысловатым приёмом широко и свободно:
  
  "... Бродский займет свою нишу маргинального поэта-эмигранта ..." (стр. 99).
  
  "... Но для чего бы вполне случайные наборы слов произвольно дробить на мнимо поэтические строки, располагать столбцами? Ведь не только рифмы, но и ритма, и лада нет. Да и смысла тоже." (стр. 109).
  
  "... справедливо заслуженная в те годы известность диссидента..." (стр. 116).
  
   "Бродский играл гениальность и уверенность ..." (стр. 240).
  
  "И после всего этого (после поэзии Марины Цветаевой. Дж.Р.) в русской поэзии - рыбья холодность Бродского как образец?" (стр. 302).
  
  "При нашем знакомстве он (петербургский поэт, имени которого Бобров не называет Дж.Р.) поделился со мной, что Бродский-поэт напоминает ему фальшивомонетный станок, сделанный по последнему слову техники. Он печатает деньги, по качеству превосходящие настоящие, но при этом все-таки фальшивые." (стр. 333).
  
  "Версию о фальшивомонетной природе стихов Бродского подтверждает и факт его знаменитого лжепророчества о собственной смерти." (стр. 334).
  
  Каково обвинение! Негодяй, даже о собственной смерти, и то лжепророчествовал! И это не единственный упрек Бродскому в таком духе:
  
  "Выбрал Иосиф Бродский для своей последней обители не Васильевский остров (как обещал в своих стихах), а Венецию." (стр. 301).
  
  Вот - не патриот, родину не любит (а она-то его как любила!), и обещания не выполняет - похоронился не там.
  
  "Некоторые стихи Бродского пронизаны каким-то просто инфернальным человеконенавистничеством и, в особенности, ненавистью и презрением к женщине, ненавистью к идеалам, наконец, ненавистью ко всему живому. Сплошная "тьма низких истин". Впрочем, и "истине" достается. Однако в этом нигилизме, доходящем временами до маниакальной, бесовской ярости, собственно и состоит пафос Бродского и ценителей его поэзии." (стр. 334).
  
  Примеры глобальной ненависти и маниакальной, бесовской ярости, разумеется, не приведены.
  
  "Как выразился сам поэт-падальщик, "Мы, оглядываясь, видим лишь руины"" (стр. 335).
  
  "Восприятие, толкование, обсасывание вредоносного творчества нобелевского лауреата является лакмусовой бумажкой для понимания того бедственного положения в котором находится отечественная литература." (стр. 343).
  
  "... такие высказывания характерны для смятенного мироощущения начинающего поэта-диссидента, разочарованного во всем, да к тому же сознательно избравшего не только антитоталитарный, но и антинациональный код для своего творчества. Это мучительно больно и сложно для индивидуума, ибо порождает комплекс неполноценности. Отсюда трагедия Иосифа Бродского, как будущего художника неизвестно какой литературы. Отсюда и ущербные темы "русских" стихов Бродского 1959-1963 гг. - одиночество, оторванность от жизни, узкий мирок обывателя, богоискательство, мистика." (стр. 230).
  
  Эта цитата особенно интересна нагромождением обличающих сентенций. Упоминается диссидентство с явно выраженной негативной окраской - что надо понимать, очевидно, в том смысле, что нехорошие диссиденты, занимаясь очернительством замечательного государства рабочих и крестьян, продались бездуховному Западу и лили воду на мельницу врагов своей родины (все более распространенный в последнее время ползучий откат к оценкам времен СССР). И это при том, что Бродский никакой диссидентской деятельностью никогда не занимался. Невосторженного образа мыслей для г-на Боброва достаточно, чтобы обвинить Бродского в диссидентстве. Неизвестно откуда возникают "комплекс неполноценности" и даже "трагедия" Бродского как художника, "одиночество, оторванность от жизни, узкий мирок обывателя", и самое смешное - "богоискательство" и "мистика". В современной России десятки, если не сотни тысяч граждан ударились в религию, и эта тенденция оценивается властью вполне положительно, но уличение в том же самом Бродского (совершенно, кстати, безосновательное) - уже звучит обвинением. Вот бывших партийных деятелей и сотрудников КГБ, стоящих в церкви с постными физиономиями и со свечечками в руках в богоискательстве, разумеется, заподозрить нельзя, так как это просто явное и неприкрытое лицемерие. Где высокоученый критик обнаружил мистику в стихах Бродского тоже остается загадкой - никаких примеров, конечно не приводится.
  
  Всё это говорит о том, что первична у г-на Боброва глубинная ненависть к Бродскому, а попытки ее рационализировать вторичны. Яростное желание очернить человека, доказать себе и окружающим его ничтожество как поэта и как человека, заставляют его противников выискивать в его произведениях и в фактах его жизни всё самое негативное. А когда фактов не находится, в ход идут сплетни, подтасовки, необоснованные обвинения в вымышленных грехах, подлог и откровенная ложь. Поливают грязью не только самого Бродского, но и его родителей, друзей, а также поэтов, в творчестве которых заметно его влияние.
  
  Дело в том, что, как мы увидим в дальнейшем, это иррациональное неприятие Бродского свойственно не одному только Боброву. Ненавидящих его множество, и некоторые из его хулителей будут поименно названы в настоящей статье чуть позже.
  
  
  Непонятно, на чем основаны утверждения об утрате Бродским знания и владения русским языком:
  
  "Нелишне также учесть, что И.Бродский, как выразился И.Шарыгин, "постепенно терял свой русский язык"" (стр. 11).
  
  "Англоязычные стихи Бродского, кстати, вызвали ряд насмешливых рецензий в американской прессе. Поэт, впрочем, не обязан творить на чужом языке. Свой не надо бы забывать." (стр. 116).
  
  
  Прокламируется Бобровым также нелюбовь, и даже ненависть Бродского к русскому народу:
  
  "Мало ли о чем могут трепаться два русофоба ..." (О разговоре Бродского с Соломоном Волковым. Дж.Р. Стр.12).
  
  "...ненависть к русскому народу обуяла будущего поэта чуть ли не с рождения..." (стр. 222).
  
  "В лучшем случае Бродский может порассуждать о правах или об унижении русскоязычного поэта (где это? Дж.Р.), но останется абсолютно безучастным к голосам страждущих русских людей. Он не интересуется Русской идеей, идеей спасения русского народа от жестокого геноцида." (стр.224).
  
  "А Бродский Россию не любит." (стр. 226).
  
  "Интересно было бы узнать, кто или что сформировал "мир Бродского-поэта", такой отчужденный от России и враждебный?" (стр. 228).
  
  "Бродский, разочаровавшись в идеалах "прекрасной эпохи", покидает страну с ненавистью к стране и эпохе - ищет места в подлунном мире." (Не по своей воле покидает, заметим. Дж.Р. Стр. 338).
  
  На самом деле это наглая ложь - никакой ненависти к русскому народу у Бродского нет. Наоборот, с простыми работящими русскими людьми у него были прекрасные отношения. Об этом свидетельствуют его стихи, написанные в ссылке в деревне Норенской, и воспоминания этих людей о Бродском. Да и позже, в изгнании, он с грустью и душевной теплотой вспоминает в своей "Части речи" крестьян, с которыми прожил полтора года бок о бок. А ненавидел он, и вполне заслуженно, бесчеловечную советскую власть и поддерживающее её многочисленное тупое быдло. А за что их любить-то?
  
  
  Господин Бобров пытается убедить читателя в том, что стихи Бродского популярностью не пользуются и никто их не любит:
  
  "... никогда, клянусь, не слышал, чтобы кто-то с восторгом цитировал стихи Бродского в застолье или в литературном споре, напевал его стихи, положенные неисчислимыми бардами на скучные мелодии ..." (стр. 16).
  
  Мало ли о чем не слышал литературовед-филолог. Как говорится, не надо обобщать. Очень многим стихи Бродского нравятся, и читают их наизусть, и цитируют к месту. Погуглите, г-н Бобров, и найдете на просторах интернета множество поклонников Бродского. Так что опять, как говорил незабвенный Бегемот, "поздравляю вас, гражданин, соврамши".
  
  
  Разумеется, не дает автору пасквиля покоя и национальность Бродского, как же без этого?
  
  "Какой же идеал и какой национальности полнее всего выразил Бродский? Думаю, скорее, англо- и еврейско-американский, чем русский." (Это умозаключение приведено на стр. 17 и в точности повторено на стр. 57).
  
  "Ну вот, и Окуджаву процитировал (А.Буровский в книге "Вся правда о российских евреях", Дж.Р.), не указав, какой он национальности: мол, и так ясно. После таких глав как-то и развенчивать дутую фигуру малообразованного Бродского неловко становится: просто, дескать, автор завидует признанному гению, который всех гоев в ХХ веке превзошел. За это его в СССР русские и гробили. Что из того, что топил его, как потом и Евгения Рейна, еврей-авантюрист и карьерист Лернер ..." (стр. 37).
  
  "Примерял ли на себя судьбу Вечного жида Иосиф Бродский?" (стр. 128).
  
  "... наверное, для таких людей, как Иосиф Бродский, больше подходит афоризм советского писателя Юрия Марковича Нагибина ... "Еврей - тот, кто на это согласен". Бродский иногда соглашался на это, но чаще взбрыкивал, становясь русским поэтом." (стр. 170).
  
  "Насколько Бродский в этих двух строчках русский, и насколько все-таки еврей?" (стр. 209).
  
  "Сам Бродский тоже обращается по-свойски к памятнику Пушкину, причем, берет эпиграф из Э.Багрицкого, которого по эстетической, классовой и любой другой сущности должен был бы отторгать. Но нет - чувствует кровное родство с певцом революционных чисток и пускания в расход." (Стр. 20).
  
  Блестящая логика у матерого литературоведа: раз эпиграф взял, значит кровное родство налицо. Да просто одна строчка понравилась, вот и взял ее эпиграфом! Но очень уж хочется Багрицкого к Бродскому пристегнуть. А как? Но нет в мире таких крепостей, которые большевики не могли бы взять! Г-н Бобров обильно цитирует историка и писателя Буровского который цитирует Багрицкого:
  
  И все навыворот,
  Не так, как надо.
  Стучал сазан в оконное стекло;
  Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
  Плясало дерево,
  И детство шло.
  
  Ну и что? - спросит непонятливый читатель. - При чем тут Бродский? А вот Бобров знает, при чем. Смотрите, как ловко получается:
  
  "Но ведь и Бродский "ловит сазанов" в холодных облаках" (стр. 40).
  
  Не ожидали? То-то же! Раз - и выпустил сазана Багрицкого в садок Бродского. Ловкость рук - и никакого мошенничества. Правда, ни одного примера с "сазаном в облаках" у Бродского г-н филолог не приводит. Да ладно, и так сойдет.
  
  
  Как бы еще человека опорочить? Может быть, у прямых родственников в биографии покопаться? Почему нет? Плодотворная мысль. У Бориса Вайля нашлась подходящая ссылка на книгу Валентины Полухиной, собиравшей всё о Бродском:
  
  "Так, я не знал раньше, что мать поэта работала в лагере: в своей автобиографии (сс. 11-12) она пишет: "В 1941 г. декабре месяце с ослабевшим ребенком я была эвакуирована [из блокадного Ленинграда. - Б.В.] в г. Череповецк, где снова начала работать, поступив в лагерь НКВД Љ158 в качестве секретаря управления..." Полухина комментирует это так: "Это был лагерь для военнопленных. Очевидно, сыграло роль то, что Мария Моисеевна знала немецкий язык". Возможно, так и было. Хотя "секретарь" - несколько иная должность, чем переводчик."
  
  Кто-нибудь понял, зачем приведена эта цитата? Вроде ни в чем мать Бродского и не обвиняется, но вот это ""секретарь" - несколько иная должность, чем переводчик" должно оставить где-то в подсознании читателя неприятный осадок. Не знаю, как вам, а на мой взгляд - подленький приемчик.
  
  
  Нехороший человек этот Бродский, неприятный. А с родителями своими как поступил? Приведенная выше фраза о "сазанах в облаках" имеет продолжение:
  
  "Но ведь и Бродский "ловит сазанов" в холодных облаках и, по сути, порывает со своими родителями-евреями. ... Мать Бродского умерла в 1983 году, отец - год с лишним спустя. Допустим, что перед этим им не позволили совершить поездку к сыну, который уже перебрался в Нью-Йорк. Но почему он ничего не придумал для встречи в третьей стране, а главное, не приехал на могилу родителей, когда его так звали в Россию с перестроечных времен?" (стр. 40).
  
  Совдепия выперла человека из страны, родителей к нему не пускала, а в результате оказывается - это он сам порвал со своими родителями! Какой негодяй! Выходит, не Софья Власьевна, разъединившая Бродского с родителями и не разрешавшая им даже увидеться, виновата, а сам Бродский! Ничего не придумал для встречи в третьей стране! В какой стране, простите? Ни в одну из западных стран родителей Бродского никто бы не выпустил. Вспомните, какая это была невероятная привелегия для подсоветских граждан - посещение капиталистической страны. Да и в одну из стран Варшавского блока - тоже вряд ли. А самого Бродского туда пустили бы? Да и как ему проситься и ехать обратно в лагерь этот самый, социалистический? Пока родители были живы, их с сыном повидаться не выпускали, а когда они умерли, он почему-то "на могилки" приехать не захотел! Да не "на могилки" он приехать не захотел, а в страну, которая ему всю жизнь испоганила. Разве г-ну Боброву это не понятно? А ведь вы, господин филолог, подлец.
  
  
  Оцените, читатель, следующее высказывание литературного мэтра:
  
  "Когда искусство стало общедоступным, толпа делает выбор в пользу тех, кто способен ее перекричать." (стр. 126).
  
  О ком это? Неужели это Бродский громогласно выступал со своими стихами перед полными стадионами? Вы ничего не путаете, господин писатель? Кто бы ему это разрешил, тунеядцу? Разве не Евтушенко с Вознесенским и Рождественским были этими крикунами? Вот неудача, опять пальцем в небо наш критик попал.
  
  Бродский, по мнению Боброва, поэт никудышний и вредный. А вот Евгения Евтушенко он очень уважает. И эпиграф к книге Боброва нашелся у Евтушенко замечательный:
  
  "Бродский - великий маргинал, а маргинал не может быть национальным поэтом. Сколько у меня стихов о том, что придет мальчик и скажет новые слова. А пришел весь изломанный Бродский."
  
  Эта фраза так понравилась г-ну Боброву, что он повторил ее еще раз на странице 35. Евтушенко много интересного успел сказать в своей нелегкой холуйской жизни. Например, о том как он часто обращался в КГБ по поводу диссидентов и спас очень многих. И о том, как он звонил Андропову по поводу ареста Солженицына и говорил тому о своей готовности умереть за его освобождение на баррикадах. Не верите? Вот ссылочка:
  
  http://www.bulvar.com.ua/arch/2007/29/469cfbe53e009/
  Сергей Кара-Мурза в своей книге "Евреи, диссиденты и еврокоммунизм" (Алгоритм, Москва, 2002) говорит об отношениях Евтушенки с КГБ еще более откровенно:
  
  "О протестах Евтушенко и говорить нечего, их он предварительно согласовывал с Андроповым, получив от него, как и А.Д.Сахаров, прямой личный телефон и разрешение звонить в нужных случаях." (стр. 111).
  
  Весь изломанный Бродский имел контакты с КГБ только в качестве арестованного или по вызову из этой всемогущей организации, а прямой как правда Евтушенко сам мог позвонить не кому-то из КГБ, а самому председателю Андропову. Оцените разницу. Евтушенко ездил по заграницам совершенно свободно, пользуясь особым доверием Галины Борисовны, а Бродского выпроводили за пределы страны раз и навсегда, как врага советской власти. Понятно, кто из этих двоих ближе г-ну Боброву по своим убеждениям.
  
  Евтушенко посещал страны загнивающего запада не просто как частное лицо, а как посол доброй воли, неся трудящимся этих стран слово правды о замечательной жизни в Советском Союзе. Иногда, когда, к примеру, очередная поездка совпадала с очередной посадкой какого-нибудь диссидента, официальному поэту страны советов приходилось нелегко. Выражая своё недовольство таким неудобным стечением обстоятельств, на каком-то собрании он возмущался: "Меня будут спрашивать о деле Буковского. Снова мне отдуваться? Снова говно хлебать?" На что немедленно получил практичный совет от Юнны Мориц: "Раз в жизни объяви голодовку."
  
  
  На самом деле г-н Бобров и другие радетели чистоты русской культуры ненавидят Бродского не за то, что он писал, а за то, что он не написал. Ни одного стихотворения, восхваляющего советскую власть (в доступной для неё форме), ни одного слова про великие достижения великой страны - про высокие надои, выплавку стали и полеты в космос. Или хотя бы что-нибудь бесхитростное про русскую природу, любовь к которой можно было бы плавно трансформировать в любовь к родине в целом, включая и любовь к её государственному строю со всеми его прелестями. В этом и заключается главное отличие поэзии Бродского от официальных советских евтушенок - про Братские ГЭС он не писал, и до верноподданического восхваления тирании не опускался.
  
  Другого известного поэта - тоже любимца Софьи Власьевны, автора пошлой метафоры "чайка - плавки бога", автора лизоблюдской поэмы "Уберите Ленина с денег", тунеядец Бродский припечатал навеки:
  
  В расклеенном на уличных щитах
  "Послании к властителям" известный,
  известный местный кифаред, кипя
  негодованьем, смело выступает
  с призывом Императора убрать
  (на следующей строчке) с медных денег.
  
  Толпа жестикулирует. Юнцы,
  седые старцы, зрелые мужчины
  и знающие грамоте гетеры
  единогласно утверждают, что
  "такого прежде не было" - при этом
  не уточняя, именно чего
  "такого":
  мужества или холуйства.
  
  Поэзия, должно быть, состоит
  в отсутствии отчетливой границы.
  
  И вот надо же, такие популярные как в своей стране, так и во всем мире, настоящие поэты оказались недооцененными, а Нобеля получил отщепенец и тунеядец. Как такое могло произойти? Догадался проницательный Ярослав Домбровский, и Александр Бобров, будучи полностью с ним согласен, приводит в своей книге его гениальную мысль:
  
  "Даже Нобелевский комитет давно уже понял, что оказался в руках политиков, присваивая премии бездарным литераторам не за ЛИТЕРАТУРУ, а за ДИССИДЕНТСТВО." (стр. 28).
  
  В другом месте г-н Бобров приводит еще более откровенное высказывание другого эксперта:
  
  "А Лев Новрузов, наоборот, говорил, что Нобелевская премия была Бродскому обеспечена происками еврейской мафии и газеты "Нью-Йорк ревю оф букс"". (стр. 139).
  
  Раз уж мнения двух таких солидных специалистов совпадают, то никаких сомнений в ангажированности Нобелевского комитета не остается. Советский Союз окружен врагами, которые стараются нагадить государству рабочих и крестьян при каждом удобном случае - вот и Нобелевский комитет не исключение. Несмотря на то, что состав Нобелевского комитета естественным образом со временем меняется, его отношение к Советскому Союзу остается враждебным на протяжении десятилетий:
  
  "Только пяти литераторам дано было право получить знаменитую премию. Из них только имя Бунина лично для нас не вызывает никаких сомнений в правомерности ее вручения. Александр Солженицын получил ее за обогащение мирового языка словосочетанием "Архипелаг Гулаг". Пастернак получил ее за смелость передачи на Запад своего романа, а не за литературные достоинства своего произведения, у которого были маститые предшественники: "Жизнь Клима Самгина" Максима Горького и "Хождение по мукам" Алексея Толстого. Однако присуждение премии Шолохову ставит всех в тупик. Ведь "Тихий Дон" был завершен писателем слишком давно, остальное его творчество серьезной критики не выдерживает.
  Присуждение ее прошло в атмосфере недоверия писателю, которому брошено было обвинение в плагиате. Подлинность "Тихого Дона" доказали: Гейр Хетсо из Осло, Герман Ермолаев из Принстона, Мэрфи из Оксфорда. Конец всем спорам положила книга московского журналиста Льва Колодного, нашедшего в частном архиве рукопись "Тихого Дона", относящуюся к 1927 - 1929 гг." (стр. 216-217).
  
  Слава тебе господи, хоть один раз Нобелевский комитет оказался на высоте и присудил премию правильному советскому писателю, настоящему гению (стр.212, 332). Но потом опять испортился - и вот, пожалуйста, лауреатом в пику советскому государству стал какой-то тунеядец.
  
  
  Еврейский вопрос очень сильно волнует дипломированного филолога. Вот некоторые из его глубоких мыслей по этой теме:
  
  "... я обратился к целому ряду работ и полемик не только о Бродском, но и вообще к современному толкованию еврейской темы в искусстве." (стр. 35).
  
  "... а как насчет правнука раввина Александра Блока? ... Или прав еврей на четвертую часть, великий русский ученый Лев Николаевич Гумилев? ... В общем - ничего не поймешь, кроме одного посыла: у многих выдающихся поэтов и ученых была еврейская кровь и потому - особый ум." (стр. 36).
  
  "Как известно, Бродский был рыжим русским евреем, что в процентном отношении - является редкостью." (стр. 43).
  
  "Сионистские организации активно импортируют еврейский расизм в Россию, небеспочвенно надеясь на цепную реакцию. ... Да, подтвердим: Бродский так вернулся в Россию, что заполонил все книжные стеллажи, интернет, затмил своим днем рождения 24 мая и день рождения гения Михаила Шолохова в этот же день, и Праздник славянской письменности и культуры. Все телеканалы, все либеральные журналисты, мечтающие съездить в США и в Венецию, все прозападные СМИ делают этот день праздником еврейской культуры, что бы там ни писал мой друг Володя Бондаренко о русскости Бродского." (стр. 211-212).
  
  "... международное предприятие по созданию нобелевского проекта "Бродский" продолжилось в пародийном проекте "Довлатов". Бедная Россия, которой усилиями либеральных СМИ и русофобского ТВ успешно навязаны эти проекты." (стр. 270).
  
  "У современного мастера версификации Иосифа Бродского читатель совсем другой - это, как правило, амбициозный еврейский (или околоеврейский) интеллигент (интеллигентка), нарочито циничный, подчеркивающий свое интеллектуальное превосходство над окружающими (так и хочется добавить - "гоями")... Одним из верных признаков этого самого "превосходства" является и самый культ Бродского, с его замысловатыми стихами, с его упрямым диссидентством, с его безусловно яркой биографией." (стр. 333).
  
  "Сегодня еще более очевидной становится эта угроза, но ее искусственно стараются не замечать. От кого же она исходит? Фигурально выражаясь - от шнейдерманов на различных постах: от чиновника-агитатора до министра культуры." (стр. 339).
  
  "В своих раздумьях о современной поэзии, о том, как безжалостно вторгается в эту высокую стихию местечковая клановость и политиканство я пришел к убеждению, что надо во что бы то ни стало осилить эту безрадостную книгу. Она ведь не только о Бродском, но и о глобальном подходе к уничтожаемой национальной культуре." (стр. 341-342).
  
  Короче говоря - ужас! Все на борьбу за чистоту и единство против ... сами знаете чего! В этой святой битве до победного конца все средства хороши. На войне - как на войне. Что еще можно использовать в благородном деле развенчания дутой популярности малообразованного нобелевского тунеядца? Есть идея! Почему бы не вывести на чистую воду всех, кто был близок, положительно отзывался или вообще имеет хотя бы мало мальское отношение к главному герою?
  
  Прежде всего имеет смысл обратить внимание на плодовитого автора, специализирующегося на Иосифе Бродском - Валентину Полухину. Её перу принадлежат десятки книг и статей, представляющих Бродского настоящим поэтическим гением. Вот с нее и начнем:
  
  "Вышла замуж за Владимира Полухина, переехала в Москву, закончила аспирантуру МГУ, работала. Случай помог сделать следующий "бросок" на Запад. И, начиная с 1973 года, по сей день Валентина Полухина - преподаватель Кильского университета." (стр. 84).
  
  "Теперь буржуазно-либеральная Россия выбирает не только Бродского, но и его биографов, прославителей, толкователей. Полухина, сбежав из России по настоятельному совету отца, триумфально вернулась в нее. Вот она просвещает нас на радиостанции "Эхо Москвы" ..." (стр. 89).
  
  "Ну, просто "подвиг", конечно: записать на диктофон интервью с Бродским, его беседы с мужем, расшифровать все это, потом отработать грант по стилистике Бродского, еще признаться ему в любви и совсем свихнуться. Как не подвиг..." (стр. 91).
  
  И действительно, разве нормальный человек станет заниматься творчеством какого-то маргинала? Только свихнувшаяся тетка на это и способна.
  
  
  Особое внимание и 38 страниц текста посвящены хорошо знакомому с Бродским писателю Сергею Довлатову:
  
  "Сергей Довлатов (еще одна дутая фигура того же происхождения!)" (стр. 18).
  
  "Довлатова проходят в школе, специалисты по довлатову - довлатоведы - продолжают выпускать о нем книги изучений и воспоминаний. В общем, Сергей Довлатов стал классиком. А превращение в классика, как известно, - путь к забвению." (стр. 233).
  
  "Впрочем, скорее всего, "раскручивая" Довлатова, - надеялись доставить удовольствие Бродскому ..." (стр. 236).
  
  "Довлатов был старый знакомый, земляк, его мама знала Бродского с юности и, говорят, любила до того, что начинала при виде его рыдать." (стр. 236).
  
  "Единственным недостатком его было то, что писал он совсем плохо. Как сапожник, выражалась в сходных случаях М.В.Розанова. Т.е. это не так. Он писал не то чтобы плохо, но много хуже честного сапожника; он был газетный очеркист, усвоивший себе невозможную для литературы и ненужную в журналистике печально-снисходительную осклабленность интонации ..." (стр. 236).
  
  "Довлатлв был человек неизлечимый. ... Бродский, разумеется, знал, каков настоящий уровень довлатовского сочинительства. Но дюжины и дюжины посторонних и гадких людей, из тех, кто пишет уж никак не лучше Довлатова, на глазах Бродского сорвали свой куш, получили своё от art-индустрии, от культуры неразличения. И если это - может быть кто угодно, то тем паче это может быть Сергей Довлатов." (стр. 237).
  
  "Довлатов начинает фантазировать, но скучно, обрывочно, невкусно, со стилистическими повторами..." (стр. 241).
  
  "И автора такой суконной, полубредовой прозы именуют "великим писателем ХХ века"?" (стр. 243).
  
  "Ух ты! Наверное, скоро спрашивать начнут: а кто такой аообще - этот Пушкин? Почему он мешает со своими стихами и фактами биографии знакомиться с любимым Довлатовым?" (стр. 249).
  
  "Довлатов приехал автором бесспорно известным, к тому же - в умеренном диссидентском ореоле." (стр. 250).
  
  "Дело не обошлось, разумеется, и без присяжных "довлатолюбов" - как наших, так и забугорных. ... книга Довлатова оставляет ощущение слабоалкогольного напитка с ностальгическим приятным привкусом чайного гриба." (стр. 256).
  
  "Мрачное и примитивное описание жизни в СССР по схеме: "хаос, пьянство и бардак" едва ли способствует развитию исторического мышления несовершеннолетних, как и разухабистые записки бывшего зоновского конвоира. ... Современным вершителям судьбы России необходимы сами фигуры Бродского и Довлатова, которые оправдывают фактом своего широкого присутствия в литературном пространстве предательство, антисоветизм, русофобию под видом диссидентства. Что такое современная либеральная критика и журналистика? - это сонм мини-Довлатовых, которые ненавидят патриотизм и духовность русской литературы (а говорят, что совок), которые смотрят на вожделенный Запад и несут по кочкам всё отечественное ..." (стр. 270).
  
  "Однако, в отличие от Довлатова, который из породы самоедов и готов был стелиться под кого угодно ..." (стр. 321).
  
  Думается, приведенных цитат достаточно, чтобы читатель составил себе объективное представление о писателе-сапожнике Довлатове (по версии литератора Боброва).
  
  
  Я догадываюсь, дорогой читатель, что тебе уже изрядно надоели все эти цитаты из многомудрого труда остепененного ученого мужа. Но хочется все-таки представить этот эпохальный опус всеми его гранями. Кроме глумления над самим Нобелевским лауреатом и близкими ему по духу и просто по жизни людьми, автор успел походя лягнуть и десятки других известных деятелей культуры, иногда за дело, чаще - нет, но в большинстве случаев к Бродскому никакого отношения не имеющих. Делается это для широкого обобщения, в попытке доказать, что культура родной страны в опасности. Ей угрожают подобные Бродскому фальсификаторы искусства, по большей части - инородцы, от тлетворного влияния которых русских людей следует оградить. Идеологический враг окружает и лезет во все щели. Люди, будьте бдительны!
  
  Что, казалось бы, связывает Иосифа Бродского с мошенником от живописи Казимиром Малевичем, кроме, конечно, национальной принадлежности? Но связать при желании можно:
  
  "В списке самых дорогих художников - во всем мире во все времена - Малевич на восьмом месте! Как хотите, что-то в судьбе этой проглядывает знакомое. Да, масштабы отнюдь не те, да и действия иные, но вот почему-то тянет на сравнение." (стр. 105).
  
  Ну, допустим, какие-то небедные ценители изобразительного искусства готовы выкладывать десятки миллионов долларов за черные квадраты, круги и кресты. Денег им своих не жалко - пусть выкладывают, нам-то что? Прямо так к стихам Бродского этот идиотизм привязать не получается, но на сравнения все-таки тянет. Неудержимо.
  
  Можно между делом и другого известного поэта, связанного с Бродским национальными узами, пнуть:
  
  "... Россия, которая мила русскому сердцу и которую О.Э.Мандельштам (и я не виню его в этом) в сущности, так и не сумел полюбить... Ведь он искренне говорил о себе ("мы"): "Мы живем, под собою не чуя страны..." Не чуял. Можно ли за это осуждать? Нет. Но ставить как образец такое отношение - недопустимо." (стр. 11).
  
  Какое глубокое понимание мандельштамовской строки! "Не чуял!" Один Мандельштам не чуял? Или все-таки, может быть, "мы", все несчастные граждане огромной страны, задавленные бесчеловечной большевистской властью, не чуяли:
  
  Мы живем, под собою не чуя страны,
  Наши речи за десять шагов не слышны,
  А где хватит на полразговорца,
  Там припомнят кремлёвского горца.
  
  На кого же рассчитана такая гаденькая интерпретация Мандельштама? Разве что на абсолютного невежду, никогда и имени такого не слышавшего? Изящен стиль литературоведа-напёрсточника, ничего не скажешь.
  
  "Ясность образов Мандельштама - это еще не все для того, чтобы иметь право войти в русскую классическую литературу в качестве полноправного члена. Важно качество образов, их духовно-нравственная основа. Надо еще обладать духовностью и благородством, что дарит земля, чтобы полюбить Россию по-настоящему." (стр. 226).
  
  Вот, не повезло Мандельштаму. Ни в жизни, ни после смерти. Сколько над ним не издевалась родная советская власть, а полюбить себя так и не заставила. Проклятая пятая колонна! Так мало того, и после смерти продолжают пинать. Нет, не патриот этот Мандельштам. Не то, что, к примеру Сергей Михалков, или Джамбул Джабаев!
  
  
  На четырех страницах обсуждаются маловразумительные псевдофилософские откровения Константина Кедрова (стр. 117-121), от которых г-н Бобров плавно переходит к проданным за 82 миллиона долларов "Подсолнухам" Ван Гога и к его отрезанному уху, которое он "отдал в бордель" (стр. 122-123. Вот девки, наверное, такому подарочку были рады! Дж.Р.). После этого набора ценной информации никакого авторского комментария о связи всего вышесказанного с творчеством Бродского не следует. Чувствуется, что бузину в огороде с киевским дядькой склеить не удается.
  
  Что бы еще к Бродскому за уши притянуть? А, вот, есть еще такая одиозная личность как писатель Владимир Сорокин. Уж этот-то вариант кажется критику Боброву беспроигрышным. Какому же нормальному человеку приятно читать о таких извращениях, как копрофилия?
  
  "Уже появился его первый роман "Норма", уже читающая публика была ошеломлена ... Словом, писатель тогда еще и подумать не мог, чтобы, скажем, объявлять во всеуслышание, что человеческие экскременты различаются лишь по запаху, на вкус же все они вполне прекрасный продукт... Что и говорить, старик Фрейд просто зарыдал бы от счастья, встретив такого пациента. Ярчайший, ничем не замутненный фекально-анальный синдром (комплекс), притом не загнанный во тьму подсознания, как принято думать, но господствующий в интеллектуальной сфере данной личности. ... Своеобразие сорокинской темы, конечно же, покорило высоколобых радетелей отечественной словесности. "Сушеные экскременты, которые в обязательном порядке поедают все добропорядочные герои первого сорокинского романа, не случайно названы НОРМОЙ, - сообщает нам Дмитрий Быков, принадлежащий к генерации молодых и отважных критиков, не испытавших гнет коммунистической цензуры." (стр. 124).
  
  После этого отрывка становится совершенно очевидно, что сам г-н Бобров сорокинскую "Норму" не читал. Потому что трудно себе представить, что писателю, критику со стажем, кандидату филологических наук не известен такой литературный прием как иносказание, Эзопов язык. Смею предположить, что даже не имеющему понятия о совдеповской реальности школьнику понятен переносный смысл этой повести.
  
  Все граждане советского государства, от уличного хулигана до министра, обязаны покорно потреблять свою ежедневную порцию дерьма. Сорокинский сарказм заключается в том, что переносный смысл этого выражения в его произведении превращается в буквальный. И самое главное заключается в том, что добропорядочные граждане привыкли к этому и воспринимают эту обязанность - дерьмо жрать, - как естественное, необходимое и высокопатриотичное действие. Только негодяй и скрытый противник советской власти с многозначительной фамилией Куперман увиливает от этого патриотического занятия и незаметно выбрасывает свою норму в воду канала. Но плавающий в воде брикетик говна обнаруживают высокосознательные представители советской молодежи и с возмущением сообщают об этом представителю власти. Вызван катер, норма выловлена, руководивший операцией милиционер не сомневается в том, что преступник будет найден и получит по заслугам. Каждый советский гражданин должен съедать свою порцию говна с гордо поднятой головой и сознанием выполненного долга. Сорокинская издевка достигает своего апогея, когда молодой, подающий надежды шахматист спрашивает у своего тренера: "Леонид Яковлевич, а правда, что Ботвинник, когда в Англии был на турнире, сам себе нормы готовил?"
  
  Вот этого-то желчного сарказма, от которого можно было бы протянуть ниточку к восприятию совдеповской действительности Бродским, высокоученый критик не замечает. Зато продолжает притягивать за уши не имеющих к Бродскому никакого отношения "преподобного" Муна (стр. 124), Джорджа Буша, Кашпировского, Чумака, Марка Хьюза (стр. 125) и десятки других совершенно произвольных персонажей.
  
  А что делать? Книгу объёмом в 350 страниц надо же чем-то заполнять. Задача это непростая. К тому же зачастую трудно определить, где заканчивается чужой текст и начинается авторский. И правильно - кликать мышкой легче и быстрее, чем самому писать, зачем переутомляться? Кроме многочисленных многостраничных копипастов из кем-то ранее опубликованных интервью (основную идею автора, кстати, никак не иллюстрирующих и поливать Бродского грязью не помогающих), а также длиннющих цитат из чужих книг и статей, в тексте встречаются и совершенно не относящиеся к основной теме куски.
  
  Так, на стр. 33-34 приведен текст некоего стихотворения без указания авторства (надо, очевидно, понимать, что сие творение принадлежит перу самого Боброва?) под названием "Отступление политическое: Сталин и истопник". Остриё иронии этого шедевра направлено на некий телефильм "Товарищ Сталин". Каким боком это имеет отношение к поэзии Бродского - понять трудно. По-видимому, пристегнуто к критике (псевдо)-документального фильма о Бродском под названием "Полторы комнаты" (совпадающего с названием одного из эссе самого Бродского). Да, похоже, - и тут фильм, и там фильм, какое совпадение! Других точек соприкосновения между этими двумя произведениями киноискусства, а тем более - сатирической рифмованной рецензией на один из них, не просматривается. Но в качестве наполнителя сойдет. Сосиски на мясокомбинате тоже не из одного только мяса делают. У Боброва наполнителя полно.
  
  Фильму "Полторы комнаты" у Боброва посвящено около восемнадцати страниц текста. На основе некоторых сцен из фильма автором пасквиля делаются нелицеприятные выводы о личности Бродского. А действительно, откуда же еще черпать информацию?
  
  Половину жизни, прожитую в совдепии, Бродскому приходилось ютиться в отгороженном шкафами углу комнаты коммунальной квартиры, вместе с родителями. Боброву очень не нравится, что молодой парень в этот свой угол "похотливо приводил девушек" (стр. 30). А как надо было их приводить? По-комсомольски, за ручку, и обсуждать с ними материалы очередного съезда партии? Или вообще не приводить и завязать с этим занятием? В СССР секса не было?
  
  И еще один, совершенно замечательный комментарий по поводу фильма:
  
  "Но, поглядев фильм, зрителям становится ясно, что учителем подобного Бродского может быть кто угодно: Рейн, Арабов, Сара Моисеевна из соседнего подъезда." (стр. 28-29).
  
  
  Не ускользнули от внимания г-на Боброва и криминальные наклонности будущего Нобелевского лауреата. В 1964-м году по обвинению в тунеядстве Бродский был приговорен к пяти годам принудительного труда в отдалённой местности. Сегодня, при 4-х миллионах безработных в России, такая статья уголовного кодекса того времени выглядит полным анахронизмом. Слабовато преступление. А посерьёзнее ничего нет? Был же еще слушок о "попытке угона самолета". Почему бы и об этом не вспомнить? Нет, не от своего имени, конечно. Можно процитировать советскую прессу:
  
  "Об этой тенденциозной ленте НТВ, с психушками, слежками, планами уграть самолет ..." (стр. 25).
  
  "... самаркандский эпизод - попытка угона самолета ..." (стр. 161).
  
  Странно, если была такая попытка, то почему же за неё Бродского не судили? Ведь это уже был бы полновесный лагерный срок. А не судили, потому что не за что было. За ироничное замечание в частной беседе, да и то неизвестно - было или нет, даже в такой стране абсурда, как хрущовский СССР, судить было бы смешно. Чай не сталинские времена уже. Но слово было кем-то где-то произнесено - "попытка", - так почему бы и г-ну Боброву об этом не упомянуть?
  
  Сегодня, когда у россиян никаких препятствий к поездкам за границу нет, сам смысл подобного предприятия для многих будет, пожалуй, не понятен. А дело в том, что в те счастливые времена, когда граница была на замке и подсоветские граждане жили за железным занавесом, поездка в капстрану была огромной привелегией. И воспользоваться ею могли только самые проверенные и идеологически устойчивые представители советской страны. Тех же, кто пытался нелегально увернуться из-под сапога Софьи Власьевны, отлавливали и запирали на долгие годы в психушки, где гуманные "люди в белых халатах" подвергали их изощренным пыткам. Те, кому трудно в это поверить, могут познакомиться с описанием подобных практик здесь:
  
  http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=book&num=1612
  http://karel500.livejournal.com/22869.html
  И по этому поводу г-н Бобров нашел, что сказать. И опять не от своего имени (трудно понять, кого именно Бобров цитирует на этот раз):
  
  "Кстати, судьба Паунда - это и ответ на все упреки на советскую систему подавления. Кто из наших поэтов уровня Эзры Паунда отсидел в советской психушке 12 лет!" (стр. 282).
  
  Демагогия в лучших совковых традициях. Во-первых, Паунд находился в американской психиатрической клинике после того, как был отдан под суд за пропаганду фашизма, но был признан недееспособным, а совсем не за свои стихи. Во-вторых, никаким пыткам его никто не подвергал - цитирую ВИКИ:
  
  "За время своего больничного заключения Паунд перевёл, в частности, "Шицзин" ("Книгу Песен", приписываемую Конфуцию), а также две пьесы Софокла. Он много общался с литературной молодежью, приезжавшей к нему в больницу: с Робертом Лоуэллом, Алленом Гринсбергом, Юстасом Муллинсом и другими."
  
  И, кроме всего прочего, простая мысль о том, что никакие негативные явления за океаном не оправдывают преступления власти в СССР и постсоветской России, почему-то не приходит в голову любителям аргументации типа "а у вас негров линчуют".
  
  
  Итак, маргинальный вредоносный псевдо-поэт Бродский развенчан и изобличен, раскрыта его антидуховная аморальная сущность, продемонстрированы читателю отвратительные черты его характера и неприглядные события его жизни. Но автор чувствует, что этого явно недостаточно. А где же положительный герой, настоящий русский поэт, которого можно было бы противопоставить этому неприятному типу?
  
  Евтушенко, конечно, известен, патриотичен, заслужил свою славу еще во времена Оттепели и Застоя, на хорошем счету в органах, знает, что и когда можно ляпнуть, а о чем лучше промолчать. Но что-то подсказывает, что нет, не лучший это кандидат, с какой-то червоточинкой. Скользкий уж очень, да и еще эта его тяга к "гражданам мира", вот этот его "Бабийи Яр". И в "Братской ГЭС" про космополитов вспоминает. Да и фамилия-то у него, в девичестве, кажется, была не то Гангус, не то Гангнус? Нет, этот не пойдет.
  
  Может быть, Андрей Вознесенский? Этот хорош. Одна только поэма "Уберите Ленина с денег" чего стоит - настоящий большевик! Вот только устарела на сегодняшний день. И куда-то из полного собрания (Андрей Вознесенский, Полное собрание стихотворений и поэм в одном томе, Альфа-Книга, Москва, 2012) слиняла по-тихому. И непонятно, кому за нее стыдно стало - редактору или автору? Да и выпендривается много. Груши у него все, как есть, треугольные, понимаешь. Параболы какие-то выдумал, антимиры... Не годится.
  
  Но выход все-таки есть. Литературный мэтр предлагает на роль такого героя поэта Николая Рубцова. Вот это находка! Свой в доску, русский, выпить не дурак, стихи простые, без зауми. Родину любит. Чего еще надо? Да и линии жизни у них с Бродским здорово похожи.
  
  Сравнение жизненных судеб и особенностей творчества Иосифа Бродского и Николая Рубцова занимает не менее двадцати страниц. В пользу последнего, разумеется. Правда, пока были оба живы, друг другу они жить не мешали. Места на земле хватало обоим. Конкурентами не были, да практически никогда в реальности и не пересекались. Но в сознании кандидата филологических наук Боброва странным образом превратились в непримиримых противников, вроде как Жидовин и Илья Муромец. Возможно, что эта плодотворная идея первоначально пришла в голову совсем и не Боброву, настолько она лежала на поверхности. Во всяком случае, прочтите цитату:
  
  "У Бродского своя судьба, а у Рубцова - своя, - пишет Николай Коняев. - Незачем насильственно сближать их, но все же поражает, как удивительно совпадает рисунок этих судеб. Одни и те же даты, похожие кары, сходные ощущения. Даже география и то почти совпадает. Правда, в 1971 году Рубцов не уехал никуда. Его просто убили." (стр. 9).
  
  Да, было такое. Убила его жена. Задушила голыми руками. Похоже, что защищая свою жизнь. Согласитесь, непросто женщине взять и задушить мужчину. Разве что тот находится в невменяемом состоянии от чрезмерного потребления алкоголя, как, похоже, и было в этот раз. Боброву этот трагический факт, конечно, хорошо известен. Поэтому и глава в его книге называется "Рубцова и сегодня душат Бродским" (стр. 326). Не иначе, старик Фрейд вспомнился со своими оговорками. Далее Бобров цитирует профессора Вологодского педуниверситета В.Н.Баракова:
  
  "А вообще, вопрос "Бродский и Рубцов" остается в литературоведении открытым, чаще всего трактуясь крайне вульгарно: два поэта противопоставляются друг другу как "западнический" и "почвенный". "Рубцоведы" и "Бродсковеды" относятся друг к другу с легким пренебрежением, друг другом интересуются мало; первые чаще всего мало компетентны в творчестве И.А.Б. и наоборот. В Вологде, где я живу, естественно, победила "рубцовомания"." (стр. 331).
  
  И даже умереть по-человечески этот Бродский не умеет:
  
  "Но вот из песни слова не выкинешь. И если Рубцов жил поэтом и поэтом умер, то Бродский ушел из этой жизни совсем не поэтически, скорее расчетливым скрягой-филистером, приобретя себе напоследок очень дорогое место на самом модном кладбище планеты Земля (ну как же, нобелевский лауреат!)." (стр. 335).
  
  Да, такое без кандидатской степени нарочно не придумаешь!
  
  В отличие от ненавистного Боброву Бродского, Николай Рубцов на высоте - и как поэт, и как патриот:
  
  "Рубцов же, безусловно, самый пронзительный лирик России второй половины прошлого века. Мне, например, он гораздо ближе Есенина с его разгульно-гибельными рыданиями "Москвы кабацкой" и "Черного человека ..." (стр. 337).
  
  "Бродский, разочаровавшись в идеалах "прекрасной эпохи", покидает страну с ненавистью к стране и эпохе - ищет места в подлунном мире. Рубцов, при всей горечи, иногда граничащей с ненавистью к тем, кого хочется "пырнуть ножом", остается в стране, а подлунный мир созерцает сквозь родную речь." (стр. 338).
  
  "Рубцов, весь сотканный из "русскости", - и за кордоном носил бы роковую мету...
  
  "Россия! Русь! Храни себя, храни!".
  
  Откуда это заклинание? От чувства непрерывной, неуходящей угрозы...
  Сегодня еще более очевидной становится эта угроза, но ее искусственно стараются не замечать. От кого же она исходит? Фигурально выражаясь - от шнейдерманов на различных постах: от чиновника-агитатора до министра культуры. Причем дело не в национальности, а в самом подходе, неведомом прежде в российском обществе." (стр. 339).
  
  "Этой главой о преследуемом Рубцове, который по своей значимости и популярности, превзошел и "шестидесятников", и еврейских последователей Мандельштама и Пастернака, опрокинул все построения-уверения в гениальности Бродского, я и хотел бы закончить книгу "Анти-Бродский"". (стр.341).
  
  Закончим на этом и мы знакомство с пасквилем кандидата филологических наук, литератора Боброва. Но тема "Анти-Бродский" этим эпохальным трудом далеко не исчерпывается. На двух разных интернетовских сайтах опубликована статься Вероники Абрамовой, написанная в 2010 году, под тем же названием "Анти-Бродский":
  
  http://zavtra.ru/content/view/anti-brodskij-/
  http://stihiya.org/news_9851.html
  а на сайте proza.ru выложена статья Регины Красовской, и тоже "Анти-Бродский":
  http://www.proza.ru/2013/11/27/1476
  Причем тут стоит знак копирайта и приведен официальный номер свидетельства о публикации:
  
  љ Copyright: Регина Красовская, 2013
  Свидетельство о публикации Љ213112701476
  Удивительным образом тексты обеих критикесс совпадают с точностью до запятой. Мало того, совпадают и фотографии Вероники и Регины. Действительно, наш мир полон удивительных совпадений!
  
  У этой фантастическим образом раздвоившейся дамы история с планом Бродского побега за бугор путем захвата самолета приобретает уже совершенно реальные очертания:
  
  "Покинуть Россию Иосиф Александрович мечтал ещё на заре своей юности. Об этом красочно повествуют: Борис Вайль, "подельник" Бродского Олег Шахматов и сам Бродский, правда, все описывают историю в разных ракурсах. "Как известно, в Самарканде в декабре 1960 г. Бродский и Шахматов хотели, похитив самолёт, улететь за границу. Кроме того, в Самарканд они возили антисоветскую рукопись, автором которой был признан Уманский, в надежде передать её иностранному туристу". Сам Бродский рассказывал об этом так: "Мы закупили все места в маленьком пассажирском самолётике типа Як-12. Я должен был трахнуть лётчика по голове, а Олег взять управление. План у нас был простой - перелететь в Афганистан и пешком добраться до Кабула". Причём инициатором побега был именно Бродский: "Когда Бродский узнал, что я - военный лётчик, знаешь, что он мне сказал?
   - Как же ты, Олег, можешь жить ЗДЕСЬ, имея ТАКУЮ профессию?
  А я не сразу разобрался, к чему он клонит. Тем более тогда Иосиф поторопился сменить тему разговора. Я думаю, он был не только хорошим поэтом, но и прекрасным психологом. Словом, уговаривать меня ему долго не пришлось, я сразу согласился бежать из Союза вместе с Иосифом".
   Понятно, что с одним булыжником в рюкзаке самолёт не захватишь, и оба приятеля летели в Самарканд не с пустыми руками, а с хорошо продуманным планом побега."
  
  Ух, ты! Настоящий боевик! Лихи были в атаке еврейские рубаки! И что же помешало реализации этого грандиозного замысла? Читайте:
  
  "Почему же побег не состоялся? "Лётчик требовал оплатить рейс до Термеза и обратно. У Бродского с Шахматовым был на двоих один рубль, который Бродский успел потратить ещё до посадки в самолёт, купив на него орехи. Дело кончилось тем, что друзья никуда и не улетели". На самом же деле, когда пилот ушёл в диспетчерскую, Шахматов, осмотрев кабину, понял, что до военной американской базы им не хватит топлива, а лететь в Кабул было бессмысленно, ибо он знал: "окажись они с Иосифом в Кабуле, там их "сердечно" встретили бы советские товарищи". Разрядив, подготовленный для побега пистолет, Шахматов отправился домой в Красноярск, а Бродский вернулся в Ленинград."
  
  Ага, все места на самолет закупили, и еще один рубль на орехи остался. Но так как лететь оказалось бессмысленно, отправились по домам, в Красноярск и в Ленинград, зайцами, конечно. И в дороге с голоду не померли, болезные - денег-то ни у одного ни копейки не осталось. А орехи поровну поделили, по братски. Новый криминально-фантастический роман об Иосифе Бродском - Роберт Шекли, Сергей Лукьяненко и Агата Кристи нервно курят в сторонке. Там дальше еще много всего интересного - пересказывать не буду, чтобы не лишать читателей удовольствия от лихо закрученного сюжета.
  
  
  Еще один остепененный "Бродсковед" - известный историк и плодовитый писатель Андрей Буровский. Комментировать тексты такого уровня очень трудно, поэтому просто привожу авторский текст целиком (Евреи, которых не было. Книга II, АСТ, Москва-Красноярск, 2004):
  
  "А вот другой "великий" поэт, принадлежащий к другому поколению. Помню дивный момент - созрел плод гласности и перестройки, и на экранах телевизора появился... Вы понимаете?! Появился сам... Сам Великий поэт! Затравленный! Объявленный тунеядцем! Обиженный! Величайший гений! Всех времен! Первый в мире русскоязычный поэт! После Пушкина! Вот сейчас... Сейчас он нам что-то скажет...
  
  И на экранах появился плотно сложенный, почти совсем лысый мужик со злыми неприятными глазами. Безгубым ртом недовольно проквакал что-то насчет того, что лучше быть никем в демократии, чем властителем дум в тирании... Проквакал, посмотрел еще раз злющими глазами и исчез. Это было все, что захотел сообщить жителям "этой страны" наш бывший соотечественник Иосиф Бродский. Все, что он счел нужным рассказать нам "о времени и о себе".
  
  А через несколько лет он умер. Эмигранты третьей волны вообще умирают рано. Даже те, кого не убили на задворках ресторана "Одесса" на Брайтон-бич, редко-редко переваливают за пятьдесят (то есть за возраст, который англичане называют "ранним средним"). Не знаю, как кто, но я совершенно не ждал смерти ни Бродского, ни Довлатова, ни прочих. Мне вообще очень странно и очень неприятно, когда умирает мужик до пятидесяти. Если не убили, а именно если умер, сгорел от болезни.
  
  - Затравили!!! - орала очередная демократическая ведьма на очередном демократическом митинге.
  
  Травили, строго говоря, года три. И пока одни вяло, по обязанности, травили, другие от души помогали. Что считать более важным - это уже вопрос выбора. Может, "затравили" в том смысле, что стихи Иосифа Бродского не обеспечивали ему прожиточного минимума? Но и это, простите, никак не травля. Это отказ платить за товар, которого не хочет потребитель. В конце-концов, возьмем его ранние, порой очень тонкие вещи, - хотя бы ставшее знаменитым:
  
  Ни страны, ни погоста
  Не хочу выбирать.
  На Васильевский остров
  Я приду умирать.
  
  Скажем откровенно - это ведь только заявка, только ученическая работа. А его поздние, конструктивистские стихи, да простят меня знатоки и ценители, - просто ужасны (если вообще это стихи). Такими творениями невозможно жить, тут нет никакого сомнения.
  
  Только ведь никто не заставлял "великого поэта" писать именно такие стихи, правда? Он сам этого захотел - пройти путь от ученических, первых, но уже интересных стихов к конструктивистской дребедени. Как и следовало ожидать - никому не нужной.
  
  И никто тем более не заставлял этого тонкого юношу, писавшего про питерский Васильевский остров стихи легкие, изящные, как весенний туман, превращаться в этого... в противную старую жабу: огромная лысина, злобный взгляд, брезгливо оттопыренная нижняя губа. Для такой эволюции потребовалось двадцать лет целенаправленной работы над собой. Французы говорят, что "в сорок лет мужчина отвечает за свое лицо".
  
  И с тех пор Иосиф Бродский, каким он был в последние годы, стал для меня символом "третьей волны" эмиграции. И символом человека, которому не стоит ни оставаться в России, ни возвращаться в Россию." (стр. 347 - 349).
  
  Трудно придумать более омерзительный текст. Но писатель Буровский постарался. Как говорится - плюнул в вечность. И уже от этой грязи, которую сам на себя и вылил, никогда не отмоется.
  
  
  Следующий умелец извратить смысл сказанного - известный публицист, ностальгирующий по славному советскому прошлому, Сергей Кара-Мурза. И он в своей книге "Евреи, диссиденты и еврокоммунизм" (Алгоритм, Москва, 2002) не преминул высказаться по поводу Бродского:
  
  "А истоки возникшей в середине века ненависти к советскому строю в том, что СССР выстоял в войне и в нем вновь устроилась жизнь - не так, как было задумано. Это очень точно выразил Иосиф Бродский:
  
  Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот,
  Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
  Там, грубо говоря, великий план запорот.
  
  До нашего огорода ему, конечно, мало дела. Главное - "великий план запорот". Об этом плач еврокоммунистов и всех наших ципко и яковлевых: не то, не то построили! А кого же мы должны были слушать, кто "давал нам направление", кто нас вел? Тут уж не о русском мессианизме речь, а именно о еврейском..." (стр. 111).
  
  Вон оно, оказывается, какой план запорот-то! Не план построения социализма в одной отдельно взятой стране, не план построения коммунизма в СССР к 1980-му году, а еврейский план порабощения России! Насчет существования такого плана спорить не буду, но Бродский-то явно не его имел в виду. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать это стихотворение от начала до конца (оно называется "Пятая годовщина"). И что-то мне подсказывает, что Кара-Мурза его прочел полностью, но решил все-таки вырвать три строчки из контекста и нагло извратить вложенный в них автором смысл. Привычный для коммунистических демагогов шулерской прием.
  
  
  К великому моему сожалению точно такое же искажение смысла в тех же самых строках Бродского допустил и уважаемый мной математик Игорь Шафаревич ("Мы и они", Алгоритм, Москва, 2010, стр. 344). Кто у кого списал - не знаю. И знать не хочу.
  
  В своем, во многом вполне корректном, анализе межнациональных отношений Шафаревич иногда в полемическом запале теряет объективность. Вот еще одно его высказывание относительно Бродского в статье "Русофобия: десять лет спустя" (журнал "Вече", Љ45, 1992):
  
  "В своей старой работе я вынужден был реконструировать, отгадывать то явление, которое окрестил русофобией, по отдельным статьям самиздата, по эмигрантским публикациям. Теперь, при полной гласности, при слиянии нашего и эмигрантского книжных рынков, таких трудностей не существует. И течение, о котором тогда можно было лишь догадываться, что оно окажет влияние на жизнь в будущем, сейчас становится мощной и явной силой. В новых условиях само явление становится иным. Вот для начала пример:
  
  Холуй смеется. Раб хохочет.
  Палач свою секиру точит.
  Тиран кромсает каплуна.
  Сверкает зимняя луна.
  
  Се вид Отечества, гравюра.
  На лежаке - Солдат и Дура.
  Старуха чешет мертвый бок.
  То вид Отечества, лубок.
  
  Собака лает, ветер носит.
  Борис у Глеба в морду просит.
  Кружатся пары на балу.
  В прихожей - куча на полу.
  
  Луна сверкает, зренье муча.
  Под ней, как мозг отдельный,- туча.
  Пускай Художник, паразит,
  другой пейзаж изобразит.
  
  Вероятно, я мог бы процитировать это и десять лет назад. Но тогда - что было в этом значительного? В своих антипатиях человек не волен, а форма их выражения - всего лишь личная особенность автора. Но сейчас мы со всех сторон слышим, что автор - И.Бродский - величайший русский поэт современности, заслуженно увенчан Нобелевской премией, а стихи его возвращаются на родину (хотя применимость такого термина здесь, пожалуй, сомнительна). Социальная значимость этого произведения стала совсем иной." (стр. 136-137).
  
  Во-первых, и здесь допущены неточности при цитировании текста Бродского. Первая строчка звучит несколько иначе:
  
  Холуй ТРЯСЕТСЯ. Раб хохочет.
  
  И далее:
  
  СЕ вид Отечества, лубок.
  
  А во-вторых, что гораздо важнее, вызывает удивление фраза "Социальная значимость этого произведения стала совсем иной". За изменение этой "значимости" Бродский ответственности нести не может. Текст-то не изменился, изменилась по мнению Игоря Ростиславовича его "значимость".
  
  Следует, однако, заметить, что эта самая "значимость" зависит и еще от одного фактора - национальности автора стихотворения. Не согласны? Подумайте, ведь если бы этот текст был написан русским поэтом, никакого негативного отклика он бы не вызвал. Просто потому, что подобный взгляд на совдепию вполне соответствует действительности. Вспомните, например, в каком виде предстает советское общество в поэме Венички Ерофеева "Москва-Петушки". И ничего особенного в связи с изданием этого прежде самиздатовского произведения в виде книги не произошло, не правда ли? Никакой уничтожительной критике Веничкина "поэма" не подверглась - посмеялся народ, и все. В русофобии, слава богу, Веничку никто не обвинил. А представьте себе, если бы "Москва-Петушки" оказалась написанной Кацем или Рабиновичем? Вот в этом и заключается опасность утраты объективности при оценке литературных произведений. Давайте же стараться быть объективными.
Оценка: 6.57*8  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"