Дышаленкова Римма Андрияновна. Наука страсти нежной

НАУКА СТРАСТИ НЕЖНОЙ

Кама-сутра

Теперь, в конце века, публика запросто может отправиться в кинотеатр и посмотреть фильм «Кама-сутра». А вот наше поколение в молодости о Кама-сутре ничего толком не знало, а только ходили по коллективам какие-то листочки с рекомендациями интимного характера, и назывались эти тексты «Кама-сутра».

Мужчины подсовывали эти тексты своим подругам по службе Отечеству, а мы, прочитав, кривили целомудренно губы — до сексуальной революции было еще далеко.

Однажды в Магнитку, именно на металлургический комбинат, приехал известный советский писатель-металлург Владимир Федорович Попов. Он приехал, чтобы писать роман «Запах сандала». Роман про то, как наш магнитогорский доменщик Константин Хабаров и другие специалисты сотрудничали с индийскими металлургами при строительстве и освоении завода в Бхилаи. Роман, как говорится, «уже летел к концу», писателю не хватало материала на два печатных листа, и он приехал на ММК, в основном к Константину Хабарову, чтобы заполнить недостающие страницы.

Писатель, отягощенный возрастом и премиями: Сталинской — за роман «Сталь и шлак», Государственной — за «Разорванный круг», премией ВЦСПС — за «Обретешь в бою» и т. д. — был мастером темы о рабочем классе. Мы проводили конференции по его книгам — стало быть, были знакомы.

И вот в 80-е годы он пишет роман об Индии и приезжает в Магнитогорск. А в это время в город какими-то тайными путями прибыл художественный альбом на английском языке, посвященный знаменитому (но нам неизвестному) индийскому храму Любви, который так и назывался «Кама-сутра». Альбом этот волей судеб оказался у меня дома, и мы его разглядывали как памятник мировой культуры. С этой точки зрения разглядывать было легче. А у меня гостила проездом писательница из Казахстана, назовем ее Алтыншаш. Вот к нам-то и явился в гости именитый лауреат Сталинской премии Владимир Федорович Попов. Ему было за 70 лет, поэтому мы напустились на него с дерзкими упреками: «Вы пишете роман «Запах сандала», вы были в Индии, куда вы смотрите? Почему вы не описали в своем романе эту поэму о Любви, эту Кама-сутру, а приехали в Магнитку, чтобы описывать техническую мощь металлургического комбината! Ну хотя бы экскурсию описали, и нас бы с этим делом познакомили. Что ж мы тут тайком альбом разглядываем?»

Писатель принялся оправдываться, что к таким описаниям совершенно не готов и что его никто тогда не опубликует, а он уже договорился с журналом «Москва» и, конечно, надеется на какую-нибудь госпремию.

Моя подруга Алтыншаш тоже пригорюнилась: ведь она прозаик, и ей тоже хотелось бы противопоставить научно-техническому торжеству некую поэму о природных тайнах любви. Она так и сказала: «Я вот мечтаю описать классическую казахскую любовную ночь».

Владимир Федорович встрепенулся:

— А как это у вас?

Алтыншаш дерзко прищурилась на маститого певца рабочего класса. От ее взгляда классик затрепетал. И женщина заговорила:

— Проклятый Запад! Он все превращает в порнографию и бизнес. Казахская любовная ночь немыслима без идеи Бога. Этот ритуал вершится только с Божьей помощью. С полной готовностью к зачатию Младенца. Даже одежда и постель, предназначенные только для любовной ночи, освящены молитвой, и есть предание, что чем дольше в доме служат эта одежда и постель, тем дольше сохраняется жизненная сила...

— Что же дальше? — забеспокоились мы, ибо сердца наши были готовы слушать тайную повесть, которая никогда не будет записана.

— А дальше — следующее. Женщина готовится к встрече с мужем с утра. Ей разрешается есть все, что она захочет. Ее надо помыть, причем каждую часть тела по три раза... И есть притирания, и моления, и приготовления к встрече. Женщина к приходу мужа уж звенит, как арфа от дуновения ветра.

Мы, как слушатели, виновато опустили головы долу. Арфа?

— Затем вступает в силу язык жестов. Слова говорить нельзя. В тишине тут должно быть светло без света... В эту ночь они не спят до утра, — отрешившись от нас, шептала прекрасная казашка.

— На восходе солнца он сам омывает ее водой из кувшина... Тоже по три раза. Так надо, так положено от Бога, иначе все рухнет...

— А что же ночью-то было, — поинтересовался любознательный 70-летний гость.

— А что Бог велит, то и было. Кама-сутра ведь — тоже учение от Бога. Кама — имя Бога любви... — сердито проворчала женщина.

— Что же, и сегодня такова классическая казахская любовная ночь? — спросил писатель.

— Нет, не такова. Сегодня мы все работаем на металлургических и иных заводах — и нам некогда соблюдать ритуалы и молиться Богу перед любовной встречей.

— А я, бедняжка, обо всем забываю, когда доберусь до женщины, — вздохнул Владимир Федорович. — С другой стороны, я еще муж, но уже давно не любовник.

— А эта традиция как раз для мужа, а не для любовника, — уточнила Алтыншаш.

— Пойду дописывать свой металлургический роман «Запах сандала».

В молчании мы расстались уже навсегда.

Пришла сексуальная революция, но люди, испорченные атеизмом, так и не поднялись до Божественного промысла Кама-сутры. А может быть, поднялись? Кто знает?

Наука страсти нежной

Часть первая: Эти детские недетские вопросы

Мы с детьми только что посмотрели фильм «Сказка о царе Салтане». Дети уже большие — третий класс.

— Дети! В кого там в сказке превращается князь Гвидон?

— В комара! — хором кричат дети.

— Саша, а ты хотел бы превратиться в комара?

— Нет!

— Почему?

— Прихлопнут. (В зале веселый смех).

— А ты, Коля?

— Я бы превратился в комара.

— А что бы ты стал делать?

— Кровь пить. (В зале опять одобрительный смех. Оказывается, грациозные пушкинские фантазии никого не увлекают).

— Кирилл, ну а тебе понравилась «Сказка о царе Салтане»?

— Нет, я люблю смотреть фильмы про войну. Мне «Чапаев» нравится. И вот это — про конец света и ракеты, американский, по телеку показывали, здорово!

— Что здорово? Конец света?

— Ну да!

— Олеся! Сегодня, как только папа придет с работы, скажи ему с улыбкой: «Здравствуй, князь ты мой прекрасный!»

— Нет, не скажу.

— Почему?

— Он маму не любит.

Устами младенца всегда глаголет истина. Истина и про то, что прихлопнут, и про то, что комар должен кровь пить, и про войну, и про киношный конец света. Говорят, как думают, другим, более изящным мыслям не научили, И тут же драма: «Он маму не любит». Это уже то, чему не надо учить, их уже природа научила: чуять беду. Дети прочитывают наши лица не по государственным словам, которых слишком много в каждом доме, а по домашним нашим гримасам, которые для детей — целый мир! Гарантия их безопасности или сама безопасность.

«Но притворитесь! Этот взгляд так может выразить все чудно! Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!» — воскликнул однажды Александр Сергеевич Пушкин. Нам надо бы изучать «науку страсти нежной», которую так последовательно исповедовал великий поэт. Ведь «наука страсти нежной» охватывает все наше бытие, она — культура мирной жизни. Ведь человек не просто страстен, он страстен гибельно, безрассудно. Как быть нежному беззащитному человеку, обуреваемому вдруг яростными страстями, в этом грозном, а на вид таком привычном мире? Видимо, надо опереться на что-то основательное, такое же, как, например, законы сохранения материи, которые позволяют нашей планете существовать, если, конечно, мы их не разрушим. Таким фундаментальным законом в «науке страсти нежной» для меня является тот реальный факт, что на дворе у нас мужская цивилизация. Достаточно взглянуть на книжную полку, и мы увидим, что тысячелетия наши мысли, наш язык, историю, экономику, право, науки, искусства формировали мужчины. Старые писатели и философы, изучая природу человека, утверждали, например, что психология ребенка до семи лет устроена так, что отец для него — Бог! Правда, потом начинается пора богоборчества.

Вот этот молодой человек 25-27 лет, мужчина, который сам еще непрочно стоит на ногах, — отец, а по закону природы для своего ребенка он — Бог. Какая невообразимая ответственность! Трудно быть Богом. «Но притворитесь...». Я вновь повторяю пушкинские слова, потому что, мне кажется, они светятся в глазах всех детей, когда они взыскуют к нам как к своим богам.

Но более всего страшно за девочек. Сегодня наша мужская цивилизация как бы отвернулась от них, она за девочек почему-то не отвечает...

В 14 лет сын мой спросил меня: «Мама, как ухаживать за девочками?» Девочка — слово какое красивое. Поневоле приходит в голову мысль, что древние мужчины, формировавшие наш язык в монастырях ли, в поле, в бою кромешном, слова создавали такие, что за них и погибнуть было не жаль.

— Как ухаживать за девочками? По-моему, очень просто, — рассудила я. — Твоей девочке должно быть четырнадцать лет, а ты вообрази, что ей 4-5 лет, не больше. И все получится само собой. Итак, с тобой четырехлетний ребенок, которого ты везде водишь за собой: в кино, в кафе, в театр, по улице. Вы входите в трамвай. Ты же не оставишь ребенка на посадочной площадке, потому что дверь вагона может внезапно закрыться. Ты свою спутницу сначала поместишь в вагон и быстро войдешь сам, так же и на выходе: сошел на платформу и принимай на руки «своего ребенка», т. е. свою спутницу. Или, к примеру, вы зашли в кафе полакомиться. Ты четырехлетнему-то ребенку поможешь снять пальто, приберешь шапку, варежки, потом и за стол усадишь, и стул подвинешь удобнее, и ложку с вилкой подашь... И так во всем. Потому что вы, мужчины, в тысячу раз сильнее женщин. И эта древняя сила заставляет слушаться вас.

Летела я в самолете в Нефтеюганск. Крупный мужчина лет шестидесяти, по-видимому, дед, вез двух малышей: годовалого и чуть постарше. Женщины-соседки, конечно, помогали ему, но дети вели себя беспримерно тихо. Когда дед, крупный, как Бог, стал одевать детей в теплые одежды, держа одного между колен, а другого задвинув прямо себе за плечи, ни один из детей не пикнул. Я думала, что если бы их собирала мама или бабушка, они бы уже извертелись и искричались, а от деда шла та древняя и окончательная мужская власть, которой нельзя не подчиниться.

Стала неким штампом тоска молодых мужчин по Татьяне Лариной и Наташе Ростовой. Факт, сам по себе говорящий о необходимости культурной мирной жизни, эстетизации отношений между мужчинами и женщинами. Но давайте все-таки вспомним, что всесильные мужчины, окружавшие этих прекрасных женщин (отцы, братья, кузены), и в мыслях своих не допускали оставить своих женщин без присмотра и опеки. Как Наташу или Таню собирают на бал! Как переживается всеми этот ответственный выход «в люди»! Кстати, о бапах. Всесильные мужчины всегда предпочитали мужские компании — охоту, пирушки, игры, беседы, где обсуждались и дела, и баталии, и произведения мысли человеческой, и политика. Но был неписаный закон и предписанный этикет: три раза на неделе вспоминать и о женщинах. Считалось законом — с женщинами надо танцевать, отложив оружие и курительные трубки, карточные и бильярдные игры, позабыв охотничьих собак. Это так и называлось — служение женщинам как долг, как работа. На губернском ли балу, которые считались не роскошью, а необходимостью, в частном доме хозяин бала первым открывал танцевальный выход. В то давнее время, в том обществе, которому принадлежали Татьяна Ларина и Наташа Ростова, был культ мужчины. Не с круглыми же дурочками общался Пушкин в салоне Зинаиды Волконской или у Олениных, или в семье Карамзиных. В немалой степени благодаря балам юноши и девушки были на виду у взрослых, лицезрели политических лидеров, военных, писателей и поэтов, тянулись духом к героям дня, к высоким мыслям о своем Отечестве, о своей судьбе. «Когда любовию и негой упоенный, безмолвно пред тобой коленопреклоненный, я на тебя глядел и думал: ты моя...» — и это мужской жест, и это «наука страсти нежной», и это слова Пушкина...

Опять мой юный сын спрашивает меня: «Зачем мужчины перед женщинами на колени встают?» Меня радует само возникновение этих вопросов. Видимо, чувства, волнующие молодое сердце, требуют достойного поступка. Поступка, который бы выразил правду страсти нежной. Вообще-то слово страсть означает страдание. «Страсти господни», например, называется религиозная книга, рассказывающая о муках Христа, идущего на крестное распятие, то же самое и «страстная неделя» — неделя мук перед распятием. Я думаю, одна из причин, по которой мужчины все века становились, да и теперь, не сомневаюсь, становятся перед женщиной на колени, — это чтобы не испугать ее своей страстью, т. е. страданием нежным. Встанет на колени и как бы лишит себя своей убийственной солдатской, государственной, охотничьей силы. Как бы отключится от мужского общества, которому мужчина принадлежит безраздельно. Встанет на колени, чтобы получше все-таки разглядеть женщину, в глаза ей заглянуть, может быть, опять, как ребенку. Вы, мужчины, почти всегда в каком-то всеоружии: то латами гремите, то саблей, то шпорами, то портупеей скрипите, то во всеоружии идеи, знания, работы. Женщины должны вас бояться. Я вот боюсь. Так что становись и передо мной на колени, иначе я не пойму, что же ты хочешь сказать...

— Мам, а почему люди так страшно бранятся и девочки тоже?

— Да, брань наукой страсти нежной не назовешь, это выражение страсти грубой, или грубого страдания, страдания в злобе.

— Тут .нам должны помочь предания старины глубокой. Пушкин глубоко верил этим преданиям, собирал их и наказывал собирать всем своим современникам. Я думаю, что пока не было книг, да ведь про все книги и не напишешь и всех книг не прочтешь, человек в назидание своему потомству передавал свой грозный опыт жизни через предания, заповеди. Пока ребенок мал, ему расскажут какое-нибудь грозное предание, он и запомнит его на всю жизнь. Ну вот, например, наша мама нам в детстве говорила, что самое страшное ругательство — это послать своего ребенка к черту. Черт стоит за левым плечом и тотчас заберет. Так одного мальчика уж с молитвами три дня искали и нашли на речке под мостом, он уже и шерстью оброс. Как бы то ни было, а я до сих пор стараюсь этого слова не произносить. А вот какое существует предание: почему надо уступать дорогу старикам. Старики по жизни до могилы идут впереди молодых. Кто их место занимает, то и умереть может раньше старого человека. Вот какая заповедь. Век ее не забудешь, покрепче закона Ньютона. Так почему же люди так страшно бранятся? Они не всегда так бранились. Во все времена люди чувствовали вокруг себя высшие силы. Их много, но заметнее других были две: те, что несли жизнь, назывались силы Добра, те, что несли смерть, — силы Зла. Вот такие планетарные, космические, высшие две силы, которые в те поры человеку не подчинялись, да, я думаю, и сегодня не очень подчиняются. Каждый житель земли, хозяин семьи старался охранять свой дом и свои пути от сил Зла, то есть от погибели. Сквернословие считалось языком Зла: поэтому в доме старались не браниться, а произносить молитвы. А в молитве звучали такие слова: «Да святится имя твое». И к столу садились с этими словами, и за дело принимались, и ко сну отходили с молитвой. Поэтому смело можно сказать, что прежде бранные слова употреблялись только в битве (брань — сражение) для того, чтобы вызвать, высвободить нечеловеческие силы Зла. И это делалось в минуты крайней агрессии, на грани жизни и смерти. Но ведь и сегодня большинство людей с нормальным воображением чувствуют жуткую силу этих слов и хранят от них свой дом, свой очаг, своих детей.

А что девочки бранятся, это еще раз доказывает, что хозяева на земле — мужчины и что мы равняемся на вас: не захочет мальчик, чтобы девочка бранилась, да она никогда не посмеет этого сделать.

Ну а теперь о самом главном: о счастье и несчастье. Люди женятся не для счастья, а для совместной борьбы с несчастьями. Меня всегда приводит в трепет слово «жена», на древнееврейском оно означало слово «мама», «мать». А наш прекрасный учитель Пушкин мягко сказал: «Но жена не рукавица, с белой ручки не стряхнешь да за пояс не заткнешь». Этим самым он как бы предупреждает, что с высоты мужского всемогущества, всезанятости к жене и можно отнестись в спешке, как к рукавице, но в уме своем останавливает себя и мудро делает вывод, что нет, жена не рукавица... Как же трудно жене быть на земле. Мужчина, женившись, по-прежнему в пути, ему принадлежит мир, мужчина не прячет от жены своих несовершенств. Наоборот, только ей их и доверяет. А доверив, на нее же и сердится, что она о нем все знает. Знает, кстати, что он — не Андрей Болконский и что он не будет с ней танцевать три раза в неделю.

Ну вот женились, собрались быть счастливыми. Ан нет. То один нездоров, то другая приболела, то ребенок всю ночь плачет, то вообще — авария на заводе... И надо ухаживать друг за другом, и работы, оказывается, невпроворот, то брюки порвались, то пальто, то старики заболели, и вот вам уже — похороны. И все про все надо делать своими руками. А не плюнуть ли? Вон в чужом огороде всегда огурец слаще. Но плюнуть никак нельзя, ибо эту короткую взрослую жизнь надо жить свою, а не соседнюю, и лучше крепко взявшись за руки с женой, которая не рукавица. Большинство мужчин это прекрасно понимают и знают священную цену слову «жена», и тем сильны, конечно. Чем же мне закончить статью о наших страданиях нежных? Женщина рождает человека. Мужчина рождает общество. Таким образом, женщину, каковая она есть в обществе, рождает тот мужчина. Рождает и должен воспитывать. Если на дворе мужская цивилизация и культ мужчины и если мы культивируем злаки и цветы, животных и рыб, то надо культивировать, т. е. возделывать и культ женщины, а не держать ее, как рукавицу, про черный день, иначе она, женщина, как поп, захиреет и может вообще выродиться, т. е. одичать. И, страшно подумать, никогда не сможет сказать: «Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?»

Часть вторая: Мужчины и Женщины

Мы полны соловьиного свиста.

И туманную книгу любви,

и страницы смертельного смысла

пролистали, как губы свои...

...Знаю, день не сулит утешения.

Глубоко оставляют следы

эти ласки на грани смешения

человека, огня и воды.

— Ну, какая любовь? — говорит мой 20-летний собеседник, — неужели «вы не видите, что это только привычка! Только привычка жить друг с другом!

— Да, пусть привычка! — отвечаю я. — Но привычка-то жить в любви, а не во вражде и ненависти. Это же как счастливый выигрыш.

У нас как-то принято отмахиваться от слов о любви, как от пошлости. «Какая любовь? Нет никакой любви!» — можно услышать от людей самого разного возраста. Меня просто поражает такая неблагодарность и расточительность. Ведь если внимательно присмотреться, то можно с первого раза и навсегда увидеть, что человек, как рыба в воде, живет в среде обитания, имя которой — любовь. Попробуйте сказать человеку: я не люблю тебя! Скажите это своему другу или сотруднику, начальнику цеха, соседу по квартире! И разве повернется язык сказать своему ребенку: я не люблю тебя! Оказывается, человек просто не переносит этих слов: хиреет, чахнет, задыхается, как будто в мире сильно убавилось кислорода и воды. Человек привык жить в любви, поэтому он и не удивляется словам: я люблю тебя! А как же иначе? Естественно! Я же такой хороший — хорошая. Я просто создан для любви. Меня не только ты любишь, меня все любят. Это же так естественно. Да, естественно. Любовь дарована нам планетой, как дарованы море и лес, но только мы не выдерживаем правил жизни в любви, не знаем и не узнаем ее обширных возможностей исцеления, а только капризничаем да обижаем друг друга, привыкли, как к морю и лесу, ничего не зная о море и лесе; ничего не зная о любви. А ведь заповеди любви не тяжки. Если вы хотите представить себе коммунизм, представьте себе двух влюбленных. Коротко это мгновение, но оно могло бы продлиться, если в центр заботы мы поставили задачу сохранения любви.

Мне у могилы не просить участья.

Чего мне ждать? Летит за годом год.

Отец! — кричу. —

Ты не принес нам счастья.

Мать в ужасе мне закрывает рот.

Мужчина и женщина. По замыслу природы мы не только не одинаковы, но прямо противоположны друг другу и, только соединившись в диалектическую пару, представляем универсальное существо, способное более-менее неуязвимо существовать на нашей загадочной планете.

В чем же наша противоположность?

Самый крайний жест мужчины, можно сказать, экстремальный: мужчина, защищая свое гнездо, может убить. Больше того, среди своих многочисленных забот он не забывает, а культивирует, тренирует в себе эту грозную обязанность. Крайний жест женщины — рождество, одарение жизнью. В связи с этим ей дана великая сила исцеления, когда она может выдышать, вытащить из смертельной болезни, выходить своего любимого, да и бесконечно стойко бороться с физическими и нравственными недугами. Как бы ни был могуч мужчина (а выше мужчин — только звезды), но и он рушится под натиском космоса, и рушится он на руки женщины. Оказывается, все, что делает женщина, может быть целебным: взгляд, слово, прикосновение.

Увлеченные прогрессивной механической медициной XX века, мы надолго оторвали себя от вековой биологической медицины, а ведь она может выступать как профилактическое средство и остановить заболевание задолго до хирургического вмешательства или массированной атаки таблетками. Мне этот опыт целебного жеста женщины помог в себе открыть опять же мой сын: «Погладь мне голову, у меня от твоих рук головная боль проходит!» И тут я вспомнила, что ведь наша-то мама очень многое исцеляла руками, у нее это было в навыке, осталось как необходимость от старых времен: она заговаривала зубы, останавливала кровотечение, поправляла надорванный живот отцу, сама лечила ушибы, вывихи, я уже не говорю о том, что, конечно, знала травы, и мы вообще не ходили к врачу. Соседка в дурную минуту ссоры из-за нас же, детей, называла ее колдуньей. В общественной атмосфере чувствовалось непримиримое к таким способностям осуждение, и мама ничему целебному нас не научила, а унесла весь свой дивный опыт с собой в землю. Да, если редактировать природу, то и женщина может стать простой, как треугольник. Во всяком случае, спохватившись, я обнаружила, что бородавки-то может сводить у своих ребятишек каждая любящая мать. А уж в науке страсти нежной, в науке нежного страдания, то есть целебных свойств женщины, ее взгляда, слова, прикосновения и переоценить невозможно. Но в нашей сумасшедшей технократической круговерти эти свойства остаются невостребованными. Вместо того, чтобы сказать своей любимой: «Погладь меня, полечи, я что-то устал», наши мужчины порой всякое нежное движение женщины к себе рассматривают как чувственную распущенность. Вместо того, чтобы принять целительную природную энергию от женщины как от донора, мы будем с удивлением читать статью о том, как полезно гладить по шерстке кошек и собак. Полезно, конечно, полезно, но еще полезнее погладить любимого, родного человека, который тоже обладает колоссальной целительной энергией.

По социальной борцовской своей природе мужчина в обществе, то есть на работе, в конфликтах, службе, теряет очень много жизненной энергии, и если он в усталом раздражении еще и отведет от себя руки любимой женщины, то его очень скоро ждет просто опустошение. Но ведь и женские руки, если не знать, не беречь их природный дар, если они будут сортировать огнеупорный кирпич, гнуть железо, потеряют свое волшебное свойство. Целебен жест, целебно и слово о любви. Но послушаем мужчину-поэта. В этой статье я цитирую стихи только Юрия Кузнецова, нашего современника, автора «Атомной сказки":

Я в жизни только раз сказал люблю,

сломив гордыню темную свою.

Молчи, молчи... я повторяю снова

одной тебе неведомое слово.

Люблю, люблю! Моя душа так рада

на этом свете снова видеть свет.

Ей так легко, ей ничего не надо,

ей все равно... ты любишь или нет.

К сожалению, слово о любви в нашей официальной эстетике стоит где-то уже на последнем месте. Посмотрите любую рецензию на отдельное произведение или очерк о жизненном пути художника, и вам явится заключительная фраза: «И даже в любовной лирике поэт верен себе...» или «И даже любовные коллизии, не лишенные мелодраматизма...» и так далее. То есть тема любви отодвинута на место декоративного фона, хотя в принципе-то во веки веков любовь являлась главным движителем творчества, единственным воспламенителем сочувствия, сопереживания, милосердия, самопожертвования, единственной биосферой выживания и самого произведения.

Ты женщина — а это ветер вольности,

рассеянный в печали и любви.

Одной рукой он гладил твои волосы,

другой топил на море корабли.

Мужчины могущественны. Я никогда не поверю в их слабость, сколько бы ни писали о феминизации общества, сколько бы ни роптали даже сами женщины. Современный мужчина мне представляется очень похожим на плоды рук своих и ума. Прямо похож на стратегический бомбардировщик и на авиалайнер, на электровоз и дизель-электроход, на трактор фирмы ЧТЗ или какой-нибудь чудовищный БелАЗ. Так формально воплотил он свою духовную и физическую силу. Другое дело, что каждый мужчина в отдельности, отдав большую часть себя на создание этих машин и скоростей, уже как бы бессилен и загипнотизирован своими стратегическими творениями, и скучно ему с нами, с детьми и женщинами, манит его к себе еще одно мужское сверхусилие, и так может быть даже и до самоубийства, и до погибели планеты.

Он подошел со сжатыми губами,

замкнул ее в холодное кольцо.

Но поцелуй и неземное пламя

расплавили железное лицо.

Его гордыня обернулась бездной,

ослепший, он не знал, куда ступить.

Но тень осталась на груди железной

от той, которой выпало любить.

Так вот, этих могущественных мужчин как-то заметно раздражает женское жизнелюбие, женская биологическая причудливость, некоторая технократическая неприкаянность. Мужчины, как бы ревнуя, не терпят женского смеха, не верят их вещим снам и пророчествам, не принимают целительного жеста.

— Чему ты радуешься, я не пойму!

Или: да не суетись ты! Или: когда ты иссякнешь?

Такие мужчины, наверное, фатально ждут, когда же иссякнут родники и реки, и сама жизнь, а может быть, в «темной гордыне» и способствуют этому, способствуют и тому, чтобы женщина превратилась в простой треугольник. Один мой знакомый физик сказал: «Если говорить честно, то женщины остались для нас непознанной цивилизацией. Трудно ее познавать, а главное, неохота!» Да, охота познавать сверхпроводимость, гравитацию, термояд, а то, что рядом феноменальный и солнечный, и лунный источник жизни, легче всего обозначить по-мужски цинично: это все женский эротический промысел. Обвинение в эротическом промысле на Востоке, может быть, и не поняли бы, потому что там этот промысел освящен религией, не поняли бы и французы, которые утверждают: что хочет женщина, того хочет бог, подразумевая под богом саму планету. А для нас, российских женщин, это обвинение страшнее обвинения в идеологической незрелости. И мы по извечной преданности мужчинам бросаемся быть их аскетическими товарищами, оруженосцами, своими парнями, кранами и крановщицами, сталеварами и шахтерами, самбистами и активистами: а куда прикажут, хоть — на Луну! Только не быть тем, к чему нас призвала природа и на что возложила немалые надежды: женщине отпущено рождество и исцеление жизни во всех ее проявлениях. А исцеление — это значит: видеть могущественного мужчину и поверженным, видеть его страдания, разделить их, не бросить его в беде. Ведь мужчины все это прекрасно знают, я удивляюсь, почему они не встают перед женщиной! Видимо, отключают воображение, не хотят видеть в чуждой женщине чудо спасительницы, сестры милосердия, сиделки, кормилицы при мужчине, которая, может быть, и тебя еще исцелит. Ведь недаром говорится: от сумы да от тюрьмы, да жены не отказывайся. Нет, сидят мужчины перед стоящей женщиной, как оккупанты какие-нибудь.

Если мы уже все без исключения согласились, что любовь — это привычка, привычка человека жить в любви, а не в ненависти, то надо и культивировать эту привычку, ведь без постоянной опеки атмосфера любви может исчезнуть, и останется одно равнодушие, а то и вражда, и ненависть.

Среди многочисленных бесед на эту тему запомнилась одна в Алма-Ате. Там молодой казах-философ сказал: «Я вижу, что в моей жене скрыто развивается какая-то идея. Я должен помочь ей развиваться». Вот о таком братском, отцовском, доверительном внимании к женской судьбе мы все мечтаем, глядя с надеждой и любовью на наших мужчин.

Часть третья: А жизни суть...

В чем же больше всего нуждается человек? Оказывается, в любви. И не надо от этого отрекаться. Ни в молодости, ни в зрелости. Ведь даже в масштабе нашего общества: чем же мы так опечалены? Многим. Но, оказывается, и тем, что нас не любили. Мы думали, что если человек приходит к власти над народом, он должен любить свой народ. А вот, оказывается, это не так, нас обманули, нас не любили все время. Вот печаль-то в чем! Но если человек так нуждается в любви, если он сердится и печалится в том случае, когда его не любят, значит, надо подумать о том, как сохранить среду обитания для любви. Страдает от отсутствия любви народ, но страдает от ее отсутствия и один человек. Более всего местом такого скрытого или открытого страдания является семья. Эта драгоценность, эта волшебная шкатулка, эта сокровищница жизни, где должны цвести розы или лилии, — этот рай земной, мечта вожделенная каждого человека, она-то почему страдает? Не потому ли, что оставлена без заботы с самого начала сама любовь? Не ухоженная, не умытая, не занявшая место иконы, она быстро дичает. Одичавшая любовь превращается в свою противоположность — ненависть.

К сожалению, человеку ничего не падает с неба. Все ему надо укреплять своими руками. Человек вынужден быть строителем. Как говорят физики: ветер может сломать дом, но построить его может только человек. Этот ряд можно продолжить: наводнение затопит дом, но восстановить его вода не может, это по силам только человеку. И так же огонь, и землетрясение, и много других сил природных и космических. Тем удивительнее, что, зная, насколько утло его жилище на фоне космоса, человек еще и сам разрушает свой дом. Разрушает походя, не думая, во что это ему обойдется. Вообще, я делю всех людей на строителей и разрушителей. Не буду распространять это деление на социальные группы, хочу соотнести эту формулу с любовью, с наукой страсти нежной: с мужчинами и женщинами.

Тут лучше привести пример. Эту историю мне рассказала женщина, чья личная жизнь не удалась. От первого и единственного брака она растила двух девочек-двойняшек, окружающих мужчин не любила и не понимала. Казалось, глубокая обида затаилась во всем ее облике. Хотя в остальном это был преуспевающий, работящий человек, крупный специалист своего дела. Эта женщина прекрасно играла в большой теннис, любила путешествия, историю своего края, историю Родины. «Но из-за чего вы все-таки разошлись с мужем?» — спросила я эту женщину на одной приятной вечеринке. Она подумала и, наконец, иронически обронила: «Во всем виновато чтение...». «Как это?» — ахнула я.

— Да, мы поженились рано, мне было 18 лет, ему — 22. Я, несмотря на бедность и безотцовщину, любила читать книги, а он не любил, и все. Познакомились мы на танцах, каждый витал в своих сферах, соприкасались только руки, губы, иногда слова, за которыми у меня были романтические книги, а он, видимо, так и считал, что у всех девушек в голове должны быть романтические книги. Поэтому мы, взявшись за руки, решили пожениться. Женившись, он купил мотоцикл и пропал в пространстве своей личной молодости, изредка появлялся и похлопывал меня по животу. Мы жили в убогой коммунальной комнатке, и сердобольные соседки, что были постарше опытом, советовали мне, что нужно быть смелее на супружеском ложе, чтобы муж испытывал страсть к жене, а не к улице. Я снова погрузилась в книги, чтобы научиться быть смелее. И однажды, когда мой молодой муж примчался на мотоцикле далеко за полночь и улегся рядом со мной, я погладила его по голове и сказала: «Я хочу тебя!» Он подскочил, как ужаленный. Ревнивое бешенство перекосило его лицо. «Кто тебя этому научил?» — яростно прошипел он и ударил меня по лицу и раз, и другой, и третий: «Кто тебя научил этим словам, шлюха!» Что уж было потом — неважно, да я и не помню. Он ушел тут же, бросил меня. А я все думаю: ну кто мог меня научить? В книгах так пишут! Такая, в общем-то, глупость. Но меня все волнует: кто его-то научил, что эти слова должны говорить только шлюхи? Вот и вся бесхитростная наша история. Целая жизнь пошла наперекос, да еще не одна, еще на детях отразилась, и на внуках отразится... Многие мужчины бьют своих подруг. И мне кажется, в этом их несчастье и начало мужского краха.

Мы уже договорились в прежних беседах, что живем в условиях мужской цивилизации, что мужчины по-прежнему могущественны и прямо похожи на дела рук своих, на все эти авиалайнеры, танкеры, БелАЗы и автомобили, что мужчина полностью социален и повернут лицом в общество, т. е. к тем же мужчинам, с которыми он и создает нынешнюю цивилизацию. И если он объявляет войну женщине, обрушивает всю силу своей агрессии на свою любимую, своего единственного донора, то из этого сразу видно его судьбу: это значит, что плохо идут его дела в обществе, у него не налаживаются контакты с мужчинами, от которых зависит его судьба.

А во-вторых, обрушиваясь на женщину, мужчина посягает прямо на свою жизнь. Ведь женщина кормит мужчину, она насыщает его едой, а еда — это жизнь. Первая фраза, которую скажет разгневанный мужчина: да не хочу я есть! Раньше люди без молитвы к столу не садились. Молитвой как бы прогоняли асе злое и еду принимали очень серьезно, с благодарностью за хлеб и соль. А если еду принимать с гневом и проклятьями, то ведь вся кровь тут же испортится. Человек уже ни на что доброе не способен. Вообще, я считаю, что ссора наносит организму страшную разруху. Индийские философы утверждают, что вокруг поссорившихся людей три дня кипит воздух и что сам воздух болен, осквернен, заразен. Конечно же, от ссоры надо лечиться осторожно, как от тяжелой травмы! Многие философии, в том числе буддийская, христианская, конфуцианская, советуют избавляться от подступающего зла, разразившегося конфликта обетом молчания. Да, вот у себя дома, не в цехе или храме, лечиться обетом молчания.

Один лектор-философ рассказывал, как он проходил уроки этики в храме тибетских монахов, Учитель сказал: «А теперь будем учиться читать мысли друг друга?» «Как это?» — спросил я. «Будем молчать», — ответил учитель. И два человека замолчали. Молчали три дня, в конце концов, посмотрели друг на друга и рассмеялись. Учитель сказал: «Вот видите, мы уже поняли друг друга!» В молчании все кипящие проблемы утихли, оставалась только улыбка по их поводу. Вы, наверное, сейчас улыбнетесь и скажете: если бы было так просто. Хорошо, что улыбнетесь. Конечно, непросто, но хоть что-то надо же делать, чтобы уберечь свой дом от разрухи. Если вы не ставите своей задачей личное несчастье и не возводите в наслаждение семейный кураж и идею разрушения. Если вы строитель, а не разрушитель.

У меня есть один знакомый, который разрушитель по убеждению. Он так и говорит: «Для меня чем хуже, тем лучше!» Женщин он предает, родителей, естественно, тоже, друзей со смехом объявляет своими врагами. Но что поражает: он сам разрушается стремительнее всех, кого пытался разрушить, разрушается физически — в тридцать лет у него уже выпали зубы, разрушается духовно — высокие мысли, знания его давно оставили. Так что физики опять правы: ветер может сломать дом, но построить его может только человек!

Мне жаль, что мы совсем не читаем старых философов, а ведь человечество живет давно и все время фиксирует свой опыт. А мы такие новые, такие все из двадцатого века, постоянно «открываем велосипед». Причем, если сошлешься на философа пятого века, то тут же налетят охранники от современной философии и объявят все искания пятого века глупостью. А между тем неоплатоники пятого века, жившие по берегам Средиземного моря, увлекались идеей объема природных сил. Например, они утверждали, что силы духовные и физические не беспредельны. Мягко говоря, если в вас росту метр семьдесят, то и врачевать, и враждовать можно только в расчете на эти метр семьдесят. Современному человеку не мешало бы вспомнить о своем объеме природных сил, может быть, тогда будет меньше так называемых сшибок с обществом и с родными людьми, меньше будет конфликтов и страшных надрывных заболеваний.

Как бы перекликаясь с неоплатониками и с объемом природных сил, Козьма Прутков в девятнадцатом веке иронически заметил: «Нельзя объять необъятное». Современный человек, получая информацию со всего земного шара, по сути обнимает необъятное. Я видела глубокую безнадежную ссору между мужем и женой из-за положения рабочих в Швеции... Другие непростительно унижали друг друга из-за хоккея, из-за кино. В споре из-за преуспевающего политического деятеля готовы были разрушить свой священный очаг, сменить любовь на ненависть. Другими словами, современный океан общественной жизни все время обрушивается на утлое суденышке семьи, все время растаскивает его обитателей по своим общественным проблемам. И некогда под этим напором вспомнить о любовном жесте, о любовном слове, о довольно ограниченном объеме природных сил. Но все-таки, когда мы начинаем только говорить о любви, как человек смягчается, улыбается, делается живее и естественнее.

Многих мужчин я спрашивала: что в женщине самое отвращающее и самое милое? Большинство мужчин сказали следующее: самое тяжелое, когда женщина стервенеет. А самое милое, когда женщина желанна. Ну что ж, великие и мудрые мужчины всегда правы, согласимся с ними: это действительно точное обозначение эмоций. Но согласитесь, что и женщине тяжело, когда мужчина стервенеет, и женщина счастлива, когда мужчина ей желанен. Пусть это маленькое знание поможет нам меньше стервенеть и более быть желанными друг другу, совсем как в стихотворении Василия Федорова:

По главной сути жизнь проста:

ее уста, его уста...

Она проста по доброй сути,

пусть только грудь

прильнет ко груди.

Весь смысл ее и мудр, и прост,

как стебелька весенний рост.

А кровь солдат, а боль солдатки?

А стронций в гуще облаков?

То — все ошибки,

все — накладки

и заблуждения веков.

А жизни суть — она проста:

ее уста, его уста...

Часть четвертая: Куда уходит милосердие?

Нет у меня ни малейшего намерения упрекать в чем-нибудь людей. У каждого достаточно своих проблем и угрызений совести. Просто мне бесконечно дороги мысли о мужчинах и женщинах, о тех страстях, которые их соединяют и разъединяют. Потому что эти страсти, эти отношения кажутся мне самыми родственными на земле. Женщина склоняет голову перед мужской, отцовской, сыновней судьбой, мужчина склоняет голову, чтобы утешиться в милосердных женских ладонях. Так ведь оно и есть, сколько бы мы ни заблуждались в своей вере, ни утешались надеждой, сколько бы ни разочаровывались в любви: «Упокой душу раба твоего, женщина!»

Внезапно приходят в голову странные мысли, что женщины были и при рабовладельческом строе, и при феодализме, и при разбойничьем капитализме, и никогда мужчинам не приходило в голову изменить природу женщины, считалось, что богу — богово, мужчине — мужское, это самый вечный вопрос.

Единственно, что требуется мужчине от женщины, это милое сердце, остальное — от лукавого. От природы милое сердце женщины помогло родиться такому желанному слову, как милосердие. Устав от вечного разрушительного движения природы, которое физики зовут энтропией (помните тот мужской приказ: женщин и детей из района бедствия вывозить в первую очередь), устав от вечного взаимного мужского прессинга в обществе, который философы зовут инфернальностью, каждый мужчина знает, что есть у него милое сердце женщины.

Не легко, не сразу, может быть, где-то за полночь, когда и солнце далеко, открывается это милое сердце женщины и потопляет, омывает ни с чем не сравнимой врачующей силой своего мужчину, возвращая его обществу новехоньким, возрождает из пепла этого мученика и мучителя, побежденного и победителя, государя и пожизненного раба. Как же не склониться перед этой судьбой, как не задуматься над глубоким смыслом явления, имя которому: мужчина и женщина. Как не склониться перед их пусть короткой нежностью и уступчивостью, перед тем тайным чувством друг к другу, которое и рождает милое сердце — милосердие. Это чудо однажды испытывал каждый человек. Состояние милого сердца — это праздник для человека, живущего в грозном мире каменеющей косной материи, это его опора в непрерывных трудах по добыче хлеба насущного, это его отличное богатство, болен ли он или здоров, молод или стар. Как ты распорядишься им, мужчина? Как бы тебе не утратить милого сердца, женщина?

Вот на белый свет родилась девочка. Родилось милое сердце, будущее милосердие, будущая утеха грозному мужчине. Я еще не видела мужчины, отца, который бы обрадовался рождению дочери. А иной гневливый отец и в роддом не идет: не надо ему девчонки! Нет ей благословения уже от самого рождения. Давным-давно, когда в душе человека еще царил бог, мужчина тоже не слишком радовался дочери, но все же допускал, что рождение девочки происходит по законам высших сил, которые просто не подвластны человеку. Так уж и говорили: «Бог дал девочку!» С этим не поспоришь. Приходилось одарять ее отцовским благословением. Но если девочка родилась без отцовской радости, без его благословения, то, выходит, что она как бы уже сирота, как бы с рождения падчерица. Вот такая получается тонкость. Кто же поддержит в ней ее милое сердце? Только мать. Отцы, спасибо им, конечно, оттаивают, природная грация девочки в конце концов укрощает косматое мужское сердце. Но ведь был, уже был момент неблагословения, момент сиротства был при самом рождении. А брат, который, допустим, рядом? Он лелеет ли в сестренке ее милое сердце? Нет, только треплет ее, клюет с малых лет: девчонка ты! Стыдно с тобой, отойди от меня. И тут сиротствует милое сердце девочки, начиная понемногу черстветь. Вы видели, как кусаются девочки в детском саду: и смех, и слезы!

Может быть, в школе кто-нибудь культивирует милое девичье сердце, будущее милосердие земное? Я так догадываюсь, что когда взрослые люди заводили смешанные школы для мальчиков и девочек, то они надеялись, что девочки природным своим милым сердцем смягчат агрессивные всплески мальчишеской психики, и на земле воцарятся мир и благонравие. Но, как видим, этого не получилось. Мальчишки победили. Они превратили своих школьных подруг в предмет богатырских игрищ и забав. Девочка уже никакая не девочка, а то ли камешек на веревочке, который со свистом вертит мальчишка над головой, то ли собачонка на поводке, то ли оруженосец Санчо Панса, ковыляющий за Дон Кихотом, только не девочка. Никто уже не отвечает за ее милое сердце. А девочка сама вдруг понимает, что ее милое сердце мешает ей влиться в веселую мальчишескую жизнь. В девочке укрепляется мысль, что не надо быть девочкой, надо жить по законам мальчиков: ведь на нашей земле культ мальчиков — культ сыновей... Но нашу технократическую мужскую цивилизацию эта печаль не беспокоит: образуется, думаем мы, и усиленно занимаемся профсоюзами и хозрасчетом. Профсоюзы, думаем мы, дадут нам милосердие, а не женщины, хозрасчет наполнит нас жизнью, а не объятия любимых. И нарастают над милым девичьим сердцем тычки и плевки, теперь уже взрослые, а то и из уст любимого, прямо из любимых рук.

О, эта пресловутая ревность, это опять же богатырское выколачивание дверей и окон, это выталкивание любимой, эта жажда публики: а пусть все видят, как мне плохо! Плохо не оттого, что милая жена от милого сердца улыбнулась другу, плохо не оттого, что она недостаточно красива, а вот жена у друга — на все сто! Плохо не оттого, что нет желаемых средств к существованию, хотя от всего этого, конечно, плохо. Плохо всякому мужчине по самому главному счету, что он не бог, не царь и не герой, что он проигрывает сражение космосу. И единственное существо, которое должно ему за это ответить, — милая маленькая женщина! Поистине прав поэт, сказав: «Я — поле твоего сражения!»

Сражение предлагается милому сердцу женщины во взрослой жизни. Перед милиционером остановится всякий мужчина, перед женщиной — никто! Но ведь эта манера преступника, а не отца планеты, манера виноватого, а не правого. И вот к тридцати годам, когда в женщине с полной силой расцветает животворная мощь организма, природная способность милосердия, она оказывается равнодушна к мужчине: а за что их любить, спросит современная женщина. Что они сделали доброго с самого дня моего рождения? И вместо естественного в женщине, милого сердца в ней готово вспыхнуть пламя мужененавистничества. Она уже готова более не рассчитывать на милое сердце своего любимого. Хотя мы-то с вами понимаем, что между этими сердцами лежит бездна, но женщина уже шагнула в эту бездну.

Мне все хочется спросить наших великих мужчин, этих теоретиков и практиков мужской цивилизации, этих хозяев планеты, этих стратегов и тактиков, воплощающих все новые и новые идеи: милые, любимые мужчины, вы зачем растите женщин, которые ненавидят мужчин? Где это видано, что женщина не любила бы мужчину? И кто тогда будет вас любить? Кто будет миловать и обновлять? Не та, так другая, но ведь и у другой может не оказаться милого сердца, раз его в женщине не выращивали с детства. Все подрастающие мальчишки смотрят на своих ровесниц снисходительно: они, эти мальчики, будут сильны и могущественны. Это их ждут великие путешествия и открытия, это они поведут «Антеи» и «Бураны», будут варить сталь и спускаться в шахты. Да, все это так, и спасибо им за это. Но грозный космос и наша планета распорядилась так, что и могучие мужчины рушатся: там вспыхнула война, там — авария, у кого-то отказали, например, почки. И вот могущественный мужчина уже на больничной койке, нянечка — женщина или сестра милосердия — обирает с него бинты, подставляет ему судно.

Грех, конечно, спрашивать в такое время: а сколько ты, мальчик, мужчина, вырастил на земле для себя милосердия? Тебя не устраивает уровень милосердия в сестрах и нянечках? Так они уже не имеют в себе того милого сердца, той младенческой грации души, с которой появились на свет. Об этом никто не позаботился, Она росла рядом с тобой, как мальчишка, а не как девочка. Вот и все. Но ведь и мужское милосердие создавалось тысячелетиями из-за той же женщины, во имя ее. Ведь она есть. Ведь ее надо защищать, миловать. По сути дела, вся мужская цивилизация с земледелием и строительством, с книгами, театром и музыкой, все законоуложения с армиями и тюрьмами выношены мужчинами для того, чтобы было хорошо женщине с младенцем. Ведь в этом смысл мужского государственного милосердия.

Еще одна древняя мужская, братская заповедь: «Делай ближнему своему так, как ты хочешь, чтобы делали тебе». Об этом говорили Конфуций и Христос, Гуатама Будда и Магомет. Эту заповедь выполняют солдаты в бою. Ведь солдат выносит из боя раненого товарища еще и потому, что точно знает, что и его тоже не оставят в беде. Если мы бросаемся спасать тонущего человека, то как бы само собой разумеется, что завтра такой же, как я, человек придет на помощь, может быть, моему ребенку. На этой заповеди: делай ближнему своему так, как ты хочешь, чтобы делали тебе, держится мировой уровень милосердия. Но все чаще мы сталкиваемся с фактами забвения этой заповеди. Упал человек в обморок — а пусть придет государственная медицинская помощь, они обязаны быть милосердными, а не я, потому что я никогда в обморок не упаду. Объятый пламенем, выскочил водитель автобуса, катается в снегу, кричит: «Помогите!» Вызываем «скорую помощь», пусть она поможет, а вот мы, стоящие на остановке, никогда не загоримся. Звонит по телефону районному архитектору мужской голос: «Уберите из-под окон частный гараж, дышать нечем!» Архитектор, конечно, знает, что это за гараж, и вынужден отвечать немилосердно резко: «У вашего соседа гараж стоит потому, что сосед утратил на производстве обе ноги, вы, видимо, думаете, что вам никогда не отрежет ноги?»

«Делай ближнему своему так, как ты хочешь, чтобы делали тебе». Эта заповедь возникла оттого, что люди знали, что жизнь одновременно полна и счастья, и несчастья. «Помни о смерти!» — предупреждали друг друга древние римляне.

Мне кажется, одним из наших оптимистических заблуждений является равнение на всеобщее и обязательное счастье. Настойчивая, ослепительная вера в то, что независимо от природных сил, от великих сил жизни и смерти я буду ежедневно и обязательно счастлив. И в хлопотах об этом мифическом счастье мы уже не отвлекаемся на чьи-то призывы о помощи, забываем, что и нам в любой момент может понадобиться помощь и соседа, и женщины, и даже ребенка. Но чтобы они пришли на помощь, надо и самому вносить ежедневную лепту в общую копилку милосердия.

Человеку слишком тяжело дается жизнь в мертвом пространстве космоса, чтобы пренебрегать такой всеобщей культурой, как милосердие. Этот вывод никак не расходится с мыслями о мужчинах и женщинах. Если все-таки считать женщину за человека, то перефразируем старую заповедь: «Делай женщине своей так, как ты хочешь, чтобы делали тебе». А если всерьез, то мужчины как бы единой дружиной, широким плечом держат границу между жизнью и смертью, защищая землю от неубывающей энтропии, женщины — сама жизнь, источник жизни. А у жизни, мы знаем, милое сердце. Хочется, чтобы при помощи мужчин милое сердце женщины прописалось в чертах ее лица, в походке, в слове и поступке. Милое сердце женщины — залог облегчения нелегкой мужской судьбы. Не надо увеличивать количество сильных мужских рук за счет женщин, надо увеличивать количество милых женских сердец. Тогда станет милосерднее и сам мужчина.

Иначе за что же он будет отдавать свою жизнь, для чего ему хлеб и великие открытия, если иссякнет милое сердце женщины. Милосердие.

Взрослая женщина

— Есть что-то страшноватое в молодящейся женщине. Именно это и лезет в глаза — лезет в глаза, что она молодится, — говорит мой собеседник.

— Это плохо?

— Тут есть какая-то измена составу жизни.

— А может быть, протест?

— Вот я и говорю — страшноватый протест. Протест против меня, стареющего рядом с ней? Протест против детей, которые поднялись рядом с ней? Протест против чего?

Сыну исполнилось 18 лет, он поступил учиться в московский институт и уехал из города. Я осталась одна, молодая и красивая. Я не чувствовала свои 38 лет. Сердце у меня от природы веселое, ум усмешливый. Знакомых и друзей достаточно. Я еще не молодилась, но и не старилась. Золотое мгновение. Ко мне пришла в гости женщина — композитор. Ей захотелось показать мне свои песни. Она пришла со своим сыном Антоном. Антону было не более 5 лет. Сбрасывая у порога ботиночки с ног, Антон лукаво посмотрел на меня и спросил: «Бабушка, это твой дом? Ты здесь живешь?»

Я остолбенела. Ирина набросилась на Антона: «Тетеньку зовут не бабушка, а Ольга Николаевна. Понятно?»

— Ирина, — успокоила я молодую гостью, — Антон прав. Он видит то, что есть. Я вполне могу быть бабушкой, потому что мой сын повзрослел и вполне готов родить мне внуков.

На первый взгляд человечество молодеет, увлекается именно молодостью, ухаживает за своим бытом, предается спорту, совершенствует одежду, протестует против возраста. Но приходит пятилетний Антон, видит что-то основное и настойчиво твердит: «Бабушка Ольга Николаевна, можно я возьму эту собачку?»

Однако молодость берет свое. Я опять молодая и красивая. Я работаю в детском театре завлитом, ко мне в кабинет приходят доверчивые подростки, юноши приносят свои стихи. В кабинете пьют чай артисты, художники. Никто не говорит о возрасте, все молоды и талантливы. Однажды перед началом спектакля у звукорежиссеров пропал свет, нельзя дать на сцену микрофоны и музыку. Директор театра мне говорит: «Уважаемый завлит, идите на сцену и расскажите детям о театре, пока электрик ликвидирует неисправность».

Из своего молодого кабинета я весело выпорхнула на сцену и стала рассказывать детям историю про аплодисменты. Дескать, в театре принято хлопать в ладошки, приветствуя актеров. Если актер вам понравился, вы не стесняйтесь и хлопайте. А еще этими хлопками можно злость от себя прогнать, обиду забыть. У тебя плохое настроение? Похлопаем в ладошки. На душе станет весело, а все невидимые злючки-колючки, все злые духи улетят под потолок театра и вон в то отверствие — на улицу... И вы не будете колотить друг друга... Дети дружно разразились аплодисментами: громче, громче, веселее, веселее, дружнее, дружнее. С первого ряда поднимается мальчик. Тянется во весь рост ко мне на сцену. Я наклонилась к нему. Он меня доверчиво спрашивает: «Бабушка, а когда сказка начнется?»

Сказка действительно началась, Я убежала со сцены. Директора прошу: «Вы меня больше на сцену не посылайте. Меня дети бабушкой назвали». С тех пор в театре завелась традиция: в дверь моего кабинета раздается предупредительный стук, заглядывает актер и усмешливо спрашивает: «Бабушка, когда сказка начнется?»

А теперь сказка: взрослая женщина должна много природного, материнского знать. Ей некогда молодиться.

Сила слабости

Бабушка Шура в своей семье как патриарх. О ней рассказывают по случаю законченную притчу. Из этой притчи следует, что баба Шура сделала поступок необыкновенный, такой, о котором хочется рассказать внукам.

В бабушке Шуре есть сила слабости. Однажды она отправилась к своей подружке, чтобы помочь ей ухаживать за умирающей сестрой. «Надо не забыть, когда Людмила начнет «часовать» (часовать — доживать последний час жизни). Надо успеть помолиться, да свечу горящую в головах поставить. Стакан чистой воды — рядом», — бормочет баба Шура, собираясь в дорогу.

Дорога оказалась слякотной, низко ползли мрачные тучи, дул ветер. Бабушка шла по переулку под горку. И вот при повороте на центральную улицу ее настиг некий вездеход — грязный автомобиль и сбил в грязь старушку. Привезли ее в больницу без сознания. Спасибо врачам — обиходили ушибленную. Оказался перелом ключицы и сильный, с кровоподтеками, ушиб грудной клетки. Может быть, и еще что-то повредилось, но бабушка старенькая — ей и того довольно. На другой день к ней в больницу пришел виноватый водитель, стал объяснять, что с ним случилось наваждение от плохой погоды. Баба Шура сказала:

— Это бывает. Ты иди, сынок, с Богом. Я в суд подавать не буду. У меня своих трое зятьев за рулем...

Вот и вся история.

И Господь говорит: мне нужна милость, а не жертва. Такая вот сила слабости. А сколько же людей она помиловала.

Главное — голубь

«Пора признать возможность существования

бесписьменной цивилизации...»

Ю. Лотман

Лев Николаевич Толстой в своих дневниках рассуждает о том, что человек, согласный с природой, живет 84 года, будто бы у него складываются циклы двенадцать раз по семь лет, либо семь раз по двенадцать лет.

Моя тетушка баба Шура, то есть Александра Николаевна Кудряшова, прожила 86 лет, почти весь двадцатый век, и до своего ухода в лучшие миры была опорой четырем дочерям, зятьям и внукам.

Именно с ней мы вели глубокие беседы о таинственной народной культуре проживания, которую я называю провинциальной «бесписьменной цивилизацией». Баба Шура меня многому научила, учила она легко и понятно, особенно чему-нибудь непонятному.

— Ты одна живешь, тебе поди-ка страшно спать. А ты перед сном сорок раз «Господи, помилуй» скажи, и страх пройдет...

Ту надо помнить, что говорилось это в пору воинственного, провинциального государственного атеизма, когда никакой ночной страх в расчет не принимался, а за «Господи, помилуй» можно было и работу потерять.

— Ты так делай и днем, если кого-нибудь боишься: тут важно сказать именно сорок раз, не больше и не меньше. Пока ты это себе говоришь, вокруг тебя будто занавесь упадет, как рубашка жизни. И станешь ты для людей невидимой, как говорят в школе учителя, отсутствующей. Я этот урок бабы Шуры всем беззащитным членам профсоюза тайком преподаю и на себе испытываю: когда читаешь «Господи, помилуй» и пальцы загибаешь сорок раз, то тебя даже контролеры в автобусе не видят. Или вот еще замечательная история про экстрасенсов. Она — как столкновение безымянной культуры вечных знахарей и новой популярно-телевизионной стихии экстрасенсов.

Моя подруга Тамара — экстрасенс, знающий многие восточные школы врачевания и саморегулирования, она умеет ловить движения тонких энергий и влияние высших сил на человека, собаку и общество. Тамара нянчит двухгодовалого ребенка. Ребенок уже пошел, и это ее радует, но она заметила, что малыш то и дело падает.

— Чего это он у меня падает? — задумалась Тамара и предалась медитации в ванне. Да, но подготовка к медитации — это же вам непросто. Надо уложить младенца спать, затем в совершенно свободных одеждах лечь на коврик на спину, притвориться спящей, так чтобы в это поверили твои и спина, и ягодицы, и мышцы бедер, которые весь день напряжены: надо, чтобы они распряглись бы и растопились, а потом их снова напрячь, и так несколько раз. А потом можно и сесть, и произнести все десять гласных по порядку от а до я, возгудание устроить, как сказала бы баба Шура, а затем уж забраться в ванну и отдаться молитве, только тогда, в полузабытьи, когда и слова-то, засыпая, начнут путаться, может быть видение, а может и не быть.

Вот в такую нежную минуту в ванне при закрытых глазах и увидела Тамара, что бежит ее ребенок по дорожке, а на его ножках путы. Вот именно совершенно крестьянские веревочные путы, восьмеркой оплетающие ноги дитяти. Для Тамары это видение оказалось новостью, она всполошилась и бросилась за советом к своей духовной подруге. Подруга сообщила, что надо снова предаться медитации, призвать высшие силы, и они скажут, что с этим следует делать. На что баба Шура, последняя представительница вечности, просто сказала: «Не надо к высшим силам, и так все знают, что у младенцев есть и щетинка на спинке, и на ножках путы. От щетинки младенец плачет: тогда после купания мать ему брызнет на спинку грудного молока и рукой растирает, щетинка и выкатывается, как грязь. А к падающему младенцу надо подойти со спины, присесть около него и обыкновенным кухонным ножом провести черту между ног, т. е. разрезать эти якобы невидимые путы, так испокон веков делали...»

— Ой, ну как хорошо и просто, — обрадовалась кроткая Тамара и с полным доверием исполнила старый ритуал.

В маленьких советах бабы Шуры сквозит уверенность столетий и одновременно одинокое ее предстояние перед Высшим Промыслом. Официальным священникам эти накопления не нравятся, хотя, думаю, путы своим младенцам они все-таки разрезают. А у меня все эти знания дух захватывают.

Баба Шура меня научила Псалтирь читать. Это были уже свободные девяностые годы. Все уже позволено, вот мы и звоним в церковь, дескать, не найдется ли у вас бабушки — помолиться над покойником. Женский сварливый голос отрезал: не найдется! А как же нам быть, восплакали мы. Читайте Псалтирь — скомандовала трубка и дала отбой. Не то наша баба Шура. Она меня наставляет: тебе пришло время сестру хоронить, ты сразу начинай Псалтирь читать, если до сорока дней 150 Давидовых псалмов три раза успеешь прочитать, то увидишь сестру во сне, она тебе и скажет, все ли ты сделала, как надо.

Я, конечно, Псалтирь освоила, читаю по одной кафизме в день, как раз хватает на три раза до сорока дней. И хамить не надо, и получается так, как баба Шура сказывала.

Ну вот, 27 февраля 2000 года баба Шура и умерла в прекрасном для этого дела возрасте — 86 лет, как и просчитал Лев Толстой.

Дочери сказали, что она очень ждала меня, хотела попрощаться. Я приехать не смогла, но дочерям пообещала, что буду читать Псалтирь и таким образом попрощаюсь с бабой Шурой.

Не успела я прочитать и первые девяносто псалмов, как увидела во сне бабу Шуру. Во сне же я и возликовала от радости, что вижу ее. Она, понимаете ли, опустилась с неба на новенькой качели, ремешки у качели узкие, кожа новенькая поблескивает и даже заклепки видны. Сидит баба Шура на этой качели, как на скамеечке, в каком-то белом пушистом халатике, на голове пушистый же чепец. Я восклицаю: «Баба Шура, ну как хорошо, что я вижу тебя!»

А она мне в ответ только и сказала: «Я тебя неправильно понимаю... ГЛАВНОЕ — ГОЛУБЬ...» И сон пропал.

Я немедля записала ее пожелание в блокнот и принялась раздумывать, что же это все значит. «Я тебя неправильно понимаю», — может быть, я неправильно молюсь? Забываю сказать какой-нибудь канон? Тут какая-то тайна, она могла бы прямо сказать: неправильно молишься. Может быть, ей нельзя меня обижать упреком, так она себя упрекает? Она сама ведет себя, как голубушка...

Зато вторая фраза, что главное — голубь, меня просто потрясла и перестроила. Я стала внушать себе, что я должна вести себя, как голубь, пусть во мне будет меньше норова, вздора и характера, но будет больше послушания, смирения и кротости. Оказалось, что голубем быть очень трудно, но необходимо, коли этот совет прибыл с того света. Им сверху виднее. С другой стороны, всем известно, что голубь — христианский символ, он означает именно Святого Духа.

Тогда опять возникает вопрос, почему прямо-то не сказать: главное — Святой Дух. Но баба Шура и тут оказалась права: мне, грешной, никогда не достичь Святого Духа, и я могла отнестись к этим словам равнодушно. А вот ГОЛУБЬ — это узнаваемо, и можно попытаться встретить зрелые годы с таким ориентиром, что ГЛАВНОЕ — ГОЛУБЬ.

Получается, что мне был дан единственно верный совет на все оставшиеся годы. Спасибо бабе Шуре, рабе Божьей Александре, что спустилась ко мне с неба на новеньких качелях, чтобы так со мной — попрощаться.

Жена Рита

Сколько человека

ни закапывай,

он все равно

тянется к свету.

Вот интересно знать, как легче достигать этого света: индивидуально или коллективно? Каждый философ ответит: по обстоятельствам. Обстоятельства познакомили меня с Владиславом Андреевичем Титовым, шахтером, который в 25 лет потерял в шахте обе руки, затем стал писателем. Писал он свою книгу зубами и назвал ее «Всем смертям назло». Мы приехали в Ворошиловград делегацией на 60-летие образования СССР: металлурги, строители, партийные руководители, художники, поэты... Нас, литераторов, забрали к себе под опеку писатели Донбасса. Первый день мы провели в Краснодоне — место святое, историческое свидетельство фашистских расправ над шахтерами, молодогвардейцами. Потрясенные увиденными музеями, комплексами памяти, встречами в шахтерских коллективах, вернулись в Ворошиловград к вечеру и ужинали в квартире инструктора обкома.

Захваченные в плен общими впечатлениями, мы не сразу приметили частности. Позабыли, что на ужине может быть Владислав Андреевич Титов. И уж совсем не подумали о той, кто рядом, — о жене Рите.

Владислав Титов в свои 50 лет был похож на Бориса Ручьева — такая же среднерусская красота, строгость и светлость. Мы представились ему и потянулись к столу — хозяева торопили. Они сели вдвоем, близко друг к другу. Владислав — более к Рите лицом, чем к столу. Объявили гостеприимный тост, Рита поднесла рюмку к устам Владислава, он выпил, она прикоснулась к нему салфеткой и сразу подала бутерброд. Ворошиловградцы к этому давно привыкли, на нас же обрушилась буря чувств. Буря чувств и неумение их скрыть. Немного погодя я отправилась в коридор покурить. Владислав поднялся и пошел вслед за мной. Я извиняюсь, закуривая, говорю, что переволновалась в Краснодоне. Принялась рассказывать ему про Ручьева. А он смотрит на меня, улыбается и говорит: «Римма, возьми в моем кармане сигареты и дай мне закурить». Я, опять извиняясь, полезла в карман его пиджака, зажгла сигарету, вложила ему в рот. Засмеялась, что у меня получилось. Вот, говорю, и губа у вас, как у Ручьева, чуть отвисает. А он мне объясняет: «Губа отвисает потому, что я карандаш в зубах держу. Ребята-шахтеры сделали мне машинку для печатания ногами, но я так слово не чувствую, а когда ртом пишу, то все хорошо чувствую. Привык уже».

Вернулись к столу, читали свои стихи, пели песни. Нас, гостей, поразил Вениамин Мальцев, автор юмористических рассказов, тоже шахтер. Он знал пропасть частушек, играл на балалайке, мы покатывались со смеху, а Владислав Титов любовно рассказывал, что когда Вениамин был помоложе, то еще и плясал со своей балалайкой и переворачивался в воздухе вместе с ней. Чувствовалось, что они большие друзья.

Гости стали расходиться. Владислав с Ритой вместе направились в туалет, а затем в ванную комнату. Затем Рита обула его и надела на него добротное замшевое пальто, застегнув все пуговицы сверху донизу. Они были вдвоем одно целое. Решили погулять по ночному Ворошиловграду. Титов сказал: «Я хочу с Риммой поговорить». Мы пошли рядом. Он тогда был депутатом Верховного Совета Украины, выступал, как правило, с критическими замечаниями по поводу аварийного положения старых шахт. Я возбужденно говорю: «Вашу книгу очень любят читатели, ее в школах изучают, приезжайте к нам на Урал, мы приготовим конференции с металлургами, они — народ благородный...»

— Мы редко куда выезжаем, Рита не любит дорогу. Вот только спецкомандировки в армию бывают, так она уж не отказывается. Знаешь, в армии бывают больные части: там самострелы появляются, дезертиры. Тогда командование просит меня поговорить с ребятами. Такая встреча недавно была, меня она глубоко ранила. Мы вышли к залу, поговорили о книге, о моей судьбе, о Рите, о судьбе каждого человека, который живет всем смертям назло. Я говорю: «Вы мне задавайте вопросы, я ведь не только калека, но еще и писатель, философ». Тут один парень встает и спрашивает: «Владислав Андреевич, а как бы вы поступили, если бы такая беда случилась не с вами, а с вашей женой Ритой?» Жестокий вопрос. Я сказал: «Я не буду отвечать на этот вопрос. Наши с Ритой трудности так велики, что я не хочу предаваться праздному воображению, что было бы с Ритой, если бы...» Да, праздное воображение и сводит людей с ума...

Подошла Рита, промокнула носовым платком слезы на глазах Владислава. Их выбил ветер, пожаловался он.

Праздное воображение принимает ленивые позы и совершенно необычайные формы. Мы вернулись из Ворошиловграда в Магнитогорск, и на калибровочном заводе я попала на традиционный в 80-е годы праздник книги. Библиотекарь Надя, кроткий и любящий человек, спросила меня: «О ком вы будете рассказывать?» Я сказала: «О Владиславе Титове и его книге «Всем смертям назло».

— Это тот самый Титов? — поддержала мою идею Надя. — Он что, все еще без рук? Ах, извините, — спохватилась она.

О невинности

Потерю невинности мы связываем, как правило, с юностью, когда она, эта юность, впервые вступает именно в сексуальные отношения. Вроде бы все мы страшно озабочены этим периодом в жизни наших детей, но взрослая озабоченность наша тоже полна невинности, поскольку мы не знаем, с какой именно проблемой столкнется наше детище на практике.

В Евангелии от Матфея есть глубокая поэтическая фраза: «Если свет, который в тебе — тьма, то какова же тьма?» Я эту фразу нередко вспоминаю по совершенно неожиданному поводу, связанному именно с потерей невинности.

Были у меня знакомые художники, муж и жена. Возле их доброго семейного очага, а также в мастерской постоянно собирались то рабочие, портреты которых надо было рисовать, то журналисты, то искусствоведы, то актеры. Собеседники приходили с детьми, подростками. И правильно. Посещение мастерской художников для детворы подобно открытию неведомого и даже интимного мира. Помню, как трое мальчишек со священным ужасом, видимо, впервые, листали альбом итальянской живописи и слабыми голосами спрашивали художницу: «А почему тут все люди голыми нарисованы?»

Мне понравился ответ художницы. Она сказала им примерно так:

— Вы видите, как старается нарисовать художник коня или тигра, или голубят? А ведь на этих животных нет одежды. Как они прекрасны, как причудливо их создала природа или Бог? Не спросила разрешения у человека, сама придумала. Художник от удивления рисует, восхищается: «Ах, какое косматое дерево, ах, какое шевелящееся море! Ах, какой гибкий зверек!» Ну, а человек? Он-то откуда взялся, такой сложный и красивый, и косматый, и подвижный, и гибкий? Почему у него, например, одна такая голова, а не три? Две руки, а не пять, две ноги, а не восемь? Лев Николаевич Толстой прямо с ума сходил, все искал ответ, ну почему у него на руке пять пальцев? А никто не знает, почему человек такой по виду причудливый. Вот художник и любуется обнаженным человеком точно так же, как любовался бы конем, лебедем, рыбой... Можно, конечно, и одежду изобразить, в одежде тоже много чудесного, но в появлении одежды меньше чуда, она понятна. А вот чудо человеческого тела для художника непонятно. Вот и не перестают художники рисовать обнаженных женщин, мужчин, детей. Любуются выдумкой природы или Бога. А вам что, стыдно, что ли глядеть на картинки с обнаженными людьми?

— Да нет, — соглашаются мальчишки и уже более спокойно, солидно, как будто приобщились к творчеству Божию, разглядывают скульптурные слепки, альбомы, журналы по всем видам изобразительного искусства.

Я люблю художников за то, что они менее всего демагоги. Зову их ясновидцами, потому что они смотрят на мир ясно, принимают его таким, каков он есть. Кроме того, в них сильно развита идея Творца, идея Бога, а следом — идея образа Божия, который действительно почивает на всем Божьем свете: на травах и водах, на животных и насекомых и, конечно, на человеке. Может быть, и художники поэтому такие знающие и чуткие, что сами своими руками пытаются создать модель, а она у них не всегда получается такой совершенной, как у Бога, вот и восхищаются идеальной работой Высшего Промысла.

Дети у художников тоже кажутся более просвещенными в тайнах жизни, чем мы, грешные. И у моих друзей поднялась, расцвела в строгое девичество дочка, назовем ее Майя. Подобно своим родителям она любила раскованность, пластику человеческого тела, была самостоятельная в чтении, суждении, увлекалась биологией, кино, прекрасно рисовала. У нее была своя экзотическая комнатка, где она любила предаваться глубоким размышлениям, глядя на череп, стоящий на полу, и выкуривая тайком от мамы сигаретку. Майя умела быть подружкой взрослым приятельницам матери, любила поговорить с ними на всякие интимные темы и производила впечатление весьма подготовленной к взрослой жизни барышни.

Однажды она подошла к матери и деловым тоном произнесла: «Мама, дай мне пятьдесят рублей!»

— Зачем? — спросила мать, полагая, что дочери нужен фотоаппарат.

— Мне надо сделать аборт, я беременна.

Милую нашу художницу хватил столбняк. Порочность ее ребенка сразила ее: как? Дело дошло до того, что дочь знает даже цену этих подпольных операций!

— Кто он?

— Это не имеет значения.

— Господи, для тебя это уже не имеет значения?

— Мамочка! Я его на себя не тащила... — строго, как любитель-биолог, сказала дочь.

— Бедная ты моя! — прошептала обезумевшая мать. — Она, видите ли, его на себя не тащила! Да разве ты не знаешь... что их не надо... тащить...

И вдруг поняла, что ее якобы современная и просвещенная дочь ничегошеньки не знает о возникновении страсти, что она находится в состоянии глубокой невинности, что поневоле скажешь: «Ну, если свет, который в тебе — тьма, то какова же тьма...»

А мы-то думаем, что сеем вокруг себя знания, свет и просветительство.

Несколько слов в защиту
«Сонечки Мармеладовой»

Сексуальная обреченность человека не может не вызвать сочувствия, и только человек низкий способен обхохотать эту вечную проблему и обратить ее во зло самому себе.

«От дней до потопа»

В «Сказании о Гильгамеше», которое древние люди выбили на каменных табличках, можно многое узнать о героях и охотниках, о познании моря и гор, о зерновых амбарах, о возведении стен из обожженных кирпичей, о могуществе мужчин и красоте женщин. И еще в этом Сказании не забыли древние авторы записать главу, отдельно посвященную Блуднице. Приведу несколько примеров из этого допотопного опыта человеческой жизни.

Молодого охотника в его угодьях постигла беда. «Некий есть муж, что из гор явился, — жалуется охотник своему отцу. — Во всей стране рука его могуча, как из камня с небес, крепки его руки! Бродит вечно по всем горам он. Постоянно со зверьем к водопою теснится. Я вырою ямы — он их засыплет, я поставлю ловушки — он их вырвет. Из рук моих уводит зверье и тварь степную, он мне не дает в степи трудиться!» Отец, чтобы помочь сыну, посылает его к Гильгамешу, так как «нет никого его сильнее, во всей стране рука его могуча». Странной помощи ждет отец от правителя: «Иди, расскажи о силе человека. Даст он тебе Блудницу, победит его женщина, как муж могучий». И действительно, Гильгамеш, как человек, искушенный в искусстве управления людьми, никаких других средств по борьбе с захватчиком не предлагает, а прямо вещает охотнику: «Иди, мой охотник, Блудницу Шамхат приведи с собою. Когда он поит зверей у водопоя, пусть сорвет она одежду, шнур нательный развяжет — ее увидев, к ней подойдет он — покинут его звери, что росли с ним в пустыне». Так по указу правителя Гильгамеша охотник с Блудницей пустились укрощать дикаря-человека. Три дня они искали его да три дня сидели в засаде, сообщает Сказание, И вот: «Увидела Шамхат дикаря-человека, мужа-истребителя из глубины степи. Раскрыла ШамХат груди, не смущалась, приняла его дыхание, распахнула одежду... Наслаждение дала ему, дело женщин. И к ней прильнул он желанием страстным. Шесть дней миновало, семь дней миновало. Когда ж он насытился лаской, к зверью своему обратил лицо он. Увидев Энкиду, убежали газели. Вскочил Энкиду — ослабели мышцы, остановились ноги, и ушли его звери. Смирился Энкиду — ему как прежде не бегать. Но стал он умней, разумением глубже. Вернулся и сел у ног Блудницы. Блуднице в лицо он смотрит, и что скажет Блудница — его слушают уши».

Высока же и забота Блудницы, посланной самим правителем: «Ты красив, Энкиду, ты Богу подобен — зачем со зверьем в степи ты бродишь? Давай введу тебя в Урук огражденный, к светлому дому, жилищу Ану, где Гильгамеш совершенен силой». Сказала ему эти речи приятны, его мудрое сердце ищет друга... «Пойдем же, Энкиду, в Урук огражденный, где кимвалов и арф раздаются звуки. А блудницы красотою славны, сулят отраду...»

Три момента в рассказе о допотопной Шамхат поразили меня. Первое — по сути дела, бесстрашная Шамхат за семь дней своими ласками заменила работу педагога, дипломата и даже отряда милиции, ведь правитель не хотел убивать могучего зверя, он хотел с ним подружиться. Второе — четверо мужчин: охотник, отец охотника, Гильгамеш и автор хорошо знают, что должна делать Блудница, чтобы укротить человека. Из этого следует, что школу блудниц прошли в свое время все четыре персонажа Сказания. И третье — из повествования просматривается уважительное отношение к Блуднице во всем допотопном обществе, ведь, укрощая Энкиду, она служит своему обществу, оберегая его устои от разбоя. Почерпнув эти знания из древней книги, я раздумываю: чем же отличаются современные Шамхат от своей допотопной подруги? Те, что к услугам Гильгамеша, правителя, наверное, ничем, а те, что рядом с нами?

«Святыни»

1978 год. Феликс, 19 лет:

— Кто же вам расскажет об этом? Блудница, вы говорите? Да это же святыня, тайна мужская. Посмотрите, сколько подростков 15-16-17 лет. И каждый из них должен пройти эту купель. И проходит. С этого начинается познание жизни, познал и — «отверзлись вещие зеницы». В конце концов, от блудницы, как вы ее называете, вообще зависит судьба мужчины в будущем.

Ты почему-то связываешь работу блудниц только с подростками?

— Так это их главная услуга человечеству. А потом-то каждый устраивается как может. Главное-то первый раз. Ведь об этом все молчат. Освоено — и с плеч долой.

— А что, это еще и груз тяжелый?

— А как же? Вы представляете себе подростка в шестнадцать лет, его целомудрие, растерянность. Откуда приходит это кошмарное возбуждение, он не знает, силы эти высшие корчат его всю ночь. А рядом отец с матерью утешаются. Ненависть лютая разрывает сердце. Вот и бродят подростки на улице подольше, чтобы от родителей не возбуждаться. А сны! Какие кошмарные сны тогда посещают, и это при полной невинности. И слава богу, что есть такие женщины. Я плакал, например, в первый раз. И благодарен бесконечно. И не посмею осудить. Захожу ли к ней? Конечно. Только с ней я и не одинок, иллюзия, может быть. С ней говоришь легко и просто, как с родным человеком. Для нее ничего не жалко, хотя у меня и нет ничего... Я первый раз неделю там пробыл, домой возвращался глубокой ночью. Я был мудр, как бог. Мама мне казалась глупой мещанкой, просто курицей. Смешно делать вид, что этой проблемы не существует. Блудница! Может быть, если вытащить беззащитных, ни в чем не повинных людей голыми на площадь и устроить суд, дескать, будьте вы прокляты, блудники. А если сочувствовать обреченности человека, его обнаженности и беззащитности, то не трогайте этот очаг, там царит жрица, слабого сделает сильным, бешеного укротит и вразумит, удержит от преступления, от тюрьмы...

Интервью

Она — парикмахер в мужском зале, на дому причесывает женщин — знакомых, подруг, соседок. Ей тридцать лет. У нее двухкомнатная квартира в «немецком квартале», квартира досталась от мамы. Отца не помнит, мама умерла в 47 лет. К сиротству привыкла с детства. Много книг, есть с автографами.

— Это мамины друзья. Вот первая книга нашего известного поэта, вот учебник для вуза, автор — профессор вуза, теперь он уже старичок, но он у мамы бывал, я у него на коленях сиживала... Да, у нас много знакомых, мамины, мои. Я почти весь город знаю, работа такая в парикмахерской. Посуда красивая? Вам нравится? Это у меня металлурги иногда гостят. У них на заводе подарочную эмаль-посуду выпускают с перламутровым покрытием. Вот принесли сервиз кухонный. В городе их немного, все в Москву отправляют... Так мы познакомились с Ириной Борисовной.

— Для меня главное — знать свое место. Разве мама виновата, что оказалась одна, и бабушка их растила без отца: маму и ее брата, моего дядю. Он теперь могучий, в торговле работает, едва терпит меня, но когда нужны мои связи — бежит со всех ног ко мне. Я не обижаюсь. Вот мы с мамой одни на всем белом свете: сироты. И к ней приходили юноши и мужчины. Теперь ко мне. Вроде бы мы последние люди на земле. Я так себя и понимаю. Но у Бога всего много. Видели бы вы, сколько любви проливают на меня мои друзья. Думается, я — первый человек, который им нужен. Я, оказывается, нужнее врача. Я это знаю и работаю как сестра милосердия... Потому что они страдают. Они именно плачут и стонут, особенно мальчики, кого тошнит, кого рвет, из кого кровь течет... Вы спросите, зачем мне это надо? Это уже от меня не зависит: мужчины никогда не отпустят женщину с этой службы, я — их хозяйство, их воля. Это мне они мамино наследие вручили... У меня и дочка растет от одного высокопоставленного «сынка», не в тюрьму же его отправлять за изнасилование...

— Много их у вас?

— Не то слово — много. Этот поток вообще не иссякает. Другое дело, что есть много увечных. Вы ведь их там, в городе не замечаете, а ко мне они тоже идут, иного еще и отец приведет. Есть такие, что только ко мне и идут. Кто ножку приволакивает, у того руки нет, у кого горбик, тот глухонемой, тот заикается, у кого — нервы. И каждого надо поддержать, полюбить, особенно больного места не погнушаться. Правда, и они уж стараются быть любезными и щедрыми. А ведь приходят такие злые, ну, просто к убийству или самоубийству готовы. Вот и смягчаешь их, веселишь. Любовные игры должны быть веселыми, в жизни и так достаточно мрачно. А тут Бог дает столько света! И мне, знаете ли, эта работа нравится. На врачевание похожа. Никаких других условий я не хочу. Вдруг в нашей семье так и до революции было, вдруг я наследую таким, как Сонечка Мармеладова...

Я открываю страницу знаменитого романа, где главной героиней, исцеляющей людей, является проститутка Сонечка Мармеладова, читаю: «Нет! Нет! Не может быть, нет! — как отчаянная громко вскрикнула Соня. — Бог, Бог такого ужаса не допустит!..

Взгляд его (Раскольникова) был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали... Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу. Соня в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего.

— Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился. Слушай, я давеча сказал одному обидчику, что он не стоит твоего мизинца...» Ф. М. Достоевский, «Преступление и наказание».

— Ирина, как вы относитесь к тому, что девчонок этих, которые утоляют страсть, по телевизору показывают?

— Ужасно показывают. Особенно меня потряс сюжет, когда их толкают милиционеры, а оператор к ним с камерой лезет, они его дразнят, бранятся в камеру. Я думаю, Бог накажет...

— Кого?

— Мужчин, конечно, этого оператора, поразит его бессилием, отвращением к женщине, даже к своей жене. Это уж обязательно.

— Как вы относитесь к слову «проститутка»?

— Я думаю, слово это происходит от «простата», что означает мужскую половую железу, она обеспечивает жизнеспособность человеческого семени. Хотите, чтобы не было проституток, сделайте, чтобы у мужчин не работала простата. А это уже грех, это — поднять руку на божье творение, на семя человеческое — то же самое, что выложить мужчину. Этого делать нельзя, значит, будут проститутки. А чем, собственно, жены-то занимаются? Ту же простату освобождают у своих мужей. Такие среди них есть чертовки, так мужика искалечат, что тот опять ко мне лечиться бежит...

Ирина темнеет лицом, и я прекращаю задавать вопросы, хочется остаться на духовной высоте, не погружаться в «египетскую тьму» нашей сварливой справедливости. И делаю я себе вывод: дикие мы. Живем против природы. И еще самохвалы: как это, мой сын посещает блудницу? В костер ее! Да и его готовы в петлю отправить. И не склоним голову перед природной необходимостью, не посочувствуем страданиям сына, не оградим хотя бы молчанием милосердную и вечную службу красавицы Шамхат, ведь она должна быть доброй, чтобы не навредить нашему же сыну, должна не бояться своей сиротской судьбы, не бояться сраму, которым мы готовы ее залить, а она его прольет на головы наших же детей.

Сказка про цыганские гвозди

Символы металла щедро рассыпаны в древних легендах о христианах — воинах за веру. Как рассказывают об этом историки, особенно популярен символ воинского меча. Легенды любовно рассказывают о чудесном происхождении меча. Меч обязательно куют именитые кузнецы-маги, мастера, или меч-кладенец хранится закопанным в землю, набираясь ее силы, либо замурован в скалу в царстве гномов.

В легендах обязательно чудесное вручение меча, клятва над мечом, ритуальные целования и жесты, стояние на коленях перед мечом. Рукоять меча несет в себе гвоздь с распятия Христа или кровь Святого Василия, или нетленный зуб святого. Имена мечей: меч рыцаря Роланда носил имя Дюрендаль, меч короля Артура — Экскалибур. В исландских сагах известен меч Грам рыцаря Сигурда. Например, меч Хрубинг знаменит тем, что его сталь закалена соком ядовитых трав, кровью, добытой в сражениях. Меч Тюрвинг, вылетая из ножен, ищет жертвы и не идет обратно в ножны, пока не прольется кровь. Меч Дайнемар наносит незаживающие раны, меч Атвейг поет перед битвой во имя Христа.

Все это — поэтические детали из ранних христианских легенд. Они говорят о высокой культуре духа рассказчиков по отношению к металлу. Каково же было мое удивление, когда, зная эти легенды, я натолкнулась на подобную историю совсем недавно. В ней рассказывалось совсем в стиле средневековья, но только не о мечах, а о кованых гвоздях. Я думаю, «Сказка про цыганские гвозди» будет интересна металлургам и тем, что она повествует о древнем способе определения качества металла. Красивый способ. Фантастическое ОТК, думается, действует и сегодня.

Много красоты в мире, и не хочется ее отпускать от себя. Кто-то для этого собирает монеты, кто — марки, кто — кофейные чашки, кто — колокола, кто — колокольчики. А мой знакомый театральный режиссер Валерий Рыбаков собирает кованые гвозди. Собирает он их незаметно, стыдливо, от случая к случаю, можно сказать, тайком или шепотом.

— Видишь, на этих гвоздях нет следов насилия, я их не вырывал клещами, А так, увижу старый кованый гвоздь, позову его: пойдем со мной. Если он поддается и идет, я его забираю с собой. На некоторых гвоздях выступил черный металлический лак, шубка такая. Я его зову окалина. Но это не окалина. Этот защитный слой выбросил сам гвоздь, чтобы не ржаветь и не погибнуть. Вороненый гвоздь.

Валерий развешивает гвозди на веревочки длиной с вершок, и они, ударяясь друг о друга, издают мелодичный звон, подобный хрустальному. Но увереннее, надежнее, красивее хрусталя поют гвозди.

— Это ведь чудо, — шепчу я. Никто не требует от гвоздей, чтобы они еще и пели. И зачем только они поют? И кому они поют? И далеко ли в небе слышно это «воскликновение» гвоздей?

Наслушавшись диковинного пения, я гляжу на Балерину коллекцию с уважением. Гвозди причудливо изогнуты, кованы на конус. Качаются на ниточках, цепляются друг за дружку осторожно, совсем как человечки.

— Я собирал их в разных городах: Красноярске, Свердловске, Челябинске, Москве — там, где разрушали старые дома. Теперь ведь кованых гвоздей не делают.

— А что, круглые, катаные не поют?

— Без вдохновения. Звенят.

— С чего же это все началось?

— Однажды в сквере я встретил старую цыганку. Она была такая старая, что я испугался. На вид ей было лет сто восемьдесят. Она увидела, что я испугался, и прошептала: «Рома, иди ко мне, расскажу тебе сказку».

Я уселся рядом с ней на скамью, как вот этот гвоздь. Возле меня лежала ее ветхая рука с большой татуировкой буквы Т на тыльной стороне ладони.

— Что значит эта буква? — спросил я.

— Это знак земляных богов. Твердь. Твердо.

— Разве есть такие?

— Есть. И земляные боги, и земляные духи. Хозяева земли...

Это знак нашего племени. Наковальня...

В руке у нее оказался кованый гвоздь, подвязанный суровой ниткой.

— Давно это было. Тогда каждый народ делал одно какое-нибудь дело, нужное другим народам. Цыгане были кузнецами. Отличными кузнецами. Мой предок ковал гвозди. Он их ковал и подвешивал на веревочки: проверял на звон. Если гвозди пели, значит, они отгоняли злых духов, бесноватых людей и годились для строительства человеческих жилищ, для подковывания лошадей. А если не пели, то не годились. Ну, в самом деле, кто же понесет в дом непоющие гвозди? Это бы значило, что ты своими руками внес к себе в семью злого духа. Земляного злого духа. Над детской колыбелью, над очагом висели и позванивали весело кованые гвозди. Цыганские дети наигрывали на этих подвесках мелодии отцовских песен и удалых плясок. Их любовный перезвон осенял ложа женихов и невест...

— У тебя есть невеста?

Слезы навернулись на мои глаза: у меня была невеста. Я все время думал о ней. Имя ее ходило во мне вверх и вниз вместе с моим дыханием. Когда я уставал думать о своей невесте, то начинал петь и пел только для того, чтобы не расставаться с ней ни на минуту.

Гвозди мелодично согласились с Валерием.

— Однажды пришли к цыгану-кузнецу солдаты и заказали четыре больших гвоздя. Он выковал три, но тут в кузницу вбежала его красавица-жена. Растрепанная, с обнаженной грудью, а на груди наших цыганок была такая же буква Т, чтобы тайны наши входили в младенцев с молоком матери. Вбежала жена с криком: «Не делай эти гвозди. Они для того, чтобы распять Христа! Люди пришли и говорят: не делай эти гвозди...»

Ничего не сказал ей в ответ мастер-цыган. Выковал он четвертый гвоздь. А он горит красным цветом и не остывает.

Подождали солдаты, взяли три гвоздя и ушли. А четвертый — раскаленный остался лежать в кузнице.

Пришел кузнец к своей семье, сел к столу, да и подскочил, как ошпаренный. Видит, что на скамье лежит его раскаленный неостывающий гвоздь. Схватил мастер свой гвоздь и выбросил его подальше от очага.

После обеда он еще много работал, отдыхал, купался в реке, пел и танцевал. А ночью, когда улегся спать на свою циновку, что-то опять ожгло ему спину. Цыган осмотрел свое ложе и нашел там раскаленный неостывающий гвоздь. В ярости вскочил кузнец на коня, прихватил злополучный гвоздь, ускакал далеко за поля и забросил гвоздь во мрак оврага. Вернулся к себе домой и крепко спал до самого утра. Утром, когда он явился в кузницу, раскаленный гвоздь лежал на наковальне и горел красным цветом. Молча закрыл цыган свою кузницу, собрал в дорогу большое семейство, весь свой род и поехал куда глаза глядят, чтобы забыть эту историю. Но каждый раз, как только он обживался на новом месте и слава о его чистых поющих гвоздях разносилась по округе, снова приходили солдаты, заказывали четыре гвоздя для неправого дела. Кузнец выковывал три, четвертый раскалялся докрасна — не остывал... А кузнец запирал кузницу и уезжал с семейством в другие края. Так мы и привыкли кочевать. А историю о гвоздях рассказывали детям как сказку. Возьми этот цыганский гвоздь, подвесь его в своем доме, он будет отгонять от тебя злых духов земли. Он поет. Можешь проверить, если найдешь другой, кованный честным кузнецом гвоздь...

— После этой встречи, — шепчет таинственно Валерий, — я и стал присматриваться к кованым гвоздям.

Он подарил мне два гвоздя. Теперь они висят в моем доме на ниточках и, касаясь друг друга, поют чистыми поднебесными голосами.

Уральские пельмени и армянский хаш

Много веселых и добрых знаний накопило человечество, защищаясь от плохой погоды и всяческих испытаний. Эти веселые и добрые знания помогают нам увязывать прошлое с настоящим и даже приготовлять приятное будущее.

Рассуждение мое в большой степени относится к приготовлению еды. Замечено, что за столом душа смягчается и легче поддается надеждам. За хорошим столом нам все по зубам: и еда, и флирт, и политика. Но вот чего меньше всего за столом, так это осуждения. За едой, как заметили еще древние китайцы, люди склонны больше говорить о чудесном и диковинном, чем о злом и коварном. Особенно много благодушия возникает на кухне, когда еда готовится коллективно. Я помню: в пору своей работы на цементном заводе мы увлекались бригадным вареньем бешбармака. Выходим из ночной смены на большой выходной и прямой дорожкой идем, например, к старшему мельнику Валентине Пикалаускас, а там баранина уже готова. Она всю ночь потихоньку отваривалась. Надо только быстро тесто замесить. В пору работы на телевидении пришла мода готовить цыплят табака. Тут нас всех чаще собирала семья доменщика Леонида Макарычева. Редактор Роза Долженкова с разрешения своего мужа Володи, прокатчика, угощала нас, тоже после работы, пловом на черносливе. Доменщик Саша Чавдар кормил нас классическим украинским борщом, о чем мы бойко рассказывали по телевидению. Валентина Минуллина азартно восклицала: «А вот я вас угощу курятиной в белом вине!»

Но чаще всего мы собирались для коллективного застолья в семье архитекторов Вадима и Ольги Пономаревых. Они жили в красивой большой квартире с эркерами и высоким видом на Урал. Вообще-то их бригадное застолье родилось в молодости, когда они жили в одной коммунальной квартире с актерами, приехавшими создавать театр «Буратино». Так и сбегались мы к Пономаревым: строители и студенты, ученики Вадима, актеры и газетчики, телевизионщики и музыканты. Короче говоря, местные знаменитости приводили с собой еще и заезжих знаменитостей и порой до рассвета сиживали в приветливой семье архитекторов. Ольга Пономарева. Природный лидер. Работяжка с сильными, все умеющими руками, тонкий художник и поэт, любила завести компанию с пол-оборота. «Нет, вы посмотрите, как этот помидор похож на Виктора Николаевича Антимонова», — хихикала Оля, разрисовывая продолговатый овощ майонезом.

Или: «А у нас в Косье, на Северном Урале, женщины не разрешают лепить пельмени розочкой. На что это похоже? Кощунство...»

Дружный смех на кухне и ответные восклицания: «Ну, давайте тогда лепить в виде мужского полумесяца!»

Каких только красивых знаний не наговорят женщины, хлопочущие на кухне именно коллективно. Мы в свое время так и заявляли мужчинам: у вас в гостиной — мужское кафе, а у нас на кухне — женское кафе. Чего только ни говорилось на праздничной кухне.

Если вы любите яблоки — значит, вы хороший работник! Не увиливаете от общественной работы — подставляете плечо товарищам. Ешьте яблоки — воспитывайте в себе чувство локтя! После этого малые и взрослые набрасывались на яблоки вопреки всем законам коллективизма. Клубники на всех не хватит, но если вы любите клубнику, это свидетельствует о вашей изысканности, элегантности и о том, что вам по вкусу дорогие вещи. Мужчины улыбчиво отказывались от клубники в пользу своих «дорогих девчонок». Арбузы для въедливых, для тех, кто любит психоанализ и виртуозную, филигранную работу. Это — архитекторам!

Не доверяйте любителям винограда! Предадут. Исхитрятся и оставят вас в трудную минуту! Это, наверное, журналисты. Отдайте виноград детям, у них есть время исправиться. Дружите с теми, кто любит груши! Груш целое ведро! Любители груш — это всегда люди спокойные, дружелюбные, они распространяют вокруг себя доброе настроение, они хорошие рассказчики. Из любителя груш получается прекрасный тамада!

Так шумели и веселились знакомые Пономаревых: и врачи Совцовы Сережа с Людмилой, и архитекторы Павел и Тамара Куруновы, и актеры Людмила Клюкина и Женя Терлецкий. Так мы и ухаживали за гостями, и они, гости, отвечали нам тоже своими застольными беседами.

В середине 70-х годов приехал к нам в город на гастроли композитор Карен Хачатурян. Он только что получил Государственную премию за музыку к балету «Чиполлино», был весел и жизнерадостен, а мы, работники телевидения, снимали на кинопленку его выступления в концертных аудиториях. Он рассказывал забавные истории из жизни известных музыкантов, и я, посоветовавшись с Ольгой Пономаревой, пригласила композитора к нам в гости — на уральские пельмени. «Оля! Вы будете с ним беседовать, а пельмени сделаю я, настоящие уральские», — уговаривала я свою подругу.

Дело-то, собственно, простое. Но нигде не записанное. Это такие крепкие пельмени для борьбы с крепким уральским морозом — начала я развивать аппетит гостей и хозяев. Представьте себе небольшие поселки при заводах, заметенные снегом подокна, поленницы дров. Стайки для коров, лошади, овец, птицы, сеновалы, полные душистого сена. Рабочий Урал был одновременно и крестьянским. Сам себя кормил. Так же готовится смешанный фарш, много лука. А вот оставшиеся косточки, жилки складываем в кастрюлю. И варим бульон для пельменей, почти как бешбармак, долго. Можно варить часа два-три. Получается вкусная, крепкая шурпа. С перчиком, с луком. Тесто замешивается на яйце и молоке, молока же добавляем и в мясной фарш. Теперь шумовкой вынимаем косточки и мясную обрезь на общую тарелку и ставим ее на стол гостям. Пока они разминаются с первой рюмочкой да с грибочками, да с огурчиками, могут погрызть и косточки — очень вкусно и полезно, особенно мужчинам и мальчишкам. А в бульоне в это время сварились пельмени. Вот их и подают гостям в больших тарелках прямо в мясном бульоне. Так их варили для семьи, а не для гостей. Для крепости мужской и противостояния морозу. Для гостей-то много делают пельменей, никакого бульона не хватит, варят просто в кипящей воде с луком и солью да лавровым листом.

Гостю нашему и рассказ, и пельмени очень понравились. Особенно про борьбу с морозами. И он сказал: «У каждого народа есть какая-нибудь основная еда для здоровья и борьбы с препятствиями жизни. Расскажу вам про армянский хаш. Это наше национальное блюдо. И тоже придает силу нашим мужчинам. Давным-давно одно армянское племя вместе с детьми, стариками и овцами захватили турецкие воины и погнали их с собой в плен. По дороге остановились на привал в одной горной крепости. Внутри двора турки резали овец, готовили себе праздничный ужин, а армян затолкали в загон для скота и насмешливо швыряли им за каменную стенку ноги и потроха от зарезанных овец. Изможденные и униженные армяне непрерывно молились Богу, и, наконец, мудрейшие сказали: «Бог велел, когда уснут турецкие воины, собрать кости и потроха и варить всю ночь. При восходе солнца мы должны съесть эту пищу, Бог нам даст много силы, и мы уйдет из плена». Так и случилось. И назвали армяне эту еду «ночь освобождения» — армянский хаш. Считается, что он дает силу и физическую, и духовную. Его подают рано утром и только мужчинам. Мужской стол. И обязательно варить всю ночь!

Мы все воскликнули: но у нас так же варится холодец! Он варится всю ночь, а разделывают его и разливают по чашкам утром. Давайте попробуем, зашумели мы, женщины. Но нас успокоил Вадим: «Не надо, девушки, пусть хаш останется хашем, а холодец — холодцом!» Тем не менее, мы с Ольгой все-таки, в случае, когда варили холодец, поднимали рано утром своих сыновей и просили их поесть хотя бы немного горячего холодца, чтобы Бог дал им побольше силы физической и духовной.

Мальчишки предпочитали с присвистом и причмокиванием огрызать косточки. Тоже вкусно и очень полезно. Древние врачеватели намекали на какой-то «хилус» (по-латыни), который распространен в косточках и наполняет нас силой. Между прочим, эти слова похожи — «хилус» и «сила». В русском языке они даже объединились. Хилый — говорят о человеке, если в нем мало жизненной силы. Но мне кажется, что силы и добродушия добавляет еще и вот такое бригадное коллективное застолье.

Дар одиночества — дар общения

Легко предположить, что одиночества вообще-то не существует. Но часть нашей жизни, некая ее стратосфера, дарит нам разреженный, свежий воздух одиночества. Когда же мы одиноки?

В великом самом

каждый одинок.

Он одинок пред выбором дорог,

пред мыслью.

Перед смертью одинок —

не этой ли светлейшей из дорог

к нам Бог приходит...

Новое время обозначило себя кризисом старых отношений. Яичная скорлупа одного времени треснула, и мы вылупились, как птенцы, мы выпали из старого яйца в новый свет. Тут главное — доверие движению времени. В промысел Божий не входит погибель человека. В промысел Божий входило освежение, оживление человека. Живой человек в основной своей стати — биологический человек. Не социальный, не политический, а именно биологический. В комплексе биологических знаний о себе мы в двадцатом веке как-то позабыли о своей семенной культуре. К примеру, за триста лет до Рождества Христова греческий философ называл человеческое семя «Великий Андрогин». В «Послании к римлянам» апостол Павел опирается на слова; «Мы — семя Авраамово». Именно в этом послании он рассуждает, что же первично для человека: закон или благодать, и утверждает, что Благодать Божия была с человеком до Закона. У русского поэта Юрия Кузнецова уже во второй половине двадцатого века возникла тема человеческого семени так: «Пьем за семя! Когда-то оно круг за кругом погнало упруго. Так запомним друг друга в лицо. И друг друга любить обязуем. Потому что живое кольцо Мы (собой) образуем. Мы глядели друг другу в лицо, круг широк, но стояли едино. А за нами народов кольцо. И держала нас всех сердцевина».

Если исходить в изучении человека от понятия Семени, то можно найти ответ на многие вопросы, ничем не унижая человека и не запугивая его. В данном случае мне хотелось бы рассказать историю об Отце, который всегда рядом, даже если бы он переселился в другие, лучшие миры. Поводом послужил телефонный звонок 7 июня 1994 года. Милый, срывающийся голос женщины с волнением говорил о том, что большим утешением стареющим одиноким людям послужили две мои телевизионные передачи. Особенно близко к сердцу пришлось «Таинство родительского дня».

Коротко говоря, речь в областной телепередаче шла о следующем:

1. Жизнь — явление величественное. На первый взгляд, ее на Земле могло и не быть, ведь в двадцати километрах над нами уже минус 200 градусов. Но жизнь не только есть, но и кипит в необозримом многообразии. И человек не только послушно предается жизни, но в духовной крайности своей еще и принял в себя Бога — Любящего и Любимого, которому в Космосе Его эта жизнь нужна, как Благодать и Закон. И поэтому мы еще не просто живем, но испытываем непрерывное наслаждение от жизни и ни за что не хотим с этим наслаждением расставаться... Мало того, человеки в движении к богу, как растения в движении к Солнцу. Человеки эти создали волей своей, мыслью и высокими чувствами и... духом своим, восходящим к Любящему и Любимому, сами создали себе Твердь Небесную — девять сфер Небесного Рая, которые тоже укрывают собой, вместе с атмосферой, как одеялом, жизнь на нашей планете.

2. Кроме небесных высот нам совершенно неизвестно, что же происходит с человеком или его телом в недрах кладбища, в недрах планеты. Такое впечатление, что могучий дух человека пронизывает не только Твердь Небесную, но и человеческие косточки. Иначе чем объяснить жития кротких святых, которые есть у всех народов? Ничем внешне не примечательная жизнь в миру, скажем, Ксении Петербургской или нашего уральского святого Симеона Верхотурского. И вдруг после их ухода и захоронения тел на христианском погосте, лет через 20 косточки их в виде мощей поднимаются из земли на поверхность и врачуют нас, грешных!

Тут, очевидно, более глубокое проникновение духа и всеобщей соборной души и в твердь небесную, и в твердь земную. Не поэтому ли главным прощальным жестом при захоронении тела усопшего является крестное знамение и слова: «Во имя Отца, Сына, и Святого Духа!» Дескать, уходя в землю, не навреди нам, братьям твоим... Они и не вредят, пребывая в покое наших молитв. Вот то принципиально свежее, что я напомнила телезрителям в передаче «Таинство родительского дня», так как мы об этом подзабыли.

Много было после телепередачи телефонных звонков и собеседников, в том числе и вот этот. Имя женщины — Надежда. Она сказала: «Может быть, вы мне объясните, что со мной произошло...» У Надежды умер муж от инфаркта. Захлебываясь чувствами, она говорила: «Он был мне всем: и отцом, и братом, и другом. Я не слышала от него ни одного злого слова. Умер он внезапно. Поскольку у меня в городе нет родственников, я до похорон отправила тело в «холодильник» и стала заниматься хлопотами и поджидать родных и друзей. Но в тот же миг, когда я осталась одна, почувствовала, а потом и увидела прямо над своим плечом лик своего родного отца! Его уже давно нет в живых. ОН был у меня за плечом почти два дня, пока не начались похороны. Что это? Наваждение?»

— Милая Надя! — ответила я. — Давайте подумаем вместе. Тут дело, по-моему, не в наваждении, а в чистой истине. Согласитесь, что вы истекли в виде семени из своего родного отца?

— Да-да! — взволнованно согласилась Надя.

— Древние жители нашей планеты, или молодые ее обитатели, если считать от точки появления человека на Земле, считали, что невидимый Бог истекает из Мужчины в виде семени. Это так и называется: Божественное Истечение. Считалось, что в теле Младенца, возросшего в животе Женщины, Семя, возрастая, как стебель растения, занимает спинной позвоночник, а стало быть, Семя Отца и есть наш спинной мозг, расцветший лотосом головного мозга, Бог — это жизнь. Надя, мне кажется, что с потерей мужа вы стояли на границе ухода вслед за ним. По сути, вы обмерли. Бодрствовал только спинной мозг, то есть развившееся в спинной мозг Семя вашего Отца.

Современные ученые уже высказывали свои гипотезы, догадки о том, что человеческое семя духовно. Вот именно, как у Платона: «Великий Андрогин». Стало быть, возможно, духовность семени сопровождает нас, развиваясь в спинной мозг. Тогда, Надежда, вы действительно в своем истинном одиночестве видели над своим плечом (от позвоночника) Лик — Светлейший Лик своего родного Отца. Видимо, он был последним живым существом в вашем умирающем от скорби теле. Люди это называют еще — Голос Крови. Он и спас вас от преждевременной погибели, потому что вы стали переживать его появление, отложив в сторону потерю мужа. Это очень живое переживание. Оно есть, и не надо от него отказываться, называть наваждением. Бог-Семя-Отец-Жизнь — вот цепочка этой жизни, взошедшей над плечом оставшегося в одиночестве человека, вечною Младенца Вселенной.

Именно потому одиночества и не существует. Оно только часть жизни, некая стратосфера незнакомого нам воздуха:

В великом самом — каждый одинок.

Он одинок при выборе дорог,

пред жизнью,

перед смертью одинок.

Не этой ли светлейшей из дорог

к нам Бог приходит...

Светильник всемирный...

— Спас по пути, Николай-Святитель навстречу, Ангел-хранитель рядом.

Говори эту молитву всякий раз, когда из дома выходишь. Я и говорю. Потому что научили меня этому очень родные люди. Почему я узнала, что они родные? Они хотели, чтобы я жила. Их отношение ко мне совпало с моей волей к жизни. К 22-му дню мая надо было обязательно «посадить картошку», потому что это Николин день, то есть день рождения моего отца — дяди Вани.

— Никола — второй после Бога заступник. Он простых людей защищает. Землю бережет, хозяина поддерживает. Милостивый святой. Покровитель земледелия и скотоводства. Никола весенний, Никола вешний, травный, теплый: «До Николы крепись, хоть разопнись, с Николы живи не тужи».

— Велика милость Божия, коли в Николин день дождик польет: «Батюшка Никола, давай дождя большого».

— Он от разбойников защитник. Особенно коней бережет. Так вот прямо во сне приснится и скажет: «Берегитя коней».

— В Николу вешнего заказывают молебны с водосвятием. Чтобы святой Никола уберег коней от волков и медведей и даровал табунам здоровье.

— Еще рассказывают: раз в осеннюю пору у мужика воз увяз на плохой дороге. Мимо идет Касьян-угодник. Мужик не узнал его и давай просить: «Помоги, родимый, воз вытащить!» Касьян ему в ответ: «Есть мне когда с вами валандаться!» — да и пошел мимо своей дорогой. Немного спустя идет следом Николай-угодник. «Батюшка, — завопил опять мужик, — помоги мне воз вытащить!» Никола-угодник и помог ему.

Вот пришли Касьян-угодник и Николай-угодник к Богу в рай. «Где ты был, Касьян-угодник?» — спросил Бог. «Я был на земле, — отвечает тот, — прилучилось мне идти мимо мужика, у которого воз увяз. Он попросил меня: помоги воз вытащить. Да не стал я марать райского платья». «Ну, а ты где так выпачкался?» — спросил Бог у Николы-угодника. «Я был на земле. Шел по той же дороге и помог мужику вытащить воз», — ответил Николай-угодник.

«Слушай, Касьян, — сказал тогда Бог, — не помог ты мужику. За то будут тебе через три года служить молебны. А тебе, Николай-угодник, за то, что помог мужику воз вытащить, будут служить молебны два раза в год». С тех пор как сказалось, так и сделалось: Касьяну в високосный год служат молебны. А Николаю-угоднику два раза в год — в мае и декабре.

— И иконы его так различают: весенний Никола на иконе писан с непокрытой головой, а зимний — в шапке епископской. Никола-стужайло...

Прокатился над нашими головами промышленный, боевой, атеистический двадцатый век. Но тихим свежим ручейком семейного вечернего бормотанья текут во мне тайные сказания о Николе-угоднике. А что же говорят официальные источники?

Святитель Николай, архиепископ Мир Ликийских. IV век, активный деятель христианизации Восточной Римской империи, борец против арианской смуты и ереси, участник Никейского вероопределения, современник великих учителей восточного христианства, определивших, что же такое христианские святыни православия: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Св. Николай, великий угодник Божий, родился в Патаре Ликийской области (Греция, Византийского подчинения), С детства Николай преуспел в чтении Святого Писания и молитве, Дядя Николая, епископ Патарский, поставил его сначала во чтеца, а потом посвятил в сан священника. Во время паломничества в Иерусалим св. Николай решил удалиться в пустыню (тогда в аравийских и египетских пустынях спасалось множество оскорбленных грешным миром христиан), но был остановлен Божественным гласом, повелевшим вернуться на родину для иного служения. Спустя время Николая назначили епископом Мир Ликийских. Носитель добродетели, кротости и миротворчества, много чудес и добрых дел совершил св. Николай: спасал от казни невинных, молитвами помогал страждущим, утешал словом и делом отчаявшихся». Это при жизни. День поминовения святой деятельности архиепископа приходится на 19 декабря нового стиля. А 22 мая чтится акт перенесения мощей св. Николая из Мир Ликийских в итальянский город Бари, порт на берегу Адриатического моря, райское место.

«В 1087 году в пределы Византийской империи вторглись мусульмане. Они прошли по всем городам и селам от Корсуня до Антиохии и до Иерусалима, разрушая христианские святыни и опустошая церкви и монастыри. Тогда были разорены и Миры Ликийские, где почивали мощи св. Николая. Осквернение святынь беспокоило весь христианский мир. Опасаясь за мощи святителя, из городов Венеция и Бари снарядили купеческие (!) суда для перевозки святых мощей св. Николая в Италию. 20 апреля 1087 года барские купцы прибыли в Миры Ликийские и перенесли мощи на свой корабль (купцов, торговцев, стало быть, защищали молитвы Николая-угодника). 9 мая нетленные мощи святителя торжественно поставили в церкви св. Стефана города Бари. Торжество перенесения сопровождалось исцелениями больных и увечных... В русской православной церкви празднование перенесения мощей св. Николая установилось вскоре после 1087 года».

(Православный календарь 1997 г.)

— Ой, да для меня это главный семейный праздник, — всплескивает руками моя знакомая, старший преподаватель института Татьяна Исакова, — у меня дедушка Николай, муж Николай. А вы знаете, я в своей жизни не встречала ни одного злого Николая. Может быть, тут тайна Имени. Почему же из множества святых, подвижников, страдальцев, воинов именно Николай достиг такого родства с каждым христианским сердцем? Дело родства развилось до того, что Санта-Клаус, радость детворы, сказочный европейский Дед Мороз, это же не кто иной, как Святой Николай! Я никак не могу понять этого чуда: Святитель, архиепископ и Дед Мороз. Прямо молекулярное, генетическое проникновение Имени в жизнь людей.

— А давайте заглянем в «Словарь исторический о русских святых». Кого из русских святых именовали Николаем?

— Да, причислен к лику святых царь Николай II.

— Его еще нет в «Словаре».

— Писатель И. Бунин упоминает про юродивого, которого звали Никола Железный Колпак.

— Пушкин в «Борисе Годунове": «Борис! Борис! Николку дети обижают. Вели зарезать их, как зарезал ты маленького царевича».

В «Словаре» перечислены трое Никол: Никола Святоша (XI век), преподобный, внук Святослава Ярославовича, князя, основавшего в Киеве Великую Печерскую церковь. В 1106 г. Николай отказался от мира и «заключился в обители Печерской, уважая монашеские добродетели более гражданских...»

Есть еще святой Николай, первый епископ бывшей епархии Тмутараканской, тоже конец XI века.

Но вот потрясает житие Николы Юродивого Псковского. Это было весной 1570 года, в субботу второй недели Великого поста. «Царь Иоанн Грозный готовил псковитянам участь Новгорода, думая, что они хотели изменить России (то есть Грозный собирался утопить Псков в крови). Псков обязан был своим спасением начальствовавшему там доброму(!) князю Юрию Токмакову и благочестивому отшельнику Николе, по прозванию Салосу... В полночь услышал царь благовест и звон церквей Псковских. Он вообразил живо, с какими чувствами идут граждане в последний раз молить Всевышнего о спасении их от царского гнева. Сердце его смягчилось. Он сказал воеводам своим: иступите мечи свои о камень, да престанут убийства!

...На другой день Иоанн с изумлением увидел на всех улицах пред домами столы с яствами (так было сделано по совету князя Юрия Токмакова), псковитяне с детьми, преклонив колена, встречали царя с хлебом и солью. Предание говорит, что в это время Никола, под защитой своего юродства, сел по примеру детей на палочку, подъехал к Иоанну, говоря: «Иванушко! Иванушко! Покушай хлеба-соли, а не христианской крови!» Государь приказал его схватить, но блаженный стал невидим...

Сим пораженный царь забыл гнев, слушал молебен в храме Троицы, поклонился гробу св. Всеволода-Гавриила и зашел потом в келью к отшельнику Николе Салосу, который не убоялся обличать властителя в кровопийстве и святотатстве. Пишут, что он предложил Иоанну в дар кусок сырого мяса, Царь отказался: «Я христианин и не ем мяса в Великий пост».

Пустынник ответствовал: «Ты делаешь хуже: питаешься плотью и кровью человеческою, забывая не только пост, но и Бога!» Были эти дерзкие слова сказаны им или нет, а предание их сохранило.

Так какой Николай-угодник помогает мужику тащить крестьянский воз? Русский или итальянско-греческий, или в Царствии небесном география Земли не учитывается?

Я писала эти строки в неделю Великого поста, когда в Челябинске гостила чудотворная икона Святителя Николая из итальянского города Бари, Икона сия — христианский дар новому Московскому храму Христа Спасителя, поставленному в наши девяностые годы на месте прежде взорванного.

Надо думать, в связи с этими осквернениями тогдашний Папа Римский объявил, что СССР — это империя зла, что престол Сатаны находится в Москве и что христианский мир, «обеспокоенный осквернением святынь», объявляет крестовый поход против СССР.

СССР больше нет. Кончился и крестовый поход. А вот Святитель Николай из итальянского города Бари в виде иконы шествует по городам и весям России. Шествует и объединяет нас вокруг чудотворного дела помощи друг другу, сохранения дома от нездоровья, от разбойников, от пожара и наводнений. А может быть, от пролетающих комет и солнечных затмений.

Светлый общенародный дух обладает большой чудотворной силой. Было бы вокруг какого имени объединяться.

...В 1991 году, именно в год распада СССР, я тоже сподобилась увидеть во сне Николая-угодника. Стою будто бы возле красивого и сурового видом монастыря, разглядываю башенки, стены для прохода, а стены те, как лестница, устроены и сбегают ко мне. И бежит по этим лестницам мужчина в тулупчике и шапке суконной клинышком. Улыбается мне, Я его не боюсь и говорю: «Видите, какой у меня красивый храм?» А он мне так по-братски, даже по-отцовски улыбнулся же и ответил: «А это не твой храм». Я на него гляжу и (во сне же все понятно) понимаю, что говорю с Николаем-угодником. Узнаю его. У меня в доме икона его есть: Николай-зимник. Проснулась, задумалась и поняла: я — человек книжный, и храм мой во сне — книжный. Надо идти в живой храм...

Живые помощи

Есть в сердце тихое молчаливое место, там что-то молчит. И когда сталкиваешься с неодолимым, оттуда, из сердечного озера молчания, поступает сигнал: «Читай «живые помощи».

Моя мама думала, что она неграмотная. Она не решалась читать библиотечные книги, но зато читала Псалтирь на церковно-славянском языке. И там, внутри кожаной толстой книги, где краснеют страшные большие буквы, до сих пор, как засушенный цветок, лежит тетрадный листок в линеечку, и по нему детскими широкими буквами для меня мама записала «живые помощи»: выучи эту молитву, ее всякий должен знать.

Да, на «живые помощи» не поднималась рука даже у этих странных доносчиков — воинствующих атеистов. Ведь в их дорожных сумках или кармашках наверняка лежала четвертинка бумаги, сунутая любимой бабушкой, и там круглились те же каракули: «Живый в помощи Вышнего, в крови Бога небесного водворится».

Фронтовики Великой Отечественной тоже признавались тайком и шепоточком, да с оглядочкой, чтобы детям не навредить, что-де точно на войне «живые помощи» очень даже помогают.

А вот еще мама рассказывает: «Есть такая заповедь — больше Бога не скорби, больше Бога не радуйся. У одной девушки жених погиб. Она скорбит о нем, ждет его. Не верится ей. Ей бы надо «живые помощи» читать, а она мертвого жениха ждет. Ну и что же из этого получилось? Стал жених к ней являться, да и увел за собой в могилу. Больше Бога нельзя скорбеть. В «живых помощах» так и говорится: «За то, что он возлюбил Меня, избавлю его, защищу его, потому что он познал имя мое... с ним я в скорби...» А что значит — больше Бога не радуйся? А вот обрати внимание на того, кто врассыпную хохочет, смеется неудержимо, то и знай, что в его судьбе уже что-то печальное случилось, будет к вечеру плакать. Может быть, я чего-то не так понимаю, а только так говорится — больше Бога не радуйся. И ждать шибко нельзя — можешь не дождаться, и любить человека больше Бога нельзя. Надорвешься. Ведь у Бога всего много. У человека меньше. Если надсаживаешься в чем-то, надо «живые помощи» читать».

Когда мое сердце и умишко окрепли, я вдруг заметила, что те, кто отваживался хоронить своих близких по христианскому обычаю, венчали лоб усопшего листочком бумаги, на котором стояли все те же «живые помощи», то есть и в могилу человек уходил, вооруженный этой молитвой: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на него уповаю...» Спасибо гуманитарному институту города Москвы, что он преподал нам Библию, Евангелие и Псалтирь как памятники мировой культуры.

Каково же было мое удивление, когда я обнаружила мамины просторечные и простонародные бормотания «живые помощи» в Псалтири под грозным названием «Девяностый псалом». Вот никогда не догадаешься, на какой такой тонкой ниточке держится связь миров. Оказывается, тишина моего сердца и готовность читать «живые помощи» в каждую трудную минуту связывают меня с прошлым веком, с тысячелетием, с соседними странами и тянется прямо в молодую, древнюю Иудею. Там за тысячу лет до Христа, то есть три тысячи лет назад впервые прошептал эту молитву, этот псалом своему грозному Богу Яхве царь Давид. Древний народ иудейский бережно хранит до сих пор предание о том, что именно царя Давида возлюбил Творец, он беседовал с ним через псалмы, которые пел царь Давид. Высокий адрес выбрал царь Давид и установил контакт с Яхве через вот эти 150 псалмов — Псалтирь. Этот опыт контакта с Богом восприняли как духовное наследство христиане Средиземноморья, Европы. А затем они прибыли к нам и даже на Урал, к нам, живущим на краю христианской Ойкумены. И, наконец, к середине XX века наша связь с великим христианским движением повисла на ниточке девяностого псалма, того псалма, который народ назвал сильно и любовно: «живые помощи». Как не верить в его силу, если ниточка связи не порвалась? Все псалмы надо было читать, а «живые помощи», то есть девяностый псалом, надо было знать на память.

Представьте себе древнего псалмопевца царя Давида в его непрерывной связи с Богом, и как он услышал и впервые произнес «Псалом 90», царский псалом: «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится».

Оставить комментарий © Copyright Дышаленкова Римма Андрияновна Размещен: 18/06/2001, изменен: 30/09/2006. 124k. Статистика. Сборник рассказов: Проза, Публицистика, Эзотерика 2001. Прощальное слово о знахаре		Ваша оценка:

Дышаленкова Римма Андрияновна : другие произведения.

Наука страсти нежной