Судьбы одних людей можно уподобить прямой дороге, где нет неожиданных крутых поворотов и, кажется, всё заранее предопределено: родился – учился – женился - работал – растил детей. Даже события мирового значения – мировые войны, революции, крушения империй – почти не затрагивают этих людей, и влияние таких событий логично встраивается в течение их судеб.

   У других людей, наоборот, судьба изобилует резкими неожиданными поворотами, несмотря на которые, всё же прослеживается некое направление жизненной линии. Как правило, это люди активно участвующие в исторических процессах, они двигатели, творцы истории – известные исторические персонажи.

   Однако есть много самых обыкновенных людей, у которых судьба не менее извилиста и богата неожиданными поворотами. Причины тому разные, но, по большей части, это как раз упомянутые мировые события. К таким людям относятся мои родители – Нина Васильевна и Леонид Иосифович Дыбала.

   Я часто думаю о том, сколько пришлось пережить моим родителям за долгую и трудную жизнь, как причудливо плелись их судьбы. Все главные мировые потрясения ХХ века, перемоловшие судьбы миллионов людей, всей своей тяжестью прокатились и по судьбам моих родителей. Они не были непосредственными участниками ни одного из этих событий, они были обыкновенными людьми, каких большинство, но события были настолько грандиозны, что коснулись всех. Чтобы выжить, выстоять, вырастить нас, детей от них потребовалось много мужества, стойкости, терпения и напряжения всех сил. Особенно понятным мне это становится сейчас, на склоне лет. Ведь большая часть моей жизни прошла в сравнительно благополучные годы. Только раннее детство выпало на послевоенное лихолетье. Лишь крушение Советского Союза можно сравнить по масштабам с теми событиями, которые выпали на молодые годы родителей, и это крушение пришлось на их старость ещё одним испытанием.

   Ещё, что поражает, это сходство и, одновременно, различие жизненных линий моих родителей. Оба они в детском возрасте были выброшены из России, но каждый по-своему. Находясь, поначалу, на разных концах земного шара, разделённые тысячами километров, живя в разных странах, они имели один корень – Россию. Разделение было не только в пространстве – разделение было социальным. Каждый из них начинал жизнь в своём мире, и эти миры не пересекались. Удивительно, как броуновские случайные зигзаги судеб привели каждого из них в Шанхай (Китай), где они и встретились. В Шанхае, родились мои сёстры Ирина и Наталья. Затем вся семья опять проделала путь в тысячи километров, чтобы оказаться в Советском Союзе, где уже родились я и мой брат Пётр.

   Встреча и дальнейшая совместная жизнь были случайностью, одной из многих случайностей, которыми полна была их жизнь. Но все эти случайности и сформировали жизненный путь, судьбу, моих родителей. Можно ли тут говорить о предопределённости? Думаю, нет. Жизнь – это игра случая. Нам остаётся только изо всех сил грести в нужном направлении и, если течение реки жизни в какие-то моменты позволяет, то мы продвигаемся, куда хотим. Но, зачастую, течение преодолеть не удаётся, тогда мы выбираем новые цели и двигаемся в новом направлении.

   Моя мать умерла в 2003 году, не дожив месяца до девяностолетия, отец – в 2012 году, прожив 94 года и 3 месяца. Они не делали историю – они в ней жили.

  

   Нина Васильевна урождённая Безуар, моя мать, родилась в 1913 году в г. Севастополе, в семье морского офицера. Её отец – Василий Викторович Безуар был в то время лейтенантом Черноморского флота и одно время служил под началом А.В. Колчака. (Это обстоятельство сыграет впоследствии большую роль в его судьбе.) Её дед тоже был офицером Черноморского флота – вице адмирал Виктор Александрович Безуар, к тому времени в отставке.

   Фамилия Безуар (de Bezouard) французская, семья происходила от французских дворян, которых казнили в годы революции 1789 года. Только одного малыша через русское посольство вывезли в Россию. (Тогда русские таким образом спасли много дворянских детей). Мальчика воспитали в какой-то состоятельной российской семье, дали образование и он пошёл служить на флот – так была основана семья морских офицеров Безуар.

   Мать моей матери – Вера Эдуардовна урождённая Краузе фон Бургштен происходила из семьи прибалтийских немцев. Мать Веры Эдуардовны умерла при родах, и её воспитала тётя Серафима (далее «бабушка Серафима», так называли её моя мать с сестрой).

   В 1916 году Вера Эдуардовна родила ещё одну дочку – Ирину, у моей матери появилась сестра. Жили они в Севастополе, в доме деда, хоть и не очень богато, но вполне обеспечено, как семья офицера.

   В 1917 году грянула революция. Василий Викторович, будучи морским офицером, остался верным присяге и октябрьскую революцию не принял. В 1918 году он в Сибирской флотилии. В том же году, в Харбине по поручению А.В. Колчака формирует Амурскую флотилию, каковой, впоследствии, был назначен командующим, с присвоением чина капитана первого ранга. После разгрома и расстрела А.В. Колчака, он служил у атамана Семенова, который произвёл его в вице-адмиралы. Затем руководит эвакуацией занимаемого большевиками Владивостока. В конце концов, Василий Викторович попадает в Шанхай, где работает капитаном английского торгового судна.

   Все эти события происходили с Василием Викторовичем за тысячи километров от Севастополя, где в то время проживала его семья – жена Вера Эдуардовна, две дочери – Нина (в будущем моя мать), Ирина и бабушка Серафима, которая не была замужем и не имела своих детей. Его отца, Виктора Александровича, к тому времени уже не было в живых.

   Воспоминаний об этом времени у мой матери почти нет – ей тогда было 4 – 7 лет. Помнит (а может это рассказ её матери) – приходили вооружённые матросы, искали отца – офицера. Дома его не было, матросы пытались допросить Веру Эдуардовну, но нянька, дородная женщина, у которой сын тоже был матрос, криком выгнала их из дому.

   Советская власть установилась окончательно в Севастополе только в ноябре 1920 года. До того времени семья жила сравнительно благополучно. Когда красные занимали Крым, было бегство – эвакуация. То, что было показано в кинофильме «Бег», в общем верно, однако, по свидетельству добросовестных историков, эвакуация Крыма проходила без паники, планомерно, и заблаговременно. Тогда было эвакуировано более 100 тысяч только гражданских лиц и множество военных.

   Вся семья – Вера Эдуардовна с двумя маленькими детьми и старушкой тётушкой (бабушкой Серафимой) погрузились на пароход. Было холодно, на себя надели массу одежды. Весь путь до Стамбула находились на верхней палубе. В Стамбуле все выгрузились. Англичане, занимавшие в то время город, на первое время предоставили беженцам один из бывших дворцов султана. У матери остались воспоминания об огромном зале, похожем на зал ожидания вокзала. Никакой мебели и никаких предметов обстановки там не было, люди располагались прямо на мраморном полу. Людей было много.

   Вера Эдуардовна, оставив детей на попечение тёти, поехала в Болгарию, где были угольные разработки, совладельцем которых была её семья. Никаких бумаг у неё не было – всё потерялось в годы революции, и компаньон немец отказался признать её права. Она добилась аудиенции у царя Бориса по этому вопросу, но получила отказ в своей просьбе, после чего вернулась в Стамбул.

   Европейские страны по разным каналам принимали участие в судьбе беженцев из России. По акции королевы Бельгии определенная часть беженцев была приглашена в эту страну, среди них и семья моей матери. Детей – сестёр Нину и Ирину – поместили в пансион для девиц монашеского ордена святой Марии. Как устроились первое время взрослые не знаю. В тридцатых же годах Вера Эдуардовна работала на военном заводе, а бабушка Серафима была у неё на иждивении.

   Пансион, в который поместили мою будущую мать с сестрой, был привилегированным учебным заведением для девочек из состоятельных семей, происходивших из высокопоставленных слоёв общества. Воспитанницы были из Бельгии, Франции, Англии, Испании, России, Латинской Америки. Пансион был заведением закрытого типа, где они проживали 10 месяцев в году. Плата за обучение и воспитание была высокой и, конечно, не по карману Вере Эдуардовне. За детей русских эмигрантов платила королева Бельгии.

   Поскольку пансион был от католического монашеского ордена, воспитательницы, преподаватели, обслуживающий персонал были монашками. Воспитание было довольно строгим, но светским. Строго соблюдались все религиозные ритуалы – молитвы, службы и т.д. То, что Нина и Ирина были крещёнными православными, не имело значения – там они условно считались католичками. Условно потому, что Вера Эдуардовна настояла на том, чтобы их не перекрестили в католичество. На каникулах, когда сёстры приезжали домой к матери, она их, как могла, учила православию, русскому языку, приобщала к русской культуре.

   В пансионе образование девицы получали изрядное. Преподавание велось на французском языке, поэтому его моя мать знала в совершенстве, гораздо лучше русского. Кроме знаний, необходимых девушке высшего света – этикет, языки, танцы и пр. была солидная общеобразовательная программа, позволяющая выпускницам ориентироваться в математике, физике, астрономии, географии и прочих премудростях, которых достигло человечество к тому времени. Достаточно сказать, что о звёздах, планетах, атомах, антивеществе, я впервые в жизни услышал от своей матери в возрасте, когда ещё не ходил в школу. Как это совмещалось у них с религиозным воспитанием для меня загадка, впрочем, результат говорил сам за себя – по моим наблюдениям моя мать не была глубоко верующим человеком, не приобщала к вере и нас, своих детей.

   Отношение ко всем воспитанницам было одинаковым, без скидок на происхождение и материальное положение родителей. Жили они в довольно суровых бытовых условиях – спальни (будуары) не отапливались даже зимой. Хотя в Бельгии зимы и мягкие, в сравнении с нашими, но по утрам, порой, они разбивали лёд в умывальниках, находящихся в спальнях. Большое значение придавалось физической культуре и спорту. Много играли в различные спортивные игры на воздухе, катались на коньках, плавали в бассейне. Закалка и физическое воспитание сделали своё дело – до старости моя мать редко простуживалась и была очень подвижной. Она не дожила месяца до девяноста лет.

   По выпуску из пансиона каждую воспитанницу ждала своя судьба – кто отправился покорять великосветские салоны в своих странах, а сёстры Безуар устроились работать продавщицами универмага в Льеже, где в то время жила Вера Эдуардовна с бабушкой Серафимой. Это были уже тридцатые годы.

   Каким-то образом в это время их находит Василий Викторович. Он жил в Шанхае (Китай), за тысячи километров от них, у него была уже другая семья, впрочем, детей у него, кроме далёких Нины и Ирины, не было. Вера Эдуардовна в то время уже тяжело болела туберкулёзом. Василий Викторович несколько раз присылал денег, но помочь уже было нельзя и вскоре, в 1937 году Вера Эдуардовна скончалась в возрасте чуть более 40 лет.

   У моей будущей матери, Нины, были тоже обнаружены очаги в лёгких и её направили для лечения в горную клинику в Альпах. Лечение оплачивал профсоюз и работодатель. Лечили тогда чистым горным воздухом и хорошим питанием. Спали на открытом воздухе под навесом, тепло одевшись и тепло укрывшись. Такая клиника описана у Ремарка в романе «Три товарища», только, в отличие от героини Ремарка, моя мать вылечилась полностью и болезнь никогда более к ней не возвращалась, хотя следы её в лёгких на рентгеновских снимках были видны до конца жизни.

   Вскоре после выписки из клиники, это было примерно в 1938 году, пришло письмо от Василия Викторовича, в котором он приглашал дочерей навестить его в Шанхае. Поскольку бабушка Серафима была уже старенькая, и могла не перенести тягот путешествия, она не приглашалась. Однако по этой же причине за ней нужен был уход, следовательно, дочери должны были ехать по очереди. Было решено, что первой поедет старшая – Нина. Василий Викторович выслал денег на дорогу – полукругосветное путешествие стоило недёшево. Предполагалось, что поездка (туда, там и обратно) займёт не более полугода. Однако, сёстры расстались и полностью потеряли связь друг с другом более чем на 50 лет – вмешалась мировая война.

   Забегая вперёд, отмечу, что встретились они лишь в августе 1991 года. Когда был поднят «железный занавес», моя мать разыскала свою сестру Ирину Васильевну в Бельгии (она жила в курортном городке Спа) и пригласила в гости. Знаменательно, что приезд её в Россию (тогда ещё СССР) совпал по времени с «августовским путчем». Ирина Васильевна ехала по Москве мимо танков, волновалась и думала, что вернуться в Бельгию ей уже не удастся. Её опасения, к счастью, не оправдались и она, погостив, благополучно вернулась домой в Спа.

   Ирина Васильевна рассказала, как они жили при немецкой оккупации и после войны. Бабушка Серафима умерла в 1942 году оттого, что не стало сахара – она привыкла пить очень сладкий чай. Ирина Васильевна вышла замуж за Якова Мозера, выходца из Одессы. Он был архитектором, и после войны стал неплохо зарабатывать на строительстве домов. В начале 50-х его соблазнили поехать в Конго (тогда колонию Бельгии). Там был строительный бум, и он рассчитывал хорошо заработать. Поехали туда всей семьёй. За несколько лет он действительно хорошо заработал, вложил деньги в строительство там шикарной виллы, и только успел её построить, как грянул государственный переворот. К власти пришло национально – освободительное движение и семье Мозер пришлось спешно покинуть эти края, потеряв почти всё.

   Вернувшись в Бельгию, купили клочок земли и собственноручно построили на нём дом. Вскоре после этого муж умер, и Ирина Васильевна жила на пенсию и помощь выросших детей – у неё было два сына – Виктор и Сергей. Умерла тётя Ира в 1993 году. Всю жизнь в её судьбу вмешивались революции, войны, государственные перевороты.

   Вернёмся же в 1939 год. Будущая моя мать Нина Васильевна села на пароход в Антверпене. Пароход шёл через Суэцкий канал. На пути следования заходили во многие крупные порты, в некоторых стояли по несколько дней. Многие пассажиры сходили на берег, осматривали достопримечательности, посещали магазины и базары. Нина же оставалась на пароходе – «нансеновский» паспорт эмигранта из России не давал права ей сходить на берег. С тоской смотрела она на красоты экзотических городов, где кипела неведомая жизнь, с борта парохода. Особенно ей запомнился порт Джибути – там была невыносимая жара 50 градусов в тени. На солнце можно было испечь яйца. Пароход грузился там несколько дней. Большинство пассажиров сбежало на берег, в поисках прохлады, а Нина не могла найти укрытия от палящего солнца в раскалённых недрах парохода. Люди от жары теряли сознание и даже умирали.

   Плавание продолжалось около месяца.

   По прибытии в Шанхай, Нину встретил капитан Навроцкий по просьбе её отца. Сам Василий Викторович был в плавании и прибыл через несколько дней. Он работал капитаном торгового судна, ходившего под британским флагом вдоль побережья Китая и Юго-Восточной Азии. Дома он появлялся каждые месяц-два, и через несколько дней опять уходил в плавание. Нина оставалась в доме с мачехой. Отношения между ними были хорошими.

   Когда Василий Викторович бывал дома, по вечерам собиралась компания его друзей – таких же бывших русских офицеров, тоже, в основном, работавших капитанами торговых судов. Делились впечатлениями и воспоминаниями, пели русские песни, музицировали. Из всех фамилий запомнился капитан Навроцкий. В отсутствии отца, Нина ходила по Шанхаю, знакомилась с городом.

   Между тем началась мировая война. Возвратиться в Бельгию стало невозможно, вскоре прекратилась и почтовая связь с семьёй. Надо было как-то устраиваться в жизни. Нина поступила на курсы медсестёр. В 1941 году она вышла замуж за помощника капитана с судна, где капитаном был её отец. О своём первом муже моя мать рассказывала мало. Звали его Вильям, он был голубоглазый великан атлетического телосложения. Ранее, будучи безработным, он часто, выкрашенный бронзовой краской изображал статую в витринах.

   Семейное счастье длилось недолго – в декабре 1941 года судно, под командованием Василия Викторовича Безуар, на котором был и Вильям, было потоплено японцами. Василий Викторович и Вильям были убиты при обстреле, в рулевой рубке. Нина Васильевна потеряла сразу отца и мужа. Чтобы иметь средства к существованию пришлось устроиться на работу ночной сестрой в больнице монашеского ордена «Сан Мари». Учёбу пришлось оставить, в городе уже хозяйничали японцы.

   Но, несмотря ни на что, жизнь продолжалась. В 1943 году Нина Васильевна познакомилась с моим будущим отцом, Дыбала Леонидом Иосифовичем и в начале 1944 года вышла за него замуж.

  Отец мой, Дыбала Леонид Иосифович, родился в 1918 году в ст. Карымской, Читинской губернии, в семье садовника, Иосифа Андреевича Дыбала и Хионии Никитичны, урождённой Кузнецовой. Как его отец, чистокровный поляк, попал из Польши за тысячи вёрст от родных мест – своя история.

   Очень коротко, дело было так. Иосиф Андреевич был родом из деревни Ксаны, Келецкой губернии, под Краковом. Происходил он из крестьян. В семье их было несколько братьев и сестра. Когда все дети подросли, было решено, что отцовский клочок земли не имеет смысла делить – с него можно было прокормиться только одной семье. Землю решили оставить сестре в приданное, а братья подались в город. Иосиф Андреевич выучился на садовника и тут его забрали в армию. Польша была тогда в составе России и его могли заслать, в принципе, куда угодно. Однако ему повезло, служил он в Варшаве садовником у генерала. В конце службы, сослуживец уговорил Иосифа Андреевича поехать на строительство транссибирской железной дороги. В то время строился кругобайкальский участок в трудных горных условиях, поэтому можно было хорошо заработать на горновзрывных работах. Демобилизованным из Российской армии и тогда полагался бесплатный билет в любую точку империи и таким образом Иосиф Андреевич оказался добровольно в Сибири, за тысячи километров от родного дома. В планах было: заработать денег, вернуться домой, купить землю и крестьянствовать. Однако ко времени его приезда в Сибирь, дорогу уже построили, и ему пришлось искать другую работу, чтобы существовать – денег на дорогу домой не было, заработать их было практически невозможно – билет стоил очень дорого. Работал он и садовником и буфетчиком и маркёром в биллиардной.

   Спустя некоторое время Иосиф Андреевич женился на гуранке Хионии Никитичне Кузнецовой из семьи старателей (Гура́ны — коренные забайкальцы, потомки от смешанных браков русских с бурятами, эвенками, монголами, маньчжурами). У неё это был второй брак, от первого была дочка Катя. От второго брака родилась дочь Лидия и сын Леонид (впоследствии мой отец).

   Во время войны 1914 года Иосифа Андреевича едва не забрали на фронт, но ему как-то удалось этого избежать. Революции, как февральская, так и октябрьская были для него бедой – политикой он не интересовался, надо было кормить семью, а с работой стало совсем плохо.

   Во время гражданской войны, в 1919 году, Иосиф Андреевич работал официантом в буфете (или ресторане) на вокзале. Станция Карымская несколько раз переходила из рук в руки – то красные, то белые, то семёновцы, то ещё кто-нибудь. Всем, однако, хотелось кушать, других заведений для этого, кроме как на вокзале не было. Иосифу Андреевичу приходилось обслуживать любого, кто приходил. Как-то семёновцы выбили красных из Карымской, и пришли отметить это событие в буфет. В запарке Иосиф Андреевич , подбегая к столику, занятому офицерами, спросил: «что угодно товарищи?» (ведь перед этим он обслуживал красных). Офицеры схватились за пистолеты – «ах ты красная сволочь!». Иосиф Андреевич еле унёс ноги. Офицеры не успокоились, нашли хозяина буфета, выбили у него адрес «красного официанта», пошли на квартиру. Однако Иосиф Андреевич уже предусмотрел такое развитие событий - он успел наскоро собрать пожитки и с семьёй пробрался на станцию. Там знакомый железнодорожник запер их в пустом товарном вагоне, на котором написал «тиф». Ночью вагон прицепили к поезду, который ушёл в Маньчжурию по КВЖД. Так вся семья оказалась в Харбине. Моему будущему отцу в то время было 8 месяцев от роду.

   Первое время Иосиф Андреевич перебивался случайными заработками, затем работает на КВЖД садовником и в 1923 году получает советское гражданство. Гражданство было необходимо, т.к. советское правительство настояло, чтобы на КВЖД работали только граждане СССР и Китая. Эмигрантам места не было.

   Мой будущий отец Леонид к тому времени подрос и пошёл учиться в школу. В советскую начальную школу. Это было время отрицания всего, что было до революции, в педагогике тоже. Обычные классы и уроки были объявлены буржуазными. В школе практиковался коллективизм, доведённый до абсурда. Называлось это бригадным методом обучения. Ученики объединялись в бригады по несколько человек. Учебный материал должны были готовить всей бригадой, а шёл отвечать кто-то один. За ответ оценку получали все члены бригады. Естественно, готовил материал и отвечал самый слабый, которого остальные члены бригады тумаками заставляли учиться, сами же оставаясь невеждами. Такая система продержалась недолго, но как раз это время выпало на годы учёбы Леонида в советской школе - первые четыре года. Результат обучения был почти нулевой, поскольку Леонид не был самым слабым, а шалопаем был порядочным. Однако надо иметь в виду, что школа это не только уроки и знания – это ещё и круг общения, идеология, мораль, словом это целый мир, и он был советским, идеологически направленным, атеистическим. Как бы то ни было, этот мир начинал формировать мировоззрение у подростка. Это был первый мир в его сознании.

   В 1929 году разразился конфликт на КВЖД. Многие граждане СССР уезжали в Союз, потом началась их насильственная депортация китайскими властями. Перед Иосифом Андреевичем встал вопрос – что делать. Логично было, конечно ехать в Союз – ведь он был гражданином СССР, да и российская культура была ему гораздо ближе, чем китайская (хотя в то время в китайских городах было много европейцев и русских эмигрантов). И тут на горизонте появились ксёндзы. Им удалось «охмурить» Иосифа Андреевича, так же как Козлевича, в известном романе Ильфа и Петрова. Ему напомнили, что он поляк и католик (хотя, когда он последний раз ходил в костёл, Иосиф Андреевич и не помнил). Ему объяснили, что большевики от дьявола, к ним ехать нельзя, а в костёл ходить нужно. Иосиф Андреевич отказался от советского гражданства, получил польское, и стал ходить в костел. Надо признать, что ксёндзы не просто обрабатывали словами, но и конкретно помогали семье. В частности, Леонида, моего будущего отца, определили учиться в польскую бурсу. В те времена и в том месте (в Харбине) дать детям образование было совсем не просто – это требовало денег на обучение и сама семья ещё должна быть в состоянии отпустить работника, хоть и малолетнего. Ксёндзы оплатили обучение в бурсе. Это был аргумент в пользу того, чтобы не ехать в Советский Союз, где обучение в школе было бесплатным.

   Маленький Леонид (ему едва исполнилось 11 лет) попал совсем в другой мир. Польского языка он, практически, не знал, т.к. дома, в семье и на улице, с приятелями общение было на русском. В бурсе же, как обучение, так и общение было на польском, а молились на латыни. Можно представить психологическую и интеллектуальную нагрузку подростка, попавшего в совершенно незнакомый мир, где он оказался полностью оторванным от всего знакомого и привычного.

   Бурса была закрытым учебным заведением, где бурсаки и жили и учились, в отрыве от семьи. Содержалась она каким-то католическим монашеским орденом. Большинство поляков всегда были истовыми католиками, а в бурсе царил религиозный фанатизм. Естественно, основной «научной» дисциплиной, изучавшейся бурсаками, был закон божий, где заучивали, а затем наизусть рассказывали целые главы библии и других религиозных книг, естественно, на латыни. При опросе шансов, что тебя сегодня не спросят (обычная надежда школяра, не выучившего урок), не было никаких – опрашивали всех по порядку. Тех, кто запнулся, или, не дай бог, совсем не выучил, ждало суровое наказание – от часовой молитвы в углу на коленях, до физической расправы розгами.

   Подъём происходил в 5 утра, не одетые бурсаки, стоя голыми коленями на цементном полу, совершали получасовую молитву. Затем туалет, умывание, одевание, построение, молитва. Затем шли на завтрак, перед завтраком – молитва, после, тоже молитва. Шли на занятия. Перед занятиями продолжительная молитва. Перед каждым уроком – молитва. Перед обедом и после – молитва, перед ужином и после – молитва, перед сном – молитва. Вечерами ещё была служба в костёле, тоже молились.

   Как неокрепшая психика подростка выдержала это испытание, остаётся только удивляться. Впрочем, похоже, бесследно оно не прошло и в дальнейшем, неврастения и психастения мучили моего отца всю жизнь.

   В бурсе Леонид проучился 3 или 4 года. Интересное совпадение, пересечение судеб, произошло в это время. Здание, где бурсаки жили, было на одном конце города, а на занятия они ходили (строем, конечно) на другой конец Харбина, в бывший русский военный городок, где для этих целей бурса арендовала здание бывшего штаба. Так вот, немногим более 10 лет до этого, капитан первого ранга (в то время) Безуар Василий Викторович, в этом же здании формировал Амурскую флотилию, по поручению Колчака. Так, что мой будущий отец ходил там же, где незадолго до этого, ходил отец его будущей жены, которая в то время, была за тысячи километров от тех мест – в Бельгии, а сам Василий Викторович был в это время уже в Шанхае.

   К середине 30-х годов, Маньчжурию окончательно захватила Япония, и жить стало очень тяжело. Работы не было, с продуктами стало плохо и они подорожали. Иосиф Андреевич собрал семью и переехал в Тяньцзинь. Там они кое-как устроились, Леонида, по протекции ксёндзов, определили учиться в колледж католического монашеского ордена Сен Луи. Иосиф Андреевич находил ненадолго работу, но часто сидел без работы и перебивался подёнными заработками. Кое-как помогали дочки. Старшая Катя, уже была замужем, младшая Лида тоже зарабатывала. Они с небольшой труппой ездили по китайским городкам с представлениями – музыка и танцы разных народов. Население было бедное, поэтому артисты зарабатывали мало.

   А мой будущий отец, Леонид, попал в третий, на своём начинающимся жизненном пути, мир. Колледж был английским, преподавание и общение происходило на английском языке, которого Леонид совершенно не знал. Пришлось учить, прежде всего, язык. Уже через три месяца Леонид понимал все уроки и с успехом отвечал. Через год он был лучшим учеником. Это произошло не из-за его гениальности, а по нужде. Дело в том, что через полгода учёбы, Иосиф Андреевич потерял работу, платить за учёбу стало нечем, и Леонид перестал ходить на занятия. Через некоторое время Иосифа Андреевича вызвал директор колледжа и объявил, что некий анонимный благодетель берёт на себя расходы по обучению одного ученика колледжа, при условии, что этот ученик будет круглым отличником. Директор предложил вернуть Леонида в колледж на этих условиях. Вот так моему будущему отцу, под страхом потерять место, пришлось несколько лет быть первым учеником колледжа.

   Колледж был полузакрытым учебным заведением, т.е. часть учеников, родители которых проживали в других городах Китая, жили и учились там, как в интернате. Те же учащиеся, чьи семьи проживали в Тяньцзине, жили дома, а приходили только на занятия. Несмотря на принадлежность к монашескому ордену, образование было светским. Закон божий и молитвы, впрочем, тоже присутствовали, но в гораздо меньшем количестве, чем в бурсе. Большое значение придавалось физкультуре и спортивным соревнованиям. Интересно, что тесты для выпускных экзаменов, присылались из университетов, которые предварительно выбирали сами ученики, имея в виду продолжать там дальнейшее образование. Ответы отсылались на проверку в эти же университеты, и оттуда приходила официальная фирменная бумага с результатами испытания, заменявшая аттестат зрелости. С этой бумагой можно было поступать без экзаменов в университет – испытания считались и вступительными экзаменами. Леонид успешно сдал такие испытания в Кембридж. Учиться там он не мог, даже, и мечтать, т.к. это стоило больших денег, однако право такое у него было до конца жизни.

   После окончания учёбы в колледже Леонид погрузился в четвёртый мир – окружающую реальность, в которой до того он пребывал в «полупогруженном» состоянии. Нужно было помогать семье, а работы не было. Перебивался случайными заработками, жили впроголодь, экономическая и политическая обстановка ухудшалась. В Китае шла междоусобная война, наступала Япония. Семья решила перебраться в Шанхай – говорили там лучше с работой.

   В Шанхае, около двух лет, Леонид и Иосиф Андреевич были безработными – перебивались случайными заработками, найти которые, впрочем, было легче, чем в Тяньцзине. Шанхай был очень большим портовым городом, и жизнь там била ключом. Затем опять на горизонте появились ксёндзы, они составили протекцию Леониду и он получил место клерка во французской электрической компании. Обязанности его были просты – он принимал заявки от населения на исправление неполадок, подключения, отключения и прочее. Поскольку Шанхай был «новым Вавилоном», где крутились множество народностей, клерк должен был знать языки, и чем больше языков, тем лучше. Леонид знал русский, польский и английский в совершенстве, французский изучал в колледже, как иностранный и владел им вполне прилично. Несмотря на это, без протекции получить место шансов у него практически не было. Так что ксёндзы два раза в жизни помогли моему отцу. А то что, в своё время, они отговорили Иосифа Андреевича не ехать в Советский Союз, ещё неизвестно хорошо или плохо, так как 80 процентов приехавших с КВЖД было репрессировано.

   Часть Шанхая, где отдельно жили европейцы, называлась «сеттльмент» и была, фактически, отдельным городом с населением около 300 тысяч человек, со своей администрацией, полицией, коммунальными службами. Китайцы там не селились, разве, что очень богатые. Однако всю чёрную, неквалифицированную работу выполняли китайцы из пригородов и «остального» Шанхая. Оплата труда в компании, где работал Леонид, осуществлялась по такому принципу: ставка, скажем, обычного клерка, не требующего специального образования, если он француз, предполагала сумму, достаточную для содержания жены и двух детей. Причём, при высоком уровне жизни.

   За ту же самую работу, человеку белой расы, но не французу, платилось ровно в 2 раза меньше. Впрочем, этого хватало Леониду, чтобы содержать семью (мать, отец и сёстры, практически были безработные) и посещать бары и дансинги.

   Китайцу, за ту же работу, платили в 2 раза меньше, чем Леониду. Однако, уровень жизни китайцев был так низок, что для них и это была огромная сумма. Китайцев же со средним образованием были единицы, а уж со специальным, редкость редкостная. Так, что для революции там была благодатная почва, и она, революция, вскоре и произошла.

   В 1943 году мои будущие мать и отец встретились, а, вернее, им устроили встречу знакомые. В начале 1944 года они поженились.

  

   К тому времени Леонид уже жил самостоятельно, снимал недорого комнату в мансарде, жарил яичницу в единственной кастрюле на примусе, как и положено молодому холостяку и редко мыл посуду. Мать от увиденного пришла в ужас, навела порядок, приобрела все необходимое для хозяйства и они счастливо зажили. Главный компонент для этого, молодость, при этом у обоих супругов был.

   В ноябре 1944 года родилась моя старшая сестра Ирина. Дедушка Иосиф её безумно любил и баловал.

   Отец продолжал помогать материально своим родителям, т.к. времена были тяжёлые. Китай был под японской оккупацией, в Шанхае также были японцы. Лидия, сестра моего отца (далее «тётя Лида»), успела побывать замужем за английским подданным и, потому, тоже считалась подданной Великобритании. Поскольку Япония была с Великобританией в состоянии войны, все граждане Великобритании были интернированы и помещены в лагерь. Это был, конечно, не фашистский концлагерь, но, всё же, люди находились за колючей проволокой и не могли свободно передвигаться за пределы лагеря. Жили в бараках, а продукты и одежду им приносили родственники или знакомые. Работать никого не заставляли, пыток и издевательств не было.

   Ещё до женитьбы мой отец часто задумывался, почему в мире есть бедные и богатые – жизнь к этому толкала. Однажды, проходя мимо витрины книжного магазина, он увидел выставленную книгу Сталина «Вопросы ленинизма». Книги такого класса, не чтиво, стоили дорого, это было удовольствие для богатых. Эта же книга, хоть и хорошо изданная, стоила гроши – коммунисты пропагандировали свои идеи во всём мире и денег на это не жалели. Эта книга перевернула весь внутренний мир моего отца, она стала для него откровением. С этого момента. Отец стал интересоваться марксизмом, записался в «Клуб граждан СССР в Шанхае», сдал польский паспорт и получил Советское гражданство.

   К тому времени, японцев выгнали, пришёл Мао Цзе Дун и объявил «Китай – для китайцев». Никто, конечно, не стал никого сразу выгонять, но условия жизни резко изменились. Иностранцы стали разъезжаться. Одно время отец думал выехать (почему-то) в Бразилию и, даже, начал учить португальский язык. Однако, переезд стоил очень дорого, собрать такую сумму было нереально. Тут, очень кстати, Сталин объявил репатриацию – граждане и бывшие когда-то гражданами СССР, в определённый срок, могли подать заявление и вернуться в СССР, переезд обеспечивало государство, т.е. для людей был бесплатным. Последнее сыграло большую роль, поскольку переехать большой семьёй денег не было. Главным же, по мнению отца, было то, что у его детей, т.е. у нас, будет Родина, они будут жить в СВОЕЙ стране. Пожившему на чужбине отцу, это казалось самым важным доводом, чтобы ехать в СССР, он понимал, что Родина – это нечто большее, чем место, где ты родился. Думаю, он был прав.

   К тому времени, Хионии Никитичны уже не было в живых, старшая сестра моего отца, тётя Катя, была замужем и имела двоих детей. Младшая его сестра, тётя Лида, была разведена и детей не имела. В марте 1947 года родилась моя сестра – Наталья, таким образом, у наших родителей было уже двое детей.

   Дедушка, Иосиф Андреевич, ехать в Советский Союз наотрез отказался – опять сработали ксёндзы, да и в печати велась бешеная антисоветская пропаганда. Коллеги и начальство на работе, соседи, знакомые – все в один голос отговаривали от возвращения в Союз, все убеждали, что людей приглашают туда только из-за их вещей. Как только они приедут в СССР, их всех расстреляют, а вещи заберут и поделят между собой комиссары. В польском консульстве утверждали, что Польша не планирует репатриацию.

   Психологическое давление было жесточайшим. Отцу очень тяжело было принять решение. Дело осложнялось ещё и тем, что моя мать, Нина Васильевна, была дочерью известного белого адмирала Безуар. Хотя после гражданской войны Василий Викторович антисоветской деятельностью не занимался, рассчитывать на любовь к нему большевиков не приходилось – всё же он бывший соратник Колчака. Нину Васильевну убеждали, что её сразу же арестуют и расстреляют.

   Уезжать из Китая надо было, а ехать можно было только в Советский Союз. В советском консульстве убеждали, что все страхи напрасны – это буржуазная пропаганда, всё будет хорошо, СССР нуждается в таких образованных и опытных работниках, всем представиться возможность трудится, где они пожелают, по выбранной специальности, в СССР безработицы нет.

   В результате мучительных и трудных раздумий мой отец, всё же, решил ехать в Советский Союз. В сентябре 1947 года на теплоходе Ильич (бывший итальянский пассажирский лайнер «Кабирия») семья прибыла в порт Находка. Там для репатриантов был организован фильтрационно-распределительный пункт, где их проверяли и распределяли по эшелонам, идущим на запад. Там мои родители провели около полутора месяцев. Режим был свободный, можно было выходить в город, когда вздумается, но уезжать – только по разрешению, после проверки.

   Иосиф Андреевич так и не поехал, остался один в Шанхае, мыкался там три года, а затем Польша объявила репатриацию, и он вернулся на свою родину. Там он жил в семье своей сестры, братья все погибли в войну. Дедушка Иосиф очень тосковал по своим детям и внукам, несколько раз писал Сталину, просил разрешения приехать в СССР к родным, но просьбы остались без ответа. Умер он в Польше, в родной деревне в 1955 году.

   Ещё одно отступление. Второе невероятное пересечение судеб. В 1980 году я был в командировке на Камчатке. Туда, естественно, мы летели на самолёте, а назад мы решили возвратиться морем, тем более, что надо было попасть, сначала, во Владивосток. Взяли билеты на первый подходящий по времени рейс. Название теплохода как-то не отложилось в голове. Каково же было моё удивление, когда я увидел табличку, где говорилось, что теплоход Ильич – это бывший итальянский лайнер «Кабирия», полученный СССР в счёт репараций от Италии. Так через 33 года один из кругов судьбы замкнулся.

   Наверное, моему отцу, всё же, советская действительность представлялась в приукрашенном благостном виде. Первое же столкновение с послевоенной бедностью, голодом, неразберихой и прочими атрибутами реальности повергло моего отца в шок. Сказались, наверное, ещё и психологические перегрузки перед отъездом. Отца поразила жесточайшая неврастения, он пролежал в депрессии около полутора месяцев, почти ничего не ел и ничего не говорил.

   На плечи матери, кроме ухода за двумя маленькими детьми, больным мужем, легло устройство в бараках, кое-как приспособленных для жизни, получение багажа, его охрана, погрузка на поезд, для дальнейшего следования. Багаж состоял из трёх сундуков, набитых одеждой и прочими вещами, нужными в хозяйстве, и нескольких узлов. Вещами запасались все в максимальных количествах, т.к. даже в консульстве это рекомендовали – в Союзе в магазинах ничего не было. Надо отметить, что первые годы в СССР выжить семье удалось, только продавая эти вещи.

   Отец пришёл в себя только сев в поезд, идущий на запад. В приморском крае «неблагонадёжным» репатриантам селиться не разрешили, в европейскую часть, разрушенную войной, ехать было можно, но не рекомендовали. Решили ехать на Урал. Остановились на Златоусте.

   Приехали в Златоуст несколько семей, устроились по частным квартирам. С продуктами там было хорошо – много картошки, молоко, сливочное масло, мясо – у многих жителей были свои огороды, коровы, свиньи. Но морозы были крепкими – за 30 градусов, а к таким переселенцы из южного города Шанхая были непривычны. Отец устроился на работу в школу учителем английского языка. Язык-то он знал, но педагогического образования у него не было, система обучения в советской школе, естественно, отличалась от таковой в колледже и бурсе. Тем не менее, после собеседования, его приняли, с условием, что он поступит учиться заочно в пединститут. Проработал он там 3 или 4 месяца. Вызвали в горком партии. Приехал. Оказалось, вызвали всю группу приехавших репатриантов, которые где- либо работали. Это была комиссия из обкома. Проверяли на идеологическое соответствие занимаемой должности.

   Многие репатрианты, ехавшие в Союз, понимали идеологическую основу советского государства и соответственно к этому подготовились – изучили основы марксизма – ленинизма, следили за политическими событиями и, что немаловажно, усвоили советскую интерпретацию этих событий. Ведь, например, мой отец, учась в колледже, искренне считал Франко спасителем Испании, а Муссолини «цивилизатором» Эфиопии, в полном соответствии с тем, что трубили буржуазные газеты и радио (а доступа к другим источникам информации не было!). Достаточно хорошо подготовлен в идеологическом отношении был и мой отец, ещё будучи в Шанхае. Но, к несчастью, в их группе оказался футболист, причём в прямом и самом худшем переносном смысле. В Шанхае он ничем, кроме футбола не интересовался, и, приехав в Союз, оставил свой кругозор на том же уровне, хотя его взяли работать учителем физкультуры. По несчастливому стечению обстоятельств, первым на собеседование вызвали футболиста. Не обнаружив у него никаких следов не то, что идеологии, но и просто интеллекта, инспектирующий пришёл в такую ярость, что не стал даже смотреть на остальных, приказал их всех вышвырнуть вон с работы, и не давать им места выше дворника. Все просьбы в горкоме проверить остальных, вполне вменяемых людей, были проигнорированы и им посоветовали убраться из города, и, даже, из области, и чем дальше, тем лучше.

   Поехали в Москву – была надежда, что человеку, знающему языки, там проще найти работу. Однако, репатрианту (если он не Вертинский) в Москве места не было. Посоветовали поехать куда-нибудь на юг, например, в Ростов-на-Дону.

   Незадолго до описываемых событий, отец получил письмо от знакомого репатрианта, который неплохо устроился в Ростове (правда, у того было высшее образование). Решили ехать туда. Деньги на жизнь без работы и на переезды добывали, продавая вещи, привезённые из Шанхая. Кем работать дальше становилось уже ясно – только учителем, другого ничего отец не умел.

   В Ростове, зная уже советскую административную структуру, отец пошёл в гороно. Принимала усталая женщина в гимнастёрке и с папиросой в зубах – типичная «комиссарша». Не дав посетителю открыть рот, сразу выпалила вопрос – «где Вы были во время немецко-фашистской оккупации?». Отец растерялся, начал объяснять: «понимаете, у меня особый случай...». Опять:

   - Я Вас спрашиваю – где Вы были во время немецко-фашистской оккупации?

   - ...У меня особый случай...

   - Следующий!

  Так в городе Ростове места получить не удалось. Интересно, как бы отреагировала «комиссарша», если бы отец ответил : «в Шанхае»?

  Пришлось идти в облоно. Там предложили место в Чертково, в средней школе. Опять же с условием совмещать работу с учёбой. Сельскому учителю оплачивалась аренда жилья и уголь, для отопления - это было большое подспорье, поскольку зарплата была невелика, а семья должна была вот-вот увеличиться. Вскоре, уже в Чертково, в 1948 году родился я, третий ребёнок.

   Мать всё боялась, что её арестуют за отца адмирала. Кто-то ей сказал, что если у неё будет пятеро детей, она станет «матерью героиней», и тогда её не посмеют тронуть. Через год были ещё роды, но неудачные, ребёнок родился мёртвым. Последним мать родила моего брата Петра в июле 1951года. Роды были очень тяжёлые, мать потеряла много крови, еле выжила, и долго болела. Ребёнок тоже был болен и очень слаб. Отец разрывался между визитами в роддом и обслуживанием троих малолетних детей. Тем не менее, он с честью выдержал это очередное испытание.

   Параллельно с работой отец поступил учиться заочно в Ростовский пединститут. Поездки на сессии требовали больших расходов из жалкого семейного бюджета, поэтому отец старался сдавать экзамены вперёд за курс, два, а то и три. Языки, что вызывало у других наибольшее затруднение, он сдавал без проблем, и даже, наоборот, преподаватели консультировались у него по некоторым вопросам. Трудности вызывала история партии, политэкономия, марксистско-ленинская философия. То, что большинство студентов знали ещё со школы, для отца представляло большие проблемы и отнимало много сил. Выручала тренированная память. За 2,5 года отец смог закончить обучение и получить диплом. Правда, такое напряжение даром не прошло, обострилась болезнь, приступы депрессии участились. Преподаватели института уговаривали его перейти работать в институт, обещали любые заработки, какие только сможешь потянуть, перспектива быстрой защиты диссертации. Но сил у отца уже не было – он надорвался, произошло нервное, физическое и психическое истощение. Он чувствовал, что не способен больше к длительному напряжённому умственному труду – в любой момент мог наступить срыв, депрессия. От соблазнительных предложений пришлось отказаться.

   В Чертково прожили 15 лет. За эти годы сменили 15 «квартир». «Квартирами» служили арендованные дома, или половины домов. Дома представляли собой глиняные хаты с соломенной или камышовой крышей и земляным полом, который, чтобы было меньше пыли, мазали «кизяком» - коровьим навозом. Электричество было только на последних трёх квартирах, освещались керосиновыми лампами. Практически, во всех домах было всего две комнаты и неотапливаемые сени. В первой комнате, бывшей прихожей, а также кухней и столовой, стояла печь. Вторая комната, куда выходил обогреватель печи, служила спальней. Размеры кухонь были 7-10 квадратных метров, спальни были побольше – 12-15 квадратных метров. Туалет, типа «сортир», находился во дворе, воду носили из колонки, которые располагались на каждом перекрёстке. Вот в таких «удобствах» размещались мы все вшестером. Впрочем, большинство населения в Чертково жили примерно также, а были и ещё беднее.

   Преклоняюсь перед подвигом матери, имевшей европейское воспитание, привыкшей к европейскому (даже в Шанхае) благополучию и попавшей в такие малоцивилизованные условия. Всему пришлось учиться – топить печку углём, мазать «кизяком» пол, а потом, даже, выкармливать свинью и держать кур. Помогали соседи. Мать всегда была очень благожелательна к людям, от неё мы никогда не слышали плохого слова о ком бы то ни было, и, тем более, никогда не наблюдали никакого проявления высокомерия. Люди чувствовали искренность и платили добром за добро.

   Чем чаще я вспоминаю то время, тем больше понимаю, какой неимоверно тяжёлый труд выпал на её долю и тем больше проникаюсь чувством, что моя мать – это святой человек. Ежедневные заботы по приготовлению пищи, уборка, стирка. А четверых маленьких детей нужно ещё и усадить за стол, накормить, напоить, уложить, выкупать и ещё тысячи необходимых дел. Кроме того мать успевала ещё и воспитывать нас – отец с утра до ночи был на работе. Приходил днём , обедал, полчаса полежит, и опять на работу. Зарплата учителя зависела от количества «часов», поэтому, чтобы получать побольше, отец вёл уроки в двух дневных и вечерней школах. Уходил к 8 часам утра, приходил в 10 вечера. И всё же денег на такую большую семью не хватало, часто за день – два до зарплаты, в доме нечего было есть. Так, что и отец наш был не менее святой человек - он положил всего себя на алтарь семьи, как и мать.

   Мать покупала нам детские книжки, читала их нам, объясняла непонятное, читала по памяти стихи русских поэтов – она много их знала. Много рассказывала об устройстве мира, о звёздах, планетах, солнце, устройстве атома, материи и антиматерии. Всё это, конечно, упрощённо, но для нас, детей, достаточно понятно. Рассказывала как произошёл человек, о том, что некоторые люди верят в бога. По крайней мере, моё мировоззрение начало формироваться от матери.

   Несмотря на трудную и бедную жизнь, мать никогда не унывала, за работой она часто напевала, всегда была весела и оптимистична. Для нас, детей, она постоянно устраивала праздники. Новый год отмечали всегда, наряжали ёлку и получали подарки. Отмечали, также дни рождения каждого члена семьи. Отмечали все советские праздники. К Первому Мая, всегда, мать шила сёстрам по новому платьицу, а нам с братом новые рубашки и шортики. Также покупались новые сандалии и всей семьёй шли на праздничную демонстрацию. Обычно ко дню рождения тоже шилась какая-нибудь обновка. То же и к Новому году. Вообще старенькая швейная машинка «Зингер» постоянно была в работе, причём шила мать по ночам, чтобы к утру был сюрприз. Когда она спала, одному богу известно.

   Помню часто переезжали с одной «квартиры» на другую. Причин не знаю, но, бывало, съезжали уже через 3-4 месяца. Всего на нескольких квартирах, включая последнюю, принадлежащую «коммунхозу» («муниципальная» по современным понятиям) жили больше года. Весь наш домашний скарб помещался на одной подводе. Он состоял из трёх сундуков, стола, пары табуреток и нескольких узлов. Через несколько лет к этому прибавилась кровать. До того спали на сундуках и нарах, сооружаемых из досок заново в каждой новой «квартире». Обычно в арендуемом доме был металлический каркас от старой кровати, его и использовали для нар.

   В 1956 году отец простудился и сильно заболел – гнойный плеврит. Пролежав больше месяца в Чертковской железнодорожной больнице, он постоянно температурил, потерял более 40 килограмм веса, полностью обессилил, и уже готовился умирать. Местные эскулапы не могли поставить диагноз. При очередном посещении, мать, видя, что он не может даже поднять веки, срочно забрала его и повезла в Ростов. Там отцу сразу же сделали операцию, выкачали целый тазик гноя, после чего он медленно пошёл на поправку. Выписали его через полгода, но полностью восстанавливался он ещё два года. На это время ему дали инвалидность. Пока отец болел и восстанавливался, нас, троих старших детей поместили в Чертковский детский дом, что в селе Маньково. Там мы провели 2 года. Пятилетний Пётр, самый младший, остался дома, с матерью. Через три года, здоровье отца опять пошатнулось и нас троих, на этот раз кроме старшей Ирины, поместили на год в интернат в Алексеево-Лозовке.

   Несколько раз, когда отец болел, мать шла работать на мясокомбинат. Дольше всего, года два, она работала, когда мы были в детдоме, а инвалидской пенсии отца не хватало на жизнь, даже троим. Потом она работала ещё пару раз по 6-7 месяцев.

   В столовой для работников, на территории мясокомбината продавали большого размера и вкусные, из чистого мяса, котлеты. Мать покупала их с десяток и приносила домой – в магазинах такого не купишь, а на базаре мясо недоступно дорого. Воровать, как все это делали, мать не умела и боялась. Причём больше всего боялась того, что скажут: «жена учителя - воровка» и отец может потерять работу. Однако, товарки взяли её в оборот, чуть не избили, под крики: «ты что, одна честная, а мы все воровки! У нас тоже семьи и их надо кормить!». Пришлось помаленьку и ей выносить мясо и колбасу – иначе её могли просто подставить, чтобы избавиться от «честной», ведь «честная» могла всегда выдать, она опасна.

   Выносили с мясокомбината всё и все. И это было, в основном, не из-за преступных наклонностей работников, а по нужде – зарплата была крайне низкая, вот люди и компенсировали. Надо сказать, что такой подход к оплате труда в советское время был распространён – было непонятно, мало платят потому, что воруют, или же наоборот, воруют, потому, что мало платят. Кто-то наглел, воровал помногу, на продажу, но большинство – для семьи. Мать брала чисто символически, чтобы товарки не возмущались, а в основном по-прежнему покупала котлеты.

   Незадолго перед отъездом из Чертково, там был построен консервный завод, кстати, рядом с тем местом, где мы жили. Мать и там поработала чуть более полугода. Там можно было не воровать. Взорвавшиеся в автоклаве банки – «бамбаш» - разрешали брать домой официально. Делали там тушёнку и овощные консервы, и мы в эти дни тоже не голодали.

   Несколько раз летом, в школьные каникулы, когда у учителей отпуск, отец ездил на Чёрное море, где устраивался работать воспитателем в пионерлагерь. Обычно это был пионерлагерь «Орлёнок» в Джанхоте, под Геленджиком. С собой он несколько раз брал одного или двоих детей – воспитатель имел право на льготную путёвку. Там я впервые увидел и на всю жизнь полюбил море. Не так давно, я был в тех местах, кое-что узнал и вспомнил, но место, где был «Орлёнок» не нашёл. Впрочем, был я не один, и потому не очень искал.

   В Сталинские времена все ходили под угрозой репрессий. Это, безусловно, оказывало отрицательное влияние на психику любого человека, в том числе и моих родителей. Давило это на мать, но она не подавала виду, что ей страшно – всё-таки у неё был очень сильный характер. Давило на отца и способствовало его болезни. Несколько раз, из Москвы, приезжал «проверяющий» (примерно раз в 2-3 года). Отца вызывали в военкомат, там провожали в кабинет, и проводилась беседа. Чаще предлагали прогуляться по улице и побеседовать. Беседовали спокойно, долго (5-6 часов), вежливо и обстоятельно. Расспрашивали о жизни здесь и за границей. В основном все беседы были об одном и том же. Отец понимал – проверяют, сравнивают ответы с теми, что были прошлый раз. Выручал отца его принцип всегда говорить правду, какова бы она ни была – потому, что ложь может забыться и заменится другой ложью, а правда всегда останется правдой. Расставались вежливо, просили ни о чём не беспокоиться и продолжать спокойно работать. Работать приходилось, но спокойно не получалось. Приходили известия от других репатриантов, что некоторых репрессировали, но отца минула чаша сия.

   Мать не трогали, никуда не вызывали, не допрашивали и не беседовали, так что страхи её не оправдались, но жизнь испортили.

   Самой большой мечтой всех членов семьи было вырваться из Чертково в какой-нибудь город, где, как нам казалось, жизнь гораздо легче, где отец мог получить хорошую работу, не связанную с преподаванием. В Чертково для отца не было другой работы, кроме учительской. Работа учителя требует больших нервных нагрузок, переносить которые для него было всё тяжелее и тяжелее. Врачи рекомендовали сменить работу, значит, надо было уезжать.

   К концу пятидесятых годов промышленность Советского Союза не только восстановилась из разрухи, но и начала расти высокими темпами. Появлялись новые заводы, их продукция отправлялась на экспорт. Потребовались переводчики технической документации. Один из таких машиностроительных заводов был построен в Каменске, неподалёку от Чертково. Руководство завода обратилось в Ростовский пединститут, чтобы там порекомендовали переводчика. Порекомендовали моего отца – его там помнили. Однако, в это время отец был где-то на лечении. Пока вызов его нашёл, пока он приехал, место уже заняли.

   Второй случай был гораздо привлекательнее – нужен был переводчик в Индию, на строительство металлургического комбината в Бхилаи. Отца нашли, правда, тоже не сразу, привели на собеседование, но у него не выдержали нервы, случилась истерика, он расплакался. Шанс был упущен.

   Летом 1962 года отца направили на курсы повышения квалификации в Ростовский пединститут. Оказалось, очень вовремя – там о нём кстати вспомнили, и оказали, ещё раз, протекцию.

   После курсов отец, остаток лета, опять работал в пионерлагере. Предполагалось, что потом он возьмёт кого-то из детей, позже, на третий поток. Неожиданно, домой, в Чертково, пришла телеграмма от неведомого главного инженера неведомого нам Азовского завода КПО (кузнечнопрессового оборудования), приглашающая для переговоров о работе. Мы срочно пересылаем телеграмму отцу. Он, отпросившись на несколько дней с работы, выезжает в Азов, где ему предлагают место инженера-переводчика и трёхкомнатную квартиру к новому году. Завод, даже, был согласен предоставить несколько месяцев, для освоения технического перевода. Дело в том, что отец, в совершенстве владея английским языком, был совершенно технически неграмотным. Посади любого гуманитария писать технические тексты даже на своём родном языке, и он не сможет этого сделать – нужно знать предмет, терминологию. Так же обстоит дело с переводами – технические переводы может квалифицировано делать только технический переводчик. Таких специалистов в то время в Советском Союзе не готовили, а люди, умеющие это делать, были большой редкостью. Поэтому отцу давалось несколько месяцев чисто для учёбы – он должен был освоить технический перевод.

   Условия были сказочными и, конечно же, отец согласился, взял гарантийное письмо на обещанную квартиру, и поехал назад, в Джанхот, рассчитываться из пионерлагеря. Это заняло несколько дней, после чего он сел на ближайший поезд до Ростова, чтобы с пересадкой добраться домой. Но в поезде он почувствовал себя плохо. Пошёл в туалет, умыться, чтобы взбодриться, посмотрел на себя в зеркало и обомлел - лицо его было жёлтое, как лимон, белки глаз пожелтели. Желтуха! Болезнь Боткина! В самый неподходящий момент! Забившись на верхнюю полку, кое-как добрался до Ростова. Там уже взял билет на поезд до Чертково, как его остановили двое молодых людей. Как оказалось, это студенты старшекурсники мединститута. Они заподозрили в отце больного желтухой, а это инфекционная болезнь, требует немедленной госпитализации, чтобы не разносилась зараза. Отец понимал, что в больницу он все равно попадёт, но только не в Ростове – ему нужно было успеть написать заявление о переводе в Азов. Он наврал студентам, что у него это бывает, из-за больной печени, когда он позволит себе выпить, а вчера он, как раз «посидел» с друзьями. Студенты посомневались, но не стали его сдавать. Кое-как, прячась на верхней полке, отец доехал до Чертково, но уже в таком плохом состоянии, что попал прямо в больницу. Болезнь оказалась запущенной и протекала очень тяжело. Пролежал он в больнице больше 2-х месяцев.

   Выписавшись, сразу побежал увольняться и помчался в Азов. Прибыв в отдел кадров, волнуясь, протянул документы, а ему говорят: «так место уже занято». Такой удар может свалить любого. Свалил бы и отца, если бы начальник ОК тут, же не поправился: «хотя подождите, я сейчас уточню». Немного отлегло. Отца направили к главному конструктору для беседы. Оказалось, действительно, на место переводчика был принят человек (от отца больше месяца не поступало никакой информации!). Этот человек поработал две недели и уволился, поняв свою непригодность – технические переводы оказались для него непосильными, и освоить их он бы не смог. С одной стороны, это было хорошее известие – место свободно, поступай и работай. А с другой стороны – отец тоже совершенно не знаком с техникой, сможет ли он? Он решил рискнуть. До нового года, времени сдачи дома и получения квартиры, было три месяца. За это время нужно было стать специалистом.

   Временно его поселили в общежитии, в четырёхместной комнате. Отец набрал книг по машиностроению – в основном учебники для техникума, и принялся их штудировать. Тогда ему было 45 лет, после тяжёлой болезни, и он сумел за три месяца освоить программу техникума, и ещё всё тоже на английском языке. Он занимался 7 часов на заводе (тогда был 7-часовой рабочий день и рабочая суббота), и 5-6 часов в общежитии, когда его соседи «расслаблялись» пивком и более крепкими напитками. То, что сделал тогда отец, можно назвать интеллектуальным подвигом. За 3 месяца он стал полноценным специалистом технического перевода, будучи до этого совершенно не знакомым с техникой.

   Место за ним закрепили, квартиру дали, правда, в последний момент схимичили, и дали двухкомнатную на 5 этаже (вместо, обещанной трёхкомнатной на втором этаже, как больному сердечнику). Через год, в следующем сдававшемся доме, обещанное было выполнено. Впервые в жизни, мой отец получил какое-то существенное вознаграждение за свои труды. Впрочем, оно было и единственным.

   В январе 1963 года семья переехала в Азов.

   Нас, троих учащихся, распределили по школам, где были места в соответствующих классах. Старшая, Ирина, устроилась работать на тот же завод, где уже работал отец, секретаршей к главному конструктору. Собственно, отец её туда и устроил. Обещали через год направить её учиться от завода в машиностроительный институт. Ирина, впрочем, никакой тяги к машиностроению не испытывала, как и к любой другой технике, а физика для неё была как китайская грамота. На вступительных экзаменах физику она и завалила. Собственно, сдать она её могла бы, т.к. выучила достаточно хорошо, но не выдержали нервы, впала в ступор и не смогла ничего ответить. Сожалений по этому поводу она не испытывала, а вскорости, вместе с другой сестрой, Натальей, поступила учиться на только что образовавшиеся курсы официантов со знанием английского языка для обслуживания интуристов.

   Хрущёв тогда решил развивать в СССР иностранный туризм, и эти трёхгодичные курсы были одним из элементов программы. Потом Хрущёв пригласил в Союз глав иностранных туристических компаний, чтобы они высказали своё мнение, что же нужно для того, чтобы интуристы поехали к нам. Главы поездили, посмотрели и сказали «поедут, когда построите достаточное количество туалетов». Похоже, такой грандиозной строительной программы страна не смогла освоить, поскольку достаточного количества туалетов (столько же, как в Европе) у нас нет до сих пор. Грандиозную программу для интуристов свернули, первый набор на курсы официантов оказался и последним, их кое-как выпустили, и курсы прикрыли. Сёстры работали официантками в ресторане аэропорта в Ростове, затем Наталья перешла в стюардессы, так как мечтала летать, а Ирина стала администратором в том же ресторане, окончив, впоследствии, торговый техникум.

   Я, окончив школу, поступил учиться заочно в Таганрогский Радиотехнический Институт (ТРТИ), по окончании отслужил год в армии, работал в разных местах и городах – как-то не сиделось на одном месте.

   Брат Пётр окончил тот же институт, по той же специальности (ИИТ), но дневное отделение, устроился на завод «Прибой», где я в то время работал, и проработал там до самого его развала в 90-х годах.

   Первые годы в Азове, семья жила также трудно, как и в Чертково. Отцу надо было несколько раз съездить на лечение в Трускавец, чтобы восстановить печень после желтухи. С годами, иждивенцев в семье становилось меньше – кто-то стал работать, кто-то получал стипендию, и жизнь стала налаживаться. Когда все дети разъехались – сёстры в Ростов, мы с братом в Таганрог, мать пошла работать сестрой-хозяйкой в поликлинику, которая находилась рядом с нашим домом. Там она проработала больше 10 лет, откуда и вышла на пенсию.

   Мечтой матери было попасть в Севастополь, на свою родину. Работая на заводе «Прибой» в сдаточном цехе, мы часто были в командировках в Севастополе. Несколько раз, на время командировок, мы вызывали туда мать. Показывали ей Севастополь и окрестности, ездили по Крыму. Мать была в восторге – мечта осуществилась. До самых последних дней она вспоминала этот прекрасный город.

   Отец напряжённо работал, работы было много, и возникла потребность в переводах на испанский язык – появились заказы на Кубу и страны латинской Америки. Требования к качеству переводов были минимальные, поэтому попросили отца освоить испанский. Когда-то он начинал учить португальский, поэтому решил попробовать. Освоить язык у него получилось, но качество переводов было, конечно, хуже, чем на английском. К тому же, переводы на испанский требовали большого напряжения работы мозга, а возраст был уже за 50. Вскоре приняли ещё несколько человек переводчиками – образовалась целая группа. Отец через несколько лет должен был выйти на пенсию, и дальновидное руководство готовило ему смену. Специалистов по техническому переводу по-прежнему ВУЗы не готовили, поэтому брали переводчиков общего профиля и отец передавал им свой богатый опыт.

   Последние 2 года, перед выходом на пенсию, отец не мог выдерживать длительную умственную работу. Руководство пошло ему на встречу и он работал по особому графику – до обеда на работе, а вторую половину дня дома. Даже с таким графиком, он всё равно часто болел и, как избавления, ждал выхода на пенсию.

   Выйдя на пенсию в 1978 году, он купил дом-развалюху в Рогожкино (за 300 рублей), выезжал туда в апреле, и жил там до ноября. Занимался рыбалкой и прогулками. У него появилась потребность к одиночеству, были частые приступы депрессии. Чтобы побуждать себя к активности он перешёл на полное самообслуживание - сам ловил рыбу, сам готовил, сам ходил в магазин за продуктами, сам стирал, убирал. Примерно раз в месяц он приезжал в Азов – причины накапливались. Время от времени мы его навещали – это было ему приятно.

   В 1982 году я, женившись, и пожив в Азове некоторое время, переехал в Кемерово. Брат Пётр, тоже уже женатый, жил в Николаеве, сестра Наталья, была замужем и жила в Ростове. В квартире оставались только мать и старшая сестра Ирина, побывавшая замужем, с маленькой дочкой. Появился вариант обмена квартиры на Аксай – для Ирины это было удобно - близко к работе в аэропорту, матери тоже хорошо – близко Наталья с внучками. Отец оставил вопрос на наше усмотрение. Решили поменять, и семья переехала в Аксай. Через год-два выяснилось, что в Рогожкино из Аксая добираться нужно долго и с пересадками. Отцу тяжело туда ездить, я и брат Пётр, которые, обычно, помогали ему весной перебираться туда, оказались далеко. Отец продал дом и поселился на постоянно в Аксае. Летом он выезжал в Крым на море. Он нашёл под Керчью местечко Курортное, на Азовском море, где недорого, за 1 рубль в день имел койку, возможность себе готовить, купаться в море и гулять по окрестностям. Большего ему и не нужно было. Ездил, вернее летал, он туда на всё лето, несколько лет подряд, пока не грянула демократия. Потом, несколько лет, я вывозил его на лето в Кагальник, под Азовом, к своему другу Панчеву Михаилу Васильевичу. Там отец жил в летней кухне, ходил на рыбалку и на прогулки, готовил себе сам. Деньги за проживание Михаил Васильевич брать наотрез отказался, несмотря на то, что ему приходилось нести расходы за балонный газ и за воду (там вода привозная).

   Здоровье отца, с годами ухудшалось, как-то на прогулке у него закружилась голова, он потерял сознание и упал прямо на обочину дороги. Место под Кагальником было безлюдное и неизвестно, сколько там отец пролежал без сознания. Очнулся он сам, пришёл в себя, поднялся и дошёл «домой». После этого в Кагальник я отца больше не вывозил - боялся. Летом он выходил на прогулки в Аксае и его окрестностях – но это было в пределах нашего контроля.

   Отец был широко образованный человек, много читал, хорошо знал русскую, советскую и мировую литературу, постоянно интересовался как политическими новостями, так и последними достижениями науки. Он был очень интересным собеседником. Зная языки, он регулярно слушал радио различных стран. Я доставал отцу специальные связные приёмники, чаще списанные с самолётов и он всегда был в курсе мировых новостей. Даже последние годы, в моменты, когда у него было нормальное самочувствие, он не терял интерес к жизни, старался быть в курсе всех событий.

   Мать, после выхода на пенсию и переезда в Аксай, занималась домашним хозяйством, помогала сестре Ирине растить дочку. Она также живо интересовалась окружающей жизнью, много читала, любила смотреть по телевизору концерты и хорошие фильмы. Последние годы, когда здоровье было уже слабым, она из последних сил старалась что-то делать по дому, «я же должна помочь Иришке!» - постоянно говорила она. Ирина, конечно же, уговаривала её отдыхать, но уезжала на работу, и мать делала по-своему. Чувство долга не покидало её до последних дней. Она ушла первой, в 2003 году.

   Отец ушёл через 9 лет. Последние годы он сильно болел, сестра Ирина, в основном, за ним присматривала и ухаживала.

   Я долго сомневался, нужно ли было писать этот очерк. Несколько раз начинал и оставлял работу над ним. Теперь же, закончив, я понял – писать было надо, и написать такое должен каждый, помнящий и уважающий своих родителей. Пусть, даже, не для публикации, а для себя. Написав, заново вспоминается целиком и делается понятнее их жизнь, мотивы и поступки, их великий родительский труд. Становится понятно, как, порой, мы были к ним несправедливы.

   Светлая им память!