Торговля на продовольственном рынке, расположенном в одном из "спальных" районов Москвы начиналась в десять. Но торговцы, как правило, занимали свои места заранее. Невысокий, коротко стриженный охранник-распорядитель в защитном камуфляже, засунув свою рацию в большой нагрудный карман, расставлял по местам "колхозников" - москвичей-дачников и жителей ближайшего Подмосковья, торгующих огородной и "лесной" продукцией. То были клиенты для рынка нерегулярные, случайные. Задача не из лёгких, так как самые удобные места были прочно "забиты" торговцами постоянными. При расстановке "колхозников" сразу возникли трения. Особенно привередничал один дачник, привёзший на продажу большую корзину черники.
- Куда ты меня ставишь!? Меня же тут ни один покупатель не увидит!- выговаривал он охраннику.
- Ну, иди туда... вон в проход,- тот пытался отмахнуться от него.
- Куда в проход!? Там "чёрные" свои тележки ставят, там покупатель вообще не ходит. Поставь меня ближе к центральному входу...
С большим трудом охраннику удалось найти-таки приемлемое место для строптивого продавца черники. С остальными было проще, особенно с немосквичами, те обычно не "возникали", куда ставили, там и стояли. Наконец все "колхозники" были распределены, и охранник, отирая платком пот со лба и шеи, тяжёлой походкой направился в помещении администрации, чтобы передохнуть в тени - стоял июль, жара в Москве не спадала уже третью неделю.
- Здравствуй Ань,- охранник поздоровался с одной из постоянных торговок.
- Здравствуй Максим,- улыбнулась в ответ миловидная русоволосая женщина лет тридцати пяти в лёгкой свободной кофте и джинсовой юбке, одновременно стараясь поудобнее разместить на небольшом пространстве торгового места весь ассортимент своей овощной продукции.
У Ани на прилавке были помидоры, огурцы, молодой картофель, редиска... Ящики с товаром подвозил и разгружал Рауф, шестнадцатилетний подросток. Одна нога у него была заметно короче другой, отчего ходил он сильно кособочась.
- Сшытай, специално дла тэбя выбырал,- сказал Рауф и "голодными" глазами, не стесняясь стал "ощупывать" изгибы аниной фигуры.
Аня не глядя на него, принялась пересчитывать ящики, делая отметки в записной книжке. Товар был действительно отборный. Таким образом младший сын Джабраила оказывал Ане знаки внимания. Хотя, в общем, мог бы и не стараться, раз Джабраил сказал, что сегодня Аня должна ночевать с этим колченогим мальчишкой, значит так оно и будет. Она не могла отказаться, слишком сильно она зависела от этой семьи, семьи, дававшей ей кусок хлеба... кусок хлеба её детям...
В родном городе Ани располагалось военное лётное училище. Многие девчонки в то советское время мечтали выйти замуж за лётчика, выпускника училища: высокая зарплата, красивая форма и конечно возможность уехать с ним из провинциальной дыры, вместе с суженым взлететь... улететь... Правда, лётчики, случалось, разбивались. Немало молодых вдов потом возвращалось в родной город. Но это ж были случайности, о них не хотелось думать. Куда приятнее обсуждать тех счастливиц, что приезжали в отпуска с мужьями откуда-нибудь из ГДР, Венгрии... рассказывали о той сказочной по советским меркам жизни, или, на худой конец, из не по-советски благоустроенной, чистой Прибалтики, благодатной, обильной Украины... Этих все видели счастливыми, щеголяющими в красивых импортных тряпках, их ухоженных, разодетых детей. Становясь старше, эти женщины, если их мужьям и дальше везло по службе, уже приезжали жёнами полковников, иногда генералов, орденоносцев, Героев Советского Союза. И уже никто из молоденьких девчонок не хотел вспоминать несчастных вдов, в одиночку поднимавших детей, до срока старящихся... Никто не вспоминал о жёнах неудачников, или просто спившихся, тех, кому выпало всю службу прозябать по "дырам", где девять месяцев зима, а кругом тайга, болота и удобства во дворе... Или, наоборот, тепло и природа щедрая, виноград-дыни, хурма, но вокруг такое "дружественное" местное советское население, что если хочешь остаться живой и не изнасилованной, за пределы военного городка лучше носа не высовывать. Никто не хотел видеть теневую сторону "луны", только солнечную, блестящую.
Со своим будущим мужем Аня познакомилась на танцах в том самом военном училище. Она была студенткой-первокурсницей пединститута, а он второкурсником-курсантом. Они поженились, когда он закончил училище, а она третий курс. Как радовалась мать Ани, воспитавшая её одна. Она как чувствовала, что долго не проживёт и спешила "устроить" дочь. В свой первый послеучилищный лейтенантский отпуск муж повёз Аню к себе на родину, на Украину, в такой же небольшой городок. Здесь выяснилось, что райцентр на Украине в корне отличался от такового в России. Аня никогда не выезжавшая за пределы своей области искренне удивилась, что на Украине живут намного лучше, в первую очередь это касалось снабжения продуктами питания.
Но служить им сначала пришлось именно в России, да ещё на Дальнем Востоке, в отдалённом гарнизоне. Тяжело было Ане заканчивать уже заочно институт, мотаясь через всю страну на сессии. Тем не менее, она всё успевала, и мужа кормить-обихаживать, и служебную квартиру в порядке содержать, и учиться, и детей рожать. Живя в "дыре" они мечтали, отслужив у "чёрта на куличиках", замениться в пригодное для нормальной жизни место. Они отслужили там положенные пять лет, и перевелись на Украину, в часть, расположенную недалеко от родных мест мужа. Счастью молодых супругов не было предела, казалось, вот сейчас начнётся человеческая, обеспеченная жизнь, тем более что у Ани уже был диплом. Но замена случилась в девяностом году, а в девяносто втором развалился Союз, а вместе с ним и Советская Армия... Развалилось всё то, что казалось вечным, незыблемым. А ведь с расчётом на эту незыблемость люди строили свои жизненные планы, мечтали, дерзали... миллионы, десятки миллионов людей.
Проблемы со здоровьем у мужа начались ещё на Дальнем Востоке. Но он всячески их скрывал. Он хотел дотянуть на лётной работе до перевода, и уже на новом месте уйти куда-нибудь в аэродромную обслугу. Он очень боялся, что его вообще комиссуют и уволят из армии - ведь на "гражданке" тогда, в советское время, зарабатывали намного меньше чем военные. Увы, получилось куда хуже. После переезда он перестал летать, но было уже поздно, его сердце, слабое для таких скоростных перегрузок, оказалось уже надорванным. Муж умер в девяносто четвёртом, а Аня осталась одна с двумя маленькими детьми, гражданкой свежеиспечённой страны, Украины, вдруг превратившийся из сытой и благодатной советской богачки в незалежную нищенку, не способную свести концы с концами. Не могла их свести и Аня, её специальность, русский язык и литература, в школах новой Украины оказалась ненужной. Свекровь переехала к ним, взяла на себя детей, а Аня пыталась заработать...
Пять лет дикого "челночного" труда богатства не принесли, но позволили не умереть с голоду. Потом... потом она поехала туда, куда граждане Украины в массовом порядке ринулись едва ли не сразу после развала Союза, в бывшую, так называемую, метрополию. Россия, по советским временам настоящая "голодранка", вдруг стала такой притягательной, ведь там можно было найти работу и заработать. Так Аня оказалась в Москве и вместе со своими товарками по челночному бизнесу стала наниматься продавцом на продовольственных рынках. Наниматься пришлось к кавказцам - они на московских рынках были некоронованными королями. Самые дальновидные из чернявых хозяев охотно нанимали для продажи своего товара украинок. Те, благодаря своей славянской внешности, не отпугивали привередливых покупателей. Аню принимали тем более охотно, потому что она чисто говорила по-русски и её московский покупатель вообще принимал за свою и покупал у неё куда охотнее чем у других, явно "гыкающих" продавщиц. Не мудрено, ведь она была русская, к тому же язык знала профессионально...
Справа от Ани расположился тот самый дачник с черникой. Он таки добился своего - его поставили в ряд постоянных продавцов. Кроме черники он выложил десятка два головок молодого чеснока и большущий пук укропа, из которого прямо за прилавком начал вязать с помощью ниток маленькие пучки. За чернику он просил сначала пятьдесят рублей за кило, потом, видя, что она не "идёт" снизил цену до сорока пяти. По всему, торговец он был неопытный, но Аня, тем не менее, ему завидовала. Этот уже немолодой мужик, по его же словам, всего лишь в третий раз вышедший торговать... Он торговал своим собственным товаром, выращенным на дачном участке, собранным в лесу. Он мог по своему усмотрению устанавливать цену, или вообще уйти в любой момент, чем стоять на этой становящейся всё более ощутимой жаре. Увы, Аня ничего этого сделать не могла, она должна была выстоять весь день, до самого закрытия рынка, и продать как можно больше. Если она продаст на сумму менее обусловленной, тогда Джабраил...
Нет, Джабраил не был таким уж плохим хозяином, напротив, иначе не работала бы у него Аня так долго, второй год. Он был у неё уже пятый хозяин и значительно лучше предыдущих. Сначала работала у армянина, думая, что тот как христианин будет лучше относиться. Увы, надежды не оправдались, армянин по жадности очень сильно смахивал на анекдотичного еврея, а во всём остальном обладал обычным набором специфических качеств большинства кавказских мужчин. Работа на хозяев утвердила Аню в мысли, что для кавказцев разница в вероисповедании не означает разницы нравов, привычек. Впрочем, хозяева-азербайджанцы не были столь патологически жадны, как первый хозяин, и Ане удалось у них кое-что заработать, отправлять регулярно деньги свекрови, остававшейся с детьми. Уходя от одного, она ездила на месяц-полтора домой, возвращалась и нанималась к другому. Уходила тогда, когда отношения с хозяином, или его родственниками становились невыносимыми. А таковыми они обычно становились тогда, когда от неё начинали требовать того же, чего и от других наёмных продавщиц - спать с хозяином, его братьями, или сыновьями. Аня предпочитала увольняться, но на пятом хозяине и она ...
Джабраил платил больше, чем все предыдущие наниматели, ибо сразу оценил, как умело работает Аня с покупателями. Нет, он никогда не предлагал ей спать с ним. Джабраилу было далеко за пятьдесят, а мужчины на Кавказе насколько раньше европейцев созревают, настолько же раньше и стареют биологически. После пятидесяти многим из них женщина уже без надобности. Джабраил не требовал, он упрашивал Аню... спать с его сыновьями, причём спать не бесплатно. Сначала со старшим, тридцатилетним Юсуфом, чтобы тот не бегал в Москве по проституткам и, тем более, не подцепил бы уличную дешёвую девку и не привёз бы в Баку, жене нехорошую болезнь. Потом пришлось с той же целью "обслужить" второго сына двадцатипятилетнего Ахмета... и вот теперь её предстояло "лечь" и под младшего. Джабраил вроде бы и не настаивал, он просто жаловался, что его сыновья, особенно летом, буквально бесятся от вида приходящих на рынок легко одетых женщин. Аня согласилась не сразу, но она понимала, что столько сколько у Джабраила она не заработает ни у кого. А заработать её надо было много, чтобы поднять на ноги детей, чтобы иметь возможность бросить эту унизительную, рабскую работу, организовать своё дело... А в перспективе Аня мечтала заработать достаточно денег, чтобы купить жильё в России, и уехать из ставшей такой неперспективной Украины. Но для этого... ох как много нужно было вынести и вытерпеть, но она была на это готова... у неё не было иного выхода...
С другой стороны от дачника стояла Зара, жена Джабраила, она торговала зеленью: петрушкой, укропом, сельдереем, пером лука, наборами для засолки огурцов. Она была где-то лет на десять моложе мужа, но выглядела старухой. Зара ненавидела Аню, но как и положено восточной женщине молча принимала волю мужа, и ни разу даже словом не упрекнула за то, что та спит с её сыновьями. Она вообще как будто её не видела, все эти хохлушки для неё не существовали, а то что Аня, носящая украинскую фамилию мужа хохлушка, в семье Джабраила не сомневались.
Лучше всего брали молодую картошку, огурцы... помидоры были дороговаты и шли хуже. День был субботний и люди, выспавшись, потянулись на рынок. Ближе к полудню торговля у Ани пошла настолько бойко, что просто не было возможности передохнуть. Она не очень любила покупательниц, с покупателями было куда легче. Подходит, к примеру, мужик, в руках у него список, написанный женой:
- Эээ... девушка! Мне надо помидоров два килограмма, но не дороже пятнадцати рублей за кило, и килограмм огурцов не дороже восьми...
Таких покупателей Аня обрабатывала без "шума и пыли":
- Да что вы, мужчина, во всей Москве нормальных помидор дешевле восемнадцати рублей вы не найдёте. Вот смотрите какие, помидорчик к помидорчику, грунтовые, волгоградские, берите, будете кушать да нахваливать, вкуснее не бывает. Хотите, сами каждый выберете, пощупаете...
Мужик, убаюканный приятным голосом симпатичной продавщицы, помотав головой по сторонам... А там кругом, в основном стояли смуглые, носатые, хитрые, старательно, но безуспешно прячущие в глазах огонь ненависти и презрения... Куда деваться, лучше уж у этой взять... и берёт по восемнадцать помидоры и по десять огурцы. С покупательницами обычно получался совсем другой разговор. Москвички, даже те, кто вышел в таковые из лимитчиц, были в основном въедливые, отбрёханные, прижимистые и кроме всего прочего среди них часто встречались образованные. Вот и сейчас, подошла одна такая лет сорока, МНСной внешности, долго щупала помидоры.
- Вы говорите волгоградские? А сами откуда будете?- покупательница смотрела так, будто говорила: "не бреши мне милая, я тебя насквозь вижу".
Ане хотелось ответить ей в тон: "Да какое твоё дело, откуда я. Повезло тебе в Москве жить, а мне вот нет". Но она не могла так сказать, она слишком дорожила местом... этим проклятым местом. Она ответила правду, ведь такие "проницательные" покупатели отлично знали, откуда на московских рынках все эти торговки со славянской внешностью:
- Я с Украины.
- А как же у вас оказались помидоры с Волги?- продолжала допрос с пристрастием покупательница.
- Вы сами отлично знаете как,- чуть резче ответила Аня, тоном как бы предлагая прекратить эту глупую игру в вопросы и ответы.
Покупательница сразу оценила слова Ани и заговорила уже участливо:
Но таких "понятливые" тоже случались крайне редко. Большинство москвичек, коренных и не очень никогда не выказывали ни малейшего сочувствия.
В полдень по торговым рядам пошла менеджер фирмы, которой принадлежал рынок, и стала раздавать квитанции на оплату торговых мест. Ане она как обычно выдала квиток на оплату в размере двухсот тридцати рублей и напомнила, чтобы деньги были уплачены до часу дня, ибо у бухгалтера короткий день. Когда менеджер подошла к дачнику, тот энергично запротестовал против выписывания ему обычной квитанции:
- Вы что же меня не помните? Я же все справки предоставил на льготную оплату. Вот у меня за прошлый раз квитанция сохранилась... видите, я половину платил.
Менеджер вспомнила и вписала другую сумму оплаты...
- А что у вас за льготы,- поинтересовалась Аня, когда менеджер отошла.
- Да я пенсионер, а Лужков обязал рыночные администрации с пенсионеров, торгующих со своих дачных участков взымать льготную плату. Вот я и плачу половину.
- Вы пенсионер!?- удивилась Аня, ибо мужчина хоть и был немолод, но до пенсионного возраста явно не дотягивал.
- Да. А что не похож?- заулыбался дачник.- Видите, как хорошо сохранился. Всё куда проще объясняется. Я военный пенсионер,- тут же он и пояснил причину своей "моложавости".
Годы, проведённые с мужем в военных городках... это было сейчас так далеко, за такой толщей пережитого, словно и не в её жизни. Не хотелось оглядываться вспоминать. Уж очень реальность отличалась от прошлого: девочка с бантами, школьница в форменном платье с пионерским галстуком, с комсомольским значком, студентка, невеста, счастливая жена, молодая мать, молодая учительница с напускной строгостью на лице... Было ли это? Вспоминать, только душу травить. Потому Аня никак не отреагировала на слова соседа, тем более что ей было некогда - она деловито и сноровисто обслуживала очередного покупателя.
Пришёл Джабраил, собрал квитанции. Кроме Ани на него работали ещё две женщины-украинки. Таким образом, всего на рынке у него было четыре торговых места: на одном работала Зара или кто-то из сыновей, на трёх других наёмные продавщицы. Увидев, как пожилой азербайджанец забрал у его соседки квиток для оплаты, дачник удивлённо спросил Аню:
- Так вы тоже на них работаете... и весь этот товар не ваш, а их? Я то думал, что русские на них не работают, только украинки.
В голосе дачника слышалось искреннее разочарование.
- А я и есть с Украины,- грустно усмехнулась в ответ Аня.
- Да ну... непохоже. Я во многих местах служил, у вас говор не украинский.
- На Украине живёт одиннадцать миллионов русских,- объяснила Аня, но опытный сосед этим не удовлетворился и смотрел на неё изучающе.
Впрочем, смотрел он недолго, жара и то, что его чернику почти не брали, чеснок шёл со средней скоростью, а укроп... Какая-то сумрачная старушка долго ходила от Зары к дачнику и назад, приглядываясь к укропу. У дачника он стоил два рубля за пучок, но не имел товарного вида, у Зары четыре, но смотрелся значительно лучше. Наконец дачник не выдержал её "метаний":
- Что ты бабка смотришь, бери, два рубля всего.
Старуха неожиданно разразилась в ответ раздражённой тирадой:
- Чего брать, разве это укроп, он же перерос у тебя, вон вялый какой!... И "чёрной" этой свои деньги отдавать неохота, чтобы они своих архаровцев злющих рожали да ростили. И когда же вы торговать научитесь, чтобы товар у вас был не хуже чем у них!?
Бабка замолчала так же внезапно, как и разговорилась и пошла прочь шаркающей походкой, ничего не купив и не дав дачнику возможности ей ответить.
- Во, старая даёт,- покачал он ей в след головой.- Столько лет прожила, а как не знает, что негде нам научиться-то было. Нас же всех партия и правительство, дышло им в пасть, не торговать учило, а другому... меня Родину защищать, других - не ждать милостей от природы, в космос вырваться, друзьям в джунглях где-нибудь помогать революцию делать, на заводах вкалывать, в НИИ штаны протирать. А им ведь и Советская Власть торговать позволяла, у них навык не потерян, у них и деды и прадеды торговали, кто цветами, кто чем. А для нас с семнадцатого года это занятие позором считалось. Да за это, за то, что нас семьдесят лет от торговли отучали, я не вдвое, в двадцать раз должен меньше "чёрных" за место платить. Власть в этом виновата, что мы не умеем, власть и должна нам помогать...
Дачник говорил явно для Ани, ожидая её сочувствия или комментария. Но та не отреагировала, тем более возле неё по-прежнему не переставали толкаться покупатели. Зато с другой стороны с нескрываемой ненавистью косила на него свои чёрные глаза Зара - ей "теоретические выкладки" соседа по торговому месту явно не понравились. Потом дачник попросил Аню присмотреть за его черникой, а сам пошёл в здание администрации платить свои полцены за место...
Во второй половине дня жара стала просто нестерпимой. Солнце, с утра не такое злое, теперь светило Ане и её соседям прямо в лица, высушивая товар. Кто-то сказал, что на термометре тридцать три в тени. Дачник не переставал утираться платком и тихо матерился себе под нос. Жара сказалась и на покупателях, их поток заметно схлынул, и у Ани тоже появилась возможность перевести дух, присесть...
- Почём у вас картофель?
Аня вздрогнула и подняла глаза. Перед прилавком, источая тонкий, приятный аромат каких-то, по всему, очень дорогих духов стояла женщина...
Как обычно представляют высокомерных много о себе мнящих "столичных штучек" женского рода? Иной раз по внешнему виду и не определишь, кто она, жена "нового русского", его любовница, или всего лишь какая-нибудь мелкая чиновница, актриса второго состава третьестепенного театра, считающая каждую копейку... Независимо от социального и имущественного положения они умеют держаться, носить даже недорогую одежду по-королевски. Эта всё-таки, скорее всего, была жена небедного человека. Именно жена, потому, что всевозможные "бизнесвумен" обычно чрезмерно, по-плебейски деловиты - королевы такими не бывают. Эта же покупательница была само воплощение спокойствия и неспешности. Проходя своей "качающейся" походкой вдоль торговых рядов, она демонстрировала полное пренебрежение призывам торговцев-джигитов, не удостаивая их даже мимолётными взглядами, в то время как те буквально всю обшаривали её жадными, горящими глазами. Смотреть действительно было на что. Лет тридцати -тридцати пяти, выше среднего роста, в солнечных очках, не слишком полная, а что называется в меру упитанная, с открытыми плечами, спиной... Загар, золотисто-коричневый насыщенный, вот что в первую очередь притягивало к ней глаза. Загар по всему был не дешёвый, турецкий, или египетский, то был явно дорогой загар, французской Ривьеры, пляжей Флориды или Багам. Впрочем, загар "смотрелся" не только сам по себе, его удачно оттенял лёгкий белоснежный костюм женщины, подобие кофточки и короткая клешеная юбка, такая же белая шёлковая косынка и белые босоножки на модном каблуке. Казалось, что женщина оделась несколько не по возрасту, но при этом она настолько естественно, непринуждённо держалась, настолько шёл ей этот "молодёжный" наряд. Правда украшения - довольно большие массивные серьги, крестик на золотой цепочке, кольца и перстни на пальцах обоих рук, буквально "горящие" под солнечными лучами, всё это говорила, что она не девушка, а дама, и дама весьма состоятельная. О том же свидетельствовали большой кошель и футляр с мобильником, помещающиеся на специальном поясе, единственной тёмной полоске в окружении белой материи, золотых украшений, золотистого тела...
И вновь Аня не могла не позавидовать. Нет, она завидовала не красоте вальяжной покупательницы, а тому, что ей, по всей видимости, не так уж жарко, ведь она одета соответственно погоде, что она выспалась, не спеша поела, и вот сейчас в своё удовольствие пришла на рынок, что не парится как она целыми днями в пропотевших кофте и юбке. А зимой... это ещё более ужасно, что приходилось переносить Ане и прочим торговцам зимой, сколько здоровья уносило это каждодневное стояние за прилавком. Конечно, более всего Аня завидовала москвичкам за то, что они могли не зависеть от хозяев-кавказцев, смотреть на них, как вот эта покупательница, как на вошь... Так же, как те сами смотрели на всех работающих у них наёмных торговок. На московских рынках кавказцы часто унижали своих рабынь изощрённо, в открытую, как, наверное, все жители колоний в мечтах хотели унижать женщин наций их колонизующих. Кавказцам повезло больше чем африканским неграм, индийцам, арабам, они в отличие от тех получили эту вожделенную возможность, унижать белых женщин. Грубо брать за руки, плечи, резко разворачивать лицом к себе, фамильярно-высокомерно хлопать по заду - такое часто можно было видеть на продовольственных рынках как Москвы, так и других российских городов. Ну и конечно спать с женщинами другой нации, даже если она этого и не хочет... Они это делали с удовольствием, ведь это считалось унижением той нации и, наоборот, возвеличивание своей. На Кавказе всегда специфически оценивали всё и вся, не совсем так, как на планета Земля.
Аня за годы работы на московских рынках хорошо узнала торговцев с Кавказа, она их не только ненавидела, кое-какие качества джигитов не могли не вызывать восхищения. Восхищала их способность умело организовывать торговлю, нигде не учась науке маркетинга, они интуитивно чувствовали и почти всегда угадывали, когда и какой товар будет пользоваться спросом там-то и тогда-то. Благодаря этому, ну и, конечно, помощи своих земляков из уголовного мира, они без особого шума и суеты, последовательно подмяли под себя все без исключения продовольственные рынки Москвы... да и почти всей России. Ну, а унижать они любили и умели. О с какой бы радостью эти джигиты все скопом сейчас бы накинулись на эту неспешно прогуливающуюся гордячку, сорвали бы с неё эту тоненькую кофтёнку, через которую круто проступают большие груди, эту юбчонку, разложили бы на прилавке это роскошное, холёное тело... и, обязательно предварительно сорвав, затоптав крестик, все, начиная от взрослых и кончая подростками поочереди, по старшинству, они ведь очень уважают старших... своих старших. О, с каким бы удовольствием они бы... опустили престиж столь ненавистного им народа, и подняли свой. Но увы, здесь не Баку... не Махачкала, даже не Нальчик, и не Майкоп, не могут этого позволить здесь себе джигиты, только и остаётся зубами скрипеть, потом обливаться, да поправлять топорщащиеся спереди штаны...
Ну, так вы ответите мне, почём ваша картошка?- с налётом повелительного нетерпения переспросила женщина.
- Пятнадцать рублей, липецкая,- наконец смогла ответить Аня, одновременно убирая со лба потную прядь.
Женщина неторопливым жестом сняла очки, зацепила их дужкой за кармашек на кофточке, и из своей небольшой, такой же белой, как и одежда сумочки, достала целофановый пакет. Она купила два килограмма молодой картошки, причём отбирала, бракуя едва не каждую вторую...
- Вот, пожалуйста, черничка, прямо из лесу, сам собирал, для поддержания зрения лучшее средство,- вскочил со своего ящика дачник, обращаясь к отходящей от Ани покупательнице.
- Она у вас откуда?- покупательница остановилась возле соседа Ани.
- С Шатуры, экологически самый чистый район Подмосковья, с готовностью ответил дачник.
- А по радио передавали, что вся черника в Москву завезена из областей, где осело чернобыльское облако,- лукаво улыбаясь, подначила разборчивая покупательница.
- Да что вы... я могу сертификат проверки предъявить, двадцать шесть рублей за него заплатил!- защищал свой товар дачник.
- Нет уж, спасибо, я на зрение пока не жалуюсь,- женщина так же неспешно, скользя глазами по прилавку, прошла в сторону Зары.
- Пэтрушка... укроп,- негромко процедила сквозь зубы Зара, когда покупательница поравнялась с ней.
Зара ненавидела всех "белых" женщин. Ненавидела за то, что те могут многое, что не может она, одеваться во что хотят, смеяться когда хотят, разговаривать громко, не боясь окрика, за то что при желании могут "пилить" своих мужчин, ругать... Она как и все воспитанные в строгости мусульманские женщины всего этого не могла, не имела права. Видя множество нищих "гяурок", она считала их нищету справедливым наказанием за ту вольность, свободу. Так же она воспринимала унижения, которым подвергались работавшие у них и других кавказцев украинки. Правда, вместе с тем она считала, что её правоверные сыновья оскверняются об их нечестивые тела... Она привыкла видеть их бедных и бесправных... Но стоящая сейчас перед ней явно не была, ни униженной, ни бедной, к тому же так бессовестно оголилась... Женщина должна стыдиться, закрывать свое тело и даже по возможности лицо. Так её воспитывали с детства, воспитывали даже в годы её молодости, когда мусульман в безбожном СССР пытались воспитывать в духе веры в Партию, а не в Аллаха. Аллах наказал тех воспитателей, лишив их разума и воли, отнял у них власть над людьми... Так почему же он не накажет эту бесстыжую, не накажет всех других, кто приходит на рынок с голыми руками, ногами, спинами, животами, бессовестно соблазняя мужчин... почему не накажет, так же как всех этих хохлушек, как эту проклятую Аньку, чтобы и у этой не было ни денег, ни мужа, чтобы и она не трясла здесь своим кормленым телом, а была вынуждена так же как все эти твари вымаливать кусок хлеба, чтобы и она пахла не духами, а потом!?
Аня успела настолько хорошо узнать Зару, что легко разгадала её мысли, таящиеся в глубине её бездонных тёмных как южная ночь глаз, читающиеся по нервному изменению рисунка морщин и складок рано состарившегося лица.
Женщина остановилась, теребя висящие на её грудном кармашке очки. Они секунд десять смотрели друг другу в глаза...
- Почём петрушка!?- женщина не отводя глаз, спросила неожиданно резко.
- Четырэ рубла,- так же резко ответила Зара и между ними, бело-золотистой, бархатно-кожей, благоухающей покупательницей и тёмно-зловонной, морщинистой торговкой сразу обозначилось напряжение.
- Что... эти три былинки стоят целых четыре рубля!? - покупательница с каким-то удавольствием вступила в перепалку, через загар на её упругих щеках всё сильнее проступал румянец, пухлые, слегка накрашенные губы злобно кривились.
- Если ты такая бэдная, я тэбэ за тры отдам,- зловеще усмехнулась Зара.- Уступлу, если ты пять пуков возмёшь... за пятнадцат уступлу.
- За пять твоих поганых пуков, я больше чем десять своих рублей не дам!
- За дэсят!?...- Заре как буд-то стало не хватать воздуха. Она схватилась рукой за шею и открыв рот судорожно дышала, сверкая россыпью золотых зубов.
- Разве это петрушка!?- покупательница пренебрежительно двумя пальцами с наманикюренными ногтями, словно неприятное насекомое взяла пучок, лежавшей на прилавке.
- Не беры... уберы свои руки... я тэбэ ничего не продам... я лучше сгною всё, а тэбэ нэ продам!- Зара уже просто кричала, в то время как её лицо искажали гримасы боли.
На крик матери бежал Рауф. Другие покупатели, видя, что грядёт какая-то заваруха, торопливо отходили подальше от эпицентра скандала. Напротив, кавказцы с хмурыми лицами подтягивались со всех сторон. Так, что на подмогу женщине мог прийти, разве что один дачник - другие русские мужчины как-то моментально "рассосались". Дачник же, видя, что дело запахло "керосином" повернулся к Ане и быстро зашептал ей:
- Если её сейчас начнут бить, я попробую помочь, а вас прошу, кричите громче: Русских, нерусские убивают. Я понимаю, никто не прибежит, но они именно таких криков очень боятся. Я сталкивался с ними, знаю...
Дачник нервничал, сжимая в руке ящик на котором сидел, видимо, думая использовать его в качестве орудия... Но Аня была совершенно спокойна:
- Не бойтесь, они её пальцем не тронут.
- Вы так думаете?- не выпускал из рук ящик дачник.
"Они потом за всё на нас отыграются",- хотелось ответить Ане, но она, конечно, этого не сказала, не имела права.
Похоже, то что её никто не посмеет тронуть понимала и покупательница. Она совсем не испугалась ни начавшей заходиться в истерике Зары, ни разновозрастных джигитов злобно-плотоядно пожирающих её глазами.
- Эй ты, что нэ выдишь... мы тэбэ ничэго продават нэ будэм... иды отсуда!- Рауф с ходу вступил в "бой", набегая на женщину, словно собираясь сбить её с ног.
Покупательница сверху вниз пренебрежительно ожгла взглядом бежавшего прямо на неё коротышку, да так, что тот, уяснив, что его не боятся, резко затормозил. Женщина с отвращением бросила петрушку назад и отчётливо, громко, явно для всех вокруг собравшихся, произнесла:
- Это куда же мне идти, недоносок, я здесь дома? А потом, у нас к незнакомым людям на "вы" обращаются!- она неспешным движением вынула из чехла на поясе мобильник, набрала номер...
- Алло...! Это районная прокуратура!?- она опять заговорила нарочито громко.
После того как было произнесено слово прокуратура, возникла едва ли не театральная немая сцена. Чернявые, усатые, только что такие зловещие мужчины, тревожно-испуганно переглянулись и застыли, глядя уже не на столь притягательные для них золотистые спину и ноги "белой" женщины, а на её мобильник, в который она произнесла это пугающее слово...
- Можно Николая Сергеевича... Да... Это Макеева вас беспокоит. Николай Сергеевич, добрый день. Я нахожусь на рынке и у меня здесь возникли некоторые проблемы, как раз те о которых мы с вами говорили... Да, с продавцами из так называемого ближнего зарубежья... Тут весь джентельменский набор, дискриминация и оскорбления на национальной почве, продавщица-кавказка отказывается продавать товар не понравившейся ей покупательнице, хамит, а её мальчишка ещё больше, в открытую оскорбляет, убирайся говорит отсюда, вы русские свиньи слишком много земли захапали, потому на Северном полюсе жить должны, там ваше место... Да-да, чеченцы за Дон гонят, а азербайджанцы ещё дальше...
Самое удивительное, что откровенная ложь не возмутила, даже не развеселила торговцев - она их повергла в ужас. Джигиты, вроде бы готовые прийти на помощь своёй землячке, вдруг засуетились и, толкая друг друга, стали быстро расходиться по своим торговым местам. Кто-то побежал искать защиты у, видимо где-то пережидавшего жару охранника-распорядителя. А возмутительница спокойствия, продиктовав по телефону номер торговой точки Зары, спрятала мобильник в футляр на своём шикарном поясе.
- Сейчас сюда приедут, с вами разберутся, и тогда вы поймёте, куда мне идти и куда вам,- потом, понизив голос почти до шёпота и наклонившись к перекошенному злобой лицу Зары, она с неменьшим злом добавила,- Я на вас твари черножопые найду управу...
Эти слова окончательно доконали Зару, она перестала себя контролировать:
- Нэнавыжу... нэнавыжу... русская голая блад... нэнавыжу!!- она замахала на покупательницу руками, и тут её неестественно качнуло, она неловко опёрлась о прилавок и стала медленно сползать под него.
Женщина как будто ждала именно такого поворота событий. Словно вслед Заре, пока та совсем не исчезла за прилавком, она отчётливо произнесла:
- Я у себя дома, как хочу так и хожу, а ты, сука, сгниешь в своём балахоне. Думаешь, только вы ненавидеть можете... Знаешь, как мы вас всех ненавидим!?- последние слова она произнесла, когда её оппонентка совсем исчезла за прилавком, и оттуда последовал треск ломаемых ящиков. Видимо Зара повалилась прямо на них.
Рауф, до того стоявший как в столбняке, поспешил на помощь матери, а со стороны центрального входа, расталкивая встречных бежал охранник.
- Что случилось!?- охранник, увидев столь представительную "виновницу" всего сыр-бора, которая, по всему, прежде чем войти в ворота рынка, вышла из шикарной иномарки... он как-то невольно опешил.
- Молодой человек, у этой продавщицы есть медицинская книжка? Как её допустили до торговли, она же припадочная, эпилептик. Разве можно что-то у таких покупать, они же всю Москву потравят,- женщина со значением взглянула на ошарашенного дачника, как бы говоря, вот как надо с ними... и грациозно повернувшись, пошла к выходу, явно довольная собой.
Прибежал Джабраил, он видимо, где то после обеда спал, о чём говорило его помятое щетинистое лицо. Он вместе с сыном повёл тяжело дышащую Зару в контейнер, где хранился их товар, в тень.
- Ишь ты, а ведь она их на понт всех взяла. Прокуратура, какая прокуратура, сегодня же суббота. Ну молодец, пугнула воинов Аллаха,- восхищался дачник.- Правы вы оказались, в самом деле, не решились они возбухнуть, а она их фактически мордой в грязь. Даже удивительно, они же чуть что сразу за ножи, а тут...
- Это там, у себя, а здесь они москвичей боятся трогать. Москва ведь сук, на котором весь Азербайджан сидит,- устало, как бы удивляясь, что дачник этого не понимает, пояснила Аня.
- Пока боятся,- дачник несогласно покачал головой.- Эх, пропала моя ягода. Опять по радио натрепали, что вся черника радиоактивная, с цезием. А нашего покупателя спугнуть, любую утку, небылицу запустить достаточно - всему верят. Хотите черники? Берите так... давайте банку я вам насыплю, всё равно бестолку тут мне стоять.
Хоть дачник едва оправдал те деньги, что заплатил за место, Аня вновь ему позавидовала. Он повздыхал, собрался, пожелал удачи и ушёл - он плохо торговал, но был сам себе хозяин. Она отпускала товар, считала деньги, а мысли текли независимо, сами собой: случись всё по иному, переведись муж не на Украину, а в то же Подмосковье, уйди он с лётной работы раньше, не надорви сердце... Работала бы она не у Джабраила, а по специальности, учила детей, читала им Пушкина, Есенина... А по выходным в лёгких босоножках в платье или сарафане, с открытыми плечами, спиной... вот так же уверенно приходила на базар, небрежно перебирала бы петрушку, торговалась, презрительно суживала глаза... Все эти сослагательные мысли промелькнули в считанные секунды и вновь вернулась душная реальность, в которой возник запыхавшийся Джабраил:
- Аня, твой сосэд совсэм ушёл?... Давай мэста объединим, твоё и Зары... Поработай за двоих. С нэй совсэм плохо, я "скорую" вызвал. Не знаю, возьмут ли её бэз прописки... опять дэньги давать нада... Ты, что после пяти часов продашь - всё твоё... пожалуста Ань, - Джабраил не просил, он умолял. Ведь он фактически бросал свой товар, вынужденный целиком положиться на совесть Ани... Видимо, то же он сказал двум другим продавщицам. Но в то же время, то что он всю послепятичасовую выручку оставлял Ане, означало подтверждение его утреннего распоряжения - сегодня она должна спать с Рауфом. Именно за выход во "вторую смену" он позволял ей оставлять вечернюю выручку себе, сверх обычной дневной оплаты...
Так получилось, что Джабраилу положиться больше было не на кого. Рауф слишком молод и бестолков, а старшие сыновья были в отъезде. Братья мотались на старом "ГАЗике" по близлежащим российским областям, скупая по дешёвке всё, что в данный момент поспевало на крестьянских подворьях и огородах. Потом они со смехом рассказывали, как накалывали русских "колхозников". Сыновья Джабраила вообще любили хвастать. Отец, напротив, был весьма сдержан и часто их обрывал. Но если его рядом не было, те хвастали без удержу перед младшим братом и наёмными продавщицами, не сомневаясь, что те, как истые "хохлушки" терпеть не могут "москалей". Из их рассказов Аня знала, что братья, если не могли сойтись в цене с какой-нибудь одинокой бабкой, просто грозили спалить ей дом, зная, что русские старухи ввиду бедности, малодетности, или бездетности совершенно беззащитны и патологически боятся остаться без крыши над головой, казалось сама смерть их пугала куда меньше. Таким образом, сыновьям Джабраила очень часто зелень и овощи доставались почти задаром. Позднее в августе братья, объединившись с земляками перехватывали на подступах к Москве узбеков с виноградом, молдован с яблоками... и действуя теми же методами, запугивая, а если не помогало, то и конкретно... заставляли продавать весь товар по дешёвке. Всё это знала Аня, а москвичи покупатели удивлялись, почему всем, что растёт в Средней Азии, Молдавии, Абхазии... торгуют только азербайджанцы. Знала Аня и как они же становятся хозяевами волгоградских помидоров и астраханских арбузов... знала, но сказать не могла, не имела права, да по большому счёту, никто особо и не интересовался, этой, казалось, бьющей в глаза несуразицей.
Успехи таких "операций" кружили братьям голову, служили основой их высочайшего самомнения, заносчивого поведения по отношению к наёмным продавщицам. Двух других они просто третировали, могли и побить, если, например, заподазривали, что те припрятывали выручку, или не достаточно споро сбывали товар. И спали с ними они обычно за бесплатно, или за дешевые подарки. Аня находилась под покровительством отца, и они не решались обращаться с ней так же беспардонно. По замыслу Джабраила Аня должна была это ценить. Она и ценила, потому как зарабатывала в два - два с половиной раза больше её совершенно бесправных подруг. Хоть те тоже работали до-поздна и во "вторую", но они не были так красивы, как Аня и чересчур сильно "гыкали", что самым непосредственным образом сказывалось на выручке.
И вот теперь, переминаясь от нетерпения на своих неровных ногах, Рауф с утра плотоядно смотрит на неё. Что ж, она пройдёт и через это. Она должна вырастить, выучить и устроить своих мальчиков, чего бы это ей не стоило. Ради них она выдержит всё, перетерпит, и воспитает их, воспитает не так как воспитывали её...