Аннотация: Любовно-эротический рассказ с послевкусием славянской фентези. Незатейливая история о том, как чувственность переходит в чувство. Имена героев: Марта - на ассоциациях с мартовской кошкой и весенним месяцем мартом, когда люди теряют голову от любви, Эразм - "возлюбленный", также созвучно с эрос и эротикой, и заставляет вспомнить Эразма Роттердамского, что навевает мысли о мудрости.
Приворотное зелье
И что за гадкое слово-то - вдова! Никогда бы Марта не подумала, что ей выпадет остаться вдовой, а почитай уже десятый год мыкается! Странно порой судит судьба: поманит одних, одарит полною чашей, улыбнется другим, вручит чашу поменьше, ну а третьим, несмотря на посулы да ласки, даст все, окромя самого желанного, того к чему человек душой стремится, рвется, бьется, а цель заветная - через пальцы дым. Детки у Марты - загляденье, мамина радость, в огороде все так и прет из земли, изба крепкая, просторная, резные наличники на окнах, флюгер-петушок на крыше, а расшитым вдовой скатертям деревенским умелицам только и остается, что позавидовать. Да толку с этих вышивок! Не мужика же на них приваживать!
Всякому при взгляде на Марту становилось ясно, что она не создана для одиночества: у женщины было миловидное лицо, пшеничная коса до пояса, фигура крепкая и ладная, тонкая в талии, полная в груди, с крутыми бедрами и аккуратными маленькими стопами, при ходьбе кокетливо выглядывающими из-под сарафана. Мало изменило Марту рождение двоих детей, и время было милостиво к вдове, хотя старшей ее дочери уже сравнялось одиннадцать зим, и второй год запасала Змейка себе приданое да вместе с матерью вывешивала его на забор по весне - якобы для просушки, а на деле, чтобы показать деревенским, какая она мастерица.
Глядя на дочкины старания, Марта не торопилась ее огорчать. К чему объяснять, что невесту не жених, а родители жениховы выбирают, да не по внешности или умению рукодельничать, а все больше по тому, дом у нее каков и велико ли приданое. А у Змейки приданого с гулькин нос - много ли могут две бабы добра скопить!
Сама Марта рано осознала себя женщиной. Третья по старшинству, прежде своих сестриц она начала подводить углем брови и красить щеки клюквенным соком. К счастью, Творец наделил ее той красотой, которую нельзя было испортить ни черными бровями, ни лихорадочным румянцем. Замуж Марта тоже вышла рано, ей едва пятнадцать сравнялось, и уже через год нянчила Змейку. Трех лет дочке не исполнилось, когда муж Марты, помогая соседям рубить избу, сорвался с крыши и испустил дух, так и не придя в сознание. Марта, носившая под сердцем второго ребенка, с горя разродилась прежде срока. Повитуха боялась, что ребенок не выживет, но мальчонка оказался крепким. Назвали по отцу - Талем. Марта надеялась, что при взгляде на сына она будет чаще вспоминать мужа. Получилось иначе. Облик супруга растворился в веренице прожитых лет, и теперь Марта, позабывшая даже мужнюю улыбку, могла лишь надеяться, что черты Таля-младшего хранят черты Таля-старшего.
Со смертью супруга стало тяжко. Марта и за детьми ходила, и за скотиной, и огород сажала, и в лес за хворостом бегала. Много премудростей пришлось освоить молодой хозяйке. Подновить забор или подправить покосившийся ставень уже не доставало сил. Так и жила все эти годы, точно в полусне - везде успевала, да себя забывала. А нынешней весной вдруг проснулась, стиснула кулаки, глядя, как дочь входит в пору девичества. Не будет у нее счастья, даже тех кратких промелькнувших едином мигом лет, что солнышком согрели молодость Марты.
Марта пошла бы замуж во второй раз, да разве кто возьмет вдову с двумя ртами, когда вокруг полно девиц? Она согласилась бы пойти и за пришлого, окажись он человеком хорошим, но деревня лежала вдали от больших городов да торговых путей, и чужаки бывали здесь редко.
Когда человек сталкивается с непреодолимыми трудностями, в голове его появляются шальные мысли и хуже того, появившись, они укореняются и спустя некоторое время кажутся единственно верными.
- И как же я раньше-то не догадалась! - воскликнула Марта и подобрав юбки опрометью кинулась со двора в избу. Там из тайника под половицей вынула она тряпицу с заветными сбереженьями и принялась пересчитывать монеты: горстка меди да четыре серебряных кругляшка - маленьких, истертых, размером с ноготь мизинца.
- Змейка! - крикнула Марта, натягивая полушубок и прикрывая платком косу. - За Талем пригляди, я скоро.
Хорошо это или дурно, но все мы когда-нибудь поддаемся безрассудным порывам, вот и Марта, понимая безрассудство задуманного, уже не могла остановиться.
Вдова бежала через лес. Через молоденькие осины, стоявшие сплошным частоколом, через светлые плакучие березы, по зарослям ольхи и ивняка. Лес полнился голосами птиц, что на свой лад приветствовали весну: трещали сороки, тенькали синицы, из чащи доносилась частая дробь дятла, по опушкам громко и глухо бормотали косачи, призывая свою пару.
Месяц древорост разлился талой водой: дорогу преграждали то бегущие ручьи, то стоячие болотца, отражавшие синь небес, то попросту лужи - мутные, с плавающими в них сережками ольхи и прошлогодней прелью. Пока бежала, Марта исцарапалась и начерпала полные ботинки воды. Подол юбки отяжелел и больно колотил по лодыжкам, мокрое полотнище липло к ногам, мешало идти. Марте виделись в том колдовские происки. "Небось, нарочно в такую-то глухомань запрятался, - костерила она чародея. - Так у любого желание обращаться с просьбами пропадет!"
Весна добралась и до лесной чащи. Ее присутствие ощущалась в прикосновении теплого ветра к лицу, в шуме древесного сока, поднимавшегося от корней к почкам, готовым вот-вот раскрыться первыми клейкими листочками. На обсохших бугорках, где снег сошел прежде всего, бурое покрывало прошлогодней травы прорывали цветки мать-и-мачехи.
Из надломленной березки капал сок. Марта остановилась, отогнала сползшихся на нечаянный пир муравьев, приникла к стволу, слизывая сладость. После бега через пробуждавшийся лес она и сама стала похожей на дитя весны: щеки ее заалелись, в косе запутались сухие листья, одежда перепачкалась древесным соком и пыльцой верб. Марта часто дышала, и казалось ей, будто воздух в лесу по-особому чист.
Она миновала широкий ручей, через который наведены были мостки. К жилищу чародея местность начала постепенно повышаться. Сделалось суше, раскисшая земля сменилась песчаником, вместо ивняка и ольхи поднялись сосны-великаны. Их кроны мерно раскачивались над головой, вторя песне ветра.
Там, среди сосен и обитал чародей. Двухэтажный дом его, с каменным низом и деревянным верхом, был густо оплетен побегами дикого шиповника, на засыпанной хвойным опадом крыше ждало постояльцев аистиное гнездо.
И не жутко колдуну в чащобе среди зверья лесного? Марта вон, покуда с мужем жила, ни двери не замыкала, ни на шорохи ночные внимания не обращала, а как одна осталась, все сделалось ей страшно: ставень скрипнет - страшно, дом по весне ходит, место во влажной почве ищет - снова страшно, мышка в щели зашуршит - и то поежишься. И как-то спокойнее становилось от близости соседей - случись чего, не бросят в беде. А колдун тут живет один и не боится. Хотя, кто его пугать станет? Он сам кого хочешь напугает!
Марта решительно постучала. Дверь распахнулась скоро, точно хозяин ждал гостей. Не такой он и старый, как люди болтают, - мельком отметила Марта и даже засомневалась в его способности решить ее беды: а ну как прожитые годы прибавляют колдовских сил? Ей бы очень хотелось, чтобы чародей оказался помогущественнее.
С любопытством человека, далекого от магии, Марта искала в колдуне черты, указавшие на присущую ему власть над стихиями, качества, позволяющие читать в людских душах и разгадывать тайны за семью печатями. При этом она не знала, как должны проявляться такие черты и качества вовне, однако продолжала искать, разумеется, безуспешно, ибо нельзя найти неведомое. Перед вдовой стоял обычный мужчина в одежде охотника или птицелова, худощавый, чуть выше среднего роста, он не отличался ни чрезмерной шириной плеч, ни богатырским сложением.
Чародей терпеливо выдержал взгляд, и когда Марте сделалось неловко за свое любопытство, неловко до краски на щеках, спросил:
- Ну и как? Сгожусь?
Она смешалась и опустила глаза.
- Не топчись в дверях, проходи. Люди меня Эразмом кличут, и ты можешь звать меня так.
Помешкав, Марта переступила порог. Деревенские верили, будто с этого момента пришедший к чародею человек безраздельно оказывается в его власти. Так это или не так, Марта не ведала, и потому внимательно прислушивалась к приметам, которые могли бы ей дать подсказку - потеряла ли она волю или нет. Ничего необычного не происходило - у нее не возникало странных желаний или, наоборот, неожиданной немощи.
Опасливо вдова оставила ботинки возле двери, чтобы не наследить, и ступала босиком. Изнутри жилище колдуна мало отличалось от обычной избы. Здесь была та же печь, те же лавки вдоль стен и сундуки по углам, та же нехитрая утварь и предметы обихода. Там, где в избе у Марты красовались расшитые покрывала да занавески, у лесного чародея были звериные шкуры: какие похуже, набросаны поверх дощатого пола, оберегая от стылого воздуха, сочащегося из щелей, какие получше да помягче лежат на сундуках и на лавках, а самая большая - отгораживает теплый закуток у печи. Колдун устроил гостью за столом. Через забранное слюдой оконце проникал дневной свет. Он падал на лицо колдуна, и Марта все тщилась угадать, сколько ему лет. Эразм казался немолод, однако судя по тому, как он держался, до старости ему тоже было далеко.
Так и не придя к определенному мнению, Марта выложила на столешницу тряпицу с монетами. Соседи болтали, будто Дареву, кузнецову дочку, колдун от косоглазия исцелил, а Рувиме, хозяйке самого богатого в деревне двора, особое заклятье справил, чтобы ни волки, ни лисы к скотине не подбирались. Так что стоит такому могущественному чародею ей, Марте, помочь обрести...
- Жениха, говоришь?
- Девять лет вдовствую, дети на мне, хозяйство на мне, а много ли баба без мужика наработает? Вот и дочка подрастает, скоро невестой сделается, только кто ж ее в жены-то возьмет, коли приданного мало!
- Никогда не понимал, из какого сора складываются мысли в хорошеньких женских головках. Ты жалуешься, что дочери не хватает приданного, и тотчас свои сбережения чужому человеку вручить готова, - покачал головой колдун.
- Да разве ж вы нам чужой! Сколько помню себя, вы вот на этом месте жили. Вся деревня про вас знает. Тетка Рувима до сих пор не нарадуется, как вы скотину ее от лютого зверья заговорили, - с жаром выпалила Марта.
Она совсем не таким представляла себе колдуна, но теперь он нравился ей даже больше. Спокойный, он вызывал ощущение доверия и надежности. Такой, пожалуй, с самым сложным заклятьем управится.
- Вот что: деньги спрячь, тебе они нужнее, а со мной, коли пожелаешь, рассчитаешься иначе, - Эразм придвинул медь и серебро обратно к Марте, руки их соприкоснулись, и Марта почувствовала, какие горячие у него пальцы.
- Если прибрать надо или поесть приготовить, я и дочку приведу, напару мы споро управимся, - обрадовалась вдова.
- Дочка твоя будет совершенно неуместна. Это дело для двоих.
Когда Марта поняла, о чем он толкует, то от смущения вновь зарделась. Ужели и Дарева, и Рувима расплачивались тем же? Ну, Дарева-то куда ни шло, хоть и косая, но молода да фигурой ладная, а Рувима-то мужняя жена, поперек себя в обхвате шире, быть не может... или может?
Невольно Марта тряхнула головой в ответ на свои мысли.
- Не согласна? - по-своему истолковал ее жест колдун.
Тут уж вдова, всегда бойкая на язык, не сдержалась:
- А с тетки Рувимы ты той же монетой оплату брал?
И вовсе он оказался нестрашным, этот колдун. Не страшным, и не старым. Да и женщине ли бояться мужчины, который столь недвусмысленно говорит о своем желании?
- О какой такой тетке ты все толкуешь? - не понял Эразм.
- Ты на двор ее чары клал, чтобы волки не ходили, да лисы кур не таскали.
- Заклятье помню, а тетку позабыл давно. Вот тебя забыть сложнее будет. Ну как, красавица, надумала?
Осознание уходящей молодости хмелем ударило в виски. Решение далось легко:
- А и надумала!
Прощаясь, колдун вручил ей шарик из колючих веток:
- Будешь возвращаться - брось перед собой.
Отчего-то Марта волновалась, как волновалась в ожидании первого своего свиданья. Она истопила печь и вымылась перед жарким устьем березовой золой. Волосы она растерла куском шелка - сокровищем, бережно хранимом на дне сундука, и пряди заблестели чистым золотом, а щеки румянились и без клюквенного сока.
Труды ее не остались незамеченными:
- Ты красивая, мама, - сказала Змейка, обняла Марту, как делала это всегда, уткнулась лицом ей в плечо.
- У нас самая красивая мама, - поддакнул Таль.
Не знавший отца, он хорошо разбирался в женских премудростях, а вот мужские ему только предстояло постичь на собственных ошибках - мать в таких делах помощница скверная.
Марта погладила светлые головки детей.
- Я уйду в соседнее село. Там у тетки вашей заночую. Вы двери на засов заложите, и до утра не отворяйте.
Змейка и Таль закивали. Ночевать одним им было не в первой - их тетка действительно жила в соседнем селе, дорога туда шла через лесную чащу, и Марта порой оставалась на ночь, если видела, что засветло не вернуться.
О, Создатель! - думала она. - Я волнуюсь. Мать двоих детей, а веду себя, точно девица на выданье!
После смерти мужа Марта не встречалась ни с кем. Сначала из-за утраты, горечь которой не стереть было чужими поцелуями. Потом не до утех стало. Вдова хлопотала в огороде, ходила за козами и курами, пряла, шила, кашеварила и убирала избу. За всеми хлопотами Марта так уставала, что засыпала, едва добравшись до жесткой и узкой лавки, бывшей ее постелью. Какие уж тут свидания!
Так и промелькнули они, девять лет жизни. Вот и дети подрастают и скоро выпорхнут из родного гнезда. С кем-то она останется? Выросшая в большей семье, Марта страшилась одиночества. Она привыкла ощущать рядом присутствие близких, привыкла знать, что в случае нужды родные придут на помощь.
За своими мыслями Марта не заметила, как подошла к лесу. Деревья высились перед ней стеной от земли до небес, лучи заходящего солнца окрашивали их макушки охрой. Марте следовало поторопиться, чтобы успеть к жилищу колдуна до наступления темноты.
"Будешь возвращаться - брось перед собой" - вспомнила вдова слова чародея и следом невольно - жар его прикосновений.
Спеша отогнать непотребные мысли, она достала плетенку из ветвей и кинула оземь. Колдовской перекати-поле, точно подхваченный ветром, устремился вперед. И ведь умница какой! - он катился не там, где валялись поломанные ветви, не там, где прорезали землю ручьи да овраги, а все по сухому, по прогретому: по солнечным открытым опушкам, по редколесью, мимо первых весенних цветов, что радовали глаз. Из-под голых ветвей лещины робко проглядывали небесно-голубые печеночницы. Сильно и пряно благоухал кустик волчьего лыка, тонкие веточки которого были сплошь засыпаны нежно-сиреневой пеной цветов. На прогалине между еловыми лапами курчавились ажурные листья первых ветрениц. Идти за колдовским шариком было легко. Деревья поднимали ветви, а боярышник да ежевика поджимали шипы, пропуская Марту.
- И я тоже, как этот лес, легко поддалась воле колдуна, - рассуждала вдова, и голос ее звенел в вечерней тишине. - Приворожил он меня, что ли? - и тотчас возражала самой себе. - Точно приворожил. Одиночеством.
Двухэтажный домик с аистиным гнездом стоял на прежнем месте. Шарик подкатился к крыльцу, подпрыгнул и замер. Марта взялась за кольцо на двери, стукнула раз, другой, третий. И снова ей показалось, будто колдун ее ждал. В печи весело трещали дрова. На столе, где Марта давеча предлагала деньги, горели свечи да в глиняной чашке дымился травяной отвар.
- Угощайся! - предложил хозяин.
- Что это? - спросила Марта.
Легкая улыбка тронула губы колдуна. В глазах заплясали солнечные зайчики.
- Зачем спрашиваешь, если все равно не узнаешь правды? Придется поверить словам, а слова бывают лживы.
- Я поверю.
- Афродизиак.
- Аф-ро-ди-зия? - Марта покатала на языке неведомое слово. Оно было точно из песни. - Зачем аф-ро-ди-зия? Для чего она?
- Это средство, усиливающие влечение мужчины к женщине и наоборот. Помогает преодолеть скованность в отношениях.
Марта взяла чашку, принюхалась, тронула жидкость губами. Ничего неприятного во вкусе не ощущалось. Из знакомых угадывались малина и иван-чай, холодок мяты, яркий аромат смородины, прочие травы были неведомы.
Колдун наблюдал за своей гостьей.
- Скажи еще раз, - попросила его Марта. - После этого напитка я стану сильнее желать тебя, так?
- Верно. Но верно и иначе: после этого напитка ты станешь острее чувствовать.
Видя ее настороженность, Эразм забрал чашку у Марты, коснулся там, где только что были ее губы, и сделал большой глоток.
- Если бы я хотел опоить тебя, то уже поддался бы действию собственных чар.
- Вовсе нет. Ну как у тебя под языком жабий камень?
- Жабий камень? Отчего не жаба целиком?
Марта почувствовала насмешку в голосе колдуна и ответила поспешно, с горячностью:
- Все знают, что жабий камень верное от отравления средство!
- Не обижайся. Я знаю прекрасный способ доказать, что под языком у меня ничего лишнего.
События развивались чересчур стремительно. Пожалуй, если она выпьет эту афродизию, большой беды не будет, решила Марта и, зажмурившись, отхлебнула. Напиток хранил летнее тепло. От приворотного зелья, как вдова окрестила про себя афродизию, сделалось жарко, кровь быстрее побежала по венам. "Жить хочу! Жить! Чувствовать! Помнить каждый минувший день, дышать полной грудью без стеснения" - подумала Марта и улыбнулась колдуну так, как улыбается женщина желанному мужчине.
Странно, ведь он ничуть не походил ни на Таля, ни на тех мужчин, что всегда нравились ей - задорных, светловолосых, голубоглазых. Эразм был по меньшей мере на десяток лет старше Марты, темной масти, с проблесками седины на висках. Худощавое лицо его с удлиненным носом и жесткой линией рта было привлекательным в том значении, что притягивало взгляд, но вряд ли его справедливо было назвать красивым. И все же от предвкушения близости этого человека у Марты заходилось сердце и губы пылали огнем и делались такими сухим, что хотелось облизнуть их или предложить облизнуть ему.
Она провела по губам кончиками пальцев, стирая остатки афродизии. Нет, не разучилась Марта кружить мужчинам головы - Эразм повел себя именно так, как ей того хотелось. Он обнял ее и потянулся ко рту. Чтобы ответить на поцелуй, Марте пришлось подняться на цыпочки. Ей все больше казалось, будто не зелье колдовское выпила она, а медовуху, от которой тепло спускается вниз по позвоночнику и шумно в ушах. Может, такое и случалось с ней прежде, после самого первого поцелуя, но только это было так давно, что уже позабылось.
Когда они разъяли губы, Марта опустила голову колдуну на грудь и прошептала:
- Признайся, это тоже часть твоего колдовства?
- Это уже твое колдовство.
Он подхватил ее на руки легко, как девчонку. От нетерпения Марте казалось, будто до постели Эразм нес ее вечность. Тело ее, окончательно воспрянув ото сна, жаждало близости мужчины. Под воздействием колдовского зелья она точно глядела на себя со стороны - глядела и не узнавала. Никогда прежде не испытывала Марта желания такой силы. Вся во власти этого желания, она уже не заботилась, насколько ее поведение соответствует принятым канонам. Едва колдун выпустил ее из рук, как она встала перед ним на колени и торопливо принялась развязывать шнуровку его штанов. Она гладила живот, крепкие бедра, ягодицы колдуна. Между ног у нее стало тепло и влажно.
Эразм тоже ждал этой встречи. От него пахло чистой кожей и откровенным желанием. От осознания своей привлекательности Марта осмелела, глянула снизу вверх прямо в глаза колдуну и нарочно медленно приблизила губы к его члену. Не спеша очертила губами головку, отодвинула крайнюю плоть и быстрыми движениями принялась вылизывать тонкую нежную кожу под ней. Эразм сдался первым - он резко выдохнул и закрыл глаза. Такой отклик на ее ласки помог Марте осмелеть еще больше, она сомкнула руки за спиной любовника, потянула его на себя и, затаив дыхание, вобрала член на всю длину. Отвердевшая плоть скользнула между языком и небом и уперлась в горло. Лицо Марты зарылось в жесткие волосы паха мужчины. Низ живота у нее свело, когда она представила, как это будет, когда он окажется внутри, там, где она острее всего жаждала его ощутить.
Марта принялась раздевать колдуна, одновременно гладя его сначала ладонями, а потом, когда этого показалось мало, то и всем своим телом: грудью к груди, лобком к напряженному члену. Она подтолкнула его к кровати, он откинулся на спину и потянул ее следом. В ответ на невысказанную потребность взял ее груди в ладони, отчего Марта выгнулась, вдавливая их глубже. Эразм сомкнул губы вокруг ее соска, и принялся дразнить его кончиком языка, то втягивая в себя, то выпуская. Рука его оказалась у нее между ног, пальцами он проник вглубь ее тела, истосковавшегося по требовательным мужским прикосновениям.
Марта дрожала от желания. В ушах у нее звенело, голова кружилась, и весь мир кружился вокруг. Она не могла терпеть дольше.
- Погоди! - прошептала Марта, прерывая ласки.
Он убрал руку, тогда Марта развернулась к нему спиной и оседлала его, вбирая в себя ту часть, в которой нуждалась больше всего. Она застонала, когда член, раздвигая плоть, наполнил ее на всю глубину. Ощущение от проникновения по остроте можно было сравнить разве что с болью. Марта уперла ладони в ребра Эразма и принялась скользить вверх и вниз. Он поддерживал ее за талию. С каждым разом ответные толчки внутри ее тела ощущались все сильнее. Спина ее стала влажной от пота. Марта вонзила в любовника ногти, закричала. Эразм тоже закричал или точнее, зарычал, точно лесной зверь, проникая так, чтобы никакого зазора между телами их не осталось. Ее лоно сжималось и разжималось вокруг его члена.
Обессилев, она опустилась на колдуна. Не выходя из нее, он обвил ее руками - одну положил на лоно, другую - на грудь. В его объятьях было тепло и спокойно.
Он любил ее еще трижды за эту ночь. Любил так, что Марта не понимала уже, где кончается он и начинается она. Она чувствовала, будто ее тело существует исключительно ради его удовольствия. На ней не осталось места, не отмеченного его губами, руками или языком, а среди мыслей не осталось ни одной, не занятой им.
Утром Марта поняла, что влюбилась. Способность ощущать стала преобладать над зрением и слухом. Облачаясь, Марта чувствовала сорочку - невесомую и мягкую, чувствовала прохладу льняного сарафана, скользнувшего по ее обнаженным бедрам, чувствовала колкие шерстяные чулки и башмаки, выстывшие за ночь. Но сильнее прочего горели на коже поцелуи колдуна. Она была больна им. Так река, спокойная и размеренная в своем течении, будучи перегорождённой плотиной, копит, и копит, и копит воды, и однажды прорвав плотину, разливается и несется могучим потоком, сметая все на своем пути.
Марта была той самой рекой. При следующей встрече она с порога приникла к Эразму поцелуем, не давая ему молвить и слова. Слова казались совершенно излишни. Колдун освободил Марту от одежды, пока она, захлебываясь, его целовала, пока ласкала его плечи, грудь, живот, упругий член - сперва через одежду, потом обнаженным, - пальцами, и языком, и гладкой поверхностью неба. Ей нравилось видеть, как на лице Эразма все явственнее проступает удовольствие. Ей нравилась обретенная власть - власть нескольких мгновений, но оттого еще более драгоценная. Ей была приятна тяжесть его тела и его твердая плоть, заполнявшая ее лоно, его язык в глубине ее рта, ее запах у него на губах, его откровенные бесстыдные ласки, на которые она отвечала ласками не менее бесстыдными - смущения между ними не осталось.
Каждая ночь, проведенная с Эразмом, умещала в себя целую жизнь. Синяки под глазами? Тьфу, чепуха! Марта расцвела. Движения ее сделались тягучими, кошачьими, походка - плавной, в голосе зазвучали воркующие нотки. Женщина в Марте уверенно заявила о себе.
Марту мало заботили сплетни. Счастье поселилось в ее душе. Выполняя привычную повседневную работу, она пела. Полоскала ли она белье, колола ли дрова, выдергивала ли из земли репей да бурьян - все-то давалось ей легко, во всем-то виделась светлая сторона. Вдова взяла за привычку готовить с запасом, чтобы побаловать Эразма - один-одинешенек ведь в лесу живет, кто же кроме нее позаботится.
За заботу колдун отдаривал сторицей - то ворох ярких лент невесть откуда достанет, то туесок меда припасет - прозрачного, душистого, сладкого, то нитку бус жемчужных обернет вокруг шеи. А раз зеркальце подарил на серебряной ручке. Марта охнула, застеснявшись. Руки жгло, как хотелось принять подарок - такой роскоши у вдовы не бывало.
- Но ведь оно дорогое страшно, - покачала головой Марта, решительно отодвигая зеркальце.
- Я за него не платил, и потому не знаю, дорого оно или дешево. Зато знаю другое: у меня оно без дела валяется, а тебе будет в радость. Ну же, смелее, посмотри на себя!
Она и правда взглянула, когда Эразм, не мудрствуя, поднес к ней зеркальное стекло. Взглянула - и обомлела.
- Да я ли это?
Из хрустальной глади на Марту смотрела настоящая красавица. Кожа ее была молочно-белой, гладкой, светящейся румянцем, улыбающиеся уста алели, точно спелая земляника, глаза лучились сиянием.
- Зачарованное, поди?
- Давно ли ты на себя в зеркало смотрела, прелестница?
- Зачем на себя-то смотреть? Будто мне и полюбоваться больше некем! - откликнулась Марта, лукаво поглядывая на Эразма из-под опущенных ресниц.
Колдун восхищал ее все больше, и не в последнюю очередь благодаря ласкам, что так щедро дарил ей. Глядя на губы его, она думала о поцелуях, глядя на руки - о жаре, бьющимся под кожей, а уж когда глаза ее опустились ниже пояса, сердечко Марты начинало колотиться часто-часто, точно вот-вот выпрыгнет из груди. Эразм не остался равнодушным к страстным взглядам. Он протянул руку и пригласил Марту за собой.
Одна из комнат в доме - каморка под крышей, куда нужно было подниматься по скрипучей лестнице, была для вдовы заповедной. Там под потолочными балками покачивались пучки высохших трав, на полках вдоль стен стояли стеклянные флаконы и склянки - где пустые, а где наполненные эликсирами, сухими кореньями, лепестками, порошками, даже галькой - мало ли что колдуну для его таинственных дел потребно! На столе, который был придвинут к маленькому оконцу и все равно освещался слабо, в беспорядке валялись зачиненные перья, листы пергамента, свитки.
Эразм привел Марту в эту самую комнату. Здесь было сумрачно и пахло травами. Близ стола стоял грубо сколоченный табурет, да под плотной тканью в углу чернел некий предмет - вот и вся обстановка. Марта с трепетом следила, как от прикосновения колдуна загораются свечи, и ощущала себя такой же свечой, так хотелось ей ощутить жар его рук и вспыхнуть. Постепенно веселые огоньки наполнили каморку светом, заиграло бликами стекло, по стенам, по полу, по столешнице побежали тени. Эразм подошел к таинственному предмету и откинул покрывало. Марте предстало огромное - в рост зеркало в бронзовой оправе. В глубине его отражалась комнатка под крышей, травы, огоньки свечей, колдун и она сама. Эразм взял Марту за плечи и подтолкнул к зеркалу.
- Все, что ты видишь здесь - чистая правда. Твое лицо - правда, твои губы - правда, твой взгляд - сущая истина. Ты желанна, как рассвет. Твоя кожа - яблоневый цвет и сладость спелого плода. Твои волосы - солнечные блики на озерной глади, твои соски - драгоценные перлы, твоя страсть испепеляет.
Эразм зачаровывал ее словами, а за словами вослед нежные пальцы очерчивали овал ее лица, пылающие губы, путались в золоте волос. Марта разглядывала представшую ее взору картину, на которой мужчина ласкал молодую женщину, разглядывала отстраненно, не перенося увиденное на себя.
Эразм принялся высвобождать ее из одежд, и такова была природа ее чувства к нему, что даже от простого намека на близость кровь сильнее заструилась по венам. Спиной Марта чувствовала тепло прижавшегося к ней тела. Не желая оставаться безучастной, она скользнула лопатками по груди колдуна, провела ладонями по его бедрам. Женщина в зеркале соблазнительно изогнулась, повторяя движения Марты.
Когда Эразм снял с нее сарафан, Марта как раз справилась со шнуровкой его штанов. В зеркале она видела свои изящные лодыжки, плавную линию голени, бедра, едва прикрытые тканью сорочки. Прохладный воздух струился по обнаженной коже. В поясницу Марты упирался горячий и твердый член Эразма. Она потерлась о него. Сорочка ее задралась, открывая низ живота. Мужчина в зеркале широко расставил ноги, чтобы стать с женщиной вровень. Руки его легли ей на живот и медленно заскользили вверх, поднимая сорочку выше и выше.
Марта завороженно следила за отражением. Вот взору открылась тонкая талия женщины, маковки грудей с перламутровыми сосками. Колеблющийся свет свечей, оседая на коже, рождал ощущение щекотки. Марта подняла руки, помогая Эразму высвободить ее из одежд. Сорочка с шорохом упала к ее ногам.
"Это зелье. Приворотное зелье", - думала Марта, оправдывая собственную слабость. Женщина в зеркале, опоенная зельем, с восторгом принимала ласки мужчины. Влажные губы ее были приоткрыты, глаза томно блестели из-под ресниц. Их тела тесно соприкасались. Ладони женщины гладили возлюбленного, стоящего позади нее и частично сокрытого от взора, ее ягодицы терлись о его пах, тяжелые груди покачивались, вторя движениям. Зрелище было невероятно притягательным.
Губы Эразма отыскали место на ее коже, где шея переходила к плечу. Марта наклонила голову, предлагая себя для поцелуев. В зеркале на шее женщины невесть откуда появилась бабочка. Она раскинула покрытые затейливым узором крылья, вытянула усики и вспорхнула к потолку.
- Что это?
Марта попыталась поймать бабочку, но поймала лишь пустоту.
- Мираж. Иллюзия, - прошептал колдун и обхватил запястья Марты.
Там, где кожа впитала тепло его прикосновения, расцвели анютины глазки - млечно-белые, жемчужно-розовые, вишневые, желтые. Лепестки их трепетали, точно от ветра. Он цветов исходило благоухание.
- Ужели и это иллюзия? - удивилась Марта.
Вместо ответа Эразм обнял ее за талию - и вокруг талии заплелся пояс из смородиновых ветвей, на ветвях распустились и облетели цветы, а затем налились алые гроздья ягод.
Когда ладони Эразма двинулись ниже, Марта вздрогнула - ожидание близости обострило чувства до состояния помешательства. Она мечтала целиком отдаться на волю рук и губ возлюбленного, не думать, не знать, не быть, признать его властелином своей души, коль скоро тело ее давно приняло его господство. Она жаждала, чтобы он оказался внутри нее, скорее, скорее, просто и грубо. Вместо цветов и чудес, вместо нежнейших и изысканнейших ласк Марте хотелось древнего как мир акта обладания.
Не отрывая от зеркала взгляда, Марта оперлась локтями на стол, сдвигая книги и свитки, заменяя всю магию мира собственным телом. Она нетерпеливо следила, как приближается к ее призывно распахнутой плоти его член и одно только это видение заставляло ее стонать и облизывать пересохшие губы. Она качнула бедрами навстречу Эразму, он медленно вошел в нее и начал двигаться, вызывая тягучее напряжение. Соски Марты терлись о грубую столешницу, но она не замечала этого, все ее чувства сосредоточились там, где соединялись их тела. Напряжение нарастало. Отталкиваясь локтями, Марта с радостью делала движения навстречу любовнику, впуская его в свое тело глубоко, насколько возможно. Резкий толчок вызвал отклик внутри нее, в месте, ставшем центром ее мироздания. Марта ощущала, как вновь и вновь сжимаются мышцы лона в попытке удержать возлюбленного навеки, а через все тело катятся волны тепла.
Много ли времени может выкроить женщина, на плечах которой хозяйство и двое детей, для себя? Оттого ли, что были редки, встречи с Эразмом сделались для Марты как праздник. Как праздника она их ждала, как к празднику готовилась загодя, как праздничный подарок сберегала в душе отголоски тепла. Оттого ли, что до сих пор Марта не сумела окончательно поверить тому, что с ней произошло, встречи их стали для нее наваждением. И еще оттого, что одинокими ночами являлись они ей во снах, стирая границу между навью и явью. Тогда вдове делалось жарко, она горела и путалась в простынях. Или это приворотное зелье, которым опоил ее колдун, рождало грезы, где память о том, что было, переплеталась с памятью о том, чему только суждено свершиться?
Так прошла весна, так перевалило за середину лето - гремело грозами, полыхало зарницами, жар-птицей летело за окоем небес. Раз после заката, когда в облаках еще дотлевали огненные перья зари, а по земле уже стелился туман, заливая низины и затягивая кисеей кусты и травы, в дверь Марты постучали.
- Хозяйка, пусти на постой. Конь мой подкову потерял, а дорога предстоит дальняя, до темноты не успеть.
На пороге стоял незнакомец. Видать, путь он проделал немалый: цветные одежды его потускнели от пыли, в пыли были высокие сапоги и висевшие у пояса ножны. Жеребец, которого он вел в поводу, тяжело вздымал и опускал бока.
- Входи, господин, - отвечала Марта. - Только ты, верно, к мягкой постели да к изысканным кушаньям привычный. Не обессудь, угощение у нас нехитрое, а для сна уступлю я тебе лавку, где обычно почиваю сама.
Исподволь она разглядывала гостя. Лицом своим и повадкой он напоминал ей кого-то, но сколько ни тщилась вдова, ей так и не удалось понять, кого именно. Она усадила гостя во главе стола, поставила перед ним миску, до краев наполненную сладкой пшенной кашей, достала из подпола холодный квас, а из печи - горячий ароматный хлеб.
- Ты тоже присядь, хозяйка! Умаялась! - увещевал незнакомец, но видно было, что хлопоты ему по душе.
Вечер прошел за беседой. Пришелец повидал свет и в благодарность за теплый прием развлекал вдову и детей рассказами о далеких землях да о людях, что у самого края света живут: какие черные беды с ними приключаются, какой светлой бывает их радость.
Марте нравились его рассказы, хотя некая часть ее досадовала из-за невозможности отлучиться из дому - та часть, что отчаянно тосковала по страстным лобзаниям лесного чародея. "Полно!" - одергивала себя Марта, глядя на восхищенное личико сына, на дочку, потупившую глаза и с неосознаваемым ею самой кокетством перебиравшую пряди волос в косе.
Когда начало смеркаться, Марта достала из сундука одеяло, которое столь прочно было связано для нее с Талем и с их недолгим супружеством, что само по себе уже сделалось драгоценностью. Пересыпанное лавандой и полынью, оно лежало на самом дне, и там казалось надежно спрятанным от любых иных воспоминаний, которые могли бы изменить его суть и вернуть из состояния памяти к состоянию обычной вещи.
Вдова уступила гостю постель, а сама улеглась на полу на этом одеяле. И такова была власть заключенной в нем памяти, что даже во сне Марте привиделись поцелуи любимого. Только лица мужчины, несмотря на все старания, ей разглядеть не удавалось, а узнать его казалось непременно важным. Марта попыталась отстраниться, чтобы увидеть лицо, но не смогла пошевелить ни рукой, ни ногой. Между тем поцелуи делались все жарче, все настойчивее. Ей не хватало дыхания, она тонула в водовороте страсти без надежды на спасение. Марта забилась, пытаясь высвободиться из влекущих к погибели объятий и - из сна.
Сон продолжался наяву. В темноте горячие губы прижимались к губам Марты, а жадные руки через сорочку оглаживали ее грудь.
Марта с силой оттолкнула от себя мужчину.
- Вот уж, гость дорогой, разве дала я повод считать себя женщиной непорядочной и доступной?! - как ни была она разгневана, вдова помнила о детях, и потому шептала, боясь их разбудить. - Когда ты просил ночлега, то ни словом не обмолвился о том, что собрался ночевать со мной в одной постели!
В ночной тишине слышалось лихорадочное дыхание мужчины и частный стук его сердца. Голос прозвучал виновато:
- Не серчай, хозяйка! Уж больно ты хороша! Все думал, как бы приласкать тебя, все мечтал, как ответишь ты на мои ласки. И так крепко эта мысль в голове засела, что уснуть не мог. Эх, думаю, была - не была, женщина ты одинокая...
- Вот значит как! Мужнюю поостерегся бы бесчестить, а коли одинокая, легко обидеть безнаказанно!
- И в мыслях не хотел обидеть, красота твоя свела меня с ума!
К своему стыду Марта не могла вспомнить, отвечала ли она на поцелуи незнакомца наяву, когда принимала его сквозь сон то за Таля, то за Эразма. Гнев ее начал стихать - сложно винить другого в непотребных желаниях, если сама сгораешь от томления плоти.
- Складно говоришь, гость дорогой. Я бы и поверила тебе лет десять назад. Не слепая ведь, теперь найдутся и покраше меня, и помоложе. Спи! Не тревожь меня больше.
До утра Марта не сомкнула глаз, а пришелец уснул, и богатырский храп его сотрясал стены избы. Утром он расплатился серебряной монетой, когда же вдова попыталась вернуть серебро, силой вложил кругляшок в ее ладонь, сжал пальцы и поднес к своим устам.
- Не держи зла, недотрога. Я за постой плачу и за ужин. А за поцелуи, у тебя украденные, мне не расплатиться вовек!
Сказал так - и пошел со двора.
Марта не умела долго гневаться. Да и если рассудить, ничего худого гость ей не сделал, а что до поцелуев - того же Эразма она по своей воле сотней поцелуев одарила. Поэтому когда на следующий день незнакомец вернулся, она приветствовала его улыбкой:
- Потерял что в наших краях?
- Сердце свое потерял. Сладость губ твоих позабыть не могу, недотрога. Да не бойся, - поспешил он добавить, видя, как хмурится Марта. - Насилия чинить не стану. Пойдешь за меня?
От неожиданности вдова охнула. Она уже успела позабыть, как просила колдуна о суженом, однако тот свою часть сделки выполнил на совесть. Вот и думай теперь. Хотя, думать-то тут особо не о чем: Эразм о браке не заговаривал, удержать колдуна у бабской юбки - все одно, что ветер обуздать.
Незнакомец будто подслушал ее мысли:
- Ты с ответом не торопись. Понятное дело, пойти за незнакомым человеком в земли неведомые не вдруг осмелишься. Да чтобы не быть для тебя незнакомым, имя свое открою - Весел я. Как есть Весел. А коли друзья Навеселе кличут, так это они от зависти - крепок я во хмелю, не чета другим. Если надумаешь, примерный муж тебе достанется. На руках носить буду.
Он казался таким искренним, что Марта окончательно позабыла обиду - вдова не понаслышке знала, что творит с человеком неутоленное желание. Весел сделался частым гостем в доме. Он старался очутиться рядом, если была нужда в помощи, простой работы не гнушался, дорогое платье замарать не боялся, воли рукам не давал, лишь порой, глядя на Марту вздыхал полушутя, полусерьезно:
- Измучила ты меня, недотрога. Ну, хоть обними разок!
Марта и сама не понимала, отчего держит Весела на расстоянии. Отчего она с ним вежлива, но холодна, отчего сердце в груди и не трепещет вовсе, когда мужчина касается ее, точно невзначай. Не желая раззадоривать его, Марта делала вид, будто не замечает этих нечаянных ласк. Тем паче, что она действительно их не замечала.
Мелькали дни. Солнце уже не так палило, ночи сделались длиннее, а росы - студенее. На полях высились стога сена, близ домов клонились к земле яблони под тяжестью урожая, в их кронах нет-нет, да и мелькали желтые листья. Потянулись к югу первые журавлиные стаи. Прощаясь с летом, кружили они под облаками, оглашая своими печальными криками поля и леса.
Пришел прощаться и Весел:
- Дела зовут меня в путь. Долго ждал я твоего ответа, больше медлить не могу. Что скажешь на мое предложение?
Марта кусала губы. У нее так и не получилось принять решение, она все тянула, откладывала на потом, и вот теперь ей нужно было выбирать - ехать ли в неизвестность мужней женой или оставаться коротать дни в одиночестве. В чувствах Весела она не сомневалась, за свои же поручиться не могла. Ну да чувства для брака не главное. На первое время любви Весела на двоих достанет, а как дальше жизнь повернется - неведомо, и загадывать без толку. Вдове ли с двумя детьми быть переборчивой?
Ее ответ прозвучал неожиданно даже для нее самой:
- Правда твоя - не нашла я в себе смелости уехать за тридевять земель. Ты мир повидал, тебе его бояться не пристало, я же дальше соседнего села не ходила. Прикипела к этим местам. Здесь родилась, здесь и останусь. Езжай без меня!
Как ни старалась Марта смягчить отказ, видно было, что он опечалил Весела. Но мужчина не упрекнул ее ни словом, ни взглядом. Простился ласково, запрыгнул в седло и ускакал - лишь пыль столбом.
Марта смотрела ему вслед, и мнилось ей, будто вместе с ним исчезают ее надежды на счастливую жизнь. Она кляла себя распоследними словами, ей хотелось броситься за Веселом, кричать, чтобы он вернулся, что она согласная, что люб он ей. И пусть бы все было ложью! Но сколько ни силилась вдова, она не смогла разомкнуть уста, и ноги будто вросли в землю. Чувствуя себя разом постаревшей, Марта затворила калитку, воротилась в дом и принялась за стряпню.
Так и застал ее Эразм у печи с ухватом в руках.
Марта слышала шаги, но обернуться не спешила. Ей казалось, будто это вернулся Весел, и она страшилась его возвращения то ли оттого, что вновь откажет ему и увидит, как его глаза заполняет печаль, то ли оттого, что согласится, и тогда со временем печаль поселится в ее глазах.
- Совсем позабыла меня, прелестница.
Вдова повернулась резко, чугунок грохнул об пол и все его содержимое расплескалось. Вот уж кого не ожидала увидеть Марта в своем доме, так это чародея.
- Как ты узнал, где я живу? - спросила она первое, что пришло на ум.
Вместо ответа Эразм бросил на пол шарик перекати-поле. Шарик шустро подкатился к ногам Марты и принялся о них тереться. Колючки щекотали босые стопы.
- Он соскучился по тебе. И я скучаю. В доме паутина да пыль, сверчки не верещат углам. В лесу затихли птицы, умолкли напевы ветра в кронах сосен. Ты долго не приходила, и я подумал, не приключилось ли беды. Или не нашла ли ты мне замену.
Марта смотрела на Эразма и молчала. Злилась. Не на него злилась, на себя. За мягкость свою, за податливость, за не успевшее закаменеть сердце. За то, что дороже всех он ей стал, за то, что ради ласк его - чего уж и дальше от правды бегать! - отказалась она замужества.
Вдова шагнула навстречу Эразму, молвила с упреком:
- Ты приворожил меня своим зельем! Зачаровал, воли лишил, мне не нужен никто, кроме тебя!
- Хочешь, открою его секрет?
- К чему он мне?
- А если я позову, ты согласишься поселиться в моем доме? Деревенские станут принимать тебя за колдунью, и рано или поздно попросят сварить им приворотное зелье. Они всегда об этом просят.
- Мне - перебраться в твой дом?
Эразм улыбнулся хитро:
- Ну он же не за тридевять земель. Решайся. Дети твои скоро вырастут, а с избой в приданное у Змейки от женихов отбоя не будет. Да и я от себя добавлю.
- Так ты все знал! - догадалась Марта.
Эразм не стал отнекиваться:
- Колдун я или не колдун?
- Тогда зачем позволил... - вдова аж задохнулась от возмущения. Она сомнениями измучилась, а Эразм, оказывается, знал и не вмешался, не дал понять, как она ему нужна. Вот уж за любимым Марта и тридевять земель неслась бы точно на крыльях!
- Всякий человек волен сам решать свою судьбу. Мне ли давать тебе советы? Все-таки век с колдуном коротать - не меды пить. К жизни в лесу привычка нужна. И люди будут шептаться, дулю крутить за спиной.
- А зелье варить научишь?
- Приворотное зелье только в сказках бывает. Ты пила травяной чай: кипрей, смородина, ягоды малины, мелисса и мята, и земляничный лист. Магии в нем не больше, чем во мне, в тебе, или в этой земле. А ты твердишь: приворожил, приворожил...