написано это повествование о последних годах жизни человека,
которого я до конца так и не понял.
Он так любил жизнь, что она отринула его, несмотря на клятвенные заверения.
Так бывает всегда, когда чрезмерно высказываешься о чувствах переполняющих душу.
Чаще это бывает в отношениях с женщинами, которых боготворишь.
Ещё чаще это случается, когда слишком поздно вспоминаешь о том, что кроме
окружающего мира надо любить и себя.
Я вошёл в спальню, последнее пристанище усопшего. У раскрытого окна, на кровати, лежал человек, который преодолевая мучения, молил о продлении жизненного пути. Теперь его нет. Есть только тело с бледным лицом, повёрнутым к стене и тишина, пришедшая на смену чуть слышным стонам, изредка доносившимся из-за полуоткрытой двери.
В тот день, чуть забрезжил рассвет, мы с Колькой Старостиным отправились порыбачить на коренную Волгу. Здесь, под Саратовом, широкое её русло рассекалось несколькими островами густо поросшими деревьями и кустарником. Если знать протоки между островов, спрятанных в зарослях, то можно выбраться на простор водной глади, который бороздили теплоходы, сухогрузы, танкеры, буксиры, толкающие перед собой баржи. Сюда мы и направлялись рыбачить чуть ли не каждое утро. На глубине, и лещ брал крупнее, и, при случае, можно вытащить рыбу посерьёзней - судака, сомика, стерлядь. Часа полтора-два вполне хватало, чтобы пополнить запасы рыбы на день, и мы возвращались на остров, где располагалась база отдыха "Дубки". Здесь, в фанерных домиках, невдалеке от песчаного пляжа, мы проводили отпуск с семьями.
В тот раз поклёвки не было. И само утро было каким-то тревожным, несмотря на полнейший штиль и ласковое течение реки чуть качающее наш баркас. Небо, в той части где всходило солнце, было затянуто хмарью. Где-то через час, истомившись в ожидании поклёвки, Колька огляделся окрест и с тревогой в голосе сказал:
- Сматываемся, Женька. Шторм надвигается.
- С чего взял? Тишина такая.
- Ты на восход глянь - три солнца на небе. Быть беде. Сматываемся, пока не поздно.
Быстренько выбрали якоря, которые фиксировали баркас поперёк течения. Николай, с пол-оборота, завёл движок и гулянка, чуть глиссируя, вспенивая водную гладь, помчалась назад. Дома нас не ждали. И жёны, и дети спали непробудным сном.
Перед самым берегом Колька разогнал гулянку и на скорости выбросил баркас на песчаный пляж больше чем на половину корпуса.
- Быстро буди своих. Сваливаем. До Затона около часа ходу. Должны успеть пока непогода не разгулялась.
В Затоне мы расстались. Колька со своими пошёл на береговой взгорок, где ярусами, тут и там, стояли деревянные избы, в одной из которых жили его родители. Мы, дождавшись автобуса, поехали в Саратов.
Дребезжащий дверьми и окнами автобус четвёртого маршрута довёз нас до Музейной площади. Отсюда на троллейбусе до Сенного рынка. А от рынка, если задворками, мимо высоченных заборов завода РТИ, на 6-й Мурманский проезд и мы дома - единственном кирпичном здании на этой улице.
Чуть слышно скрипнула калитка палисадника. Дорожка с бегониями вдоль асфальта, две вишни с так и несобранными ягодами, скамейка на которой любил сидеть отец когда его не донимали боли... Обойдя верандочку увидел на крыльце семейство в полном сборе: мать, Томка с Ленкой, Изик, подперев голову, сидящий на ступеньке.
- Здравствуйте, родные! Вот и мы приехали. Соскучились?
Молчанье и скорбные взгляды были ответом. А чуть помедлив, мать произнесла обречённым голосом:
- Женя, папа умер...
Ахнула жена за спиной. Сын, уткнувшись ей в юбку, спрятался от неизбежности. Женька, племянник, пробежал через дворик уселся рядом с Изиком, обняв отца за плечи...
Когда вошёл в спальню, последнее пристанище человека, которого уже не было, понял, что произошло всё не более часа назад. Вот и теперь мы расстались, так и не попрощавшись, не сказав друг другу всего.
Как дальше жить?
Встретились мы в июне 1961 года. В то время отец служил в посёлке Возрождение, Хвалынского района, Саратовской области. Встретились, ничего не зная друг о друге. До какого-то времени я вообще не имел представления ни о его существовании, ни о существовании его семьи - о том, что у меня есть сёстры.
Наша встреча явилась как жизненная необходимость для меня. В свои четырнадцать лет я был переполнен городским негативом настолько, что мать уже не могла воздействовать на мои выходки. Пути было два - либо колония для несовершеннолетних, либо перевоспитание в "ежовых рукавицах" отца. Который, кстати, тем и занимался по службе, что направлял на "путь истинный" заключённых - людей, совершивших в своей жизни проступки несовместимые с советским общежитием.
При встрече отец меня не впечатлил : среднего роста, худощавый, если не худой, не обременённый мужской мускулатурой. Если только форма военная, да погоны капитанского звания... Но к тому времени я нагляделся на "ментов поганых" с засученными по локоть рукавами на волосатых руках. Интеллигентная внешность отца мне ни о чём не говорила.
Ещё, что меня возмутило, нежели удивило, так это отношение к нему в семье - как будто к немощному. Отец никогда не обслуживал себя. Прямо, как дитё малое. За обедом ему всё подавали. А ближе к вечеру мать, поглядывая на часы, заранее накрывала ему стол, отправляя нас по комнатам или на улицу, чтобы не мешали отцу отдыхать.
В такое время мне хотелось что-то отхохмить. Например, разбить поленом окно на кухне.
Но это недолго продолжалось. Некоторое время спустя багаж моего разгильдяйства переполнил резерв терпения отца, и он вынужден был проводить со мной разъяснительные беседы, во время которых я должен стоять по стойке "смирно".
Постепенно негатив моего поведения стал носить эпизодический характер. Но причиной тому были не душеспасительные нотации отца, а внутренняя необходимость завоевать уважение и доверие среди сверстников - деревенских пацанов. Умение жить в деревенских условиях здесь ценились выше, нежели мои приблатнённые, привезённые из города, замашки.
В отношении с отцом наступило время относительного затишья. Время от времени я всё-таки срывался, преподнося ему очередной "сюрпризец", за которым следовал "месяц домашнего ареста" - из дома только по хозяйственным надобностям: принести воды, дров, угля, расчистить от снега дорожки к дому.
Сегодня, вспоминая те времена, я почти уверен, что отцу чуть-чуть не хватило времени и сил, чтобы увидеть меня таким, каким ему хотелось. Его терпение, а скорее всего терпение всех домашних, было истощено. Поэтому моё желание съездить в Ленинград, повидаться с матерью, отчимом, братом, было воспринято согласием, но с условием - ни одной тройки за учебное полугодие.
Всё так и произошло.
Но в ленинградской семье уже отвыкли от моего присутствия. Возвращаться к отцу я не посмел, считая себя предателем-невозвращенцем. Так я оказался в Куйбышеве. Хоть и не Саратов, но на Волге. Потом армия, институт, женитьба. Своя жизнь, как говорится.
Только после этого, с чистой совестью "гомосапиенса", я вновь предстал пред очи родителя и его семьи. Именно с этого времени я начал чувствовать необходимость в общении с ними. А до этого...
Что ж теперь вспоминать. Умнеют не сразу, а постепенно.
Наши отношения с отцом никогда не позволяли разузнать о его жизни: где он родился, жил, учился. Как и в качестве кого попал на фронт во время войны? Чем занимался после? Как попал на службу в МВД так ненавистную людьми, которых это ведомство коснулось?
В малолетстве мне это было не интересно. Потом надо было строить свою жизнь. Потом было как-то неудобно спрашивать. И вот наступило время, когда спрашивать стало некого. Отец ушёл.
Но был ещё его брат - дядя Женя. Он, также правил службу в юстиции, но по прокурорской линии. Дома, во время семейных застолий, можно было услышать зловещую шутку от дядиной жены:
- Один сажает, другой перевоспитывает. Чтобы вы делали, если бы преступников не было?
- Здесь ты права, Полина, - говорил отец, слегка разгорячённый спиртным. - "Если бы мальчишки не били окон, то стекольщика не было работы". Диалектика. Но мальчишки, по глупости, не откажут себе в этом удовольствии, а посему мы с братом всегда будем при деле.
На что тётя Маруся, жена отца, говорила:
- Вы бы лучше преступникам другое развлечение придумали, нежели "окна бить".
- Этим должно государство заниматься. А у него на всё рук не хватает. Вспомни, как резко сократилась преступность, когда народ целину начал осваивать. Сотни лагерей позакрывались. Тогда во всеуслышание было заявлено, что в Советском Союзе покончено с организованными преступлениями. А те, что сейчас сидят - то бытовики. И сроков своих они не заслужили. Но коли спущены на ИТУ планы народного хозяйства, то их выполнять надо. Вот мы с братом этим и занимаемся - он рабочую силу в лагеря поставляет, а мы эту силу в нужное русло направляем - страну поднимаем.
- Так сколько её поднимать можно? Пятнадцать лет как война кончилась, а вы всё поднимаете и поднимаете. Может позакрывать тюрьмы и отдать всё народу, чтобы он сам решил - поднимать страну или перестраивать.
- Это, Мария, дело партийное, а не народное. Именно через коммунистическую партию мы придём к светлому будущему - к коммунизму.
- И когда придём?
- Через двадцать лет. Так наш секретарь всему миру заявил. Правда, сдаётся мне, что коммунизм либеральными методами не построишь. Это строительство социализма показало. Трудармии нужны - как при Сталине. Тогда и заживём хорошо.
- По-твоему рассуждать, - вставил свою реплику дядя Женя, - так получается, что одни будут работать, а другие деньги получать?
Отец посмотрел на брата укоризненно и промолчал.
- Все заживём хорошо? И трудармейцы тоже? Те, кто индустриализацию в стране внедрял, те уже давно не живые, - продолжила разговор тётя Маруся.
- Сейчас времена другие. Второго Берии МВД не допустит. А вот Сталина не мешает нам иметь. За ним народ как за знаменем шёл. На любые свершения.
Слушая утверждающие рассуждения отца мне многое было непонятно. От этого он представлялся мне мудрейшим, знающим, что и как надо сделать, чтобы всем на земле было хорошо.
По прошествии времени многое изменилось в стране. Другими стали приоритеты, цели у народа. Но во мне уже жило недоверие ко всему происходящему. Однако давление социалистической пропаганды было настолько сильно, что недоверие это сидело как "мышка под веником".
Развеять сомнения было некому, кроме отца. А отец уже служил в УВД города Саратова. Был доволен службой, званием, окладом со всеми надбавками. Порой мне казалось, что он счастлив жизнью ему отпущенной. И только однажды, за ужином по случаю моего приезда, он обронил:
- Если бы только знал, сын, как мне всё это надоело...
Что именно надоело так и осталось для меня тайной.
Евгений Степанович, брат отца, был для меня более открытым. Жил с семьёй в Новгороде, который, со временем вернул себе титул "Великий". Близость нашего месторасположения позволяло нам встречаться чаще, нежели с отцом. Во время этих встреч я узнал от дяди крохи того, что составляло историю жизни моих предков.
С дореволюционных времён жили они на псковщине, на одном из островов озера сравнимым с морем.
Все жители этого острова занимались рыбным промыслом. Дед мой, из зажиточных, пользовался немалым авторитетом и был главой артели. Авторитет этот распространялся на всю семью, включая детей. Но схлынуло революционное время, отгремела гражданская война и деда, вместе со всей семьёй, переселили в Новгород, организовывать рыбный промысел на озере Ильмень. Так я чуть не стал новгородцем.
Мне неизвестно, что произошло в жизни деда, но что-то не поделили они с Советской властью. В результате дед был репрессирован, но вскорости отпущен домой. Вот именно после этого и отец, и его брат, Евгений Степанович, приобрели желание посвятить себя службе в карательных органах. Произошло это буквально перед войной. Отец, будучи офицером, попал на передовую командиром мотострелковой роты. Дед сгинул на просторах России, занимаясь эвакуацией заводов и других промышленных учреждений. Дядя Женя, в первые дни бомбёжки Новгорода, потерял ногу и чудом выжил в оккупации. Больше мне из истории своей родни ничего неизвестно. Правда, был ещё штрих из жизни, который мне неприятно вспоминать - встреча отца с моей матерью.
Произошло это в Австрии, когда война уже закончилась. Отца назначили комендантом одного из городов, а мать, будучи медицинским работником, занималась обеспечением санитарных норм в этом городе. Но где это было и что свело этих двух, совершенно разных по характеру, людей - мне неизвестно. Скорее всего, причиной тому послужило то, что эти два молодых офицера были очень красивыми людьми.
Вскорости появился я. Но что и почему послужило причиной развода родителей, меня никогда не интересовало. Почти уверен в том, что мать так и не сумела привыкнуть к категоричному характеру отца. А то, что категоричности в нём было с излишком, в этом я убедился, когда пришлось с ним пожить.
Сегодня, так же почти уверен, что именно категоричность характера явилась первопричиной его ухода из жизни.
Будучи в добрых отношениях с Евгением Степановичем (дядей Женей) однажды набрался смелости (или наглости?) и попросил у него письма отца, которые тот часто писал в последние два года перед кончиной. Дядя Женя без размышлений и сожаления выполнил мою просьбу. И вот в моём столе появилась пухлая пачка рукописных листов, которая требовала скрупулёзного изучения. Именно на письма я рассчитывал в познании внутренней сущности, характера человека, с которым мы были родными "по крови" и, в тоже время, далеки друг от друга.
Письмо от 28-30.11.77.
Семьдесят седьмой год. Ноябрь месяц. Мне исполнилось тридцать один год. За плечами институт. Дома жена, сын. Тёща и тесть ушли из жизни. Поддержки ждать не от кого. Однако всё не так уж и плохо - впереди целая жизнь. Но рассчитывать приходится только на себя.
А в это время, в Саратове, необременённый недугом, живёт отец. У него своя семья - жена и две дочери. Как хорошо когда семья большая. Можно всегда поделиться тревогами, сомнениями, поговорить за жизнь, обменяться мнениями о прожитом дне.
Отец ушёл на пенсию. А мне кажется - "ушёл в отставку". Ведь он военный, а значит служил. А со службы, как мне представляется, уходят в отставку. Однако он пишет, что приобрёл статус пенсионера. В конечном итоге это не столь важно. Главное, что он ушёл с работы, которая мне всегда была не по душе. Не знаю почему, но не люблю военных с малолетства. На отца это не распространялось, но некоторое отчуждение к нему, как к военному, присутствовало.
Теперь нет и отца. Осталась только пачка писем написанных брату. Который для меня - дядя Женя. Он так же из органов, но ещё работает. И он моложе отца и у него нет того опыта работы, которым обладает отец. Отец, за свои двадцать два года службы в МВД прошёл "огни и воды". Вот только медных труб в его жизни не было. Так уж повелось в нашей стране, что военных "с передовой" замечают реже, чем тех, которые служат чиновниками.
Дядя Женя работает в "Наблюдательной комиссии" (наблюдком, НК) по соблюдению прав осуждённых в Исправительно-трудовых лагерях. Иногда ему приходится рассматривать вопросы, связанные с условно-досрочным освобождением заключённых. Как я понимаю, что в этих делах очень важно не принять опрометчивого решения. Для того, чтобы этого не произошло он и обратился к отцу за разъяснениями по ряду вопросов. Отец написал ему пространное письмо, которое теперь у меня в руках. И мне кажется, что прочитав его, могу свободно распоряжаться судьбами обречённых на заключение. Как хорошо, что эта стезя меня миновала.
А отец сам ушёл от этой деятельности. Добровольно. Видать достала его это поприще. Вот и хорошо. Теперь он будет ближе к нормальным людям - тем, которые действительно создают блага на земле, которые двигают жизнь.
Из письма следует, что он не стал тянуть с этим - начал работать в СКБ Саратовского объединения "Геофизика". И как же удивительно, радостно, что он нашёл себе там и дело, и место, и встретил настоящих людей, занимающихся этим делом. Остаётся только удивляться, что он, военный, не обременённый ни какими инженерными знаниями, нашёл себя там, где не всякий инженер сориентируется.
Поистине отец не перестаёт оставаться для меня загадкой.
Письмо от 15-17.04.78.
Начало начал. Первая информация о рецидиве язвенной болезни после 1964 года.
Как же так? - мучает меня вопрос. - Я прошёл через язвенную болезнь "играючи", а отец вынужден был лишиться 4/5-х желудка. Есть во всём этом что-то неправильное.
Достаточно было ограничить себя жёсткой диетой, принимать необходимые лекарства и болезнь должна самоликвидироваться. Как получилось, что в наше время, в окружении светил от медицины не нашлось другого метода лечения, кроме как операционного? Это может говорить только о запущенности язвы настолько, что кроме как со скальпелем от неё не избавишься.
А почему язва оказалась запущенной? Ведь это надо претерпевать голодные боли в желудке уже на начальной стадии болезни. Она такая, которая не молчит. Постоянно напоминает о себе, как только образуется брешь в слизистой оболочке внутренней стенки желудка.
Для того, чтобы язва достигла операбельного состояния необходимо сжечь слизистую, а это возможно сделать либо по незнанию, либо умышленно. Но отец не враг себе чтобы заглотить стакан уксусной эссенции. А его жена, Мария Георгиевна, врач с огромным опытом работы...
Только один вывод напрашивается у меня - отец перетерпел и, в конечном итоге, привык к внутреннему дискомфорту организма, ошибочно полагая, что это нервические боли. А жаловаться на самочувствие он не привык - поболит и перестанет. В этом была его ошибка, приведшая к необратимости болезни. Именно поэтому, пройдя через мучения, он в каждом письме настоятельно рекомендует брату самым тщательным образом следить за своим здоровьем, перестать работать и посвятить оставшуюся жизнь себе, жене, детям, внукам.
А по большому счёту, как я сегодня понимаю, все наши болезни от пренебрежения к состоянию здоровья, которое, как следствие, приходит к нам от полной безграмотности в это стороне нашей жизни.
Письмо от 27.04.78.
Весна в Саратове, это не весна в Ленинграде.
В Саратове, уже в апреле, можно наблюдать оживление природы, а к маю погода уже устанавливается полностью - солнце, теплынь, распустившаяся сирень и нежная листва на деревьях. Весной, в Саратове, даже если что-то не так, но чувствуешь себя отлично.
Вот и отец, с тихой радостью впитывает в себя весеннее благоденствие. На какое-то время забывает о своём недуге, строит планы на ближайшее будущее и сожалеет, что ещё не набрал сил для работы, хотя бы, на участке вокруг дома:
- "Я счастлив сообщить вам, что всё страшное у меня миновало и мне эта наступившая весна принесла огромнейшую радость здоровья и веру дальнейшее благополучие.
Погода хорошая с t+20. Открылась навигация, завершается сев. Расцветают яблони и груши (вишни), - настроение отличное, весеннее, многообещающее...".
Письмо от 30.04.78.
Прошло два дня, а отец снова пишет брату в ответ на поздравительную телеграмму. Как же мало ему нужно для того, чтобы чувствовать себя счастливым человеком - телеграмма в несколько слов с пожеланием благополучия и, возможно, с планами на встречу, которую он очень ждёт.
В письме несколько слов благодарности и три страницы с мечтой о поездке этим летом в Новгород, Псков, Ленинград, Москву. Не надолго, всего "по 4-5 дней в каждом городе". Но обязательно "побывать на островах Залит и Белов, и взять с собой Женю и Вадика из Л-да. Вот такие предварительные соображения о предстоящих наших встреча в лето-78."
Милый отец, какими же наивными кажутся твои пожелания из далёкого для тебя 2014-го года.
И твоё твёрдое решение выйти на работу в СКБ объединения "не позднее 15 мая", поскольку ты "сильно устал от вынужденного времяпровождения. Особенно сейчас, когда особенно чувствую, что возмужал и стал уверенно ходить - два раза был в поликлинике УВД, что на Ленинском проспекте; правда оба раза меня сопровождала Мария."
И твои сожаления, "что по болезни не могу быть завтра на демонстрации, на которой я не был уже 37 лет. Сколько потерял положительных эмоций и очень жаль!"
Всему этому не суждено сбыться, но никто из нас об этом ещё не знает.
Письмо от 08.05.78.
Видя, сколь часто отец пишет письма брату, сам собой напрашивается вывод, что ему не хватает общения на стороне, вне дома. Действительно, сколько и о чём можно беседовать с домашними пребывая постоянно "глаза в глаза". Душа просит некоторого другого, того, что напрямую с семьёй не связано. И как же славно, что у отца есть брат.
Это ничего, что не всё они воспринимают однозначно. Возможно это основное, что побуждает отца взяться за перо и, в который раз, высказать ему своё "ФИ" на чрезмерную отдачу себя работе, командировкам, общественным нагрузкам, которые отец считает вредными для здоровья пятидесятипятилетнего инвалида войны.
Я тоже так считал, но дядя Женя всегда отшучивался на мои высказывания.
После этой, неоднократно затрагиваемой, темы письмо вдруг явно меняет "окрас". От поучительно-назидательного к чрезвычайно радостному. Это, в 17-10 московского времени, отцу принесли телеграмму из Новгорода. Под поздравительным, с Днём Победы, текстом череда подписей. Есть там и моя подпись. На тот праздник я приехал к дяде Жене велопробегом Ленинград-Новгород. Славные были времена, когда за плечами всего тридцать один год.
Интересно, а чем занимался отец, когда ему было тридцать один? Нет сейчас никого, кто бы мог ответить на этот вопрос. Но хочется верить, что чуть-чуть, но счастье жизни улыбалось и ему. А пока слава Б, что у него хорошее самочувствие после очередной операции, радостное настроение от виртуального общения с братом и приятные ожидания нашей с ним встречи, которая должна состояться летом.
И эта встреча состоялась. Именно в июне, как и было запланировано. Но осадок от моего пребывания у отца, гнетет меня и сегодня. В Саратове я оказался проездом на Чёрное море, где мне было поручено провести отпуск с сыном. И отъезд состоялся именно в тот момент, когда папа почувствовал себя плохо и, взяв под руку жену, они пешком направились в больницу. Так мы и простились у калитки к дому-23 по 6-му Мурманскому проезду.
Следующая наша встреча состоялась через год.
P.S. Совершенно случайно сохранился черновик текста телеграммы, которую мы коллективно отправляли и Новгорода:
Нетерпением ждём встречи указанное время в Москве, Ленинграде, Пскове, Новгороде.
Уважением Евгений, Полина, Женя, Игорь, Ольга Ивановна."
Письмо от 12.05.78.
Хорошее письмо. Спокойное, без переживаний о том, что будет. Полное рассудительности, планов на будущее.
Первое письмо, где не вскользь, а предметно отец вспоминает о дочерях. Это говорит о том, что в мышлении его произошли подвижки направленные на внимание к тем, кто находится непосредственно рядом с ним. И произошло это, скорее всего, потому, что осознал, что общение с ближними это очень и очень хорошо:
- " ... Завтра Тамаре 31 год, а мне кажется совсем недавно ей было два года ... Однако прошло уже 29 лет! Сейчас мы оба с ней не то, что были раньше!
Правда, объективность требует отметить, что и у меня и у неё это время израсходовано не без пользы для жизни, а это, пожалуй, что-нибудь да значит и потому переживать сильно не следует."
Далее следуют несколько строчек о Лене, которые мне совершенно не понравились:
- "... Лена на 4 года младше Тамары, и мы будем полностью и окончательно счастливы, если к своему 30-летию у неё сложится такая же хорошая, семейная жизнь, как она складывается у старшей сестры.
Если это не произойдёт, то виноват в этом буду я, т.к. у неё мой сложный характер со всеми вытекающими отсюда последствиями..."
Отец ещё вернётся к теме о дочерях и со всей откровенностью выскажется в их адрес. Но высказывания эти мне кажутся совершенно неправильными. Не правильными потому, что он находит объяснение всему в характере человека. Но характер не должен управлять человеческой жизнью. Характером можно объяснить мировоззрение, а мировоззрение - это способность воспринимать жизнь так, или иначе. Но строиться жизнь должна на логическом мышлении исходящих из желаний человека.
- "Я так хочу!" - является отправной точкой в достижении желаемого. Это желание проходит через мировоззрение. А вот дальше, при достижении цели, и берётся на вооружение характер как инструмент. При твёрдом (сильном, целеустремлённом, подлом - выбирайте любое определение) характере человек достигает желаемого. Если характер слабенький, или его нет, то цели не достигнешь.
Письмо от 16.05.78.
Все письма отца начинаются с одних и тех же слов:
- "Здравствуйте, наши дорогие и горячо любимые..."
Что это - словесный штамп или откровенность? Нет ответа на этот вопрос, слишком мало я знаю отца. Скорее всего, это раз и навсегда выбранная форма обращения. Так он и мне писал. Но никогда не писал первым, только ответом на полученное письмо от меня.
Что я освещал в своих письмах? Сейчас и не вспомню. Уверен, что ничего серьёзного. Так, если только из норм приличия сядешь ч.л. написать, стараясь подыграть, в его ожиданиях услышать от меня что-то разумное. А вот сейчас, когда стал на тридцать пять лет старше отца, я бы ему написал. Написал о том, что повторил его жизненный путь. Что всю дорогу этой не простой жизни, стремился чего-то достичь, но никогда не достигал. Хотя до желаемого оставался "один шаг". Почему так получалось? Сегодня мне кажется потому, что мы жили порознь. Шёл я теми же тропами, что и отец о которых он мог бы поведать и оградить меня от пути неправильного, ведущего в тупик.
Отец и раньше много читал. Такие были времена, что до всего приходилось домысливать самому. Не было тогда источника информации, который позволил рассуждать о том, что в жизни так, а что не так. Истину он искал в книгах. А с приходом болезни он стал читать ещё больше. Причём классиков. Но никак не ожидал я, что он увлечётся Виктором Гюго, писателем, на мой взгляд, тягомотным.
- "А мой любимый писатель Виктор Гюго (из зарубежных) сказал: - Сорок лет - старость юности, пятьдесят лет - юность старости."
А чуть выше:
- "На ленинградском в 1962г. и международном в 1963г. симпозиумах по вопросам геронтологии была принята рабочая классификация возрастных периодов человека. Согласно этой классификации считается: от 45 до 59 лет - средний возраст; от 60 до 74 - пожилой; от 75 до 89 - старческий; от 90 лет и старше - долгожители."
Зачем он пишет об этом? Отец ничего не делал просто так. В каждом слове, действе его заключался смысл. А здесь смысл в чём?
Скорее всего, он примерял эту градацию на себя. Это позволяло ему думать, что он далеко не старик, пребывает в среднем возрасте и поэтому может рассчитывать на будущее даже в том его положении, в котором он пребывает:
- "Хотя прошло много времени после операции, но я по-прежнему быстро утомляюсь и легко подвергаюсь осложнениям";
- "... телепередачи ... стоили мне нежелательного нервного напряжения и неожиданного переутомления".
И всё же он мечтает о поездке в Новгород, о встрече с братом, одноклассниками 39-41 годов. Такое ощущение, что он пребывает в одиночестве. И это в то время, когда окружён вниманием жены, дочерей... Почему? Они, за всю совместную жизнь, так и не заменили ему давно ушедшего окружения?
Я бы попробовал ответить на эти вопросы для себя лично, но моя откровенность может нехорошо быть воспринятой сёстрами, единственно кто остался в этой жизни после того, когда родители ушли. Наших детей в расчёт не беру, уверен, что они никогда не станут всего этого читать.
Заканчивается письмо брату словами:
- "Она (наша встреча) состоится во чтобы-то ни стало и будет очень желанной, а пока до скорого свидания."
Письмо от 24.05.78.
Нельзя сказать, что это письмо написано растерявшимся человеком. Оно, скорее всего, написано с сожалением, от невозможности воздействовать на события так, как человеку бы хотелось. Столько желаний, надежд, планов на недалёкое будущее - и всё тщетно.
Опять ухудшение самочувствия, вызванное недавней операцией. Головокружения, тошнота, боли...
Когда же это прекратиться? Как хочется работать. Если не работать, то хоть что-нибудь делать, оставаться значимым, востребованным, нужным.
Как хочется встретиться с братом. Поехать в Новгород, пройтись по его тенистым улицам, выйти к Кремлю, потом направо, по улице Черняховского, к дому, где он живёт. Войти в квартиру и сказать:
- Здравствуй, брат! Это я приехал. Приехал, как и обещал. Извини, что задержался.
Неужто этого никогда не случится? Неужто я навсегда прикован к постели, к дому, к Саратову.
Это хорошо, что у меня есть жена Мария, внимательные ко мне дочери, но как хочется смены обстановки...
Проклятая болезнь! Сколько она будет мучать меня?
Хоть бы письмо кто написал... Почему никто не пишет - ни брат, ни сын, ни Игорь?
Сколько можно пребывать в одиночестве, с ощущением брошенности, ненужности?
Именно такие ощущения посетили меня после прочтения этого письма.
А что я?.. Работал в тот год мастером на стройке. Оклад мизерный, перспектив никаких... Постоянное ощущение своей несостоятельности обеспечить семью и поэтому полная зависимость от жены. Только её стараниями мы можем существовать, не обращаясь ни к кому за материальной помощью. И, несмотря на это, она сумела скопить за зиму необходимую сумму денег, чтобы в июне мне поехать на Чёрное море, где Вадик должен набраться здоровья.
Пусть так, но я обязан был приехать в Саратов навестить отца, увидеться с матерью, с сёстрами. Приехать ненадолго. Хотя бы на несколько дней. И я сделал это!
Но при расставании было очень стыдно от осознания, что я уезжаю на черноморское побережье, а отец направляется в больницу. А мне так и не будет известно насколько чревато наступившее осложнение его болезни.
Письмо от 28.05.78.
Письмо человека даже не обиженного, а осознавшего всю тщетность своих помыслов на полноценную жизнь во время его написания:
- "Моё письмо от 24.05. вас, конечно, расстроило и обеспокоило, но, к величайшему сожалению, факты упрямая вешь, их нельзя заменить другими. Могу только добавить одно: когда окончательно поправлюсь, то только тогда буду точно и полностью знать как идёт и какие имеет осложнения процесс выздоровления у таких людей, как я, после операции язвы.
А пока никто не сказал об этом, приходится самому искать пути к достижению поставленной цели - вот поэтому и обжигаюсь иногда..."
После 19 мая состояние здоровья у отца ухудшилось. И ухудшилось настолько, что он вынужден отказаться от мысли встретится с братом в Новгороде, в июне-июле этого года.
Однако желание его остаётся незыблемым. Он не отказывается от задуманного, а переносит встречу на сентябрь.
- "Следы болезни останутся у меня и в сентябре, но тогда я буду действовать более смело, безопасно и безбоязненно."
И, не смотря на обострение, отец и думать не желает о том, чтобы исключить себя из коллектива СКБ в которое надеется вернуться. Вернуться хоть когда-нибудь, хоть на четыре часа в день, но быть среди людей объединённых одними производственными задачами. Как же ему не хватает ощущения чувствовать себя частицей трудового коллектива:
- "Работая в СКБ, я чувствую себя полезным для коллектива человеком. Это помогает мне психологически и морально, т.к. в какой-то мере я живу интересами коллектива, притом настолько интеллектуального, в котором никогда не работал."
И это рядом с домом, в котором он живёт - всего в нескольких шагах. Не надо ездить в Елшанку, где находится ИТУ-31. Не надо встречаться с людьми в погонах в УВД Саратова, где офицеры, как пауки в банке, готовы выслужиться за счёт малейшего промаха своего сослуживца...
Как же это выматывает ! Мне это известно по работе в Дирекции строительства.
Бедный отец, это жизнь отомстила тебе за то, что ты пошёл наперекор предначертанного тебе в жизни - быть человеком, а не офицером.
Письмо от 2-3.06.78.
Странно. Письмо написано в июне, операцию отцу сделали в марте, а подробно о ней он пишет только что. В предыдущих письмах описываются ощущения, как последствия от операции и о планах на будущее, желаниях настоящего. Почему так? Скорее всего потому, что отцу неприятно было вспоминать о том, что привело его к тяжёлому физическому состоянию. А теперь, когда состояние его здоровья улучшилось, подтвердились пророчества врачей на выздоровление, он воспрянул духом и решил рассказать о предоперационном периоде подробно. Рассказать как о прошедшей неизбежности, которая уже не вернётся.
В тот год, накануне первого за шесть лет отпуска, я побывал у дяди Жени в Новгороде на праздновании Дня победы. Там познакомился с одноклассником отца, некто Игорем. Этот Игорь, после нашей встречи написал письмо, которому отец был рад. Рад тому, что я не затерялся в отдалении от родственников и, более того, оказался его приемником в общении с другом юности.
К тому времени я уже точно знал, что буду в Саратове проездом. Так оно всё и произошло.
Письмо от 09.10.78.
Наверное, это самое откровенное письмо из тех, которое отец написал брату после возвращения из госпиталя. Для меня и сегодня неясно, что послужило причиной его болезни. Причём болезни мучительной, изматывающей болью настолько, что и физически более крепкий человек не справится с таким состоянием.
Отец склонен был к переживаниям. Болезненно переносил всё, если что-то в жизни было не так, как мыслилось ему. Нервы у него были "ни к чёрту" и причиной тому, как мне представляется, послужила его служба в ИТУ. Как он попал в эту "колею" мне неизвестно. Эта тайна ушла вместе с ним. Но то, что болезнь проросла на его психологически неуравновешенном состоянии, которое он от всех скрывал, мне представляется, в доказательстве не нуждается.
В результате:
- "... перенести три сложные операции и получить три грозные осложнения такие как тромбофлебит, непроходимость и перитонит, и всё это в течении четырёх месяцев...".
Как же он всё это выдержал? Он и здоровый, что дитя малое, не способен был себя обслужить, а здесь...
- "Марии ... пришлось много пережить и переволноваться за меня! Если бы не забота её, я не поднялся бы с больничной койки. Я всю жизнь перед ней в долгу и не знаю достаточно ли оставлено мне времени, чтобы полностью отблагодарить её!..".
Вот такая это была семья - отец, Мария Георгиевна и две дочери - Тамара и Лена - совсем молодые, только начинавшие жить.
Письмо от 18.10.78.
Сколько помню, отец всегда старался быть в центре событий происходящего как вокруг него, так и в стране, и в мире. Много читал журналов, газет. Видел в прочитанном то, что окружающим его людям, порой, было невдомёк. Да оно и понятно, если учесть, что проживал он с семьёй в сельских местностях, информация до которых доходила с большим опозданием и не всегда в полном объёме. Поэтому он считал своим долгом оповестить окружающих о том, что узнавал сам. Часто выступал с докладами на злободневные темы дня. А уж к всякого рода торжественным праздникам страны, кроме него не было в посёлке человека, которого с таким вожделением слушали и сотрудники ИТУ, и заключённые, и местные жители.
Отец привык к вниманию и даже в простых, задушевных беседах концентрировал его на своём мнении о сути затронутой в разговорах темы. Он и в разговорах со мной вёл беседы так, как будто информировал о "текущем моменте".
Это письмо, с первых строк, напомнило мне о черте его характера. Принять назидательно-информативный тон беседы при разговоре с ним было очень трудно, но ему никто не перечил. По-видимому, и брат его, Евгений Степанович, смирился с этим, но обладал способность увидеть за строчками письма человека, на долю которого выпало несчастье оказаться больным на вершине своих профессиональных способностей как офицера МВД.
И всё-таки обидно сознавать, что за делами, за долгом перед своим положение, делом которому он служил, отец так отдалился от внутренней необходимости быть просто человеком, просто отцом, просто мужиком. Единственно кого не коснулась эта сторона его характера, так это, наверное, жену и, в какой-то мере, его младшую дочь - Лену.
Возможно, что он осознавал недостаток в невысказанных чувствах, которые в нём присутствовали. Сюсюканья за ним не наблюдалось, но чувства просились из него и находили место в письмах к самым близким, одним из которых был брат:
- "Здравствуйте, наши дорогие и горячо любимые Женя и Поля!" - так начинается каждое из прочитанных мною писем.
Письмо от 28.10.78.
Октябрь в Саратове помнится мне одним из паскудных месяцев осени. Дожди, хмарь на улице, непролазная грязь на 6-м Мурманском проезде. Добравшись до дома, очистив обувь от налипшей грязи, входишь в тепло комнат, и никуда не хочется выходить. Хорошо если есть чем заняться: чтиво интересное, или поговорить о чём, пока не стемнеет за окнами. Тишина, покой, уют - что ещё надо человеку для отдыха душой и телом.
Именно таким мне запомнилось посещение отца в 1965-м году. Помнится, что тогда ещё Светка Непомнящая приехала из Энгельса. Мать уехала куда-то. Отец на работе был. А мы сидели втроём поперёк кровати и болтали обо всём.
Потом Ленка пришла от подружек. Томка, глянув на часы и со словами: - Скоро папа придёт, - кинулась на кухню. В доме вкусно запахло щами и чем-то жаренным на сковороде.
Ходики в комнате прокуковал семь раз и не крыльце послышался топот сапог - вернулся отец. Томка выбежала в прихожую навстречу открывающейся двери.
- Тамара, приготовь мне шапку, а то в фуражке уже холодно - голова стынет, - сказал отец, стряхивая с плеч шинель на руки дочери.
Томка понятливо кивнула и произнесла с некоторой тревогой в голосе:
- Папа, Женя приехал...
Расстались мы поздно вечером. Поезд в Куйбышев отправлялся сразу после полуночи.
Читая письмо отца, всё это пронеслось в памяти, и я представил сумерек за кухонным окном, сидящего за столом отца пишущим брату:
- "Здравствуйте, наши дорогие и горячо любимые Женя и Поля!
От всей души сердечно поздравляем вас праздником Великого Октября и горячо желаем вам самого наилучшего здоровья, отличного настроения и всех благ, успехов, радости и счастья в жизни на долгие и многие годы!".
Настроение у отца прекрасное - получил письмо от брата. Есть необходимость ответить, поделится планами на сегодня, завтра и на "долгие и многие годы" в будущем.
Операция прошла успешно. Донимают сшивные нитки на брюшине, но это "семечки" против тех болей, что были ранее. Хочется жить, трудиться, написать то, о чём раньше никто не писал: - "Жизнь, портрет, характер Л.Н. Толстого".
Хочется научиться фотографировать. Хочется переиграть все партии А. Карпова в Багио. Хочется много чего, но самое главное - жить.
Для этого необходимо иметь крепкое здоровье. И это отлично, что брат только что вернулся из санатория, где получил полное обследование...
Значит, будем жить!
Письмо от 21-22.11.78.
Cсумбурное письмо. Всегда воспринимал отца как человека с целенаправленным мышлением и вдруг это письмо. Как объяснить хаотичность мыслей нагромождённых на двух листах писчей бумаги чётким, убористым почерком?
Отец всегда имел собственное мнение о том, что происходит вокруг него. Но это только в том случае, если окружающее его как-то затрагивает. Порой он мог не видеть явного. Но если кто-то, или что-то задерживает его внимание над происходящим, и эта задержка ему нежелательна, то реакция последует, однако будет она как бы вымученная, лишённая логики построения повествования. Именно такое наблюдается в этом письме. И вызвано это письмом брата, суть которого неизвестна, но, как представляется, кажется отцу не отвечающей злободневностью.
Отец болен. Очень переживает невозможность воздействовать на состояние своего здоровья - выздороветь в одночасье, стать полноценным человеком, коим считал себя всю жизнь... и вдруг такое.
Он пробует найти собственный ответ на происходящее с ним. Анализирует своё видение происходящего с ним накануне:
- "Иногда случается, что мы (я и врач) оба заблуждаемся из благородных побуждений... Я не хотел операции, когда ещё был способен ходить... Не хочу сказать, что у меня были плохие врачи. Плохим практиком и теоретиком оказался я... Даже когда один из врачей сказал, что у меня признаки непроходимости и хотел взять меня в больницу, я не согласился с ним и отказался ехать.
Это была моя серьёзная ошибка, за которую я чуть не расплатился жизнью...
Теперь, правда, я весьма осторожен в прогнозах и не могу утверждать, что не ведаю и что не знаю."
Болезнь, бездействие гнетут отца. Он, это видно из всех его писем, пробует анализировать прожитое теперь уже со стороны. Пробует найти оправдание действиям не сочетающимися с поведением окружающих людей с которыми сводила его жизнь. Теперь он не всегда видит в этих действиях логичность, объяснимую правомерность. А найти оправдание своему восприятию, окружающего его когда-то, надо. И он находит. Не оправдание - нет, но схожесть своего мировоззрения с мировоззрением классика жизни - писателя Л.Н. Толстого:
- "Его жизнь и деятельность стараюсь познать основательно в плане меня интересующих вопросов. Этими вопросами являются: портрет, характер, мировоззрение, противоречия, семья Толстого ипочему ушёл он из Ясной Поляны, толстовщина и её вред, утопия Толстого и его общественная и литературная, педагогическая и философская деятельность, взаимоотношения Толстого с писателями, художниками, музыкантами и его единомышленниками."
Очень похоже, что отец видит в Толстом некоторую схожесть с собой. Ему это приятно осознавать. Ему это интересно. Он видит в Толстом себя как в зеркале и ищет, ищет то, чем можно объяснить свою неординарность, своё мировоззрение, характер восприятия всего, что окружает.
Нет, он не сравнивает себя с великим мыслителем. Он знает, что таких вершин в мышлении ему не достичь. Но вся жизнь его базировалась на принятии решений после осмысления, а ни как не на инстинктах. Теперь он хочет знать: - А правильно ли он мыслил? Почему его не всегда понимали окружающие? Как получалось, что даже в кругу семьи ему, порой, было дискомфортно со своими мыслями?
Ответы на эти вопросы он находит, изучая жизнь писателя.
Письмо от 7-8.12.78.
Письмо, наполненное множеством событий произошедших в жизни отца за столь короткое время.