Стоял чуть склонив голову и будто бы прислушивался к чему то. Корабль качало изрядно. Вздыбившийся на очередной волне форштевень заставлял корму падать вниз. В следующий миг они менялись положением. Ко всему этому добавлялась ещё и бортовая качка. В такую непогоду устоять на палубе можно было только обладая сноровкой, которая приходит к матросу со временем. Кому для этого достаточно было и нескольких часов, а кому и службы не хватало постичь премудрость перемещения по открытой палубе в штормовую непогоду. Он же стаял на палубе как приклеенный к ней и даже силы инерции на него не действовали. Стоял как столб, как хорошо закреплённая растяжками кран-балка - не шелохнувшись ни разу при очередном броске корабля.
Я, подменившись, вышел из машинного отделения покурить.
Выйдя на шкафут и захлопнув за собой дверь, мгновенно нырнул в угол надстройки спасаясь от ветра, солёных волн захлёстывающих палубу и главное обрести сразу несколько точек опоры для тела, потому как держаться было не за что.
Достав очередную в своей жизни "Примину" и австрийскую, не затухавшую на любом ветру зажигалку, закурил затянувшись сладким сигаретным дымком. После спёртого, пропахнувшего саляркой, воздуха машинного отделения сигаретный дым воспринимался как райское благоговоние. Сигареты хватило на три-четыре затяжки. Остальное "сожрал" ветер. Затушив чинарик о ступень трапа с надстройки и щелканув его за борт я, одним рывком, бросил своё тело к фальшборту и, ухватившись за леер трапа, огляделся.
Серое море смешавшись с серым небом было пустынным. Только пенные барашки волн хаотично мелькали до скрытого мглою горизонта. Было во всём этом что-то от сотворения МИРА:
-"И мгла безбрежная носилась над Землёю..."
И тут я увидел его.
Что то во всём увиденном было не так, противоестественным. Перехватываясь где за гидранты, где за подвешенное к переборкам оборудование, а где и просто выписывая "кренделя", я пробрался к нему. И тут я понял, что меня удивило - он стоял и ни за что не держался. Ухватившись за планширь фальшборта я дотронулся до его плеча.
Ни как не среагировав на моё прикосновение он сказал в чуть слышно:
-Тихо. Иволга поёт. Ночью дождик будет...
Глава 2. Салажонок.
Он пришёл к нам на корабль один. Даже без сопровождающего.
Постояв у трапа в некоторой нерешительности. Оглядевшись вокруг, как бы прощаясь с берегом, приложил руку к бескозырке и шагнул "на борт".
Вахтенный у трапа завидев незнакомца, обвиснув руками на флотском ремне, тут же скомандовал:
-Стоять! Кто такой? Куда? Зачем?...
Мы все, которые стояли тут же и "базарили" от нечего делать с Юркой Корниенко стоявшим на вахте, определили в незнакомце первогодка, то-есть салагу. Однако "салага" этот, без тени смущения, принял довольно-таки лихую стойку "смирно" и так же без смущения и запинок доложил:
-Матрос Бирюков. Прибыл для дальнейшего прохождения службы в войсковой части 20528. Прошу доложить по команде.
И столько в его голосе было решимости не свойственной салажонку. Cтолько уверенности в правильности своих действий, что Юрка, против своей воли, откозырял на доклад незнакомца и тут же нажал на клавишу звонка: один короткий -"Вызов дежурного по кораблю".
Мы окружили матросика и сразу засыпали его вопросами:
-Кто такой? Откуда? По какой специальности? Женат?...
Зычный голос Коли Гонявчука прервал наши расспросы:
-Ра-а-асступись, годки!
Одетый по форме-3, с золотыми лычками на полупогончиках. B заломленной бескозырке неизвестно как держащейся на голове хозяина. Oбвешанный значками воинской доблести, старшина первой статьи Гонявчук вызывал восхищение не только у Рамбовских девчонок.
Корниенко, приняв стойку полу-смирно, доложился о вновь прибывшем. Бирюков по стойке "смирно" стоял тут же - безупречно заправленный, весь по уставу, что у него ни как не выглядело комичным, приготовив заранее документы.
Приняв от матросика военный билет и предписание Гонявчук бегло прочитал содержимое документов и, оставив их у себя, предложил ему следовать за ним. Минут через десять по корабельной трансляции прозвучало:
-Мичману Транькову, пройти в каюту командира корабля.
И ничего во всём этом не было чрезвычайного. Ну, прислали ещё одного отбывать свой срок службы. Будет служить, как и все до него служили. Чего не знает - научат. Чего не хочет - заставят.
Если бы ни одно "но", которое врезалось мне в память и теперь вот призвало: -"рука к перу, перо к бумаге".
Глава 3. Флотские будни.
День у матросни на военном корабле напряжённейший.
Здесь всё по минутам расписано. И расписано так же кому и когда, и чем заниматься надо. После обеда только, если ты не на вахте и не вновь прибывший на корабль, "адмиральский час" тебе положен. А так вечером, после семи часов, матросик законное свободное время имеет.
Бирюков наш, по флотской своей специальности, в боцманскую команду был определён.
Из всех, кто на корабле службу правит, боцманА - единственно истинные мореманы. Все остальные так - специалисты узкого профиля. А боцман он всяческой моряцкой терминологией напичкан. И не знать ему как узлы вязать, как швартовые на кнехт заправлять, как корабль швартовать, или там "с якоря сниматься" - не имеет права.
Ну а если ты ещё и вновь прибывший, то пока весь корабль не изучишь - что, где находится; какой отсек и для чего предназначен; где, что включается и для чего; и все свои обязанности на все случаи флотских ситуаций не выучишь, то ни сна тебе, ни отдыха не положено. А даётся на всё-про-всё - один месяц. И ни увольнений тебе, ни кинА в столовой личного состава, ни личного времени. Зубри пока не выучишь.
И каково же было наше всеобщее удивление, когда через две недели с небольшим Бирюков мичману Транькову доложил, что готов экзаменоваться. И ведь сдал же зачёты по всему кораблю - от трюмов и до клотика, от юта и до полубака включительно. А ведь знал уже, что после зачёта по кораблю ему вахты нести придётся на общих для всех основаниях. И рабочим по камбузу тоже.
До сдачи зачёта он, как "рядовой - не обученный" до вахт не допускался. Мог бы и "посачковать" на полном законном основании.
Это потом мы узнали, что память у него была феноминальная, особенно зрительная. С такой памятью не во флоте служить, а во фронтовой разведке. Цены бы такому разведчику не было.
Глава 4. Пролог.
По вечерам матросня собиралась в основном по интересам. Интересы у всех конечно же разные были, но и такие находились, что матросиков в группки объединяло.
Только Бирюков, словно в соответствии со своей фамилией, на отшибе от всех держался. И вот что интересно - встанет в сторонке, когда и сесть, и лечь можно, и стоит замерев, ни шелохнувшись ни разу. Голову на бок склонит и, как будто, прислушивается к чему.
Все сперва удивлялись его поведению. Приглашали его в компашки побазарить о том-о-сём. А он всё один норовил быть. Постепенно ребята привыкли к его такому поведению. Да и я тоже перестал на него внимание обращать. И вот пришлось как то нам с ним вместе в комендатуре дежурить. Меня, как старшего по званию, помощником дежурного по комендантуре назначили, а его - рассыльным.
Приходилось нам иногда и гарнизонную службу нести помимо корабельной.
Но хоть в должностях мы с Бирюковым разными оказались, а спать до утра нам обоим не полагалось, согласно положению об этой службе. Вот ночью мы и разговорились с ним, и за жизнь, и за гражданку, и за невест наших не дождавшихся, и про службу немножко. Тогда и узнал я, что Бирюкова зовут Инокентием. Что со мной он одного года рождения. А служить на два года позже меня пошёл, так это отдельная история.
Глава 5. Детство, отрочество...
История матроса Балтийского флота Бирюкова Инокентия.
1946 года рождения. Урождённого города Бийск.
Прописанного в общежитии Ангарского лесничества,
а ныне служившего на спасательном судне "СС-53".
Родителей своих я не то что не помню, а не знаю.
Сколько не напрягаю память - стоит передо мной лицо мамы-Нюры, которая обихаживала меня. Помыть, постирать, сопли да слёзы мои утереть.
У нас в детдоме почему-то так заведено было, что ребятня вся за мамками расписана была. У мамы-Нюры нас семь человек было, это если нам к кому обратиться нужно было. А так группа наша человек около сорока ребятни насчитывала. И все разных возрастов. Я так к среднему возрасту уже относился. Мы уже считали себя взрослыми, потому как в школу ходили. А в школу ходили общегородскую. Расписаны были по классам согласно возраста. Но в школу, из школы всегда вместе ходили. И не потому, что боялись, что забидят нас, а так уж сложилось, что мы одной семьёй жили.
Учился я хорошо, потому как память у меня сильная была. Я что увижу или прочитаю уже ни в жизнь не забуду. Но после седьмого класса не стал я "на шее" детдомовской сидеть. В техникум подался лесотехнический. На факультете лесоводства учился. В техникум пошёл потому как это позволяло из детдома уйти, хотя мне и в нём хорошо было. Но бедно ребятишкам в нём жилось. Так что мою пайку, как я ушёл, на всех поделили. А я и стипендию получал, и с ребятами, которыми учился, в Бийском порту подрабатывал. Так что по выходным накупишь леденцов да пряников и в детдом, как бы в гости, бежишь. Только не обедал я у них никогда. Понимал, что тарелка супа мне налитая - это у малышни ложка супа забранная. Так что перед обедом я на дела ссылался и в общежитие шёл с мыслями и о маме-Нюре, и о ребятне детдомовской, и о себе, что впереди у меня целая жизнь неохватная.
Глава 6. Юность.
Закончил я техникум с отличием.
Мне даже предлагали дальше идти учиться - в Лесотехническую Академию. Это здесь в Ленинграде которая. Но я отказался. Не по лени - нет. Хотелось себя проверить в специальности своей. Мы ведь с лесом, с тайгой ещё в "женихах" ходили. Нравилась мне в тайге быть. Я в ней как дома себя чувствовал. Но встречи с ней до этого у нас краткотечными были. А вот, как наши отношения сложатся когда я на всю жизнь в ней поселюсь, не ведал я тогда. Так что чувства мои в проверке нуждались. И я на производство подался. По распределению правда.
Попал я в Ангарское лесничество.
Приехал я в Ангарск, нашёл это лесничество и прямо с вокзала в отдел кадров заявился. Выделили мне койко-место в общежитии и определили в квадрат Б-4 старшим над тайгой. Так что на койко-месте своём я только две ночи и переночевал.
В конце мая это было.
Выплатили мне аванс внеплановый, чтобы я прикупиться мог. Чтоб на себя было что одеть и велели к назначенному сроку на складе быть. На складе загрузили в УАЗик консерву, картоху, крупы всякой-разной, макарон, муки... Винторез мне под расписку дали. Патронов двадцать штук. Ружьё ИЖевку и к нему патронов два потранташа. А затем мы на аэродром поехали.
На аэродроме том вертолёты стояли.
В один из них и загрузился я со своим скарбом. Но мне еще и лошадь положена была. Без лошади в тайге много не находишь. А квадрат у меня был триста вёрст в длину, да сто двадцать в ширину. А вокруг болота непроходимые. Об этом меня ещё в лесничестве предупредили, что бы я не вздумал там броду искать. Про те болота ещё с гражданской войны известно было, что нет в них путей-дорог. А вот на острове, который на карте квадратом Б-4 назывался, что то такое из полезных руд водилося. И надо мне было смету-калькуляцию составить всех лесных ресурсов там расположенных. Поскольку лес этот вырубке подлежал перед строительством толи комбината, толи карьера - не знаю.
Там ещё и дорогу со временем строить будут, но это уже не в моём квадрате.
Глава 7. Были сборы не долги...
Лошади и шорницкое к ним тут же при аэродроме в конюшне находились.
Зашёл я в конюшню, глянул и приглянулась мне кобылка одна - её Лыской звали. Я когда мимо проходил, так она ко мне мордой потянулась и заржала слегка. Kак буд-то просила взять её с собою. Я и взял. И вот что интересно - она за мной до вертолёта без понукания пошла и по сходням в вертолёт также безбоязненно следом копытами простучала. Как будто поверила мне с первой минуты и знала, что в обиду теперь я её ни кому не дам.
Что там в диспетчерской случилось я не знал, да и не интересно мне было. Я уже всей душой и мечтами своими в тайге находился. Hо, что-то с вылетом задержка произошла. Лётчик-вертолётчик сказал мне тогда, что бы я при вертолёте находился, не отлучался ни куда, что бы меня потом не искать ненароком. А я что - мешок с вещами под голову бросил и устроился в тенёчке под стрёкот кузнечиков. Чуть погодя и сам не заметил как уснул.
Проснулся от разговора над собой. То вертолётчик мой с тёткой какой-то прощался-обнимался. Шевельнулся я чтобы на ноги встать, глядь, а у меня под боком собачёнка пристроилась. Пушистая такая, хвост кренделем, на лайку похожая. Я поднялся и она рядом стоит. И на меня этак смотрит вопрошающе и хвостом виляет.
Спросил я у лётчика:
-Чья такая?
А она ни чья оказалась. Приблудная, при аэродроме жила.
Я к лётчику:
-Mожно я её с собой возьму?
-Да, бери жалко что ли - если она пойдёт с тобой.
Залез я в вертолёт, свистнул её, а собачёнка без разбега - прыг и рядом оказалась.
Так мы и полетели все вместе не известно куда.
Глава 8. На кордоне.
Сколько летели не запомнил я. Заснул я под грохот вертолётный.
А когда приземлились то уже вечер был. Разгрузились мы с лётчиком, ужин на костре сварганили, перекусили. Лётчик со мной ночевать остался. Он утром ранним решил лететь. А мне ещё предстояло и живность свою, и пожитки километров восемь в тайгу переправлять. Там ждала меня изба-пятистенок, сарай, колодец и загон для скотины которой не было, если Лыски не считать.
До обеда управился я с хозяйскими делами. Даже обжился слегка.
Вокруг избы луг девственный был. Я Лыску стреножил и пастись пустил, а сам обедом занялся. Тюри наварил целый казан полуведёрный, что бы больше не отвлекаться на готовку. Обошёл владенья свои и понял, что для того чтобы жить нормально, здесь с пару дней поплотничать надо - восстановить, да поправить кое-что.
Вот так и началась моя жизнь таёжная.
Погода как на заказ приключилась. Дождей особливых не было. С утра и до вечера позднего я по тайге лазил с блокнотом, карандашом и ружьём за плечами. Дичи в тайге было всякой-разной - видимо не видимо. Не пуганное зверьё промеж деревьев мелькало. Ну и я решил его не тревожить. А что - у меня жрачки на четыре месяца с собой привезено было. А потом должен был за мной вертолёт прилететь и забрать нас и с Лыской, и с Жулькой - это я так собачку свою прозвал.
На неё у меня большая надёжа была - думал, что если объявится кто из людей не прошенных, или зверьё какое к дому подберётся, то должна Жулька "голос дать". Но обходилось пока без гостей. А нам и одним скучно не было... Так день за днём, не заметно как, подходила к концу моя командировка. И так мне полюбилось в тайге - век бы жил и ни куда не хотел уехать.
Не думал и не гадал я, что желания мои, помимо моей воли исполнятся.
Глава 9. Думы мои, думы...
Уже и неделя и вторая прошли, как вертолёт за нами прилететь должен был.
А его всё не было и не было. Оно конечно же неделей раньше, неделей позже - роли не играет. Да, вот беда - жрачка у меня уже заканчивалась. А другой взять было неоткуда - Сельпо ни рядом, ни в округе в ближайшей пятилетке открывать не предполагалось.
Пришлось мне охотничьим промыслом запасы свои пополнять. Тут Жулька моя такие способности проявила, каких я от неё и не ожидал. И птицу "на крыло" поднимет, и зайца по следу затравит, и на меня выведет. А в дальнем отрубе мы с ней стадо маралов выследили. Но стрелять я их не стал. Мясо нам с Жулькой и так хватало. А вот солончак в низинке одной мне маралы найти помогли. С солью у меня совсем плохо было.
Но это я всё про себя, да про Жульку.
А вот что с Лыской делать - здесь моего разумения не хватало. Я ведь сена ей запасать не стал в надежде, что нас вывезут отсюда. Да и заготавливать сено не чем было. Всё у меня было - и топор, и пила-ножёвка, и гвоздей с ведро оставалось... А вот "литовки" не было. А руками траву драть - много не заготовишь. Однако я ей начал веники вязать. Где увижу лиственный ствол - сразу его под корень и волоком, с помощью той же Лыски, до дому волоку. А дома сучки да ветки пообрубаешь и в сарай складываешь. Думал - хоть сколько-то помощнице моей продержаться. Лыска же, пока снег валить не стал, падшей травой питалась. А на ней не пожируешь.
Лыска моя совсем отощала и всё чаще и чаще к дому подходить стала в надежде что ей вынесут что-нибудь. А что я ей предложить мог - зайчатину только, да куропаток.
Когда до Нового года неделя осталась, то понял я, что не прилетят за мной.
Стал я думу думать, как мне выжить в этакой ситуации. Патроны подсчитал - тридцать шесть штук осталось. Пятнадцать для винтаря и двадцать один для двухстволки. Из продуктовых запасов - только полмешка муки-крупчатки. Её я сразу к потолку подвесил, чтобы мыши не попортили. Соли с той низинки,что мне маралы указали, с котелок было. Мясо на неделю заготовлено, да в тайге его сколько угодно бегает. В общем по всем прикидкам получалась, что голод нам с Жулькой не грозит.
А вот с Лыской по всему видать расставаться придётся. Нельзя допустить, чтобы она голодной смертью померла. Сколько ей осталось? С неделю ёще... а там кончатся запасы веников в сарае. В тайге, это тебе не в лиственном лесу, где и ветками кустарника скотина прокормится может. А сосну, да кедрач лошать есть не сможет - это факт...
А что с одёжей делать? - тоже реКбус-кросворд. Штанов у меня пара, да три рубахи. Свитера нет - не думал я здесь зимовать. Правда фуфайка есть и панама с противомоскотной сеткой. Но в панаме зимой если только по Анапе прогуляться можно. А здесь морозы и за тридцать зашкаливать могут... Сапоги зиму продержатся, а там видать будет что делать.
Однако, как то выбираться из этой ситуёвины надо.
Не всю же жизнь мне здесь куковать...
Если пёхом? - А куда, в какую сторону? Да и не выдержу я пути зимнего. Околею в пути под сосной какой-нибудь... Опять же со спичками как быть? Здесь я хоть в печи огонь поддерживать могу, а с половиной коробкА далеко не уйдёшь...
В общем решено - зимую тут. Там где меня высадили.
Ежели и помру по причине какой, то рано или поздно, но закапают то, что от меня останется. Всё не зверью достанусь... Вот так и остался я зимовать на лесничьем кордоне. С одной только надеждой, что прилетят за мной когда нибудь.
Ведь не совсем же они там совесть потеряли.
Глава 10. В осаде.
С месяц прошло после этого совещания с самим собой.
Сразу после Нового года отвёл я Лыску в распадок между двух взгорков. Попращался с ней слёзно и на курок нажал. Она перед смертью ржанула так жалобно, буд-то ивиняла меня и благодарила за конец мучений своих. Вот только закопать её у меня возможности не было. Земля уже ледяной сделалась и её ни лопатой, ни ломом ковырнуть нельзя было.
Так, снегом я Лыску окучил и домой побрёл.
А на следующий день мы с Жулькой в дальний отруб подались.
Решил я ещё один грех на душу взять - марала завалить. Его, марала, мне до весны хватить должно было. Так и сделал. Правда пока его до дома доволохал, совсем сил лишился. В нём, в марале, весу то килограм сто двадцать, ну от силы полтораста, а по снегу, да волоком... Тяжело мне в тот день пришлося.
Но эту заготовку я вовремя сделал - волки вдруг в округе появились. Две стаи по тайге рыскали и кружили вокруг моего стойбища. Жулька та, как под полати забралась, так я и похлёбку ей туда подавал - ни за что на свет Божий нос не казала. A на улицу так и подавно. В сени если только за надобностью своей выскочит вся взъерошенная, - сикнет, какнет и опять под полати.
Да и я без неё в лес опасался ходить. Волчара он ведь стаей тебя обложит по кругу, ты и не заметишь этого. А потом уж "ваши не пляшут" - пяти патронов, что у тебя в обойме, может и не хватить. А перезарядиться тебе волк тоже может и не дать. Так что я, от греха подальше, решил не рисковать. На улицу ежели только за снегом для воды выскочишь и опять в избу.
Так в осаде и просидел пока сосульки с крыши песенки свои не запели.
Глава 11. Весенняя разведка.
Слава Богу, весна в том годе дружная была.
В середине апреля снег уже сошедши был. И на прогалинах травка зелениться началась.
Волки к тому времени остров мой покинули. Это я по Жульке определил. Она на улицу выходить начала и сидела возле дверей зажмурившись от солнышка весеннего. От марала моего, что я в конце января свалил, уже только одна шкура осталася. Пора было и о харчах подумать. Свистнул я как-то по утру Жулюшку и в лес подался. Больше на разведку, нежели за дичью.
Прошли мы с Жулькой этак с пяток километров. Вдруг смотрю - отстала моя подружка верная. Отстала и на взгоке что-то в кустах шебуршиться. Я курки взвёл и назад вернулся. Глядь, а Жулька моя в брусничник мордой уткнулась и листву, и ягоду за обе щёки уплетает. И аж урчит от удовольствия. Вот умная собака. И кто только премудростям этим её обучил, что в бруснике витамины есть.
Я конечно тоже не удержался - ружьё положил на землю и на корточках, рядом с Жулькой пристроился. Брусника конечно же перемороженной была, но уже оттаила и вкуса была кисло-горького, но я лично от этого вкуса балдел аж.
А потом мы с Жулькой дальше пошли. Шли и солнышком наслаждались. Теплу его весенему радовались. Время от времени я за Жулькой наблюдал, за её поведением. Она хоть и пошла со мной в лес, но далеко от меня не убегала. Всё рядышком тёрлась. Значит была у неё опаска какая-то. Так мы с ней до распадка дошли, хотя цели такой у меня не было.
Признал я то место где с Лыской своей распрощался. Только от Лыски моей даже копыт не осталося. Всё волки поганые растащили. А может быть оно и к лучшему. Ведь не даром из называют санитарами леса.
Глава 12. На пути к финишу.
На обратном пути срельнул я всё-таки зайца.
Домой принёс, шкуру ободрал, а на нём ни жиринки не оказалось. И мясо варить пришлось чуть ли не пол дня - такой жилистый оказался. Видать зверью местному зима тоже не легко далась.
Пару дней мы с Жулькой посачковали рядом с домом и снова на разведку отправились. Интересно мне было как маралы зиму перенесли. И что же - нормально телята мои перезимовали. Даже приплодом обзавелись. В кустах Жулька наткнулась на детёныша малого. Лежит сердечный, головёнку на ноги вытянутые положил и только глазками моргает. Отозвал я Жульку и дальше пошёл. Нам с ней бычка бы надо, что бы опять с месяц о харчах не думать. А тут и вот он, сам под выстрел из-за деревьев вышел...
Только к вечеру домой мы вернулись.
Освежевал я сердешного.
Мягкое мясо ломтями настругал и рассолом залил - то мы завялим пожалуй. Кости сразу же порубил, что бы в ведро влезли и на огонь поставил. К утру студень славный получиться должен. А остатние кости, жилы, хрящи - за то Жулька мне особую благодарности объявит...
Вот так и жил я всё это время.
Летом, когда оно на нас свалилось, то с мясом уже не так трудно было. Но хранить его было проблематично. Ежели только на солнце завялить. Но мы с Жулькой всё на фрукт - на ягоду то-есть нажимать старались. А там и гриб пошёл. Тоже разнообразие в питании нашем получилось. Жулька грибы варёные страсть как любила. Другой раз вся на слюну изойдёт пока грибная похлёбка варится.
Но это я тебе так всё просто здесь рассказываю. А если спросишь меня, как и с какими мыслями я в то время в тайге "куковал", то я тебе скажу, что муторно мне было. Ведь понимал я, что с каждым израсходованным патроном жизнь моя всё ближе и ближе к финишу приближалась.
Глава 13. Вертолётная встреча.
И вот когда осталось у меня три патрона всего, решил я, что последний патрон для себя оставлю. Потому как осень уже за окошком пристанища моего наступила. А вторую зиму мне уже не сдюжить. Ни сил, ни средств к дальнейшему существованию у меня уже не было.
И вот сидим как то под вечер мы с Жулькой на брёвнышке.
Вдруг Жулька моя встрепенулась - уши торчком навострила и туда-сюда мордой своей крутит, будто прислушивается к чему и увидеть хочет. Стал и я прислушиваться и в туже сторону глядеть. И минут через пятнадцать-двадцать услышал я клёкот вертолётный. Поднял бошку - не видать пока что. Но слышно уже отчётливо. А ещё через двадцать минут прекратился он. Тишина по всей тайге неимоверная. Я уж подумал - не почудилось ли мне часом.
Только вижу Жулька моя по стойке "смирно" встала, лапу одну приподняла и буд-то бежать куда собралась. Я в избу нырнул, винтарь с последними тремя патронами подхватил. Один патрон, на всякий случай, в казённик загнал. Вышел, а Жулька ко мне головёнку повернула, тявкнула приглашающе и трусцой в сторону прошлогоднего моего приземления побежала. Ну и я за ней посеменил.
Минут через сорок слышу вроде бы голоса мужские. Я Жульку к себе прижал и за кустами сховался. Ведь в тайге страшнее человека зверя нет. А сам Жульку оглаживаю, успокаиваю, что б не тявкнула невзначай.
Через пятнадцать минут показались гости мои.
И первым, трусцой, мой давнишний знакомый лётчик-вертолётчик поспешает. А с ним ещё двое - гражданский и милиционер. Тут у меня от сердца отлегло. Свои значит. И за мной наверняка. Других то тут не было, как меня десантировали. Вышел я из-за куста и их окликнул. Кинулись они ко мне и улыбаться бояться. Всё норовят сперва руками меня потрогать. А мне то что - щупайте на здоровье. Мне так это как доказуха, что не во сне я. Ну, они меня под руки подхватили и к месту посадки вертолёта тянут. А я нейду ни как. Стараюсь объяснить, что надо в избу вернуться. Порядок там навести, прибрать всё. Да и документы мною подготовленные, за чем и посылали меня сюда, забрать.
Только не послушались меня мужики эти. Чуть ли не силком к вертолёту приволокли, во внутрь запихали и тут же мы от земли оторвались.
Глава 14. "А ларчик просто открывался".
А случило вот что.
Меня, в том злополучном мае, сам начальник по кадрам оформлял. Оформить то он меня оформил, а сам, после моего отбытия, через неделю на пенсию слинял. И к дочке в Уфу подался. Куда моё личное дело он запихал, того ни кто так и не узнал. Пропало оно из кадрового отдела.
Только вот по осени приходит из военкомата повестка на меня, о призыве в армию. А начальник то по кадрам новый, обо мне знать не знал и ведать не ведал. Он и отписал в военкомат, что не числится такой в лесхозе. Военкомат вроде бы как успокоился. Как же официальная бумага пришла из кадров.
Но следующей осенью они снова подхватились и опять повестку в лесхоз прислали.
В это время пенсионер тот, что раньше кадрами заведовал, как бы в гости в контору заглянул. У него на глазах и разыгралась непонятка по новой: - одни говорят пришлите своего сотрудника службу служить , а эти в толк не возьмут о ком речь идёт. Тут бывший кадровик и вспомнил, что год с лишним он отправил меня в квадрат Б-4. Только об этом уже позабыли все, потому как квадрат этот ещё сто лет ни кому не нужен будет. А когда вспомнили, когда представили себе, что человек там уже шестнадцать месяцев безвыездно, да без средств к сущесвованию находится, то у них у всех челюсти поотвисали. Моментом вертолёт снарядили и за мной полетели. А от греха подальше, вдруг помер я или ещё что со мной случилось, милицию и следователя ко мне отправили.
Ну, две недели я в больничке, на чистых простынях повалялся.
Кормили меня, правда, как на убой. Потому как отащавши был изрядно и каких то там витаминов у меня не было. Потом я с месяц, за счёт предприятия, в отпуске, на Чёрном море, в санатории отдыхал. Потом, как в Ангарск вернулся, выплатили мне всё что положено. Цветы, да часы подарили и в военкомат спровадили. А призыв к тому времени уже закончился. Но для меня, как для именинника нашлось местечко в Питерском флотском экипаже. Там я на боцмана выучился.
А вот теперь с тобой службы правлю на одном корабле.
Глава 15. Любовное отношение.
Долго я не мог в себя прийти от услышанного рассказа Инокентия.
Жутким мне этот рассказ показался. Как же так могло случиться, что бы про человека забыть? Это потом, выйдя на "гражданку", я осознал, что ни что в Росии не ценится так дёшево, как человек. А в те времена я ещё верил в лозунг коммунячий - "всё во имя человека, всё во благо человека!".
Я, после совместного дежурства нашего в комендатуре, совсем по другому к сослуживцу своему относиться стал. Хотелось мне с ним скорешиться, ближе к нему стать. Но не шёл Инокентий на контакт. Всё один и один норовил остаться. Встанет бывало где его наваждение таёжное застанет, замрёт, голову на бок склонит и тайгу слушает. Хоть и был он справным матросом, нареканий к нему ни от кого не было, но душою и сердцем своим он всё-таки в тайге пребывал.
И отношения к тайге у него были, как к любимой женщине.