Мне казалось, что я уже исчерпал свою память, связанную с флотской юностью. С временами, когда от меня, и всех окружающих ребят, требовалось профессиональное мастерство в исполнении своего флотского долга перед теми, кто в этом нуждался.
Но вот мне в руки попался рассказ "Спасатель", написанный моим товарищем по СИ, маринистом Железновым Валерием Юрьевичем. И память вновь взбурлила, как балтийская волна, выплеснув на листок блокнота то, что произошло в далёком 1968 году.
НАПЕРЕГОНКИ СО СМЕРТЬЮ
Прочваков воздухораспределителем пускового механизма, двигатель утробно заурчал в ответ на приказ телеграфа "Пуск-50", принятого мною из ходовой рубки корабля. На тахометре обозначилось востребованная цифра - 50 оборотов. Стрелка никак не хотела занять стабильное положение, а гуляла по прибору вокруг обозначенной телеграфом цифры. Оно и понятно - двигатель совершенно не прогретый, и регулятор оборотов ещё не мог стабилизировать режим его работы.
Не давая мне времени глянуть на приборы, следящими за показателями режима работы двигателя, телеграф взревел и звонком, и ревуном оповещая о новой команде с мостика. Рука автоматически передёрнула ответный рычаг в положение "250". Не спеша накручиваю маховик регулятора, поднимая обороты до требуемой мостиком величины.
Перекрывая грохот в машинном отделении рявкнул динамик громкой связи "Каштан":
- В машине! Клювом не щёлкать!
И тут же телеграф потребовал набрать четыреста оборотов.
Ничего не понимая, судорожно накручиваю маховик, поднимая их в нарушении всех эксплуатационных инструкций.
Страшный удар по корпусу судна и толчок, как в сорвавшемся с места гоночном болиде, чуть не скинул меня с мостика управления. Ухватившись за поручень, глянул на прибор показаний ВРШ. Лопасти винта развёрнуты до максимума.
- Что это было? - с некоторым испугом в глазах прокричал мне на ухо подбежавший корабельный электрик Колька Брусникин.
- А чёрт его знает. Похоже, швартовы порвали. Видать случилось чрезвычайное...
Договорить мне не дал новый приказ телеграфа - "500".
Уже не мешкая, установил на тахометре пятьсот оборотов.
А ведь ещё и получаса не прошло, как я, дефилировал по осенним улицам, ставшего уже родным за три года, города Рамбова.
Вернулись мы "с морей" под вечер. На стенке нас поджидал ГАЗик из комендатуры с рассыльным - срочно выделить одного военнослужащего для участия в городском патруле.
Я сам напросился. Было здорово побродить по городу после двухнедельной болтанки на море изображая "боевую готовность-1". Конфликт с Чехословакией, если верить газетам, был уже улажен, но напряжённость в "рядах вооружённых сил" ещё сохранялась. Зачем, для чего - было непонятным, но приказ есть приказ. Приказы для того и отдаются, чтобы их исполняли.
Со страшным скрипом тормозов, чуть обогнав нашу патрульную команду, остановился давно знакомый ГАЗон коменданта гарнизона. В секунду проверив все ли пуговицы бушлата застёгнуты, правильно ли сидит бескозырка, нет ли складок под флотским ремнём, на месте ли штык-нож, не скрутилась ли красная повязка - застыли по стойке "Смирно!". Дверь ГАЗика распахнулась и на тротуар, не обращая внимания на подбежавшего к машине готового докладывать лейтенантика, вывалилось дородное тело командира дивизиона Братухи.
- Старший матрос Грошев, пулей в машину... Потом лейтенант, всё потом, - так и не взглянув на начальника патруля, проревел кап-раз.
Машина с визгом сорвалась с места и помчалась в сторону флотской гавани.
На юте, в полной выкладке, выстроилась боцманская команда как перед "боем-походом". Взбежав по трапу на корабль, я был встречен дежурным по кораблю старшиной первой статьи Колей Гонявчуком.
- Ничего ещё не понятно, что случилось, но велено быть в нулевой готовности. Так что быстро на боевой пост и готовь со своими машину к походу.
Говоря это Николай уже вырвал из зажимов телефонную трубку корабельной связи и вдогонку себе я услышал:
- Товарищ командир, старший матрос Грошев доставлен на корабль и приступил к своим обязанностям.
Чёрт его знает, почему так получилось, но после того, как корабль покинули демобилизованные старослужащие, я остался единственным, которой мог "на автомате" проделать все манипуляции при подготовке машинного отделения к "бою-походу". Мой командир, старшина второй статьи Рысин Петруха, был ещё салажонком и тем автоматизмом, которое требовалось от всех нас, ещё не обладал. Он и командиром то стал только потому, что правоприемство этой должности я пропил с годками месяца полтора назад. После его назначения ещё подарил ему свой аттестат об окончании "военной академии" младших командиров, которую заканчивал в Кронштадте.
Сейчас же Петруха сидел в клетушке громкой связи, что и предписано ему согласно боевому расписанию и, широко растопырив глазищи, с испугом наблюдал за моими действиями.
- Ничего, Петруха, пробьёмся, - подмигнул я, увидев его настороженное выражение лица.
Петька чуть скривил губы в улыбке и отпрянул в темноту своего "курятника".
- "Эх, салажня! Связь твоя никуда бы не делась. На то она и называется громкой, что её и сквозь грохот слышно. Тебе бы рядом со мною стоять и впитывать в себя все мои действия, которые тебе в дальнейшем пригодятся", - подумалось мне при детальном изучении показаний приборов. Криминального пока ничего не наблюдалось. Постепенно поднималась рабочая темпера дизеля. Давление масла в норме. Стрелка тахометра, перестав "танцевать", прочно зацепилась за цифру "500".
Я скинул бушлат, бескозырку и положил всё на рундук с инструментами оставшись в форме-3 предназначенной для увольнения на берег. Никогда ещё не стоял вахты у двигателя таким разнаряженным, со значками флотской доблести на груди, чисто выбритым и "круто" заодеколоненым "Шипром". Чего только в нашей флотской жизни не бывает...
Рёв сигнализации машинного телеграфа вернул меня к действиям. С мостика затребовали увеличить обороты двигателя до пятисот пятидесяти.
Ответив телеграфом приём команды, крутанув маховик, поднял стрелку ещё на пятьдесят делений. Двигатель уже не грохотал, а выл в натуге всех своих двух тысяч лошадиных сил. Это был предел его технической возможности. Температура охлаждающей воды подскочила, приблизившись к критической. Давление масла было ещё в норме, но хотелось бы на пару делений побольше. С увеличением температуры показатель давления явно падал.
- Петруха, - крикнул я своего командира. - Запроси разрешения включить принудительные масляные насосы.
Глянув на прибор показаний ВРШ я понял, что нагрузку на двигатель снижать не собираются. Что-то заставляет командира вести корабль на пределе крейсерской скорости. А это значит, что масло внутри двигателя ещё больше разогреется и давление упадёт до минимума. А обороты у двигателя сумасшедшие.
- Женя, - прокричал мне в ухо Рысин - "Добро" получено. Включай принудительные насосы. "Бычок" сказал, что сейчас сам заявится.
Я кивнул в ответ и включил на ГРЩ нужные пакетники. Давление масла поднялось до требуемой величины. Даже в запасе чуть-чуть имелось. На душе стало спокойней.
Перестук каблуков по трапу заставил меня обернуться. К нам спускался командир БЧ-5 - капитан-лейтенант Малышев. Стоять по стойке "смирно" с докладом об обстановке в машинном отделении не предоставлялось возможным. Я кивнул ему вместо приветствия и снова уперся взглядом в температуру по цилиндрам двигателя и её суммарную величину на выходе. Хорошего ничего ожидать не приходилось. В запасе оставалось каких то пять градусов.
Кто-то тронул меня за рукав. Оглянулся. Малышев прокричав в ухо Рысину, чтобы тот постоял у двигателя и жестом пригласил меня подняться из машинного отделения.
- Плохи дела, Евгений, - сумрачно уставившись в палубу, промолвил капитан-лейтенант. - На Тютерсе ребёнок присмерти. Тяжёлая форма воспаления лёгких. В колодец упал. Пока его искали, он полдня в студёной воде просидел. А возрасту ему пять годочков всего. Как бы нам к летальному исходу не поспеть. Нужно ещё увеличить обороты двигателя. До максимума, который регулятор позволяет.
- Товарищ капитан-лейтенант, температура на пределе.
- Знаю. Я на неё сразу глянул, когда в машину спустился. У тебя предложения есть какие?
- Если только пожарную систему подключить к системе охлаждения. Но она забортную воду качает, а мы уже в зоне солёных вод. Потом придётся двигатель "щелочить".
- Добро! Подключай пожарную систему. Командиру я доложу. Сколько ещё из двигателя "выжать" можно?
- Ещё оборотов двадцать пять. Не больше. Только прикажите трюмным машинистам подключение произвести. Рысин с таким заданием не справится. Не учёный он этому. А мне за "движком" смотреть надобно. Сейчас, как на вулкане, как бы не случилось чего.
- Добро! Иди к машине. Я на тебя очень надеюсь. Хороший ты специалист, хоть и пьяница.
Прогремев якорной цепью, корабль покачивался на свежей волне невдалеке от острова Тютерс. Двигатель устало ухал на холостых оборотах. Винт Регулирумого Шага, развернув свои лопасти до нулевой отметки, бесполезно бурлил воду за кормой.
- Команде катера в катер! Катер к спуску изготовить! Старшему матросу Брусникину прибыть в распоряжение корабельного врача! - прозвучало по всем отсекам корабля.
Чуть не столкнувшись с Колькой на трапе, мы пулей вылетели из машинного отделения. Я, застёгивая на ходу бушлат, кинулся на надстройку. Так уж получилось, что обязанности моториста на катере остались за мной с первого года службы на корабле. Командиром на катере был наш старпом, капитан-лейтенант Непомнящий и мы с ним понимали друг-друга с полу-взгляда. Вот он и не хотел меня менять ни на какого другого. Привык он ко мне. А я к нему. На флоте, в экстремальных ситуациях, это дорогого стоит.
Колька Брусникин, ещё на гражданке, закончил два курса фельдшерского училища. Но призван был на флот и обучен корабельным электриком. Однако его медицинское образование долго утаивать было невозможно, и он стал "правой рукой" нашего корабельного врача капитана Волковытского. Правда обязанности электрика с него так никто и не снял, а он об этом никогда и не "заикался"...
- Ты что это при параде? - глянув на меня, удивился старпом.
- Так меня же из патруля городского на корабль выдернули. С самим Братухой на машине удалось прокатиться.
- Рот закрой, говорун. Докладывай, что с катером.
- Товарищ капитан-лейтенант, осмелюсь доложить: - Катер к "бою-походу" изготовлен, - не скрывая улыбки, приложив руку к бескозырке, отрапортовал я.
- Шутник ты, Грошев, однако. Ну, где там команда катерная?... Мать-перемать вашу этак-растак! - прорычал старпом.
Тут же, как по волшебству, в катер попрыгали два боцманёнка и, нежно придерживая медицинский саквояж, спустился капитан Волковытский в сопровождении старшего матроса Брусникина.
- Катер к спуску! - скомандовал старпом и, чуть раскачиваясь в такт кораблю, катер пошёл вниз навстречу балтийской волне.
Обратный путь проходил в том же режиме что и на Тютерс. Это были гонки со смертью маленького существа бездыханно лежащего на обеденном столе офицерской кают-компании. Именно она была предназначена для операций в боевых условиях.
Не подкачали и наш медперсонал - капитан Волковытский и старший матрос Брусникин. Для Коли это была первая операция в его жизни. Обложив маленькое тельце простынями, обильно смоченными в спирте, капитан Волковытский, вооружившись толстенным шприцом с тонюсенькой длинной иголкой, откачал у пацанёнка из лёгких начавшуюся собираться в них гнойную жидкость. Полуживого мальчонку держали на принудительном дыхании через специальный аппарат. Николай, облачённый в стерильно белый медицинский халат, ассистировал доктору, в точности выполняя все его указания. Значит, не зря Колька на фельдшера учился.
Через пару часов священнодействий с больным, проделав всё возможное в корабельных условиях, мальчонку уложили в лазарете, включив в помещении кварцевое освещение. Волковыцкий остался с пацаном. А Коля Брусникин, так и не сняв с себя медицинской амуниции, вышел на 'бродвей' счастливо улыбаясь.
- Будет жить, - были его первые слова, сказанные всем собравшимся в коридоре свободным от ходовой вахты.
Через пять часов на полном ходу ворвались в знакомую всем гавань. На стенке уже поджидал реанимационный УАЗик, куда на ремнях подвесили носилки с пацаном. Волковытский вместе с Брусникиным загрузились и УАЗ, завизжав сиреной, помчался в военно-морской госпиталь. Следом за ним, на комендантском ГАЗике, поехали замполит с, очнувшейся уже от переживаний, мамашкой малыша.
Все мы собрались на юте и провожали взглядом спасённых от непоправимого горя людей. Мы верили, что наше участие в спасении маленького человечка было нашим общим делом, нашей флотской честью.