Кто читал рассказ "Истинно флотский Мухин" (см.в СИ), тот знает как мы с ним познакомились. Друзьями мы, конечно же, не стали, но при встрече Мухин всегда со мной за руку здоровался. А это о его ко мне уважении говорило. Да и Зыбин, командир мой непосредственный, по симпатичней ко мне стал относится. Понял, что не с пентюхом дело имеет.
Мухин с Зыбиным, в тот день, когда нас журналист из газеты фотографировал, пригласили меня с собой в "Моторный класс" - чаи погонять. Да и так "за жизнь погуторить".
Я, когда пришёл после поверки вечерней, то они, как будто, навеселе были - уж больно открытые, откровенные. Однако мне, кроме чая с сухарями, ничего предложено не было. Но я и за это им благодарен был. Мне, салажонку тогда и так великая честь оказана была - после отбоя с "годками" посидеть, чаи погонять и разговоры послушать.
- Мухин, тебе заварки побольше, или как? - распоряжался за столом старшина первой статьи Зыбин.
- Покрепче, покрепче давай. Только сахару не клади. Я со сгущёнкой, в прихлёб буду.
- И как ты только эту сгущёнку есть можешь? Мне так она уже "из ушей торчит". За время службы её уже столько банок опорошено, что я глядеть на неё не могу... А ты кушай, Грошев, кушай. Макай сухарик в банку и чаем запивай. Пользуйся случаем тебе предоставленным. Другого такого случАя я тебе не обещаю.
- Зря ты, Зыбин, на Грошева так. Наш он парнишка - флотский. Из него ба-а-льшой моторист получится, если ты ему охоту не отобьёшь.
Мы сидели в ночной тиши класса и чаёвничали. Чаепитие после отбоя, в те времена, высоко ценилось. Оно, как бы, о свободе личности в Кронштадте говорило. На зло всяким, разным уставам воинским и тем, кто за их соблюдением следить обязан.
- Тебе бы, Мухин, кошару здесь завести надо. Всё повеселее будет. А то живёшь в классе, как сыч одинокий. Словом не с кем обмолвиться.
- Ты, Зыбин, мне про кошаков не вспоминай. Была у меня возможность в одной истории свидетелем поучаствовать. Не приведи Господь вспомнить. Хочешь, расскажу?
- Давай, валяй.
- Ну, так слушайте.
Рассказ главстаршины тов.Мухина -
инструктора класса ДВС, электро-
механической школы г.Кронштадта,
где я тогда учился в 1965 году.
Было это - я тогда ещё в ШМОньке учился. Был я салажонком - "карасём краснопёрым". А ещё точнее - "карасиком". Потому как в море ещё и не хАживал.
Лето подошло. Меня на практику определили - на холодильный танкер "Лиза Чайкина". Говорят, что дивчина эта во время войны шибко отличилась. Но мне это "до фанаря" было. Мне самому отличиться требовалось, показать какой я весь мореманистый.
А "Лиза Чайкина" эта, из МурмАнска на экватор ходила. Трюма у неё дОверху солью рыбацкой затарены. Да и цистерны с солярой и маслАми для рыболовецких траулеров, что на экваторе рыбу тягали. А система в те времена такая была - уходит на экватор отряд сейнеров рыбу тралить. А при них морозильный завод-траулер всегда. Его ещё среди рыбаков "маткой" кличут. Сейнера рыбу тягают и на плавзавод сдают. Там рыбу шкерят, солят, маринуют, или целиком замораживают в коробках из прессованного картона.
Морозильный танкер на этот плавзавод соль, специи, коробки доставляет. Соляркой, да маслАми суда заправляет. Ну и вахтовую смену людей привозит. Так что, кто рыбным промыслом занимается, долгонько на том экваторе жарится. Мы же, на танкере, в свои трюма ихнюю продукцию перегрузим и в обратный рейс, в МурмАнск, с людьми, которым отдых положен.
Вот на такое судно я и попал. Днём пришёл, а ночью - "По местам стоять, со швартовых сниматься!". До самого Кейптауна - без остановок. В Кейптауне мы в последний раз затаривались: водой питьевой, солярой "до полного" и специи там брали для всего промысла.
Вот только маслА мы там не покупали. Странные они "папуасы" эти Африканские. У них под каждый двигатель - своё масло. И не моги перепутать. То ли дело Российские движки: для низкооборотистых - ДП-10, для высокооборотистых - МС-20. Для всех остальных и автол сгодится, не мудрствуя лукаво.
Ну, так-вот. Я уже говорил, что первый поход это был в моей жизни. И на судно я попал тоже, можно сказать, впервые чтобы так надолго. И был на этом судне котяра сибирский. Которого, понятно, все Боцманом звали. Был этот кошак размеров не бывалых. А поскольку он на судне чуть ли не с первого дня ошивался, то доступ ему везде открытым был. Оттого он и хозяином себя чувствовал.
А надо сказать, что штатная повариха на том судне - Аглая, в тот поход собачонку с собой взяла. Маленькая такая, болонка. Её Люськой звали. Так вот, Боцман за этой Люськой всё по пятам ходил, на расстоянии. Люська, так на Боцмана внимания не обращала. Всё за Аглаей вприпрыжку швендала. Куда Аглая, и Люська туда.
И вот, в обед это было, все подвахтенные в столовой собрались. Аглая, столы уже накрыты, кому борща, кому макароны флотских накладывает. Кому компоту разливает. И вдруг...
Все аж с мест повскакали - визг, скулёж взахлёб откуда-то из угла раздаётся. Глянули..., а это Боцман Люську оседлал. У неё, у сердечной, течка, что ли, началась? А Боцман это дело сразу и просёк. Загнал бедняжку в угол, ей и деваться некуда. Боцман в неё когтями вцепился, зубами за загривок держит и охаживает, как это у них принято.
Мужики, когда разобрались в чём дело, так со смеху падать начали. А Аглая - в слёзы. Истерика с ней приключилась. Как же, её ненаглядную, кто-то из другого рода-племени оприходовать решил.
Только тралмейстер правильно в ситуацию врубился. Схватил миску, да как запустит в эту парочку влюблённую. Куда Боцман, куда полюбовница его - вмиг разбежались. А тралмейстер Аглае говорит:
- Что бы я твою блядь больше нигде и никогда не видел. Запри её в каюте и пусть сидит, пока домой не вернёмся.
dd>
Но Люська и так, после такого случАя из каюты носа не казала. Аглая по делам на палубу, а та под койку забьётся и сидит пока хозяйка не вернётся.
Вот, такая вот история с кошарой у меня на памяти сохранилась.
Ещё через неделю мы на точку рандеву вышли. Пришли ночью. И разгружаться-загружаться утром решили. Уж больно ночи на экваторе тёмные. Да и приустал народец в походе. Решили нам роздых дать.
Встали мы от "матки" кабельтовых в пяти-шести. Якоря вытравили и "всем спать" объявили. С утра денёк напряжённый ожидался. Я в ту ночь вахту стоял в машинном отделении. Средь ночи вышел на палубу покурить, да на небо южное глянуть. Я до того Южный Крест и не видел никогда. Нет его в наших широтах. А здесь - вот он. Прямо над судном висит. И ведь точно - как крест католический, только из звёзд составлен.
Ну, так вот. Стою я на шкафуте, к фальшборту задницей прислонившись и сигарету шмалю. И, вдруг, вижу - Боцман наш по планширю ходит. И в сторону рыбзавода таращится. И шерсть на нём, уж на что длиннющая, так дыбом и стоит. А сам Боцман, как будто ворчит утробно. Учуял что-то на рыбзаводе. Но не рыбу. Рыбы у нас и своей было всякой, разной.
Днём всё выяснилось. Когда мы к "матке" пришвартовались.
Оказывается на "Олеко Дундич", так рыбзавод именовался, кошка была. Вот её-то Боцман и учуял. А кошка та, то ли Муська, то ли Маруська, из интеллигентных была. Её, когда буфетчица Боцмана увидела, то вмиг в каюте заперла. А Муська, вроде бы и не прочь была с Боцманом познакомиться.
А посему они такой концерт в Атлантическом океане устроили, что, наверное, и в Африке и в Америке слышно было. Народ уже психовать начал от кошачьих воплей. Еле уговорили ту буфетчицу свадьбу кошачью сыграть. Та в слезах вся, но согласилась. И только чтобы не у неё на глазах. Пришлось нам кошку к себе на судно взять. А она, видать, так напугалась на новом месте, что забилась под поёлы и никого к себе не подпускает. И орёт во всё горло, то ли от страха, то ли от любви обильной.
Кое-как мы её из-под поёл вытащили. А что делать - не знаем. Никто не хотел их у себя в каюте запирать. Потом, после свадьбы этой, в каюте и места живого можно было не найти. Старпом подсказал. Спустили мы на воду плотик спасательный и обоих влюблённых в него и запустили. А плотик, что бы его ветром или течением не унесло, фалом к судну принайтовили. Его кабельтовых на два от судна отнесло, он там и покачивался на волне лёгкой. Вот так мы все проблемы кошачьи и решили.
Через три дня плотик на судно подняли. А кошары наши - чуть живые там. Муська вообще вся в кровь исцарапана. А Боцман по палубе идёт, будто пьяный. Так его из стороны в сторону и качает... В общем, отвели душу Божьи твари.
Мы уже, во всю трюма мороженой рыбой затарили. Чуть-чуть осталось. Рыба та, как я уже говорил, в прессованный картон упакована. Его, картон этот, ножом не разрежешь. Если только топором со всего маха разрубить можно было. Вот такие брикеты по двадцать килограмм, в трюмА и складывались. Как трюм заполнится, его задраивают и рефрижератор включают. Для поддержания в трюме отрицательной температуры. В общем, как и положено, в недельный срок с погрузкой уложились. Трюма задраили, рафрижераторы включили... C кем можно было - распрощались и в МурмАнск.
Через неделю где-то хватились - нет Боцмана. Всё судно облазили, все шхеры просмотрели - нет нигде. Думали-гадали где он может быть и, большинством голосов порешили, что он, подлец, наверное, на "Олеко Дундич" остался.
Спустя три недели, как графиком предусмотрено, мы дома были, на карантийной стоянке. Ну, таможенники, врачи санитарные свою работу сделали и нас под разгрузку поставили.
Открываем мы первый трюм, а оттуда ЧЁРТ выскакивает. Величиной с хорошую собаку. И весь инеем покрытый. И пулей по палубе, меж людей, что от него в испуге шарахались, по трапу, на стенку... и пропал. Кто этого чёрта разглядеть успел, говорили, что это Боцман был. Как он в том трюме оказался - никто не ведает. Может от жары тропической решил скрыться. А может после встречи любовной отдохнуть решил в тишине. Только заперли его в трюме понезнанке. И он в этом трюме, считай, месяц просидел. А что бы с голоду не сдохнуть, так он одну коробку когтями разодрал. И больше половины рыбы, что в ней хранилась, им съедено было.
Вот, такой вот случай был в моей флотской практике. Сейчас, когда вспоминаю про это, думаю - героический кошара был.
Мухин замолчал на минутку, как будто вспоминая того Боцмана, а потом встрепенулся и, мотнув головой, сказал:
- Ну, что сидишь, Зыбин? Наливай. Там должно было остаться. И Грошеву плесни. Он свои пятьдесят грамм заслужил. Кабы не он, не было бы у нас повода сегодня собраться.