Вчера Большая передала через Игната, что им будет "посылка" - надо пойти на Поляну и принять. Как они общаются между собой Лева не понимал, Игнат объяснить ему это не мог, а Большая не разговаривала вообще. Игнат сказал, что он, Лев, ещё не готов. Что придет время и он, Лев, все поймет. Если, конечно, захочет. "Если захочет! Кто ж не хочет?..".
Ответ на вопрос "Где я?" до сих пор оставался для Гурина не найденным. Более того, с каждым днем шанс найти его, по понятию Левы, становился все более и более эфемерным. Время истерик и сомнений в своей умственной полноценности давно миновало, и Гурин почти успокоился. Поэтому и вопрос уже не стоял так остро.
После того, как они с Игнатом сами хорошо освоили дорогу в Первый Мир - "они", это конечно громко сказано, Игнат освоил, - ходили туда довольно часто. То по делам, то просто прогуляться.
Для себя Лев условно разделил оба, для него совершенно одинаковых Мира, на Первый и Второй. Игнат пытался объяснить ему разницу, и он вроде бы что-то и понимал умом, но вникнуть в суть так и не смог. Наверное, не догонял чего-то самого главного. Когда Игнат говорил, что на самом деле Второго Мира даже как бы и нет, что он не настоящий, что он только отражение Первого, иллюзия, мозг Гурина просто-напросто отказывался это воспринимать.
Давно прошли и те времена, когда Лев пытался все разложить по полочкам своих знаний. Постепенно он понял, что его знания не имеют никакого отношения к происходящему, потому ничего не могут объяснить. Понял и, где-то как-то, смирился с этим. Но принять другое знание, которое полностью противоречило его собственному, он, ученый-физик, убежденный материалист, не мог. Не мог и всё тут. То ли упрямство мешало...
Второй, ненастоящий Мир, в котором они жили, был очень стабильным и статичным; в нем ничего никогда не происходило; в нем всегда было лето и хорошая погода; изо дня в день волны одинаково накатывались на берег; все время дул один и тот же легкий ветерок. Он был как объемная фотография, запечатлевшая миг, оживленная чьей-то волей. И в то же время это было не совсем так: день в нем сменялся ночью, расцветали и увядали цветы, а на берег озера волны иногда выбрасывали мертвую рыбу. Он жил какой-то своей жизнью, словно скульптура, сначала ожившая по воле творца, а потом вышедшая из-под его контроля.
Как сказал Игнат, Второй Мир был безопасным убежищем Большой - сюда не мог проникнуть чужой.
Как ни странно, но Лев полюбил этот ненастоящий Мир, спокойный, ласковый и немного грустный, живущий как бы в тени Первого. Для него, Гурина, он был самым, что ни на есть, настоящим. Более того, чем-то, быть может, своей закрытостью, он был ему очень близок.
Первый Мир был совсем другой. Он был настоящий. Он был активный. В нем всегда что-то происходило. Он был полон неожиданностей и опасностей.
Но, несмотря на свою непохожесть, для Гурина оба эти Мира, и Первый, и Второй, были одинаковыми, реально существующими Мирами.
И был ещё один. Главный Мир. Этот Мир был нереальным, он существовал только в его воображении. Там была любимая работа, которая теперь казалась абсолютно ненужной, даже никчемной. Лагерь, обнесенный тремя рядами колючей проволоки и единственный друг, почти брат, который его предал. Боль и обида от предательства тоже остались в другом, нереальном Мире, стали такими же нереальными, ненужными и как бы стерлись в его сердце и памяти. Всё, что было в том Мире, ушло вместе с ним и уже не интересовало Гурина.
Ему было хорошо в его маленьком Втором Мире, в котором никогда ничего не происходило, в котором не было никаких неожиданностей.
Итак, сегодня у них было дело.
Лев потянулся и вскочил с лежанки. Игната в хижине не было. Шаман опять ушел на свидание с Духом. А вот Левин лучший друг, черный и лохматый, был на месте. Он ждал его у входа, радостно размахивая хвостом.
После взаимной неприязни - Лев никак не мог простить своему преследователю, что тот за ним гнался, а пёс - что так и не смог его догнать, между ними постепенно возникла крепкая привязанность, перешедшая в настоящую дружбу. Возможно, что причиной, их объединившей, было прошлое, которым они были связаны. Оно, прошлое, хоть и было лагерным, но все-таки было общим.
- Ну, Миша, идешь сегодня с нами?
Пёс отрицательно мотнул головой, развернулся и побежал купаться.
Настоящего имени своего друга Лев не знал и поэтому, по сходству с медведем, дал ему новое, которое тот принял без возражений и отзывался на него с охотой. По-видимому, свое старое имя, как и свое прошлое, он тоже, как и Лева, без сожалений оставил в Главном Мире.
Утренняя прохлада приятно бодрила, вода в озере была теплой, в меру теплой. Лев сначала поплыл, потом повернулся на спину и стал смотреть на звезды. Уже светало, но звезды всё ещё ясно просматривались на светлеющем небе. Гурин никогда не был силен в астрономии, поэтому звездный рисунок ему ни о чем не говорил. Он вроде бы узнавал знакомые созвездия и, в тоже время, вроде бы и не узнавал. Оставив это интересное, но бессмысленное занятие, Лев вернулся на берег.
Шаман уже возвратился; и сейчас готовил на очаге, сложенном из камней возле хижины, своё любимое блюдо - макароны "по-флотски". Готовить это блюдо его научил Лев, оно было и его любимым блюдом. Простота Мишиных вкусов простиралась ещё дальше - он был готов есть тушенку даже без макарон. И сейчас уже крутился тут же, заглядывая в котел и едва успевая подхватывать падающие изо рта слюни.
Увидев Льва, Игнат поднял руку в приветственном жесте и продолжил свои хлопоты, что-то мурлыча себе под нос. Судя по хорошему настроению повара, свидание не только состоялось, но и прошло успешно. Босой, голый по пояс, он был одет в синие брюки, сшитые из мягкой, плотной ткани, потертой на сгибах, с медными заклепками и странной металлической застёжкой вместо пуговиц. На заднем кармане брюк был пришит прямоугольный кусок кожи с надписью "Lee". Волосы Игнат не стриг - заплетал их в косу. На шее у него висели всевозможные талисманы и амулеты. Несмотря на возраст и субтильное телосложение, он не только был, но и выглядел очень крепким и сильным. Даже сейчас, при легкой работе, под кожей у него перекатывались тугие мускулы. Лев вдруг заметил, что друг стал почти совсем седой. "Сколько же мы здесь?".
Гурин вернулся в хижину, натянул брюки, такие же, как у Игната, расчесал пятерней длинные светлые волосы, собрал не помытую со вчерашнего дня посуду и пошел продраить её песочком.
Положил тарелки в воду, чтобы отмочить вчерашние "флотские", сел на бережку и задумался. О чем? Он и сам не знал. Скорее, он вообще не думал, а просто сидел в каком-то ступоре. В полном безмыслии. И смутные, расплывчатые образы и ощущения увлекали его.
Обычно такая задумчивость заканчивалась крепким сном, в котором образы и ощущения приобретали конкретный смысл, и он долго спал, а, проснувшись, ничего не мог вспомнить.
И на этот раз процесс пошёл стандартным путем, и Лев уже не слышал приглашения к трапезе, и уже был готов провалиться в сон - но тут сзади подскочил Миша и с размаху толкнул его в спину.
От такого толчка полусонный, вялый Гурин упал лицом в воду. Застигнутый врасплох, насильственно выдернутый из своего состояния, он лежал, как мешок с мякиной, лицом в воде, и не делал никаких попыток подняться. Он не мог и не хотел. У него не было ничего, кроме его сознания - ни рук, ни ног, ни головы, - у него сейчас вообще не было тела. Смутные образы и ощущения так далеко растянули его в Пространстве, что он слился с ним, стал его частью; и ощущение общности с Бесконечностью вселило в его душу и со-знание мудрость и покой. Он не хотел возвращаться в свое маленькое, ограниченное, бренное тело. Он, вдруг познавший великую мудрость единения.
Но, как говорят, человек предполагает, а Бог располагает. Миша, представляющий на этот раз провидение Божье, схватил его зубами за пояс брюк, приподнял, прополоскал в воде, и аккуратно положил на песок.
Собирался Лева постепенно: сначала вернулась голова, потом руки, потом тело и, в последнюю очередь, ноги. Он отстранил Мишу, лизавшего ему лицо, сел, потряс головой и осмотрелся. Что-то очень важное быстро-быстро уходило от него, что-то очень-очень важное, и он не мог удержать это...
Придя в себя, Лева почистил тарелки песочком, сполоснул их и, под внимательным взглядом Игната, прошел в дом.
Он чувствовал себя опустошенным и уставшим, есть совсем не хотелось, хотелось спать. Положил тарелки на стол, сел и стал ждать остальных.
Игнат пришел почти следом (Миша уже давно терся возле стола), поставил горшок с "флотскими" на дощечку-подставку и опять внимательно посмотрел на Леву. И, вдруг, размахнувшись, изо всей силы стукнул его ладонью по спине.
От такого удара и от неожиданности Гурин взвился к потолку, дыхание перехватило, и он, как рыба - вытаращенные глаза только добавляли сходства, - принялся хватать ртом воздух. Игнат зашелся в смехе. И Миша, лучший друг Миша, по-своему, по-собачьи, вторил Игнату.
Продышавшись, Лева сначала хотел обидеться, но потом махнул рукой и начал хохотать вместе с ними. Спать ему больше не хотелось, настроение было отличное, самочувствие тоже, так что он был полностью готов к выполнению предстоящей задачи.
Вышли они сразу после завтрака, вдвоем, Игнат и Лева. Миша отказался - его право, а Большая - та никогда не посвящала их в свои планы. Она то появлялась, то исчезала, и они не имели ни малейшего представления, в каком из Миров она находиться в настоящий момент.
Игнат объяснил Гурину, что Большая очень занятой человек, что у нее важная работа и должность у неё тоже важная - "сторож на воротах". Когда Лева начал смеяться, Игнат очень грустно посмотрел на него и сказал, что мозгов у него, у Левы, нет. И вряд ли когда-нибудь появятся. На все дальнейшие высказывания Гурина по этому вопросу он все так же грустно молчал и с большим сочувствием, даже с жалостью, смотрел на ученого-физика, доводя его своим состраданием во взоре до бешенства. В тот момент Лева готов был его убить, чего он, конечно, никогда бы не сделал, потому что был очень привязан к другу, даже можно, сказать любил.
Как относился к нему Игнат - дело тёмное, у него ничего невозможно было понять. Говорил он мало, а если и говорил, то какие-то странные, непонятные, временами очень тревожащие вещи. Лицо у него было невыразительно-непроницаемое, не лицо, а маска какая-то. Глаза у шамана очень часто были закрыты - он мог идти с закрытыми глазами и ни на что не натыкался, он мог даже делать что-либо с закрытыми глазами. На вопрос Гурина, почему он так часто держит глаза закрытыми, Игнат объяснил, что глаза, в принципе, ему не нужны, потому что смотрит он не глазами, и открытыми он их держит просто по привычке. Поначалу Лева даже было заподозрил, что шаман смеется над ним, но потом понял, что его спаситель человек чрезвычайно серьезный, начисто лишенный чувства юмора в общепринятом понимании и перестал на него обижаться.
Да и вообще, если сказать честно, Гурин даже не представлял, что бы он делал без Игната? Кто его спас? Игнат. Кто был с ним рядом в первое, такое тяжелое для него время? Игнат. Через кого они имеют контакты с Большой? Опять через Игната. И как бы он ходил без Игната в Первый Мир? Да никак! Нет, как ни крути, а шаман был в теперешней Левиной жизни человек номер один.
Они шли по переходу между Мирами спокойно и обыденно, два человеческих существа, два крохотных зернышка, только два из бессчетного количества семян, рассеянных щедрой рукой Великого Сеятеля. И все дороги были открыты для них, и они могли выбрать любую, но у них уже была своя, утоптанная собственными ногами, ставшая привычной, как мост через железнодорожное полотно, через который ты проходишь дважды в день - с работы и на работу.
Клубочек катился впереди, разматываясь, ниточка от клубочка тянулась в руки шамана и там снова сматывалась в клубочек... И хоть ниточка была все та же - клубочек был иной. И Игнат, получая каждый раз новый клубочек, радовался этому как ребенок, понимая, что таким образом с ним играет сама Великая Мать.
Путь, наконец-то, закончился, и путники вышли на солнышко через ту же самую дверь, через которую вошли.
Лев облегченно вздохнул. Не нравились ему эти переходы. Ну не нравились и всё тут! Для этого было как минимум две причины, и ни в одной из них он никогда бы никому не признался. Во-первых, он боялся. Идя в кромешной темноте вслед за Игнатом, и даже держась за его пояс, он чувствовал себя очень одиноким, затерянным в Черной Пустоте. Маленьким, всеми брошенным, никому ненужным ребёнком, закрытом в темном чулане с привидениями. У Черной Пустоты был голос, сладкий и манящий, обещающий вечный покой и забвение. И от этого голоса становилось ещё страшнее. Изо всех сил он сжимал пальцы на поясе Игната и шёл за ним шаг в шаг, бессмысленно тараща глаза в темноту, как будто бы надеясь там что-либо увидеть. От этого, вдобавок к страху, он ещё чувствовал себя полнейшим идиотом - и это была вторая причина.
Но, как говориться, все, что имеет начало, имеет и конец. Неприятная часть пути кончилась и теперь начиналась приятная.
Первый Мир обрушил на них какофонию звуков. После тишины Второго - кроме шелеста волн, листвы и тех звуков, что они издавали сами, других там не было - обычные звуки обычного Мира звучали, как какофония. В их маленьком уютном Мире не было даже птиц - только бабочки. Бабочки летали бесшумно, не нарушая тишину и покой.
От избытка чувств Лев подпрыгнул на месте, потом встал на руки и на руках побежал по песку к прибрежным кустам, где была спрятана лодка.
Озеро было расколдовано. "Большая подсуетилась" - отметил про себя Лева и столкнул лодку на воду. Вода играла, искрилась и казалась вполне безопасной, но он знал (это ещё раньше объяснил ему Игнат), что снята только первая степень защиты. Вторая степень не снималась никогда, а были ли там ещё - этого не знал даже шаман.
По-видимому, понимая, что им в жизни не воспроизвести тот замысловатый узор, который каждый раз плела она сама, пересекая озеро в лодке, Большая проложила для них более простой путь, которым они двигались по определенным ориентирам.
Пересекать озеро по прямой, как сказал Игнат, могло быть смертельно опасным -"Там - дыра. - Что за дыра? Куда дыра?" - честный ответ - "Не знаю. Просто большая дыра - А если берегом? Нельзя перейти на ту сторону берегом? - Нет. По берегу нельзя, только по озеру - А почему, Игнат? - Потому что попасть туда можно только по озеру. Только по озеру. Понимаешь? - Куда "туда"? - К нам. - К нам? Не понял. А от нас? - Тоже. Так сделала Большая - закрыла проход дырой, а дыру - озером. А на озеро поставила защиту, чтобы никто не сунулся. Потому что там - дыра! - Так это она проделала дыру? - Да нет же, дыра была всегда! Теперь - понял? - Не понял! Но считай, что понял...".
Ради справедливости надо отметить, и Гурин это отмечал, что шаман никогда от него не отмахивался, всегда старался что-то Лёве рассказать, объяснить. Но, то ли учитель он был неважный, то ли ученик оказался туповат, но только от всех этих объяснений толку было немного. А, может быть, все дело было в том, что просто разговаривали они на разных языках...
Лодка тюкнулась носом в противоположный берег, Лева с Игнатом оттащили её в кусты и углубились в лес.
Почти сразу же, на тропе, лежал мертвый кролик, насквозь пробитый стрелой, чуть подальше - ещё один. Игнат наклонился и потрогал кролика рукой - тот был ещё тёплый. Он замер и закрыл глаза. И вдруг у Гурина возникло совершенно четкое понимание для чего - шаман хотел осмотреться.
Осмотревшись, Игнат удовлетворенно кивнул, открыл глаза и продолжил путь.
- Кто их, Игнат?
- Синие Охотники.
- Синие Охотники? Кто это?
- Я же сказал: Синие Охотники.
И всё. И никаких тебе лирических отступлений. И как тут что-то поймешь, даже если очень сильно захочешь?
Через час хорошего хода они были на краю Поляны, ничего тревожащего им больше не попалось.
"Посылка" уже прибыла. На земле, лицом вниз, лежал грузный мужчина, одетый в полосатый банный халат. Лежал в неудобной позе, как-то странно вывернув руку. На затылке, ярко выделяясь на седых волосах, запеклась кровь.
Лев резко ускорился, словно кто-то толкнул его в спину, преодолев последние метры в два прыжка. В совершенно непонятном волнении наклонился над мужчиной и перевернул его лицом вверх...
Перед ним был, сильно изменившийся, но, несмотря на это, легко узнанный сердцем, его лучший друг, почти брат - Изя Кац.
Светлая, легкая волна радости и счастья подхватила его, но тут же отхлынула, уступив место другой, черной волне обиды и ненависти.
Лев отпрянул и оттолкнул бывшего друга с такой силой, что тот несколько раз перекатился по Поляне. И теперь лежал, скрючившись, маленький и жалкий, как будто мертвый. И только сломанная правая рука, выброшенная вверх, словно голосуя за Партию, жила ещё какой-то своей, отдельной, прошлой жизнью.
Тяжело дыша, Гурин стоял над поверженным врагом и новая волна тяжелой, черной радости заполняла его сердце.
Придавленный этой радостью, он отошел в сторону и сел, согнувшись. Обхватив руками голову и спрятал лицо в коленях.
Подошедший следом Игнат уже хлопотал возле принятой "посылки" - накладывал самодельный лубок на сломанную руку, чем-то смазывал рану на голове. Он знал, что эта "посылка", в общем-то, не ему, но и ему тоже. И шаман спокойно делал то, что должен был сделать сейчас.
А на границе леса, наблюдая за ними, стояла Большая.
Закончив дело, Игнат сел и закурил трубку. Полная тишина и неподвижность накрыли Поляну.
Сколько прошло времени до того, как Гурин услышал приказ, прозвучавший в его голове: "Встань!"? Никто не мерил. И хотя он раньше никогда не слышал этот голос, сразу же его узнал - это был голос Большой.
Лев поднял голову: враг все так же лежал на земле, Игнат, сидя рядом, курил трубку, и над всей этой вполне мирной картиной возвышалась Большая.
"Встань!". Лев подчинился и встал.
Вообще-то, он не любил Большую, все время пытаясь, так или иначе, выразить протест против её власти, которая, как бы, ни в чем и не проявлялась. И то, что она не замечала эти попытки, не игнорировала, просто не замечала, делало его антипатию к ней только сильнее.
Надо сказать, что после того, как доставила их во Второй Мир, Большая уделяла гостям не слишком много внимания. Да, она дала им безопасное место в своем Мире, кров, на первое время пищу и одежду. Но только на первое время. Даже в свой первый переход Игнат с Гуриным отправились самостоятельно, словно её совершенно не интересовало, дойдут они или не дойдут, вернуться или нет. Они дошли и вернулись, и после этого пища и одежда стала их собственной заботой.
Лев никогда не встречался с ней случайно, все их встречи, очень редкие, были только по делу - когда дело требовало её непосредственного участия. Дела у них, у мужчин, как правило, были не очень важными, поэтому и встречи были редкими.
Гораздо чаще они встречались с Розовой Кошкой. Голубоглазое лукавое создание очень быстро завоевало все мужские сердца, особенно Мишино. Поскольку она была кошка, то и гуляла, как и положено кошкам - сама по себе. И встречи с ней всегда были очень неожиданными, особенно в Первом Мире, куда розовая кокетка ходила, как только ей заблагорассудиться. Иногда, вечерами, она приходила к ним на огонёк, задумчиво лежала рядом с костром и огонь, отражаясь в её огромных глазах, рисовал причудливые картины других миров. Несмотря на всю свою кошачью загадочность и, не совсем обычную для кошки внешность, она была какая-то своя, близкая и понятная.
А вот её хозяйку Лева откровенно не любил. И в любой другой раз ни за что бы не подчинился её приказу, но сейчас он был раздавлен - поэтому поднялся на ноги.
"Иди сюда!" Послушно подошёл и встал рядом.
"Бери и неси!" - кивнула Большая в сторону лежащего человека.
Это было уже слишком. Все оставшиеся силы Гурин вложил в сопротивление: повернулся и поплёлся к лесу.
И снова - "Стоять!" Как удар хлыстом, неожиданный и обжигающий. И Лев сломался. Он развернулся, побрел обратно, добрел до поверженного врага и поднял его на руки. И они двинулись к озеру, странная компания из четырех человек, волей Провидения собранных вместе.
Первым шёл Игнат. Как всегда спокойный и собранный, без тени всяческого волнения. Как будто всё происходящее не имело к нему ни малейшего отношения. Вторым, шатаясь, шел Гурин с врагом на руках.
Процессию замыкала Большая.
Что уж там греха таить, она была недовольна. Конечно, она просила помощников, но не таких же. Четверо, и все - мужчины. И только один хоть что-то из себя представлял, во всяком случае, неплохо поддавался обучению и быстро двигался вперед. Большая видела, что он обладает Знанием. И хотя Знание это было другим, отличным от её Знания, его можно было переучить.
Двое других - Худосочный Блондин и Лохматый Черный - пока что не годились ни на что. Лохматый был слишком молод и глуп, а Худосочный... тот залез из тупого упрямства в кокон, окуклился, уперся в своем нежелании что-либо понимать. И кто знает, какая из этой куколки вылупится бабочка? И вылупиться ли?.. Пока что трудно было делать о нем какие-либо выводы, но много на него она не ставила уже сейчас.
Ну а последний... Большая вздохнула. Жалкий и ничтожный, насквозь пропитанный страхом, который превратил его в подобие студня. Однажды она, в какой-то безумной надежде, уже сделала попытку избавиться от него, напугав до смерти, бросила обратно в его Мир; но, видно не судьба - он опять вернулся. Всё, всё в руке Провидения...
Она снова вздохнула. Раньше они с Большеглазой справлялись вдвоем, многие годы они справлялись вдвоем. Сколько времени это длилось? Она не могла сказать определенно - не знала, в этом Мире было своё время, отличное от времени её Мира. Но она знала точно, что долго. Её Мир... Давненько она не бывала там. У Большеглазой, верной соратницы и подруги, вообще не было своего Мира. Давным-давно эти загадочные, даже для неё, существа жили во всех подходящих Мирах, слегка изменяя свой облик, не меняясь по сути, оставаясь всегда узнаваемыми и неизменно любимыми всеми. "Большеглазая, где же ты ходишь?.." Большая окинула грустным взглядом идущую впереди процессию и снова вздохнула - "Да уж. Помощнички. Ну... Что есть".
На берегу озера она посадила "помощничков" в лодку, в очередной раз отдав их в руки Провидения. И сняв с себя ответственность за их дальнейшую судьбу спокойно, с чувством исполненного долга, отправилась на основную работу.
А в это время, на берегу другого озера, на теплом песочке, под ласковым солнышком и приятным ветерком, словно шкура, брошенная для просушки, спал Миша. Лапы его подрагивали, он тоненько поскуливал, а из приоткрытого рта на песок стекала струйка слюны.
В который раз Миша смотрел свой сон.
Он опять был маленьким щенком и лежал рядом с матерью, уткнувшись носиком в её мягкий, так прекрасно пахнущий живот.
Рядом с ним, тесно к нему прижавшись, спала его сестра, хорошенькая веселая толстушка. Она любила Мишу, и он тоже её очень любил и никогда не обижал. Не то что брат, который тоже спал рядом с матерью, но отдельно от них. Он всегда был отдельно от них, большой, сильный и ловкий. И хотя все они были ровесниками, Мише всегда казалось, что брат гораздо старше. Его он тоже любил. Любил и боялся. Часто во время игр Миша видел, как в глазах брата загорался красный огонь ненависти - и тогда он убегал. Один раз брат сильно покусал сестру и мать задала ему хорошую трепку, а потом долго зализывала раны на дрожащем теле дочки. Толстушка плакала, и он плакал вместе с ней. После этого случая Миша перестал любить брата.
Но это будет потом, когда они будут постарше, а сейчас он, совсем маленький, лежал рядом с матерью, грелся в её тепле и вдыхал её неповторимый, незабываемый аромат.
Это была первая, лучшая половина сна. За ней всегда следовала вторая, худшая и неизбежная.
Из раза в раз, из сна в сон, он снова и снова погружался в кошмар, пережитый в далеком детстве. Из раза в раз, из сна в сон, снова и снова открывалась дверь клетки и входил человек с палкой.
Вошел он и на этот раз, и брат, как и тогда, сам пошел к нему, молча и спокойно; и мать даже не сдвинулась с места, чтобы помешать сыну. Второй человек надел на него ошейник, и брат ушел с ним. Больше он никогда брата не видел.
Они остались втроем: Миша, его сестра и мать, прикованная к стене толстой цепью. Вскочив на ноги, мать попыталась спрятать, закрыть малышей телом. Но они были маленькие и глупые. И сестра, доверчивая игрунья, радостно виляя хвостиком, с лаем бросилась встречать гостя.
Человек взмахнул рукой - и она забилась, захрипела в петле.
Мать рванулась. И, выдернув крюк из стены, в прыжке выбила палку из рук человека. Она не хотела никому зла, она только хотела помочь своей маленькой дочери, Миша знал это - мама была очень доброй и ласковой! Но пришедшие люди, по-видимому, этого не знали.
Раздался выстрел, мать на мгновение замерла в воздухе и - упала на пол.
Человек выстрелил еще раз. Подождал. Потом подошел и наклонился над матерью, лежащей в быстро растекающейся луже крови.
А его сестра, безобидная веселая толстушка, каким-то чудом высвободившись из петли, прыгнула и вцепилась человеку в горло.
И опять раздался выстрел. Стрелял от двери второй человек, уже успевший вернуться.
Так Миша остался один. Он сидел в углу клетки в собственной луже, трясясь от ужаса. Боль утраты и тоска одиночества придут потом, а пока ему было просто страшно. Его взяли - он даже не сопротивлялся - и унесли в большую жизнь, обучать исполнять жизненное предназначение - рвать на куски непослушных.
Итак, Миша, в который раз, смотрел свой сон. Не просто так, не из ностальгических побуждений он входил в него снова и снова. Миша знал, что сон - это его единственный шанс совершить Поступок. Что он должен, просто обязан совершить его - но каждый раз, парализованный страхом, он неподвижно сидел в углу, а на его глазах снова и снова умирали мать и сестра...
В это же время, по переходу между Мирами, с тяжелой ношей на руках, шел Гурин. И Черная Пустота, густая и вязкая, наматывалась на его ноги и мысли, не давая думать и двигаться. Словно сотканная из липкой, ядовитой паутины, она пеленала его и пеленала, делая безвольным и неспособным к сопротивлению. Как будто какой-то гигантский паук-мясоед забавлялся со своей жертвой, прежде чем набить свое брюхо. "Брось его, брось... сдайся... ведь он же твой враг... не мучайся..." - пела Пустота сладким, завораживающим голосом. - " ...брось его... брось..."
И Гурин, сдавшись Пустоте, остановился; уставшие, затекшие руки начали разжиматься...
...И на это раз в Мишином все повторялось, как обычно - уже ушел брат, и сестренка опять бежала навстречу своей смерти, и человек опять взмахнул палкой, набрасывая петлю. И вот она уже хрипит в петле... и мать уже готовится к прыжку... А он, как всегда, сидит приросший к полу...
Вдруг что-то неуловимо изменилось и Миша увидел, что в петле бьется, задыхается его лучший друг Лева. А человек, этот жуткий человек, ухмыляясь, подтягивает к себе, словно пустой ватник, его почти безжизненное тело.
Ещё одной смерти, смерти своего единственного друга, Миша допустить не мог.
Зарычав, с громким лаем он взвился в воздух, опережая мать, и опрокинул на пол убийцу. И придавил его лапой, как мерзкую крысу. Поверженный убийца неожиданно съежился, став маленьким и совсем не страшным.
...И когда руки почти разжались, в сознание Гурина, в клочья разорвав паутину, так умело сплетенную Черной Пустотой, неожиданно ворвался громкий собачий лай - голос друга! Несостоявшейся ученый, немецкий шпион, простой советский заключенный вздрогнул, очнувшись, поднял голову и распрямился. Еще не до конца пришедший в себя, со звоном в ушах, разноцветными кругами в глазах, смертельно уставший, но - свободный. И сделал шаг. А на вновь окрепших руках, доверчиво, словно ребенок, положив голову ему на грудь, лежал его враг, его друг, его брат...
И хотя впереди их ждал больший участок пути - это больше не пугало Гурина: вновь обретенная свобода дала ему новые силы. Лев знал, что пройдет и донесет свою ношу, даже если это будет стоить ему жизни. Потому что он должен пройти. Потому что не имеет права не донести.
А Черная Пустота, поняв, что проиграла, быстренько убралась восвояси - чинить свои разорванные сети...
* * *
На этот раз дорога в райцентр показалась Виолетте Осиповне очень долгой и скучной. Даже совхозный бухгалтер, Иван Степанович, человек веселый и разговорчивый, не смог развлечь её и избавить от сильной тревоги, вдруг овладевшей ею с середины пути. В этой невероятной тревоге она была готова выскочить из машины, которая, как ей казалось, ехала слишком медленно, и бежать, бежать...
Виолетта очень боялась опоздать. Она не знала, куда она боялась опоздать, и от этого тревожилась ещё больше. И Степаныч, который не в первый раз вез языкастую находчивую односельчанку в район, был несколько обескуражен, когда в ответ на очередной рассказанный им, как он считал очень смешной и остроумный, анекдот, она не только не засмеялась, как обычно, сверкая своими великолепными зубами, а глянула так, словно хотела укусить. Он обиженно замолчал и остаток пути они, к великому облегчению Виолетты Осиповны, проехали в полном молчании.
В городе бухгалтер высадил её, как она просила, возле вокзала и, холодно кивнув на прощание, поехал дальше по своим бухгалтерским делам.
Подхватив поклажу, Виолетта почти бегом бросилась в здание вокзала и там, отстояв длинную очередь в кассу, на все свои сбережения купила билет в один конец на самый дальний рейс.
Поезд уже отходил, но она успела, с удивительной для её возраста прытью, запрыгнуть на подножку, оттолкнув пытавшуюся возражать грудастую проводницу.
В вагоне она нашла своё место (несмотря на полупустой поезд, ей продали билет на неудобное боковое). И, счастливая, с огромным облегчением плюхнулась на жесткую скамейку.
* * *
Наученный предыдущим опытом, придя в себя, Иван Иванович не спешил открыть глаза.
В голове шумело и гудело, раздавались какие-то приглушенные голоса, собачье поскуливание. Очень болела правая рука. Он попробовал ею пошевелить, но рука была неподвижная и тяжелая. Наконец, Иван Иванович собрался с духом и, словно прыгнув в холодную воду, приподнял веки.
Первое, что он увидел, было продолжение старого кошмара: склонившаяся над ним огромная негритянка. Испуганный взгляд метнулся в сторону и наткнулся - "Вот оно и пришло...", - на лицо старого друга, почти брата.
Окончательно убедившись в том, что умер, Изя Кац смирился с этим и вернулся на пол туннеля, в конце которого стояла, ждущая его, недосягаемая мама.